Глава 5

Вызывается обвиняемый!

В сопровождении полицейских Чарльз, встав со скамьи подсудимых, прошел по небольшому коридорчику к месту, где присягали свидетели. Спиной он почувствовал, как выкручивает себе шеи галерка, пытаясь взглянуть на него; в воздухе повисло ожидание, равное по накалу тому, которое сопровождает звезду, выходящую на сцену. Он давно боялся этого испытания, боялся, что может каким-нибудь неподобающим или унизительным образом, споткнувшись или упав, например, выдать свое состояние нервного перенапряжения публике. Но когда этот момент настал, он, напротив, почувствовал себя более собранным, более уверенным в себе, чем в начале и во время всего процесса. Оказалось, что в пронзительном свете прожекторов, направленных на него, и в сознании того, что теперь он хозяин на этой сцене, было нечто успокаивающее. Более тщеславный человек мог бы даже испытать удовольствие, пусть мимолетное, от того, что стал центром притяжения всех взоров в этом последнем смертельном поединке, где на карту поставлена жизнь. Он не был тщеславен, но был горд, с трудом мирился со своим вынужденным покорным молчанием на скамье подсудимых. Теперь по крайней мере он сможет защитить себя, как настоящий мужчина. Теперь будут разговаривать с ним, а не о нем, что было гораздо менее унизительно. Конечно, это все его дурацкая чувствительность, но он остро переживал, когда о нем говорили «подсудимый» или «Хилари». Не все ли равно, раз уж они собирались его повесить, и тем не менее это было ему неприятно.

— Возьмите Библию в правую руку, — донесся до него голос, — и повторяйте за мной…

Мёргатройд долго и мучительно обдумывал, как построить защиту, прежде чем решил окончательно, что Хилари будет вызван для дачи показаний. Риск был велик, и он прекрасно об этом знал. Единственным способом защиты было отрицать все и вся, не приводя никаких доказательств. Что бы ни заявил суду Хилари, он не сможет противоречить обвинениям прокурора; более того, его могут подвергнуть перекрестному допросу, а это будет конец. Если бы обвинение не было столь сильным, Мёргатройд отказался бы от показаний подсудимого, и крепко стоял бы на своем: «Он этого не делал, он там не был, он ничего об этом не знает» и попытался бы убедить в этом суд присяжных. Но при существующем положении дел он не осмеливался на это. Если Хилари не даст показаний, ему неминуемо присудят смертную казнь. Единственной надеждой была личность самого подсудимого, которая, быть может, раскрывшись более полно в результате его ответов на вопросы, хоть до какой-то степени нейтрализует предыдущие показания в представлении присяжных. Надежда на это была очень слабой, но в практике Мёргатройда такое случалось.

Первое впечатление было во всяком случае вполне благоприятным. Хилари не был похож на преступника. Он стоял прямо, положив руку на Библию, и повторял присягу тихим и ровным голосом. Спустя семь недель заточения и нервного напряжения щеки его слегка втянулись, лицо похудело, что придавало ему более мужественное, аскетичное выражение. Видя его сейчас, трудно предположить, что он способен на насилие и грубую страсть.

Мёргатройд посмотрел ему прямо в глаза.

— Чарльз Хилари, вы убили вашу жену?

— Нет.

Столь прямой вопрос и не менее прямой ответ, последовавшие совершенно неожиданно в самом начале допроса, должны были оказать воистину драматическое воздействие на публику и на присяжных. Защита вновь перешла в нападение. Начав допрос таким образом, Мёргатройд объявил, что его подопечному нечего скрывать от суда, и теперь ему следовало подкрепить это фактами.

Он продолжал дальше неторопливо и непринужденно задавать вопросы, позволяя присяжным спокойно их выслушать и обдумать ответы. Ему было совершенно необходимо хоть немного замедлить этот процесс, развивавшийся слишком бурными темпами. Обвинение, возможно, само того не желая, оставило у суда впечатление, что приговор был вынесен уже заранее. Мёргатройд, возможно, и проиграет дело в конце концов, но уж во всяком случае он вовсе не собирается своими руками толкать клиента на виселицу. Он хотел, чтобы суд присяжных получше познакомился с Хилари, чтобы они узнали о нем как можно больше.

Шаг за шагом он терпеливо направлял Чарльза, рассказывавшего свою длинную и волнующую историю со всеми подробностями, ничего не выпустив. Двадцать лет упорной работы на островах Карибского моря, характер этой работы, встреча с Луизой, неудавшийся брак и причина их последующей жизни врозь. Чарльз рассказал, как он снял ей квартиру на Клэндон Мьюз, о своей встрече с Кэтрин, о своих визитах и письмах к Луизе, у которой просил развода, о надвигавшемся кризисе в его отношениях с Кэтрин и их ссоре вечером накануне убийства, когда она заявила, что им следует жить вместе или расстаться. По существу, он повторял ту же версию обвинения, но с другой эмоциональной окраской. Мёргатройд продолжал расспрашивать:

— Скажите, мистер Хилари, когда мисс Форрестер заявила вечером накануне убийства, что вам следует вместе уехать и жить открыто, каково было ваше к этому отношение?

— Я был очень против.

— Почему?

— Я не был уверен в том, что смогу сделать ее счастливой при таких обстоятельствах, а кроме того, мне претила идея, что ей придется бросить свою работу из-за меня. Она уже многого успела достичь, и я гордился ею.

— Когда вы сообщили ей, что возражаете против ее предложения, означало ли это, что вы уже твердо решили не принимать его?

— Нет. В тот момент я еще ничего не решил. Я сказал Кэтрин, то есть мисс Форрестер, что попробую еще раз поговорить с женой, и что если она будет продолжать упорствовать, мы поговорим об этом еще раз.

— Значит, вопрос оставался открытым?

— Безусловно.

— Слышали ли вы мнение обвинения, что, нанося визит вашей жене, вы стояли перед выбором: избавиться от нее или потерять мисс Форрестер?

— Да, слышал, но ситуация была совершенно иной. Хотя мы и имели некоторые разногласия — я и мисс Форрестер, — мы никогда не ставили вопроса о том, что нам нужно расстаться. Мисс Форрестер хотела, чтобы мы уехали, а я понимал, что в самом крайнем случае нам придется решиться на это.

— Пришли ли вы к какому-нибудь решению, когда вновь увиделись с нею в пятницу вечером?

— Да, мы снова говорили об этом и в результате сделали вывод, что ей следует бросить свою работу, а нам — уехать во Францию и попытаться купить жилье.

— Если бы вы к тому времени убили вашу жену, вам ни к чему было бы принимать такое решение?

— Совершенно верно.

— Обдумывали ли вы ранее возможность убить вашу жену, чтобы найти выход из тупика?

— Ни разу в жизни. Мне бы и в голову не пришла подобная мысль.

— Оставив в стороне вопросы морали, могли бы вы вообще представить себе подобное решение проблем?

— Ни при каких обстоятельствах. Это было бы полным безумием. Если бы я совершил что-либо подобное, я всю последующую жизнь мучился бы раскаянием. Для меня все было бы кончено.

— Сохранить «треугольник» было бы для вас предпочтительней?

— Безусловно.

— Мистер Хилари, что вы и мисс Форрестер делали позже вечером после того, как приняли решение уехать вместе во Францию?

— Мы праздновали это событие.

— Каким образом?

— Мы пообедали в ресторане, где выпили бутылку шампанского, затем немного потанцевали.

— Вы танцевали?!

— Да.

Мёргатройд удовлетворенно кивнул головой. Он прекрасно знал, что избранная им манера допроса могла бы показаться кое-кому из ученых мужей слишком уж вызывающей, но поскольку он решил, что в данном случае защите терять нечего, подобная шокирующая тактика казалась ему вполне оправданной.

Теперь он перешел к реальному разговору, который происходил между Луизой и Чарльзом. Здесь вновь потребовалась полная беспристрастность, так как Хилари уже рассказывал полиции все в своем первоначальном заявлении, а последующие подробности должны были разуверить присяжных в том, в чем их уже удалось убедить обвинению. Сцена, разыгравшаяся в Клэндон Мьюз, была, таким образом, разыграна как по нотам, с упоминанием мельчайших деталей, дабы воспроизвести как можно более полную картину происшедшего с наибольшей пользой для установления истины. Под конец Мёргатройд коснулся довольно щекотливой темы, которую, как он думал, было совершенно необходимо вытащить на поверхность.

— Приходило ли вам когда-нибудь в голову, мистер Хилари, что вы сможете в один прекрасный день подать в суд на миссис Хилари с целью получить развод?

— Да, мне приходила в голову эта мысль.

— В вашем последнем разговоре с женой, после того как она вам вновь отказала, упоминали ли вы такую возможность?

— Да.

— Что она вам ответила?

— Она рассмеялась, сказав, что ведет себя очень осторожно и что мне не удастся получить доказательств.

— Она отрицала, что у вас могут быть основания для развода?

— Нет. Скорее я бы сделал вывод о том, что она имела отношения с другими мужчинами, но была полна решимости не афишировать их. Еще она заявила, что ненавидит меня и собирается добиться того, чтобы я был связан с нею навеки.

— И поэтому она вела столь скрытный образ жизни?

— Да, именно так я это и понял.

— Видели ли вы ее хоть когда-нибудь в обществе другого мужчины с тех пор как вы расстались?

— Однажды я видел, как она садилась в такси с каким-то мужчиной в обеденное время на Пикадилли.

— Итак, у нее были друзья-мужчины?

— Очевидно.

И вновь Мёргатройд кивнул головой, но на этот раз с напускным удовлетворением. Ему казалось совершенно необходимым коснуться этого вопроса именно в таком ракурсе, так как ни один человек на свете не мог ничего добавить к сказанному об образе жизни Луизы Хилари. И тем не менее у него не было никаких иллюзий относительно возможных последствий.

И вновь пункт за пунктом они проиграли всю версию обвинения. Чарльз подробно описал свои действия после того, как ушел от жены, и рассказал, в каком состоянии находился. Теперь, когда он признался, что на секунду чуть не поддался искушению применить насилие по отношению к Луизе, он был в состоянии более убедительно объяснить причину того, что он не мог сосредоточиться на матче в «Овале» и вынужден был солгать полицейским.

Осталось задать лишь несколько формальных вопросов.

— Вы слышали показания миссис Скотт, утверждавшей, что она видела вас в тот день после обеда выходящим из дома вашей супруги?

— Она ошибается. Меня там в то время не было.

— Вы были в это время в «Овале»?

— Да.

— Вы можете поклясться в этом на Библии?

— Клянусь.

— Чарльз Хилари, я спрашиваю вас еще раз — имеете ли вы отношение к смерти вашей жены?

— Никакого. Я абсолютно невиновен. Мёргатройд с вызовом посмотрел на присяжных и сел на место. Чарльз собрался с духом, чтобы встретить новое нападение прокурора.

По существу, перекрестный допрос оказался менее страшным, чем он ожидал. Защита осветила так много фактов, что обвинению почти нечего было делать. Сэр Фрэнсис попробовал поглубже подобраться к мотивам, повлекшим за собой губительную ложь со стороны Хилари, и подробнее остановился на скандале с Луизой. Чарльз, оставаясь на стороне незыблемой истины, продолжал рассказывать то же самое. Осложнения возникли только тогда, когда сэр Фрэнсис вернулся к попытке защиты направить следствие по другому пути.

— Мистер Хилари, вы сообщали суду, что однажды видели, как ваша жена садилась в такси с каким-то мужчиной. Мне кажется, вы упомянули время обеда. Можете ли вы описать этого человека?

— Нет, мелькнула только его спина.

— Можете ли вы предположить, кем был тот мужчина?

— Нет.

— Это был просто какой-то мужчина?

— Да.

— Не собираетесь ли вы утверждать, что садиться в такси с мужчиной во время обеда — предположим на минуту, что вы не выдумали эту историю с начала и до конца, — есть доказательство супружеской измены?

— Конечно, нет.

— Но вы же предполагали, не так ли, что ваша жена имела противозаконные связи с другими мужчинами?

— Я говорил, что она практически признавалась мне в этом.

— Пожалуйста, не уклоняйтесь от сути вопроса. Утверждаете вы или не утверждаете, что она имела противозаконные связи с мужчинами?

— Думаю, да, утверждаю, если вы считаете, что их можно назвать противозаконными.

— А как бы вы их назвали?

— Я не считаю себя вправе называть их каким-нибудь образом.

— Это, конечно же, так, мистер Хилари; однако имеете ли вы хоть малейшее представление о том, кем могли быть эти ее предполагаемые друзья?

— Никакого. Я почти не встречался с женой в течение последних двух лет и почти ничего не знаю о ее жизни.

— И все-таки вы обвиняете ее в неверности. Имеется ли у вас хоть какое-то, пусть даже самое незначительное доказательство того, что она когда-нибудь изменяла вам?

— Доказательством служит лишь ее собственное поведение.

— Уличали ли вы ее в неверности во время вашего совместного пребывания на островах Карибского моря?

— Большую часть времени я не имел ни малейшего представления о том, что она делает. Я часто бывал в отъезде.

— Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос. Уличали или не уличали?

— Нет.

— Со времени вашего возвращения в Англию имели ли вы неопровержимые доказательства того, что она когда-нибудь изменяла вам?

— Нет.

— По существу, вы пытались очернить вашу жену в наших глазах, не имея ни малейших доказательств?

Чарльз покраснел. Как мог он позволить загнать себя в угол подобным образом? Конечно же, у Луизы были друзья-мужчины, она всегда обладала повышенной сексуальностью. Трудно было себе представить, чтобы она вела затворническую жизнь все эти годы, а кроме того, она сама упоминала об этих связях.

— Итак, мистер Хилари?

— Я не пытаюсь очернить ее, я даже не думаю, что она сама имела подобный взгляд на эти вещи. Я просто хочу ознакомить вас с тем, что, по моему мнению, является фактом.

— Пытались ли вы когда-либо проверить ваши сомнения? Вы так добивались развода… Вам не приходило в голову нанять частных агентов?

— Я думал об этом, но потом отказался от слежки.

— Почему?

— По разным причинам. Сама идея шпионить за женой казалась мне не слишком привлекательной, а кроме того, в любом случае я не был уверен, что слежка увенчается успехом. И потом, я все же надеялся, что она даст мне развод.

— Ловлю вас на слове. Значит, вы не предпринимали никаких действий потому, что не верили в то, что вам удастся выяснить о ней что-либо компрометирующее?

— Это не совсем так.

— Тогда мне остается сделать вывод, что вся эта история о неверности вашей жены и о том, что вы ее видели садящейся с мужчиной в такси, выдумка с начала и до конца. Я подозреваю, что вся эта версия была выдвинута вами лишь для того, чтобы отвлечь от вас подозрение и направить его по следу какого-то несуществующего любовника.

— Я считаю, что он существует! Я не убивал ее, значит, ее убил кто-то другой!

Сэр Фрэнсис мрачно взглянул на него. — А это решит суд присяжных…

По дороге домой в машине брата Кэтрин не проронила ни слова. Суд объявил отсрочку в слушании дела… Она очень верила в Мёргатройда и в то, что его заключительная речь повлияет на решение присяжных, ведь до сих пор, ей казалось, защите абсолютно не на что было опереться. Ах, если бы они смогли хоть что-нибудь доказать, не основываясь лишь на весьма эфемерных предположениях относительно жизни Луизы! Все говорили, что Фэрей — очень ловкий адвокат; не исключено, что он предпринял все возможное, но ей бы хотелось, чтобы он больше доверял ей. Она была бы счастлива, если бы ей позволили самой раздобыть какие-нибудь доказательства, но Фэрей с самого начала дал ей понять, что чем меньше она будет принимать участия в этом деле, тем лучше, и отверг ее предложение самым решительным образом.

Она умоляла, чтобы ей разрешили дать показания в суде, но адвокаты, при мощной поддержке со стороны Чарльза, решили не делать и этого. Она, безусловно, вполне разделяла точку зрения Мёргатройда, хотя и была единственным человеком, способным подтвердить все показания Чарльза, но при этом слишком заинтересованным человеком. Любое ее заявление могло вызвать неодобрение у присяжных. У публики, кроме того, могло бы сложиться впечатление, что она принимала участие как сообщница, а это беспокоило Чарльза больше всего. Мёргатройд не отрицал, что она в силах произвести самое выгодное впечатление на присяжных; возможно, настолько выгодное, что они воспримут ее как именно тот тип женщины, ради которой можно решиться и на убийство. Разумно ли, рассуждал он, так выставлять себя напоказ? Кэтрин не была с ним согласна. А не покажется ли им странным, даже зловещим, что она не стала давать свидетельских показаний в поддержку своего любовника?

Итак, решение было принято, и вряд ли Мёргатройд изменит его сейчас. Может, действительно было лучше предоставить все дело Чарльзу — его одиночество могло вызвать симпатию. Он вел себя молодцом, давая Мёргатройду ясные и продуманные ответы на все вопросы, не уклоняясь и не делая театральных жестов. Конечно, поведение этого ужасного Фрэнсиса Дьюка вызывало у Чарльза вполне справедливое негодование, но он не мог навредить себе этим. Казалось совершенно невозможным, что присяжные подвергнут сомнению хоть одно его слово… Должны же они понимать, что Чарльз невиновен, что он просто попал в ловушку. И завтра они объявят об этом… Страшно подумать, что они могут принять и другое решение…

Заключительная речь сэра Фрэнсиса на следующий день в суде звучала почти патетически.

— Обвинение, — начал он, — не жаждет победы, оно жаждет справедливости, основанной только на фактах. И если факты не смогли убедить вас, уважаемые присяжные, если у вас осталась хоть малейшая тень сомнения, тогда во исполнение своего долга и, я уверен, во исполнение своего собственного желания, вы объявите подсудимого невиновным. Позвольте мне вновь остановиться на этих фактах…

Холодно и бесстрастно он перечислил пункты, на которых зиждилось обвинение: отчаянное положение подсудимого накануне убийства, исход разговора с женой, сознательное введение суда в заблуждение, отсутствие четкого алиби, опознание.

— Подсудимый заявил, что когда он отправился на встречу с женой, у него не было намерения убивать ее, так как в случае ее отказа он собирался уехать за границу вместе с любовницей. Возможно, это правда. Но вам, леди и джентльмены, предстоит решить, думал ли он о поездке с любовницей во время своего разговора с женой. Он говорил о своем нежелании решиться на этот шаг. Не было указания на такое решение и в его письме — скорее, наоборот. Если вы помните, он пишет о том, что попал в тупик. Разве не вполне вероятно, а может быть, даже полностью ясно в свете приведенных доказательств, что в самый напряженный момент разговора с женой он думал о ней как о единственном и непреодолимом препятствии на своем пути и, будучи разъярен, избавился от него раз и навсегда?

Вы слышали, как он объяснил свою ложь полицейским. Он сказал, что, будучи невиновен, он все равно ощущал нависшую над собой опасность. Задайте себе вопрос, естественная ли это реакция невиновного человека, в особенности того, который заявил вам, что, по его убеждению, у его покойной жены были тайные связи с любовниками? Не было ли более естественным в такой ситуации поинтересоваться, кто мог совершить подобное злодеяние, чем предполагать, что, найдя единственное написанное им письмо и судя по минутному побуждению, которое, по его словам, ему удалось в себе подавить, мы предъявим ему обвинение?!

Что же до мифических любовников Луизы Хилари, то вы, очевидно, обратили внимание, что защита не привела ни единого факта в доказательство их реальности. Все, чего достигла защита, сводится к подозрениям, бросающим тень на образ жизни покойной. И в данный момент, так же как и в начале процесса, Хилари остается единственным подозреваемым в этом деле. У вас в целом могло создаться впечатление, что обвиняемый, дав свидетельские показания, полностью обелил себя. Не забывайте о том, что подсудимый является высокообразованным человеком, а умение создать впечатление невиновности не следует отождествлять с истинной невиновностью. Хилари — далеко не первый убийца, проявляющий такой артистизм. Вы сможете, безусловно, прийти в результате к своему собственному решению, но в конечном итоге истину защитят факты. Свидетельские показания опознавшей обвиняемого миссис Скотт хотя и подвергались сомнению со стороны защиты, но от этого отнюдь не потеряли своей весомости. Она ни разу не пошла по пути преувеличения виденного, ни разу не взяла своих слов обратно. Она добровольно явилась, чтобы дать свое описание виденного ею мужчины, как только ей предоставилась такая возможность, и без всякого принуждения или посредничества со стороны полиции. Ее описание, хотя и весьма приблизительное, вполне соответствует внешности обвиняемого. Она не сделала ни малейшей попытки сказать больше, чем видела на самом деле; она честно призналась, что имеет о нем мимолетное впечатление. Но самое мимолетное впечатление может сохраниться в памяти навсегда подобно моментальному снимку, навечно запечатленному на пленке. Верность этого впечатления подтвердилась дальнейшими фактами. Никогда ранее не видевшая обвиняемого, за исключением того случая, когда он покидал дом жены, никогда ранее ничего не слышавшая о нем и не ознакомленная с его фотографией, она сразу же опознала его, выбрав из двенадцати стоявших рядом мужчин. Результаты подобного опознания, по мнению обвинения, должны оказать весьма ощутимое влияние на решение судей.

Итак, господа присяжные заседатели, никакие соображения, продиктованные состраданием или чувством симпатии к личности обвиняемого, не могут повлиять на вас во время исполнения вашего долга. Если у вас имеются хоть малейшие сомнения в том, что Чарльз Хилари действительно задушил свою жену, он немедленно должен быть выпущен на свободу. Если же, взвесив все факты, вы придете к заключению, что, ослепленный своей страстью к любовнице, он свел свои счеты с женой, тогда вашим неотъемлемым долгом станет необходимость свести счеты с Хилари.

С этими словами он сел на место. Кэтрин взглянула на Чарльза, не в силах заставить себя улыбнуться. Ужас застыл на ее лице.

— Достопочтенные судьи!

Мёргатройд опять встал, чтобы произнести свое последнее слово, повернувшись лицом к встревоженной публике и присяжным, к разуму и рассудку которых он еще раз пытался воззвать.

— Господа присяжные, я не собираюсь ни в коей мере разуверять вас в том, что обвинение представило весьма веские аргументы в этом деле, или заставить сделать вывод, что его задача оказалась чересчур легкой. Случай, с которым мы имеем дело, не относится к числу ординарных, где одно доказательство выступает против другого. Жизнь Чарльза Хилари грозит оборваться из-за того, что его обвинили в преступлении, которого он не только не совершал, но о котором он даже и не подозревал вовсе, что делает задачу суда еще более сложной. Весьма редкий случай, чтобы обстоятельства складывались таким образом и в таком количестве против одного человека. До последнего момента самой главной уликой, выдвинутой против обвиняемого, являются, безусловно, показания миссис Скотт. Позвольте мне сразу же уверить вас в том, что ее положительные намерения ни в коем случае не подвергались, не подвергаются и сейчас хоть малейшей тени сомнения. Мы вполне допускаем, что она действительно видела какого-то мужчину, выходящего из дома на Клэндон Мьюз третьего июня в половине четвертого, и что этот мужчина внешне весьма походил на обвиняемого. Она вполне искренне верит в то, что это и был обвиняемый. Мы вполне допускаем, что именно этот мужчина и был, по всей вероятности, убийцей Луизы Хилари. Но мы решительно отвергаем вывод о том, что этот мужчина был Чарльзом Хилари, и утверждаем, что миссис Скотт совершила ошибку. Давайте попробуем разобраться, как и почему сия достойная женщина могла впасть в столь нелепое заблуждение… Все, что я могу сделать в теперешней ситуации, достопочтенные судьи, это предложить вашему вниманию некую версию, причем версию столь правдоподобную, что она, безусловно, должна заронить тень сомнения в ваши умы. Давайте на мгновение вернемся к самому существенному моменту в показаниях миссис Скотт. Она пришла в полицейский участок на Гейт-стрит, как вы помните, чтобы поделиться своим зрительным впечатлением о лице человека, которого видела мельком. Она знала, что ее попросят по возможности указать на этого человека, которого она видела всего один раз в жизни. Поэтому на самом деле, выбирая из двенадцати лиц, она попыталась найти знакомое ей лицо — лицо, которое ассоциировалось в ее памяти с человеком, выходящим из дома на Клэндон Мьюз.

Теперь обратите, пожалуйста, на этот факт особое внимание. Следует вспомнить о том, что Чарльз Хилари не был совершенно незнакомым человеком для обитателей Клэндон Мьюз. Он и раньше несколько раз бывал там, а не только в злополучную пятницу: в первый раз, когда снимал этот дом, а впоследствии — когда несколько раз заходил к жене, чтобы попытаться добиться развода. Миссис Скотт ведь сама говорила, что проходит по этой улице каждый день по пути в магазины. Она сообщила нам также, что не припоминает, чтобы она видела мистера Хилари ранее, до злополучного дня третьего июня, но не случилось ли так, что именно в этом и кроется причина ее ошибки? Я думаю, вы должны согласиться со мной: нам гораздо легче бывает запомнить контуры чужого лица, чем зафиксировать обстоятельства, при которых мы его видели. Не можем ли мы вследствие этого предположить, что миссис Скотт проходила по этой улице и видела Чарльза Хилари выходящим из дома раньше, а не в тот самый день, когда случилось убийство?! А если такое предположение верно, тогда то, что имело место на опознании, уже не является столь неопровержимой уликой против Хилари. Миссис Скотт, повторяю, искала лицо, ассоциировавшееся в ее памяти с человеком, выходящим из дома на Клэндон Мьюз, а не с кем-либо еще. И если среди этих двенадцати она не увидела лица убийцы, а увидела лицо Чарльза Хилари, не выбрала ли она со всей неизбежностью именно это лицо — знакомое ей, виденное однажды при аналогичных обстоятельствах и в общих чертах похожее на лицо убийцы?… По версии, предложенной мною, и по моему глубочайшему мнению, именно это и случилось в действительности.

Уважаемый суд присяжных! Мне трудно преувеличить всю ненадежность и опасность подобного опознания по памяти. В архивах суда содержится не один пример аналогичных случаев опознания, сделанных из самых добрых побуждений, но которые в конечном итоге оказывались ошибкой. Небезызвестный Оскар Слэйтер лучшие годы своей жизни мостил булыжные мостовые в городе Питер-хеде после того как многочисленные свидетели опознали в нем убийцу пожилой леди. Теперь установлено, что он был невиновен, а свидетели ошибались. Некоего Адольфа Бека вполне определенно опознала как преступника дюжина различных свидетельниц, хотя в конечном итоге следствие убедительно доказало, что им был совсем другой человек. Насколько же менее охотно в таком случае согласились бы мы признать результаты теперешнего опознания, совершенного всего одной свидетельницей, принять его за основу и, опираясь в основном на него, обречь подсудимого на страшную, неотвратимую казнь?!

Мёргатройд замолчал на секунду, с удовлетворением убедившись, что внимание присяжных приковано к нему, затем продолжал в том же духе:

— Уважаемые леди и джентльмены! Теперь, когда истинная ценность этого опознания рассмотрена нами в ее подлинном значении, процесс по обвинению Чарльза Хилари приобретает совершенно иную окраску. С чем же мы теперь остаемся?