1

Мезенцеву не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — в этом году у него острых ощущений окажется достаточно и без путевки, и без выезда в другие регионы. Что называется, с доставкой на дом. Правда, ощущения эти могли быть несколько иного плана, острее острого, но тем не менее...

Началось с того, что Лена никак не могла отыскать Левана. Звонки по старым номерам неизменно приводили либо к синтетическому голосу с радостным сообщением о том, что набранный номер не существует, либо к бесконечному сериалу длинных гудков.

Мезенцев снова стал говорить, что нужно искать другого посредника, но, видимо, Леван Батумский во время давнего кипрского лета произвел на Лену слишком хорошее впечатление.

— Ну да, — подтвердила она. — Хороший дядька, на гитаре играет... Анекдоты рассказывает.

Мезенцев предположил, что игра на гитаре и душевное исполнение бородатых анекдотов с натуральным кавказским акцентом — вовсе не решающие качества при выборе посредника в таком деле, но никому другому Лена доверяться не собиралась. Вывод отсюда напрашивался один — кому-то надо было ехать в Москву и отыскать Левана. Кандидатур на роль гонца тоже оказалось немного, и Мезенцев победил в этом конкурсе самого себя.

Лена вручила Мезенцеву довольно толстый конверт, где в графе «куда» был написан адрес главного офиса фирмы Левана «Аркадия Трэйд». Обратного адреса на конверте не было, и Мезенцев надеялся, что у него не будут слишком настойчиво выпытывать этот адрес.

Положим, Генерал в людях разбирался. Но вот передалось ли это качество по наследству, правильно ли Лена оценила Левана Батумского — это был такой серьезный вопрос, что ценой неправильного ответа могла стать жизнь, да не одна.

— А про Левана Генерал ничего не написал? — на всякий случай уточнил Мезенцев. Лена отрицательно покачала головой.

— Естественно, — сказал Мезенцев. — Леван — большой человек, про него лучше не писать. А вот про всякую мелочь вроде меня или Кисы — пожалуйста, все, что угодно.

— Папа писал про тех, вместе с кем он сражался. А Леван — просто партнер по бизнесу.

— Если он просто партнер по бизнесу и никакой особой дружбы там не водилось, то твой Леван сдаст меня Жоре Маятнику, они открутят мне башку, а потом доберутся и до тебя.

— Да.

— Что — да?

— Наверное, так и есть.

— Твоя рассудительность меня убивает, — вздохнул Мезенцев.

Перед отъездом он показательно поймал Алика на недостаче, вздрючил его как следует перед строем (то есть перед Севой и официантками) и предложил Алику в качестве эксперимента выкинуть что-нибудь подобное во время его отсутствия. С последующим гарантированным отрыванием рук, ног и всех других частей тела, которые можно оторвать. Алик выглядел смущенным.

2

Как раз перед приездом Мезенцева в Москву там то ли что-то взорвали, то ли пытались взорвать, то ли у кого-то просто запахло гексогеном в голове. В результате Мезенцев напоролся на усиленный режим ментовской службы и пока добирался с вокзала до офиса «Аркадия Трэйд» на Солянке, раз шесть прошел проверку на благонадежность. На его настроении это сказалось не лучшим образом. Он и без того слегка недолюбливал Москву, считая ее городом больших напрягов, в отличие от Ростова, где зарабатывание денег никогда не становилось для людей самоцелью или бешеным соревнованием. В Ростове даже в деловой сфере всегда присутствовала определенная расслабленность, легкость, там не забывалась истина, что деньги нужно зарабатывать, чтобы жить, а не наоборот. Москва же с вокзала ставила человека на эскалатор и давала хорошего пинка под зад, чтобы не останавливался, пока хватает сил; чтоб не забывал, что сзади пыхтит толпа молодых и жадных до жизни, которые сомнут и пробегутся по твоим костям, едва сбавишь темп...

У Мезенцева даже голова заболела от этих озабоченных толп в подземных коридорах метро. Перед зданием «Аркадия Трэйд» его снова остановили менты, видимо из-за того, что по соседству располагались сумрачные громадины нескольких министерств.

Дальше вестибюля Мезенцева не пустили, и он едва не сорвался в скандал, но вспомнил, что стоит за его поездкой, и сдержался. По внутреннему телефону он продиктовал секретарше: «Е-ле-на Стри-га-ле-ва» — и уселся на старомодный скрипучий диван, который Левану, наверное, жалко было выбрасывать, и он распорядился поставить его для посетителей.

Минут через сорок вброшенные Мезенцевым внутрь офиса слова нашли понимающего человека. Через проходную к Мезенцеву вышел молодой парень в белой рубашке с галстуком, настолько чистенький и правильный, будто вчера сошел с конвейера по производству клерков. Если не знать, что компания принадлежит Левану Батумскому, то можно было подумать, будто «Аркадия Трэйд» — это действительно солидная корпорация, которая действительно занимается тем, чем положено заниматься солидным корпорациям. Но Мезенцев был в курсе, что ее хозяин Леван Батумский, у которого за первые сорок лет сознательной жизни времени на свободе набиралось по месяцу в год. Получалось, как будто он работал на зоне, а домой приезжал в отпуск.

Но когда вышколенный продукт конвейера довел Мезенцева до нужной двери, исполнил дружелюбную улыбку установленного образца и двинулся дальше согласно заложенной программе, то стало понятно: «Аркадия Трэйд» — это нечто особенное. Потому что за дверью в ожидании Мезенцева сидел человек без галстука, без рубашки, без ботинок и без брюк. И его это ничуть не смущало.

Его также не смущала абсолютная пустота кабинета, в котором он находился. То есть там стояло офисное кресло, в котором лениво крутился мускулистый парень в трусах, а больше там ничего не было. Мезенцеву сесть было негде. Он посмотрел на парня, понял, что разговор будет не слишком формальным, прошел к подоконнику и взобрался на него. Парень одобрительно кивнул.

— У тебя письмо к Левану?

— Ага, — сказал Мезенцев.

— Давай.

— Ты же не Леван.

— А Левана ты теперь хрен найдешь. Он — того... — Парень неопределенно махнул рукой, что можно было понять и как «Леван вышел покурить», и как «Леван выбросился в окно», и еще как десяток разных вариантов.

— Чего — того?

— Он не в России.

— Ага, — сказал Мезенцев. Это было конкретнее, и это было хуже. — Ну так... Ну так он же вернется. Когда он вернется?

— Он не вернется. — Парень непонятно откуда вытащил пакетик орехов и стал есть, периодически стряхивая крошки с трусов. — Он насовсем свалил. Видишь, — он крутанулся на триста шестьдесят градусов, — как у нас тут тоскливо... Сворачиваемся. В смысле, Леван сворачивает дела.

«Это, наверное, как-то связано с Дагомысом, — подумал Мезенцев. — Что-то там нехорошее для Левана случилось. Это не пуля в грудь, как Генералу, не пуля в бок, как Жоре Маятнику, но... Бывают раны, не совместимые с жизнью, и бывают события, не совместимые с бизнесом. Левану перепало последнее».

— Сворачиваемся, все продаем, — продолжал говорить парень в трусах. — Тебе, к слову, стул не нужен?

— Нет, я уж как-нибудь... Слушай, а с ним вообще можно связаться — по телефону или как-то еще? Потому что письмо лично для него, это ему дочь Генерала написала...

— Генерала? Это которого...

— Да. Прошлым летом в Дагомысе.

— А, — сказал парень и перестал вертеться на стуле. — А-а-а. Это когда Леван там был...

— Вот именно. Важное письмо.

— Давай мне, я передам. Никуда не потеряется.

— Во-первых, нужно лично ему передать. Во-вторых, нужен ответ. Срочно.

Парень некоторое время молча ел орехи, потом бросил пустой пакет на пол и вздохнул:

— Он же меня прибьет.

— За мусор?

— Нет, за то что я ему позвоню. На мусор ему уже плевать, — парень засмеялся. — Ты думаешь, я чего тут без штанов сижу? Леван всех затрахал в последнее время — чтобы в галстуках ходили, в костюмчиках, чтобы курили в установленных местах... Будто мы бизнесмены какие. Только он в аэропорт, я этот галстук — в мусорную корзину, костюм — в шкаф, и вот сижу, кайфую.

— Позвони ему, — напомнил Мезенцев.

— Ты заколебал, — снова вздохнул парень, почесал татуированное плечо, слез со стула, вышел в соседнюю комнату и вернулся с мобильным телефоном. Не переставая вздыхать, он долго тыкал в кнопки, потом укоризненно посмотрел на Мезенцева и пробормотал что-то насчет вечных страданий из-за чрезмерной душевной доброты.

— Леван, — наконец сказал он извиняющимся тоном, — Леван, это Коля, извини, что беспокою... Нет, все нормально. Потихоньку. Продали. Еще нет. Леван, я не про это звоню. Леван, ты знаешь такую Стригалеву? Елена Стригалева. Да, дочь. Нет, это не она сама здесь, человек от нее пришел. Говорит, письмо для тебя. Срочное дело и все такое. Он мне не дает письмо, говорит, что лично тебе. Нет, я не знаю этого парня. Не, ну я могу... Только же я это... Ну, смотри сам.

Он оторвал телефон от уха и со значением посмотрел на Мезенцева:

— Давай сюда письмо. Леван велел, чтобы я вслух прочитал по телефону.

Мезенцев показал на мобильник:

— Откуда я знаю, что это Леван? Чем докажешь?

— Ничем. Давай письмо, пока Леван в настроении. А то будешь сам потом полгода бегать, искать его по Европам и Азиям, чтобы лично вручить свою бумажку.

Мезенцев подумал, потом разорвал конверт и пробежал содержание глазами. Потом посмотрел на Колю и усмехнулся.

— Чего? — не понял тот.

— Замучаешься читать. Тут шесть страниц мелким почерком.

«Главное, что там нигде не упоминаются ни сам Мезенцев, ни Ростов».

— Значит, судьба такая, — сказал Коля. — Давай письмо, мля, Леван уже уши прочистил, ждет... Але, Леван? Чего? Да это тебе послышалось. Ничего я не говорил про уши... Сейчас.

Он взял у Мезенцева письмо, проворчал: «Чертова техника...», после чего снова заговорил в трубку:

— Только, Леван, я предупреждаю — я никакой не актер, с выражением читать не могу... Можно Безрукова из «Бригады» пригласить, он так прочитает, что обрыдаешься... Нет? Ну как хочешь. Ну ладно. Слушай. Кхм...

3

— Эй...

Мезенцев встрепенулся — десять минут самодеятельного телефонного театра вогнали его в дремоту. Коля наврал, что будет читать без выражения, и в его исполнении письмо Лены звучало как пересказ мелодраматического бразильского телесериала. Только единственный актер слишком часто запинался.

— Эй, тебя, — сказал Коля, обмахиваясь письмом и изображая крайнюю степень интеллектуального истощения.

— Слушаю, — сказал Мезенцев.

— Это Леван, — произнес голос в трубке.

Мезенцев слышал лишь несколько слов, сказанных Леваном Батумским в коридоре дагомысского отеля, так что определить подлинность голоса было невозможно. Но акцент присутствовал. Хотя главное было не в акценте.

— Ты письмо привез, да?

— Да, я привез.

— Где Лена сейчас?

— Не знаю. Где-то в надежном месте.

— Не хочешь говорить, — задумчиво произнес Леван. Следующей фразой напрашивалась: «Значит, придется заставить тебя заговорить».

Но Леван сказал иначе:

— Она боится?

— Конечно.

— Скажи, пусть не боится. Я переговорю с Жорой, узнаю, что да как. Узнаю, что он думает.

— Понятно.

— Отец умер — это же большое горе, — продолжал рассуждать Леван. — Матери тоже нет. Настоящей матери, я имею в виду. Вот поэтому так все и вышло... Я посмотрю, что можно сделать. Тебя как зовут?

— Вася, — сказал Мезенцев, памятуя, что все эти рассудительные слова могли оказаться лишь подводкой для главных вопросов.

— Вася, ты ей кто? Жених? Друг?

— Она мне деньги платит.

— Да? Ну тогда ты ее не обманывай, хорошо работай за эти деньги.

— Я стараюсь.

— Вася, запиши номер. Недельки через две пусть Лена позвонит. Я ей все расскажу.

— А за эти две недели Жора Маятник ничего не успеет натворить?

— Жора? Вряд ли. У него сейчас такие же проблемы, как и у меня... — Кажется. Леван негромко рассмеялся. — Жора тоже получил черную метку... Ну да не в этом дело. Передай привет Лене, успокой ее, передай мои слова. Хорошо, Вася?

Леван произнес это «Вася» так, что сразу стало понятно — он ни на секунду даже и мысли не допустил, что это настоящее имя собеседника.

— Хорошо, — сказал Мезенцев.

— Тогда до свидания.

— Что он сказал? — полюбопытствовал Коля, распечатывая новый пакетик с орехами.

— Он сказал: «До свидания».

— Странно.

— Что здесь странного?

— Да так, — Коля крутанулся на стуле. — Все странно, Вася.

Мезенцев вышел в коридор, сложил письмо в конверт и засунул за пазуху.

Проходивший мимо здоровяк с короткой стрижкой, открывавшей маленький шрам в верху лба, внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. Просто пошел дальше.

А Мезенцев, холодея, поймал себя на мысли, что едва машинально не поздоровался с телохранителем Левана. «Привет, помните меня? Мы вместе отдыхали на юге... Или мы там работали?»

Нет, надо сваливать домой, пока крыша совсем не поехала.

Мезенцев вышел из здания и уже возле спуска в метро — просто на всякий случай — быстро глянул назад.

Черт. Из дверей «Аркадия Трэйд» выскочил Коля. Невероятно, но он был одет и обут. И он зашагал вслед за Мезенцевым.

1

Странная вещь. Плохие вещи запоминаешь до мелочей, до секунд, до малейших деталей. Хорошие не запоминаешь. Так они проходят, и ты только знаешь, что они когда-то были — и все... А иногда и об этом забываешь.

Так вот я и говорю — сразу мне стало тогда понятно, что с этого момента все будет по-другому. Все будет иначе. Я тогда очень напуган был. За Настю боялся. Пусть он ей вроде и не сделал ничего, не порезал, не побил, не тронул... Но ведь мог такой испуг случиться, что последствия — на всю жизнь. Могла и умом повредиться. Нервные заболевания всякие. Этого я боялся.

Поэтому мы стали со Светланой возить ее по врачам. Обследования разные делать, анализы, процедуры. Очень мы боялись за нее. Врачи вроде ничего не нашли. Но сказали — это может и не сразу проявиться. Утешили, называется. То есть — живите и ждите, что в любой момент эта психическая травма может сработать. Как-то проявить себя. В любой момент. Это все равно что жить на вулкане. Ну а что оставалось делать?

С другой стороны, что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Когда Евдокию Семеновну схоронили, Светлана сказала: «Я в этом доме больше жить не могу». Перебрались они с Настей ко мне. Потом мы со Светланой расписались. Не знаю, когда бы у нас все это случилось, если в не эта история.

Что? Фамилия? Света взяла мою фамилию. Она стала Афанасьева. А Настя как в свидетельстве о рождении была Мироненко, так и осталась. Я как-то завел с ней об этом разговор. Она говорит — меня все в школе знают как Мироненко. Пусть так все и остается. А то решат, что я выпендриваюсь. Фамилии меняю и все такое.

Ну, я не стал настаивать. Я вообще старался на нее не давить. Девчонки, они все такие... Особенные. Это тебе не пацаны. С ними все по-другому.

Так вот. Хотели мы тем же летом на море съездить, чтобы окончательно отвлечься, сменить обстановку... Но год был неудачный — на Кавказе абхазы с грузинами чего-то там делили, в Крым не решились ехать, он теперь тоже не наш был... Не вышло ничего с морем. Съездили в местный дом отдыха. Тоже ничего. Врачи там еще раз посмотрели Настю, сказали — вроде все нормально. А как оно дальше будет — кто его знает.

А дальше все было нормально. Все было просто на удивление хорошо. Наверное, стоило мне насторожиться, что все так хорошо. Только мы не насторожились, не забеспокоились.

У Насти все нормально было. Никакие последствия не проявились. В школу ходила, училась более-менее. О том случае не вспоминала. Я думал, может, она и совсем забыла про все — ребенком все-таки была. Мы, само собой, не напоминали.

Я руку так и не вылечил, поэтому меня на работе стали потихоньку задвигать в угол. Пока совсем в архив не засунули. Я ругался с ними, ругался, а толку? Рука-то и в самом деле плохо действует.

И вот так прошло... Сколько лет? Получается, что много лет прошло... А словно в один день все пролетело. И каких-то особых подробностей сейчас не вспомню. Разве что квартиру поменяли. А больше ничего особенного и не припомню. Потому что все было так обычно. Обычно и хорошо.

Но потом все кончилось, потому что должно было кончиться. Потому что все хорошее кончается.

И начинаются такие вещи, которые запоминаются в мельчайших подробностях. Про такие вещи ты помнишь все. И рад бы забыть, а не можешь. Все всегда с тобой — слова, лица, запахи. Ничем их не вытравишь. Ничем.

2

Это было весной, в мае. Дурная вышла тогда весна. Началась рано, а потом, когда уж все порасцветало, словно передумала и дала задний ход. И в мае снова снег пошел. Никогда раньше такого не было. Довели природу. Люди кого хочешь доведут. Люди, они такие.

Я помню тот день — подхожу к дому и вижу: трава молодая вся в изморози лежит. В воздухе морозцем попахивает. Думаю — ничего себе май месяц. Это на улице. А в подъезд зашел, так сразу другое почувствовал — опять мусоропровод засорился. Такая вонь... Я нос зажал — и в лифт.

Выхожу на своем этаже. И как ноги мне перебило. Стою и пошевелиться не могу, словно парализовало. А мозгами-то еще не соображу, что ж меня так скрутило. Мозги еще не сообразили, а глаза уже увидели. Дверь в квартиру приоткрыта. Больше ничего не было, ни крови, ни выломанного замка. Просто приоткрытая дверь. Но и этого было достаточно, чтобы затормозить меня на месте. Чтобы сердце съежилось. Вспомнил я другую приоткрытую дверь. И то, что было за ней.

Секунду или две меня колотило, а потом я все же собрался, подошел к двери. Ведь могли просто забыть захлопнуть. Могли? Могли. Хотя сто раз я говорил Насте, чтобы закрывалась и запиралась на все замки. Время-то какое. Дурное время. Насте, ей тогда 16 лет было. То есть шесть лет прошло после того случая. Шесть лет спокойной хорошей жизни. Видать, больше нам не положено было. Не выписали нам больше в небесной канцелярии.

Так вот, подошел к двери. На всякий случай позвонил. Потом постучал. Потом снова позвонил — на всякий случай. Хотя уже понятно было — не ответят. Уже не было надежды, что это — просто так.

Если тебе интересно, то пистолета у меня снова не было. Так что приди я на полчаса раньше, на пятнадцать минут раньше... Что бы я смог сделать? Спасти их? Не уверен. Скорее всего, я бы смог умереть вместо нее. И это немало. И это стоило сделать. Если бы я мог, то... Да что толку сейчас об этом!

Так вот, никто не отзывался. Я открыл дверь — позвал Светлану, Настю. Снова никто не отозвался. Я прошел дальше. Иду медленно, потому что боюсь, что на следующем шаге увижу... Увижу то, чего видеть совсем не хочу.

Но увидел я только пустую квартиру. Зашел на кухню, потрогал чайник — теплый. Вроде бы пять минут назад и Светлана, и Настя здесь были. А сейчас уже нет. Но плохого-то я ничего не увидел, поэтому немного успокоился. Может, к соседке выскочили. Придут, я им выскажу все, что надо, насчет незакрытой двери... Но пусть только они сначала придут. Пусть придут.

3

Так я сидел на кухне и ждал. С кухни видно было коридор, и я бы увидел, если бы...

Минуты три я так сидел, наверное. Мозгами-то я понимал, что это всего-навсего три минуты, но вот по ощущениям... Словно три часа прошло.

Потом услышал — лифт поднимается. Я едва молиться не начал — чтоб на мой этаж. И он доехал до моего этажа. Остановился, двери открылись.

И я стал орать матом. Я в жизни так ни на кого никогда не орал, как орал тогда на Настю, на свою дочь. Я аж захлебывался этими матюгами. Они все лезли и лезли из меня, и это никак не кончалось. И я был так рад в эти секунды. Так рад.

Что хуже всего, я совсем забыл про Светлану. Я боялся за Настю. Потому что ей было всего 16. Потому что уже был этот случай дикий в ее детстве. Мне казалось, что если что и может случиться — то с ней. И я так обрадовался, когда увидел ее живой и здоровой. Так обрадовался, что из меня мат полился, как из фонтана. Я выбежал в коридор, схватил ее за плечи, трясу и все ору, ору...

И не замечаю людей, что рядом с ней. Не обращаю на них внимания. Не понимаю, кто это.

А это парни из патрульной машины. Два сержанта. И они так сразу разбежались по сторонам — один в квартиру, другой по лестничной площадке стал шарить... А Настя молчит. Смотрит мне в глаза и молчит. А позади нее — пацан этот, Дима. Одноклассник Настин. Тоже какой-то напуганный.

Я уж немного в себя пришел. Спрашиваю — что у вас тут творится? Зачем милиция здесь? Что случилось? Дверь почему не заперли? И потом уже спросил: «А мама где?»

Спросил и понял — бояться надо было за Свету. Но бояться было уже поздно.

Короче говоря, было так. Они обе были дома — Светлана и Настя. Настя уже пришла из школы, а у Светланы в то время была сокращенная рабочая неделя. Света ей сказала — иди выброси мусор. Но мусоропровод-то был забит, поэтому надо было выйти на улицу и дойти до соседнего двора, где баки стоят. Настя взяла ведро, пошла выносить мусор. Выбросила мусор, а тут этот Дима ей подвернулся. Он как раз в соседнем дворе жил. Вроде нравился он ей. Встали они во дворе и давай болтать. Минут двадцать, наверное, стояли и болтали. Потом она все-таки пошла домой. Открывает дверь, заходит в квартиру. Света ей говорит — Настя, к тебе пришли из школы. Она — кто это ко мне пришел? Школьный психолог.

И из комнаты вышел он.

4

Я вот не знаю, с чего тебе такая идея в голову пришла, что это был тот же самый гад, что и в девяносто втором году. Это, конечно, твоя работа — выдумывать всякое, но, по правде говоря, это был совсем другой человек.

Тот, в девяносто втором году, был кавказец, это я точно помню. Этот был другой. Настя говорит, он был светловолосый, очень аккуратно одетый. В костюме и галстуке. То есть его действительно можно принять за психолога... Или еще за какого-то приличного человека. Может, он и документ какой-то показал. В общем, Светлана его впустила, и он дождался Насти.