1. МИСТЕР И МИССИС КОНРОЙ У СЕБЯ ДОМА

Гнилая Лощина приняла весть о женитьбе Гэбриеля Конроя так, как и следовало ожидать от поселка, прославленного своей откровенностью и прямотой. О недавнем бессовестном флирте Гэбриеля с миссис Маркл, по счастью, мало кто знал, и главное возражение сводилось к тому, что, во-первых, невеста из чужих краев, а значит, личность подозрительная и, во-вторых, что, женившись, Гэбриель не сможет выполнять свои благотворительные обязанности в прежнем объеме. Стремительность его романа никого особенно не удивила — в калифорнийском климате урожай быстро следует за посевом, — а получившая широкую известность история о том, как он спас эту женщину во время катастрофы в Черном каньоне, служила достаточным объяснением его успеха. Следует, впрочем, заметить, что Гнилая Лощина осталась при своем сумрачном недоверии к светским дамам. Обитатели поселка по-прежнему стояли на том, что заведенный у них порядок жизни — лучший из всех, какие ведало на своем веку человечество, и что им, людям простецким и задушевным, всякие там утонченности и финтифлюшки ни к чему.

Допускаю, что некоторые обитатели Гнилой Лощины завидовали Гэбриелю. Не то чтобы они признавали, что Гэбриель оказался более храбрым, сильным и предприимчивым, чем они. Нет, но они считали, что ему «пофартило», что случай помог ему выдвинуться при обстоятельствах, при которых каждый из них сумел бы отличиться с не меньшим успехом.

— Подумать только! — сказал Джо Бриггс. — Ведь так хотелось мне пойти в каньон в тот самый день, игру, правда, жаль было бросать, карта сильно шла, а этот Гэбриель поплелся туда ни с того ни с сего, зачем — и сам толком не знал, и — здравствуйте! — хватил раз кайлом и откопал себе прехорошенькую жену.

— Так оно в жизни и бывает, — откликнулся Баркер, — вся сила в удаче. Взять, к примеру, Си Дадли. Карманы полны денег, до того хочет остепениться, что завтра едет в Сакраменто промышлять себе жену. Что ж, мало он бывал в этом каньоне? Скажи, хоть раз прорвалась при нем плотина? Ни разу! А возьми случай со мной! Когда на прошлой неделе фиддлтаунский дилижанс слетел с обрыва на Сухом Ручье, кто, как не я, бросился в воду первым, обрезал постромки у лошадей, взломал дверь и спас пассажиров. И кого я нашел в дилижансе? Шестерых китайцев — провалиться мне на этом месте! — и бродягу-мексиканца! Вот она, моя удача!

Свадьба потребовала некоторой подготовки. Согласие Олли получить было нетрудно. Ловчее хода, чтобы населить миссис Маркл, нельзя было даже придумать! Незнакомка была настоящей воспитанной леди, она была одинокой, без родных и без друзей, она с радостью приняла предложение Гэбриеля после того, как миссис Маркл оказалась столь привередливой, — все это нравилось девочке, взывало к ее чувству справедливости, отвечало владевшей ею жажде мести. При всем том Олли не могла ответить себе на один простейший вопрос: нравится ей ее будущая невестка или нет? Она была мила с ней, добра, как видно, любила Гэбриеля; и все же внутреннее чувство подсказывало девочке, что миссис Маркл была бы лучшей женой для ее брата; за это, с чисто женской непоследовательностью, она ненавидела миссис Маркл еще пуще. Возможно, в глубине души девочка испытывала также некоторую горечь от того, что предпринятое ею сватовство завершилось столь плачевно.

Надо думать, что бывшая миссис Деварджес не сообщила никому, кроме своего адвоката, что прибыла в поселок под именем Грейс Конрой. Что именно она доверила этому джентльмену и все ли свои секреты ему открыла, ведал только он один. Как бы там ни было, он строго хранил тайну, и известие о том, что она предпочитает не судиться с Гэбриелем, а сочетаться с ним браком, принял со снисходительной улыбкой человека, привыкшего думать, что от женщин можно ожидать всего на свете.

— Поскольку вы таким образом вступаете в законное владение землей, полагаю, что в ближайшее время мои услуги вам не понадобятся, — невозмутимо сказал он, застегивая пуговицу на своем жилете.

Не знаю, откуда это стало известно, но люди утверждают, что господа Деварджес слегка покраснела, чуточку вздохнула и сказала: «Надеюсь, что нет!»— с такими искренними интонациями в голосе, что адвокат не поверил своим ушам.

В какой мере был посвящен в ее тайну будущий супруг, сказать трудно. В течение своего короткого жениховства он не без гордости отзывался о ней, как о «вдове знаменитого доктора Деварджеса»; то, что он был близко знаком с ее покойным супругом, в известной мере извиняло в глазах общественного мнения импровизированность этой женитьбы.

— Подумайте, какой хитрец! — воскликнула Сол, ведя интимную беседу с миссис Маркл. — Толковал столько времени о своих страданиях в Голодном лагере, а про то, что завел там шашни с вдовой одного из страдальцев, — ни словечка! То-то он был всегда такой странный. Вы-то, добрая душа, знай твердили, что он застенчив, а его просто совесть мучила. Я вам никогда не говорила об этом, миссис Маркл, а ведь я давно приметила, что Гэйб никогда не смотрит прямо в глаза.

Дерзкий на язык собеседник, конечно, легко возразил бы, что, поскольку мисс Сара косит на оба глаза, взглянуть ей прямо в глаза практически невозможно; зато эта достойная молодая женщина и не вела доверительных разговоров с дерзкими собеседниками.

Однажды — это было примерно через месяц после свадьбы Гэбриеля — миссис Маркл, покормив ужином жильцов, коротала время одна в своей гостиной, как вдруг дверь распахнулась и вошла Сол. Был воскресный вечер; свой краткий отдых Сол провела, сплетничая с соседками, а также (как утверждал все тот же дерзкий на язык персонаж, о котором было упомянуто) пикируясь и флиртуя с неким юным обитателем Гнилой Лощины.

Миссис Маркл молча ждала, пока ее служанка снимет свою гигантскую соломенную шляпу с низкой тульей, украшенную образцами тропической флоры. Когда же Сол столь же медлительно принялась складывать неслыханных размеров шаль, переносившую воображение в совсем иную климатическую зону, терпение ее хозяйки истощилось.

— Ну, Сол, что ты там слышала о молодых?

Сол не спешила с ответом, зная, что, придерживая его, повышает вдвое ценность добытых сведений; с чутьем первоклассного актера она даже сделала вид, что не вполне поняла, о чем ее спрашивают. Когда миссис Маркл повторила свой вопрос, Сол залилась насмешливым хохотом:

— Уж простите, что я смеюсь! Вы спрашиваете про молодых, а ей добрых сорок лет.

— Ну что ты, Сол? — возразила миссис Маркл тоном мягкого укора, однако не без некоторого удовольствия в голосе. — Этого быть не может.

— Не может?! — воскликнула Сол, задохнувшись от негодования и хлопнув себя по коленкам. — Конечно, с пудрой, да с привязной косой, да со всякими там штучками кое-кого она, может, и одурачила, но только не меня! Нет, Сью Маркл! Если бы я не жила в одном доме с женщиной тридцати трех лет от роду, у которой — разрази меня всевышний, если я вру! — шея и руки, как у шестнадцатилетней девочки, тогда я, может, и не разгадала бы сорокалетнюю красотку. Нет, Сол Кларк пока еще не совсем ослепла!

Слегка зардевшись под действием столь грубой лести, миссис Маркл продолжала свои расспросы:

— Некоторые говорят, что она недурна собой?

— Что одному здорово, другому — смерть! — сказала наставительно Сол. Она расстегнула пряжку широчайшего бархатного пояса, отчего ее фигура сразу много потеряла в изяществе.

— Как же они живут? — спросила миссис Маркл, помолчав и принимаясь снова за отложенную было штопку.

— Как живут? А так, как я вам и говорила. Любви там никакой и в помине нет. Он, по-моему, уже жалеет, что женился. Она все захватила в свои руки, всем командует. Чего только не выделывает! Заставила этого несчастного Гэйба искать золото возле самого дома; он, дурень, и рад, забросил свой прииск и роется на холме, копает какие-то ямки, чтобы ее ублажить, а она все равно недовольна. Хотите — верьте мне, Сью Маркл, хотите — нет, а у них неладно. Да к тому же эта девчушка Олли…

Миссис Маркл быстро подняла голову и снова отложила в сторону свою работу.

— Олли! — повторила она с волнением в голосе. — Бедняжка Олли!.. Что с ней случилось?

— Ну, — сказала Сол, негодующе тряхнув головой, — никогда не пойму, чем взяла вас эта нахальная девчонка, когда у вас дома собственная дочь растет. А уж важность на себя напускает — дальше идти некуда! Месяц носу сюда не показывала, а за день до свадьбы вдруг встречает меня и говорит: «Сол, можешь передать миссис Маркл, что мой брат женится на настоящей леди и провинциалкам у нас в доме теперь делать нечего». Так и сказала. А ведь ей девяти лет нету! Слыхали вы что-нибудь подобное!

К чести так охотно критикуемой нами слабой половины человечества следует сказать, что миссис Маркл пропустила обиду мимо ушей и снова сказала:

— Так что же все-таки с Олли?

— А то, — ответила Сол, — что ребенка выживают из дома; а Гэйб — бесхарактерный подлый человек — не хочет в это дело вмешиваться. Я повстречала Олли сегодня в лесу, девочка была в слезах.

Миссис Маркл переменилась в лице, и ее черные глаза зловеще сверкнули.

— Ну, дайте мне только добраться… — начала было она, но потом замолчала и взглянула на собеседницу. — Сол, — промолвила она в сильном волнении, — мне нужно повидаться с девочкой.

— Чего?

Эго слово на языке Сол могло означать все на свете и таило в себе большое и важное содержание. Миссис Маркл правильно поняла, что именно хотела спросить Сол, и повторила:

— Олли! Я должна повидать ее немедленно.

— Кого? — спросила Сол на том же языке.

— Здесь, — ответила миссис Маркл, — или в любом другом месте. Разыщи-ка ее, и поживее!

— Она к вам не пойдет.

— Значит, я сама пойду к ней, — заявила миссис Маркл властно и решительно, кладя тем самым конец спору, и в сердцах отправила Сол на кухню домывать грязную посуду.

Даже если доклад Сол о Конроях и был правдив, проверить справедливость ее слов пока еще никому не удалось. По общему мнению всех холостяков Гнилой Лощины, молодожены были счастливы и довольны донельзя. Разве им не выпало редкое счастье свить свое гнездышко в прелестнейшем уголке земного шара? Кое-кто утверждал, правда, что навещавшие Конроев гости были сплошь мужчины, но это легко объяснялось большим процентом мужчин в поселке. Говорили также, что все эти гости, как один, были без ума от миссис Конрой, но чего другого можно было ожидать от холостяков? А то, что Гэбриель копал какие-то дурацкие ямки по всему холму возле дома и на время забросил свой скромный прииск, тоже казалось не столь уж удивительным: женившись, он вправе был попытать счастья на новом месте.

Через несколько дней после описанных выше событий Гэбриель Конрой сидел один у очага в своем новом доме, куда переселился после женитьбы в угоду общественному мнению и вкусам миссис Конрой. Дом был большой, несколько вычурный в архитектурном отношении; недешевый и, пожалуй, менее удобный для жилья, чем тот, с которым читатель имел случай ранее познакомиться. Дом был приобретен в кредит, оказанный Гэбриелю как женатому человеку; Гнилая Лощина была заинтересована в приросте населения и поощряла браки и всяческое семейное обзаведение, даже идя при этом на некоторый коммерческий риск. В новом доме, помимо жилых комнат, имелась еще парадная гостиная, в которой в данный момент блистала миссис Конрой; она принимала нескольких джентльменов, и, очарованные ею, они засиделись сегодня допоздна. Когда веселый разговор умолк и последний из назойливых кретинов покинул дом, миссис Конрой прошла в семейную гостиную. В комнате царил полумрак, Гэбриель еще не зажигал свечи; он сидел в излюбленной позе на обычном своем месте перед огнем.

— Ты здесь? — весело промолвила миссис Конрой.

— Да, — ответил Гэбриель, подняв голову и поглядев на нее, как всегда, очень серьезным взглядом.

Подойдя к своему супругу и повелителю, миссис Конрой со смелостью, какую дает женщине законный брак, провела по волосам Гэбриеля изящными, чуть хищными пальчиками. Он взял обе ее руки в свои и пожал с ласковым, но несколько недоуменным видом, который привел ее в сильнейшее раздражение. Она немедленно высвободила руки.

— Почему ты не вышел к нам в залу? — спросила она, глядя на него испытующе.

— Мне сегодня не хотелось, — ответил Гэбриель очень спокойно. — Я видел, что ты легко обойдешься и без меня.

Ни в тоне, ни в поведении его не было ни капли горечи или задетого самолюбия; тщетно поискав в его взгляде каких-либо следов ревности, миссис Конрой была вынуждена признать, что тихий степенный человек, сидевший перед ней, полностью чужд всем этим переживаниям. Смутно почувствовав недовольство жены, Гэбриель протянул руку, ласково обнял ее за талию и привлек к себе на колени. Но то, как он это сделал, столь очевидным образом обнаружило его жалость к ней как к физически и морально слабому созданию, жест был столь профессиональным («словно больного утешает», — подумалось миссис Конрой), что ее раздражение ничуть не утихло. Она вскочила с его колен и села на стул по другую сторону очага. Терпеливо, с неизменной снисходительностью Гэбриель дал ей поступить по-своему.

Миссис Конрой не стала дуться на мужа, как поступила бы другая женщина на ее месте. Она лишь улыбнулась страдальческой улыбкой, от которой морщинки протянулись у нее от ноздрей к уголкам рта, и ущипнула себя за кончик тонкого прямого носика. Потом, глядя на огонь, она спросила:

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Да, пожалуй, что и так.

Оба замолчали, глядя на огонь.

— Ты ничего не нашел на холме? — спросила наконец миссис Конрой раздраженным голосом.

— Ничего, — ответил Гэбриель.

— Ты прошел оба склона? — нетерпеливо спросила женщина.

— Сверху донизу.

— И ничего не нашел?

— Ничего, — сказал Гэбриель. — Ровным счетом ничего. То есть я хочу сказать, — добавил он со своей обычной обстоятельностью, — ничего такого, о чем стоило бы говорить. Золото, если оно только там есть, должно лежать ниже, в овраге, где я уже пробовал рыть раньше. На склонах я искал его, просто чтобы угодить тебе, Жюли, ты ведь знаешь, это была твоя прихоть, — сказал Гэбриель с легчайшим укором в голосе.

Страшная мысль мелькнула у миссис Конрой. А что, если доктор Деварджес ошибся? Что, если он составил свою карту в безумии или в бреду? А может, Рамирес нарочно обманул ее? Так неужели после всех ее мук ей не достанется в жизни ничего, кроме этого сидящего перед ней человека, который к тому же не любит ее, как любили ее все другие мужчины? От этой пугающей мысли миссис Конрой совсем растерялась. Она начинала понимать, что любит Гэбриеля, и это повергало ее в отчаяние. С непривычным ощущением покорности и зависимости она взглянула на мужа умоляющими глазами и сказала:

— Да, это была прихоть, милый, пустая прихоть. Она миновала. Не сердись.

— Я не сержусь, — спокойно возразил Гэбриель.

Миссис Конрой вздрогнула, как от удара.

— Мне показалось, что у тебя огорченный вид, — сказала она, помолчав.

— Я другим огорчен. Я думал об Олли, — сказал Гэбриель.

Есть предел терпению даже у растерянной и напуганной женщины.

— Ну, конечно, — резко откликнулась она. — Олли, Олли и еще раз Олли. Я и забыла, что только она одна у тебя на уме.

— Я думал о ней, — сказал Гэбриель все с тем же спокойствием, от которого можно было сойти с ума. — И сдается мне, что раз у тебя с Олли дружбы не получается, лучше вам жить врозь. Дальше так нельзя, Жюли, дальше так нельзя. А самое горькое то, что Олли стало жить еще хуже, чем прежде.

Миссис Конрой сидела с побелевшим лицом и грозно молчала. Мистер Конрой продолжал свою речь:

— Я всегда мечтал послать Олли в пансион, но теперь она не хочет ехать. Она ведь дурочка, Олли, ей не хочется со мной расставаться, и я тоже, дурень, не хочу, чтобы она уезжала. Значит, остается только один выход…

Миссис Конрой повернула голову, пристально поглядела на мужа своими серыми глазами, но ничего не сказала.

— Тебе нужно на время уехать от нас, — продолжал Гэбриель все тем же ровным голосом. — Я слышал, что есть такой обычай: после свадьбы жена уезжает навестить свою мать. Правда, у тебя нет здесь родных, — сказал Гэбриель задумчиво, — так что ты не можешь к ним поехать. Но ты говорила на днях, что у тебя есть какое-то дело во Фриско. Вот и отлично. Ты съездишь туда на два-три месяца, а за это время мы с Олли что-нибудь придумаем.

Гэбриель был, наверное, единственным человеком на свете, от которого миссис Конрой способна была выслушать столь оскорбительное предложение, не дав обидчику резкий отпор. Она лишь повернула к огню свое окаменевшее сразу лицо и горько рассмеялась.

— Почему же только на два-три месяца? — спросила она.

— Если ты не против, можно и на четыре, — сказал Гэбриель, — у нас с Олли останется лишнее время, чтобы уладить наши дела.

Миссис Конрой поднялась со стула и все с тем же окаменевшим лицом подошла к мужу.

— А что, — сказала она, как-то сразу охрипнув, — что, если я не пожелаю уехать?

Гэбриель ничего не ответил; судя по выражению его лица, он считал, что раз решение вопроса доверено женщине, ожидать от нее можно чего угодно.

— А что, — продолжала миссис Конрой хриплой скороговоркой, — а что, если я прикажу тебе вместе с этой девчонкой самому отсюда убраться? А что, — тут она перешла на пронзительные дискантовые ноты, — а что, если я вас обоих выкину из этого дома, из моего собственного дома, сгоню с этой земли, с моей собственной земли? А? Что тогда? Что тогда?

Она кричала теперь во весь голос и молотила своей сухощавой ручкой по плечу Гэбриеля, тщетно пытаясь вывести его из неподвижности.

— Ну, конечно, конечно! — успокоительно сказал Гэбриель. — Кажется, кто-то стучится к нам, Жюли, — добавил он, медленно вставая и направляясь в прихожую. Он уловил заглушенный воплями миссис Конрой стук в дверь. Отодвинув засов, он обнаружил стоявших у самого порога Олли и Сол.

Не трудно будет догадаться, что первой из троих, кто обрел дар речи — этот благословенный дар божий, — была Сол.

— Мы здесь уже добрых пять минут стучимся в дверь, — сказала она, — а на таком холоде это все равно что час. А я и говорю себе: «Сол, да что же ты творишь такое? Люди только что поженились, на дворе ночь, а ты ломишься к ним, нарушаешь, можно сказать, их священное уединение!» Да и отвечаю себе: «А все потому, что для дела ты здесь, а если бы без дела пришла, тогда тебе, Сара Кларк, и оправдания бы не было никакого». А пришла я к вам потому, миссис Конрой, что ребенка надо было домой проводить. — С этими словами Сол стремительно прошла в семейную гостиную. — И вот…

Она смолкла. В гостиной никого не было. Миссис Конрой исчезла.

— А мне-то почудилось, будто я слышу…

Сол была явно растеряна.

— Это Гэйб сам с собой разговаривал, — соврала Олли с безошибочным женским тактом. — Я так ведь и сказала тебе, Сол. Спасибо, что проводила меня до самого дома. Спокойной ночи, Сол.

С проворством, от которого восхищенный Гэбриель буквально задохнулся, она подвела обомлевшую Сол к двери и выставила ее раньше, чем та успела что-либо еще сказать. Потом вернулась в комнату, не спеша сняла с себя шляпку и шаль и, взяв брата за руку, подвела его к прежнему месту у очага. Пододвинув низкую скамеечку, она уселась напротив и, опершись на колени Гэбриеля — это была ее любимая поза, — ухватила его снова за руку; а потом, поглаживая эту гигантскую руку своими загорелыми пальчиками и глядя брату прямо в глаза, сказала:

— Славный мой старина Гэйб!

Улыбка, мгновенно расцветшая на меланхолическом лице Гэбриеля, должно быть, разгневала бы миссис Конрой еще сильнее, чем его недавние речи.

— Что у вас тут приключилось, Гэйб? — спросила девочка. — Что она тебе говорила, когда мы вошли?

Речь миссис Конрой, равно и ее странное поведение вылетели у Гэбриеля из головы в ту же минуту, как вошла его сестра. Полный смысл происшедшего он так и не уяснил себе до конца.

— Позабыл, Олли, — сказал он, заглядывая в задумчивые глазки сестры. — О чем-то она тут толковала… немножко была расстроена… вот и все.

— Но почему же она сказала, что наша земля — ее земля, и наш дом — тоже ее дом? — настаивала девочка.

— Женатые люди, Олли, — сказал Гэбриель небрежным тоном человека, досконально изучившего все тонкости супружеской жизни, — женатые люди шутят на свой лад, по-своему. Пока ты не замужем, тебе не понять. «Все, чем владею, тебе вручаю», — вот эти слова она и имела в виду, ничего больше. «Все, чем владею, тебе вручаю». Ну как тебе показалось в гостях? Весело было?

— Весело, — ответила Олли.

— Скоро тебе и здесь будет весело, Олли, — сказал Гэбриель.

Олли обратила недоверчивый взор прямо к двери, которая вела в спальню миссис Конрой.

— Вот именно, Олли, — сказал Гэбриель. — Миссис Конрой решила поехать во Фриско, повидать друзей. Она твердо решила поехать, и отговаривать ее теперь бесполезно. Видишь ли, Олли, есть такая мода, что, когда люди поженятся, жена уезжает погостить у друзей, потому что они первое время без нее очень тоскуют. Тебе этого, конечно, не понять, поскольку ты не замужем, но так принято у всех женатых людей. Так полагается. Поскольку она настоящая леди и воспитана, как говорится, по-модному, то и приходится ей, хочешь не хочешь, этой моде угождать. Она пробудет во Фриско месяца три, а может быть, и все четыре. Сколько по моде точно требуется, я сейчас не помню. Но ехать ей придется.

Олли бросила на брата проницательный взгляд.

— А она не из-за меня уезжает, Гэйб?

— Господи боже, конечно, нет! Откуда у тебя такие мысли, Олли? — воскликнул Гэбриель с притворным удивлением. — Разве ты не заметила, как она привязалась к тебе за последнее время? Вот только что она спрашивала о тебе, беспокоилась, почему тебя нет.

Словно в подтверждение слов Гэбриеля и к вящему его изумлению, дверь спальни миссис Конрой отворилась, и сама она с очаровательной улыбкой и сияющим взором — веки у нее, правда, были чуточку покрасневшими, пробежала через гостиную прямо к Олли и чмокнула ее в пухлую щечку.

— Так я и подумала, что слышу твой голосок, и хоть улеглась уже, — с веселым, чуть извиняющимся видом она оглядела свой изящный ночной наряд, — решила встать и проверить, ты ли это. Где же ты пропадала, гадкая моя девочка? Разве ты не знаешь, как я ревную тебя к миссис Маркл? Сейчас ты мне все про нее расскажешь. Пойдем ко мне. Сегодня мы с тобой будем спать вместе, и братец Гэйб не узнает, о чем мы будем секретничать. Не правда ли? Ну пойдем!

Не успел удивленный Гэбриель опомниться, как она утащила оторопевшую, но широко улыбающуюся девочку к себе в спальню, оставив его одного в комнате. Когда, немного погодя, Олли высунула кудрявую головку, насмешливо крикнула: «Спокойной ночи, старина Гэйб!»— хлопнула дверью и заперла ее на задвижку, Гэбриель испытал новый приступ удивления, смягчаемый, правда, тем, что с этой минуты он более не беспокоился за девочку.

Подобно каменному истукану стоял он перед очагом. Как мог он так ошибиться? Как мог принять всерьез притворный гнев миссис Конрой? А Олли? Неужели и она притворялась, когда говорила, что терпеть не может его жену? Ответ на эти сложные и многоразличные вопросы был только один — женщин не поймешь! «Да, странные существа женщины, — бормотал Гэбриель, пробираясь в маленькую уединенную комнатку, предназначенную в их доме для Олли. — Не мне в них разбираться, нет у меня такого таланта!» Размышляя по этому поводу, отчасти чувствуя свою вину, отчасти испытывая облегчение, он лег спать.

2. СОКРОВИЩЕ НАЙДЕНО, ПОТОМ УТРАЧЕНО

Поскольку до нас не дошло ни слова из ночной беседы Олли с ее невесткой, мужской половине моих читателей придется довольствоваться истолкованием дальнейшего поведения обеих собеседниц в духе приведенной выше сентенции Гэбриеля. Что касается моих читательниц, к неизменному беспристрастию которых, а равно и всегдашнему снисхождению к слабостям человеческим я взываю на этих страницах, то они, я уверен в этом, уже все поняли и так. Ни одну из них, конечно, не удивит, что наутро Олли и миссис Конрой были в неразрывной дружбе и что Гэбриелю непрестанно доставалось то от одной из них, то от другой, чего он, без сомнения, и заслуживал.

— Ты дурно заботишься о Жюли, — заявила однажды брату Олли, лишая себя для беседы с ним на целые пять минут общества миссис Конрой.

Гэбриель удивленно раскрыл глаза.

— Я мало бываю дома последнее время. Но ведь это только потому, что не хочу вам надоедать, — извиняющимся тоном сказал он. — Должно быть, ты имеешь в виду, Олли, что припасы на исходе. Я столько времени потратил на эту жилу на холме, что совсем запустил прииск; за последние дни не намыл ни крупинки золота. Да, солонина, наверное, уже идет к концу. Но я это дело улажу, Олли, будь спокойна.

— Да я не про то совсем, Гэйб! Солонина тут ни при чем. Я хотела сказать тебе… хотела сказать… что ты очень плохой муж. Вот что! — заявила Олли напрямик.

Гэбриель нисколько не рассердился. Он задумчиво поглядел на сестру.

— Наверное, так оно и есть. Женат я никогда не был; в этом деле, как говорится, новичок. Не гожусь я для женщины, которая уже была замужем. И за кем?! За образованным человеком! За ученым!

— Да нет, ты нисколько не хуже его, — возразила Олли, — и любит она тебя гораздо сильнее. Все дело в том, что ты к ней недостаточно внимателен, Гэйб, — поспешила добавить девочка в ответ на протестующий жест брата. — Ну вот, возьми молодых супругов, которые приезжали на прошлой неделе из Симпсона и останавливались у миссис Маркл. Муж только и делал, что заботился о своей жене. То он шалью ее укутает, то окно откроет, то снова закроет и каждые пять минут спрашивает, хорошо ли ей да как она себя чувствует. И сидели они вдвоем все время вот так…

Тут Олли, одержимая желанием довести до сознания Гэбриеля, что есть истинное семейное блаженство, попыталась обнять его могучую талию своими маленькими ручками.

— Как? При всем честном народе? — спросил Гэбриель, сконфуженно разглядывая обвивавшие его ручки сестры.

— Конечно. Что же тут такого? Им хотелось, чтобы все знали, что они муж и жена.

— Олли! — вскричал Гэбриель. — Твоя невестка совсем иначе воспитана. Она посчитает это за грубость.

Но Олли бросила на брата лукавый взгляд, тряхнула кудрями и, заявив с загадочным видом: «А ты попробуй!»— удалилась в комнату миссис Конрой.

По счастью для Гэбриеля, миссис Конрой не давала ему ни малейшего повода для проявления супружеской нежности. Правда, она ни в чем не упрекала его и ни словом не напоминала о недавней размолвке, но она была с ним холодна. В душе Гэбриель был даже рад, что может не спешить с выполнением совета Олли; дни шли за днями, и его вера в мудрость сестры постепенно ослабевала. Не решаясь все же полностью пренебречь ее мнением, он однажды в воскресный день, прогуливаясь с миссис Конрой по главной — и единственной — улице Гнилой Лощины, попытался у всех на виду обнять жену за талию. То, что миссис Конрой спокойно, но весьма решительно высвободилась из его объятий, еще более усилило сомнения Гэбриеля.

— Я сделал это только потому, что ты так посоветовала, Олли; провалиться мне на этом месте, если она хоть чуточку была довольна. Даже ребята, кто был поблизости, и те удивились. А Джо Гобсон, тот просто захохотал.

— Когда же это произошло? — спросила Олли.

— В воскресенье.

Олли (встревоженно). А где ты с ней был?

Гэбриель. На главной улице.

Олли (возводя к небу голубые глазки). Нет, Гэйб, второго такого осла, как ты, свет еще не видывал!

Гэбриель (покорно и задумчиво). Должно быть, ты права, Олли.

Как бы там ни было, воюющие стороны установили между собой подобие мира, и миссис Конрой отменила поездку в Сан-Франциско. Она, видимо, уладила в какой-то мере свои дела посредством переписки; во всяком случае, две недели подряд она с большим нетерпением дожидалась прихода очередной почты. А в один прекрасный день к ней прибыл с почтовой каретой джентльмен, играющий не последнюю роль в нашем рассказе.

Он сошел с уингдэмского дилижанса в ореоле общего поклонения. Во-первых, все знали, что он богатый сан-францисский банкир и капиталист. Во-вторых, его грубоватая энергия, цинически-панибратская манера в обращении с людьми, глубокое презрение ко всему на свете, что не имеет прямого отношения к деньгам и материальным ценностям, пуще же всего известная всем удачливость в его делах, которая, конечно, не могла быть простым везением, а скорее всего являлась результатом последовательно проводимого весьма разумного метода, — все это не могло не покорить спутников великого человека, внимавших всю дорогу его веским речам и безапелляционным суждениям. Они легко прощали ему некоторую нетерпимость во взглядах, ибо человек он был, как видно, прямой и, объясняя свою точку зрения, имел обыкновение похлопывать собеседника по плечу.