Глава 36

В спальне нас ждала Конхенн во всей ее славе. Гордон Рид в ее сияющем присутствии еще больше походил на серый скелет. Ужасно было видеть боль в его взгляде, устремленном на нее. Эту боль нельзя было не заметить даже сквозь пульсирующее мерцание магии, которая нас переполняла. Я не могла вылечить его, но надеялась смягчить его боль.

– Ты пахнешь природой, – сказала Конхенн. – Сердце самой земли бьется в тебе, Мередит. Я вижу его зеленый свет даже с закрытыми глазами. – Из ее глаз потекли слезы – будто хрустальные бусинки, их стоило бы собирать и оправлять в золото и серебро. – Твой зеленый человек пахнет небом, солнцем и ветром. Он сияет золотом у меня в голове.

Она опустилась на край постели, словно ноги ее больше не держали.

– Вы принесли нам землю и небо, мать и отца принесли вы нам, Богиню и Бога.

Я хотела сказать, что время для благодарностей еще не пришло, мы еще не дали им ребенка. Но не сказала, потому что чувствовала магию внутри себя и внутри Галена, державшего меня за руку. Это была дикая мощь самой жизни, вековой танец земли, оплодотворяемой животворным семенем. Этот вечно повторяющийся танец никогда не прекратится, потому что вместе с ним прекратится сама жизнь.

Мэви пересела к Гордону и взяла сияющими руками его худую ладонь. Мы с Галеном встали перед ними. Я опустилась на колени перед Гордоном, а Гален склонился к Мэви. Мы поцеловали их одновременно, наши губы коснулись их губ, словно в завершающем движении какого-то прекрасного танца. Сила рванулась в них бурным натиском, подняв дыбом волосы на телах и заполнив комнату напряженной тишиной, как бывает перед ударом молнии. Воздух так загустел от магии, что стало трудно дышать.

Мы с Галеном шагнули назад, и теперь уже я различала внутренним взором, как сияют эти двое, наполненные земным огнем и солнечным светом. Мэви наклонялась к истончившимся губам своего мужа, когда мы оставили их, тихо прикрыв за собой дверь. Мы ощутили миг освобождения волшебства: словно теплый ветер подул из двери и коснулся каждого из нас.

Дойл сказал во внезапной тишине:

– Тебе удалось, Мередит.

– Ты не можешь знать наверняка, – возразила я.

Он посмотрел на меня так, словно я ляпнула глупость.

– Дойл прав, – кивнул Холод. – Такая мощь не может пропасть впустую.

– Если у меня есть такая сила, почему же я все еще не беременна?

На миг повисло молчание, на этот раз не благоговейное, а неловкое.

– Не знаю, – в конце концов произнес Дойл.

– Нам нужно больше стараться, вот и все, – заявил Рис.

Гален торжественно кивнул:

– Секс, вот что нам нужно. Как можно больше секса.

Я грозно нахмурилась на них обоих, но не смогла удержаться и расхохоталась.

– Если секса будет еще больше, я не смогу ходить.

– Мы тебя будем повсюду на руках носить, – сказал Рис.

– Безусловно, – подтвердил Холод.

Я медленно обвела их взглядом. Они шутили. Конечно же, они шутили. Ведь правда?

Глава 37

Таранис позвонил на следующий день, мы как раз заканчивали завтракать.

Дойл говорил с королем, пока я торопливо заглатывала остатки фруктового салата со свежим хлебом. Мэви была беременна, магия поселилась внутри нее. Таранис не мог еще этого знать, но даже подумать страшно было, что будет, когда он узнает. От этого мне еще меньше хотелось общаться с королем.

Я надела пурпурный сарафан, открытый, с единственной завязочкой на шее. Сарафан очень женственный, совершенно неагрессивный, а покрой его не выходил из моды уже очень давно, менялась разве только длина юбки. Имея дело с Благим Двором, не стоит слишком спешить в двадцать первый век.

Я села на свежезастеленную постель, и пурпур моего платья совсем не случайно перекликался с винным цветом покрывал и соответствовал тону пурпурных подушек, разбросанных вперемешку с винно-красными и черными.

Я освежила губную помаду, а больше ничего не делала. Мы решили остановиться на выразительной естественности. Я положила ногу на ногу, хоть из зеркала этого не было видно, и сложила руки на коленях. Поза не по этикету, но не имея комнаты для официальных приемов, ничего лучшего я придумать не могла.

Дойл и Холод встали по обе стороны от меня. Дойл был в своих обычных черных джинсах и футболке. Вдобавок он надел черные сапоги до бедер, спустив их гармошкой почти до колена. А еще он вытащил поверх футболки цепочку с пауком, очень заметную на фоне черной ткани. Паук был непременной принадлежностью его костюма, его символом, а однажды я видела, как он заставил кожу колдуна-человека лопнуть, и из трещины поползли пауки – такие же, как на цепочке, – пока человек не превратился в шевелящуюся массу членистоногих. Именно в смерти этого несчастного меня винил лейтенант Петерсон.

Холод был одет более традиционно: в белую тунику, доходящую до середины бедра и расшитую по краям белыми, золотыми и серебряными нитями. Крошечные цветы и лианы были вышиты так точно, что легко узнавались: плющ и вьющиеся розы, а между ними фиалки и колокольчики. Широкий пояс белой кожи с серебряной пряжкой перетягивал его талию. На поясе висел меч – Поцелуй Зимы, Геамдрадх По'г. Как правило, Холод не носил этот зачарованный клинок, потому что остановить современные пули он не мог, такой магией он не обладал. Но для аудиенции у короля меч подходил идеально. Резная кость рукояти, выложенной серебром и потемневшей от времени, как темнеет только старая слоновая кость, приобрела теплый красивый оттенок, какой бывает у отполированной множеством рук светлой древесины.

Оба воина постарались отступить на задний план, не подавляя меня своей физической мощью, но это им не вполне удалось. Им это вряд ли удалось бы, даже если бы я стояла; а когда я сидела, это было практически невозможно – но мы хотели, чтобы я выглядела безобидно. Всю угрозу, если понадобится, будут олицетворять они. Это было что-то вроде игры в хорошего и плохого полицейского, но только для политиков.

Таранис, Король Света и Иллюзий, сидел на золотом троне. Он был одет светом. Нижняя туника – как пробивающиеся сквозь листву солнечные лучи, мягкий рассеянный свет с яркими проблесками, словно солнечные зайчики вспыхивают тут и там. Верхняя – как яркий, почти ослепительный свет летнего полдня, падающий на сочную зелень. Она была и золотая, и зеленая – и ни та и ни другая одновременно, одежда из света, не из ткани, и цвета ее менялись и переливались при каждом движении. Каждый вдох короля вызывал пляску цветов.

Его локоны золотым сиянием обрамляли лицо, и светилось это лицо так сильно, что на нем можно было различить только глаза. Глаза же слагались из трех колец ярчайшей, живой синевы, словно из волн трех разных океанов, каждое – пронизанное солнцем, каждое – иного оттенка синего; но, как вода, у которой они взяли свой цвет, они менялись и переливались, словно их волновали невидимые течения.

Слишком многое в нем смещалось и двигалось, и движение не было согласованным. Словно взяли свет разных дней в далеких друг от друга странах и насильно перемешали. Таранис был мозаикой из свечения, блистающего, мерцающего и текущего – и все в разных направлениях. Мне пришлось закрыть глаза, у меня голова начала кружиться. Меня бы стошнило, продолжай я на него смотреть. Не знаю, чувствовали ли то же самое Дойл и Холод, или это действовало только на меня. Но спрашивать об этом вслух я бы не стала. Вслух я сказала:

– Король Таранис, мои полусмертные глаза не способны вынести блеск твоего величия. Я молю тебя уменьшить твое сияние, чтобы я смогла взглянуть на тебя без боязни лишиться чувств.

Он просто заговорил, но его слова прозвучали музыкальной фразой, словно он запел чудесную песню. Рассудком я понимала, что не следует считать, будто я ничего столь сладкозвучного в жизни не слышала, но уши отказывались повиноваться рассудку.

– Чего бы ты ни пожелала, дабы сделать эту беседу приятной, да будет так. Смотри, теперь я более терпим для смертных глаз.

Я осторожно приоткрыла глаза. Он был по-прежнему ярким, но свет уже не мелькал так быстро. Король слегка приглушил игру света, и его лицо уже не так ослепляло. Мне удалось разглядеть очертания скул, но бороду, которую, как я знала, он носил, так и не увидела. Золотые локоны теперь казались более материальными, не такими лучистыми – хоть и не приобрели тот цвет, который был для них естественным. Ну, я хотя бы могла уже смотреть на него без головокружения.

Вот только глаза... В глазах осталась та же текучая игра синей воды и света. Я улыбнулась и спросила:

– Где же те прекрасные глаза, что я помню с детства? Я мечтала увидеть их вновь. Или память мне изменила, и я спутала глаза короля с глазами другого сидхе? Те глаза были зелены как изумруды, как летняя листва, как глубокие стоячие воды тенистого пруда.

Стражи надавали мне советов по обращению с Таранисом – из собственного многовекового опыта и из наблюдений за королевой. Совет номер один гласил: если льстить Таранису, никогда не прогадаешь; он склонен верить тому, что слышит, если слышать это приятно. Особенно когда это говорит женщина.

Он коротко и мелодично засмеялся, и глаза в одно мгновение приобрели чудесный вид, знакомый мне с детства. Их огромные радужки походили на цветок с множеством лепестков, по краю обведенных то белым, то черным, и каждый лепесток – другого оттенка зелени. Пока я не увидела истинные глаза Мэви Рид, я думала, что у Тараниса – самые красивые глаза, какие только могут быть у сидхе.

Я смогла улыбнуться ему вполне искренне:

– О да, глаза короля именно так красивы, как мне помнилось.

В результате он выглядел так, будто был создан из золотистого света, и еще более яркие золотые локоны спадали ему на плечи. Зеленые глаза словно всплывали из золотого сияния, как поднимаются на поверхность озера водные лилии. Глаза были настоящие, а все остальное – нет. Попытайся кто-нибудь его сейчас сфотографировать – получились бы одни глаза, а все прочее вышло бы смазанным пятном. Современные камеры не любят, когда на них направляют такой поток магии.

– Приветствую тебя, принцесса Мередит. Принцесса Плоти, как я слышал. Прими поздравления. Это действительно пугающая власть. Сидхе Неблагого Двора теперь подумают дважды и трижды, прежде чем вызвать тебя на дуэль. – Голос снизился до почти обычного, хотя и приятного тембра.

– Так хорошо наконец почувствовать себя защищенной.

Кажется, он нахмурился. За этим сиянием трудно было рассмотреть.

– Я сожалею об опасностях, с которыми ты столкнулась при Неблагом Дворе. Уверяю тебя, что жизнь среди нас не показалась бы тебе такой сложной.

Я моргнула и постаралась удержать прежнее выражение лица. Я хорошо помнила, как мне жилось при Благом Дворе, – и словом "сложно" это было не описать. Мое молчание слегка затянулось, похоже, потому что король сказал:

– Если ты прибудешь на празднество в твою честь, я обещаю; что ты сочтешь его прекрасным и в высшей степени приятным.

Я сделала глубокий вдох и улыбнулась.

– Я крайне польщена твоим царственным приглашением, король Таранис. Празднество в мою честь при Благом Дворе – совершенно неожиданный сюрприз.

– Приятный, надеюсь? – рассмеялся он звонко и радостно. Я невольно улыбнулась в ответ. Я даже подхватила смешок.

– О, самый приятный, ваше величество. – И я сказала это совершенно искренне. Конечно же, приятно получить приглашение на пир в мою же честь при сияющем, прекрасном дворе от этого сияющего мужчины с невероятными глазами. Ничего лучше и представить нельзя.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула, задержав дыхание довольно надолго. Таранис продолжал говорить – все более чарующим голосом. Я сосредоточилась на собственном дыхании. Я ощущала выдохи и вдохи. Думала только о том, как я втягиваю воздух и как выпускаю его, как управляю этим процессом, вот я набираю воздух, вот – задерживаю его внутри, пока не становится больно, вот – медленно выдыхаю...

Я слышала, как голос Дойла заполняет оставленную для меня паузу. Я различила часть фраз, когда дыхательные упражнения позволили мне собраться настолько, чтобы прислушаться не только к тому, что происходило со мной.

– Принцесса ошеломлена твоим величием, король Таранис. Она ведь, надо помнить, еще почти дитя. Очень трудно не поддаться воздействию такой мощи.

Дойл предупредил меня, что Таранис владеет гламором настолько хорошо, что постоянно использует его против других сидхе. И никто не скажет ему, что это против закона, потому что он – король, и большинство его просто боятся. Слишком боятся, чтобы сказать ему, что он – обманщик. Из-за предупреждения Дойла я и прибегла к дыхательным упражнениям вместо того, чтобы храбро пытаться пересилить воздействие гламора. Большую часть жизни я провела рядом с существами, обладавшими более сильным гламором, чем мой, так что я знала, как освободиться от его воздействия. Иногда мне для этого приходилось делать что-то заметное внешне, вот как дыхательные упражнения. Большинство сидхе предпочли бы поддаться чарам, лишь бы не показать, как трудно им противостоять силе собрата. Для меня подобная гордыня всегда была непозволительной роскошью.

Я медленно открыла глаза и поморгала, пока не почувствовала, что вернулась на твердую землю – более или менее. Улыбнулась:

– Прошу прощения, король Таранис, но Дойл прав. Сияние вашего величества меня чуточку ошеломило.

Он усмехнулся:

– Самые искренние извинения, Мередит. Я не хотел причинить тебе неудобства.

Может, и не хотел, но он, без сомнения, хотел заполучить меня на свою маленькую вечеринку. Так хотел, что попытался "подтолкнуть" меня магически.

Я страшно хотела спросить прямо в лоб, зачем ему это нужно. Но Таранис точно знал, кто меня воспитал, а моего отца никто и никогда не обвинял в недостатке вежливости. В излишней прямоте – бывало, но не в бестактности. Мне не удалось бы сойти за невежественную смертную, как с Мэви Рид. Таранис меня слишком хорошо знал. Загвоздка была в том, что без прямых вопросов я могла не выяснить того, что мне было нужно.

Но мне не стоило беспокоиться. Король был так озабочен попытками очаровать меня, что забыл обо всем остальном.

Я не решилась состязаться в гламоре с лучшим мастером иллюзий, который когда-либо рождался на свет. Вначале я попробовала поставить на искренность.

– Я помню, что твои волосы походили цветом на закат над океаном. Многие сидхе могут похвастаться золотыми локонами, но только твои были цвета заходящего солнца. – Я мило нахмурилась: веками отработанная гримаска, с помощью которой женщины добивались нужного эффекта. – Или я ошибаюсь? Почти все мои воспоминания о короле, когда ваше величество не скрывал гламор, относятся к моему раннему детству. Может, этот цвет, эта волшебная прелесть мне только пригрезились?

Я бы на такое не купилась; никто из моих стражей не поверил бы ни одному слову; Андаис залепила бы мне пощечину за такую очевидную манипуляцию. Но никто из нас не жил в той социальной атмосфере, к которой был привычен Таранис. Подданные веками пели ему хвалу в таких же выражениях, а то и похлеще. Если вам все время твердить, как вы прекрасны, как чудесны, как изумительны, – есть ли ваша вина в том, что в конце концов вы в это поверите? А если вы поверили, то уже не сочтете лесть за глупость или попытку вами манипулировать. Вы посчитаете ее правдой. Но главный фокус заключался в том, что я на самом деле считала его истинный облик более привлекательным, чем этот световой аттракцион. Я льстила совершенно искренне. Всемогущее сочетание.

Золотые локоны словно разделились, распались на отдельные пряди, и настоящие волосы проступили сквозь них медленно, как раздевается танцовщик в стриптизе. Их цвет был почти малиновым – таким иногда бывает закат, заливающий все небо неоновой кровью. Но под верхними прядями был второй слой – локоны оранжево-красного цвета, как у лучей, остающихся на небе еще несколько мгновений после того, как солнце скроется за горизонтом. Несколько прядей были еще светлее, словно солнечный свет спряли в нити, и они мерцали и сияли в роскошных волнах его волос.

Я выдохнула воздух, который задерживала, сама того не осознавая. Я не врала, говоря, что натуральный цвет его волос впечатляет гораздо больше, чем любая иллюзия.

– Так тебя больше устраивает, Мередит? – Его голос был таким густым, что его почти можно было потрогать. Мне хотелось бы набрать его в пригоршни и прижать к телу... Не знаю, как бы он ощущался, но, наверное, как что-то тягучее, может быть, сладкое... Словно зарыться в сахарную вату, воздушную и одуряюще-сладкую, тающую и липкую...

Дойл тронул меня за плечо, я вздрогнула и пришла в себя. Таранис не просто использовал гламор. Гламор изменяет облик людей и предметов, но за вами все равно остается выбор. Под действием гламора сухой лист может показаться куском торта, и съесть его будет приятней – но только вы решаете, есть вам его или нет. Гламор меняет только ваше представление, он не насилует вашу волю.

Таранис же попытался сделать выбор за меня.

– Король изволил меня о чем-то спросить?

– Да, – сказал Дойл, и его голос напомнил мне что-то темное, густое и сладкое, как гречишный мед. Я поняла, что он тоже применил гламор, подтолкнув мои мысли в этом направлении. Но Дойл не пытался управлять мной, он пытался помочь мне справиться с воздействием короля.

– Я спросил, окажешь ли ты мне честь посетить мой пир.

– Я высоко ценю готовность вашего величества пойти на такие хлопоты ради меня. Я буду несказанно счастлива посетить подобное празднество через месяц или чуть позже. В данный момент я немного слишком занята – приготовления к Йолю, как, разумеется, известно вашему величеству... К несчастью, у меня нет штата служителей, чтобы претворять мои планы в жизнь с такой же легкостью, как это удается королю. – Я улыбнулась, но в душе я на него орала. Как он посмел воздействовать на меня, словно я – раззява-человек или кто-то из низших фейри? Так не обращаются с равными.

Мне не следовало удивляться вообще-то. Он всегда относился ко мне свысока, проклятый сноб, да и это – еще в лучшем случае. Он не считал меня равной себе. С чего бы ему считать меня равной?

Я могла изменить цвет своих волос, кожи, внести мелкие изменения во внешний облик. Я была мастером на такие штучки. Но мне нечего было противопоставить колоссальной мощи Тараниса, которую он так легко на меня обрушил.

Что я могла сделать лучше, чем Таранис? У меня была рука плоти, а у него – нет, но эта власть могла только убивать и только при соприкосновении. А я не хотела его убить, только утихомирить.

Его голос журчал дальше:

– Я был бы просто счастлив увидеть тебя до Йоля.

Рука Дойла сжалась на моем плече. Я потянулась рукой к его пальцам, и это прикосновение к коже меня немного успокоило. В чем же я сильнее Тараниса?

Я переместила руку, чтобы Дойл мог обхватить ее пальцами. Его рука была такой настоящей, такой твердой. Простое прикосновение словно помогало избавиться от наваждения, от этого тягучего голоса и сияющей красоты.

– Для меня истинное горе отказывать вашему величеству, но полагаю, визит можно немного отложить.

Его сила ударила в меня с мощью стихии. Если бы это был огонь, я бы вспыхнула как солома, будь это вода – я бы захлебнулась. Но это была попытка убедить, едва ли не соблазнение, и я вдруг забыла, с чего это я не хочу поехать к Благому Двору. Конечно, я хочу!

Неожиданное движение сзади не дало мне тут же сказать "да". Дойл сел у меня за спиной, сжав меня коленями с двух сторон. Рука его по-прежнему сжимала мою ладонь. Все это не дало мне ответить немедленным согласием Таранису, но и только. Прикосновение к открытой коже его руки по-прежнему значило для меня больше, чем все его прижавшееся ко мне тело.

Я слепо потянулась в пространство, и Холод поймал мою ладонь. Он сжал ее, и это тоже было хорошо.

Я взглянула в зеркало. Таранис сиял по-прежнему, прекрасный, как произведение искусства, но эта была не та красота, от которой у меня учащался пульс. Кажется, он перестарался. Я больше не могла воспринимать его всерьез. Он казался мне смешным в этой сияющей маске и одеяниях из солнечного света.

Его сила вновь возросла, мне будто отвесили теплую оплеуху.

– Приди ко мне, Мередит. Приди ко мне через три дня, и я устрою для тебя празднество, равного которому ты не видела.

На этот раз меня спасла открывшаяся дверь. Гален. Он уставился на Дойла на кровати и на Холода, схватившего меня за руку.

– Ты звал, Дойл?

Я не слышала голоса Дойла. Наверное, пару минут я не слышала вообще ничего, кроме слов короля.

Мне удалось отыскать собственный голос. Он оказался тонким и дрожащим.

– Пришли сюда Китто. Как есть, быстрее.

Гален поднял бровь, но отвесил короткий поклон – не видный из зеркала – и позвал гоблина. В формулировке моей просьбы был особый смысл. Китто очень немного на себя надевал, когда прятался в свою нору. Мне нужно было касаться чьей-то кожи, а просить стражей раздеваться я не хотела.

На вошедшем Китто были только шорты. Таранису он вообще должен был показаться голым. Ну и пусть думает, что хочет.

Китто бросил вопросительные взгляды на меня и Дойла. Он старательно не смотрел в зеркало. Я переложила ладонь Дойла себе на шею и протянула освободившуюся руку Китто. Он подошел ко мне без лишних вопросов. Маленькая ладонь сжалась на моей руке, и я потянула его к полу, усадила у своих ног и прижала к этим голым ногам. Чулок на мне не было, только пурпурные босоножки под цвет платья.

Китто обвился вокруг моих ног, и его теплое прикосновение, ощущение его рук на голой коже под длинной юбкой вернуло мне равновесие.

Теперь я поняла, что в безумии Андаис, которая ведет переговоры с Благим Двором, предварительно окружившись нагими телами, есть своя система. Я думала раньше, что она это делает, желая оскорбить Тараниса, но сейчас я несколько изменила мнение. Может, оскорбление исходило первоначально от короля, не от королевы.

– Благодарю за оказанную мне честь, Таранис, но я не могу в здравом уме согласиться на пир до Йоля. Я буду счастлива посетить твой двор, когда хлопотное время Йоля завершится. – Мой голос прозвучал очень чисто, очень ровно, почти дерзко.

Дойл наконец догадался, что мне важно прикосновение открытой кожи, потому что ласкал мне шею уже обеими руками, не забывая также открытые части плеч и рук. В обычное время скольжение его рук по коже меня возбуждало бы, теперь оно всего лишь помогало мне оставаться в здравом рассудке.

Король хлестнул по мне своей силой, словно кнутом: это было больно, хоть и воспринималось как радость. Я задохнулась на полуслове и бросилась бы к зеркалу, крича "Да!", если бы только могла говорить и двигаться. В этот отчаянный миг одновременно случились три вещи: Дойл нежно поцеловал меня в шею, Китто лизнул впадину под коленкой, а Холод сел на кровать и прижал мою руку к губам.

Три их рта были словно три якоря, не дающих мне ускользнуть. Холод опустился на пол рядом с Китто и засунул мой палец себе в рот. Наверное, он старался скрыть свои действия от Тараниса. Я не поняла, зачем он это сделал, и мне было все равно, если честно. Его рот ощущался как бархатная перчатка на коже.

Я испустила дрожащий вздох – и снова обрела способность думать, хоть и с трудом. Дойл погладил меня пальцами от затылка до макушки и начал массировать кожу головы под волосами. Это должно было чертовски отвлекать, но только прояснило мне рассудок.

– Я пыталась соблюдать вежливость, Таранис, но твоя магия была намного грубее, чем будут сейчас мои слова. Почему для тебя так важно увидеть меня вообще и особенно – до Йоля?

– Ты – моя родственница. Я хочу возобновить нашу привязанность. Йоль – это время согласия и единения.

– Ты едва замечал мое существование все время, сколько я себя помню. Отчего ты теперь хочешь сближения?

Его сила заполнила комнату, сгустила воздух. Стало трудно дышать, глаза ничего не видели. Мир сузился до одного лишь света. Свет был везде.

Резкая боль выдернула меня в сознание так внезапно, что я закричала. Китто укусил меня за ногу, как собака, пытающаяся привлечь внимание. Это помогло. Я наклонилась и погладила его по лицу.

– Беседа закончена, Таранис. Ты был поразительно груб. Ни один сидхе не позволит себе такого по отношению к другому сидхе, только к низшим фейри.

Холод поднялся на ноги, чтобы погасить зеркало, но Таранис проговорил:

– До меня дошло много слухов о тебе, Мередит. Я хочу увидеть своими глазами, кем ты стала.

– Что ты видишь сейчас, Таранис? – спросила я.

– Я вижу женщину там, где прежде была девчонка. Я вижу сидхе там, где раньше была низшая фейри. Я многое вижу, но на многие вопросы я не получу ответа, пока не встречусь с тобой во плоти. Приди ко мне, Мередит, приди и дай нам обоим узнать друг друга.

– Правда в том, Таранис, что я едва могу дышать перед лицом твоей мощи. Я это знаю, и ты это знаешь. И это – на расстоянии. Я буду дурой, если позволю тебе применить ее ко мне вживую.

– Я даю тебе слово, что не стану досаждать тебе подобным образом, если ты прибудешь к моему двору до Йоля.

– Почему до Йоля?

– А почему – после?

– Потому что ты хочешь этого так очевидно, что я начинаю подозревать тебя в дурных намерениях.

– Значит, если я чего-то слишком хочу, ты откажешь мне просто потому, что я этого хочу?

– Нет, твои желания меня пугают, потому что они слишком сильны, и ты готов сделать все, что в твоей власти, чтобы получить желаемое.

Даже сквозь золотую маску я различила, как он нахмурился. Он не улавливал мою логику, хотя мне самой она казалась очевидной.

– Ты напугал меня, Таранис. Только и всего. Я не отдамся на твою милость, разве что ты дашь мне очень серьезные клятвы... о том, что ты будешь вести себя очень правильно со мной и с моими сопровождающими.

– Если ты приедешь до Йоля, я пообещаю все, что ты захочешь.

– Я не приеду до Йоля, но ты все же пообещаешь то, что я захочу. Иначе я не приеду вовсе.

Его свет разгорелся ярче, красные волосы заблистали, как свежая кровь.

– Ты отказываешься повиноваться мне?

– Я не могу отказать тебе в повиновении, потому что я тебе не повинуюсь. Я – не твоя подданная.

– Я – Ард-Ри, верховный король!

– Нет, Таранис, ты – верховный король Благого Двора, как Андаис – верховная королева двора Неблагого. Но мне ты не Ард-Ри. Я не принадлежу к твоему двору. Ты мне это хорошо объяснил, когда я была ребенком.

– Ты припоминаешь старые обиды, Мередит, когда я протягиваю руку мира.

– Меня не переубедить красивыми словами, Таранис, как и красивым зрелищем. Ты однажды едва не забил меня до смерти. Не стоит теперь винить меня в том, что я тебя боюсь, ведь ты приложил столько усилий, чтобы научить меня себя бояться.