Выставляемые вами причины неисполнения отданного вам приказания весьма основательны; однако ступайте исполнить то, что вам приказано!.. Куроки же решил, что так как главная позиция была взята, то дальнейшие жертвы, неминуемые при фронтальной атаке русского арьергарда, были бы нежелательны, и приказал генералу Ниши, оставаясь на месте, ждать дальнейших распоряжений. Очень жаль, что все это случилось, но несомненно нужно быть исключительным человеком, чтобы суметь оторвать свои мысли от ужасов сегодняшнего дня и перенестись в отдаленное будущее. Нужно твердо проникнуться сознанием, что жертвы, кажущиеся сегодня чрезмерными и бесполезными, окажутся совершенно ничтожными в сравнении с теми, которыми придется заплатить за неполную победу.
      Возвращаюсь от общих принципов к их выполнению. В течение 1 мая Ниши упорно держался на месте; четыре батальона из резерва тоже не двигались вперед. Было ли это бездействие следствием приказаний высшего начальства, как во 2-й дивизии, или же войска эти находили свою задачу трудноисполнимой, но на их фронте происходили лишь мелкие стычки с противником, и до 2 ч. дня японцы не продвинулись далее немногих сот ярдов от Сурибачиямы. В это время 12-я дивизия медленно продвигалась вперед, задерживаемая сопротивлением противника и крайним утомлением людей. Однако факт, что 12-я дивизия была в состоянии продолжать движение, подтверждается тем, что гвардия и 2-я дивизия были способны на это, несмотря на официальное мнение, что они были слишком истощены. Достаточно взгляда на план, чтобы убедиться в том, что никто не двигался так долго по горам и долинам, как эти их товарищи на правом фланге.
      Наконец 12-я дивизия достигла пункта, откуда она угрожала отрезать путь отступления двух батальонов русского арьергарда по Пекинской дороге на Фенгхуангченг. К этому времени (около 2 ч. дня) главные силы потерпевших поражение русских вместе с их обозами ускользнули под прикрытием арьергарда и двигались на Фенгхуангченг под угрозой лишь японской кавалерии. Это было самым подходящим временем для русского арьергарда, чтобы начать свое отступление. К несчастью для него, две его батареи с прикрытием застряли на крайне узкой горной дороге, ведшей к Хаматону.
      Я просил многих офицеров дать мне объяснение, почему эти орудия так запоздали. Риск потерять две батареи вполне оправдывался, если бы они хоть на пять минут открыли огонь по переправлявшимся через р. Айхо японцам. Или если бы арьергард воспользовался своими орудиями для удержания японцев на известном расстоянии, пока Чиулиенченг занимался русскими, то этими батареями можно бы было пожертвовать со спокойной совестью. Но, как мы видели, эти батареи не произвели ни одного выстрела за данный промежуток времени, поэтому кажется странным, почему не были приняты меры для вывоза их совсем из сферы поражения. Наиболее основательным объяснением я считаю то, что хотя русские и предполагали совместное действие артиллерии и арьергарда, но не были в состоянии до последней минуты подвезти ее к позиции вследствие плохих дорог и большой потери в лошадях. Большие повозки, походные кухни и тому подобные помехи делали дороги к фронту позиции еще более непроходимыми. Передовые части 12-й дивизии своим близким присутствием у Хаматона угрожали единственному пути отступления. Подошло время, когда начальнику русского арьергарда предстояло принять одно из двух решений: или отступить, предоставив своей судьбе орудия, или же потерять и отряд и орудия. Он решился попытаться отступить со своей пехотой, и вскоре после 2 ч. дня началось очищение холма в 3000 ярдов к западу от Чиулиенченга. Как только это движение было замечено, Куроки отдал приказание всей армии начать наступление и преследовать...
      Первыми вошли в соприкосновение с противником 2-й и 3-й батальоны 4-го гвардейского и 1-й батальон 30-го полка. Это было около 2 ч. 45 мин. дня, и одновременно с этим стали появляться на сцену передовые части 12-й дивизии. Вначале, и довольно продолжительное время, единственным представителем 12-й дивизии была столь знаменитая впоследствии в Первой армии 5-я рота 24-го полка. Если бы 12-я дивизия совершала свой обход левого фланга русских по дуге обыкновенным способом, то этой роте, находившейся на крайнем левом фланге левого батальона всей линии, пришлось бы занять последней из всех частей позицию, отрезавшую русских от их пути отступления. Но, как уже объяснено ранее, дивизия благодаря обстановке на ее участке наступления была вынуждена зайти несколько левым плечом и продвинуться на некоторое расстояние к северу. Когда отдано было приказание о преследовании, левый фланг всей линии оказался как раз на высоте Хаматона и к востоку от него, а крайняя левая рота несколько впереди прочих, чем она и воспользовалась в общем стремлении достигнуть Хаматона.
      Для русских было крайне необходимо и важно отбросить эту роту. Действительно, она непосредственно угрожала их пути отступления, занимая командное положение на расстоянии короткого выстрела по отношению к дороге, по которой уже отступала русская артиллерия. Кроме того, рота эта была ближе к Хаматону, чем сами отступавшие войска. Соответственно этому главные силы русского арьергарда приняли меры, чтобы отбросить 5-ю роту и задержать противника, непосредственно угрожавшего тылу.
      В 3 ч. дня появился генерал Ватанабэ с 1-м батальоном 4-го гвардейского полка и принял на себя командование отрядом. Несколько минут ранее 4 ч. дня он приказал 30-му полку энергично атаковать фронт противника, а 10-й роте и 4-му гвардейскому полку обойти русский правый фланг. Этот обход увенчался успехом, и русский правый фланг отступил через узкую долину. С мучительным трудом вскарабкались русские на длинный, обнаженный и острый как бритва хребет возвышенности, где и заняли позицию. Я употребил выражение с мучительным трудом обдуманно, потому что я сам взбирался на этот холм, причем мне, ничем не стесняемому, пришлось ползти на руках и коленях по 45-градусному скату, усеянному к тому же отдельными кремнями и осколками скал, дававшими ноге плохой упор.
      Теперь было уже слишком поздно, чтобы спасти русскую артиллерию Русская же пехота могла еще благополучно отступить, если бы этому не помешало героическое самопожертвование 5-й роты 24-го японского полка.
      Превосходящие силы русских находились против ее левого фланга и были от него на расстоянии 300 ярдов, а немного севернее дороги они были даже в 200 ярдах. Капитан, командир роты, был вскоре убит, а за ним той же участи подвергся его субалтерн. Половина роты перебита и переранена, патроны были на исходе. Несмотря на все это, рота стойко держалась и отбивала русских. К 4 ч. 30 мин. дня обстановка складывалась таким образом: русский левый фланг и центр оставались еще на своих прежних позициях. Небольшой отряд отделился от крайнего левого фланга и повел атаку на левый фланг 5-й роты 24-го полка. Русский правый фланг был отброшен назад к вершине длинного, острого как бритва холма. 10-я и 12-я японские роты могли стрелять через узкую долину в тыл русского левого фланга. Русские выдерживали этот огонь только несколько минут. Под этим огнем, а также давлением с фронта они отступили со всей линии вдоль восточного холма и спустились в долину между этим холмом и другим, похожим на бритву. Атаковавшие японцы немедленно же овладели хребтом возвышенности, очищенной русскими. Как раз в это время, т.е. к 4 ч. 40 мин. дня, остальная часть 24-го полка, часть горных орудий и людей 12-й дивизии появились на поле сражения, чтобы поддержать 5-ю роту. Это было очень кстати. Они подоспели как раз вовремя, чтобы отбросить 300 русских, двинувшихся уже в штыки на поколебленные остатки 5-й роты.
      Редко в современные войны войска находятся в таком крайне безнадежном положении, как эти несчастные русские к 4 ч. 45 мин. дня. Даже пользуясь превосходной картой генерала Ватанабэ, не побывав лично на местности, трудно создать себе ясное представление об этой беспомощности. Западный холм, или холм-бритва, как я уже упоминал, был крайне крут, со скатами под углом в 45°. Он не имел абсолютно никаких закрытий и возвышался на 450 футов над долиной, через которую пролегала дорога. Долина эта представляла собой абсолютную плоскость, где даже мыши трудно спрятаться. Восточный холм, с которого русских только что сбросили, был в 550 футов высотой и также очень крут. Закрытий на нем тоже не было. Потрясенные, но неустрашимые остатки 5-й роты 24-го полка все еще преграждали выход из ловушки и каждое мгновение получали подкрепление орудиями и пехотой от 12-й дивизии. Раз русские были уже сброшены в эту западню, казалось, что с ними уже покончено, и генерал Ватанабэ со штабом думал, что бой уже кончился.
      В самом широком месте долина достигала только 800 ярдов. Орудия, повозки и пехота, наполнявшие долину, были в самом беспомощном смятении, и японцы занимали по отношению к ним такое же командное положение, какое занимает в театре галерея над партером. Однако, несмотря на все это, вечная слава русским: они отказывались сдаться, и в то время, когда некоторые из них старались вырыть себе закрытия, другие пытались уйти через северную вершину холма-бритвы. Эти последние были все перебиты. Японский офицер говорил мне, что ему противно было смотреть на избиение этих несчастных. Они могли только очень-очень медленно подниматься вверх по крутому скату, а их поражали из сотен ружей с вершины высокого холма, что к востоку от дороги. Каждому охотнику противно стрелять по дичи при таких условиях, а по отношению к своим ближним нет другого выбора, как или брать в плен, или же убивать... Русские орудия стреляли по всем направлениям и храбро поддерживали огонь, но выстрелы их становились все реже и реже по мере того, как прислуга ложилась у орудий. Ружейный огонь тоже стихал понемногу, но так как русские продолжали окапываться, то нужно было с ними покончить. Поэтому генерал Ватанабэ приказал 10-й роте 4-го гвардейского полка пойти в штыки. В это время взвился белый флаг.
      Я хотел бы знать: удалось ли мне мое повествование настолько, чтобы сделать дальнейшие комментарии излишними? Недостаток места не позволяет мне дополнить мои воспоминания. Однако трудно удержаться, чтобы не повторить уже сделанного предположения: что бы случилось, если бы русские убрали свою артиллерию в самом начале к высоким холмам в тылу? Там они были бы вне выстрела японской артиллерии, а дальнобойность их позволила бы забросать достаточным количеством шрапнелей как берега р. Ялу и р. Айхо, так и промежуточные острова. Русская артиллерия могла бы даже и не скрывать своих позиций и не прибегать к стрельбе по невидимой цели. Комбинацией этого последнего способа стрельбы и прицельного огня русские могли бы продольно обстреливать линию р. Айхо и принести большую пользу своей родине, несмотря на численное превосходство японской артиллерии. Это удалось бы особенно тогда, если бы орудия были не только скрытно расположены, но разбиты подивизионно. Чтобы нанести вред противнику, наиболее существенное условие - видеть его. Капитан одной из японских гаубичных батарей говорил мне, что за все время артиллерийской борьбы 30 апреля русские не имели ни малейшего представления о том, где он находился. Ни один снаряд не упал ближе 300 ярдов к японским гаубицам, и поэтому стрельба производилась ими так же спокойно, как на учебном поле. Стрельба эта была совершенно так же точна. Я насчитал на одном участке размером в 15 и 14 ярдов, где расположена была русская батарея, восемь воронок от снарядов большой взрывчатой силы.
      Еще раз повторю, припомнив расположение русской артиллерии 30 апреля, что если бы генеральный штаб в Петербурге тщательно изучил тактику артиллерии, имеющей дело со значительно превосходящим по числу противником, например тактику буров, то русским батареям удалось бы легче выйти из того ужасного положения, в которое они были поставлены. Одним из самых первых уроков, вынесенных нами из Южно-Африканской войны, был тот, что если в начале артиллерийской дуэли ясно сознается подавляющее численное превосходство противника, то нужно немедленно убрать с позиции артиллерию из неравного боя прежде, чем она будет в положении hors de combat, т.е. непригодна к действию. Если же орудия почему-либо увезти нельзя, то, по крайней мере, следует поставить прислугу за укрытия, пока не пронесется ураган. Крайне редко случается, чтобы находящееся в действии орудие было настолько серьезно повреждено неприятельским снарядом, чтобы из него нельзя было стрелять. Можно подвергнуть батарею самому жестокому огню даже сильно взрывчатыми снарядами и быть уверенным, что батарея эта нисколько не пострадает после получасовой бомбардировки. Я признаю, что учить людей прибегать к закрытиям и оставлять орудия на произвол судьбы до некоторой степени опасно; людям, находящимся в пылу сражения, трудно судить, когда именно им следует прибегнуть к этой мере, и раз она будет разрешена в принципе, то они могут воспользоваться ей совсем не вовремя. Но все-таки будет не трудно разъяснить людям, что их прячут не для спасения их жизни, а только с единственной целью сохранить ее, чтобы пожертвовать ею в необходимую минуту с большим вредом для противника. Долг артиллерии поддерживать огнем атакующую пехоту и защищать ее своим огнем, когда она атакована.
      Артиллерия не должна продолжать слишком долго борьбу с неприятельской артиллерией только для поддержания своей части, рискуя таким образом ослабить себя к той минуте, когда она должна властно вмешаться в борьбу пехоты. Американцы, достигшие высокой степени искусства в гражданскую войну, дали миру превосходный пример. Так, при Геттисбурге (Gettysburg) 2 июля 1863 г., во время атаки Кладбищенского Холма (Gemetery Hill), Гент (Hunt), начальник федеральной артиллерии, убрал с позиции свои орудия, убедившись в превосходстве сил противника. Конфедераты решили, что он разбит, и послали в атаку на холм свежую знаменитую Виргинскую бригаду Пикетта. Орудия вдруг появились вновь, как бы забыв опасность в такую решительную минуту, и бригада была уничтожена.
      Я привел этот пример как первый, пришедший мне на память. Но нет ничего нового под луной, и можно найти еще более подходящий пример того, как численно уступающая противнику артиллерия избегает артиллерийской дуэли, сохраняя свои силы для действий против атакующей пехоты противника. Припомним, как генерал Ли употреблял свою артиллерию, обороняясь в сражении при Фредериксбурге... Если бы русские артиллеристы 30 апреля увидели через десять минут, что дальнейшая борьба бесполезна, то они могли бы разрушить весь план японцев, состоявший в полном уничтожении их артиллерии. Русские были бы в состоянии угадать намерения противника и в течение ночи могли или занять новые позиции в тылу, чтобы жестоко наказать японцев при их переправе через р. Айхо и прикрыть отступление своих войск, или же совсем оставить поле сражения, выйдя из пределов преследования. Но оставаться на поле сражения в состоянии бездействия было самым неудачным решением.
      Действия пехоты, так же как и артиллерии, были слишком односторонни, чтобы дать какие-нибудь данные для военной критики. То обстоятельство, что 40 000 человек форсировали переправу, оборонявшуюся только 6000, способно скорее отвлечь внимание от ошибок обороняющегося. Действительно, успех японцев казался неизбежным, как бы искусны ни были распоряжения и тактика русских. Бросающийся в глаза профиль окопов русской пехоты, пожалуй, был самой грубой из всех ошибок. Артиллерии не приходилось и мечтать о лучшей цели. Только полное прикрытие головы стрелка могло возместить этот недостаток русских окопов. Невозможно строго судить русских за это упущение, потому что вообще нигде на континенте не учат солдат, что устройство бойниц есть наиболее важное усовершенствование полевых окопов.
      Я всегда держусь того убеждения, что бойницы удваивают значение всякого закрытия и все, чему я был свидетелем за все это время, только еще более утверждало меня в моем мнении. Даже во время самой атаки стрелок всегда может найти прикрытие своему телу, быстро собрав кучу камней или вырыв яму лопатой. В таком случае он будет находиться по крайней мере в сходных условиях с обороняющимся, который при стрельбе должен высунуть голову из-за легко обнаруживаемых глазом окопов. Действительно, наступающий гораздо менее заметен и поэтому не представляет удобной цели для артиллерийского огня. Для того чтобы уравновесить условия обеих сторон, в особенности же облегчить положение обороняющегося, осужденного на относительное бездействие во время наступления противника, крайне необходимо устройство бойниц или же соответствующего укрытия для голов стрелков. И только тогда солдат средних достоинств будет в состоянии поддерживать хладнокровный и меткий огонь, несмотря на дождь шрапнелей и свист пролетающих мимо его ушей пуль. Иначе он будет стрелять торопливо и давать перелеты, ибо инстинкт самосохранения будет заставлять его, спустив как можно скорее курок, стараться спрятать свою голову. Конечно, я знаю, что тип солдата, созданный воображением писателей и военных корреспондентов, никогда не прячет свою голову. Но как часто мне приходилось слышать окрики офицеров и унтер-офицеров на людей, сидевших в окопах или за скалами:
      Головы выше! Держите выше головы! Но я боюсь, что вдаюсь в излишние подробности.
      Что касается до кавалерии, японской и русской, то обе они ничего не сделали, чем весьма удивили некоторых моих товарищей. Один из них, который, как и я, держался того убеждения, что для кавалерии типа Фридриха Великого нет места на полях сражений, находил это бездействие кавалерии вполне естественным. Кавалерия, обученная как хорошая пехота, могла бы много сделать для обеих сторон, действуя в спешенном строю. Случаи для подобного ее применения представлялись как во время самого сражения при Ялу, так и после него. Но даже самые ярые приверженцы тактики пики и сабли, вспомнив ряд событий и характер местности, вряд ли будут в состоянии указать на случай, когда лошадь могла принести хоть какую-нибудь пользу, исключая только возможность быстро перенести стрелка к нужному месту.
      Говоря вообще, позиция русских не имела никакой глубины. Продольные сообщения, естественно, были очень плохи и легко обнаруживаемы с японских наблюдательных станций на холмах левого берега реки. Как только фронт был прорван в каком-нибудь месте, русским не оставалось другого выбора, как постараться отступить по единственной дороге. Этот недостаток относится не только к позиции, занятой Засуличем, но также и к позиции Кашталинского, которая была атакована. Я предполагаю что Засулича будут осуждать за то, что он не предугадал места, где японцы совершили переправу, и не принял мер к соответствующему сосредоточению своих сил. Ясно, что, поступив таким образом, он, по крайней мере, удвоил бы весьма слабый шанс русских на успех. Конечно, сооружение японцами шести мостов могло бы служить ему более чем намеком на тот пункт, где противник собирался переправиться. Русским, во всяком случае, было известно о существовании трех мостов, по которым они стреляли. Но если даже и тогда было место для сомнений, то в полдень 30 апреля, когда двадцать японских гаубиц послали через реку свой наглядный привет, нужно было прийти к определенному заключению, что Чиулиенченг и его окрестности будут полем сражения. Ведь 12-сантиметровые гаубицы трудно перебрасывать с места на место для демонстраций! Сами гаубицы хотя и не тяжелее полевых орудий, но их парки гораздо тяжелее полевых и потому менее подвижны. Гаубицы требуют соответственных платформ, да и не употребляются обыкновенно для демонстраций. Кроме того, 12-я дивизия уже переправилась на рассвете через р. Ялу, и несомненно, что нужно было ждать ее попытки соединиться с остальными частями армии где-нибудь поблизости от места слияния рек Ялу и Айхо.
      Я уверен, что Засулич был бы вполне прав, если бы сосредоточил главные силы своего отряда для непосредственной поддержки Кашталинского в ночь на 30 апреля. Но, с другой стороны, нужно вспомнить, что до последнего времени у русских были основания опасаться высадки у Антунга. Этот случай служит превосходным примером влияния морских операций на сухопутную стратегию. Все-таки можно допустить, что вся Первая армия только демонстрирует и, как только закончится сосредоточение русских сил у Чиулиенченга, отдельный японский экспедиционный отряд поднимется вверх по реке от Чиннампо к Антунгу и отрежет русских от Фенгхуангченга. Но не нам приходится критиковать русских, пусть мою критику докончат те, которые уверены, что поступили бы лучше. Одно обстоятельство не допускает сомнений. О результатах этого сражения нельзя судить, не принимая в расчет силы сторон, влияние местности, количество орудий и людей, взятых в плен, и прочие материальные условия.
      Ко времени объявления войны японцы представляли грозную силу. Они были храбры, дисциплинированы, полны энтузиазма, хорошо обеспечены офицерами и хорошо организованы. Они полагали, что русские слабы в некоторых отношениях. Однако в глубине души у них все-таки было смутное опасение, что европейцы окажутся на поле . сражения лучше их. Это неопределенное чувство страха перед европейцами теперь исчезло, и исчезло навсегда. Некоторые мыслители предлагали фаталистическое учение о том, что войны, победы и поражения предопределены заранее, что совокупность бесконечно незначительных самих по себе действий, чувствований и мыслей сотен тысяч вестных друг другу людей приводит к неизбежному результату триумфа или поражения для их стороны и что так называемые великие полководцы служат в истории скорее для обозначения того или другого мирового явления.
      По моему мнению, следовать учениям этих теоретиков опасно. Я еще допускаю, что страна может иметь гениальных, хороших или плохих генералов, т.е. у народа высоких качеств должны найтись и отличные генералы и наоборот. Но гениальный полководец уже не одно заглавие его эпохи: он сам создает историю. Однако его не было на маньчжурских полях сражений. Неспециалисты еще могут быть приведены в восхищение подвигами Куроки, но мы, военные, не должны забывать критики. 25 апреля японцы с подавляющими численно войсками стояли против врага, разделенные лишь двумя реками, и соотношение сил было им хорошо известно. Однако они не решились на энергичный шаг, пока все их сложные приготовления не были закончены. Пусть немцы всем этим восхищаются, если им это угодно; но это не применение принципов Мальборо (Marlborough), Наполеона или Ли, благодаря которым они создали себе бессмертную славу. В тот день, когда японцы встретятся с действительно первоклассным полководцем, страсть к принятию бесчисленных мер для безопасности операции может послужить причиной поражения наших осторожных маленьких друзей.
      Благодаря счастливой случайности мне удалось побеседовать с подполковником Курита (Kurita), который сообщил мне некоторые подробности о попытке русской кавалерии прервать японские сообщения в Корее. Подполковник Курита, штаб-офицер, заведовал этими путями сообщений в штабе армии, и его рассказ послужит дополнением к описанию сражения на р. Ялу. Русский подполковник Моториров (Motoriroff){15} был отлично известен японскому разведывательному бюро благодаря своим многочисленным поездкам по Северной Корее с целями разведки страны перед войной. 10 мая, когда штаб Первой армии все еще находился в Антунге, получено было донесение, что город Аньчжу окружен неприятелем. К этому времени сообщения Первой армии планировалось перенести из Кореи на Антунг, где намеревались устроить базу, а старая коммуникационная линия передана особым войскам, предназначавшимся для формирования особой, оккупационной армии в Корее. К этому времени в штабе Первой армии не имелось никаких сведений о величине гарнизона, оставленного в Аньчжу, и генерал Куроки вначале был этим страшно озабочен; в особенности потому, что хотя приказ о перемене линии сообщения уже отдан, однако было известно, что значительное количество весьма ценных запасов еще не было убрано из этапных магазинов старой линии.
      Впоследствии выяснилось, что гарнизон Аньчжу состоял из семидесяти пехотных резервистов под командой капитана; кроме того, в городе находились унтер-офицер и восемь нижних чинов интендантского ведомства; один интендантский чиновник с унтер-офицером и переводчиком занимались очисткой риса, пять солдат и два жандарма наблюдали за кули; кроме того, там были пять почтальонов, девять телеграфистов, доктор, аптекарь и пятьдесят завербованных кули. Ружья убитых при р. Ялу были отосланы в г. Аньчжу, и кроме вышеупомянутого разношерстного гарнизона могло найтись не более тридцати человек, умевших стрелять. Таким образом, гарнизон г. Аньчжу насчитывал всего не более 100 ружей! Трудно найти более убедительное доказательство пользы всеобщего военного обучения или нагляднее понять, как низко упала военная доблесть британцев со времени Азинкура и Креси. Из 75 японцев, людей самых различных профессий, нашлось 30, которые умели обращаться с ружьем. Интересно бы было знать, сколько британцев из такой же смешанной компании могли бы различить приклад от дула ружья! Я думаю, что по примерному подсчету один из пяти.
      К вечеру 9-го на пост дошел слух, что неподалеку находятся русские, однако подтверждения этому не последовало. Так как давно уже ходило много подобных слухов, и они не подтверждались, то этим сведениям не придали значения. Впоследствии узнали, что подполковник Моториров (Мадритов?) спустился сюда с 500 казаками и благодаря знанию местности и дорог сумел избежать столкновения с японцами.
      Город Аньчжу был окружен старинным валом, немного напоминавшим валы Фенгхуангченга. В обоих случаях вал достигал 30 футов высоты и представлял продолговатую фигуру размерами около 300 и 200 ярдов. Внутри имелся как бы прикрытый путь, так что люди, стреляя из-за валов, были прикрыты до высоты плеч. В Аньчжу имелось семь широких ворот.
      Вскоре после рассвета появился противник, двигаясь на конях в направлении к восточным воротам. Пост открыл по нему огонь, заставил его задержаться и дал этим время капитану собрать своих 100 стрелков и распределить их по разным воротам. К 7 ч. утра противник увеличился в числе и около 200 казаков появились на холме, примыкавшем к Аньчжу с востока. Против этих 200 было только 30 японцев, рассыпанных вдоль части ограды. Спустя несколько минут после 7 ч. утра 50 русских кавалеристов пошли галопом в атаку на восточные ворота. Дорога, вдоль которой они скакали, в некоторых местах понижалась, и поэтому только несколько японских стрелков могли их обстреливать. Они открыли огонь пачками, и им удалось убить офицера и 4 - 5 его людей. После этого противник отступил, несмотря на то, что некоторые из казаков подскакали почти на 50 ярдов к воротам. Одновременно с этим другой отряд русских появился с севера и пытался сжечь мост через р. Чонгчун (Chongchun). Как раз там, в 800 ярдах к западу, вне валов укрепления имелся продовольственный склад, где были разгружены прибывшие по реке лодки. Посту из 8 человек было приказано охранять этот важный, но столь опасно удаленный склад. Три человека с этого поста вышли из-за укрытий и под сильнейшим огнем пытались потушить загоревшийся мост. Удивительно, что все они остались целы и вернулись в свои укрытия. Каждый из них впоследствии получил кэнджо (Kanjo), или почетный отзыв от начальника отряда.
      Другой русский отряд появился с востока и, спешившись, начал двигаться к городу; еще один отряд приближался с юга, а на поддержку отряда, пытавшегося сжечь пост, с севера спешил еще один отряд. К 10 ч. утра укрепления города Аньчжу были окружены со всех сторон. Все ворота были забаррикадированы, и небольшой гарнизон должен был положиться на свои собственные силы без большой надежды на успех. В 3 ч. дня противник почти добрался до склада продовольствия, и оберегавшему его посту из 8 человек приходилось вести тяжелую борьбу. К счастью, в самую критическую минуту подоспело подкрепление из 70 японцев при офицере. Этот небольшой отряд, возвращаясь из Пингъянга, заночевал по дороге и ничего не знал о происходившем, пока не подошел на милю и не услышал перестрелки. Они спокойно двигались без всяких мер охранения. Однако офицер, начальник этого отряда, быстро уяснил обстановку и бросился вперед в боевом порядке, заходя противнику в тыл с южной стороны города. Это показалось русским, атаковавшим на этом участке, слишком опасным, и они быстро отступили в восточном направлении. А в это время сильно наседавший на продовольственный склад отряд русских, почти что захвативший уже его, принужден был уйти к западу. Таким образом, дорога к г. Аньчжу была свободна, и в него вступило подкрепление, радостно встреченное гарнизоном. Этот подъем духа гарнизона был, пожалуй, важнее, чем прибытие еще 70 человек, которые, конечно, не были лишними.
      После некоторого совещания оба японских офицера пришли к заключению, что им теперь следует перейти в наступление. Соответственно этому решению, около половины гарнизона сделало вылазку из юго-восточных ворот и, обменявшись несколькими выстрелами с короткой дистанции с противником, бросились на него в штыки, заставив его отойти на возвышенность в расстоянии около 400 ярдов, где противник оставался, пока не стемнело. Японцы остались на занятой ими позиции и решили атаковать русских с рассветом. Однако утром обнаружилось, что противник совсем удалился. Потери японцев были 3 человека убитыми и 7 ранеными, отряд русских состоял из трех сотен казаков{16} под личной командой подполковника Моторирова(?). Поддержкой им служили: рота верховой пехоты 1-го сибирского стрелкового полка и такая же рота от 15-го сибирского стрелкового полка. В общем, силы русских достигали до 500 человек. Они потеряли 2 офицеров и 14 нижних чинов убитыми, 35 ранеными и, кроме того, унтер-офицера и нижнего чина пленными. Начальником этапного пункта в Аньчжу был старый унтер-офицер, произведенный в офицеры во время последней китайской войны. Когда подошло время производства в капитаны, он подал рапорт, в котором весьма серьезно доносил высшему начальству, что он чувствует себя неспособным командовать ротой. Однако он оказался способным не только командовать ротой, а еще получил почетный отзыв за боевые отличия.
      Глава VIII.
      Военных агентов развлекают
      Фенгхуангченг, 19 мая 1904 г. Последнее время мне очень хотелось убедиться, заставил ли японцев опыт при Ялу изменить каким-либо образом их построения для атаки, но только сегодня утром мне представился для этого подходящий случай. Если бы я запросил об этом официально, то высшее начальство дало бы процензурированный ответ, предназначенный для всех военных агентов, чем я, конечно, не мог бы удовлетвориться.