1

Потом у Мезенцева было время все это обдумать в спокойной обстановке — правильно он поступил или неправильно. И сколько бы он ни думал, он так и не находил нужного ответа. Восстанавливая в памяти события того странного и страшного дня в Дагомысе, Мезенцев терялся. Он не понимал своей роли, не понимал роли Генерала и не понимал роли Инги. Словно бы почва ушла у него из-под ног и не вернулась. И неизвестно теперь, что считать верхом, а что низом.

Однако в тот день, где-то между двенадцатью десятью или двенадцатью пятнадцатью, был у Мезенцева миг кристальной ясности в мыслях.

Или же это был момент окончательного помутнения усталого рассудка.

Перед ним стоял Генерал, которого он должен был убить согласно заданию путевки.

Позади него стояла Инга.

Когда Люсинэ сказала, что приехала его жена, серьезная блондинка, Мезенцев усмехнулся. Его настоящая бывшая жена тоже было серьезной блондинкой. Более того, в профиль она немного напоминала Ингу. Но Мезенцев бы разбил морду любому, кто предположил, что он подбирал себе жену по сходству с прибалтийской снайпершей. Тем не менее, увидев Ингу в белом брючном костюме на берегу моря, Мезенцев стал терять опору под ногами. Он называл ее сукой и не отводил от нее глаз. Он знал, что она — враг, и он же десятки раз прокручивал в памяти свои встречи с ней. Что с разбитым лицом, на коленях, в грязи, что в белом брючном костюме, идеально-манекенная в своей строгой красоте — что-то нехорошее она делала с Мезенцевым. Она вползала в мысли как змея, каждый раз лишая его взгляд на веши четкости и простоты.

Но в тот кристально чистый миг все вдруг показалось ему простым и понятным. Инга приехала сюда, чтобы убить Генерала. Свести наконец с ним счеты за те давние часы унижений и боли в Приднестровье. Быть может, она выполняла еще и чей-то проплаченный заказ.

Столкнувшись на пляже с Мезенцевым, она не узнала его, но велела своим людям все про него выяснить. Найдя тайник с конвертом, она увидела номер и поняла, что Мезенцев по случайному совпадению должен убрать того же самого человека, Генерала. Она сообразила, что убивать Мезенцева нет никакого смысла, он может оказаться ей даже полезным.

Инга пришла в кафе, где сидел Мезенцев, чтобы договориться о совместной работе, но Мезенцев неправильно ее понял и покалечил двоих ее людей, а потом сбежал.

Тогда Инга пришла в дом к Люсинэ и оставила Мезенцеву знак — я все знаю о твоей работе и жду тебя в гостинице. Мезенцев вновь ничего не понял и пошел делать свое дело. Людям Генерала каким-то образом стало известно, что на их шефа готовится покушение, и они перевели его в другой номер. Но Мезенцев нашел его и там. Фактически, он расчистил путь для Инги. Она вошла в номер Генерала по трупам, и ей оставалось лишь нажать на курок.

Если бы Мезенцев не убил Генерала, его убила бы Инга.

Если бы Мезенцев убил Генерала, то Инга... Они могли бы наконец познакомиться поближе.

Мезенцев вдруг оказался вынужден выбирать между Генералом и Ингой. Между человеком, которого он многие годы безгранично уважал, и женщиной, влечение к которой было сродни странной болезни.

Про путевку Мезенцев в эти мгновения вообще не вспоминал. Голова шла кругом, и как только там блеснуло что-то похожее на истину, он уцепился за нее.

И сделал свой выбор. Он навсегда запомнил, как белый костюм Инги вдруг брызнул темно-красным.

А потом Генерал вдруг сбил его с ног.

2

Как только Мезенцев выстрелил, а Инга привалилась к стене и, мертвенно бледнея, стала сползать вниз, Генерал неуклюже, но решительно бросился вперед, ударил Мезенцева всем телом и повалил его на пол.

Мезенцев выронил один из пистолетов, инстинктивно нажал на спуск второго и этим выстрелом разнес светильник в ванной. Генерал отшатнулся, потерял равновесие и начал падать. Растерянный Мезенцев протянул ему руку, чтобы помочь, но Генерал неожиданно резко отмахнулся, с размаху сел на пол, схватил с пола пистолет и направил в голову Мезенцеву.

Это тоже навсегда впечаталось в память Мезенцеву — Генерал сжимает губы в ненавидящей гримасе, скалит зубы, тычет ствол почти в самое лицо Мезенцеву...

Потом прогремел гром, голова Мезенцева дернулась, он ничего не слышал, только чувствовал, как по щекам и шее течет кровь... Запах пороха и крови. Голова Мезенцева откинулась назад, как будто она держится на ниточке. Уши словно забиты холодным железом. Его тошнило.

Генерал выбросил руку вверх, цепляясь за дверную ручку, и встал, бесшумно разевая рот в крике ярости и боли. Он как великан вырос над Мезенцевым, ушел головой под потолок и оттуда, с заоблачных высот, наставил пистолет в лоб Мезенцеву.

— Я же спас вам жизнь! — вскрикнул Мезенцев. Но это лишь беззвучно шевелились его губы.

Генерал, могучий и непреклонный, нажал на курок, и Мезенцев, словно отмахиваясь, выбросил вверх руку с пистолетом. Это скорее детский жест отчаяния, Мезенцев не верил, что может что-то противопоставить этому великану со сверкающим черепом.

Генерал нажал на курок.

Мезенцев взмахнул своей металлической игрушкой, не целясь. Просто куда-то в сторону Генерала.

Мезенцев не слышал ни одного звука. В абсолютной тишине Генерал вздрогнул, оскалился в немом крике, потом, разрывая на груди темнеющую рубашку, вывалился в коридор. Мезенцев швырнул в сторону пистолет и заплакал.

3

Потом Мезенцев пополз в темную ванную комнату, где тускло поблескивала зеркальная стена, поднялся на ноги и сунул голову под струю холодной воды. Он жадно пил ее, он смывал с себя кровь и грязь, позволил ей течь за шиворот, по груди и животу... Ему плевать. Ему на многое было плевать в эти минуты.

Когда боль в голове немного поутихла, Мезенцев вышел из ванной комнаты, отшвырнул ногой пистолет, переступил через чью-то неживую руку и споткнулся о нечто, еще более неживое.

Он остановился и хмуро взглянул себе под ноги. Это была толстая папка из черной кожи, в нескольких местах перетянутая тонкими ремнями.

Мезенцев тупо смотрел на папку — ему казалось, что он ее уже где-то видел. Он попытался вспомнить и клял себя за дурную память — вспомнил бы вовремя, что тот мертвый парень в арбузной мякоти опекал Генерала в санатории... Вспомнил бы и что? Побежал бы домой? О нет, лучше не думать об этих «если» и «бы»... Мезенцев вдруг понял, что хочет домой. В свой кабинет в дальнем конце ресторана, где можно запереться, лечь на диван и спать, и не думать ни о чем...

Эту папку Генерал держал у себя за спиной, когда стоял возле зеркальной стены. Личная папка Генерала. Личная папка покойного Генерала. Мезенцев вспомнил, что это он убил Генерала, и ему стало дурно. Потом он вспомнил, что убил Ингу. И еще других людей. Он убил всех, кого смог. И он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого возбуждения или приятного щекочущего ощущения в животе. Он чувствовал себя как живой покойник. Как дерьмо. Как убийца.

Ноги подкашивались, но Мезенцев пробирался к выходу из номера. Интересно, почему никто до сих пор не прибежал его хватать, вязать, сажать? Или они недостаточно громко здесь развлекались? Или — страшная догадка — они здесь все в курсе, не только киоскер! Все в курсе, что он будет убивать Генерала... Сволочи.

Мезенцев перешагнул через чье-то тело, остановился и поискал глазами Ингу. Бросить прощальный взгляд. Опустить веки. И, может быть, поцеловать в холодный лоб.

Но глаза подвели его, и Мезенцев не нашел тела блондинки в белом брючном костюме. Сжимая папку под мышкой, он наконец вывалился в коридор.

И застыл в полном изумлении.

Он-то думал, что ад разверзся его усилиями в гостиничном номере на шестнадцатом этаже.

Но это были только пригороды ада.

Сам ад был в коридоре, и дальше, дальше, куда только хватало глаз.

Мезенцев почувствовал себя маленьким и очень уязвимым.

4

Первым, что он услышал в коридоре, была автоматная очередь. Знакомый до мурашек звук «АКМ». В замкнутом пространстве он был громче и страшнее, словно по ушам Мезенцева били молотками.

Мезенцев инстинктивно пригнулся и побежал вдоль стены к лифту.

И тут прямо на него выскочил тот белобрысый здоровяк, «племянник» Инги. В руках у него был автомат «узи». Мезенцев остановился и вжался спиной в стену, но «племяннику» было явно не до него. Его лицо было искажено страхом. Он, прихрамывая, пробежал несколько метров. Потом обернулся и дал короткую очередь в сторону лифта, оттуда ответили, и «племянник» рухнул, нелепо взмахнув длинными руками.

Мезенцев метнулся было назад, но стрелять стали и там. Потом стрельба стихла, и Мезенцев увидел группу невооруженных людей, которые осторожно двигались по коридору друг за другом в сторону лифта.

Это была довольно необычная компания. Первым шел могучий, коротко стриженный парень в шортах и майке. По рассеченному лбу стекала тонкая струйка крови, но парень не обращал на нее внимания. За ним, как за движущимся щитом, семенил пожилой кавказец в черной шелковой рубашке и с массивным золотым распятием на шее. На согнутой руке он нес пиджак, а во рту торчала незажженная сигара.

Позади кавказца, не отрывая обеих рук от стены, шел довольно молодой рыжий парень с остановившимися зрачками. Эти глаза и неуверенные движения могли навести на мысль о слепоте, но, когда троица проходила мимо Мезенцева, именно этот молодой парень остановился, повернул голову в сторону Мезенцева и как будто хотел что-то сказать, но потом передумал, просто покачал головой, словно произносил слова про себя.

Сзади этих троих шел четвертый, и он был, вероятно, самым хладнокровным человеком из всех, находившихся в это время в отеле. Это был высокий мужчина лет тридцати со смешанно-азиатскими чертами лица. Он был одет в черные джинсы и бронежилет поверх черной майки. В одной руке он держал незнакомую Мезенцеву модель короткоствольного автомата, а второй похлопывал по согнутой спине рыжего парня с остановившимися зрачками, то ли успокаивая его, то ли задавая ритм движению троицы. По Мезенцеву его взгляд скользнул лишь мельком — у человека в бронежилете явно имелись заботы и поважнее.

Не доходя до поворота, троица и их прикрытие остановились. Со стороны лифта вышел другой мужчина в бронежилете и сказал, что здесь можно пройти. Мужчину азиатской внешности он назвал Монголом, а когда пожилой кавказец стал сиплым голосом на что-то жаловаться, мужчина в бронежилете заметил «уважаемому Левану», что лучше быть живым в дырявом пиджаке, чем мертвым в целом смокинге.

Потом вся эта компания скрылась из виду. Мезенцев встал и осторожно направился в сторону лифта. Он не был готов к тому, что увидел.

Это было похоже на войну, только непонятно было, кто и зачем устроил побоище в коридоре четырехзвездочного отеля. Мезенцев помнил, что ему было велено убить одного лишь Генерала. Но кто были все эти остальные мертвые люди и кому они перешли дорогу...

Лучше об этом было не думать.

1

Вернувшаяся накануне из Польши Марина Эдуардовна Великанова-Рахматуллина оказалась родственной душой невыспавшемуся Бондареву. Разбуженная мужем, она сидела на кухне в спортивном костюме, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Алексею казалось, что еще вот-вот, и она грохнется с табурета на пол.

Если Марине было глубоко безразлично, кто эти двое мужчин перед ней и чего им надо — лишь бы поскорее закончить эту тягомотину и идти досыпать, — то муж Марины, хмурый, широколицый крепыш в таком же спортивном костюме, затребовал у визитеров документы и долго допытывался, что да как. Документов у Бондарева с Беловым хватало, благо в серой высотке Конторы целый этаж, третий, был отведен под «аксессуары». И уж чего-чего, а удостоверений там были настоящие залежи, всех сортов и мастей. Разве что удостоверения президента Российской Федерации не было, и то потому, что никто не запрашивал.

— Марина, — говорил Белов, а Бондарев серьезно хмурил брови и рылся в лежащей на коленях папке с бумагами. — Дело очень серьезное, и мы надеемся на вашу помощь.

— Ну-у-у что-о-о, — простонала Марина.

— Скажите, пожалуйста, когда вы учились в школе...

— Чего? — Она открыла сначала один глаз, потом второй.

— Когда вы учились в школе, в третьем или четвертом классе..

— Вот тогда я точно никаких правонарушений не совершала! — тихо засмеялась она. — Наверное... Ну пирожок из буфета стащила. Ну два...

— Речь не о вас. Точнее, о вас, но не о ваших преступлениях.

— Давайте конкретнее! — влез в разговор муж. — Что вы в самом деле вокруг да около! Мы только с дороги, устали как собаки...

— Конкретнее... — задумался Алексей.

— Марина, вас никто не пытался зарезать в январе девяносто второго года? — спросил Бондарев, что-то рисуя на уголке листа бумаги. — Нет? А бабушку вашу?

Девушка окончательно проснулась и теперь смотрела на Бондарева, пытаясь понять, то ли это несмешная шутка, то ли... По лицу Бондарева она так ничего и не прочитана, потом посмотрела на лицо Белова, тоже ничего там не увидела и, столкнувшись с ошарашенным взглядом мужа, велела ему сварить кофе.

— Это что, шутка? — спросила она, поправляя стянутые в узел на затылке волосы.

— А что тут смешного? — отозвался Бондарев.

— Вот именно, что ничего смешного.

— Так что? Девяносто второй год... Зима, вы приходите домой из школы вместе с бабушкой, дома вас поджидает незнакомый мужчина. С ножом. Было такое?

— Вообще-то, меня никогда из школы бабушка не забирала, — сообщила Марина, потирая виски.

— Уверены?

— Да точно.

— Вы так хорошо помните третий класс?

— Если бы меня хотели зарезать — я бы запомнила.

— Я про бабушку.

— Меня всегда старшая сестра забирала. Она на два года старше, мы в одной школе учились. Я ее ждала, и мы вместе шли домой. Никаких бабушек. Потому что одна бабушка в Красноярске жила, другая — в деревне, в области.

— А жили вы в девяносто втором году...

— На Текстильщиков.

— Это частный сектор?

— Нет, хрущевка.

Бондарев посмотрел на Алексея и захлопнул свою папку.

— Тогда больше вопросов не имеем. Спасибо за помощь.

— Пожалуйста, — растерянно проговорила Марина. — Только я же ничем не помогла...

«Вот именно», — подумал Бондарев.

— Странная какая-то история, — бубнила она им в спину. — Я в каком-то кино такое видела...

— Это не из кино, — назидательно проговорил Бондарев. — Это жизнь. К сожалению.

— Да, да... Подождите.

— Что? — Бондарев остановился на пороге, едва не шагнув в поспешно распахнутую мужем Марины дверь. Алексей тоже кинулся назад из коридора и наткнулся на спину Бондарева.

— Может быть, кофе?

Муж тяжело вздохнул.

— Нет, спасибо, — сказал Бондарев. — У нас еще дела.

Он развернулся и подтолкнул Белова в сторону лифта, приговаривая:

— Шагай, шагай... Чудес не бывает. Опять мимо цели. У нас все-таки еще осталась одна Великанова под вопросом и три совсем неизвестные Великановы. Есть чем заняться...

— Я просто тоже видел кино...

— Поздравляю.

— ...Там тоже на одну девушку напали. Так у нее потом было что-то типа блокировки памяти. То есть она не помнила, что на нее напали. Загнала неприятное воспоминание куда-то в угол и...

— К нам это какое отношение имеет?

— Наша Великанова тоже могла блокировать себе...

— Могла. Но потому и надо расспрашивать про остальные детали — про бабушку, про дом... И тут ничего не совпадает. Ничего.

— Ничего, — нехотя согласился Алексей.

И тут со стороны квартиры Рахматуллиных раздалось:

— Подождите!

— Что это она? — вздрогнул Алексей.

— Пирожков тебе в дорогу несет, — съязвил Бондарев, ставя ногу между дверей лифта. — Раз уж мы на кофе не остаемся...

Но никаких пирожков в руках Марины не было.

2

— Знаете, — начала она говорить быстро и очень серьезно. — Я сразу-то не сообразила... Спросонья. Вчера весь день в машине, в дороге. Голова чугунная...

Бондарев понимающе кивал, не убирая ногу из лифта.

— Вы мне эту историю рассказали — девочка, бабушка, мужчина с ножом...

Бондарев кивал.

— Я думаю — что-то знакомое. Слышала эту историю где-то. Или видела. Я подумала сначала — в кино видела. В сериале каком-то... А потом поняла — это не кино. Это на самом деле было.

Бондарев подумал и убрал ногу. Дверцы лифта захлопнулись, и кабина с шумом пошла вниз.

— На самом деле? — переспросил он.

— На самом деле. Только не со мной.

— Не с вами? А с кем?

— С Настей Мироненко. Мы с ней в одном классе учились.

Бондарев нахмурился.

— Что за Настя? И что именно с ней случилось?

— Моя одноклассница, Настя Мироненко. Она мне ничего про это не рассказывала, но вот моя мама тогда, давно, говорила, что у Насти убили бабушку. Она привела Настю из школы, а дома их подстерегал какой-то мужик с ножом. И он убил Настину бабушку. А сама Настя сумела убежать... Или еще как-то спаслась, точно не помню.

— Когда это было? Примерно?

— Я не знаю... Давно. Может, в девяносто втором году, как вы и сказали. Во всяком случае, когда мне мама эту историю рассказала, мне уже лет пятнадцать было. Примерно.

— Примерно, — повторил Бондарев. — Ладно. А что, сама Настя вам никогда ничего об этом не рассказывала?

— Она не рассказывала, а мама мне запретила расспрашивать. Потому что... Ну, сами понимаете.

— Понимаю, — сказал Бондарев. Он посмотрел на Белова, тот выглядел растерянным, и Бондарев знал, что и сам, наверное, выглядит точно так же. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что делать со всей этой историей. Настя Мироненко... Какой смысл был Малику врать в одном и рассказывать абсолютную правду во всем остальном? Или он просто перепутал фамилии? Но это же надо постараться так перепутать, чтобы вместо одной девочки назвать фамилию другой, абсолютно реальной девочки, более того, одноклассницы первой! Что, Малик заглядывал в классный журнал и специально запоминал фамилию, чтобы много лет спустя впарить «липу» Бондареву?

Или это все же совершенно другая история, похожая в своей трагичности, но другая?

Пока Бондарев думал, Алексей спросил самое простое, что пришло ему в голову:

— А где сейчас эта Настя?

Марина пожала плечами.

— Что это значит? — встрепенулся Бондарев.

— Ну... Я не знаю, где она. После того, как мы закончили школу, я ее не видела.

— Но она в городе?

— Вряд ли.

— А ее родители в городе?

— Отчим — да, в городе. Настина мама...

— Что?

— Ее убили. И после этого Настя пропала.

3

Это было жутко, неправильно и негуманно, но, когда Марина негромко, будто опасаясь этого слова, произнесла «убили», Бондарев испытал животный восторг каждой клеткой своего тела.

Потому что с этим словом и с этим моментом он понял: «Это оно!»

Это было то, что они искали. Пока еще оставалось непонятным, что именно кроется за новым именем, за Настей, но это был очевидный и правильный след, все еще горячий даже по прошествии стольких лет.

Но самое удивительное и самое страшное было в том, что Малик не солгал в сути своего рассказа.

И судя по последним словам Марины, этот рассказ имел зловещее продолжение, развернувшееся уже без участия Малика.

«Ее убили. И после этого Настя пропала».

Эта фраза много чего означала, но главным было вот что — Химик не оставил Волчанск без внимания. После девяносто второго года он продолжал присматривать за интересовавшей его девочкой.

А потом вмешался снова.

Чем это закончилось для ее матери — Бондарев и Белов знали. Чем это закончилось для Насти Мироненко, можно было только догадываться.

И у Бондарева были на этот счет самые плохие предчувствия.

1

Позже Мезенцев несколько раз видел телевизионные репортажи о том дне и всякий раз поражался, насколько неправильное впечатление создавалось от этих съемок.