Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Контора (№2) - Школа суперменов

ModernLib.Net / Боевики / Гайдуков Сергей / Школа суперменов - Чтение (стр. 3)
Автор: Гайдуков Сергей
Жанр: Боевики
Серия: Контора

 

 


Алексей закивал, соглашаясь с Директором, а Директор в этот момент почему-то вспомнил историю, рассказанную Бондареву Черным Маликом, — про девяносто второй год и про поездку в провинциальный российский город. Соседство жизнерадостной белобрысой физиономии и темного жестокого воспоминания пробудило в Директоре подспудную тревогу, словно в свое окно он увидел движущееся в сторону здания Конторы черное грозовое облако, накрывающее город огромной ладонью.

Позже, у себя дома, включив на разные каналы все пять телевизоров, которые играли роль рассеивателей тишины и покоя в его большой квартире. Директор проанализировал свои эмоции и понял: история Черного Малика была близка к истории Алексея, точнее, к истории его сестры. В обоих случаях речь шла о жестком и бессмысленном пренебрежении чужой жизнью, и в обоих случаях невинные умирали первыми и умирали страшно. Это походило на негласное неправильное правило, на котором держится мир.

Директор поправил фотографию жены на полке книжного шкафа и подумал, что сам-то он в таком случае будет жить долго и тихо умрет во сне.

4

Алексей нашел Дюка в Комнате с окном. Так назывался большой полукруглый зал, во всю стену которого было нарисовано окно. Оно было совершенно как настоящее, как будто с рекламного плаката производителя пластиковых окон по немецкой технологии. За стеклами виднелось бледно-голубое море, сливающееся на горизонте с небом, и Алексей поначалу подумал, что расписанная стена должна играть успокаивающую роль. Но потом он заметил деталь, которая сводила на нет всю эту морскую тишь и гладь. Одна из створок окна была закрыта неплотно, оставляя небольшую щель, и в этой щели не было никакого моря и никакого неба, там была абсолютная и убийственная в своем абсолюте чернота. Таким образом, становилось ясно, что морской пейзаж — всего лишь иллюзия, обман, за которым кроется нечто неизвестное и пугающее.

Напротив окна стояли несколько кресел, и сейчас в одном из этих кресел сидел Дюк.

— Я был у Директора, — сказал Алексей, но Дюк никак не отреагировал. Он смотрел на рисунок.

Алексей выдержан паузу и сказал, глядя туда же, куда и Дюк:

— Да, красивая вещь...

— Что? — Дюк словно с неохотой пробудился ото сна.

— Красивая картина...

— Странно, мне в голову приходило много слов по поводу этой картины — но никогда «красивая». Неоднозначная, загадочная, пугающая — но не красивая. И вообще, — Дюк ослабил узел шелкового галстука и аккуратно сложил вчерашний номер «Таймс». — Зачем ты заговорил об этой картине?

— Ну...

— Стоп, дай я сам догадаюсь. Ты хотел выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле.

— Это как?

— Тебе на самом деле нет никакого дела до этой картины, живопись тебе безразлична, но ты знаешь, что я, так сказать, интересуюсь этими вещами, и поэтому решаешь вползти мне в доверие с помощью своего глупого вопроса — красивая картина, не правда ли? Неправда.

— Я не хотел ничего подо...

— Нет-нет, все нормально. С оперативной точки зрения ты рассуждаешь правильно, узнай круг интересов объекта и используй их, чтобы войти в доверие. Просто ты недостаточно глубоко изучил круг моих интересов, ты мало готовился...

— Зачем мне все это делать, втираться в доверие, если ты... если вы и так мой шеф, а никакой не объект...

— Леша, — мягко улыбнулся Дюк и вытянулся в кресле. — В чем смысл этой картины? Хотя бы приблизительно...

— Ну, сначала нам кажется, что за окном море, а потом оказывается, что там ничего нет.

— То есть?

— То есть первое впечатление обманчиво.

— Можно и так, а можно и по-другому — то, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Согласен?

— Ну...

— Тогда почему ты видишь перед собой шефа и не допускаешь мысли о том, что он может быть объектом?

Алексей почувствовал себя так, будто из-под него выдернули кресло и он треснулся задом об пол. Причем было непонятно, за что с ним это проделали.

В словах Дюка было нечто темное и неправильное, нечто такое, что Алексей пока не мог понять. Ему и без того приходилось слишком много усваивать за последние месяцы.

Дюк понял инстинктивный испуг Алексея и успокаивающе похлопал его по плечу:

— Расслабься. Это просто слова. А это просто картина. А я просто твой шеф. Пока.

— Вообще мне казалось, что вы, типа, дремлете, — сказал Алексей, не обратив внимания на последнее слово Дюка. — И я хотел как-то вас встряхнуть... А почему вообще в этой комнате оказалась картина? Больше нигде во всем здании других картин нет.

— Ты еще не видел всего здания, — задумчиво сказал Дюк. — Впрочем, я, наверное, тоже не видел всего здания. Но у меня еще будет такая возможность...

Он повернул голову в сторону приближающихся шагов.

— Или не будет, — негромко закончил он фразу.

В Комнату с окном вошел Монгол. Вообще-то его звали Марат, и к Монголии он не имел никакого отношения, будучи обязан азиатскими чертами лица своей матери-калмычке, но от старой клички отделаться было трудно.

— Привет, — сказал Алексей.

— Хм, — проговорил Дюк, сдвинув очки к переносице. — Это не просто Монгол, это уже целое монгольское нашествие...

Это было сказано по поводу двоих парней за спиной Монгола. Алексей пока еще ничего не понял и продолжал улыбаться.

— Дюк, — бесстрастно сказал Монгол.

— Марат? — Дюк, напротив, был в непонятном оживлении.

— Пошли.

— Да, — сказал Дюк. — Конечно.

— Мне вас здесь подождать? — спросил Алексей.

— Нет, — ответил Дюк. — Не надо. Иди отдохни, потому что в ближайшие дни у тебя будет много забот. Мне так кажется, потому что...

Монгол прервал его, похлопав по плечу и коротко повторив свое:

— Пошли.

Дюк оказался прав, и в тот же вечер так называемые хлопоты посыпались на Алексея как из ведра.

Но важнее было другое — это был последний раз, когда Алексей видел Дюка. В смысле, того, прежнего, знакомого ему Дюка.

Глава 4

Инга

1

Дагомыс впечатался Мезенцеву в память как большая жаркая буква Т, растекшаяся под солнечными лучами среди холмов. Вертикальной линией в этой букве была дорога к пляжу, с обеих сторон которой теснились кафе, шашлычные, магазинчики и прочие завлекательные для приезжих заведения. Горизонтальной же линией был пляж, слева упиравшийся в огороженную зону многоэтажного отеля, а справа постепенно уходивший в совсем дикие пустоши, где обитали столь же дикие нудисты, презрительно косившиеся на одинокого бегуна. Мезенцев отправлялся на пробежку рано утром и поздно вечером, убивая этим двух зайцев: он поддерживал форму и изучал территорию. Он обживался, врастал в среду, акклиматизировался.

Путевка была ему выписана на десять дней, причем главным днем был именно десятый, а все предыдущие отводились Мезенцеву на то, чтобы подготовить себя, Дагомыс и всех, кого это касалось, к некоему событию, оцененному в пятнадцать тысяч долларов. Половина суммы была выплачена Мезенцеву авансом, и часть этих денег он потратил, чтобы через московскую туристическую фирму заблаговременно обеспечить себя жильем. Мезенцев получил второй этаж большого частного дома, принадлежавшего дородной армянке по имени Люсинэ, объяснив хозяйке, что три комнаты нужны ему по причине ожидающегося вскоре приезда жены.

Дом Люсинэ стоял посреди небольшого сада, дорожки которого были усыпаны опавшей шелковицей, а домашнее красное вино пилось здесь так же часто и легко, как чай. По вечерам Люсинэ с подругами сидели в саду и смотрели по телевизору душещипательные «мыльные оперы», эмоционально и громко сопереживая несчастным героиням. Мезенцева они тоже считали по-своему несчастным или уж по крайней мере странным — и все из-за его многокилометровых пробежек, после которых он возвращался с длинными пятнами пота на майке от лопаток к пояснице. Люсинэ считала, что вместо самоистязаний Мезенцев должен наслаждаться жизнью в ресторанах и дискотеках.

— Пользуйся, пока жена не приехала, — многозначительно говорила она Мезенцеву каждый вечер. — Пользуйся, пользуйся. Или, может, тебя познакомить с кем-нибудь?

Мезенцев не хотел знакомиться. Тяжко вздыхая, он рассказал Люсинэ, что содержит в Москве ночной клуб, и по работе ему то и дело приходится общаться с танцовщицами, певицами, официантками...

— Я ведь отдохнуть приехал, — жалобно говорил Мезенцев. — Обстановку сменить.

— Ну, тогда ты не туда приехал, — бурно реагировала Люсинэ. — Тебе нужно было на Северный полюс ехать, там бы отдохнул... А сюда приезжают, чтобы знакомиться! А не пыхтеть как паровоз! — И она изобразила, как, по ее мнению, выглядит Мезенцев во время своих забегов. — Пых-пых-пых! Кошмар какой-то...

— Кошмар, — соглашался Мезенцев.

Чтобы успокоить Люсинэ, остаток вечера он провел с хозяйкой в саду, за обильным столом, припомнив два десятка древних анекдотов и вызвав тем самым громоподобный смех Люсинэ, встревоживший собак в соседних дворах.

Постепенно пробежки Мезенцева становились короче — акклиматизация состоялась, местность была разведана, и теперь было важно привести себя в состояние холодной, ничем не прошибаемой уверенности, так необходимой в момент кульминации. В момент нанесения удара.

Он уже почти поймал это состояние, когда внезапно напоролся на Ингу. Именно напоролся, как напарываются в темном переулке на выставленный невидимой рукой финский нож — внезапно, неотвратимо и ослепительно больно.

2

Мезенцев бежал босиком по кромке пляжа, и загорелые малолетки в бикини, взлетавшие с песка вслед за волейбольным мячом, его, как правило, не волновали, он просто держал их на периферии своего внимания, отмечая передвижение объектов справа по ходу движения.

Боковым зрением Мезенцев отметил и неподвижный объект, женщину в белом брючном костюме. Она сидела на топчане, разувшись, положив руки на колени и чуть вытянув шею в направлении остывающего моря. На женщине была соломенная шляпка. Будь у этой шляпки поля пошире, или надень женщина солнцезащитные очки — ничто не дрогнуло бы в Мезенцеве, он пробежал бы мимо, чтобы, возможно, ночью или утром вздрогнуть и покрыться липким потом от нехорошего предчувствия... Он мог бы все прозевать.

Однако солнце уже не свирепствовало, оно медленно уходило за горизонт. Инга сидела без очков, и Мезенцев ее узнал.

Он не остановился, он продолжил бег в прежнем темпе, не допустив ни поспешного поворота головы, ни сбоя в размеренной работе локтей. Образ женщины в брючном костюме уже прочно сидел в его памяти. Секунд пятнадцать Мезенцев обдумывал вероятность ошибки и потом решил, что ошибки быть не могло.

Еще секунд двадцать понадобилось ему на переоценку ситуации — те же и в том же месте, с той же целью плюс Инга.

Предварительный вывод гласил: все полетело к чертовой матери.

Мезенцев сжал вспыхнувшее раздражение в кулаке и сказал себе, что с проблемой стоит разобраться немедленно. Он развернулся и побежал в обратном направлении. Инга уже не сидела, она стояла, и это было для Мезенцева сигналом, столь же явным и недвусмысленным, как газетный заголовок, — его тоже засекли.

Что ж, значит, обойдемся без предисловий, без театральных уловок и прочей ерунды. Мезенцев вырвал из ушей наушники молчащего плеера — дешевый камуфляж — и быстро размял кисти рук, на случай, если проблему с Ингой придется решать не только немедленно, но и радикально.

Он легкой трусцой преодолевал последние метры, а Инга все еще стояла спиной, стояла и не шевелилась, шевелились только ее светлые волосы, но это было самодеятельностью ветра и ничем больше. Инга демонстрировала самоконтроль и умение ждать — в обоих искусствах она достигла значительных высот, потому что успех снайпера зависит именно от самоконтроля и от ожидания, от умения заморозить свои мышцы на неопределенный срок, оставив жизнь лишь устремленному вперед зрачку...

Инга была хорошим снайпером. Тема Боксер взял ее чисто случайно, на нейтралке, возвращаясь из разведки. Самоконтроль и неподвижность — это замечательно, но в рукопашной против Темы у нее не было ни тени шанса.

— Чисто как змея ползла, — рассказывал потом Тема, и глаза его при этом нехорошо блестели. В лагерь Генерала Ингу притащили уже волоком, за ноги. У нее была разбита голова, сломан нос и три пальца на правой руке. Пальцами занимался лично Тема, и теперь он вместе с другими бойцами разрабатывал план дальнейших действий — то ли прицепить снайпершу за ноги к «БТРу» и поехать кататься, то ли просто засунуть во влагалище гранату...

По прошествии десяти с лишком лет подобные вещи могли казаться дикими и бесчеловечными, но в девяносто втором году на куске пахнущей порохом земли между Тирасполем и Бендерами такие разговоры и такие поступки были в порядке вещей. Врага нужно было не просто убить, а уничтожить с наибольшей жестокостью. Безнаказанное кровопускание на окраинах павшей империи все еще было в новинку, все еще питало разум и чувства. Это потом кровью будут захлебываться. Будут тонуть в ней, проклиная командиров, своих и чужих, уже не помня исконных причин, побудивших взяться за оружие и ловить в прицел испачканное пороховой гарью лицо вчерашнего соседа...

Дискуссия над телом забитой до полусмерти прибалтийской снайперши затянулась, привлекались все новые специалисты, уже и «БТР» подогнали на всякий случай, но тут чья-то светлая голова выкрикнула, что сначала надо дождаться журналистов, чтобы те засняли снайпершу и показали всему миру... Затем пошел слух, что приедет Невзоров, но приехал не Невзоров, а Генерал, и Генерал сказал, что эту суку мы будем менять на троих наших. Тема Боксер вошел в раж и заикнулся было, что добыча его, а стало быть, и добивать это мясо будет персонально он. Генерал мнением Темы не заинтересовался. В итоге Тема получил по шее, а Мезенцеву Генерал велел тащить снайпершу в машину.

Обмен должен был состояться на мосту, но не на том, легендарном, залитом кровью озверевших противников, а на жалком деревянном сооружении, чудом уцелевшем посреди охватившего эту землю безумия. Мост перекрывал зеленую заводь, больше похожую на болото. В эту заводь Мезенцев пару раз макнул снайпершу головой, чтобы привести ее в чувство. Понемногу женщина стала оживать, и Генерал снисходительно проговорил, что можно было ей и еще что-нибудь сломать без ущерба для здоровья, все равно у баб болевой порог выше, чем у мужиков.

Ждать пришлось долго. Снайперша открыла глаза, но на ногах не держалась, сидела в начале моста, клоня разбитую и испачканную тиной голову книзу, но все же удерживая ее на весу.

Генерал изредка поглядывал на нее, возможно, ожидая увидеть выражение униженности и боли на лице. То, что он видел, его не слишком устраивало, и он стал высказывать вслух мысли, предназначенные не столько для Мезенцева, сколько для пленной.

Сначала он заявил, что прибалтийская манда не стоит даже одного офицера, не то что троих, так что обмен вряд ли состоится. Потом Генерал посмотрел на часы и вдруг заторопился, пообещав, что прострелит снайперше руки-ноги, а сам поедет ужинать. Наконец Генерал со скучающей миной приблизился к пленной и спросил:

— Может, пока ждем, ты нам отсосешь по-быстрому?

Женщина подняла на Генерала холодные глаза и прошепелявила разбитым ртом:

— У меня ведь очень острые зубы...

— Да что ты, — усмехнулся Генерал и ударил снайпершу сапогом в ребра. — Это легко исправить. Я буду твоим личным стоматологом. И денег не возьму, — второй удар генеральского сапога пришелся ей точно в рот. — Вот и нет проблемы...

После этого Генерал все равно остался чем-то недоволен и ушел курить к машине, оставив Мезенцева сидеть с пленной. Евгений равнодушно смотрел, как снайперша лежит на животе и сплевывает кровь с обломками зубов, а потом снова поднимается, используя локти как опору. В какой-то момент ее взгляд встретился со взглядом Мезенцева, и Евгений увидел безмерное упорство и безмерную ненависть. Мезенцеву было плевать, на коленях у него лежал автомат, и он в любой миг мог погасить эту ненависть дозой свинца, однако решения принимал Генерал. Генерал переговорил с кем-то по рации и сказал: «Ждем».

Когда они все-таки дождались и с противоположного берега проковыляли трое избитых и окровавленных мужчин, Мезенцев ткнул снайпершу стволом, подразумевая: «Вали отсюда». Женщина одарила его еще одним ненавидящим взглядом, и Мезенцев мысленно поблагодарил Тему Боксера за заботу о пальцах снайперши. Впрочем, она могла приноровиться работать и левой рукой.

Так она, к слову сказать, и сделала, но война в Приднестровье к этому времени успела миновать самую яростную фазу...

3

Там, на мосту, кто-то с противоположной стороны выкрикнул: «Инга!» Мезенцев запомнил, как запомнил и два ненавидящих взгляда. Он еще подумал тогда, что женщину стоило бы пристрелить, из гуманности, потому что она была как неизлечимо больное животное — судя по проценту ненависти в ее крови.

Мезенцев запомнил это имя, но, запомнив, вскоре отбросил в дальний закуток своей памяти, где надеялся похоронить все, связанное с приднестровской бойней, где славы и доблести оказалось совсем не так много, как Мезенцев поначалу рассчитывал.

Инга, видимо, посчитала, что в дальнем закутке ей совсем не место. В девяносто шестом году Мезенцев с женой грели кости на кипрских пляжах, тряслись вечером на дискотеках или дремали на концертах российских эстрадных артистов. Посреди выступления какого-то юмориста Мезенцев проснулся и решил пойти к себе в номер, тем более что жена заболталась с подругой и до концертного зала так и не добралась. Пробираясь к выходу и последовательно толкая длинный ряд коленей, он вдруг понял, что только что, в полумраке зрительного зала, увидел тот же самый холодный взгляд, что и четыре года назад, на мосту. Инга сидела на три ряда выше, и Мезенцев машинально хлопнул себя по шортам — пистолета, естественно, не обнаружилось. Он пригнулся, поспешно выбрался из зала и в тот же вечер арендовал «ТТ» у соседа по этажу, серьезного бизнесмена из Сибири.

Спокойнее ему от этого не стало. Спокойствие пришло пару дней спустя, когда все местное население было всполошено убийством другого приезжего российского предпринимателя: его застрелили из снайперской винтовки. Мезенцев сделал вывод, что Инга охотилась не за ним, и вернул «ТТ» владельцу. Сибиряк сидел в одних трусах на широкой кровати, пил ледяную водку и сокрушался по поводу неизвестных беспредельщиков, нарушивших традиционное кипрское перемирие между конкурентами.

— Должно быть, чужие, — сказал присевший за компанию Мезенцев.

— Какие еще чужие?

— Прибалты, — сказал Мезенцев и тут же понял, что сболтнул лишнего.

— А что? — задумался утомленный солнцем сибиряк. — Может быть... Прибалты, они нас не любят. Хохлы нас тоже не любят. Может, они. Чечены нас не любят. Азеры всякие...

— Немцы, — наугад продолжил Мезенцев, на которого холодная водка в сочетании с жарой подействовала как-то уж слишком быстро.

— Немцы не в счет, — махнул рукой сибиряк. — Немцы протухли уже, сдохли немцы со своей цивилизацией, со своей культурой-хренотурой... Немцы на тебя могут разве что в суд подать, а «мокрое» дело они не потянут. Ты разве слышал когда-нибудь, чтобы говорили про немецкую мафию? То-то и оно. Тухлая нация. А вот хохлы или азеры — эти запросто...

Мезенцев так и не узнал, чей заказ выполняла в девяносто шестом году Инга — хохлов, чеченов или тухлых немцев. Он лишь понял, что сломанные кости срослись, что пальцы по-прежнему легко ложатся на курок. Пальцы другой руки, но суть не в этом.

Теперь прошло еще несколько лет, но вряд ли что-то кардинально изменилось — разве что опыта стало еще больше, процедура нанизывания человеческой фигуры на прицел стала отработанной до совершенства.

Мезенцев помнил об этом. Неслучайно, пробежав мимо сидящей на топчане Инги, он почувствовал словно небольшое жжение между лопаток. Тело реагировало на Ингу как на источник опасности. Это была верная реакция.

— Инга, — сказал Мезенцев. — Ты веришь в случайные совпадения?

— Извините? — Густой акцент, деланое удивление и неспешный поворот головы.

— Я не верю, — Мезенцев ударил ногой в край топчана, тот вздрогнул, и дамская сумочка, вместо того, чтобы оказаться в руке Инги, полетела в песок.

— Что это значит? — Она продолжала прикидываться, но попыток поднять сумочку не предпринимала.

— Это значит, что, если ты не скажешь мне правду, я тебя убью.

— Что?!

— И его тоже, — добавил Мезенцев, имея в виду вышедшего из кабинки для переодевания парня лет двадцати пяти. Увидев Мезенцева рядом с Ингой, тот напрягся и замер, потом дернулся было назад, но Мезенцев похлопал себя по карману спортивных шорт, и парень перестал дергаться.

— У вас же там ничего нет, — уже без акцента проговорила Инга, досадливо морщась. — У вас в штанах ничего нет.

— Это слишком деликатный вопрос, чтобы обсуждать его на людях, — усмехнулся Мезенцев, будто бы все у него находилось под контролем, будто он был во всем уверен.

Но это было не так, и Мезенцев волновался. Это было какое-то странное волнение: словно Мезенцев встречался со старой любовницей, с которой расстался не лучшим образом, но тем не менее продолжал вспоминать все эти годы...

И еще странная вещь — когда Мезенцев подошел вплотную, то вдруг понял, что очень хочет увидеть ее зубы.

Глава 5

Чистый страх

1

Сутки спустя после общения с Дюком в Комнате с окном Алексей Белов был уже далеко от Москвы.

— Выходим, — сказал ему Бондарев.

Алексей подхватил сумку и вышел из купе в коридор. За окном было пасмурно, и в данном случае картина совпадала с реальностью: выбравшись из вагона, Алексей получил настоящий моросящий дождь, не менее настоящие втоптанные в грязь рыжие листья и реалистичный холодный ветер.

К этой тоскливой обстановке внезапно добавилось нечто совсем уж дикое.

Алексей услышал за спиной металлический скрежет, потом удар, потом нечеловеческий рев, снова скрежет, снова удар...

Он сначала отпрыгнул, а уже потом обернулся.

— Ну надо же, — сказал Бондарев. — Как мило...

На долю последних вагонов, где ехали Бондарев и Белов, не хватило пассажирской платформы, люди спрыгивали прямо на землю, а в десяти метрах начиналась огороженная высокой металлической сеткой автостоянка. Сейчас в эту сетку бились мордами, лаяли и рычали абсолютно зверского вида псы, встревоженные таким количеством людей вблизи своих владений.

— Это, должно быть, переводится как «Добро пожаловать, дорогие гости!», — предположил Бондарев. — Пошли отсюда, пока они не перегрызли решетку. Эти морды на все способны...

Они вышли к платформе, а потом через здание вокзала выбрались на площадь, где мокли под дождем машины, автобусы и несколько рекламных щитов. Алексей задрал голову, изучил небо, но просветов не обнаружил.

— Это надолго, — сказан он.

— Естественно, — ответил Бондарев. — Когда информации по человеку с гулькин нос, да и этой информации сто лет в обед... Черт, да тут можно надолго застрять. Недели на две.

— Я про дождь.

— А я не про дождь, я про наше задание.

— Кстати, про задание...

— Ну, — Бондарев подозрительно посмотрел на напарника.

— Если я правильно понял, нам нужно просто найти человека.

— Или его самого, или информацию о нем. Или могильный холмик. С девяносто второго года тут все, что угодно, могло случиться.

— Это же не очень сложное задание... Просто времени много уйдет, а вообще...

— В чем твой вопрос?

— Зачем Директор послал сюда сразу двоих?

— Потому что для одного меня это слишком просто, для одного тебя слишком сложно. Вот он и выбрал компромиссный вариант.

— А не потому, что есть какие-то обстоятельства, делающие задание сложным или... опасным?

— Дождя и злых собак тебе мало?

Бондарев наконец привлек внимание одного из таксистов, и тот подогнал машину к выходу из вокзала.

— Хотел бы я сам знать про такие обстоятельства, — пробормотал Бондарев. — Но, как подсказывает мне опыт, эти чертовы обстоятельства всегда выскакивают неожиданно, без заблаговременного оповещения.

2

То, что рассказал Бондареву Черный Малик, потом было пересказано Директору, а Директор пересказал это людям на Чердаке, а те, возможно, поделились информацией с кем-то еще... Этот рассказ, наверное, был зафиксирован на бумаге или набит в компьютерный файл, иначе говоря, он продолжил свое движение.

Но с каждым таким пересказом, с каждой очередной фиксацией эта история теряла свой запах и колорит, теряла эмоции и какие-то детали. Она превратилась просто в набор фактов. Очень небольшой набор неподтвержденных фактов. И теперь, после проведенной стерилизации, в ней не было ничего особо страшного или отвратительного.

Однако в голове Бондарева эта история осталась в изначальном виде — в виде неторопливых слов усталого чеченца, потерявшего интерес к окружающему миру. Бондарев мог снова и снова прокручивать этот монолог как запись на видеокассете, но не мог никуда ее скопировать в полном объеме — что-то неизбежно пропадало, пропадали детали, настроение и что-то еще, что-то очень важное... Сам же Бондарев мог повторно смотреть рассказ Черного Малика сколько угодно.

Он мог испытывать это нашествие темных эмоций сколько ему вздумается.

Он мог пропускать через себя когда-то совершенное и потому неисправимое зло сколько ему вздумается.

Это происходило нечасто. Но это случалось.

— Что тебе надо? — равнодушно сказан Малик, и Бондарев подумал, что у него не просто усталые глаза, у него больные глаза. Впрочем, на определенной стадии усталость становится болезнью.

— Расскажи мне о Химике.

Малик изменился в лице.

— Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году.

Малик хотел что-то сказать, но поморщился, как от физической боли. Бондарев смотрел на него и не верил своим глазам — легендарный полевой командир, который воевал с федеральными войсками десять лет кряду, который похищал людей и устраивал диверсии, убивал, убивал и снова убивал... Вот он сидит напротив Бондарева, и хотя руки его лежат на автомате, еще теплом автомате, но Черный Малик совершенно непохож на свирепого непримиримого воина. Он похож на усталого и больного мужчину сорока с чем-то лет, которому сейчас напомнили не самый красивый эпизод его жизни. И оттого мужчина еще больше устал и еще больше разочаровался в себе. В себе и в окружающем мире.

— Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.

Малик посмотрел на часы. Потом на Бондарева. Провел пальцем по непривычно гладкому подбородку и медленно проговорил:

— Наверное, мне надо это рассказать. Легче мне будет уходить. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал ее Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу.

Малик замолчал и задумался. Нехорошая усмешка на миг исказила его лицо, но потом исчезла. Малик что-то вспомнил, но потом решил, что сейчас любые воспоминания лишены значения. Все это было и навсегда ушло.

— Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело, — продолжил Малик. — Теперь я расскажу тебе... Чтобы вытащить из себя эту гадость. Я слышал, когда рассказываешь вслух о чем-то плохом, часть этого плохого покидает тебя. Но только часть. Только часть...

3

Это началось еще в декабре девяносто первого года. Малик тогда не был Черным Маликом, он был вообще никаким, в том смысле, что большой известности не имел даже в мире уголовном, где в то время крутился.

Но Малик хотел все изменить, тем более что времена были подходящие — и в Грозном, и в Москве события закручивались так, что энергичному молодому парню, способному сделать грязную работу, можно было подняться быстро и высоко. Малик хотел подняться.

Для этого нужен был человек наверху, который бы протянул Малику руку и помог взобраться выше. Малик знал такого человека — это был его дальний родственник, который еще в советское время обосновался в Москве, вел там большие коммерческие дела, но и связей с родиной не терял. Малик называл его «дядя», хотя это и было многократным преувеличением их родственной близости.

«Дядя» позвал Малика перед Новым годом, расцеловал, расспросил про родственников, а потом перешел к делу:

— Есть человек, — сказал «дядя», поправляя лацканы нового красного пиджака. — Я ему очень сильно обязан. Очень важный человек. Ему нужен парень, чтобы сделать одну тонкую работу.

Сказав это, «дядя» испытующе посмотрел на Малика, и тот немедленно ответил, что готов исполнить все, что понадобится. Про себя Малик думал о другом — если это действительно важный человек, важнее «дяди», тогда имеет смысл проситься к нему на постоянную работу. Поскольку «дядя» считал, что родственные связи подразумевают бесплатный труд младшего родственника в интересах старшего.

И Малик отправился на встречу с большим человеком. Он спросил у «дяди», как зовут большого человека, но «дядя» развел руками, что-то пробормотал себе под нос и выдал итог:

— Я не знаю, как его зовут... И тебе тоже не надо знать, просто зайдешь, поздороваешься, тебе скажут, что делать. Зачем какие-то имена? Вообще-то я слышал, что прозвище у него — Химик. Но я его так сам не называю, и ты тоже так не делай.

— Что, обидится? — засмеялся Малик. «Дядя» как-то странно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Большой человек ждал Малика в Питере, в огромной, пустой и холодной квартире. То есть она была не совсем пустой, потому что в ней был хотя бы сам Химик, кресло, в котором он сидел, и несколько бесшумно передвигавшихся охранников. Но все же, учитывая имевшееся здесь пустое пространство, квартира выглядела темной и негостеприимной пустыней.

Охранники довели Малика до порога комнаты и остановили. В комнате было темно, и темнота спросила:

— Это тебя прислали для деликатного дела?

— Да, — сказал Малик.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29