Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны

      Глава X.
      Разговор с генералом Фудэкии
      15 июня 1904 г. Ко мне явился с двухчасовым визитом генерал Фуджии, начальник генерального штаба. Все ушли на прогулку, и я сидел в нашем маленьком домике один с Жардайном, когда послышался звон сабли о кирпичную дорожку, ведшую к нашей двери между кустов пионов. Увидев этого высокого гостя, я был уверен, что его визит связан с моим письмом, просмотренным военной цензурой. Так оно и было, хотя во все время разговора о нем не было упомянуто ни слова.
      Пока генерал начал любезную беседу, наши слуги побежали к нашим соседям-американцам раздобыть у них чаю и папирос, которых у них тогда было большое изобилие. Спустя некоторое время генерал сообщил мне, как его сегодня обеспокоили. Один из иностранных офицеров пожаловался ему на нелюбезное с ним обращение, которое состояло, как потом оказалось, в чересчур буквальном и неразумном понимании его инструкций младшими офицерами. Фуджии был вынужден взяться сам за самое тщательное расследование этого дела. Я почувствовал к нему искреннее сожаление. Тут пришлось ему, начальнику штаба большой армии, тратить свое драгоценное время, целые часы, чтобы успокоить разгоревшиеся страсти. Кроме того, разыгравшаяся буря была бурей в стакане воды. Я попробовал вообразить себя самого в Претории, где я занимал почти такое же положение, занятый такими же дрязгами, и должен был открыто сознаться, что все мы были весьма неприятным явлением для наших хозяев, поневоле все же сохранявших любезность. Несмотря на это, -я все-таки держусь того мнения, что во всем этом виноваты сами японцы, действующие через младших подчиненных, которые или неспособны отличить смысл инструкции от буквы, или же, что вероятнее, поступая так, не желают взять на себя связанных с этим хлопот и ответственности. Я сознавал, что каждому следует сначала научиться отдавать себе отчет в своих поступках, прежде чем управлять другими.
      Хотя мне и хотелось оставить в покое этого бедного человека и предоставить ему возможность заниматься своими непосредственными делами, но чувство самосохранения пересилило, и я все-таки атаковал его. Я сказал ему об упомянутом им инциденте с офицерами, что я со своей стороны могу только заметить, что солдаты всех родов оружия чрезвычайно деликатны и что я убежден, что это мнение, высказанное офицером другой армии, должно считаться за особую похвалу. Но что касается офицеров, и в особенности тех, которым мы поручены, а также своеобразного толкования ими их инструкций, то я тоже вынужден обеспокоить генерала своим небольшим протестом. Далее я сказал ему, что мне открыто было заявлено, что никакого различия в пользу британских военных агентов сделано быть не может, но я все-таки желал бы, чтобы представителям союзной нации оказывали немного больше внимания, даже если бы к ним применялись общие для всех правила. Я не выпытывал секретов и не желал лишить других офицеров каких-либо сведений, которые я сам мог бы получить, но с точки зрения одной только вежливости я против того, чтобы открыто заявлять нам, что в глазах японцев все иностранцы совершенно равны.
      Генерал Фуджии выслушал мою речь с тем непоколебимым добродушием, благодаря которому так трудно вывести японца из терпения. Приятно улыбаясь, он сказал мне, что он чрезвычайно рад, что и его личные воззрения вполне совпадают с мной высказанными и что скоро я получу подтверждение исключительного положения британцев. Так, в скором времени он пошлет ко мне офицера из штаба армии с полным отчетом об устройстве и эксплуатации линий сообщения. Кроме того, он с большим удовольствием здесь же дал мне разрешение послать двух моих офицеров с целью осмотра отрядов, выделенных на правый фланг армии: одного - в Айянмен (Aiyanmen), в 47 милях к северо-востоку, и другого в Куантиенчен (Kuantienchen), в 51 миле к северо-востоку от Фенгхуангченга. В этих направлениях происходят непрерывные стычки, так что они будут в состоянии увидеть кое-что интересное. Что же касается до меня самого, то генерал Куроки уполномочил его сообщить мне, что он будет очень рад, если я присоединюсь к какой бы то ни было экспедиции. Мне стоит только заявить о своем желании, и оно будет исполнено. Кроме того, он сообщил мне от себя лично, что доски с надписями, запрещающие иностранным офицерам входить в артиллерийские парки и продовольственные магазины, для меня не предназначаются и что стоит мне только предупредить заранее генеральный штаб, и мне будет разрешено осматривать все, что угодно. Затем он, может быть намеренно, выдал себя по отношению к моему письму, заметив, что хотя высшие офицеры армии не говорят по-английски и что, к несчастью, в штабе Первой армии нет ни одного офицера, знающего этот язык, зато теперь при моих будущих посещениях разных полков я, наверно, встречу несколько молодых офицеров, говорящих на моем родном языке. Обратившись затем к карте, он объяснил мне, как отряды Первой армии в настоящее время начинают наступление на север. Это было вызвано движением двух русских дивизий, или 30 000 человек, к югу вдоль железной дороги. У них было 24 орудиями они заняли неподготовленную, но естественно очень сильную позицию как раз к югу от Телиссу , небольшого городка в 20 милях к северо-востоку от Фучоу (Foochou){25}. Позиция представляла собой амфитеатр холмов с единственным выходом у северной стороны. Одна из японских дивизий занимала широкий фронт к западу и, весьма вероятно, должна была обойти русский правый фланг и тыл. Если ей удастся отрезать русских с севера, то мы скоро услышим о серьезном и значительном сражении. Действительно, если бы противник не отступил, сражение произошло бы именно сегодня. В этом случае Мищенко пришлось бы или атаковать Первую армию, или же продолжить левый фланг русских у Телиссу; однако он вчера все еще находился в соприкосновении с японскими разъездами и был бездеятелен, так что его силы не следовало принимать в расчет, если бы сражение при Теллису действительно происходило. Далее Фуджии сообщил следующее:
      Вторая армия состоит из трех дивизий, одной бригады кавалерии и одной бригады артиллерии, т.е. всего около 40 000 чел. и 150 орудий. Она двигалась к Телиссу с линии Пулиентен (Pulienten) - Шаошиатун (Shaoshiatun) и в случае успеха должна была войти в связь с Первой армией. В случае же неудачи или когда, одержав успех, она будет после сражения сильно теснима Куропаткиньш со свежими войсками, мы должны будем немедленно двигаться ей на помощь по дороге Сиуен (Siuyen) - Кайпинг (Kaiping), даже если все наши линии сообщений на Леншанкуан (Lienshankuan) и Саймачи (Saimachi) были бы прерваны и нам пришлось бы, пробираясь по горам, умереть с голоду. Таковы наши стратегические соображения при том условии, что Куропаткин должен атаковать Первую или Вторую армию. Невероятно, чтобы Куропаткин атаковал нас, но я лично никогда не допускал, чтобы он совсем ничего не предпринял. Это было бы чересчур хорошо и потому неправдоподобно. Вы видели нашу тщательно подготовленную позицию аванпостов. В случае атаки мы надеялись держаться там со сравнительно небольшими силами и в то же время со всеми остальными мы провели бы самую решительную контратаку с левого фланга, или центра, или же со стороны Айянмена, или Саймачи. Линия окопов, как вы сами видели, имеет неправильную и изломанную форму, а местность не представляет хороших артиллерийских позиций. Некоторые из штабных офицеров предлагали план, состоявший в том, чтобы допустить противника приблизиться почти вплотную к нам и тогда произвести контратаку всем фронтом, полагая, что мы могли бы таким путем нанести ему полное поражение на пересеченной местности, где нам был известен каждый шаг. Однако я не согласился на этот план. Среди ужасного смятения общей свалки кто знает, что могло бы произойти. Я в состоянии дать вам сегодня эти подробные сведения, потому что движение войск к Телиссу указывает на то, что русские оставили свое намерение двинуться к нам и что вместо этого теперь нам придется идти к ним. Все-таки никому не известно, что может случиться в будущем, и я должен просить вас сохранить эти подробности в тайне.
      Со времени высылки наши фланговые отряды имели что-то около дюжины небольших дел, и везде русские казаки и кавалерия оказались совершенно беспомощными и были отброшены сравнительно с большой легкостью. Несмотря на то что, теоретически рассуждая, русские были в состоянии сосредоточить превосходящие силы в точках соприкосновения, они этого не сделали. Зато нам удалось достичь этого почти во всех случаях. Около 17 000 русских находятся у Лиеншанкуана (Lienshankuan) на южной стороне Мотиенлингского перевала (Motienling-Pass) и около 1500 занимают позицию поперек большой дороги у Бунсуиреи (Bunsuirei), что в 10 милях к югу от Лиеншанкуана. Русские не сделали никаких приготовлений для обороны Мотиенлингского перевала, и если исход сражения Второй армии позволит нам действовать в наиболее соответственных со стратегической точки зрения направлениях, то нам не придется встретить серьезного сопротивления при движении через этот перевал. Против правого отряда у Айянмена стоит Ренненкампф, занявший Саймачи (Saimachi), с отрядом из всех родов оружия, но главным образом кавалерии. Ренненкампф вечно предпринимает такие планы, которые, кажется, никогда не исполняются. Но он все-таки предпринимает хоть что-нибудь. Когда генерал Сасаки (Sasaki) двинулся к Саймачи, мы были вполне уверены, что русским удастся прервать наши сообщения с Ялу. Все-таки мы приняли все зависящие от нас меры, чтобы помешать подобной попытке, для чего послали два батальона к Коби (Kobi) и Куантиенчену (Kuantienchen), но все-таки мы мало надеялись на успех. Несмотря на все это, до сего времени не только наши сообщения остались неприкосновенными, но все атаки были отбиты и даже телеграфная проволока нигде не была порвана. На другом нашем фланге Мищенко доставляет нам меньше беспокойства, чем Ренненкампф, потому что он гораздо менее предприимчив. Действительно, я могу подтвердить, что Мищенко ровно ничего не сделал в своем районе. Но мы все-таки послали батальон вдоль морского берега к пункту в пяти милях к западу от Антунга, но до сего времени в этом направлении все спокойно. Общее количество русских в Маньчжурии, вероятно, восемь дивизий, из числа которых мы отвлекаем на себя по крайней мере 35 000 чел. Итак, хотя, может быть, мы и кажемся вам бездеятельными, но мы все-таки приносим пользу. Две японские дивизии находятся у Чуюанга (Chouyuang), имея против себя русскую смешанную бригаду в двадцати пяти милях к северо-западу на Хайченгской дороге. Да, многое будет теперь зависеть от исхода сражения у Телиссу, если оно там вообще произойдет. У русских всего только 24 орудия, и все - полевые. Принимая во внимание, что у нас орудий в шесть раз больше, я почти не сомневаюсь в удачном для нас исходе. Чтобы ни случилось у Телиссу, русские непременно дадут сражение у Кайпинга (Kaiping). Там есть действительно очень сильная позиция фронтом к югу. Ее можно обойти только с востока, что особенно легко может сделать Первая армия, базируясь на Фенгхуангченг. Нам очень трудно было взять Кайпинг у китайцев в последнюю войну. Хотя небольшие суда и могут содействовать атаке, отвлекая на себя неприятельские батареи с запада, но самым действительным разрешением этой задачи будет движение в обход русского левого фланга с востока. Вы понимаете, что я говорю с чисто стратегической точки зрения. Когда вы познакомитесь с устройством наших сообщений, вы убедитесь, что, не ошибались, желая получить эти специальные сведения. Вопрос о наших сообщениях заключает в себе целый ряд затруднений; которые мы теперь старались разрешить с крайним напряжением энергии. В самом деле, иногда становится весьма вероятным, что, вместо того чтобы наносить решительные и победоносные удары в направлении линии Маньчжурской железной дороги, мы будем осуждены оставаться здесь как бы приклеенными, в позорной бездеятельности, пока не кончится сезон дождей. Но это я сообщаю только вам лично, и я хотел бы, чтобы вы не сообщали это даже другим британским военным агентам.
      Если Кайпинг после битвы окажется в наших руках, то следующей вероятной остановкой русских будет город Ляоян. Подступы к нему с юга уже сильно укреплены, и мы узнали от китайских шпионов, что русские произвели огромные работы при сооружении углубленного пути в виде полукруга в тылу редутов для безопасного продольного сообщения. Мы надеемся, что сильные дожди наполнят все это водой к тому времени, когда мы будем готовы атаковать. В Порт-Артуре имеются 20 000 человек сражающегося гарнизона, включая и моряков. Особой опасности нет, чтобы они были в состоянии произвести серьезную диверсию. До сего дня флот был деятельно занят очисткой Талиенвана от мин. Там будут выгружены большие, 11-дюймовые, мортиры для осады Порт-Артура.
      Наше собственное положение у Фенгхуангченга становится теперь со дня на день более удовлетворительным, лучше сказать, менее неудовлетворительным. Постройка конно-железной дороги из Антунга будет закончена к 26-му числу настоящего месяца; когда она будет в готовности, мы полагаем провозить по ней дневное довольствие для армии в двадцать четыре часа. Трамвайная линия состоит теперь только из рельсов, по которым кули вручную двигают тележки, но железнодорожный батальон в настоящее время окончил свою работу на линии Сеул Виджу, и нами сделаны самые настоятельные представления о необходимости подчинить этот батальон генералу Куроки. Ее л и эти представления будут благосклонно приняты, то не пройдет много времени, как у нас на этой первой Маньчжурской ветви железнодорожного пути Фузан - Ляоян будут работать паровозы.
      Затем генерал обратился ко мне с просьбой сделать ему одолжение как союзнику и свободно подвергнуть критике те недостатки, которые я мог заметить до сего времени. Я ответил, что я охотно готов говорить по-дружески. Единственными отклонениями японцев от наших взглядов, как я до сих пор заметил, были несоответствующие сорт и сила их артиллерийских лошадей, слишком густые построения в ранний период боя и опасная зависимость от телефонов и телеграфов вместо применения оптической сигнализации. Это были мои собственные наблюдения, но я слышал от офицеров, которым я вполне доверяю, что подготовка и дисциплина огня японской артиллерии не может, подобно прочим частям их военного механизма, служить для нас образчиком, достойным подражания. На это он ответил:
      Когда бой достигает своего высшего напряжения, наши головы склонны разгорячаться. Для нас было бы большим преимуществом иметь в подобные мгновения хладнокровного человека, который, подобно зрителю в Токийской боевой пантомиме, мог бы отдавать себе полный отчет во всем происходящем кругом. Прошу вас помнить, что я никогда не буду чувствовать себя обиженным вашей критикой, как бы беспощадна она ни была, ибо я не сомневаюсь в ваших благородных намерениях. Конечно, вы не ошиблись, указав на некоторые наши недостатки. Мы не виноваты, что наши артиллерийские лошади не породисты, это наше глубокое несчастье. Артиллерийские офицеры давно заявляли, что нам следует покупать лошадей в Австралии; но мы не так богаты, как вы, и не в состоянии идти навстречу их желаниям. Все-таки я лично думаю, что нам придется прибегнуть к этой мере, пока наш конский состав не будет совсем истощен, если только нам не удастся захватить у русских большого количества лошадей. Мы уже уполномочили начальников дивизий удвоить интервал, установленный в уставе, если они найдут это нужным. Я могу прибавить, что с течением времени мы постепенно будем все расширять и расширять фронт атаки, в особенности в том случае, если русские (которые больше нашего склонны выставлять в огонь массы людей) начнут принимать более гибкие построения.
      Сигнализация, несомненно, наше слабое место. Я вполне понимаю, как было бы полезно иметь гелиограф на вершине Хо-О-Сан (Нo-O-San) и поддерживать сообщение с Антунгом и Виджу. Но континентальные армии тоже пренебрегали оптической сигнализацией, и в этом заключается причина, почему наше внимание не было в должной мере обращено на нее. Ни одна нация не практиковала сигнализацию больше, чем вы, британцы, и теперь, когда нам приходится действовать в такой стране, как Маньчжурия, мы поняли почему.
      Начальник штаба простился со мной и оставил меня в очень хорошем настроении. Я превосходно сознавал, что его визит, включая столь лестную для меня просьбу критиковать замеченные недостатки, был только, или во всяком случае главным образом, средством, рассчитанным на то, чтобы успокоить мое негодование. Сверх того, когда Фуджии упомянул, что другой обиженный иностранный офицер определил провозоспособность железной дороги в двадцать четыре дивизии, я мысленно убедился, ни минуты не сомневаясь в верности моего предположения, что наш разговор, казавшийся мне до сих пор частным и исключительным, был не более как старой темой, уже обсуждавшейся сегодня с представителем другой державы.
      Я почувствовал на мгновение удар, подобный ощущению жениха, узнавшего о том, что невинная царица его сердца уже похоронила своего второго мужа. Но к чему нырять до грязного дна пруда, когда его поверхность так зеркальна? Это было бы и неприятно, и принесло бы мало пользы. Кроме того, я, несомненно, получил целый ряд очень интересных новостей. Разговор, подобный приведенному, был настолько ценен, что я потерял всякое чувство стыда и, не краснея, вытащил свою записную книжку и карандаш, подобно истому американскому интервьюеру. Я думаю, что Фуджии это понравилось. Это напомнило ему внимательные ряды его учеников, слушавших его лекции в академии генерального штаба в Токио.
      Стратегическая обстановка в настоящее время действительно очень интересна. Я доволен, что мы расположены широким фронтом, имея гвардейскую бригаду у Сиуена и 12-ю дивизию у Саймачи. Таким образом мы прикрываем северо-запад Кореи, Антунг и Ялу. Мы также господствуем на маньчжурском побережье, по крайней мере до Такушана, и занимаем великолепное исходное положение для совместного действия с войсками, высаженными в этом пункте или же вообще к востоку от него. Мы достаточно углубились в Маньчжурию, чтобы влиять на население и пользоваться его запасами и перевозочными средствами, а последнее было делом первостепенной важности. Мы также удобно располагаемся для производства разведок, и мы приняли кой-какие меры для угрозы железной дороге к северу от русских главных сил, хотя мы до тех пор не будем в состоянии принять более действенные меры, пока не будем владеть знаменитым Мотиенлингом. Итак, мы прикрываем наши сообщения, угрожаем сообщениям противника и не только сосредоточиваем запасы и перевозочные средства, но и укрепляем наш престиж среди китайцев. Однако подобное положение не должно затянуться слишком долго, потому что иначе дело может измениться к худшему.
      План Фуджии о возможности стоять здесь, пока не кончатся дожди, не только сам по себе неприятен, даже грустен, но и невыгоден с точки зрения стратегической и политической. Я не могу верить ему. Я уверен, что нам придется двинуться куда-нибудь, и этого ждать недолго. Я полагаю, что Фуджии особенно опасался Ренненкампфа и Мищенко, упоминая, до какой степени они оба оказались неспособными повредить его сообщения, несмотря на всю их кавалерию. Конечно, местность гориста и становится все более пересеченной к востоку от Ляоянской дороги. Нам говорили, что долины там становятся более узкими и тянутся преимущественно с севера на юг. Это обстоятельство может помешать планам Фуджии, состоящим в том, что если мы будем атакованы, быстро перебросить главные силы Первой армии к правому флангу у Айянмена. Я не думаю, чтобы это движение могло быть исполнено в необходимое время. Но я все-таки не могу назвать эту местность плохой для действий кавалерии. Местность представляет собой для предприимчивого начальника гораздо более удобную арену действий, чем абсолютная равнина, которая многими считается наиболее подходящей для действий конных войск. Местность эта слишком пересечена для действий бригадами или даже полками, но она чрезвычайно благоприятна для действий эскадронами. Я не мог удержаться от некоторого злорадного чувства удовлетворения, узнав, что кавалерия ровно ничего не сделала, ибо ничто лучше не могло бы подтвердить справедливость моих теорий, за которые меня так преследовали.
      Полчаса спустя после ухода Фуджии я получил письмо. Оно было от полковника Матсуиши (Matsuishi), помощника начальника штаба, с разрешением для капитанов Винцента и Жардайна выехать 17 июня в Айянмен в сопровождении одного офицера 12-й дивизии.
      Я счел необходимым сообщить об этом N, который поспешил в штаб несомненно для того, чтобы настоять на участии в этой поездке всех остальных военных агентов. Это для меня не имеет значения. Раз только мои офицеры поедут, то для меня не важно, кто еще поедет и кто не поедет, разве за исключением того соображения, что отдельная личность всегда более видит и слышит, чем толпа.
      Глава XI.
      Торжество в честь умерших
      Фенгхуангченг, 19 июня 1904 г. Сильные дожди заставили Винцента и Жардайна отложить свой отъезд до сегодняшнего утра, когда они, бодро настроенные, выехали наконец в сопровождении итальянского и шведского военных агентов. Их конвоировали четыре кавалериста. Я рад, что им удалось наконец благополучно выехать, хотя из-за их отъезда Фенгхуангченг становился для меня прелестной, но невыразимо печальной темницей. Я должен сказать, что мне очень посчастливилось, когда я получил трех таких подчиненных, как Юм, Винцент и Жардайн. Они все не только офицеры с высокими профессиональными качествами, но и люди, повидавшие свет, знакомые с трудами и лишениями и с бодрым сердцем готовые идти навстречу всевозможным препятствиям. Бедное старое военное министерство! Никто никогда не услышит об этих действительно превосходно исполненных командировках; если бы они исполнили хотя одну из них неудачно, то тут имеется наготове лагерь умирающих от жажды новостей газетных корреспондентов, чтобы, раздув факт, распространить его по всей империи и Америке. Ибо, подобно волку, газетный корреспондент неопасен до тех пор, пока не голоден.
      В день великого интервью, а именно 16-го числа, Фуджии послал ко мне капитана О. с сообщением, что сражение благополучно произошло у Телиссу. Вторая армия встретила две русские дивизии, занимавшие позицию Дайбоши (Daiboshi) - Иошизан (Ioshisan), и атаковала их на рассвете 15-го. В это же время 3-я дивизия (японская) двинулась вдоль железной дороги от Сукатана и приняла участие в сражении, между тем как в 9 ч. утра бригада 4-й дивизии от Ториако (Torijako) и к полудню кавалерия от Какатона (Kakaton) оказали содействие обходу русских. В результате русские после жестокой борьбы были отброшены к северу. Много скорострельных орудий, знамен и др. попало в руки японцев. Потери японцев достигали 1000 чел., потери русских еще до сих пор неизвестны. Здесь не видно ни малейшего признака торжества. Известие о победе было принято всеми совершенно спокойно и как факт вполне естественный. Я должен заметить, что и мое нравственное настроение начинает совпадать с японским. Я не только чувствую, что японцы не будут кем бы то ни было побеждены в настоящее время, но и настойчиво стараюсь проводить эту мысль перед моим начальством и друзьями в моих рапортах и письмах на родину.
      Вчера, 18-го числа, всей армии были розданы подарки от императрицы, состоявшие из табака и сакэ{26}. Я собирался пообедать в лагере журналистов, находившемся в миле от города, и штаб настоял на том, чтобы меня сопровождал туда и обратно говоривший по-английски жандарм. Присутствие представителя закона, следовавшего за мной по пятам конечно, портило все удовольствие уединенной прогулки, но так как было бесполезно протестовать, то мы и отправились вместе. Начало обеда было великолепно. Тут был прелестный суп с плавающими в нем маленькими кусочками пудинга. После него был длинный перерыв, несколько сардин и затем... ровно ничего. Мой хозяин оживленно поддерживал разговор, но я мог заметить в нем признаки некоторого беспокойства, которое и я вполне с ним разделял, а именно: какая участь постигла следующее блюдо, обозначенное в меню сосисками. Под конец он вышел из терпения и громким и несколько суровым голосом стал требовать еще пищи. Ясного ответа на это требование не последовало, но мы услышали шум ссоры и протестов, смешанный с грозными и отрывистыми словами приказаний, и, выглянув из палатки, мы увидели моего жандарма, волочившего за косу нашего повара-китайца. Мальчик, служивший за столом, был уже арестован и препровожден в заточение в соседнюю кумирню. Адский жандарм, оказалось, напился пьян подаренным ему императрицей сакэ и громким голосом объявил, что он арестует всех слуг журналистов. Единственным поводом к этому, как он снизошел уведомить нас, было, что он подозревает плохие дела. Я был в неловком положении, ибо сознавал, что я плохо отплатил за оказанное мне гостеприимство, приведя сюда жандарма, который теперь собирается внести смуту в мирный лагерь. Но все-таки в Японии жандарм скорее еще более жандарм, когда ему море по колено, и поэтому во что бы то ни стало было необходимо воздержаться от какого бы то ни было применения открытой силы. В конце концов, чуть было сам не попав под арест, я убедил моего расходившегося стража освободить его пленников, и наш обед продолжался без приключений. Никогда, надеюсь, я не буду настолько неблагодарным, чтобы забыть его сосиски, цыплят, язык и ананасные консервы.
      Приятный вечер проходил в очень интересной беседе, затрагивавшей разнообразные темы, потому что мой хозяин и я были старыми друзьями времен Лэдисмита.
      Наконец наступила минута, когда я должен был попытаться увести домой моего жандарма. По счастью, он охотно согласился и, когда мы собирались двинуться в путь, соблаговолил сказать: Я начинаю идти. Под конец я доставил его домой, в штаб, где он направил свое имперское радостное настроение в другую сторону, а именно попытался арестовать одного из самых самодовольных и много о себе воображающих переводчиков. Эта сцена показалась всем чрезвычайно забавной, но я с радостью оставил их ссориться и драться во дворе. Действительно, скверное положение для британского генерал-лейтенанта, старающегося отвести домой пьяного жандарма по грязной дороге и в полной темноте, где расставленные повсюду часовые готовы открыть огонь по всему, что покажется им необычайным или странным.
      После отъезда Жардайна и Винцента этим утром я надел мой синий мундир и поехал верхом присутствовать на параде 2-й дивизии в честь умерших, так называемых шоконсаи (shokonsai), или на торжество встречи душ, как гласит буквальный перевод этого японского слова.
      Вторая дивизия, без одного полка, была построена на равнине против зеленого холма, на котором был воздвигнут алтарь с приношениями солдат их умершим товарищам. Я был в самом благоговейном настроении. Но, когда я увидел большого высушенного лосося с собственным хвостом во рту, отложенного в сторону для тех, кои, согласно моей собственной религии, должны бы были отказаться от подобного приношения, я никоим образом не мог воздержаться от сознания, что я очень голоден. Кроме лосося там была корзина, наполненная пирожками, сладостями, зеленью и живыми курицами. Все это представляло собой очень вещественную пищу. С правой стороны около алтаря стоял принц Куни и генерал Ниши, начальник дивизии, непосредственно за ними, по левую сторону последнего, было отведено место для меня. Напротив нас стояли корреспонденты, среди которых один или два работали своими кодаками. Это казалось неблагоговейным, но было в сущности не больше того, чем мои мысли о лососе.
      Первая церемония производилась по ритуалу религии Шинто, и ее начал почтенный священнослужитель, махая жезлом над нашими головами, что, я думаю, соответствовало той части нашего богослужения, когда священник кропит прихожан святой водой в начале службы. Затем складывалось на уже ломившийся от тяжести алтарь все больше и больше приношений, все это сопровождалось перерывами, воздеваниями рук к небу, церемониями, пока на алтаре уже не оказалось более свободного места. Вслед за этим Ниши вышел вперед и певучим голосом, употребляемым японцами в подобных случаях, начал читать похоронную молитву не столько в честь умерших, сколько обращенную непосредственно к умершим, которые, как предполагалось, действительно присутствовали среди нас (и кто знает, были ли они тут или нет?). Он восхвалял их как кротких и покорных, говорил о них как о достойных любви и вечной памяти. Он уверял их в вечной жизни в воспоминаниях соотечественников. Это чувство понятно японскому солдату. Как видно, он не придает никакого значения аплодисментам толпы, банкетам и празднествам, также мало заботится он о каком бы то ни было материальном вознаграждении, но слава после смерти для него очень реальное представление. Будучи иностранцем, который поневоле должен смотреть на все через туманное стекло, я все-таки был поражен этим чувством .солдата, которое, заставляя его веровать в возможность принимать участие в жизни после смерти, становится для него при жизни побудительной искрой, и поэтому смерть он считает только благоприятным для себя случаем. В самом деле, для японского солдата умерший лев достоин гораздо большей зависти, чем живущая собака.
      Когда речь кончилась, я был приглашен последовать примеру Ниши и возложить на алтарь ветвь соснового дерева{27}.
      Я тщательно наблюдал за количеством поклонов и шагов, которые сделал генерал, и, полагаю, исполнил свою обязанность вполне исправно. Когда последнее приношение было возложено на алтарь, собранные от всей дивизии горнисты протрубили салют, войска взяли на караул, потом к ноге и отправились обратно к своим стоянкам. Они стояли слишком далеко, чтобы слышать слова молитвы, но они могли видеть все, что происходило. Я все время чувствовал благоговейное присутствие этих 10 000 японских солдат.
      Официальная часть церемонии кончилась, но генерал со своим штабом все еще стоял около алтаря. Так как я колебался: уйти мне или нет, то один из офицеров как бы между прочим сказал мне:
      Здесь произойдет еще одна церемония, частного характера; если вы пожелаете остаться здесь, милости просим, но прошу понять, что эта церемония не имеет особого значения.
      Естественно, я отвечал, что останусь. Эта частная церемония, которая будто бы не имела особого значения, оказалась буддийским богослужением. Главный жрец весьма внушительного вида принес жаровню с древесным углем и поставил ее перед алтарем. Началась церемония, смысл которой я не мог понять, она произвела на меня несравненно большее впечатление, чем предшествовавшее ей богослужение Шинто. Весь ритуал показался мне простым и величественным, а пение более отвечало нашему европейскому представлению о церковной музыке.