Однако Винцент, проезжавший мимо по дороге из Айянмена в штаб 2-й дивизии, подошел к ним и предложил им сигар и папирос. Потом ему удалось их сфотографировать, чем они, видимо, были очень довольны. Раненый солдат был прострелен пулей через скулу, и зубы его были выбиты, однако он ухитрился воткнуть папиросу в единственный угол рта, который он мог открыть. Они сообщили Винценту, что получают полную солдатскую порцию риса, но что полчаса спустя после еды они опять чувствуют себя голодными. Каковы бы ни были британские сердца, их желудки, несомненно, чисто русские.
      Штаб послал мне длинный список новостей, но они не стоят того, чтобы их переписывать в мой дневник. Они сводятся к следующему: три колонны, двигаясь по своим дорогам, дошли: левая, или колонна Императорской гвардии, до Киокахоши (Kyokahoshi); средняя, или колонна 2-й дивизии, до Кансотена (Kansoten); 12-я дивизия, или правая колонна, до Родоко (Rodoko). Здесь было небольшое столкновение, но несерьезного характера. Все три дивизии находятся теперь фронтом на северо-запад, а Ренненкампф, стоявший у Саймачи, не попытался атаковать правый фланг авангарда и отступил перед 12-й дивизией, занявшей Саймачи и преследовавшей его дальше. Vorwrts! (Вперед!) - наш девиз, и не может быть лучшего слова во всем военном словаре.
      27 июня 1904 г. Исключительное утро: облачно и прохладно. Выступили в 7 ч. утра. Местность самая красивая и богатая из всех виденных мной до сих пор. Плодородные, обработанные долины, целый ряд кристально чистых ручьев, извивающихся по кремнистому дну, странного вида холмы, о которых я писал вчера. Весь пейзаж одет в самую яркую изумрудную зелень.
      Пройдя несколько миль, мы встретили русского раненого, которого несли на носилках два китайца. Это был очень красивый молодой человек лет около двадцати. Одна нога у него была сломана и почти повернута кругом, другая нога тоже была опасно раздроблена. Он был ранен в деле под Цуенпу, но так как он упал среди кустов, то его не заметили, и он пролежал там более пятидесяти четырех часов, пока его случайно не нашел японский унтер-офицер. Он казался умирающим, бедный малый, или был очень близок к этому. Как раз когда мы подъехали, носилки были опущены на землю, и к ним сбежались посмотреть на раненого несколько японских кули. Они не были грубыми, но не казались печальными. Один из них вытащил маленькую ладанку, которая была надета на цепочке вокруг шеи раненого, и, смеясь, показывал ее всем. Какое грустное впечатление производила эта небольшая сцена у дороги! Невольно угадываешь все храбрые помыслы бедного молодого человека, когда он отправлялся сражаться за свою родину; наверно, эту святыню, которая заключалась в ладанке, дала ему его невеста; наконец, вспоминалось, что, по всему вероятию, его веселая, молодая жизнь была теперь близка к одинокому концу среди азиатов.
      По прибытии в Линчатай (Linchatai), где два дня тому назад стоял русский кавалерийский полк, мне сообщили, что Куроки приглашает меня к завтраку. Я последовал за ординарцем и увидел пять раскинутых палаток со всем штабом, усердно уничтожавшим рис, соленые сливы и чай. Куроки, принц Куни и Фуджии, находившиеся в одной из палаток, с смутившей меня любезностью встали со своих мест и, удалив штабных офицеров в другую палатку, предложили мне сесть за стол. Я был этим опечален, ибо знал, что это не могло нравиться офицерам, однако, к их чести, следует упомянуть, что они сохранили самое приятное выражение лиц. Когда я наглотался рису, подобно лягушке, проглотившей вола, Фуджии послал за мной. Я нашел его спрятанным за его палаткой с видом многозначительной таинственности. Перед ним лежала раскрытая карта. Он прошептал мне, что путем расспроса пленных и благодаря найденной у пленного штабного офицера записной книжки вне всякого сомнения выяснилось, что Куропаткин был введен в заблуждение донесениями офицерских разъездов, будто бы главные силы Первой армии двигались по левой дороге в направлении Сиуен Хайченг; в действительности же мы двигались по дороге на Саймачи. Фуджии воспользовался этим случаем для маленькой лекции о необходимости для офицерских разъездов не пускаться в предположения и теоретические рассуждения, а ограничиваться только действительно виденным и только об этом доносить. В то же время он допускал, что в обстановке было много фактов, подтверждавших догадку Куропаткина и содействовавших его заблуждению. Во-первых, вполне естественно было предположить, что Первая армия будет стремиться как можно скорее войти в связь с 10-й дивизией под командованием Нодзу, высадившейся у Такушана месяц тому назад (об этом я услышал впервые), а также со Второй армией на Ляодунском полуострове, чем допустить возможность дерзкого намерения Куроки двинуться к северу и, рискуя быть изолированным, угрожать железнодорожному сообщению с Мукденом. Во-вторых, дело было в том, что мы действительно послали гвардейскую бригаду к Сиуену для совместного действия с Нодзу (об этом совместном действии я услышал впервые) и Куропаткин должен был ежедневно получать донесения о столкновениях в этой местности. Наконец, долгое пребывание Первой армии под Фенгхуангченгом и сооруженные там сильные укрепления могли заставить Куропаткина думать, что там оставлены были только сравнительно небольшие силы, а главные силы армии были направлены к югу. Как бы то ни было, главное дело было в том, что Куропаткин был введен в заблуждение и переменил все свои диспозиции.
      Ко времени первых дней занятия японцами Фенгхуангченга русские сосредоточились у Ляояна, ожидая быстрого наступления Куроки вдоль Пекинской дороги, по которой мы двигаемся в настоящее время. В пяти милях от Ляояна у Чузана (Chusan) была превосходная позиция, где можно было бы задержать наступление с юга японских армий; также и у Бунсуиреи (Bunsuirei){30}, в нескольких переходах впереди нас, имелась хорошая позиция, преграждавшая наступление Куроки от Фенгхуангченга. Куропаткин намеревался удерживать обе эти позиции. Внезапно и очень кстати для японцев русские планы изменились. Войска, находившиеся у Ляояна, были направлены по железной дороге и пешком к югу против четырех японских дивизий и пожали плоды подобного безумия. Фуджии думает, что это безумное наступление должно быть приписано штатскому вмешательству, потому что он не считает Куропаткина способным на подобную бестолковость. После неизбежного поражения двух русских дивизий у Телиссу позади отрядов, занимавших Бунсуиреи, Лиеншанкуан и Мотиёнлинг, оставалось так мало войск, что теперь они отступают без серьезного сопротивления, и один офицерский разъезд уже вошел в Лиеншанкуан у подножия Мотиенлинга. Против наших трех дивизий у русских только одна дивизия и полк, и естественно, что они должны уступить. Одна бригада с шестнадцатью орудиями отступает перед Императорской гвардией; другая бригада отступает перед нами, а перед 12-й дивизией на левом фланге находится только один полк. Таким образом мы скоро займем без боя Мотиёнлинг и другие перевалы среди этой серьезной горной преграды - вот что сказал генерал Фуджии. Большое преимущество для японцев, но для меня большое разочарование. Русские, полив керосином склады у Лиеншанкуана и Мотиенлинга, зажгли их. Это, конечно, пустяки для людей, предки которых сожгли Москву, но все-таки не очень-то веселое развлечение, даже в таком небольшом размере. Что касается до наших собственных складов, то Фуджии говорил, что подвоз продовольствия к фронту по таким плохим дорогам встречает чрезвычайные затруднения, но у нас теперь собрано в Антунге и Фенгхуангченге так много продовольствия и материалов, что мы на очень долгое время находимся вне зависимости от господства на море.
      Таковы наши дела. Дела же наших товарищей на юге не менее удачны, так как сегодня 10-я дивизия, базируясь на Сиуен, атаковала противника на дороге в Такубокуджо (Takubokudjo) и отбросила его к этому пункту, нанеся ему потери в 100 человек, сами же японцы потеряли убитыми только майора Ока и 5 нижних чинов. Мне следует строго следить и выяснить, можно ли верить этим сведениям о потерях. Разница в пользу японцев действительно замечательная, но я видел нечто подобное в Южной Африке, где люди, искусно прикрывавшиеся, встретились с теми, которые не умели этого делать. Во всяком случае похоже на то, что марш к Ляояну совершится без препятствий, что означает для меня отсутствие донесений о сражении.
      После этой интересной беседы я поехал верхом в Нидобоши (Nidoboshi) и расположился в другом доме. Деревня состоит приблизительно из тридцати домов, покрытых просяной соломой. По дороге мы встретили военных кули, купавшихся буквально тысячами. Может быть, в мировой истории еще не существовало до сих пор такой чистоплотной армии, как эта. Можно идти посреди батальона в самый жаркий день без малейшего неприятного ощущения для людей даже с самым нежным обаянием. Мы же, как я слышал, ни в каком случае не можем считать себя одинаково безобидными для японцев. Как бы ни были мы чистоплотны, наша привычка есть много мяса придает нам особый плотоядный запах, который им далеко не нравится. Даже страшно предположить, что в то время, когда мы себя считаем наиболее обворожительными, нам только удается вызвать в воображении наших прелестных гейш зоологический сад в жаркий полдень.
      1 июля 1904 г. Наконец-то настало прелестное утро. Потоки дождя, лившие со дня нашего прибытия, подвергли опасности успех всего нашего движения. Все сидели на половинной порции, и если бы сегодня опять полил дождь, то армия, или часть ее, должна была бы двинуться обратно к Фенгхуангченгу для своего пропитания. За последние два дня Куроки, Фуджии, Матсуиши, Курита и я по целым часам стояли в грязи в галошах и непромокаемых плащах, глазея на небо, не прояснится ли оно. Вряд ли слуга пророка Ильи с таким нетерпением смотрел на облачко величиной с ладонь человека. Напрасно реки вздулись до такой степени, что ни один китаец не согласился бы переправиться через них. Несколько русских пленных попытались было недалеко от нас переправиться через такой бурный поток и чуть было не утонули, их увели опять назад. Только нескольким военным кули удалось взобраться на подъем Кесшитаи (Kesshitai), или Готовность умереть, и довести свою работу до конца и спасти нас от голодной смерти. Единственно счастливыми существами здесь были множество лягушек. Когда у меня заболевала шея от глазения на небо, я пытался сократить томительное время, наблюдая за этими атлетическими, сладострастными обитателями болот. Как только они убеждались, что колоссальная фигура, затмившая их маленький мир, безжизненна, они давали полную волю своим чувствам. Я никогда не видел жизни более полной лихорадочного возбуждения; ряд страстных любовных приключений и героических поединков. Со всеми нашими великими идеями как бесконечно мала в глазах Всемогущего должна быть разница между всеми нами! Русские и японцы, борющиеся из-за Мотиенлинга; две лягушки, соперничающие из-за земляного червя: весь вопрос только в разности ступеней, занимаемых ими в животном царстве. Тем не менее сегодня погода прелестна; лягушки опечалены, а мы очень довольны. Я имел приятный разговор с принцем Куни, который ловил пескарей на обыкновенную комнатную муху, насаженную на согнутую булавку. Он поймал несколько штук, и я поздравил его со взятием многих пленников из реки. Он сказал, что мы завтра двинемся к Сокако (Sokako) и что русские продолжают отступление по всему фронту. Эскадрон кавалерии, разведывающий на фронте 12-й дивизии, нашей правой колонны доносит, что 4000 русской пехоты с 24 орудиями и полком кавалерии занимают позицию на высотах над Чаотао (Chaotao); против нашей средней колонны на Пекинской дороге у Тована (Towan) стоит полк с отрядами у Тиенсутиена (Tiensutien) и Иоширеи (loshirei). Все эти пункты находятся по ту сторону горной преграды с главным перевалом Мотиенлинг. Как видно, русские совершенно определенно отказались от мысли дать здесь сражение, и как кажется, штаб армии держится того убеждения, что нам не удастся выиграть нашу victoire decisive, пока мы не приблизимся вплотную к Ляояну.
      2 июля 1904 г. Выступили из Нидобоши (Nidoboshi) около 5 ч. утра. Перекресток дорог - вот значение этого названия, и действительно, Первая армия приостановилась здесь, колеблясь между дорогой к неудаче и той, которая, если будет угодно Провидению, приведет нас к вечной славе. Еще одна дождливая ночь, и нам пришлось бы повернуть к Фенгхуангченгу и двигаться обратно к югу, пробиваясь через непроходимую грязь и потоки.
      Утро особенно прохладное и свежее. Никогда в другое время года рассвет не бывает так прелестен, как летом, и нет места лучше седла, чтобы любоваться им. На пути я имел интересный разговор с X. и одним офицером штаба. Они оба очень уверенно держались того мнения, что сельский житель неизмеримо превосходит горожанина. У. сказал, что особое развитие последнего не может заменить собой благонадежности и прирожденной дисциплины первого из них. Причина этому не в том, что японские горожане, подобно нашим, потеряли связь с природой или выродились физически. Они еще не успели дойти до этого; скорее, они несколько изменились в нравственном отношении, что сделало их менее пригодными к военному делу. Если солдату - сельскому жителю - будет приказано стать часовым на посту, он не оставит его до смены, хотя бы смена и запоздала на много часов или же ему угрожала бы ужасная опасность. Если те же обязанности будут возложены на горожанина, то он будет исполнять их добросовестно только до тех пор, пока он на глазах у начальства, или до тех пор, пока он будет видеть возможность вернуться обратно; но он способен оставить свой пост при уверенности, что ему не угрожает опасность быть пойманным. X. горячо присоединился к этому мнению и добавил, что ему с грустью пришлось слышать, как солдаты, набранные из Осака, высказывали хорошим солдатам крайне вредные и совершенно невоенные идеи. Я спросил его, не может ли он привести мне пример. Он ответил:
      Много примеров; когда моя батарея занималась рытьем орудийных окопов, я лично слышал, как новобранец из Осака заявил, что если бы все они делали бы такую тяжелую, но полезную земляную работу в Осака, то каждый бы из них заработал по крайней мере две иены вместо понуканий и попреков, которые им приходится здесь выслушивать.
      На это У. бросил поводья и воздел обе руки к небу, очень необыкновенный жест для сдержанного японца, и воскликнул:
      Позвольте, эти люди должны быть готовы сами заплатить по крайней мере две иены за одну только честь рыть окопы; если подобные идеи распространятся, то скоро настанет конец Японии! Он стал приводить еще целый ряд подобных примеров, но заметил, что солдаты из Осака храбро сражались под Наншаном. Однако он объяснял это только особенным их энтузиазмом в войне с Россией, и никто не может поручиться, сказал он, как долго эта эгоистическая, личная, побуждающая причина продлится под влиянием лишений и долгой разлуки с родиной.
      Затем мы коснулись в нашем разговоре угроз русских доставить в Маньчжурию армии хорошо подготовленных европейских солдат с далекого Запада, между тем как японский солдат с течением времени неизбежно будет ставиться все моложе и хуже обученным. Мы согласились с тем, что дальнейшие победы и занятие страны будут лучшим противоядием против этой опасности, существующей лишь в воображении штатских, не умеющих понять, что каждая следующая русская армия будет все более и более atteinte en sa morale поражениями предыдущих армий.
      Под конец разговор перешел на тему об условиях мира, которые могли бы быть продиктованы Японией после окончания войны. Общее мнение, казалось, сводилось к тому, что Маньчжурия должна быть возвращена Китаю, а также и Порт-Артур, но только номинально; в мирном договоре должен заключаться пункт, по которому Японии должно предоставляться право иметь о нем попечение, пока Китай не будет в силах взять сам на себя эту обязанность. Русские интересы в Маньчжурской железной дороге должны быть абсолютно переданы Японии, и это будет считаться военным вознаграждением. Корея и о. Сахалин, конечно, должны будут перейти к Японии.
      Если война затянется до 1905 года, то придется решить, нужно ли будет осадить Владивосток и взять его. В последнем случае он должен быть сделан свободным, неукрепленным портом. Подобный разговор похож на дележ медвежьей шкуры, хозяин которой пока еще свободно разгуливает по лесам.
      Я сказал, что не люблю излишней самоуверенности, потому что это приносит несчастье. Они рассмеялись и спросили меня, действительно ли я думаю, что то, о чем мы говорили или думали, может иметь хотя бы малейшее влияние на такой вопрос, в разрешении которого принимают участие миллионы людей? Я возразил, что я не могу быть вполне уверенным, что лучше: призывать ли на голову врага мщение богов или быть задорным, подобно петуху, и что, если чашки весов уравновешены, действия или мысли даже одного-единственного человека могут нарушить это равновесие. На это они опять рассмеялись и сказали мне, что я суеверен: строгое обвинение со стороны тех людей, которые способны допускать, что их предки могут слышать каждое произносимое ими слово.
      Оглядываясь назад на то, что я только что написал, я чувствую себя немного беспомощным, чтобы передать моим друзьям свои впечатления об японцах. Если бы я ехал верхом в обществе двух европейцев и описал бы обстановку и очень точно передал бы наш разговор, я думаю, что любой читатель составил бы себе сносное впечатление о том, что происходило и как все происходило. В данном случае, однако, если я не ошибаюсь, читатель, познакомившись с моим рассказом, должен будет вообразить себе трех веселых приятелей, едущих верхом ранним утром по живописной долине и оживленно беседующих. Действительность же была не такова. Три путешественника скорее ехали гуськом и большей частью в глубоком молчании. В продолжение всего времени иностранец усиленно старался нарушить молчание или разными маневрами сделать японцев менее сдержанными (они обыкновенно более непроницаемы, когда их двое) и вытянуть из них некоторые мнения по интересным вопросам. Японцы защищались от этих расспросов настолько энергично, насколько им это позволяла любезность; но в продолжение всего похода мне удалось одержать один или два незначительных успеха среди многих неудачных попыток. Частные успехи были полностью записаны. Вот какова правдивая история. Без содействия сакэ, или биру, выпытать от японца сколько-нибудь определенное мнение - чрезвычайно утомительная и трудная работа.
      Мы достигли Сокако в полдень. Эта деревня состоит приблизительно из двадцати небольших домов, из которых многие полуразрушены, что указывает на постепенный упадок этого населенного места. Оно должно бы быть довольно важным пунктом, ибо стоит на перекрестке большой Пекинской дороги и ее ветви на Мукден. На этот раз мне отвели помещение в доме китайского доктора, где я должен бы иметь большие удобства только в случае, если бы я был пауком. Действительно, мириады мух, покрывавших буквально все черным ковром, в конце концов доведут меня до состояния полного одурения.
      Глава XIII.
      Дело на передовых постах
      5 июля 1904 г. Кроме незначительных стычек между разъездами в расположении сил противника у Тована против нас не произошло особых существенных перемен. То же было и у Макумензы (Makumenza), и у Чаотао (Chaotao). Но вчера ранним утром там произошла очень ожесточенная схватка на дальних склонах Мотиенлинга, около четырнадцати миль отсюда. Два русских батальона, воспользовавшись туманом, атаковали один японский батальон, занимавший горный проход. Русские ходили три раза на ура, но, несмотря на то что они сражались храбро и дошли до штыкового боя, были отброшены и отступили на Иоширеи, что на Пекинской дороге. Японский батальон преследовал их до Кинкахоши (Kinkahoshi). У японцев убито пятнадцать человек и ранено один офицер и двадцать девять нижних чинов. Русские оставили на своей прежней позиции около тридцати убитых и до сорока раненых. Весь штаб армии положительно ломает голову, чтобы догадаться, в чем состояло намерение русских. Они говорят, что русским планам, видимо, недостает связи и общего управления.
      Почему, спрашивают со всех сторон, русские отдали без единого выстрела такую великолепно укрепленную позицию, как Бунсуиреи и Мотиенлинг, а затем, спустя несколько дней, когда японцы прочно заняли высоты, опять появились там в сравнительно небольшими силами и пытались взять позиции обратно? Некоторые думают, что Куропаткин решил отступить, но Алексеев пересилил в последнюю минуту, и он решил держаться на занятых позициях. Это, кажется довольно правдоподобное объяснение...
      Вскоре после моего возвращения из штаба ко мне зашел фуджии и сообщил, что он сделает необходимые распоряжения, чтобы я мог завтра поехать к месту сражения вместе с офицерами, принимавшими в нем участие. Это великолепно. Это можно назвать действительной любезностью с его стороны. Далее он сказал:
      Общая обстановка необыкновенно интересна. Почему Куропаткин с семью или восемью дивизиями дожидается у Хайченга и Кайпинга? Нам кажется, что он подвергает себя большому риску быть окруженным. С какой целью послал он вчера силы, около пехотного полка? С целью попытаться отнять обратно Мотиенлинг, причем каждый солдат имел на себе почти семидневный запас продовольствия? Состоял ли его план в том, чтобы под прикрытием этой атаки сосредоточить свои главные силы, которые были против нашего фронта, и пойти кружным путем на соединение с Ренненкампфом? Тогда бы он был достаточно силен, чтобы нанести поражение 12-й дивизии и отрезать наши сообщения с Ялу? Или, может быть, он имеет в виду послать из какого-нибудь пункта к востоку от Харбина независимую колонну, которой будет указано целью действий Саймачи и которая своим приближением к этому пункту будет угрожать тылу и правому флангу нашей армии? Есть несколько данных, которые заставляют нас опасаться за это наше самое слабое место. Но такое движение должно занять несколько недель, а если тем временем Первая и Вторая армии выиграют сражение в окрестностях Хайченга, то наши восточные сообщения к Фенгхуангченгу и Ялу не будут причинять нам ни малейшего беспокойства, ибо мы будем в состоянии перенести их на Дальний и Ньючуанг. Однако должны же быть какие-нибудь причины, заставляющие Куропаткина намеренно оставаться в таком явно опасном положении. Ведь он человек умный, да и в штабе у него много способных людей. Таким образом мы чувствуем себя немного озабоченными и обеспокоенными; следствием нашей озабоченности и беспокойства может быть только одно ясное заключение, а именно, что настал момент, когда мы должны быть особенно благоразумными. Я указываю на благоразумие в особенности потому, что сознаю, несомненно, существующее для нас сильное искушение ринуться вперед. Мы теперь находимся от Ляояна только на расстоянии двух усиленных переходов, тогда как главные силы противника у Кайпинга находятся в действительности дальше нас от этого очень важного пункта. Все-таки мы не собираемся поступить опрометчиво, и, по счастью, нравственное состояние наших солдат стоит настолько высоко, что оно само по себе является лучшей нашей стратегией и тактикой.
      Затем Фуджии сообщил мне, что вокруг Порт-Артура у Ноги теперь имеется три полных дивизии и что другая дивизия благополучно находится на своем пути (он не упомянул бы о ней, если бы она действительно высадилась) к Сиуену с целью соединения с 10-й дивизией, вместе с которой она составит Четвертую армию. Как только голова этой Четвертой армии выравняется с нами, мы пойдем впереди ее прямо на Ляоян. Это важные новости, но я обязан сохранить их в тайне и даже не сообщать моим британским офицерам, если мне придется с ними встретиться.
      Я чувствую, что мне придется умерить мои жалобы на скрытность японцев, о которой я упоминал 2-го числа этого месяца, и сделать блестящее исключение в пользу генерал-майора Фуджии. Он настолько умен, что не чувствует никакого затруднения при определении, что должно быть сохранено в секрете и что, будучи само по себе интересным фактом, может быть сообщено любому из иностранных офицеров при его армии, не рискуя, что он может воспользоваться этими сведениями с неблаговидной целью. Таким образом, он в состоянии казаться откровенным и общительным, в то же время благоразумно умалчивая о самом существенном и о планах на будущее.
      Лиеншанкуан (Lienshankuan), 6 июля 1904 г. Рано утром выехал из Сокако в эту деревню, последний большой населенный пункт на южных склонах Мотиенлинга, где находился штаб 2-й дивизии. Здесь я встретил Винцента с группой иностранных военных агентов. В 3 ч. пополудни, взяв с собою Винцента, я выступил отсюда под палящими лучами солнца в Мотиенлинг. Генерал-майор Ниши, начальник 2-й дивизии, назначил одного штабного офицера сопровождать нас. У Рикахоши (Rikahoshi) мы спешились и встретили там генерал-майора Окасаки, командира 15-й бригады, часть которой занимала Мотиенлинг. Он был предупрежден о моем прибытии, и нас ждали кофе, печенье и сигары. Широко воспользовавшись этим радушным угощением, мы двинулись дальше в сопровождении бригадного генерала и полковника Баба (Baba), командира 30-го полка. Вместе с конвоем и ординарцами мы представляли внушительную кавалькаду. За Лиеншанкуаном начинался постепенный подъем в гору до Рикахоши, откуда дорога стала более крутой. Последнюю полумилю пришлось взбираться по крутому подъему, и когда мы наконец достигли высшей точки Мотиенлинга (или прохода, достающего до небес), перед нами открылся действительно великолепный вид. Насколько хватал глаз, по всем направлениям виднелись остроконечные горные вершины и бесчисленные вершинки, покрытые лесом и густым кустарником необыкновенно ярко-зеленого цвета.
      Стоя на водораздельном хребте, было очень интересно познакомиться с общим видом местности и целой сетью долин, тянувшихся в северном и южном направлениях. В каждой такой долине зарождались потоки, которые, сливаясь между собой, образовали значительные реки, несущие свои воды в Ялу, или Ляо, и пропадавшие за горизонтом.
      Судя скорее на глаз и по прозрачности воздуха, я полагаю, что Мотиенлинг должен превышать Лиеншанкуан на 2800 футов приблизительно, а вершина, что непосредственно к югу от него, футов на 700 еще выше. Русские соорудили довольно хорошую дорогу по западной стороне Мотиенлинга. По ней может двигаться хорошо запряженная артиллерия, к которой, к несчастью, нельзя отнести японскую.
      Спустившись около полумили вниз по этой дороге, мы подошли к кумирне, стоявшей на открытой лужайке. Кумирня эта вся была полна русскими ранеными, за которыми, видимо, был хороший уход и которые казались веселыми. По мнению китайцев, всемогущее божество этого храма помешало японцам в войну 1894 - 1895 гг. двинуться через Мотиенлинг по этой дороге. Поэтому для прославления этого божества они построили другую кумирню в полумиле от старой и ниже ее. Здание, где мы теперь находимся, - старая кумирня, а другое здание внизу называется японцами новой кумирней. Японцы очень забавляются этим примером китайского суеверия. На самом же деле обойти фланг китайцев в последнюю войну было легче по южной дороге. Но в настоящее время сообщения противника тянутся в северном направлении, и нам самим приходится двигаться тоже к северу, если мы хотим угрожать этим сообщениям. Весьма вероятно, что некоторые из ошибок Куропаткина объясняются его убеждением, что японцы повторят свою стратегию войны 1894 1895 гг.
      Я направился к новой кумирне, где и нашел всех офицеров, принимавших участие в сражении, включая сюда и поручика Иоши (Ioshi). Про него говорят, что он, действуя своей большой саблей двумя руками, зарубил восемь русских, хотя он сам очень скромен и утверждает, что разрубил череп только троим. Вид у него самого обыкновенного и скорее слабого молодого человека около двадцати двух лет. Но несомненно, что его сабля, которую он мне показывал, разрубила что-нибудь твердое и толстое, потому что ее острие было зазубрено, как пила, несмотря на то что сабля эта была уже отточена в тех местах, где зазубрины были не слишком велики. Мне показали также несколько русских ружей с глубокими надрезами на ложах, показывающие, как японские офицеры отражали или пытались отражать удары штыков в темноте. Поговорив немного с офицерами, мы прошли с ними несколько сотен ярдов к месту рукопашного боя. К Мотиенлингу можно подойти с запада или по тропинке, тянущейся большей частью вдоль скалистого хребта, или же по небольшим долинам, отделяющимся к северу и югу от этого хребта. Старая кумирня стоит у начала северной долины или ложа ручья, новая кумирня - у начала южной долины. 1-й батальон японского 30-го полка занимал перевал; одна из его рот стояла у старой кумирни, две другие - у новой, а командир батальона с четвертой ротой находился на вершине перевала. Офицер, командовавший двумя ротами у новой кумирни, выслал одну заставу из тридцати шести человек, которой приказал занять позицию у выхода из северной долины, и другую заставу, тоже из тридцати шести человек под командой поручика Иоши, с приказанием занять деревню Лишапутзу (Lishaputsu) у выхода из южной долины. В полночь поручик Иоши выслал патруль из четырех человек при унтер-офицере с приказанием осторожно спуститься по большой дороге к позициям русских у Тована и посмотреть, все ли там спокойно. Патруль этот вернулся обратно в 1 ч. ночи и донес, что там никаких перемен нет. В 3 ч. ночи высланы были два патруля, один из которых пошел по той же дороге. Они оба вернулись вместе в 4 ч. утра, и только патруль, высланный к Товану, начал доклад, что неприятель не был нигде обнаружен, как в это время раздался выстрел и большая русская колонна пошла на них в штыки.
      Дело, по-видимому, происходило так: в то время, когда патруль делал свой доклад поручику Иоши, часовой, выставленный от заставы в пятидесяти ярдах от Лишапутзу, заметил перед собой одиночного человека. Часовой принял его за одного из отставших людей патруля, но по долгу службы все-таки окликнул его. Ответом на его отклик был выстрел, и вслед за этим целая масса русских внезапно вторглась в деревню. Так гласит общепринятая версия этого случая, и никто не склонен проверить ее достоверность. Что касается меня лично, я имел слишком много дел с ночными тревогами, нападениями врасплох и с последующими им расследованиями, чтобы вполне верить этой истории.
      Каждому, кто пожелает верить этому официальному объяснению, придется вообразить себе, что или русская колонка может двигаться с неслыханной быстротой, или же японский патруль глуп и глух. Я сильно подозреваю, что патруль не был там, где ему было указано, и что часовой заставы заснул на посту. В такую тихую ночь движение большой русской колонны без сомнения было бы услышано с расстояния полумили, если только люди были бдительны.