Мередит Джентри (№2) - Ласка сумрака

Гален состроил гримасу, значения которой я не смогла понять.

– Ну, не совсем...

Я нахмурилась:

– В чем дело?

Он вошел в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь. Мы говорили приглушенно, чтобы не беспокоить Китто.

Гален подошел к кровати. На нем были рубашка с длинными рукавами – ее бледно-зеленый цвет подчеркнул зеленоватый оттенок его кожи, сделал ярче более темную зелень волос, – и джинсы, застиранные до белизны. На бедре светилась дыра, и сквозь белые нитки виднелась бледно-зеленая кожа.

Я вдруг поняла, что он что-то говорил, а я не уловила ни слова.

– Прости, что ты сказал?

Он ухмыльнулся, сверкнув зубами.

– Прибыл представитель королевы Нисевин. Он заявил, что ему строго приказано получить первую плату до того, как он сообщит нам секрет моего исцеления.

Мой взгляд вернулся снова к дыре на штанах, потом прошелся вверх по телу Галена, пока не встретился с лиственно-зелеными глазами. Огонек в них вполне отвечал напряжению, родившемуся в моем теле.

Китто завозился у меня под боком и открыл синие-синие глаза. Голоса, открывшаяся дверь и мое движение его не обеспокоили, но стоило моему телу напрячься в реакции на Галена – и он проснулся.

Я коротко рассказала ему о прибытии посланца Нисевин. Китто ничего не имел против его вторжения в комнату. Я была уверена, что возражать он не станет, и спрашивала просто из вежливости. Королева не спросила бы, но лишь потому, что ей плевать на чье-то там мнение, а не потому, что это мнение ей известно заранее.

Гален вернулся к двери и распахнул ее. В комнату впорхнула крошечная фигурка. Эльф был размером с куклу Барби, а еще у него были желто-черные полосатые крылья размером больше всего его тела, по краю крыльев шли синие и оранжево-красные пятнышки. Он завис над кроватью повыше моей головы. Тело было лишь чуть светлее густой желтизны его крыльев. Одет он был в бумажно-тоненькую желтую юбочку-килт – и только.

– Принцессе Неблагого Двора Мередит несу я приветствия от королевы фей-крошек Нисевин. Зовут меня Шалфеем, и я могу считать себя счастливейшим из фейри, поскольку избран королевским послом в Западных землях.

Голосок звенел колокольчиком, смеющийся и радостный. Я невольно улыбнулась – и тут же поняла, что это действие гламора.

Я цыкнула на него:

– Никакого гламора меж нами, Шалфей, ибо гламор – тоже ложь.

Он прижал к сердцу крошечные изящные ладони, крылья захлопали быстрее, мягко гоня воздух мне в лицо.

– Гламор, у меня? Неужто скромный эльф способен очаровать сидхе Неблагого Двора?

Он не отрицал обвинения, он просто уворачивался.

– Сбрось гламор, или его с тебя сдернут. После можешь завернуться в него снова, но при первой встрече я желаю видеть, с кем – или с чем – я имею дело.

Он подлетел ближе, так близко, что ветер от его крыльев играл прядями моих волос.

– Прекрасная дева, ты ранила меня в самое сердце. Я по чести такой, каким меня ты лицезришь.

– Если сие воистину так, слети на меня и дай мне испытать правдивость твоих слов. Ибо ежели ты и впрямь таков, как выглядишь, то касание плоти моей не изменит тебя, но ежели ты лжешь мне, то одно лишь прикосновение обнаружит твою истинную сущность.

Сугубая формальность речи уже была разновидностью чар. Я говорила честно и свято верила в то, что говорила, так что оно должно было осуществиться. Если эльф коснется моей кожи, ему придется принять свой истинный вид.

Я приподнялась и протянула ему руку. Простыни соскользнули, сбившись в складки у талии. Китто перекатился поближе ко мне, уставившись на порхающего человечка большими глазами. Он следил за крошечной фигуркой завороженно, словно кошка за птичкой. Я знала, что гоблины не брезговали полакомиться мясом других фейри. Выражение лица Китто наводило на мысль, что феи-крошки считались у них деликатесом.

– С тобой все в порядке, Китто?

Он моргнул и посмотрел на меня. Его взгляд переместился с порхающего эльфа на мои голые груди, и голодное выражение изменилось – но только слегка. Его взгляд меня напугал. Наверное, что-то на моем лице отразилось, потому что Китто тут же спрятал лицо на моем голом бедре, зарывшись в простыни.

– Вкус плоти придал дерзости нашему маленькому гоблину. – Это Дойл возник в дверном проеме.

Летающий малыш развернулся в воздухе и отвесил легкий поклон.

– Мрак Королевы! Я польщен.

Дойл едва кивнул в ответ.

– Должен сказать, Шалфей, что не ожидал увидеть тебя здесь.

Крошечный человечек взмыл вверх, на уровень глаз Дойла, но оставался вне досягаемости для его рук, в точности как осторожное насекомое, которому он подражал.

– Почему же, Мрак? – Колокольчики в его голосе звенели уже не так радостно.

– Не думал, что Нисевин решит поделиться своим лучшим любовником.

– Я ей не любовник больше, Мрак, и тебе это отлично ведомо!

– Я знаю, что другой стал отцом ребенка Нисевин и ее мужем, но я не думал, что феи-крошки обращают внимание на такие тонкости.

Шалфей подлетел выше и на волос ближе.

– Ты думаешь, раз мы не сидхе, то и законов не блюдем. – Гнев должен был казаться бессильным, высказанный тоненьким звенящим голоском, но не казался. Это был звон колокольцев, раскачиваемых штормовым ветром, – ужасающая музыка.

– Так-так, – протянул Дойл. – Значит, уже не любовник королевы. И как же ты теперь живешь, а, Шалфей?

Я еще никогда не слышала, чтобы Дойл так дразнил кого-то. Он намеренно издевался над Шалфеем. Ну, мне не приходилось видеть, чтобы Дойл делал что-нибудь просто так, так что я не стала вмешиваться. Но во всем этом чувствовался какой-то личный подтекст. Что мог сделать этот человечек Дойлу, чтобы заслужить такое внимание?

– Все женщины нашего королевства готовы мне услужить, Мрак. – Он подлетел едва ли не к самому лицу Дойла. – А ты, один из королевских евнухов, как живешь ты?

– Посмотри, кто лежит в той постели, Шалфей. Скажи мне, разве это не тот приз, за который человек ли, фейри ли с готовностью отдаст душу?

Порхающий человечек даже не оглянулся.

– Не знал, что ты любишь гоблинов, Дойл. Я думал, это во вкусе Риса.

– Прикидывайся дурачком сколько угодно, Шалфей, но ты отлично знаешь, о ком я говорю.

– Слухами земля полнится, Мрак. И по слухам, ты охраняешь принцессу, но не делишь с ней ложе. Было много споров, почему ты отвергаешь такую награду, когда другие уже изведали ее. – Человечек подлетел так близко, что едва не задевал крыльями лицо Дойла. – Слухи говорят, что, может быть, королева Андаис никогда не звала тебя в свою постель не только по одной причине. Слухи говорят, что ты евнух по природе, а не по запрету.

Я не видела лица Дойла за быстро бьющимися крыльями эльфа. Я поняла, что, хоть его крылья и выглядят точно как крылья бабочки, движутся они совсем по-другому и бьют много чаше.

– Даю тебе самую торжественную клятву, – усмехнулся Дойл, – что я получил удовольствие с принцессой Мередит так, как это только доступно мужчине и женщине.

Шалфей завис в воздухе, а потом нырнул вниз, словно на миг забыл махать крыльями. Он собрался и снова вспорхнул к глазам Дойла.

– Значит, ты больше не евнух королевы, а любовник принцессы. – Его голос, приглушенный и злой, походил на тонкое шипение. Что бы сейчас ни происходило, это точно было личными счетами.

– Как ты сказал, Шалфей, слухами земля полнится. И говорят, будто Нисевин сообразила кое-что перенять у Андаис. Ты был фаворитом Нисевин, пока единственный загул с Полом не преподнес ей ребенка. И когда ей стала запретной твоя постель, она запретила тебе соваться в чужие. Если ей нельзя иметь ее фаворита, то и никому нельзя.

Шалфей зашипел, как рассерженная пчела.

– Ты так рад, что мы поменялись местами, Мрак?

– О чем ты, Шалфей?

Неестественно спокойным был голос Дойла, и какая-то нотка в нем говорила, что он отлично знает, что имел в виду эльф.

– Я веками дразнил тебя и всех вас. Великие воины-сидхе, славные Вороны древности – низведенные до дворцовых евнухов, – о да, я издевался над вами! Я похвалялся моей удалью и восхищением моей королевы, я злобно нашептывал это прямо вам в уши.

Дойл молча глядел на него.

Шалфей отлетел подальше, выписывая круги в воздухе, как другой мог бы это делать на земле.

– И что мне теперь вся моя доблесть? Что толку видеть ее во всей красоте и блеске – когда я не могу к ней прикоснуться? – Он вновь повернулся к Дойлу. – О, я не раз вспоминал за эти годы, как я мучил вас, Мрак. И не думай, что ирония положения ускользнула от меня, хоть я и не сидхе.

Он подлетел к самому лицу Дойла, и хоть я и знала, что он шепчет, его шипение заполнило комнату до самых углов.

– Ирония, которой хватит, чтобы задохнуться, Мрак, ирония, от которой умирают, ирония, которая заставляет убивать – лишь бы избавиться от нее.

– Так истай, Шалфей, истай и покончи с этим.

Маленький эльф отпрянул.

– Сам истай, Мрак. Истай и покончи с собой. Я здесь по приказу королевы Нисевин как ее представитель. Если вы хотите исцеления зеленого рыцаря, вам придется иметь дело со мной. – Его голос звенел от ярости.

Гален вошел из гостиной в остававшуюся открытой дверь. Его обычная усмешка исчезла, лицо помрачнело.

– Я хочу исцеления, но не любой ценой.

– Достаточно, – сказала я. Мягко, без злости.

Все повернулись ко мне. Я заметила краем глаза, что остальные мужчины, включая Никку, столпились у двери.

– Я заключила сделку с Нисевин, а не Дойл. И только л плачу за исцеление Галена. Цена лекарства – моя кровь.

Шалфей порхнул к постели, немного не долетев до Китто и меня.

– Один глоток твоей голубой крови, одно лекарство для твоего зеленого рыцаря, так велела мне моя королева. – В его голосе больше не звенели колокольчики. Это был почти обычный, тонкий, высокий, но мужской голос.

Его темные глаза стали пустыми и черными, как у куклы. В этом хорошеньком игрушечном лице не было ничего особенно доброго.

Я подняла руку, и он приземлился на нее. Он был тяжелее, чем казался на вид, более плотный. Я помнила, что Нисевин полегче, больше костей, чем мышц. Она ощущалась такой же скелетообразной, как выглядела. Шалфей был... помясистей, вроде бы в его тонком теле было побольше вещества, чем у Нисевин.

Его крылья замерли, точно как огромные крылья бабочки. Он слегка ими помахивал, глядя на меня, и я подумала, не машут ли они в ритме его сердца.

Взлохмаченные светло-желтые волосы, густые и прямые, небрежными прядями спадали вдоль его треугольного личика. Кое-где они касались плеч. Было время, когда Андаис наказала бы его за такие длинные волосы. Только мужчинам-сидхе позволялось иметь волосы длинные, как у женщин. Это был знак статуса, знатности, избранности.

Кисти рук у него были не больше ногтя на моем мизинце. Одной рукой он уперся в свою изящную талию, другую свесил вдоль тела, одну ногу выставил вперед – дерзкая поза.

– Я возьму плату и дам тебе лекарство для рыцаря, если нас оставят одних, – нагло заявил он.

Я невольно улыбнулась, и от моей улыбки его взгляд зажегся ненавистью.

– Я не ребенок, чтобы смотреть на меня так снисходительно, принцесса. Я – мужчина. – Шалфей резко взмахнул обеими руками. – Маленький, на ваш взгляд, но настоящий мужчина. Я не люблю, когда на меня смотрят как на непослушное дитя.

Он почти точно угадал мои мысли – что он выглядит очень мило, когда стоит передо мной такой дерзкий и такой крошечный. Я относилась к нему как к игрушке, как к кукле или как к ребенку.

– Прости, Шалфей, ты прав. Ты – фейри, и ты – мужчина, размер ничего не значит.

Он нахмурил бровки:

– Ты – принцесса, и ты просишь у меня прощения?

– Меня учили, что истинная царственность проявляется в том, чтобы знать, когда ты прав и когда ошибаешься, и уметь признавать ошибки, а не в ложной непогрешимости.

Он склонил голову набок, почти как птичка.

– Я слышал от других, что ты обращаешься со всеми по справедливости, как прежде твой отец, – задумчиво произнес он.

– Приятно слышать, что моего отца помнят.

– Мы все помним принца Эссуса.

– Я всегда рада, когда есть с кем его вспомнить.

Шалфей пристально вгляделся в меня. Чувство при этом, правда, возникало не совсем такое, как если бы смотрел в упор человек покрупнее. Он словно уставился всем своим существом в мой правый глаз, хотя, очевидно, он заметил мою улыбку и правильно ее интерпретировал – а значит, он мог видеть все мое лицо. Похоже, это и был его способ смотреть в глаза. Я просто не привыкла общаться с эльфами-крошками. Мой отец всегда относился к ним с уважением, но он не брал меня с собой ко двору Нисевин, как ко двору Курага и других монархов.

– Принц Эссус пользовался нашим уважением, принцесса, но времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, – почти грустно сказал эльф. Он посмотрел на меня, высокомерная гримаска снова появилась на его лице – и я поборола желание усмехнуться при виде такого самоуверенного малыша. Это вовсе не было забавно или мило; он был такой же личностью, как и все в этой комнате. Но поверить в это по-настоящему было нелегко.

– Оставьте нас наедине, дабы я мог выполнить желание моей королевы, и после вы получите лекарство для зеленого рыцаря.

Я обвела взглядом Дойла и Галена внутри комнаты и прочих – сразу за дверью. Холод уже качал головой.

– Мои стражи не позволят мне остаться наедине с кем бы то ни было из фейри любого двора.

– Ты думаешь, я должен быть польщен тем, что они считают меня потенциальной угрозой? – Он повернулся на моей руке и ткнул пальцем в Дойла. – Мрак знает меня издавна и знает, на что я способен... или думает, что знает.

Шалфей снова повернулся ко мне, его голые ступни скользили по моей коже, вызывая непривычные ощущения.

– Но мне все равно нужно уединение.

– Нет, – отрезал Дойл.

Шалфей развернулся к нему, поднявшись примерно на дюйм над моей ладонью.

– Пойми, Мрак, все, что мне осталось, – выполнять повеления моей королевы. Все, что у меня есть, – возможность точно следовать ее словам. То, что я сделаю сегодня в этой комнате, будет ближе всего к упоительной близости с женщиной, что я знал за очень долгое время. Неужели попросить уединения – это слишком много?

Стражи в конце концов согласились, хоть и нехотя. Только Китто по-прежнему цеплялся за мое тело, запутавшись в простынях.

– И этот тоже, – указал на гоблина Шалфей.

– Он едва не истаял сегодня. Шалфей, – возразила я.

– Он неплохо выглядит.

– Его царь, Кураг, сообщил мне, что только мое тело, моя плоть, моя магия удерживают Китто в мире людей. Ему необходимо оставаться в контакте с моей кожей как можно дольше.

– Ты бы выбросила его из своей постели ради одного из твоих воинов-сидхе.

– Нет, – тихо проговорил Китто. – Меня одарили милостью оставаться здесь, когда они соединяются. Я видел, как их огонь отбрасывал тени на стены – так ярко они пылали.

Шалфей слетел к поднятому вверх липу Китто.

– Гоблин, твой народ поедал моих сородичей в часы войны.

– Сильные едят слабых. Таков мир, – сказал Китто.

– Гоблинский мир, – ответил Шалфей.

– Единственный, какой я знаю.

– Ты сейчас далеко от своего мира.

Китто закопался в простыни так, что виднелись только его глаза.

– Теперь мой мир – это Мерри.

– И тебе нравится твой новый мир, гоблин?

– Я в тепле, в безопасности, и она носит мою отметину на теле. Это хороший мир.

Шалфей еще несколько секунд держался в воздухе, а потом спланировал на мою подставленную ладонь.

– Если гоблин даст самую торжественную клятву, что ничего из того, что он увидит, услышит или почувствует любым из чувств, он не расскажет никому, то пусть он остается.

Китто повторил обещание слово в слово.

– Отлично, – сказал Шалфей. Он обвел меня взглядом, и хотя весь он был не больше моего предплечья, я вздрогнула и почувствовала сильнейшее желание накрыться чем-нибудь. Маленький красный язычок – будто капелька крови – облизал бледные губы. – Вначале – кровь, лекарство – после.

Тон, которым он произнес слово "лекарство", едва не заставил меня пожалеть, что я отпустила стражей. Он был меньше куклы Барби, но в этот миг я его боялась.

Глава 28

Шалфей вспорхнул с моей руки, направляясь к груди. Я успела преградить ему путь, прикрывшись рукой. Он приземлился на запястье, и я отвела руку подальше, чтобы лучше его видеть. Другой рукой я натянула простыню повыше.

Он надулся.

– Ты откажешь мне в крови сердца?

– Я видела, как твои сородичи обошлись с моим рыцарем. Я была бы дурой, подпустив тебя к таким нежным местам, пока не знаю, насколько деликатно ты питаешься.

Он сел, скрестив лодыжки и упершись руками по сторонам от себя для вящего равновесия. Мне показалось, что сидя он весит больше – не намного больше, но ощутимо.

– Я всегда нежен и деликатен, прекрасная госпожа.

Его голос звучал будто колокольчики под летним ветерком. Точно ли его губы походили на маленький алый цветок... мгновением раньше? Он коснулся моей ладони нежно-лепестковыми губами, вытянувшись на моей руке всем телом, как я вытянулась бы на кушетке. Губами и крошечными ручками он провел по волоскам у меня на предплечье. Любовник более крупный пригладил бы их губами и кончиками пальцев – Шалфей играл с ними, словно извлекал музыку из моей кожи, беззвучную песню, слышать которую мог только он, но чувствовать могла и я. Она трепетала по моей коже, по моей руке, как будто все происходящее было больше, значительней, чем на самом деле.

Я резко подбросила его в воздух, и он зажужжал на меня, как рассерженный шмель.

– Зачем ты это сделала? Мы так славно развлекались!

– Никакого гламора, запомни, – набычилась я, комкая простыню.

– Без гламора этот процесс будет тебе совсем не так приятен. – Он пожал тонкими плечиками, провалившись вниз от этого движения. – Мне это, в общем, все равно, для целей Нисевин – тем более не важно, но для тебя, прекрасная принцесса, разница существует. Позволь мне избавить тебя от боли и неприятных ощущений, пусть это будет дружеской услугой.

Если бы он застал меня не в тот день, когда укус Китто еще болел, я бы, наверное, сказала "нет", велела бы просто взять кровь для его королевы и убираться. Гоблины гламором не владеют вовсе, так что у Китто выбора не было – без естественного очарования секса, смягчавшего боль укуса, он ничего не мог поправить магией. Шалфей предлагал мне выбор.

Я глубоко вздохнула и медленно выпустила вдох, а потом кивнула.

– Гламора ровно столько, чтобы сделать ощущение приятным, но и все на этом, Шалфей. Если ты замахнешься на что-то большее, я кликну стражей – и тебе не понравится то, что они с тобой сделают.

Он издал звук, который показался бы грубым, если бы не прозвенел словно крошечные фанфары – будто бабочка попыталась изобразить ослиный крик.

– Мрак веками ждал, чтобы я высунул голову хоть на миг, принцесса. Я хорошо знаю, может, лучше тебя, сколько он мне задолжал.

– Я заметила, что у тебя с ним личные счеты, в большей степени, чем с другими.

– Личные? Ну, можно и так сказать. – Он улыбнулся, и улыбка вышла милой и злобной одновременно, как будто он воображал жуткие веши и представлял, как забавно будет их проделывать.

Я могла бы спросить, что же это было, такое личное, но не спросила. Или Дойл расскажет сам, или я не узнаю об этом никогда. Вряд ли Дойл легко простит мне, если я стану выспрашивать его секреты у фейри, которого он ненавидит. Одно дело – получить такую информацию от друга, но говорить о своих друзьях с врагами – не дело, и нельзя позволять врагам заглазно обсуждать ваших друзей. Некошерно.

– Питайся, Шалфей, и можешь использовать немного гламора, чтобы это не было слишком неприятно. Но веди себя прилично.

– Тебе все еще нужна чья-то защита? У тебя здесь ручной гоблин. Разве он не прыгнет и не схватит меня прямо в воздухе и не обгложет мои косточки, случись мне тебя обмануть?

– У гоблинов не много шансов против сильного гламора, ты отлично это знаешь.

Он прижал руку к груди и открыл глаза пошире.

– Но я всего лишь эльф-крошка. Я не могу владеть гламором, как знатный сидхе. С чего бы гоблину бояться таких, как я?

– По всем описаниям феи-крошки обладают сильнейшим гламором, и тебе это хорошо известно. Ваше любимое развлечение – сбить с дороги неосторожного путника.

– Немножко болотной воды еще никому не вредило, – сказал Шалфей, подлетая ко мне поближе.

– Если под ней случайно не окажется трясины. Ты – неблагой фейри, а значит, если путник так и не сумеет выбраться вновь на дорогу – тем забавнее.

Он скрестил на груди руки – в обхвате они были чуть тоньше карандаша.

– А что случится, если бродячие огоньки благих заведут путника в болото, и тот провалится в топь? Только не говори мне, что они помчатся на помощь, да еще прихватят веревку. Может, они и прольют слезку над несчастным смертным, но как только последние пузырьки поднимутся из пучины, они поспешат прочь, смеясь и прыгая и подыскивая следующую жертву. Может, они станут обходить стороной злополучную топь, но и не подумают отказаться от веселой игры только потому, что она кончилась смертью для какого-то бедолаги.

Он опустился на мое прикрытое простыней колено.

– И разве так уж нечестно завести в смертельную ловушку какого-нибудь коллекционера бабочек с сачком наперевес, если он, случись ему меня поймать, бросит меня в морилку, а после насадит на булавку, проткнув ею мое сердечко?

– У тебя хватит гламора, чтобы избежать такой участи.

– Да, но мои меньшие братья – бабочки и прочие насекомые, которым мы подражаем, как же они? Один глупец с сачком может превратить цветущий луг в пустыню.

Если взглянуть с этой стороны, то у него были свои резоны. Звучало, во всяком случае, убедительно.

– Ты сейчас используешь гламор?

– Принцесса сидхе должна знать, когда ее обманывают гламором, – ответил он, сохраняя все ту же позу со скрещенными на груди руками.

Я вздохнула.

– Хорошо, это не гламор, но я не согласна, что ты имеешь право довести до смерти какого-нибудь энтомолога только за то, что он собирает бабочек.

– А-а, – протянул Шалфей, меряя меня взглядом, – но ты согласилась со мной хотя бы отчасти, иначе не спросила бы про гламор.

Я опять вздохнула. Когда-то в колледже я совершила ужасную ошибку, решив изучать энтомологию: тогда я не подозревала, что для этого придется убивать насекомых. Я помнила мельтешение бабочек, пойманных в морилку, – трудно назвать более красивое зрелище. Живыми они были волшебно прекрасны; мертвыми – походили на цветные бумажки. В конце концов я спросила, сколько насекомых нужно собрать на тройку, и ровно столько и собрала. Не было никакого смысла их ловить, раз в коллекциях колледжа уже имелись практически все насекомые, которых убивали мои сокурсники. Больше я не бралась ни за одну из биологических дисциплин, где приходилось что-либо коллекционировать.

Я смотрела на человечка с крыльями бабочки и не могла подобрать ни одного нелицемерного аргумента. Лично я бы не стала никого убивать за коллекционирование бабочек, но будь у меня на спине крылья мотылька и проводи я большую часть своей жизни, порхая вместе с ними с цветка на цветок, – может, я по-другому оценивала бы смерть даже единственной бабочки. Может, если ты размером с куклу Барби, убийство мелких созданий для тебя так же ужасно, как человекоубийство. Может, да, может, нет. Но я не чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы спорить.

Глава 29

Я сгребла подушки за спину, устроившись полусидя. Для этого мне пришлось отодвинуть Китто. Он цеплялся за меня всеми конечностями, но глаза его были прикованы к Шалфею. Он следил за маленьким эльфом, словно не доверял ему или ждал от него какой-то опасности... а может, просто думал, каков Шалфей на вкус. Но что бы он ни думал, мысли его не были дружелюбными.

Шалфей, казалось, не замечал малоприятного взгляда гоблина. Он просто порхал по комнате, пока я устраивалась поудобнее.

Я расправила простыню на груди и протянула ему руку – ладонью кверху, чтобы Шалфей мог добраться до моих пальцев, потому что именно из пальцев он и будет пить. Нисевин как раз таким способом брала мою кровь, и если это устроило королеву, то и для Шалфея сойдет. Кроме того, что-то в нем меня нервировало. Смешно нервничать из-за кого-то, кого я могу одной рукой пришлепнуть к стене, но глупо это или нет, отрицать свои чувства я не могла. И разубеждать себя я не стала, просто прикрыла свои самые уязвимые места и дала ему только руку.

Шалфей приземлился на моем запястье, встал на колени на ладошке и обхватил крохотными ручками средний палец. Он погладил палец, и ощущение оказалось для меня одновременно приятным и беспокоящим.

Наверное, я напряглась, потому что он сказал:

– Ты ведь позволила использовать гламор?

Я кивнула, не вполне доверяя собственному голосу.

Он улыбнулся, и рот его был словно маленький красный лепесток, глаза – искренние и теплые. Я почувствовала, как расслабилась, всю нервозность словно рукой смахнуло. Я не боролась с этим ощущением, потому что уже дала согласие. И боль в плече ушла. Ничего не болело.

Китто свернулся у моего живота, скользнув ногой мне по коленкам. Я отпустила простыню и взъерошила его кудри. Волосы были невероятно мягкими. Он зарылся лицом мне в живот, и я вздрогнула от прикосновения его лица к коже. Наверное, я сейчас среагировала бы на любого.

Я посмотрела на Шалфея.

– Ты великолепно владеешь гламором. – Мой голос чуть дрожал.

– Нам без этого нельзя, – сказал он, водя вверх-вниз ладошками по моему пальцу. Ощущение уже не было просто приятным, оно было эротическим, как будто в пальце появились новые нервы. Я знала, что это действие гламора, естественной магии фейри, но это все же было так хорошо, так невероятно хорошо...

Поддаваться гламору, если гламор вот такой чувственный, – это удивительное ощущение. Сидхе не проделывают такое друг с другом, потому что использовать гламор в интимных ситуациях считается смертельным оскорблением. Но малые фейри между собой используют его довольно часто, а с сидхе – почти всегда. Может, это из-за неуверенности. Может, просто способ показать, на что они способны.

Шалфей был способен на многое.

Он обвил мой палец руками, и было это так, словно он касался чего-то более... гораздо более интимного. Он поцеловал кончик пальца – словно касание нежнейшего шелка. Я чувствовала, как раскрылись его губы, и они показались много больше, чем были на самом деле. Мне пришлось приоткрыть глаз и взглянуть на него, чтобы убедиться, что он все такой же маленький и по-прежнему находится у меня на руке. Как оказалось, я почти утонула в подушках, а рука моя покоилась на бедре, но Шалфей все так же стоял на коленях на моей ладони.

Китто сплелся со мной ногами, и я почувствовала, как он твердеет. На миг я задумалась о том, что же такое гламор делает с гоблином, но тут Шалфей вонзил в меня зубы. Он укусил меня резко и сильно, как откусывают от яблока, – но боль тут же уплыла, и когда он начал пить кровь из раны, мне померещилось, будто тонкая красная нить протянулась от кончика пальца прямо к моему паху. Каждое движение его губ отзывалось у меня внизу живота.

Он пил, питался, все быстрее и сильнее, и было это словно он трогал меня внизу – все быстрее и сильнее. Я чувствовала растущую теплую тяжесть в собственном теле, которая означала, что я была на грани, на грани наслаждения. Словно Шалфей заманил меня к обрыву, которого я не разглядела вовремя и теперь мне решать, падать ли в открывшиеся объятия.

Я была не в состоянии думать. Я ничего не могла решить. Я вся превратилась в чувство, в растущее наслаждение, в ощущение теплой тяжести, подступающей, заливающей мое тело. И вдруг это тепло полилось из меня, через меня, поверх меня. Я вскрикнула, но не боль рвалась из моих губ. Я кричала от наслаждения и извивалась на простынях, в ловушке между губами Шалфея, все еще сомкнутыми на моей плоти, и твердостью тела Китто, прижавшегося к моей ноге. Китто оказался на мне сверху, когда я извернулась на кровати; его руки обхватили мою талию, заскользили к кончикам грудей. Прикосновение было очень неуверенным, но в моем напряженном состоянии оно ощущалось как нечто гораздо большее, о, настолько большее!

Я снова вскрикнула, и когда Китто скользнул через мое бедро, прижался ко мне, не входя еще, но лежа на мне, и оба мы были наги, оба – в нетерпении, – я не возражала.

Кураг сказал, что я должна дать Китто настоящий секс, а для гоблина это значит только одно – соитие. Я знала еще, что гоблины не занимаются сексом без крови. Но сейчас – больно не будет. Никакой боли.

Я подняла глаза на Шалфея, парящего над нами. Он светился мягким медовым светом, словно внутри него зажглась свеча. Глаза горели черными алмазами, жилки на крыльях блистали черным огнем; желтый, синий и оранжево-красный цвета сияли, будто витражное стекло в потоке ярчайшего света.

У меня еще хватило рассудка сгрести волосы Китто и отдернуть его голову кверху:

– Только кровь, Китто. Чтобы все мясо осталось на месте.

– Да, госпожа, – прошептал он.

Я резко разжала ладонь, и он взглянул на меня темно-синими глубокими глазами со зрачками, превратившимися в тонкие черные штрихи. Я будто упала в синеву его глаз и знала, что это все еще действие гламора Шалфея, и мне плевать было на это. Я сама отдалась гламору, я позволила иллюзии завладеть мной.

Китто скользнул внутрь меня, приподнялся на локтях, замер на миг – и мы слились воедино. Он смотрел на меня, распростертую под ним, и одинокая слезинка скатывалась из синего глаза.

Я знала, как гоблины относятся к сексу: они не плачут при первом слиянии. Сквозь туман гламора я видела Китто – сквозь все чары, я видела его – и я подняла вверх руку, руку, которая уже стала белой и сияющей. Я коснулась хрустальной слезинки и сделала то, что всегда делают гоблины с драгоценными телесными жидкостями: я поднесла ее к губам. Я выпила соль его слез, и он зарычал где-то в глубине горла и начал вдвигаться в меня.