Агасфер

Он хорошо знал эту церковь с высокой крышей и вратами, к которым некогда доктор Мартинус прибил свои тезисы; вот как из малого возрастает великое, подумал Эйцен, всего сотня фраз, даже меньше, но они сотрясли Рим, оплот Антихриста. А дальше он подумал о том, что, может, и его собственное твердое и смелое слово будет услышано, наберет силу и послужит процветанию христианства.

После нескольких песнопений он взошел на амвон, внизу все смолкло, лица слушателей обратились к проповеднику, а тот опустил голову в тихой молитве, прося Господа послать ему удачу, чтобы не допустил позора, не выставил его перед людьми дураком или заикой, и, вспоминая, как сам он внимал благочестиво своему учителю Меланхтону или даже великому Лютеру, когда они произносили свои проповеди с этого же амвона, он обратился к пастве со словами: «Возлюбленные мои! Благослови вас Господь!» Затем он прочитал: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших». После этого Эйцен сказал: «Возлюбленные мои! Все, что вы сейчас слышали, произошло более полутора тысяч лет тому назад в Иерусалиме перед домом римского наместника Пилата, когда еврейский народ требовал крови нашего Господа и Спасителя, требовал распять Иисуса Христа. И сей народ, обремененный такою виною, живет среди нас, истово веруя до сих пор, что Бог даровал им и землю Ханаана, и город Иерусалим, и храм иерусалимский, а кроме того, они кичатся своей богоизбранностью, хотя еще римляне изгнали евреев из родных мест, рассеяли по миру и сделали изгоями в любой стране».

Подняв глаза, Эйцен поискал взглядом доктора Мартинуса и увидел, что тот согласно кивает головой, ибо подобные мысли о народе еврейском вполне соответствуют его собственным. Молодой проповедник понял, что попал в точку, а потому, ободрившись и воодушевившись, продолжил. «Так же сильно, как евреи ненавидели Христа, не веря, что он истинный Мессия, они ненавидят теперь всех добрых христиан. Евреи называют их гоями, а гои в их глазах — люди неполноценные, ибо происхождение имеют не столь славное и не ведут свой род от Авраама, Сары, Исаака и Иакова, хотя надо заметить, что Сам Господь устами пророков Своих называл Израиль блудницею, особенно пророк Осия, который упрекал народ Израиля за то, что тот служит Богу лишь напоказ, а сам осквернен грехом и идолопоклонствует».

Молодой проповедник почувствовал, что слова его тронули сердца слушателей и все они, а не только доктор Лютер, говорили сейчас про себя: да, он прав, аминь. Это воодушевило его, поэтому он решил добавить жару и продолжил: «С детских лет евреи исполняются столь ядовитой ненависти к гоям, что не удивительно читать исторические сообщения о том, как они отравляли колодцы или выкрадывали детей, чтобы мучить и терзать их; такое происходило, например, в Тренте и Вейсензе. Здороваясь с нами, добрыми христианами, они нарочно бормочут по-еврейски, чтобы мы не догадались, что они вовсе не приветствуют нас, а призывают сатану и проклинают нас, накликая на нашу голову всяческие беды и адский пламень. Иисуса нашего они называют байстрюком, а мать Его потаскухой, которая, дескать, прислала ребенка с заезжим молодцом».

Эйцен перевел дух. Ему казалось, будто слова приходят к нему сами собой, как во время экзамена, когда он рассказывал об ангелах, но на сей раз Лейхтентрагера нигде не было видно. Зато перед его глазами возник наглый молодой жид в грязных сапогах с Маргрит на коленях. Подобная картина не могла быть сатанинским наваждением, ибо сатане доступа в церковь нет, следовательно, то было знамение от Бога, поэтому Эйцен вновь возвысил голос: «Чем же заслужили мы такую ненависть евреев, такую злобу? Ведь мы не называем их женщин потаскухами, как они называют Марию, а их самих байстрюками, как они называют Иисуса Христа, мы не крадем, не терзаем, не мучаем их детей, не отравляем их воду, не жаждем их крови. Напротив, мы творим для них всяческое добро: живут они у нас словно дома, они находятся под нашей защитой, пользуются нашими дорогами, нашими рынками, государи наши и князья позволяют евреям брать из своей казны и сокровищниц столько, сколько тем заблагорассудится, зато из наших государей, князей и их подданных сосут кровь евреи-ростовщики».

Эйцен хорошо знает, что подобные слова нашли у его слушателей куда более сильный отклик, нежели Пилат, умывающий руки, или кичливость евреев своими далекими предками. Это известно ему по разговорам и в отцовском доме, и в доме аугсбургской тетушки. Поэтому, воздев руки, он воскликнул: «Возлюбленные мои! Видел ли хоть один из вас, чтобы еврей работал, в то время как мы трудимся с утра до ночи, в жару и стужу? Нет, не видел, ибо сами евреи говорят: мы никогда не работаем, нам и без работы хорошо, пусть за нас трудятся проклятые гои, а мы будем получать их денежки; мы будем господами, а гои — нашими рабами. Вот как говорят евреи, следуя своими заповедям из Второзакония 23, 30: „Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост“. Они жаждут отобрать у христиан все злато и серебро, ибо нет народа более корыстного, нежели евреи; порой говорят, евреи ссужают, дескать, князей наших большими деньгами и тем полезны. Но позвольте спросить: откуда у них эти деньги? Да от тех же князей и их подданных, которые обобраны ростовщиками».

Оглянувшись по сторонам, он увидел глаза своих прихожан, которые буквально впитывали в себя каждое слово, и почувствовал, какая сила исходит от него, когда он стоит здесь наверху, на амвоне; главное, чтобы проповедник сказал нужное слово в нужное время, тогда люди поднимутся и пойдут исполнять то, к чему их призывали. Окрыленный этой мыслью, он привел в завершение проповеди самое существенное отличие добропорядочных христиан от проклятых евреев. «Евреи, — сказал он, — ждут своего Мессию из земли обетованной, который набил бы им брюхо, они ждут царя светского, который истребил бы нас, христиан, а мир поделил бы меж евреями и сделал их господами. Мы же, христиане, обрели Мессию, который позволил нам не страшиться смерти, не бояться гнева Божьего и не поддаваться сатане. Пусть не дарует Он нам золота, серебра и иных богатств, зато радует наши сердца, отчего земля наша становится раем. Возблагодарим же Господа, Отца милосердного, аминь».

Сказав это, он сошел с амвона, ступая осторожно, держась за стену, ибо внезапно почувствовал во всем теле слабость; так смело и прямо редко кто говорил в своей первой проповеди, редко кто показывал львиную хватку, в духовном смысле, разумеется. Он подошел к алтарю, преклонил колена, помолился всемогущему Господу; впрочем, он лишь произносил слова молитвы, не понимая их смысла, ибо душа его до сих пор была переполнена чувством откровения — теперь ему стало ясно, что такое проповедь, недаром великий Лютер учил: проповедник должен быть одновременно и воином, и пастырем, и это трудное искусство. Наконец, повернувшись к прихожанам, он вновь воздел руки, возвел очи к высоким сводам церкви и произнес благословение, сказанное в свое время еще священником Аароном: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лицо Свое на тебя и даст тебе мир!» При этом он даже содрогнулся при мысли о том, что отныне вправе испрашивать благословение Божье и передавать его другим, то есть быть истинным посредником между теми, кто внизу, и самим Всевышним, а содрогнувшись, сказал «Аминь!» и тут же услышал, как на колокольне зазвонили колокола, чествуя нового пастора.

Когда, сняв в сакристии облачение, Эйцен вышел из церкви, он увидел, что у дверей его поджидает Лютер. «Молодой человек, — сказал Лютер, изучая его своим единственным глазом, который глядел и с сомнением, и с одобрением одновременно, — вы словно читали мои мысли, говоря об еврейском народе. Но когда я слушал вас, то подумал также: этот человек устроен так, что его непременно будет искушать дьявол. Вы уж мне поверьте, я знаю, о чем говорю. Поэтому вот мой совет: пребывайте в смирении да поглядывайте иногда через плечо, не подступился ли к вам лукавый. И возьмите от меня письмецо».

С этими словами великий Лютер наклонился, словно хотел обнять Эйцена, но, должно быть, передумал, только запах пива и лука еще остался витать над Эйценом после того, как доктор Лютер скрылся из виду.

Глава десятая

в которого профессор Лейхтентрагер рассуждает о диалектике веры в Бога и представляет фрагмент, из Свитков Мертвого моря, свидетельствующий о том, что встреча Агасфера и Равви действительно состоялась, профессор же Байфус получает задание от вышестоящей инстанции.

Господину профессору

Dr.Dr.h.с. Зигфриду Байфусу

Институт научного атеизма

Беренштрассе, 39а

108 Берлин

Германская Демократическая Республика

29 февраля 1980

Дорогой коллега!

Меня весьма огорчает, что Вас, человека блестящего интеллекта и высокой идейной принципиальности (а сочетание обоих этих качеств встречается довольно редко), мучает жестокая дилемма. В своем любезном письме от 14 февраля сего года Вы говорите, что признание в качестве факта действительного долголетия Агасфера равносильно для Вас признанию существования Христа. Пусть это не сказано прямо, но поскольку последний тезис для Вас исключен, постольку Вы не можете принять и первого тезиса, что подразумевается в самой Вашей постановке вопроса.

Извините меня за прямоту, однако подобный вывод логически не обоснован, ибо, во-первых, Агасфер может быть признан и без Иисуса, а во-вторых, если исходить из реальности встречи Агасфера с Иисусом, как это делаю я, то отсюда не обязательно следует вера в Христа как Сына Божьего или иное божественное существо. Впрочем, с богами дело вообще обстоит далеко не лучшим образом — тут мне Вас переубеждать не надо. Человек выдумывал и выдумывает богов себе на потребу, однако, возникнув в качества удобного подсобного средства, они самообособляются, начинают собственную, причем весьма загадочную, жизнь. Здесь поистине нельзя отрицать известной диалектики, что должно порадовать Вас, диалектика по убеждению.

Теперь же, прежде чем перейти к важнейшей части моего письма, а именно к Кумранскому свитку, отвечу на некоторые из Ваших вопросов.

Я вполне разделяю Ваше мнение о том, что Агасфер из Книги Есфири не идентичен нашему долгожителю Агасферу; ведь тот персонаж не был иудеем, и его связь с иудейством ограничивалась наличием еврейской возлюбленной, вышеупомянутой Есфири. Агасфером из Книги Есфирь был, собственно, персидский царь Артаксеркс, точнее Артаксеркс I Макрохеир, или Долгорукий (464-424 до Р. X.), который заключил т. н. Каллиев мир и признал тем самым независимость греческих городов в Малой Азии. Насколько Артаксеркс Макрохеир действительно благоволил и покровительствовал иудейской диаспоре, об этом можно судить только по Книге Есфирь, однако что касается исторической достоверности отдельных библейских книг, то я нередко склонен разделять Ваши сомнения, во всяком случае критический взгляд тут весьма уместен.

Зато не могу согласиться с Вашим коллегой, господином доктором Вильгельмом Якшем, который, задавая, надо полагать, сочувственный вопрос относительно недостаточного интереса наших средств массовой информации к моему другу Агасферу и относительно его малоэнергичной рекламы собственного предприятия, пытается скептически отнестись к самому — пусть и впрямь феноменальному — существованию этого человека. Господин Агасфер не раз говорил мне, что шумиха вокруг его собственной персоны ему претит. Дело доходит, например, до отказа отмечать хотя бы день рождения, а ведь оснований для небольшого торжества по такому случаю у него предостаточно, особенно если учесть количество прожитых лет.

Но перейдем к обещанному главному моменту — подтверждению встречи Агасфера с Иисусом, запечатленной во фрагменте Свитков Мертвого моря, на который я уже ссылался в моем письме от 19 декабря прошлого года. Речь идет о свитке 9QRes, гл. VII, 3-21 и гл. VIII, 1-12; этот свиток открыт теперь для публикации, поэтому я сразу же поспешил перевести для Вас соответствующие места, пусть даже перевод будет весьма предварительным и не передает в полной мере поэтическую силу оригинала. Для Вашего сведения сообщаю: индекс 9QRes означает, что свиток был найден в девятой пещере близ поселка Кумран и получил название Resurrection, ибо в этой рукописи речь шла среди прочего о воскресении и окончательном пришествии Учителя праведности. То есть мы имеем дело с эсхатологическим текстом, а фигурирующие в нем Учитель праведности и Вождь общины воспринимались, видимо, кумранитами как личности мессианского характера. Отточия в моем переводе указывают на те места, где свиток поврежден.

...и наступил день, когда они схватили Учителя праведности, которому Бог поведал все тайны слов его пророком, и отпели его к первосвященнику, пошедшему путем греха, и наместнику исчадий Велиаровых, киттимян...

...осмеянный и подвергнутый истязаниям...

...настало время бедствия для народа Израилева, не было среди несчастий его такого, как это. Ибо близок час, когда разверзнутся небеса и низринется воинство света...

...и идет он, и шатается под тяжестью креста, пот кровавый течет по лбу измученного Учителя праведности, течет по его лицу, губы дрожат у него, но молчит он в ответ на насмешки, и глухо ухо его...

...но нем и голос вождя всей общины, возлюбленного Богом...

...слушай, Израиль...

...не робейте, не страшитесь, не бойтесь вражеских полчищ, ибо пред вами пойдет Непобедимый...

...вооруженный мечом Божьим и щитом Давидовым...

...подходит он к дому, где дорога поворачивает и поднимается круто вверх к Лысой горе...

...у порога стоит Вождь общины, который был от начала Творения одним из сынов Божьих, рожденных от Света и Духа...

...к нему обращается Учитель праведности...

...позволь мне передохнуть здесь перед трудным подъемом...

...в семь боевых рядов построились нищие и страждущие, поделилась на сотни и тысячи община Святого завета и ждет твоего призыва...

...и на хоругвях твоих написано «Народ Божий» и имена Израиля и Аарона, и на знаменах твоих начертаны слова «Слово Божие», и «Божья справедливость», и «Честь Божья», и «Суд Божий»...

...и твоею будет победа, добытая силой руки твоей...

...однако Учитель праведности опустил голову и промолчал. Тогда Агасфер сказал ему: Ступай прочь и иди своею дорогой, здесь нет места таким, как ты. Учитель праведности сказал Агасферу: Сын человеческий пойдет, дабы исполнилось то, что написано у пророков, ты же останешься и будешь ждать, пока я не вернусь...

Таков, дорогой коллега, мой перевод некоторых фрагментов свитка 9QRes, которые касаются встречи Учителя праведности с Вождем общины; как Вы могли убедиться, последний в решающем месте текста прямо именуется Агасфером. При более внимательном чтении обращает на себя внимание, что эта часть текста отличается от остального материала большим реализмом; по всей вероятности, речь здесь идет об историческом свидетельстве о реальном событии, имевшем для авторов свитка очень важное значение. Кумранская община была лишь одной из нескольких иудейских сект, которые, подобно первохристианам, веровали в близкий или уже наступающий конец мира; кумранцы ожидали мессию в двух ипостасях, а возможно, двух различных мессий, одного, так сказать, мирного, а другого — воинственного, подобно тому, как двойственной была сущность древнего иудейского бога, который был богом отмщения и войны, но одновременно и богом милосердия и любви.

Поскольку Вы не верите ни в того, ни в другого, не стоит и спорить о том, каким же он был на самом деле; так или иначе, достоверность свитка 9QRes не вызывает сомнений, тем более что ряд стихов дословно повторяют IQM, т.е. так называемый «Устав войны», и 1QpHab, т. е. «Комментарий Аввакума».

Надеюсь, что присланный материал будет Вам полезен, и сердечно кланяюсь.

Ваш Иоханаан Лейхтентрагер

Еврейский университет

Иерусалим.

Товарищу профессору

Dr.Dr.h.с. Зигфриду Байфусу

Институт научного атеизма

Беренштрассе, 39а

108 Берлин

14 марта 1980

Дорогой товарищ Байфус!

Последнее письмо профессора И.Лейхтентрагера, поступившее на твое имя из Иерусалима, содержит перевод фрагментов древней еврейской рукописи под индексом 9QRes. Если это не фальшивка, а, судя по ситуации, подобное предположение маловероятно, мы имеем дело с типичным продуктом милитаристского духа израильского народа, достигшего своего апогея в нынешнем сионистском империализме. Достаточно прочитать, что написано на «хоругвях» Израиля, чтобы понять, куда клонится дело.

Предлагаю тебе подумать, не стоит ли воспользоваться этим текстом, а также, может быть, другими документами, собранными по твоему усмотрению, чтобы составить доклад, в котором ты указал бы на взаимосвязь между религией и империалистическим экспансионизмом, особенно применительно к Израилю. Именно к Израилю, я подчеркиваю это, поскольку ислам также обнаруживает аналогичные тенденции, которые пока что не следует принимать во внимание, исходя из политических задач, решаемых нашими советскими друзьями и нами.

Если тебе удастся достать и обработать материал своевременно, твой доклад мог бы быть представлен на международную научную конференцию, которая состоится в будущем году в Москве. Перед лицом обостряющейся классовой борьбы наука не должна оставаться в стороне; отстаивая принцип партийности, она призвана занять активную политическую позицию.

С социалистическим приветом,

Вюрцнер,

начальник управления

Министерства высшего и среднего

специального образования.

Господину профессору

Иоханаану Лейхтентрагеру

Еврейский университет

Иерусалим, Израиль

17 марта 1980

Уважаемый коллега!

Кто бы мог подумать, что Ваши первые краткие замечания к разделу о Вечном жиде из моей работы «Иудео-христианские мифы в свете современного естествознания и исторической науки» обернутся столь интенсивной содержательной перепиской, за которой с интересом следит весь коллектив моих сотрудников. Я всегда полагал, что, несмотря на серьезнейшие мировоззренческие различия, ученые способны вести диалог по своей специальности, и, судя по Вашему последнему письму, мы с удовлетворением можем констатировать, что кое в чем нам удалось поколебать Вашу точку зрения.

Так, например, Вы признаете, что не отождествляете персидского царя Агасфера с Вашим другом, владельцем обувного магазина; что ж, тем самым век последнего укорачивается по крайней мере на целых 400 лет. Далее, из свитка 9QRes, которому Вы придаете столь большое значение, следует, что и «Учитель праведности», и «Вождь общины» являлись людьми, а не духами, которые то ли возвращаются вновь и вновь, то ли существуют вечно. Вы справедливо указываете, дорогой коллега, на особую реалистичность некоторых из приведенных Вами стихов. Вместе с тем нельзя отрицать, что весь текст написан в слишком возвышенной манере, которая затрудняет реконструкцию реальных фактов, за исключением, пожалуй, одного-единственного случая. Видимо, в кумранской общине, как Вы сами о том пишете, верили в двух мессий, и автор процитированного Вами свитка сообщает о споре между ними. Спор пересказан весьма живо, ничего сверхъестественного в его содержании нет. Мы полагаем, что оба человека, выдававшие себя за мессий, были попросту мошенниками, которые поначалу сотрудничали друг с другом, пользуясь темнотой и суеверностью остальных членов общины, однако, возможно, оба они были параноиками — это вполне вероятно, особенно если учесть исторические настроения, распространенные между первым тысячелетием до нашей эры и вторым тысячелетием нашей эры, на что Вы справедливо обращаете внимание и сами. Мошенники нередко ссорятся, это хорошо известно, впрочем, и параноики, метящие в Наполеоны или мессии, порой начинают выяснять, кто из них самый главный, тогда их лучше немедленно изолировать.

О паранойе «Вождя общины» свидетельствуют прежде всего его маниакально-религиозная воинственность и агрессивность. В этом смысле дух персонажа, называемого в свитке 9QRes Агасфером, к сожалению, действительно бессмертен, поэтому я попросил двух моих сотрудников подобрать из Библии и апокрифов аналогичные высказывания других персонажей иудейской истории. Когда эта работа будет закончена, мы охотно ознакомим Вас с нею; может быть, Вы и сами, пользуясь Вашими богатыми познаниями, сочтете возможным подсказать нам что-либо интересное.

Жду Вашего ответа и сердечно кланяюсь,

преданный Вам

(Prof.Dr.Dr.h.с.) Зигфрид Байфус

Институт научного атеизма

Берлин, ГДР.

Глава одиннадцатая

в которой мы можем заглянуть в душу Паулуса фон Эйцена, а на церковной башне трижды кукарекает петух, подтверждая, что Агасфер именно тот, кто он есть.

Письмо, которое вручил Эйцену доктор Лютер, было адресовано Эпинусу, главному пастору гамбургского собора Св. Петра. Аккуратно сложенное и запечатанное личной печатью Лютера, оно жгло карман Эйцену, и чем дольше он ехал, тем сильнее. До Росслау, что на Эльбе, он еще терпел, отвлекая себя от мыслей о письме пересказом спутнику своей утренней проповеди, которую запомнил до мельчайших подробностей, например, своих слов о том, что евреи хоть и живут среди нас, но в Бога нашего не веруют, чересчур спесивы, работать не хотят, наживаются на ростовщичестве, а тех, с кого дерут проценты, еще и презирают, называя гоями, поэтому следует воздать евреям по справедливости. Но уже в ангальтском Цербсте, садясь в седло после того, как он проворочался без сна всю ночь, Эйцен не выдержал и сказал Лейхтентрагеру: «Ответь мне, Ганс, какую добродетель должен оберегать человек пуще всего от любых искушений?»

Лейхтентрагер почесал горб — должно быть, прихватил с собой блоху с цербстского ночлега, — огляделся по сторонам, посмотрел на зеленые дерева, в листве которых играло солнышко, на возделанные поля, на весь этот благословенный край, где все вроде бы есть, только по людям не скажешь, что им хорошо живется, ибо любое порядочное государство и каждый порядочный властитель любят держать народ в строгости. «Какую добродетель?» — спросил он, хотя отлично понял, куда клонит приятель; он ждал чего-нибудь эдакого с тех пор, как Эйцен поведал о письме, что дал ему на прощание доктор Мартинус. С благочестивым видом, вроде того, который любит напускать на себя теперь Эйцен после получения магистерского звания, Лейхтентрагер промолвил: «Главная добродетель, Пауль, — это оправдание доверия, если оно оказано тебе другим человеком, потому что нельзя обмануть оказанного доверия, не погубив души своей».

Эйцен знал, каким, скорее всего, будет ответ, но втайне надеялся, что приятель как-нибудь поможет распечатать письмо. «Да уж, — вздохнул он, — до чего бы мы иначе дошли, если бы нельзя было положиться на верность и честность. Мир и сейчас полон всяческого зла, а не будь в нем верности и честности, он вовсе стал бы змеиным гнездом».

Так они доехали до Марбурга, великолепного епископского города, где они остановились у соборного проповедника, господина Михаэлиса, и здесь Эйцена вновь охватило нетерпение.

Соборный проповедник был рад оказать гостеприимство молодому коллеге, поскольку имел трех дочерей на выданье, одну костлявее другой, и все словно созданы для того, чтобы стать пасторской женой; пришлось пригласить и колченогого спутника, который тут же принялся отпускать девицам комплименты, у тех даже щеки заалели. За ужином, собственноручно приготовленным хозяйкой дома при усердной помощи дочерей, Лейхтентрагер стал подробно расписывать впечатляющую проповедь, которую его друг, магистр Эйцен, произнес в Виттенберге в присутствии самого Лютера и Меланхтона; при этом пальцы Лейхтентрагера поглаживали под столом то костлявую коленку Лизбет, средней дочери, то тощую ножку Ютты, младшей. Старшую же дочь, Агнес, посадили с расчетом к Эйцену, а потому на ее долю не досталось ни поглаживаний, ни пощипываний.

Соборный проповедник даже не знал, что произвело на него большее впечатление, рассказ ли о красноречии и обширных познаниях молодого собрата или потрясающая память самого рассказчика, которому он заметил: «Видать, очень уж хорошо вы слушали, коли так подробно все запомнили. Вот бы Господь сподобил, чтобы кто-нибудь из моей общины так меня слушал на воскресной проповеди».

«Моей заслуги тут нет, — тотчас отозвался Лейхтентрагер с напускной скромностью, — когда внимаешь подобной проповеди, да еще на такую тему и произнесенной с таким чувством, то кажется, будто тебе вещает сам пророк, а потому каждое слово, всякое словечко запоминается само собой».

Новоиспеченный магистр поперхнулся вином, которое только что пригубил, ведь он-то хорошо знал, что его друга Ганса не было в церкви, когда он так обрушился на евреев и их злодеяния. Девица Агнес тотчас вскочила и принялась колотить своего соседа по спине, делала она это с самыми добрыми намерениями, однако синяки от ее ручки оставались у него еще несколько дней, по поводу чего приятель, осмотревший Эйцена ночью, заметил, что ледащие пальчики, дескать, бьют больнее.

А Эйцен и впрямь не мог заснуть, потому ли, что близкая смерть отца печалила его больше, чем он мог бы выразить, или потому, что чувствовал, как слаб и беспомощен человек, если забыл о нем Господь и нет у него сильного покровителя, о покровительстве же, возможно, говорилось в письме, которое лежало в кармане; не выдержав, он повернулся к Лейхтентрагеру: «Ганс? Ты не спишь, Ганс?»

Тот пробормотал что-то насчет слишком многих бутылок вина и слишком костлявых девицах, не желая просыпаться. Но Эйцен от него не отставал. «Ганс, — говорил он, — мочи нет, как охота узнать, что написал доктор Лютер в письме, которое он дал мне с собою».

«Ну так открой его», — проворчал Лейхтентрагер, будто речь шла о ничтожной малости, вроде — раз и готово.

Только открывать письмо Эйцен не решался, тем более что сам он теперь почти священник, то есть добрый пастор, который должен служить остальным христианам образцом благонравия. Поэтому он забубнил снова: «Ганс, ты же все знаешь, можешь сказать, какую человек загадал карту, червонного туза, пикового валета или трефовую девятку, знаешь, про что будут спрашивать на экзамене, про Святую ли Троицу, или про то, что плоть и кровь Христова a priori была в хлебе и вине, или же про ангелов добрых и злых...»

«А тут чудес никаких нет, — сказал Лейхтентрагер, понявший, что теперь ему не скоро дадут заснуть. — Если котелок у тебя варит, ты и сам сообразишь, что к чему».

«Моему котелку долго придется варить, — вздохнул молодой магистр, — только неизвестно, будет ли прок».

«Ты поставь себя на место Лютера, — недовольно пробурчал Лейхтентрагер, — попробуй представить себе, что он пишет про тебя главному пастору Эпинусу. Небось говорит, какой ты бестолковый, какой лицемер, как лебезишь перед сильными мира сего, чтобы сделать себе карьеру».

Тут он попал в самую точку, ибо именно этого Эйцен боится больше всего, слишком уж хорошо помнится ему история с другим письмом, тем самым, которое царь Давид передал через Урию своему военачальнику Иоаву; конечно, у него, Эйцена, нет такой красивой жены, как Вирсавия, а из-за девицы Барбары Штедер, на которую он нацеливается, никто его убивать не станет, ибо пусть она и не столь бестелесна и тоща, как магдебургская барышня Агнес, но того все равно не стоит.

«Может, ему бы и следовало так написать, — продолжил Лейхтентрагер, — однако он этого не сделал. Мы ведь оба знаем Лютера, он никогда не признается письменно, что дал ход очередному пустоголовому святоше».

Обидно, конечно, слышать такие слова, зато очень утешительно, поэтому Эйцен легко простил их другу и лишь еще жалобнее запричитал, как тяжело ему проезжать по сорок миль за день, терзаясь неизвестностью, и каким облегчением было бы для его сердца, несмотря на ожидающие его скорбные события, доподлинно узнать, что же написал доктор Мартинус.

«Ладно, зажги свечу, — сказал Лейхтентрагер, — и подай письмо».

Эйцен завозился с огнивом и кресалом, через некоторое время каморку осветил неровный огонек, являя картину довольно-таки жутковатую: молодой магистр и колченогий горбун, оба в ночных рубахах, склонились над сложенным листом бумаги, один выписывает свечкой загадочные круги над печатью, пока она с легким треском не отскакивает и письмо само собой не раскрывается.

«На, — говорит Лейхтентрагер, — читай».

Эйцену хоть и неловко читать вскрытое таким образом письмо, но удержать себя он не может, слишком уж велико любопытство, тем более речь идет о собственной судьбе. Почерк был знаком, своевольные крючки и росчерки, кляксы, чернильные брызги, будто по бумаге разбежались тараканы. «Мир Вам во Христе, досточтимый и любезный брат наш», — писал Лютер.

А вот и о нем: «...отнеситесь благосклонно к подателю сего письма, молодому магистру Паулусу фон Эйцену, уроженцу Вашего города Гамбурга. Здесь, в виттенбергском университете, он проявил немалое усердие в изучении Закона Божьего, закончил учебу с большим успехом, выдержал экзамен, на котором обнаружил недюжинное красноречие и усвоение уроков своих наставников...»

Подняв глаза, Эйцен увидел скучающее выражение лица у своего приятеля, которому, казалось, содержание письма было давно известно. Эйцен возвысил голос и со смешанными интонациями гордости и протеста продолжил: «...поэтому, любезный брат, горячо рекомендую Вам магистра фон Эйцена и прошу споспешествовать ему по мере Ваших сил и возможностей. Это будет делом богоугодным, что так же истинно, как истинны Святое Евангелие и Господь наш Иисус Христос. Пребывайте же всегда со Христом. Писано в Виттенберге, и проч., и проч. Сердечно Ваш — Мартин Лютер».

«Ну, что? — спросил Лейхтентрагер. — Успокоился наконец?»

Одернув задравшийся спереди подол ночной рубахи, Эйцен ответил: «Ты же сам сказал, что доктор Мартинус ничего другого и не мог написать».