1

Кем бы там ни был тот помятый красноглазый урод, что изувечил Белова и прибил к сиденью дворниковского водителя, — братом олигарха или просто беглым шизофреником с садистскими наклонностями, — одно было совершенно точно: из гостиницы он исчез.

После случившегося с Алексеем Бондарев был настроен решительно и драться с психом не собирался: он собирался сначала прострелить ему ногу, потом прицепить наручниками к батарее и только потом начать обстоятельный разговор по душам. Однако противник, видимо, догадался о серьезных намерениях Бондарева и ушел на дно.

От него осталась лишь маленькая комнатушка в подвале гостиницы, а в этой комнатушке — мятый форменный халат, висящий на гнутом гвозде. Еще на подоконнике лежала коробка лапши быстрого приготовления — с надорванной оберткой, словно хозяин собрался перекусить, но вышел на минутку. Однако ни через минутку, ни через час хозяин не вернулся, и Бондарев, выудив из кармана убедительную красную книжечку, отловил увесистую женщину, что хлопотала в тех же подвальных лабиринтах по хозяйственной части. Женщина, испуганно вжимаясь задом в стену, поведала, что Гриша вчера отпросился на пару дней — семейные обстоятельства.

Учитывая, кто именно был настоящей семьей Гриши, это звучало даже забавно.

Бондарев поинтересовался адресом Гриши, но женщина замотала головой и посоветовала обратиться в отдел кадров. Бондарев поблагодарил за совет и спросил, не замечала ли женщина чего-то странного в Грише, каких-нибудь необычных, подозри...

— Господи, — неожиданным басом сказала женщина, уже оправившаяся от первоначального испуга. — Дак это все знают. Пристукнутый он на голову.

— Что вы говорите, — сквозь зубы удивился Бондарев.

— Это и говорю.

— Ну и в чем эта его пристукнутость проявлялась?

— Как — в чем? Мужику сорок лет уже, а жены нет, работает на бабской работе... Лыбится все время. Ну не пристукнутый ли? Одни кошки на уме...

— Кошки? — Бондарев вдруг понял, что это был за запах, явственно исходивший от Гриши в тот момент, когда он максимально приблизился к Бондареву — в лифте, с ножом в руке. — Да, кошки... — Он вспомнил служебную каморку Гриши. — Но здесь-то у него нет кошек...

— Здесь не разрешают. А вот дома у него, наверное, целый зоопарк. Видела я его один раз на улице — целую сумку еды кошачьей тащил. Одевается не пойми во что, а вот на кошек деньги тратит. Дурачок, одно слово. Но безобидный.

— Да уж, — сказал Бондарев. — Это у него не отнимешь...

Два часа спустя Бондарев поднялся на второй этаж хрущевки и надавил на кнопку звонка, скользнув другой рукой на нагретую под курткой рукоять пистолета. Никто не отозвался, и Бондарев слегка постучал в обшитую лакированной рейкой дверь. Когда и на это никто не откликнулся, Бондарев вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой патронташ из кожзаменителя, где в ячейках лежали миниатюрные инструменты, крайне необходимые в подобной ситуации.

Через некоторое время замок покладисто щелкнул, и Бондарев скользнул в квартиру — скользнул и тут же замер на пороге, потому что из комнат к нему с голодным мяуканием кинулись несколько кошек. Бондарев слегка подергал ногой, отгоняя чрезмерно активных Гришиных питомцев, одновременно считая животных — три... пять... семь... Неудивительно, что в квартире стоял такой запах, и неудивительно, что Гриша пропитался этим запахом.

Но самого хозяина в квартире не было, как не было и каких-либо указателей его местопребывания. Вообще обстановка наводила на мысль, что это жилище одинокого пенсионера с очень небольшими запросами. Единственное, что не очень вязалось с этим образом, — это две гири возле батареи. А еще в кухонном ящике лежал набор идеально острых немецких ножей — просто загляденье и гордость хозяйки. На фоне древней двухконфорочной плиты, советского кухонного шкафчика и шатающихся табуреток эти ножи выглядели пришельцами с другой планеты — оттуда, где пребывала наиболее действенная часть Гришиного разума.

Побродив по этому заповеднику покосившегося рассудка, Бондарев вдруг почувствовал, как и в его мозг начинают лезть какие-то странные мысли, которые никогда бы не пришли ему в обычное время в обычном месте...

— Ха, — сказал он сам себе.

— Ха, — сказал он кошкам и на какой-то миг устыдился собственных мыслей.

Но потом это прошло. Это всегда проходило.

2

Исколотое тело Белова лежало в отдельной палате на третьем этаже специализированной клиники, надежно скрытой в лесопосадках на юго-западе Москвы. Параметры состояния сердца и мозга мерцали на экране монитора, но Дюк смотрел не на монитор, а на заострившееся лицо Белова, обращенное вверх.

— Неудачное начало у твоего ученика, — сказал Директор, пытаясь раскачиваться и на этом, совсем не предназначенном для этого стуле.

Дюк кивнул.

— Состояние стабильное, — продолжал Директор. — Но это состояние может длиться еще недели. Или месяцы. Или годы. Он не приходит в себя.

Дюк не удивился этим словам.

— А надо, чтобы он пришел в себя, — сказал Директор настойчиво.

— Это вы мне говорите? — уточнил Дюк. — Я же не врач.

— Надо, чтобы он пришел в себя, — повторил Директор. — И тогда он сможет рассказать все, что знает. Все, что он услышал от Крестинского-старшего.

— Вы и вправду думаете, что старший брат миллиардера работает уборщиком или кем-то в этом роде в провинциальной гостинице? — В голосе Дюка не было иронии. Он просто интересовался мнением Директора.

— Я думаю, что если бы я был известным миллиардером и хотел найти своего непутевого брата, то я бы искал его во многих местах. Но вряд ли бы я стал искать его в провинциальной гостинице среди технического персонала.

Дюк согласно кивнул.

— Бондарев уже ищет его, но все же мне нужны подтверждения из первых уст, — продолжил Директор. — Мне нужно подтверждение от Белова. Все это слишком важно...

Дюк обернулся к Директору:

— Важно? Да бросьте вы... Слова никогда не бывают настолько важными, чтобы из-за них так убиваться... Одни слова, другие слова, одно свидетельство, другое свидетельство — все это не изменит главного.

— И что, по-твоему, главное?

— Что нет никаких гарантий на успех нашего дела.

— Гарантии — это вообще не по нашей части, — проворчал Директор. — Но тем не менее ты...

— А что мне остается делать? Монгол сидит в коридоре и ждет, когда я выйду. Мы с ним теперь не разлей вода.

— Ты же знаешь, почему так вышло.

— Я знаю это. Я знаю, что у меня нет другого выхода как...

— Не драматизируй.

— И то правда...

Дюк посмотрел на Белова, на опутавшие его тело системы, мерно качавшие растворы лекарств по венам...

— Я слышал, что в таких случаях нужны эмоциональные встряски, — сказал Дюк.

— Кому они нужны? — не понял Директор. — Мне? Нет уж, хватит с меня...

— Ему. — Дюк кивнул в сторону Алексея. — Эмоциональные встряски, способные пробить ступор, в котором сейчас находится его мозг.

— Ну и как ты это представляешь? Хочешь рассказать в подробностях, как умерла его сестра? ...Извини, вырвалось.

— Это тоже способ, — спокойно ответил Дюк. — Но боюсь, что мои слова сейчас его не проймут. В его нынешнем состоянии... Тут нужна или его мать, или...

— Что?

— Девушка.

— Кто?

— У него есть девушка. Зовут Карина. Если бы она...

— Она имеет какое-то представление, чем Белов занимается?

— Естественно, нет.

— Тогда как ты это себе представляешь? Мы летом провели целую комбинацию, чтобы убедить мать Белова в смерти сына. И что теперь? Все порушить? А эта девушка? Привезти ее сюда с закрытыми глазами? Ткнуть носом в Белова — на, выводи его из комы? Так, что ли?

— Я думаю, что в любом случае, рано или поздно...

— Так-так...

— Белов очень переживал гибель сестры. Это травма, это потеря, которая требует замещения. Иначе это будет психологическая травма, которая будет с каждым годом становиться все глубже, а потом выстрелит в самый неожиданный момент.

— Какой ты заботливый.

— Ничего подобного. Я просто рассуждаю логически.

— У нас для этого есть целый этаж специально обученных людей, — буркнул Директор. — А ты здесь для другого.

— Как скажете. Я не в том положении, чтобы спорить...

— Вот именно.

Какое-то время они молчали. А потом Директор спросил:

— Как ее — Карина?

3

Аристарх Дворников сидел в дальней комнате своего недостроенного загородного дома, кутаясь в дорогое длинное пальто с поднятым воротом и вытягивая итальянские ботинки поближе к включенному обогревателю. Бутылка виски уже подходила к концу, и, вероятно, это была не единственная его бутылка за сегодняшний день. На голове у него была вязаная черная шапочка, отчего Дворников походил на кинозвезду, которая пытается остаться неузнанной, но делает это кокетливо-притворно, отчего эта шапочка выглядит как фиговый листок на безусловно голом короле.

— Это так вы спрятались? — с порога спросил Бондарев.

— Да, я так спрятался, — ответил Дворников, с ненавистью глядя на протекающую крышу, откуда неотвратимо сочились капли дождя и шлепались в большую металлическую лохань. — Я так спрятался, как мог. У меня тут охрана, и у меня есть ствол... Только я не помню, куда я его положил.

— Понятно, — сказал Бондарев, который нашел во всем доме одного охранника — тот в соседней комнате посасывал косяк под музыкальное сопровождение «Блестящих» из магнитолы и радостно кивал в такт песне. Бондареву он тоже кивнул, как старому знакомому. Второй охранник, как потом выяснилось, спал в «Мерседесе» — видимо, судьба дворниковского шофера его ничуть не пугала.

— И вообще... А как ты меня нашел? Я же велел никому не сообщать, где я...

— Да, конечно. Мне пришлось основательно потрудиться, чтобы тебя разыскать. Я позвонил тебе в офис и сказал, что тебе на квартиру привезли новую мебель, а никого нет дома. Мне посоветовали поискать тебя здесь.

— Я уволю эту дуру, — буркнул Дворников.

— Но беспокоиться нечего.

— Да что ты говоришь?! — нервно привстал Дворников. — Это ты называешь — беспокоиться нечего?! Это после того, как у меня водителя продырявили в трех местах?! Это после того, как того парня, который твои чертовы списки для меня доставал, — тоже порезали! Когда же мне начинать беспокоиться — когда мне башку отрежут?!

— Все правильно, — сказал Бондарев и схватил бутылку виски на миг раньше Дворникова. Пятерня Аристарха совершила символическое пожатие воздуха и растерянно замерла. Дворников недовольно уставился на гостя, а тот говорил:

— Все правильно. Он нашел у меня в номере эти списки, заинтересовался ими. Потом нашел парня, который мог эти списки вынести из отдела народного образования. Обработал его. Тот выдал ему твое имя. Он прибил твоего шофера и оставил в кармане кусок списка — как сигнал, как приглашение к встрече. Сигнал адресовался мне, не тебе. Шофер был лишь почтовым ящиком — печально для него, но что поделаешь. Встреча состоялась, мы увидели друг друга, так что тебе бояться нечего.

— Он — это кто?

— Вроде бы зовут Гриша, но, возможно, он врет. Невысокого роста, крепкого телосложения, выглядит лет на сорок. Умеет быть незаметным. Лысеет. И у него лицо очень усталого человека.

— Это ты моего бухгалтера сейчас описал, — пробормотал Дворников. — Пойду пристрелю гада... Так что, мне уже необязательно сидеть в этом сарае?

— Нет, необязательно.

— Слава богу, — выдохнул Дворников, вскочил на ноги, пошатнулся, но равновесие удержал. — Тогда я прямо сейчас... Я уже задолбался здесь мерзнуть... Слушай. — Он приблизился к Бондареву на расстояние, которое означало очень важный, практически интимный вопрос: — Слушай, вот теперь, когда я сделал, что вы хотели... Теперь... Я могу уйти в сторону? Вы можете меня оставить в покое? Мы в расчете? Если нет, то я могу доплатить, но только чтобы больше никаких таких приключений... В смысле — поручений.

— Мне казалось, тебе это нравится...

— Мне? Ну да, мне нравится, нравится слегка поддать в пельменной, прикинуться шпионом, поболтать о том о сем... Но когда моих людей начинают резать на куски. А мне приходится прятаться, словно... Нет, это уже не по мне.

— О, — разочарованно сказал Бондарев, — где же тот блеск в глазах, про который мне рассказывали... Получается, что вы, Аристарх, не романтик...

— Кто? Ро... Чтоб я слова такого больше не слышал! — Дворников с непонятной злостью пнул лохань с дождевой водой и вышел. Было слышно, как он расталкивает охранника, а потом они уже вдвоем будят другого охранника...

Бондарев сквозь пленку, которой были затянуты окна на веранде, наблюдал смутные очертания выезжающего со двора автомобиля. Он прикинул, сколько времени понадобится Дворникову, чтобы доехать до города и чтобы хотя бы немного протрезветь, а потом позвонил ему на рабочий номер. Пискнул автоответчик, и Бондарев заговорил:

— Аристарх, ты так поспешно уехал, что я забыл тебе кое-что сказать. Мы действительно встретились с тем человеком, но сейчас он мне снова нужен. А я не знаю, где его искать. Но он-то знает, что через тебя можно передавать послания. Поэтому я сделал так, что скоро он снова захочет меня найти и выйдет на тебя. Пугаться не стоит, ведь теперь ты знаешь, что ему нужен не ты, а я. Ты просто скажешь ему, где меня можно найти. И я там буду его ждать. После этого ты можешь быть свободен. Всего тебе хорошего, Аристарх. Можешь не перезванивать и не благодарить. Один совет напоследок — не налегай ты на те пельмени, больно уж они стремные... Выражай свою экстравагантность как-то по-другому. Коллекционируй предметы искусства. Или почини крышу. Я имею в виду — в загородном доме...

Потом Бондарев подмигнул недопитой бутылке виски, мысленно повинился перед фирмой-производителем за святотатство и плеснул из горлышка себе на ладони. Спирт защипал свежие царапины, и Бондарев поморщился. Однако аромат пролитого напитка компенсировал неприятные ощущения.

4

Из-за машин «Скорой помощи» медленно и неотвратимо выехал черный джип. В этот неприятный момент на язык Маятнику запросилась старая присказка: «Поздняк метаться» — очень эффектная, когда говоришь ее кому-нибудь другому, но абсолютно тупая и совершенно несмешная, когда речь идет о тебе самом.

— Не дергаться, — проговорил Маятник в сторону охраны. — Уже облажались сегодня, одного раза достаточно.

— Но...

— Как будто вас здесь вообще нет.

— Но... — Проснувшаяся в Буром смелость не унималась, но тут щелкнула дверца джипа, и на траву ступили ноги в легких кожаных туфлях. И Бурый не сдержался, пробасил изумленно-недоверчиво: — Баба?

— Заткнись ради бога, — попросил его Маятник.

— Жора, это вы мне? — поинтересовалась женщина, выбравшаяся из джипа. Она потянулась, разминая мышцы, и это было сделано с естественной грацией и с естественным пренебрежением к тому, как это выглядит со стороны.

— Нет, это я сам с собой разговариваю, — ответил Маятник. Выдержать нейтральную интонацию у него не получилось, и слова прозвучали враждебно-иронично.

Морозова не обиделась. Она снова потянулась, щурясь от удовольствия, словно большая сильная кошка, наслаждающаяся собой и окружающим миром. Наполнявшие ее позитивные вибрации были столь сильны, что никакая враждебная ирония не могла их нарушить. Она и одета была под стать этому настроению — легкие светлые брюки, светлая рубашка навыпуск. Весной, во время предыдущей их встречи с Маятником. Морозова была в ином настроении и в иной оболочке — черная кожаная куртка на черный свитер и черный же пистолет, отнюдь не декоративное дополнение к ансамблю, но аргумент в беседе с охраной Жоры Маятника. После тех бесед охрану пришлось поменять. Неудивительно, что эти новые парни неправильно реагировали на Морозову.

— Жора, — Морозова сдвинула на кончик носа солнцезащитные очки и с веселой укоризной посмотрела на Маятника поверх них. — Для меня приятный сюрприз — увидеть вас здесь.

— А для меня неприятный — увидеть вас здесь, — дерзил по инерции Маятник.

Морозова понимающе покачала головой, потом огляделась, словно любуясь природой, но неминуемо примечая и прочие детали пейзажа — например, машины «Скорой помощи»...

— Кажется, вы тут кого-то пристрелили? — поинтересовалась Морозова как бы между прочим.

— Наоборот. Это меня чуть кто-то не пристрелил.

— Но вы уцелели.

— К несчастью, для вас.

— Жора, — улыбнулась Морозова. — Ну зачем вы так? Зачем делать из нас каких-то монстров? Мы не хотим вас убивать...

— Нуда, конечно...

— Иначе бы вы давно уже были мертвы.

О да. Десять раз — да. В чем, в чем, а в этом Маятнику не приходилось сомневаться.

На секунду голос Морозовой стал металлическо-жестким, как тогда, весной, но лишь на секунду. Потом она снова говорила с веселой укоризной, словно речь шла о каких-то забавных пустяках, словно речь шла о каких-то давным-давно решенных делах, которые не стоят повышения голоса сроком дольше секунды...

Может быть, для Морозовой все было именно так, но не для Маятника. Однако его мнение сейчас уже никого не интересовало.

— Мы не хотим вас убивать, — повторила Морозова. — У нас к вам было другое предложение, и кажется, вы согласились на него. Так?

— Было дело, — скорчил гримасу Маятник. Только теперь до него стало доходить, как, должно быть, жалко он выглядит сейчас в глазах Морозовой: грязная, порванная одежда, перекошенный галстук, поцарапанное лицо... Какой там криминальный авторитет, какой там металлургический комбинат на Урале, какие карманные вице-губернаторы... О такого и вправду можно вытереть ноги. Потом взять за шкирку и дать такого пинка, чтобы приземлилось это презренное тело уже за пределами юрисдикции Морозовой.

— Было дело, — подтвердила Морозова. — И были обязательства.

— Я все выполнил, — уныло проговорил Маятник, поправляя галстук и пытаясь хоть как-то собрать себя и свою одежду в нечто целое и приличное на вид.

— Если бы! Если бы вы все выполнили, то мы бы не встретились в этот прекрасный день в этом прекрасном месте... Где слишком много носилок и слишком много врачей.

— У меня было одно дело...

— Жора, вы должны были покинуть страну две недели назад. Контрольный срок вышел, а вы все еще здесь.

— Я же говорю, у меня было одно дело, и я должен был...

— Вы должны были покинуть страну две недели назад.

— Черт, я же говорю... Да тут моих людей сегодня поубивали!

— Наверное, этого бы не случилось, если бы, согласно нашему уговору, вы покинули страну две недели назад.

Маятник набрал воздуха в легкие, чтобы рявкнуть нечто соответствующее моменту, однако взгляд Морозовой остановил этот процесс в самом начале. Маятник отвернулся от нее и немедленно наткнулся глазами на Бурого, который с обалделым видом слушал, как его крутой босс оправдывается перед какой-то незнакомой теткой. По его глазам было понятно, что авторитет Маятника для него стремительно падает.

— Я же сказал — пошел вон отсюда! — заорал Маятник.

Бурый с прежним обалделым видом попятился, но продолжал следить за происходящим.

— Жора, не стоит привлекать внимание, — сказала Морозова, возвращая Маятника к предмету их разговора. — Успокойтесь и скажите, когда вы собираетесь выехать из России.

— Когда? Я...

Маятник запнулся и помотал головой, собираясь с мыслями. Однако главная мысль, что пришла ему в голову, была не из разряда конструктивных предложений. Эта мысль была: «Как?!»

Как, почему, какого хрена, за каким чертом?! С какой стати он, человек во всех смыслах авторитетный, с деньгами, именем, связями, недвижимым и движимым имуществом, должен почти все это бросить и уехать из страны?!

Эта мысль была неконструктивной, а вопрос — риторическим. На самом деле Маятник знал — почему.

Потому что однажды вам приходит письмо. Белый конверт без обратного адреса и безо всяких штемпелей. Внутри конверта — открытка. С одной стороны абсолютно черная. С другой стороны написано, что национальные интересы и ваша личная безопасность требуют вашего отбытия за пределы России с предварительным сворачиванием всей вашей коммерческой и политической деятельности...

Вы можете подумать, что это такая шутка. Вы можете подумать, что это неудачный розыгрыш. Вы можете просто выбросить эту открытку.

Некоторые так и делали. Но к тому времени, когда подобная открытка легла на стол Жоре Маятнику, тот уже знал — такой выбор неверен. Для полной уверенности Жора съездил тогда к старому грузинскому вору, который медленно умирал от рака в московской клинике.

— Да, — сказал тот.

— Но... — растерянно проговорил Жора. — Но... Почему?! Какого черта?!

— Все, что имеет начало, имеет и конец, — ухмыльнулся с больничной кровати старый вор. — Эта открытка и есть конец.

— Но если... Если я пошлю их всех... Или попробую договориться...

Вор отрицательно помотал головой:

— Я знаю тех, кто пытался послать. Я знаю тех, кто пытался договориться. И те и другие были не правы.

— Но... — упорствовал Маятник. — Так же не бывает. Так никогда не было!

— Времена меняются, — философски заметил старый вор. — И поэтому всегда что-то старое заканчивается, а что-то новое начинается. Так не было раньше, но так стало теперь. И не думай, что это началось с тебя. Просто ты дошел до того уровня, когда на тебя обратили внимание. А кто-то другой получил такую открытку год назад. Три года назад. Пять лет назад. Когда-то ходили разговоры про «Белую стрелу», которая просто отстреливает авторитетных людей... А теперь они предварительно присылают открытку.

— Я слышал про это, — сказал Маятник. — Но разве это не сказки?

— Если бы я хотел зло пошутить, то посоветовал бы тебе порвать открытку, забыть о ней и посмотреть, что из этого выйдет. Тогда ты поймешь, сказки это или нет.

Маятник поблагодарил вора за совет, однако мозг его отказывался принять надвинувшуюся катастрофу. Маятник решил еще поспрашивать людей, и расспросы увели его так далеко, что однажды весной у себя в офисе Маятник повстречался с Морозовой, и это была уже совсем не сказка.

5

Разочарованный, потерявший вкус к шпионским авантюрам, изрядно пьяный и совершенно неромантичный, Аристарх Дворников проспал почти всю дорогу от своего загородного дома до центра Волчанска. Водитель затормозил возле офиса, посмотрел в зеркало на храпящего шефа, оценил ситуацию и решил везти его домой.

Там Дворников был извлечен из автомобиля и уложен спать в более подобающей обстановке. Проспал он долго, и все это время адресованный ему звонок Бондарева оставался одним из многих невостребованных сообщений, копящихся в офисе Дворникова.

Когда Аристарх наконец проснулся, то мысль о работе представлялась ему омерзительной и опасной для здоровья. Он наскоро проинструктировал по телефону секретаршу и отправился в бассейн, где остаток дня приходил в себя под руками массажисток и под струями контрастного душа. Головная боль постепенно была изгнана из черепа, вместо нее там поселились умиротворение и приятная расплывчатость мысли.

В этом состоянии ума и тела Дворников настолько позитивно воспринимал окружающий мир, что посмотрел вместе с женой вечерний мелодраматический сериал, пообещал ей на следующей неделе съездить к родственникам, согласился оплатить какие-то психологические курсы по повышению самооценки... Короче говоря, сделал много добрых дел, на которые вряд ли бы решился в своем обычном состоянии.

В ответ на эти добрые дела окружающий мир бессовестно врезал Дворникову под дых.

Сделано это было умелыми руками невысокого плотного мужчины лет сорока, который возник из утреннего тумана, походя вырубил дворниковского водителя, а самому Аристарху сунул к горлу сверкающую сталь.

— Где?! Где этот гад?! Давай вези меня к нему!!!

Этот человек буквально брызгал яростью, и даже мысли о сопротивлении не возникло у Аристарха. Его тело сковал ватный паралич, а мысли свелись к запоздалым сожалениям о тех поступках, в результате которых Дворников познакомился с Бондаревым, а тот...

— Быстрее!! Быстрее вези меня к нему!

Дворников внезапно осознал, что понятия не имеет, куда ему везти этого озлобленного человека с усталыми глазами и очень острым ножом.

И наверное, это было не очень хорошо.

6

Морозова провожала машину Маятника долгим задумчивым взглядом. От этого занятия ее отвлек Лапшин:

— Хорошее место для пикника. Там, в стороне. Метров триста. Природа и все такое.

— Ага, — машинально согласилась Морозова и тут же спохватилась: — Что? Ты о чем?

— Совсем не слушаешь, что ли? Я про место для пикника...

— Жора Маятник уже устроил здесь себе пикник. Это ему стоило трех человек.

— И кто это его так? — поинтересовался Лапшин. — Опять, что ли? Как в Дагомысе, что ли?

Морозова щелкнула пальцами:

— Точно. Я-то думаю — что же мне все это напоминает... Дагомыс в прошлом году. Жора Маятник. Леван Батумский. И трупы. Не хватает моря. И Бондарева с Монголом.

— Леван тоже здесь был?

— Иса видел его. Правда, Иса?

Темноволосый подросток выглянул из джипа, молча кивнул и снова юркнул в машину.

— Леван же уехал в Германию, — вспомнил Лапшин. — Вернулся, что ли?

— Уехал, — согласилась Морозова. — Леван еще в начале года уехал в Германию и тихо-мирно сидел там, пока... Пока его зачем-то не потащило обратно. А Маятник рискует нарваться на неприятности с нами, но тем не менее тянет с отъездом... А потом они оба встречаются здесь, кто-то убивает кучу народа, но и Леван, и Жора Маятник остаются живы и здоровы.

— Ну и что все это значит?

— Понятия не имею. Хотя...

— Что?

— Это значит, что надо плотно пасти их обоих. Конкретно сесть им на хвост и не слезать.

— То есть фиг вам, а не пикник, — сделал вывод Лапшин. — Так, что ли?

— Точно. И еще кое-что. Здесь только что застрелили Гриба.

— Гриба? Ну наконец-то.

— Вот еще бы знать, кому за это спасибо сказать.

— Мне кажется, этот парень прекрасно проживет и без твоего спасибо, — рассудительно заметил Лапшин.

1

Настя Мироненко вышла из вагона последней. Уже состоялись все объятия, все торопливые рукопожатия и нетерпеливые поцелуи, уже весь багаж подхвачен, погружен на тележки носильщиков... Никого не осталось на платформе, кроме проводниц и техперсонала, и вот только тогда она осторожно спускается на асфальт. Уже вечер, белые шары неплотного фонарного света висят в воздухе, за ними горят метровые буквы на крыше вокзала — ВОЛЧАНСК. Буква Н мигает, словно сигнализирует о чем-то. Настя не уверена в смысле этого сигнала — то ли это Н как первая буква ее имени, и тогда это добрый знак. То ли это Н как первая буква слова «нет», и это означает, что Насте не следовало сюда соваться. Никогда.

Она поставила сумку на мокрый после недавнего дождя асфальт, нервно порылась по карманам, достала пачку сигарет и поспешно закурила, завороженно глядя на подмигивающую Н.

Сигарета действует на нее как обычно. Воздух вокруг становится таким плотным, что его можно взять пальцами и слепить из него снежок. Далекие голоса становятся близкими и отчетливыми. Запахи стягиваются к ней, словно пчелы к улью. Настя словно становится воронкой, засасывающей сначала привокзальную ауру, а потом ауру ближних улиц и дворов...

Настя сначала внимала этому потоку ощущений. А потом ее передергивает — она очень четко понимает, что ничего не изменилось, что все здесь осталось таким же, как и в год ее бегства. Будто и не было двух лет, будто бы тот злосчастный выпускной вечер был вчера, будто бы это вчера она в последний раз увидела Димку живым... И впервые увидела его мертвым.

Сигарета обожгла ей пальцы. Настя вздрогнула, уронила истлевшую до фильтра сигарету, увидела, что куртка в пепле, начала отряхиваться. Проводница подозрительно косится на Настю, и та решает, что лучше потихоньку двигать отсюда.

Она неторопливо шагала согласно стрелке указателя «Выход в город» и думала о том, что этих двух лет словно и не было — она вернулась на то же место и в ту же самую ситуацию. Само собой ничто не рассосалось, как она надеялась тогда.

Настя Мироненко поднялась по ступенькам и вышла на привокзальную площадь Волчанска, города, который отнял у нее мать и любимого парня Димку. Города, который едва не убил ее саму.

Площадь мигает огнями, шумит машинами — так город прикидывается, будто он не узнал ее, Настю.

Но эта уловка годится лишь для дураков. Настю не проведешь этой видимостью обычной вечерней суеты. Она ничего не забыла и ничего не простила — так ей по крайней мере кажется.

И если она чему и научилась за последние два года, так это тому, что все важные дела не решаются сами. Их надо решать самой. Переломить об колено страх, сесть на поезд и вернуться, чтобы решить все раз и навсегда.

Хоть два года бегай, хоть пять лет, но придешь все равно к одной и той же самой мысли.