С первых же дней освобождения Ессентуков я послал туда несколько писем, а также письма в Дербент, в которых поздравил папу с этим знаменательным для нас обоих событием. Впрочем, папе я писал еще и до освобождения Ессентуков, поздравлял его с предосвобождением их, но ни от кого я по сей день ответа не имею. В Зимовниках, Мартыновке, Кутейниково и Котельниково я побывал еще во время злополучного выхода из окружения, так что их освобождение было особенно приятно мне. В Армавире же я был только раз, когда ехал в часть в Майкопе.
      Маме вчера добыл справку, что я действительно находился в госпитале. В штабе ее обещали сами отправить по назначению.
      26.01.1943
      Не до писания. Узнал о страшной неблагодарности, которую встретила моя доверчивость.
      27.01.1943
      Когда я шел в этот госпиталь со станции, путь мой лежал через село Миловка, единственное впереди всей остальной группы прилежащих к нему деревень, немецких Шанталь, Шанфельд.
      В одной самой крайней хатенке по направлению к селу Шанфельд я встретил человека, который тоже был ранен и находился там на излечении. Я обрадовался: теперь я мог с ним вместе отправиться в село и безо всяких блужданий попасть на место. Со мной было две сумки: одна кожаная, румынская - трофей, и другая сухарная, выданная на фронте. В одной были дневники и портреты некоторых писателей, в другой, сухарной - книги, бумага, чернила и прочее.
      Пришли в село. Он привел меня в дом к своей знакомой. Мне надо было выйти и я, оставив сумки, на минуту покинул хату. Когда я вернулся - мой новый товарищ вдруг засобирался, и мы отправились в дорогу. По пути он предложил мне поселиться с ним в одной палате. Это был очень симпатичный человек, с первого взгляда располагающий к себе. Он много рассказывал об условиях в госпитале, о плохом питании там и о причинах его частых (он не раз ходил к Михай) посещений села: "Жить сейчас трудно, голодно, и я решил подыскать себе невесту, способную поддержать меня на время моей жизни в госпитале". Это было несправедливо, но в его устах выглядело вполне естественно и казалось, иначе и нельзя было в его положении на его месте поступить. Я верил и доверял каждому его слову.
      Когда мы стали подходить к госпиталю, он вдруг мне предложил: "Знаешь, когда придешь в госпиталь, тебя накормят и сразу поведут в баню. В бане всегда крадут вещи, причем это делают сами рабочие из ранее больных, дежурящие там. Поэтому я советую оставить все у меня, а самому пойти скупаться, затем, даже если тебя не направят в четвертый корпус - прийти и лечь в третью палату, со мной рядом". Я засомневался - вдруг обманет? Но он меня успокоил тем, что показал палату, место свое, и назвал свою фамилию Мизонов.
      После бани, в которой, кстати, никаких пропаж не произошло, я пришел в палату, которую мне прежде показывал Мизонов и лег на соседних с ним нарах. Документы свои я не решился оставить в палате Мизонову и на время своего купания, передал на хранение сестре, которая мне их возвратила в полной сохранности.
      То обстоятельство, что Мизонов часто отлучается в село, радовало меня я мог им передавать кое-какие вещи для обмена на хлеб. Я дал в первую же его отлучку для обмена мыло, сахар и кое-что из личных вещей. Но когда он принес всего кусочек хлеба, грамм на 300-400, в обмен на все, я решил больше ничего ему не давать. В другой раз он, одевшись во все мое (как и в первую свою ходку, уже при мне): ботинки, фуфайку, шапку, обмотки, и даже портянки - у него нет ничего этого - мне поручил получить на него обед. Соседи советовали мне съесть его хлеб обеденный, мотивируя его долгом передо мной за то, что я даю одежду свою, но я не решился на это - захочет - сам даст.
      Пришел он поздно вечером. Принес много хлеба - на сахар и мыло он опять наменял, по кусочку раздав бойцам. Себе он оставил буханку хлеба, несколько пышек, несколько пирожков и много прочих лакомств. Кусочек не более 100 грамм он дал мне. Вот тогда-то я и пожалел, что не съел его 400 грамм от обеда. Позже он уже не брал у меня ботинок (может быть, неловко было) говорил, что тесны они на него и в них холодно. Но фуфайку и все остальное, он почти не снимал с себя. Я продолжал свое - уважительно относился к нему.
      Палата действительно оказалась хорошей. Антисемитов почти не было здесь и я, за исключением нескольких случаев, забылся. Только почему-то у меня стали пропадать открытки. Пропала замечательная открытка, окаймленная украинскими рушниками, с Шевченко. Пропала книга классики марксизма-ленинизма, пропало несколько журналов. Это ребята выкрали на курение - думал я, и стал лучше прятать и закрывать. Но и это не помогло.
      Обед, ужин и завтрак я всегда приносил Мизонову в палату, ибо ему не в чем было ходить в столовую. Когда я обнаружил еще ряд пропаж - я стал давать свои сумки на хранение Мизонову. Теперь я был уверен, что все-то будет в сохранности и, даже когда через несколько дней не нашел в сумке двух булавок английских, пуговицу и два конверта - решил, что их сам где-то положил или затаскал. И вдруг, за несколько дней перед самым моим отъездом в Карпенку, когда я ходил за справкой в Шанталь для мамы, обнаружил, вернувшись, свою газету у Мизонова. Он разорвал ее пополам, поделив половины между собой и Степановым (тот в этот день был дежурным по кухне). Кроме того, он дал Степанову полпачки табака, что мы получили вдвоем - за что тот его целый день кормил до отказу. Мне же, несмотря на то, что я таскал ему пищу, что табак и газета были моими, Мизонов, явно не чувствуя угрызений совести, еды не предложил. А приносил я ему по полному котелку супа, полные банки каши, часто раза в три-четыре больше нормы. Лишь к вечеру, когда он был снова на кухне, нажрался там до отвала - принес мне двойную порцию, и то по указанию Степанова.
      После истории с газетой я впервые стал не доверять ему. Я стал носить с собой кожаную сумку, а сухарную перепоручал хранить другим.
      В один из обходов врачей я оставил сумку на верхних нарах. Гляжу - и Мизонов мой слез на обход - этого еще не бывало. С нар впервые слезли все Мизонов подействовал примером. Но лишь только врач приступил к обходу Мизонов вновь полез на нары. Это бросилось в глаза, и я стал думать о причинах его маневров, предположив, что он хочет избегнуть осмотра тем, что опять полез наверх. Но ведь он уже давно был выписан и нахождение его здесь мотивировалось только отсутствием обуви. В то же время я стал беспокоиться об оставленных мною вещах - госпиталь доживал последние дни и было много краж, я мог лишиться всего. Залез к себе наверх, осмотрел сумки - все в порядке. Пошел за информбюро и на перевязку. Вернулся - заглянул в сумку нет папирос, вместо них пустая коробка, набитая ватой. В этот день я перевязку больше не делал. Пошел в палату с намерением найти вора.
      Вором был Мизонов. Папиросы он мне вернул сам, на основании многих улик - Степанов сказал даже в каком кармане они у него, так как Мизонов его угощал. Поймал я его во время обеда. Я не пошел на обед и, после разговора с глазу на глаз, потребовал под угрозой скандала возвращения их. Он долго отрицал свое воровство, но припертый к стенке возвратил папиросы. Украденные открытки он употребил на карты (на них еще были надписи "Вовочке", "Привет Вове из Ессентуков" и "На память от тети Ани". Даже пуговицы ***
      31.01.1943
      Сегодня написал семь писем - удовлетворил потребность свою. Маме, папе, Оле, в Ессентуки, в роту свою, тете Ане до востребования в Молотов, д. Жоржу на завод в Астрахань - их обоих очевидно уже нет там, на квартире, кончилось мое счастье.
      Сюда привели еще трех человек, нерусских. Я даже не знаю, какой они нации. Они все страшно нахальны. Везде лазят. Один при мне, якобы рассматривая сумку, сунулся смотреть ее содержимое. Я хотел отнять у него сумку и перелил чернила. Сейчас один ушел. Двое разговаривают не по-русски. Один рассказывает, а другой все время гортанно вскликивает. Нервы не выдерживают писать. Прекращу.
      01.02.1943
      Встал сегодня рано, но успел только к концу последних известий.
      Наши войска взяли в плен 16 генералов, много полковников и пять тысяч пленных солдат и офицеров. В районе Сталинграда, как показали пленные генералы, было не 220, а 330 тысяч человек. Тем большая заслуга Красной Армии на остальных участках фронта. Наши войска продолжают успешно наступать в районе Воронежа - заняли свыше 40 населенных пунктов, две железнодорожные станции. На Северном Кавказе заняли станцию и город Белореченский. Когда я ехал еще в Майкоп, я помню, что мы долго стояли на этой станции, ибо, как нам сказали - это последняя станция на линии Туапсе - Армавир. А на Майкоп отсюда идет отдельная линия. Так оно и было.
      Теперь, не найдя на своей карте, я долго думал об этом знакомом мне названии и, только найдя ее на большой карте в госпитале, вспомнил об этом ***
      02.02.1943
      По-прежнему нахожусь на квартире. Нас разбили по взводам, в зависимости от местожительства, но это до сих пор ни в чем не улучшило своевременной и без толкотни раздачи пищи. Два раза на день при 800 граммах хлеба мы получаем по полмиски жидкости, называемой здесь супом. Это все.
      Рана не заживает сейчас и напротив начинает сильнее болеть. Перевязку не делал с 28 числа. Лечения никакого. Мозоль и отмороженные пальцы беспокоят ужасно.
      Радио встал рано слушать но, придя в сельсовет, узнал, что передача уже закончилась. Политрук сказал, что наши войска взяли Сватово и Лабинск.
      Целый день читал историю ВКП(б) и материалы сессии Верховного Совета СССР. Многое из этого мне знакомо, кое-что и нет. Развиваю свой политический кругозор.
      Дня два назад прочел "Гекльберри Финна" Марк Твена.
      Писем не писал, стихов тоже.
      03.02.1943
      На палец наложили гипс, но он вновь нагноился так, что все проступило, присохло и трудно было бинт оторвать от пальца. Гипс положен был на 10 дней, по объяснениям сестры для покоя пальцу. Сейчас будут делать то же самое вновь.
      Сегодня сообщили по радио о полном освобождении Сталинграда от немцев и ликвидации последнего оплота фашистов - группы, включавшей 4 генерала, 2500 офицеров, 91 тысячу солдат, а также огромное количество имущества ***
      Сегодня на квартире один из бойцов - татарин, украл хлеб у хозяйки. Та поймала его на месте преступления. Вечером я обнаружил пропажу у себя железной ложки.
      04.02.1943
      Хозяйка выгнала вора-бойца. Нас осталось 3. Утром встал как всегда рано. Всю ночь не смог заснуть и только ворочался на боку. На дворе было еще темно. Стал умываться. На горизонте слегка занялось красно-синим румянцем солнце, пророча ясную погоду.
      На передачу не опоздал - даже пришел раньше на пол часа. Ровно в 7 часов по московскому и в 8 по местному началась трансляция последних известий, из которых узнал, что наши войска взяли Купянск, Красный Лиман, Рубежную и Пролетарскую на Украине. Я нашел у себя на ***
      15.02.1943
      Сегодня, наконец, были взяты долгожданные Ростов и Ворошиловград. Известие поистине ошеломляющее, тем более, что оба города взяты в один день. Радость всеобщая.
      Утром к радио опоздал. Всю ночь, не переставая ни на секунду и перебивая мне сон, болел правый висок. Наутро встал поздно, хотя и не спал, все надеялся на прекращение боли но, не дождавшись, так и ушел с головной болью. Узнал об освобождении Ростова, Ворошиловграда и Красных Сулин от других. Районных центров никаких, но и на этом достаточно.
      Татарин, что со мной в квартире, смешит своей глупостью и невежеством. Он говорит, что Ростов больше Донбасса, что в Донбасс приезжают люди на три года поработать и затем разъезжаются и поэтому население Донбасса малочисленно. Ругает нашу власть совместно с кулацки настроенной хозяйкой дома. Хозяин, хотя и глуховат, но всегда принимает мою сторону. Хозяйка, наконец, начинает оправдываться: "Против Советской власти мы не против, если б не было такого мошенства, а мы привычны до всякой власти". А ведь муж ее и зять - члены партии, и муж - бывший председатель колхоза. У дочери ее погиб на войне муж - она ругает и обвиняет во всем Ленина и Сталина.
      17.02.1943
      Вчера мы втроем сговорились и, когда хозяйка ушла, набрали себе по карману семечек. Так она все равно не дает, хотя целый день они (хозяева) грызут, и, несмотря что мы отдали им все свои конфеты - по 7 штук - грызут сами.
      Сегодня нашими войсками взят Харьков. Эта победа взволновала и обрадовала всех. Меня даже больше всех.
      Поэму "Сталинградская эпопея" не смог много продолжить. Во-первых, читал сборник "Сталин" за 39 год, посвященный 60-летию нашего вождя, во-вторых, пытался написать стихотворение, посвященное освобождению Харькова, но ребята мешали - отставил. Вечерком взялся за поэму, но написал только три четверостишья - мне хозяйка сплетничала ***
      19.02.1943
      Сегодня меня выписали в часть, но когда я спросил, уеду ли я отсюда раньше 23 числа, врачи, посоветовавшись, решили меня оставить до вечера 23, ибо я должен буду выступать со стихами.
      Письма написал сегодня маме, папе и родным в Ессентуки. Прочел комедию Щедрина "Соглашение".
      Днем Горчин прочел мне письмо сестры-хозяйки, которая пишет о нас "квартиранты, и их обуздаем". Это из-за кусочка хлеба, который тот боец искал, но так и не нашел.
      Палец на ноге болит ужасно. Резали до крови, но так и не вырезали окончательно.
      23.02.1943
      Сегодня день Красной Армии. Здесь я доживаю последний день. Будет вечер - я выступлю со стихами. Помощник начальника госпиталя - устроитель вечера, сказал: "Будете читать, пока не устанут слушатели. Все стихи неплохи".
      24.02.1943
      Контора госпиталя. После чтения стихов на вечере одна девушка из Гомеля (фамилию и имя я еще не решаюсь спросить у нее), подозвала меня к себе и долго восторгалась моими стихами. Польщенный и обрадованный, я, в свою очередь, выразил ей свою признательность и обещал подарить на память несколько стихов.
      Сейчас, когда я переписываю для нее стихи, она подошла и попросила написать и о Тамаре... я понял ее намек и ответил, что возможно, если я здесь еще пробуду, то напишу и о ней для нее. Ее имени до сих пор не знаю (ей мое уже знакомо). Она молода, училась на первом курсе института, но не успела окончить - война.
      27.02.1943
      Сегодня разругался с хозяйкой - высказал откровенно ей все, что о ней думал. Она ругалась как никогда еще нецензурно, ругала "еврейню, що посiдала на нашi шиi", ругала Советскую власть, потом побила жестоко внука своего Кольку, называя его "советский выводок", "советская блядь", и все время кричала "сволочи, вас научат еще жиды" и т.д.
      Он ее называл "германской фашисткой" и прочее, отчасти будучи прав в своих эпитетах. Подробней о нашей ссоре я напишу, когда позволит время.
      В итоге, обругав меня по последнему слову матерщины, она сказала, чтоб я уходил туда-то и туда-то (повторение всего, или хотя бы части сказанного недопустимо). И, хотя она пообещала запереть дверь и не впускать меня - я не уйду (как это сделал невинно обвиненный ею в воровстве) товарищ, пока меня не выпишут, а это будет завтра, очевидно...
      01.03.1943
      Село Логиновка.
      Сегодня я с 10 утра двинул из госпиталя в Красный Кут, имея при себе запас продовольствия (600 грамм крупы, 250 голландского сыра, 50 грамм бараньего сала и 4 килограмма хлеба) на пять дней и письмо одной сотрудницы госпиталя своей сестре в Красный Кут, где я надеюсь переночевать.
      Вчера я неожиданно узнал, что сегодня первое. Я думал, что в том месяце будут еще 29 и 30 числа.
      Итак, я отправился в путь 1 Марта, когда мне исполнилось 20 лет.
      Мне выдали две справки. Одна о том, что я не получал денег в госпиталях (за два месяца) и справка о ранении (с дополнением, что я, как раненный на Сталинградском фронте, имею право на получение отличительного значка для раненных). Выдали мне также новую и хорошую фуфайку с воротничком. Старую я продал за 500 рублей и пол фунта сливочного масла. Выдали портянки теплые. Нижнее белье осталось мое.
      По дороге, не доходя до Логиновки (сюда от Карпенки 18 километров) у меня закружилась голова, стало мигать в глазах, потемнело, и заболела голова. Только в самом селе судорога (так я это назвал) прекратилась, но голова болит и сейчас.
      Так неважно проходит мой день двадцатилетия. Плюс к этому треть хлеба и почти все другие запасы съел уже. Со мной по одному направлению и с продаттестатом на двоих, старший сержант Горжий. Он трижды ранен, родом из Перещепино, Днепропетровской области, на Украине.
      06.03.1943
      Три с половиной дня провел я в Красном Куте. Ночевал у сестры-сотрудницы Кархенского госпиталя. Спал на полу. Временами было холодно, но тепло по сравнению с тем, что перетерпел я за время моих скитаний. Горжий, который получил аттестат и направление на свое имя, пользуется этим, управляет мною, хозяйничает над общим пайком. Жалею теперь, что разрешил ему получить документы на нас двоих, а не отдельно каждому.
      В первый же день пребывания в Красном Куте посетил редакцию районной газеты "Сталинский путь" с намерением напечатать там свои стихи, но редактор сказал, что в настоящее время они ничего кроме сводок Совинформбюро не печатают.
      Узнал там свежую сводку об успехах наших войск, а еще я узнал из разговора с сотрудником редакции, что в Красном Куте живет и преподает на курсах военных комиссаров (замполитов) Лев Израилевич Гладов. Эта весть обрадовала меня и я решил во что бы то ни стало разыскать его, тем более что я был занят мыслью о поездке в Москву, сопряженной с трудностями и риском большим. Поэтому хотелось посоветоваться с Гладовым.
      Директор школы ? 80, в которой я учился, автор ряда статей на исторические темы, печатавшихся в днепропетровских газетах, хорошо знавший меня лично был мне особо необходим как советчик и консультант, так как занимал немалый военный пост и чин.
      Он работал в высоком двухэтажном здании, но я долго блудил, пока до него добрался. Сначала я попал в роддом, затем в райисполком и лишь после этого - в здание военно-воздушной школы, курсанты которой показали на дом за базаром и церковью - там находились курсы.
      По дороге я встретил двух женщин, которые мне даже адрес его домашний сказали.
      К редкой для меня удаче я застал его дома. Он сразу узнал меня и обрадовался. В петличках у него по три кубика - звание старший лейтенант. Он много расспрашивал обо всем, изумлялся как я его нашел и добрался до него. Я сказал, что мне его отрекомендовали как редактора крупной Днепропетровской газеты. Он пытался оправдаться и говорил, что даже не имеет понятия, откуда в редакции взяли это. Спрашивал о родителях. Удивился, когда узнал, что они разошлись. Интересовался, когда я выехал из города и кого из литераторов и высоких лиц города я видел в последние дни перед эвакуацией из Днепропетровска.
      Я назвал только Циммерманн, ибо больше никого не помнил. Он с сожалением сообщил, что у Циммермана были больные дети и ему нельзя было уехать.
      09.03.1943
      Вчера, наконец, добрался до Сталинграда. Поезд вез очень быстро и мы менее чем за трое суток доехали сюда. Поезд завез до самого знаменитого города, где только недавно закончились бои таким славным успехом наших войск и таким бесславным поражением немецких (каких еще не знала история).
      Километра три пришлось идти пешком. Только перейдя Волгу мы сумели сесть в машину, на которой и приехали в город. По дороге видели страшную картину разрушений на окраинах города. Скалы, что круто спускались к Волге и все Сталинградское побережье великой реки русской, были усеяны множеством блиндажей, обломками техники и вооружения противника. Между двух скал, близких друг к другу своими остроконечными вершинами, лежал огромный, разбившийся о них немецкий самолет со свастикой. Сгоревшие подбитые и искореженные танки, танкетки, автомашины, орудия, в том числе самоходные пушки, пулеметы, пара наших "Катюш", масса железного лома и человеческих трупов.
      Трупы, между прочим, почти все собраны и погребены. Однако, на всем пути к Сталинграду и в самом городе нам встречалось еще много трупов, собранные в кучи и еще не собранные, одетые и с оголенными задницами. Дети и женщины, кое-где попадавшиеся нам, тянули куда-то зацепленные железными рогачами полуистлевшие *** человеческое происхождение. Кругом кипела работа по восстановлению разрушенных мостов *** от огромнейшего тракторного завода остались одни обломки, полуобвалившиеся трубы и стены от близлежащих зданий, причем некоторые держались на тонких основаниях огромными кусками, которые, казалось, вот-вот обвалятся при малейшем колебании даже ветра.
      Еще более страшную картину разрушений и смерти мы встретили в городе. В центре его. Огромные многоэтажные здания были полускелетами, не сохранившими нисколько былой своей прелести довоенного периода. Улицы, поражавшие своим великолепием до прихода сюда немцев, теперь были изрыты и изуродованы ямами *** Особенно меня поразила картина разрушения одного здания, у входа которого живописно красовались два льва. Теперь одного вовсе не было, а другой был разбит снарядами и вырисовывавшийся из-под отбитой оболочки гипса красный кирпич создавал впечатление крови на белом теле израненного зверя.
      От многих зданий остался один след: кровати, чайники, самовары, обломки кирпича и прочее. Несколько зданий каким-то чудом сохранились и теперь дымили своими квадратными коробками. Это немного оживляло картину мертвого города, бывшего ранее таким огромным и суетливо-живым. Впрочем, город не совсем умер. В нем уже вновь начинало биться сердце советской власти. Здание Воропаевского райкома ВКП(б) и ВЛКСМ вполовину разрушенное, дымило из окон ***
      Где-то за городом слышались частые взрывы. Это подрывали минные поля наши саперы.
      По городу - группы военнопленных, грязные и жалкие на вид - немцы и румыны возили на колясках и телегах разные грузы. За ними ходил одиночный конвой. Под развалинами зданий валялись намокшие книги наших классиков, немецкие книги, одежда, щетки всякие, вазелин и прочее. В одном месте я нашел два куска мыла - оно не растаяло и сохранилось. В другом - атлас на немецком языке, в котором отсутствовал (был вырван) СССР.
      Горжий все старался уйти от меня, не давал останавливаться; не дал походить по городу, лишил возможности больше увидеть и узнать. Однако и то, что мне удалось увидеть, не всякому дано. Был бы я один - остался здесь на пару дней и собрался бы огромный материал о настоящем падении Сталинграда особенно с рассказов очевидцев. Но он все торопил, крутил мною, пользуясь аттестатом и направлением, что выданы по моему соглашению на его имя.
      Проходя по городу, мы встретили патруль из двух человек. Оба молодые бойцы, они рассказали о последних боях в городе, участниками которых были. Их дивизия выловила последние остатки немецкой армии и пленила фельдмаршала Паулюса. Один из красноармейцев указал мне на огромный многоэтажный, оскелетившийся дом, в подвале которого был пленен главнокомандующий 6 армией Паулюс. Другой рассказал о трофеях, которые кучами захватывали наши бойцы, также личные вещи. В подтверждение оба показали свои руки, увенчанные великолепными немецкими часиками. Зажигалки, ножики, шоколад, - всем этим вдоволь насытились наши воины. Целые тюки с шоколадом и продовольствием отбирались у немцев. Запросто снимали и вешали себе на плечи все понравившееся. Часы и любое желаемое снимали, указывая "абы на кого". Полковники были очень заносчивы даже в час их пленения, а фельдмаршал Паулюс не хотел вести переговоры с лейтенантом и требовал, чтобы с ним говорило лицо повыше, позначительнее. На прощание они мне подарили румынскую складную ложку-вилку***. Ее нужно будет почистить, ибо она заржавела. Теперь у меня есть ложка взамен украденной в госпитале из шинели, когда я ходил на перевязку.
      Мирные жители в Сталинграде еще не живут, но уже ходят по городу, что-то возят, таскают в мешках и кошелках (женщины и мальчишки). Они живут по окраинам города.
      Трамваи не ходят - разрушены электростанции и разворочена местами линия. Пригородный ходит, но редко. Дальнего следования курсирует регулярно. В городе много военных - все гвардейцы. Есть надежда, что меня направят ***
      Через пару часов мне удалось сесть на машину, которая довезла нас до Бекетовки. В дороге нам попадались сотни пленных, определенные уже в лагеря, где они работали. Но только раз человек сто военнопленных вел крупный конвой (ранее встречались один - два конвойных на группу, теперь человек пятнадцать). Это были, несомненно, отборные головорезы - на погонах у них было по два кубика и прочие отличительные знаки. Все они были хорошо одеты, некоторые были в очках. Проезжая мимо одного лагеря я увидел, как по нему бродила нарядно одетая немка в теплой черной шубе и шапке. Это очевидно немецкая переводчица или медсестра или врач.
      Из Бекетовки (она почти не разрушена) я пошел пешком по ***
      Еду на Котельниково. Продовольствие кончилось и привелось менять табак (грамм 80) на три сухарика. Я их съел, но еще голоден. Спал на вокзале, на холодном каменном полу, как и все другие бойцы, так, что пройти нельзя было - тесно. Лежали буквально один на другом. Ночью проверяли документы два лейтенанта НКВД. Всю ночь лежал с закрытыми глазами и чесался остервенело. Вши, величиной с жуков, ели меня беспощадно, не давая покоя.
      Они и сейчас объедают меня всего, пьют кровь - от них не избавишься. Какое мучение - бессонница мучает, но вши еще больше. Я закусываю до крови губы от нетерпения и боли - чесаться и искать вшей в вагоне на публике неудобно.
      За три дня я покрыл расстояние от Красного Кута до Сталинграда, а совсем недавно проезжал уже станцию Авгонерова. В Красном Куте долго пришлось проторчать в ожидании поезда.
      По адресу одной из сотрудниц госпиталя (родом из Бесарабии) и по нации еврейки, которая часто рассказывала мне о своей жизни и о тяжести своего положения и которая попросила доставить в Красный Кут ее письмо сестре, мне удалось поселиться на квартиру. Хозяйка дома, где я прожил несколько дней преподаватель иностранных языков, переводчица. В Бухаресте служила при советском посольстве, преподавая иностранные языки. И, таким образом, научилась свободно говорить по-русски. Сейчас она не работает. Муж ее зубной врач, коммунист. Очень оригинальный тип румынского коммуниста. Из интеллигенции. Он много рассказывал о своей работе, в частности о литературной работе среди солдат в армии, где служит год. Интеллигенцию, как и евреев (большинство интеллигенции было в Румынии евреи) не любили в армии, видя ее преимущество над собой, культурное и интеллектуальное; его заставляли голым ложиться на пол в казарме и прочее. Доктор мне рассказывал о методах своей борьбы с командованием армии.
      Живут они, доктор и его семья (так рассказывала мне его жена) исключительно благодаря приношениям клиентов. Раньше они выгоняли всякого, кто приносил взятку или подачку, а теперь без этого жить нельзя: зарплата и паек маленькие.
      Каждую ночь я отрывал по просьбе жены врача доску от соседнего забора и приносил на растопку. Горжий ничем не помогал и, однажды, даже привел к ним товарища в квартиру, с которым улеглись спать, совсем не спросив у хозяев разрешения.
      11.03.1943
      Вчерашняя сводка информбюро весьма опечалила всех. Восемь городов в Донбассе оставили наши войска. В том числе Краматорскую, Славянск, Лозовую, Павлоград и Красноград. Рухнули мои надежды на освобождение в этом месяце Днепропетровска. Что может дальше быть? Не отступление ли, как в прошлом году? А ведь я еду на фронт. И мне страшно не хочется опять, как и в прошлом году, отступать, выходить из окружения на расстояние в сотни километров. Особенно паршиво в этом случае раненным, которые не умея двигаться, обречены на гибель или плен.
      На поезд здесь в Котельниково очень трудно попасть ***
      Вчера утром бродил с Горжием по базару и городу. Базар представляет собой двух - трех теток с молоком (50 рублей литр) в окружении многих покупателей - красноармейцев. Один, не желая стоять, предложил 60 рублей за литр, другой 70. Так бойцы сами создают цены.
      На вокзале Горжий решил *** кожу и умываться. Я предложил пойти поискать квартиру, но он отказался.
      Учитывая сообщение коменданта о том, что поезд будет после обеда, я решил рискнуть и пошел сам в село искать квартиру. По пути, зайдя в парткабинет, узнал информацию.
      В первом же доме, куда я направил свои стопы, мне разрешили остановиться.
      Я сам принес воды, хозяйка подогрела, я умыл хорошо лицо и руки.
      12.03.1943
      Весна. Солнце весь день светит и пригревает. Сегодня впервые в нынешнем году, встречаю что-то похожее на весну. Отъехали только что из Куберле, где простояли вместе с нашим еще несколько эшелонов полсуток.
      Вечереет. Думаю слезть на станции "Пролетарская". В Зимовниках вчера долго искал человека принимавшего меня у себя на три дня в прошлом году. Нашел на месте хаты и забора землянку. Хату разрушило. Хозяина нет призвали в армию. ФИО: Иван Максимович Еременко.
      13.03.1943
      Ночевали на станции Двойной. Здешние жители - казаки.
      Сталинградцы, выгнанные оттуда в эти места немцами, говорили, что здесь плохие люди, что они не пускают даже на квартиру переночевать. Но, к счастью, нам повезло. В первой же хате куда постучали приняли и разрешили переночевать. Хозяева - старик и старуха, угостили медом и кипятком. Спать положили на деревянной кровати. Было тепло и приятно. Насекомые не мучили я снял все с себя: и фуфайку, и шинель, и гимнастерку. Зато сейчас они опять дают о себе знать.
      Утром встали рано, закусили пирожками и медом. Мед серый какой-то, со специфическим вкусом перца. Хозяйка рассказывала о немцах. Жили они здесь, как и в предыдущих селах, что я проезжал. Пятеро немцев. Старикам и старухам выдавали хлеб бесплатно. Молодежь заставляли работать. Жителей не убивали, хотя все что хотели - забирали. Бывало, румыны грабили. Особенно цыгане, имеющиеся тут в избытке, у них воровали. Стояли они у хозяйки один раз. Пришли, вырвали замок (было холодно). Но ничего в хате не трогали. Затопили имевшимися нарубленными дровами и легли спать. Хозяева застали их спящими.