После этого события стали развиваться быстрее. Перед закатом в заброшенном городе обнаружили два мертвых обнаженных тела. Благодаря осторожным действиям Диего, в полицейской лаборатории Тусона отпечатки их пальцев идентифицировали. Команда Орозко работала с замечательной сноровкой — Карл не успел допить послеобеденный кофе, как им уже сообщили результаты. Но что это дало в целом? Оукли даже поискал их обоих во всех телефонных справочниках, которые нашел в кабинете Эрла. Никакого Теодора Люка, никакого Джорджи Раймера в них не оказалось. Два имени повисли в воздухе. Ни один из радиопеленгаторов не уловил сигналов от «жучка» в чемодане. Следы шин в амбаре заброшенного города тоже дали немногое. Одни принадлежали «даймлеру» Терри, который нигде не видели, другие — какому-то явно очень старому автомобилю. И ничего, чтобы проследить их путь. Оперативные работники Орозко объявили розыск на красную спортивную машину, но, как горько думал Оукли, это было все равно, что искать иголку в стоге сена. Аризона буквально кишела двухместными автомобилями, и половина из них были красными. Чуть позже поступили новые сведения. Оказывается, Теодор Люк установил сомнительный рекорд: за ним числились три ареста и один условный приговор за «учинение беспорядков в нетрезвом виде». Джорджи Раймер арестовывался за наркотики. Оба были музыкантами. В Нью-Йорке Теодору Люку отказались дать лицензию на открытие кабаре из-за его преступного прошлого. Ни тот ни другой не участвовали в грабежах, вымогательствах и других преступлениях, которые дали бы повод уверенно сказать, что вот, мол, докатились и до похищения.

Глаза Оукли слезились от утомления и расстройства.

— Я иду спать, — заявил Фрэнки Адамс и покинул комнату.

Луиза продолжала размешивать тающий лед в бокале. Оукли пристально посмотрел на нее. Она поймала его взгляд, улыбнулась и прикрыла глаза. Потом подняла руки и поиграла с волосами. Под шелковым платьем груди выделились, словно торпеды, притянув мужское внимание Карла, возбуждая, раздражая его воображение. Луиза выглядела теплой, ленивой, манящей. Она роскошно зевнула и тоже вышла из комнаты, оставив за собой запах мускуса.

Ладони Оукли стали влажными. Он почувствовал, что покраснел, и в этот момент заметил внимательный взгляд Орозко. «Этот все видит, — подумал Карл, но без раздражения. — Если оставить в стороне его сумасшедшую зацикленность на землях чиканос, надо признать, что Орозко бдительный, умный человек, а возможно, и опасный. Непостижимый мексиканец с превосходным самообладанием, никогда не позволит тебе увидеть то, что, по его мнению, ты не должен видеть».

Они упорно продолжали сидеть у телефона, а он не звонил. Оукли чувствовал сонливость — он мало спал в последнее время. «Становлюсь старым», — решил Карл, грустно сожалея обо всех вещах, которые не сделал, когда был молод, и теперь никогда не сделает, или из-за отсутствия времени, или из-за недостатка страсти. Он вообще не был человеком страстей и видел себя сдержанным, холодным, целеустремленным, расчетливым. Вспоминая о недвусмысленном предложении Луизы, которое, уходя, она оставила висеть в воздухе, устало подумал: «Вот и пришло время соглашаться на что-то меньшее, чем недостижимое совершенство, вроде яркого брака с красоткой. Многое делается вовсе не на небесах, а на кухне, в постели, гостиной комнате». По иронии судьбы у него была репутация этакого весельчака. Оукли не мог даже вспомнить большинство имен своих женщин — бесконечная череда мягких влажных тел с разными лицами. Но с ними всегда обязательно было легко: никаких предложений, обязательств, обещаний. И это радовало, постоянно оставляло его возбужденным, готовым на новые соблазны и притворства. Лишь однажды от одной девочки из бара он услышал нечто освежающее: «Вы не должны покупать мне спиртное и обед. Я хочу с вами только переспать». Туповатая, решительная, все же она была очаровательна. Но только промелькнула. Все они лишь мелькали.

Мысленно он вернулся к Луизе. Молодая, привлекательная, чувственная, овдовевшая. Кроме того, богатая. Если бы карты легли удачно, она за него вышла бы, он был в этом уверен. Но сам никогда не сделал бы и шага навстречу. Карл не выносил брака без любви, хотя, вероятно, не был способен создать и любого другого. Брак с Луизой был бы поединком — постоянный жесткий антагонизм, столкновение абсолютно противоположных желаний, упрямство против аргументированности, страсть против умеренности. Нет, он не нуждается в Луизе. Он нуждается в доярке. Его мысли стали какими-то путаными, нечеткими; он откинулся на спинку кресла, поднял ноги на стол Эрла, вяло глянул на Орозко и закрыл глаза...

Луч утреннего солнца лег поперек стола, когда Оукли проснулся и виновато огляделся в поисках Орозко. Комната была пуста. Выругавшись про себя, он опустил ноги на пол, сел. Его язык пересох и вздулся, шея онемела. Разведя руки и запрокинув голову назад, он потянулся до хруста в костях.

Еще до конца не проснувшийся Карл рассеянно пересек коридор и нашел Орозко сидящим в его спальне на кровати. Его толстая рука лежала на телефонной трубке.

— Я пришел сюда, чтобы принимать звонки. Не хотел тебя будить, — объяснил он.

— Спасибо, Диего.

Неожиданное проявление доброты. Поистине Орозко продолжал открываться перед ним все новыми и новыми гранями, каждая из которых разрушала его пассивный, казалось бы, безразличный ко всему образ.

— Дело начинает двигаться с места, — сообщил Орозко.

— Хорошо. Это может подождать десять минут? Мне надо умыться со сна.

— Естественно.

Оукли разделся до нижнего белья и закрылся в ванной, чтобы принять душ, побриться, почистить зубы. Он чувствовал, что все его мышцы отекли и воспалились, особенно болели шея и колени. «Становлюсь старым», — мысленно произнес он и вдруг понял, что в последнее время навязчиво повторяет эту фразу. Смотреться в зеркало было бесполезно — что он там увидит, кроме измученного лица? Карл попробовал вспомнить, когда в последний раз он действительно смотрел на себя в зеркало. Бреясь или причесываясь, он никогда не оценивал себя в целом. Теперь же видел глубокие складки вокруг рта, начинающую слабеть кожу под глазами, стальную щетину и седину в волосах. У него все еще было фотогеничное лицо, более молодое, чем обычно бывает в его годы, но шея начинала уже морщиниться, и, чтобы не впадать в панику, Оукли неосознанно защитил себя оборонительной фразой: «В конце концов, мне сорок шесть». Затем поспешил отойти от зеркала и одеться.

— Я выпил бы кофе, — сказал он, вернувшись в спальню.

— Я тоже, — отозвался Диего.

Они прошли на кухню. Орозко стоял, прислонившись бедром к стойке, пока Оукли исследовал незнакомые шкафы в поисках кофейника. Наконец, не найдя его, остановился на сковороде с крышкой, в которую налил воду и поставил ее кипятить. Электрические часы над дверью показывали семь пятнадцать. Карл поставил на стол быстрорастворимый кофе и пару чашек:

— Тебе с сахаром?

— Просто черный.

— Мне также. Мы в трауре. — Карл усмехнулся своей мелодраматической глупой шутке, потом прислонился к холодильнику и сложил на груди руки:

— Ну?

— Автомобиль Терри нашли в Ногалесе. Стоял припаркованным в переулке. Ничего особенного в нем не обнаружили, кроме наполовину стертых отпечатков пальцев. Их уже прогнали через идентификацию. Впрочем, они спокойно могут принадлежать какому-нибудь воришке, укравшему машину у похитителей.

— Ясно.

— Через полчаса прибудет самолет с досье на двоих мертвецов и людей, с которыми они были связаны. У одного из них есть брат — они вместе работали в одной группе в ночном клубе. Всего их там было четверо парней. Это может быть как раз наша банда.

— Банда музыкантов?

— Последнюю работу они потеряли в Тусоне две недели назад. Тот тощий мертвец, которого нашли, был наркоманом. Не знаю, кем еще он был, но эта привычка требует чертовски много денег. Его брат был дилером. Уже можно сделать предположение: у них не было работы и им срочно нужны были деньги.

— Вывод такой же скользкий, как семечки арбуза. Нужно что-нибудь понадежнее, Диего.

— Я и подхожу к этому, — мягко отозвался тот. — Мы раскусим их. Помнишь голос похитителя? В нем слишком много тщеславия. А когда ты встречаешься с любителем, думающим, что он разбирается в стратегии лучше Клаузевица, то перед тобой человек, который обязательно сделает ошибку. Вот когда он ее сделает, мы его и поймаем.

Оукли снял крышку сковородки, разлил вскипевшую воду по чашкам:

— Может быть. Но я уже не могу просто сидеть здесь и ждать. Позови кого-нибудь, чтобы он держал под контролем Адамса и Луизу. А мы с тобой давай поедем в этот призрачный город. Может, найдем что-нибудь, что они вчера просмотрели.

Час спустя, когда он уже был готов, чтобы ехать, зазвонил телефон. Оукли снял трубку и услышал слова, которые давно ожидал:

— Карл? Ты получил свое: рынок открылся Коннистоном.

— Хорошо. У тебя есть мои инструкции.

После этого Карлу пришлось сделать с дюжину телефонных звонков, чтобы привести машину в действие; теперь, когда все зашевелились, он обнаружил, что зациклился на меланхолическом похоронном настроении. Это было как первые раунды сражения в зале суда. После угрюмой ночи, полной страха перед аудиторией, он оказался наконец на арене; это подняло настроение, заставило четко работать мозги, разожгло его решимость и веру. До этого, пытаясь держать контроль над всем происходящим, он походил на человека со шляпой в руках на порывистом ветру. Риск казался огромным, задача — невыполнимой. Но теперь Оукли стал передвигаться уверенными твердыми шагами.

Он позвонил доктору Эрла и, пока его ждали, провел короткое совещание в офисе, проинструктировав Луизу и Адамса в отсутствие Орозко, что и как им следует говорить. Доктор появился в десять, восприимчивый и скучающий. Уделив должное внимание ритуалу, Оукли проводил доктора к машине.

— Вы получите ваш гонорар наличными, — сообщил он. — Но я хотел бы, чтобы они не осели на банковских счетах. Поместите их в сейф и тратьте, где никто вас не знает. От нас об этом никто не узнает, но никогда не угадаешь, когда на вас нажмут с местным контролем по компьютеру.

— Конечно. — Доктор был понятлив и учтив. — Я договорюсь с директором похоронного бюро. Бальзамирование будет сделано здесь, если это вас устраивает. Полагаю, вы похороните его на ранчо?

— Я верю, что Эрл хотел кремации. Это его завещание.

— Превосходно, — отреагировал доктор и добавил с откровенной улыбкой: — Не будет возможности для эксгумации и вскрытия трупа, не так ли?

Когда он уехал, Оукли позвонил в офис «Коннистон индастрис» и сообщил секретарю о смерти Эрла. Начался соответствующий печальному событию обмен словами сочувствия и сокрушения, после которых Оукли распорядился, как следует подать известие о смерти магната. Затем приказал управляющему ранчо не допускать в дом никаких журналистов, сообщая всем, что жена и дочь покойного слишком огорчены, чтобы встречаться с прессой, а завтра в полдень он от имени семейства сделает официальное заявление. Трое из людей Орозко встали на страже вокруг дома, чтобы никто не потревожил плачущую вдову и сироту.

Карл знал, что к полудню о смерти миллиардера будет известно на Уолл-стрит. Цена акций Коннистона понизится до предела. Подставные лица Оукли, используя деньги от продажи, могут снова скупить акции по пониженной цене. Он прикинул, что эта операция займет приблизительно тридцать шесть часов. Ключом к его схеме был тот факт, что сам Эрл не имел в своем бизнесе контрольного пакета акций — он так быстро расширялся, что был вынужден продать акции, чтобы увеличить капитал, однако приложил немало усилий, чтобы большие пакеты акций не попали в руки возможных конкурентов, даже членов его совета директоров. Коннистон держал приблизительно двадцать три процента акций в «Коннистон индастрис» — основном конгломерате, объединяющем остальные его филиалы. Эти акции теперь принадлежат Луизе и Терри, если она еще жива. Остальные семьдесят семь процентов держали тысячи акционеров, среди которых был и Оукли. Он уже имел большой процент акций, но хотел заполучить еще, используя надвигающуюся мини-панику. Когда известие о смерти Коннистона поразит кредиторов, большие фонды будут первыми, кто захочет продать свои акции перед неизбежным понижением их цены. Быстрые продажи больших пакетов еще понизят их стоимость. Красота этой операции состояла в том, что Оукли не был служащим «Коннистон индастрис» — он был всего лишь персональным поверенным Коннистона, не имеющим никакого официального статуса, и ему принадлежало менее десяти процентов акций. Таким образом, юридически он не являлся «посвященным лицом» и не должен был обнародовать свои действия на совете акционеров. Оукли не нарушил никакого закона, кроме того, что скрыл на какое-то время факт смерти Коннистона; но было очень мало вероятно, что за это его кто-нибудь привлечет к ответу.

Это была несомненная удача, позволившая ему быть довольным собой. Все получилось идеально... Однако позже, когда они ехали из Соледада с делом Раймера на сиденье, его радость несколько поубавилась.

— Мои парни могли бы работать намного эффективнее, — заявил Орозко, — если бы я мог им сказать, чем они на самом деле занимаются. Они же не знают, что имеют дело с похищением.

— Предлагаешь им в открытую сообщить?

— Нет. Полагаю, ты уже не можешь рассказать кому-либо о похищении. Тогда тебе придется признать, как ты им воспользовался, чтобы получить контроль над бизнесом Коннистона.

Оукли напрягся и надолго замолчал, обдумывая сказанное Орозко. Их путь лежал через пастбище в долине, и, несмотря на работающий кондиционер, он вдруг почувствовал прилив жара. Темные кружки пота окрасили подмышки его рубашки. Расстроенный, он ответил:

— Возможно, ты спешишь с выводами, Диего.

— Я детектив, помнишь? Слышал утром некоторые твои разговоры по телефону.

— Хочешь сказать, слушал?

— Предпочел бы называть это так — «контролировал беседу». — Повернувшись, Орозко взял Оукли за плечо. — Тебя, наверное, волнует, что Терри, возможно, еще жива.

— Что ты имеешь в виду?

— Если Терри жива, она может заговорить о похищении. Как бы собираешься ее заткнуть?

Оукли впился зубами в незажженную сигару, которую держал во рту:

— Я же не этот хладнокровный бандит. За кого ты меня держишь?

— Если честно, не знаю, Карл. Я тебя еще не вычислил.

— Сообщи, когда это сделаешь, — грубо огрызнулся Оукли.

— Конечно, скажу.

Они ехали на восток. Впереди, правее, серой громадой поднимались горы. Оукли знал, что там лишь лес да брошенные старые карьеры, на сорок миль вокруг ни дорог, ни огонька человеческого жилья. Эти горы ему были знакомы с детства, поэтому время от времени, когда он что-нибудь слышал о таких тварях, как древесный волк или горный лев, которых нещадно истребляли в этих краях, испытывал острую печаль. «Действительно ли это признак наступающей старости, когда ум вот-вот начнет блуждать?» — спохватился Карл, затем выпрямился в кресле и нахмурился.

— Как получилось, что при таких деньгах у Коннистона в доме нет большого штата прислуги и рабочих? — неожиданно поинтересовался Орозко. — Миссис Коннистон любит сама готовить? Я видел только одну горничную.

— Эрл отличался любовью к спартанской жизни. Любил валять дурака с электропроводкой, слесарничать, сам делал в доме ремонт, по воскресеньям превращался в плотника или маляра. Обычно они держали двоих-троих пятидневных служащих, но Эрл... — Оукли сделал паузу и закончил неубедительно: — устал от них. — Не было никакого смысла сообщать Орозко, что несколько месяцев назад Эрл перестал им доверять. Еще один признак паранойи, который Карл тогда не заметил. Сейчас он отчетливо понял, что ему потребовалось очень много времени, прежде чем он начал признавать, что с Коннистоном происходит что-то неладное. Не просто изменить давно сформировавшееся мнение о хорошо знакомом человеке. Карл покосился на Орозко и вздохнул с облегчением, заметив, что тот отвлекся, переключив внимание на дорогу.

— Скоро Сонойта, — напомнил Диего через некоторое время. — Остановись там на минуту, я свяжусь с моими ребятами.

Сонойта только из милосердия могла именоваться городом. Полдюжины зданий вокруг пересекающихся дорог, несколько домишек, рассеянных дальше на склонах, огромное количество высоких загонов для скота да огороженные площадки для погрузки возле железнодорожных путей — вот и все достопримечательности. Но это была точка пересечения дорог, ведущих на север к Тусону, на юг — в Элджин, на восток мимо части ракетной артиллерии — в Форт-Хуачука и старый Томбстоун, бывший когда-то местом обитания таких невероятных личностей, как Джон Слаутер и Вайятт Эрп. Это была страна, богатая историей. Лишь несколько лет назад здесь во время родео два богатых владельца ранчо, англичанин и чикано, оспаривая права на девчонку из Ногалеса, стрелялись на дуэли, как в феодальные времена. Англичанин вооружился немецкой винтовкой «мэнлихер», а мексиканец принес двуствольный двенадцатизарядный дробовик. Англичанин воспользовался преимуществом огнестрельного оружия, открыл огонь прежде, чем они оказались друг от друга на расстоянии выстрела дробовика. Тем не менее жюри — все гринго — не признало явного убийства, доказав, что ответчик стрелял в целях самообороны, и освободило его. Позже на ранчо англичанина состоялась вечеринка, на которую ни один мексиканец, естественно, не пришел. В яростном гневе чиканос дотла сожгли несколько сараев, но празднующие гринго были так веселы, что никаких ответных мер не предприняли. И это страна, в которой Орозко хочет отдать землю гринго обратно чиканос.

Оукли ждал в автомобиле, пока толстый человек куда-то звонил из придорожной телефонной будки, окрашенной в зеленый цвет. Он снова просмотрел досье на группу Раймера, но это не задержало его внимание. Потом проверил время — было около двух часов — и включил радио, чтобы послушать новости. Авиационная катастрофа в штате Индиана, захват воздушного лайнера в Греции, русские громят чехословацких хиппи, китайская водородная бомба испытывается в провинции Синьхьян, террористические взрывы на правительственной радиостанции в Боливии. «А теперь, — объявил диктор, — государственные и местные новости. Кандидат в губернаторы от демократов обнародовал слабый отчет действующего правительства, газетная забастовка продолжается, прогремели три выстрела в центре города Тусон в трущобах. И последнее известие, полученное около двадцати секунд назад, — сообщил диктор своим неизменно радостным голосом, — сегодня ночью от внезапной болезни скончался магнат Эрл Коннистон».

Удовлетворенный Оукли выключил радио. Орозко вперевалку подошел к автомобилю, сел и с грохотом захлопнул дверцу:

— Подожди, не заводи, я должен сделать еще один звонок. Мы приближаемся. Этот парень, Бейрд, вчера в полдень в Ногалесе купил подержанный, десятилетний «форд», недалеко от того места, где нашли автомобиль Терри. А «жучок», поставленный в чемодане, объявился на трассе номер два через Сонору, к Алтарю и Скалистому Утесу. Есть еще одна забавная новость. Терри Коннистон прошла мексиканский контрольно-пропускной пункт в пяти милях к югу от Ногалеса вчера вечером, сидя за рулем десятилетнего «форда». Одна.

— Одна?

— Одна.

Оукли на мгновение закрыл глаза:

— Не понимаю.

— Они, должно быть, обошли вокруг пропускного пункта, пока Терри проезжала. Потом на противоположной стороне на дороге встретились.

— Как, черт возьми, они могли убедить ее держать язык за зубами?

— На этот счет у меня нет никакой идеи, но факт остается фактом — она это сделала. Теперь Терри может поехать в Мексике по той дороге куда угодно. Это главная трасса через Эрмосильо и Гуйамас. Или могла свернуть направо на трассу номер два — ту, на которой засекли чемодан.

Оукли попробовал представить в уме карту:

— Как ты думаешь, куда они могут направляться?

— В конечном счете в Роки-Пойнт, на оконечность полуострова Калифорния. Там сесть на теплоход или нанять какое-нибудь рыбацкое судно и отчалить в любом направлении. Я послал туда на гидросамолете пару оперативников и двух парней на машине на тот конец трассы номер два. Постараемся их окружить, если они уже не спустились к морю и не уплыли. Но пока никаких следов не обнаружили. Радиосигнала в Роки-Пойнт тоже не поймали. У меня есть предположение, что они все вместе заночевали в каком-нибудь городе по дороге, в Алтаре или Каборке. В таком случае, сегодня днем в любое время могут возникнуть в Скалистом Утесе. А сейчас я должен еще раз выйти на связь с моими ребятами, отдать им кое-какие распоряжения. Счета оплачиваешь ты, босс. Как предлагаешь нам поступить?

Оукли все еще переваривал услышанное. Итак, Терри жива. Возникшие в связи с этим самые противоречивые мысли мешали ему реагировать быстро. Но наконец он ответил:

— Обойдемся своими силами. Чем меньше твоих людей будет обо всем этом знать, тем лучше. Давай поедем этим маршрутом. Если перехватим, будем иметь с ними дело. Если они вот-вот доберутся до Роки-Пойнт, пусть твои люди подержат их там на крючке, пока мы не подъедем. Я по-прежнему не хочу вовлекать полицию.

— Это твое право, — произнес Орозко и открыл дверь.

— Сообщи твоим людям в Ногалесе, чтобы у них все было готово для нас через час. Нам нужны пушки и радиопеленгатор, чтобы услышать «жучок» в чемодане.

— Хорошо, — отозвался Орозко. Если он и был рассержен, то не показывал этого, но и восторга явно не выразил.

Диего вылез из автомобиля и потопал к телефону-автомату. Оукли откинулся на сиденье. Теперь, по крайней мере, он знал, чего им делать.