3

Прождав в засаде тридцать шесть часов и не дождавшись ровным счетом ничего и никого, Бондарев понял, что лопухнулся: Гриша Крестинский так и не пришел в назначенное место.

Бондарев выругался, потянулся так, что затрещали кости, и снова выругался. Куча времени была потрачена впустую. Нет, все надо делать самому, напрямую. Это рискованно, но по крайней мере это экономит время.

Он вышел на улицу и обнаружил, что уже то ли поздний вечер, то ли ночь. Как обычно, шел мелкий холодный дождь. Бондарев в очередной раз и без всякой надежды набрал номер Дворникова, но абонент традиционно не отозвался. В офисе Дворникова на автоответчике висело уже штук пять бондаревских сообщений, но проку от них не было никакого. Аристарх, похоже, совсем потерял интерес к тайнам и авантюрам. Или же Аристарх сам потерялся, что хуже, но...

Но никто не отменял задачи найти Гришу Крестинского. Теперь Бондареву нужно было либо идти спать, а уже с утра заново расставлять ловушки на Гришу Крестинского, либо... либо предположить, что ночевать Гриша все-таки приходит домой. Либо в свою комнатушку в подвале гостиницы «Заря». А если так, то можно будет взять его без всяких ловушек и ухищрений.

Бондарев прикинул достоинства и недостатки обоих вариантов. У второго варианта достоинств не было вообще, потому что даже если бы Бондарев и взял бы сейчас Гришу, то это означало несколько очень неспокойных ближайших часов, пока этого Гришу не переправят в Москву. А ведь Гриша мог и не найтись, а мог найтись, но при захвате удачно брыкнуться и пропороть Бондареву своими тесаками какой-нибудь жизненно важный орган. А Бондарев сейчас больше всего хотел спать, а не возиться с красноглазым Гришей.

Тем не менее он остановил такси и поехал к дому Крестинского. По дороге Бондарев дремал и сквозь эту дрему думал о том, что к нему на подмогу должен приехать Лапшин, да только что-то никак не едет. С Лапшиным бы они раскрутили Гришу на раз... Хотя... Лапшин хорош, когда перед ним поставишь мишень, а сам отойдешь в сторонку, чтобы осколками не зацепило. Лапшин — классный чистильщик, а как розыскник он слишком прямолинеен и тороплив. Вот Морозова — это хорошо, Морозова — женщина основательная, ценимая начальством. Именно поэтому Бондарев не очень верил, что Морозову двинут ему в помощь. Но пусть хоть Лапшин приедет, потому что мне этот город уже вот где... Не могу я один тащить это на себе...

Такси остановилось. Бондарев велел водителю отъехать за угол, а сам вошел в подъезд. Теперь Бондареву казалось, что кошачий запах бьет здесь изо всех щелей, распространившись далеко за пределы маленькой квартирки Крестинского.

Бондарев осторожно поднялся на второй этаж, сориентировался в темноте лестничной площадки...

И тут у него зазвонил мобильный телефон. Бондарев мгновенно слетел вниз по лестнице, прижал трубку к уху и уже на улице отозвался на вызов Директора.

— Слушаю.

— Не спишь? — заботливо поинтересовался Директор.

— Куда там...

— Весь в трудах, бедняга. Нашел Крестинского?

— Ищу.

— Очень долго ищешь... Ну да ладно. Я не об этом. Слушай, вот эта дыра, в которой ты застрял... Она ведь называется Волчанск, да?

— Вроде бы так.

— И там у вас есть такая гостиница «Заря».

— Есть такая. Там как раз Гриша Крестинский и трудился.

— Отлично. Теперь слушай меня внимательно. Лапшин и Морозова пасли одного деятеля по кличке Жора Маятник. Это тот самый Жора Маятник, которого в прошлом году едва не угрохали в Дагомысе. После Дагомыса мы его прижали, и он согласился свалить из страны на наших условиях. Согласился, а потом стал тянуть время... Пару часов назад в гостинице «Заря» Жора Маятник и его парни взяли заложников и засели на верхнем этаже. Чего они хотят — непонятно. Морозова и Лапшин уже там.

— Морозова и Лапшин — в Волчанске?

— Да, они в гостинице. И ты туда двигай.

— Крестинским пока не заниматься?

— Видишь ли... Тут вот какое дело. Среди заложников, которых взял Маятник, есть некая Настя Мироненко. Тебе знакомо это имя?

— Блин, — сказал Бондарев. — Я еду туда.

— Поезжай и...

— Что?

— Тебе не кажется, что тут слишком много совпадений? В одном городе в одно и то же время — старший брат Крестинского; девочка, которую пытались убить по приказу Химика... И еще Маятник, которого в Дагомысе пытались убрать люди Крестинского-младшего... Что-то их тянет всех туда, в Волчанск. Разобрался бы ты, а?

— Я попробую, — сказал Бондарев, понимая, что сна ему сегодня не видать, а значит, скоро он будет выглядеть так же пугающе, как и недоброй памяти Гриша Крестинский.

Он побежал к такси, а тем временем за дверью квартиры Гриши Крестинского, в абсолютной темноте кто-то сказал:

— Ты что, знаешь этого человека?

— Нет, — ответил другой голос.

— А чего ты тогда так задергался, когда он подошел к двери?

— Сам не знаю. Я еще не совсем выздоровел...

— Ничего, рыжик, ничего. Это пройдет. Пройдет. И все станет как раньше. Ты ведь хочешь, чтобы все стало как раньше?

— Ну...

— Хочешь, хочешь, по глазам вижу, что хочешь, — засмеялся первый голос. — Извини, это я неудачно пошутил.

— Я не обиделся.

Седой включил подсветку на часах:

— И где носит этого гребаного Гришу?! Ты можешь что-нибудь сообразить на этот счет? А то время уже...

Пауза. И потом не очень уверенный высокий голос:

— Гостиница?

4

На шестом этаже Морозову встретили трупы — три мертвых тела лежали в коридоре, и, судя по всему, лежали там довольно давно.

Потом кто-то заорал, чтобы Морозова стояла на месте, подняла руки и не дергалась.

— Это вы дергаетесь, — резонно заметила Морозова, расстегивая куртку и показывая, что на ней нет оружия. — А я совершенно спокойна. Я там внизу выпила кое-каких таблеток, так что мне теперь по барабану ваши стволы.

— Хватит болтать, Морозова, — подал голос Маятник из номера 606. — Иди сюда. А вы, — крикнул он своим людям, — смотрите в оба, это может быть отвлекающий маневр...

— Это ты про меня так — отвлекающий маневр? Комплимент, ничего не скажешь... — Морозова вошла в номер и огляделась: — Привет.

Это было сказано не Маятнику и не его парням, а трем женщинам, которые сидели на кровати у окна. Дама в брючном костюме и с модельной стрижкой, видимо, была администратором, пожилая женщина в гостиничном форменном халате — уборщицей или кем-то в этом роде, а молодая светловолосая девушка в желтых пижамных штанах и легком свитере — Настей Мироненко. И если первые две женщины явно нервничали, то Настя выглядела неестественно спокойной, словно все это происходило не с ней. Морозова посчитала это разновидностью психологического шока и решила, что сначала нужно разобраться с заложницами.

— Жора, — сказала она и выразительно показала в сторону заложниц. — Это не дело. Понимаешь?

— Давай-ка выйдем, — мрачно предложил Маятник и тяжко поднялся с кресла. — Выйдем, и я тебе попытаюсь объяснить, в какое дерьмо мы тут вляпались... Хотя я и сам до конца не понимаю, что тут творится.

— Хорошее начало, — оценила Морозова. — Продолжай.

Они вышли в коридор и остановились возле одного из мертвых тел. Морозова посмотрела под ноги:

— Твоя работа, Жора?

— Это? Это Заяц. Полтора года со мной был.

— И кто же его так? Это же ножом, да?

— Вот я тебе и говорю. — Маятник понизил голос, словно его могли подслушивать. Впрочем, его и вправду слушали — сигнал от радиомикрофона в пуговице Морозовой шел вниз, на лэптоп Исы, и Лапшин слушал диалог через наушники. — Я и говорю, что мы тут все сильно вляпались...

— Давай поподробнее.

— Поподробнее? В прошлом году в Дагомысе кто-то грохнул Генерала. Лично я думаю, что это сделали вы, но вы ведь никогда не признаетесь...

— Ты как-то очень издалека начал.

— Ничего подобного. Видела девку в номере? Справа сидит.

— Видела.

— Это дочь Генерала.

Морозова наморщила лоб:

— Ты уверен?

— Я эту сучку...

— Погоди.

Морозова вернулась в номер, тронула девушку за плечо. Та посмотрела на Морозову без особого интереса.

— Тебя зовут?..

— Лена. Лена Стригалева. Елена Ивановна Стригалева.

— И твой отец...

— Да.

Морозова недоуменно посмотрела на Маятника, потом снова на девушку и сказала, обращаясь не к присутствующим, а к тем, кто ее слушал внизу.

— Значит, это никакая не Настя Мироненко, это дочь Генерала, Лена Стригалева. Очень интересно.

Потом она спросила имена двух других заложниц, повторила их сама вслух — на всякий случай — и пообещала женщинам, что постарается их отсюда вытащить.

— Этих двоих — пожалуйста, хоть сейчас отпущу, — сказал в коридоре Маятник. — А генеральскую дочку — нет.

— Почему?

— Ты выслушаешь меня сегодня или нет?!

— Да-да, конечно. Значит, в прошлом году, в Дагомысе...

— У нас была стрелка с Леваном. Ну не стрелка, стрелки — это развлечения для пацанов... Встреча у нас была. Встреча для примирения, потому что десять лет мы с Леваном были почти что на ножах.

— Акции, — сказала Морозова.

— Страшные вы люди, все вы знаете. Не акции, а облигации. Облигации Внешэкономбанка. На два лимона баксов. Я их продал Левану в девяносто шестом году, продал по хорошей цене, но Леван протормозил и ничего не смог получить с банка за эти облигации...

— Потому что они были краденые, и государство их заморозило.

— Ну а я-то откуда знал?

— Когда покупаешь по дешевке пакет ценных бумаг, вытащенных из развалин чеченского госбанка после штурма Грозного федералами, трудно не догадаться, что с этими бумагами что-то не так.

— Но я не догадался!

— Но поспешил их продать Левану, и на бабки попал в конце концов именно Леван. И вашей дружбе пришел конец, потому что он хотел свои деньги назад.

— Вот именно. И так мы с ним почти десять лет грызлись. В прошлом году на меня вышел Генерал и сказал, что Леван хочет помириться. Я спросил про условия, Генерал сказал, что я должен выкупить назад облигации за символическую сумму в пол-лимона баксов. Я сказал, что мириться хочу, но пол-лимона платить не хочу. Тогда Генерал сказал, что он заплатит триста штук, я заплачу двести, а Леван проплатит гостиницу и всякие такие дела... И будет мир во всем мире. Я согласился.

— Генерал был очень добр к вам.

— Ну кто же знал?.. Кто же знал, что он Левану наплел, как я хочу помириться и как я готов вернуть ему два лимона с процентами... Лишь бы вытянуть и его, и меня в Дагомыс. Мы, как дети, купились и приехали. А Генерал... Я до сих пор не знаю, что у него там было на уме.

— Помню, помню, — сказала Морозова. — Погода была отличная, море — класс! Если бы еще не пришлось спасать тебя и Левана — совсем было бы здорово.

— Мне в голову не могло прийти такое... Я ждал подвоха от Левана, Леван — от меня. Но никто не ждал, что убивать будут нас троих, причем Генерала — насмерть. Какой гад все это устроил? А еще интереснее — зачем это вы тогда вытащили нас с Леваном оттуда?

— Значит, так было надо. Вы с Леваном — порядочные свиньи, но если бы на ваше место сел кто-то другой...

— Хуже меня? Есть такие, да? — усмехнулся Маятник. — Ты правда так считаешь? Елки, просто комплимент моей старой лысой башке...

— Так какое отношение все это имеет к этим трем бедным женщинам и к тому, что мы сейчас торчим на шестом этаже гостиницы, а внизу по периметру торчит спецназ?

— Прямое. Вон та дура, генеральская дочка, решила, что ее папу замочил я. И захотела со мной поквитаться. Наняла людей и...

— Но ты же жив.

— Чисто случайно. Короче, провалилась ее затея, и она с перепугу бросилась в бега...

— Еще бы.

— Ну я не то чтобы ее сильно искал...

— Но все-таки искал.

— А как же. Но не нашел. Повезло дурочке. И вот ее приятель выходит на Левана и начинает тому плакаться — ах, бедная девочка, ах, жестокий Жора Маятник, он ее убьет. Леван по доброте душевной согласился это дело утрясти. Назначили встречу. Приехал Леван. Приехал я, приехал этот козел, друг генеральской дочки. Нормально сидим, договариваемся, все хорошо... Потом этот козел вытаскивает ствол и начинает палить во все, что движется. Гриба — на тот свет. Левана задел. Еще пару ребят положил. Я чисто случайно уцелел. Ну ты потом еще подъехала к тому пансионату, видела, чего там творилось... Бойня. То есть вот эта сучка, которая сейчас тише воды ниже травы сидит, она решила меня замочить через мою доброту, через доброту Левана... Я же готов был ее простить. Я же, как человек, себя повел! А они...

— И ты забыл про нашу договоренность и стал гоняться за генеральской дочкой.

— Ну а как же?! Ну а что же мне было — утереться и домой поехать?!

— Все ясно. Ты ее нашел. Что дальше?

— Я ее нашел. Здесь, в гостинице. Мужика, который с ней был и который едва меня не покоцал, не нашел. Думал, заберу эту девку с собой, она будет как приманка, мужик сам явится. Я бы эту сучку, может, и убивать бы не стал...

— Ну да, прочел бы ей лекцию на тему морали и нравственности... Ладно, что дальше?

— Дальше? А вот дальше и началось...

Маятник показал на трупы в коридоре.

— Морозова, — снова перешел на шепот Маятник. — Выведи меня отсюда. Я сегодня же улечу из страны. Только выведи меня отсюда.

— Хм. Жора, ты не ищешь легких путей, да?

— Меня не спецназ напрягает, хотя и это не подарок... — сказал Маятник. — Меня один местный псих напрягает. Прямо до мурашек. И еще звонки...

— Что за псих? Что за звонки?

— Псих — он убил пятерых моих людей. И он не умер, когда я выстрелил ему в голову.

— Жора, ты в своем уме? Кому ты выстрелил в голову?

— Призраку, — пожал плечами Маятник.

5

Настя открыла глаза и попыталась понять, где она и что с ней. Она вытянула руки, но те находят лишь пустоту и ничего, кроме пустоты. Настя тянется дальше... И едва не падает, теряя равновесие.

— Осторожнее, — раздался голос, и Настя вздрагивает. Слышны шаги, и эти шаги приближаются к Насте. Настя напряженно ждет и слышит, как шаги затихают в шаге от нее.

А потом что-то холодное и очень опасное коснулось ее шеи.

— Ты знаешь, кто я? — спросил человек.

— Я вас не вижу, — ответила Настя.

— Разве это обязательно?

Это хороший вопрос. Когда ты чего-то не видишь, то ты можешь домыслить невидимое. Настя пыталась что-то домыслить и вдруг поняла — с ней что-то случилось. Что-то изменилось, решительно и бесповоротно.

Что-то случилось, и она вспомнила что.

...Она кричит до боли в горле: «Убийцы!» — и с ненавистью глядит на тяжелую мужскую руку, обхватившую девичью шею. Она бросается вперед, чтобы оторвать эти мерзкие пальцы, чтобы сломать их...

Гром выстрела ударяет ей в уши. Настя кричит от ужаса, не понимая даже, кто в кого и зачем стреляет. Она падает на пол, а над головой у нее снова гремит выстрел. Ей кажется, что он обжигает ей макушку, она зажмуривается, затыкает уши руками, съеживается...

Ее передергивает, словно от удара электрического тока. Что-то происходит. Что-то меняется. Тошнота подступает к горлу, а потом...

Потом внутри ее словно лопаются сотни кровеносных сосудов, и выплеснувшаяся кровь разом заполняет Настино тело... Только это не сосуды и это не кровь. Это гораздо больнее. Это называется «память», и с нее сейчас как будто снимают множество защитных слоев, отчего каждое воспоминание обретает четкость, яркость, живость... И они затапливают Настин мозг в течение нескольких секунд, отчего Насте кажется, что сейчас ее череп лопнет... Все ее тело наливается тяжестью и прилипает к полу. Одна за одной чередуются картины, от которых у Насти перехватывает дыхание...

Она видит себя со стороны — возле конторки трансагентства. Видит, как начинает меняться в лице, кричит, падает на пол и там неподвижно лежит, пока вокруг... Вокруг творится нечто ужасное...

Она вздрогнула и увидела уже совсем другое.

6

Она увидела себя накануне школьного выпускного вечера.

...Настя смотрится в зеркало, и ее лицо расплывается в довольной улыбке. Подходит отчим: «Потрясающе! Я в жизни не встречал таких красавиц. Если бы мне встретилась такая девушка, когда мне было восемнадцать... Я бы сразу женился, я бы не раздумывал ни секунды!» Настя хмурится: «Папа, хватит». Она так говорит потому, что знает, на что намекает отчим. Он намекает на Димку. Ему не нравится, что Димка в последнее время ходит не с Настей, как раньше, а со Светкой из параллельного класса. Отчим считает, что раз Настя и Димка дружили с детства, то сейчас Димка не имеет права ходить с другими девчонками. Насте тоже не нравится, что Димка ходит с другими, но что поделаешь... В конце концов, можно поплакать. Или пожаловаться Маринке Великановой. Отчим все это воспринимает серьезнее, и Насте иногда просто неудобно за него.

Потом — выпускной. Воздушные шары, шампанское, громкая музыка. Танцы прямо во дворе школы. Настя искала Димку, нашла его за школой — тот, к счастью, не со Светкой, а с этим кошмарным ушастым Максом Мартыновым. При ее появлении они обрывают разговор, Мартынов высокомерно поглядывает на Настю и уходит, посасывая косяк. «Чего тебе?» — спросил Димка. «Пошли потанцуем». У нее хорошее настроение сейчас, и ей кажется, что и у Димки тоже. Она ошиблась. «Если хочешь, иди. Я не хочу». Она по инерции продолжала веселиться, взяла его за руку... Он вырвал руку и бросил неожиданно резко: «Отвали, а? Ты уже задолбала, Мироненко. Бегаешь и бегаешь за мной. Люди смеются, понимаешь? Ну играли в детстве когда-то и что с того? Все, детство кончилось. Я не обязан с тобой танцевать, встречаться... И отчиму своему это скажи, потому что он тоже задолбал своими советами... Ясно? Все, иди отсюда, не мешайся!» Она удивленно смотрела на Димку, выслушивая эти обидные слова и словно не веря в то, что произносит их именно он. Потом ее губы начали предательски дрожать, и по щеке покатилась слеза. «Давай тут сопли не разводи», — раздраженно буркнул Димка, больно схватил ее за руку выше локтя и вытолкнул на асфальтовую дорожку. Она шла по этой дорожке в своем новом красивом платье и ревела. Потом успокоилась, нашла Великанову, все ей рассказам и снова ревела у подруги на плече. «Козел он, — делает вывод Великанова. — Что с него взять».

На следующий день Настя узнала, что Димка мертв. Его тело нашли в школьном дворе примерно в десяти метрах от того места, где Настя с ним разговаривала. Причина смерти — черепно-мозговая травма. Настя весь день молча лежала в своей комнате. Ей было плохо.

Ей почти все так же плохо на похоронах Димки. Вечером она, Великанова и еще несколько одноклассников в мрачном настроении сидели на заднем дворе школы и пили пиво. Место смерти Димки было огорожено деревянными столбиками с красной ленточкой, и они старались туда не смотреть. Настя уныло глядела перед собой, и невесть откуда взявшийся Мартынов сочувственно сказал ей: «Ты так не переживай, подруга. Ты сейчас, как смерть, бледная. На-ка, дунь...» Он дат ей косяк, она автоматически взяла, сделала пару затяжек и закашлялась. Тут подскочила Великанова и сначала послала матом Мартынова с его косяком, а потом Настю. Настя слабо улыбнулась — Маринка такая смешная, когда ругается... Пока Великанова продолжала костить Мартынова на чем свет стоит, Настя нетвердой походкой ушла, и ноги сами приносят ее к месту, огороженному деревянными столбиками. Она какое-то время тупо смотрела в одну точку, а потом воздух вокруг нее начинает меняться, в нем возникают извилистые цветные линии. Они двигаются, переплетаются, и у них есть не только цвет и запах. У них есть нечто еще, что Настя не может назвать это ни одним известным ей словом. Она завороженно наблюдает этот калейдоскоп, а потом вдруг понимает его смысл и испуганно отступает назад.

К ней подошла Великанова. «Ты видишь это?» — спросила Настя. «Что?» — непонимающе сказала Великанова. Все понятно. Настя в который раз понимает одну вещь, которую потом тщательно старается забыть, — с ней что-то не так. Она не такая, как все. Наверное, она больная. И лучше об этом помолчать.

Потом Настя шла домой, и по дороге ее сопровождали эти цветные контуры, бешено крутящиеся в воздухе. Она и представить себе не могла, что вокруг может существовать такое разнообразие цветов, форм и запахов. Она пришла домой, махнула рукой отчиму... И застыла на пороге. Ее внутренности закручиваются в тугой узел, она бросилась в туалет, упала на колени и склонила голову над унитазом... Отчим сочувственно покашливал за дверью.

На следующее утро, пока отчим на работе, она смотрелась в зеркало и видела свои расширенные напуганные зрачки. Она пыталась убедить себя, что увиденное вчера было простой галлюцинацией, но...

Закусив палец, Настя начала вспоминать выпускной — от того момента, когда они с отчимом выходят из дома, и до встречи рассвета на бульваре. Настя помнила, что она изрядно задубела тогда, искала в толпе отчима или Димку, чтобы одолжить пиджак... Она не увидела ни того, ни другого.

В следующие несколько дней она лихорадочно размышляла, она надеялась, что виденные ею цветные контуры поблекнут в памяти, и тем самым будет доказана их нереальность... Но они остались столь же яркими и реальными, как и в ту ночь, когда она впервые их увидела.

Тогда Настя решилась на эксперимент. Она купила пачку сигарет, вышла в центр города, в сквер, села на лавочку и неумело закурила. Постепенно она справилась с дымом, осторожно впуская его внутрь себя и лишь изредка срываясь в кашель. Она выкурила сигарету, но ничего не произошло — ей лишь кажется, что контуры предметов и людей утратили свою четкость. Поразмыслив, Настя закурила вторую сигарету — теперь она более расслаблена, она откидывается на спинку лавочки...

И оно приходит. Настя испытала такое ощущение, как будто она стала воронкой, втягивающей в себя обилие картинок и звуков, причем секунду назад этих картинок и звуков она не видела. Секунду назад перед ней лишь мельтешили людские фигуры — кто вправо, кто влево... Теперь она видела не людей, а коконы из сотен цветных линий, причем каждый кокон сугубо индивидуален, каждый составлен из особого набора цветов... Что удивительно, Настя успевала запомнить каждый из этих наборов, и теперь она уже их не спутает один с другим. Разнятся не только наборы цветов, но и их интенсивность — громко разговаривающий по мобильному бизнесмен излучат нереально яркое свечение, а вот кокон шаркающего по асфальту пенсионера бледен, почти прозрачен...

И еще — человек проходит, но еще какое-то время в воздухе висит след от его цветового кокона. Чем ярче был кокон, тем дольше держался в воздухе след. Настя поняла, что это зависит от эмоционального состояния человека — обычно след растворяется быстро, но возбужденный, взволнованный человек оставляет после себя длинную полосу своего цветового набора. Человек, совершающий убийство, должно быть, переживает огромный стресс. Он оставляет после себя след, который продержится в воздухе сутки или даже несколько суток.

Именно такой след Настя видела на мести гибели Димки. А потом она видела совсем свежий цветовой след того же цветового набора. Того же человека.

Через пять-шесть минут Настины глаза больше не улавливают цветовых линий, они видят лишь обычных людей, обычные здания, обычные машины...

И тут ее тошнит, как и тогда, дома. Настя ожидала чего-то подобного. Это как расплата за то, что ей позволено заглянуть туда, куда никто другой заглянуть не может.

Эксперимент удался. И ей так плохо, как, наверное, не было никогда в жизни, включая день смерти матери. Потому что тогда источником зла был чужой человек. А теперь...

Она позвонила однокласснице, которая собиралась поступать на юридический факультет. Алена Левина — тот еще ботаник, она знает все учебники и все кодексы назубок.

Настя долго болтала с ней о всяких посторонних вещах — отвлекала от главного. И как бы между прочим:

— А вот есть такая статья — когда знаешь, кто совершил преступление, но не сообщаешь в милицию?

Алена на миг задумывалась, а потом называла номер статьи.

— Классно, — мрачно сказала Настя. — Это просто классно. И даже если этот преступник... Ну, например, твой... твой родственник?

Алена снова задумывается и говорит: это смотря какое преступление и какой родственник. С одной стороны, никто не обязан свидетельствовать против самого себя и ближайших родственников, но, с другой стороны...

Короче говоря — труба. Что с одной стороны, что с другой стороны.

Она собрала вещи и убежала на вокзал, думая, что никогда больше сюда не вернется и никогда никому не сможет рассказать то, что она поняла в ночь после похорон Димки.

Глава 41

Инга