Этого Клео никогда ему не простит. Никогда. А легкость, с которой он брал над ней верх, лишь оттолкнет ее еще сильнее.

Клео вернулась на виллу, вбежала в белый одноэтажный домик, налила в высокий стакан лимонного соку прямо из холодильника и с жадностью выпила. Распахнутые от ужаса глаза блуждали по сверкающей чистотой кухне, словно Клео ждала, что кто-то вот-вот нападет на нее из-за угла.

Кто-то? Конечно, Джуд! Разве его руки не атаковали ее тело? Это была самая настоящая атака — коварная, чувственная!

Постепенно Клео пришла в себя, лихорадочный огонь в глазах угас, унялась дрожь в руках, полоскавших стакан. Джуд, скорее всего, вернулся на берег, а может быть, еще плавает. Как бы то ни было, между ними снова стояла преграда. Однако подленький голосок нашептывал из глубины сознания, что не всегда она сможет сохранить эту преграду. И он не всегда будет отступать в критический момент — если он хочет детей, он ее не оставит.

Желание иметь семью побудило его жениться, и акции «Фондов Слейдов» решили его выбор в ее пользу. Эта внезапная догадка нанесла Клео жестокий удар. Ведь она думала, что ее предложение было правильным, благоразумным шагом. Теперь же ее уверенность пошатнулась. Ей казалось, что она постепенно выпутывается из беды, а на самом деле она вовлекла себя в еще худшую!

Она всегда восхищалась способностью Джуда сохранять спокойствие, проявлять завидную выдержку. Клео метнулась из кухни по коридору в свою комнату. Теперь это его качество обернулось к ней другой своей стороной — темной, жестокой.

Способ, каким он доказал ей, что может довести ее до такого состояния, что она будет умолять его о близости — вопреки отсутствию любви между ними, в чем она видела важный залог своей безопасности, — заставил ее содрогнуться от неутоленного желания и отвращения к себе. Мощное, губительное смешение чувств. А качества Джуда, некогда приводившие ее в восхищение, теперь пугали и отталкивали ее.

Сорвав купальник, она швырнула его в угол просторной, традиционно меблированной спальни и скользнула в ванную. Пустив на себя струи воды, она принялась оттирать с тела крем, словно маслянистая масса все еще хранила следы пальцев Джуда. Она желала, чтобы их дети, когда они родятся, были похожими на нее, такими же сероглазыми и светловолосыми, и не переняли ни черточки от темной, жестокой красоты их отца. Это будут ее дети, не его! Она родит их такими, и тогда он будет уничтожен. В этот миг она всей душой его ненавидела и не желала давать ему даже детей, похожих на него хоть сколько-нибудь!

Клео услыхала, как пришла горничная готовить ужин: каждый вечер та покупала в селении свежую рыбу, овощи и фрукты.

Клео раздраженно отбросила книгу, которую безуспешно пыталась читать, и, смахнув с лица шелковистые светлые пряди, прошла с террасы через полуоткрытую дверь к себе в комнату.

Джуд опаздывал. Чтобы приготовить ужин, пожилой гречанке требовался час, иногда и меньше. Так где же Джуд?

Заметив в зеркале беспокойную морщинку, которая пролегла между бровей, Клео досадливо отвернулась от предательского стекла. Не могла же она, в самом деле, тревожиться о нем! Еще недавно она мечтала вовсе его не видеть!

Она немного успокоилась и поняла, что ее волнение было излишним. Он заставил ее пожелать его, так? Но ведь он ее муж. А она, обладая тонкими чувствами, всегда считала, что должна полюбить мужчину прежде, чем испытает влечение к нему. Но Джуд разбудил в ней желание, открыл такие глубины чувственности, о которых она раньше и не подозревала. То, что она узнала о себе, пугало ее, но это не означало, что она позволит страху завладеть собой.

Кое-что она узнала и о Джуде. Мужчина в нем достаточно самонадеян, чтобы испытывать потребность утверждать свои права на нее, чтобы заставить ее понять, что он способен вызвать в ней желание, когда ему вздумается.

Охваченная беспокойством, куда он мог подеваться, Клео перебрала те немногие наряды, что взяла с собой, выбрала длинное аметистовое шелковое платье и разложила его на кровати. Потом вышла на террасу и вперила взгляд в пустынный берег.

С первого дня приезда сюда они каждый вечер встречались на террасе в это время. Обычно они проводили день на противоположных берегах острова, потому что он, казалось, так же мало искал ее безучастного общества, как она — его. Но их вечера начинались здесь; они пили аперитив и вели незначащую беседу. Сегодня же его отсутствие взволновало ее.

Волноваться было для нее не ново. Она испытывала это чувство с того дня, когда он согласился жениться на ней. И оно все нарастало, особенно после появления в его доме Фентона, на которое он ответил стеной молчания. Она даже не знала, когда он вошел и что успел услышать. То, что случилось на пляже, было последней каплей.

Она металась взад и вперед по террасе, каблучки часто стучали по терракотовым плиткам, полы кружевного пеньюара взметались за ее нервными шагами; она припомнила, как в былые дни, казавшиеся ей теперь совершенно нереальными, она искренне считала себя единственным человеком, которого Джуд Мескал не способен выбить из колеи!

Наконец он появился в полукруглых дверях ее комнаты, спокойный, отдохнувший, как властный и хищный кот, каким она всегда его себе представляла.

Он успел переодеться к ужину: узкие черные брюки и легкая белая куртка сидели безукоризненно, придавая его облику изысканность.

— Что ты читаешь? Что-нибудь интересное?

Мягко ступая, он подошел к дивану, на котором она раньше сидела, и, едва взглянув на в сердцах брошенный роман, поставил на мраморный столик два бокала сухого мартини. Клео гневно пожала плечами.

Что толку спрашивать, хороша ли книга, если она ни слова не помнила из того немногого, что прочитала. Да она и вовсе не читала, сидела и думала, отчего он опаздывает, когда придет. А он, оказывается, все это время был здесь: принимал душ, переодевался, выбирал напитки, нисколько не заботясь о том, чтобы сообщить ей о своем возвращении. А она-то, идиотка, всерьез волновалась об этом истукане, потому что в последний раз видела его в море, плывущим с такой скоростью, словно за ним гналась стая бешеных собак! Он просто невыносим!

Она не понимала, откуда взялась в нем власть над ее настроением, ведь, будучи его личным помощником, она всегда контролировала его. А теперь он вышел на террасу через ее комнату, чего до сих пор себе не позволял. Клео вспомнила о том, как он обошелся с ней днем, и ладони ее увлажнились.

Мысленно ругая себя за глупость, за смятение чувств, к которому теперь придется привыкать, Клео взяла мартини, отошла к каменной балюстраде и устремила в море невидящий взгляд.

Сев за стол рядом с ним, ей пришлось бы смотреть на него. А ей не хотелось встречаться с этими умными глазами: она знала, что прочтет в них напоминание о том, как она выглядела днем, когда отдала свое почти обнаженное тело его любопытным рукам.

— Клео…

Ее имя неожиданно прозвучало столь невыносимо нежно, что она нехотя обернулась, надеясь, что он не заметит, как дрожит ее рука, держащая бокал.

— Подойди сюда, сядь. Я хочу поговорить с тобой.

— О чем?

Нарочито внимательный взгляд на часы.

— Мне пора переодеваться.

Ее голос так спокоен, на губах легкая беззаботная улыбка. Ей бы следовало присудить Оскара! Меньше всего ей сейчас хотелось сидеть радом с ним и выслушивать его разговоры. Слишком свежи воспоминания о ласках его рук, лишь раздразнивших ее взволнованное тело.

— Ты и так выглядишь изумительно.

Тягучий синий взгляд медленно скользил по ее пылающему лицу, тонкому, как паутина, пеньюару, длинным загорелым ногам. Этим взглядом все было сказано: чувственный интерес, к которому, однако, примешивалось легкое удовольствие, потому что все это он уже видел. Даже больше. Он прикоснулся к ней и мог взять ее, если б пожелал. Но желания в нем не было ни тогда, ни, очевидно, теперь, и смятение, порожденное этим долгим, так много знающим взглядом, переросло в глубокое, мучительное унижение, когда Джуд в свою очередь посмотрел на часы. Словно, поразмыслив, отверг ее.

— До ужина еще больше получаса. — Он горько усмехнулся. — Неужели я должен умолять собственную жену уделить мне пять минут?

— Прости.

Смутившись, Клео села. Разве можно отказать, если тебя так просят, и она, потягивая мартини, ждала, о чем он будет говорить.

— Я решил, что нам стоит подумать о покупке загородного дома. Где-нибудь недалеко, чтобы можно было выезжать на уик-энд. Он нам особенно пригодится, когда появятся дети.

Его взгляд блуждал по ней, вызывая жаркий румянец.

— Что ты на это скажешь?

«Скажу, что напрасно ты все время твердишь о детях!» — пронеслось у нее в голове. Но этого она не могла ему сказать. Вертя бокал за ножку, она смотрела, как плещется его содержимое, не решаясь встретиться с умным, слегка улыбающимся взглядом Джуда.

— К чему такая спешка? — холодно ответила она. — Кроме того, — пусть эти слова будут уступкой его замечанию о детях, которых он от нее ждал, — я пока не намерена бросать свою любимую работу.

Она не представляла его семьянином, устраивающим качели между яблонь, играющим в футбол или разжигающим костер; не видела она и себя с ворохом незаштопанных носочков или колдующей над пирогами, вареньями и соленьями на какой-нибудь деревенской кухне. И, Боже праведный, сколько детей он хочет иметь? Неужели он ждет, что она начнет немедленно их производить, одного за другим, как крольчиха? В горле у нее пересохло, она почувствовала, что впадает в истерику, и, не будь она так занята борьбой с этим постыдным и до недавнего времени чуждым ей состоянием, она, возможно, приняла бы его двусмысленное замечание за честное предупреждение:

— Не все намерения сбываются, Клео…

Она залпом опустошила бокал, метнула взгляд на Джуда и тут же отвела его в сторону: выражение его глаз было непонятно ей, а может быть, она не была готова его понять. Она встала, стараясь сохранить самообладание.

— Мне в самом деле нужно переодеться, — натянуто улыбаясь, бросила она через плечо. — Нам, конечно, следует присматриваться к рынку недвижимости, чтобы быть в курсе, если мы действительно решим покупать — когда-нибудь.

«Если он решил покорить меня своим очарованием, он, несомненно, преуспел», — подумала Клео, вставая из-за стола. Комната была уютно освещена лампой, ужин, приготовленный горничной-гречанкой, был восхитителен.

Вся беда в том, что он мог с такой легкостью ее обезоружить, догадалась она, выходя на облитую лунным светом террасу. Джуд вышел за ней с графином бренди и двумя бокалами в руках.

Позволив себя обезоружить, она погубит себя. Она не хотела, чтобы в ее отношение к нему вмешивались чувства, кроме страданий, это ни к чему не приведет, потому что сам он ничего к ней не чувствовал; насколько она знала, он вообще никогда ни к кому ничего не чувствовал. А она себе не враг. Она продержится до конца срока. Потом она будет бессильна.

Но когда она подошла к балюстраде взглянуть на сверкающее звездами небо, Джуд приблизился к ней и обнял за открытые плечи. И на этот раз она не отшатнулась, хотя от его прикосновения по коже словно пробежали тысячи маленьких иголочек.

— Тебе холодно? — спросил он. — Может, принести плед?

Клео обернулась просто затем, чтобы сказать

«нет», ибо почему-то почувствовала неведомое прежде тепло. Джуд стоял близко, так близко, что даже сквозь ночные сумерки было заметно, что он совсем не так безжалостно холоден, как хотел казаться.

— Нет, спасибо. Все хорошо.

Она вернулась к бамбуковым креслам, поставленным полубоком к столику, и села, поигрывая приготовленным для нее бокалом.

Что-то зарождалось между ними, что-то очень важное, неизвестное, однако ей всегда следовало помнить, что их брак был сделкой. И в эту минуту Клео с досадой подумала, что мотивы брака наверняка вызывали подозрение с самого начала.

Решение ее проблемы зависело от того, найдет ли она мужа, которого дядя и тетя, ее опекуны, одобрили бы. Но стала ли бы она просить Джуда жениться на ней, будь он лысым и толстым, с приплюснутым носом и глупым как бревно? Это был вопрос, на который Клео предпочла бы не отвечать.

Клео шла по берегу у самой кромки воды, волны с приятной прохладой плескались у ее ног, а глубокая темнота ночи скрывала ее. В этот неурочный час ее никто не увидит. При мысли об этом она немного успокоилась и даже улыбнулась одними уголками рта, когда теплый ветер подхватил ее ночную рубашку и облепил прозрачным батистом ее тело.

Она не могла уснуть: ночь была жаркая, мысли путались в голове, вызывая боль.

Весь долгий вечер напряженность между Джудом и ею росла, оба чувствовали это, и Клео совсем смешалась. Ее «доброй ночи» прозвучало коротко и резко, гораздо суше, чем бывало. Она покинула террасу и побежала в комнату, чтобы побыть одной.

Но покой к ней не шел, и она выскользнула из дома на берег. В окне Джуда горел свет, и Клео задумалась, неужели и для него их брак, в который оба так расчетливо вступили, обнаружил странные и пугающие глубины, только сейчас выходящие на поверхность.

Ей никогда не приходилось думать о браке как союзе любящих. С тех пор как она потеряла родителей, она училась обходиться без любви и привыкла к мысли, что даже само это понятие ей чуждо. На краткий миг она вообразила, что влюблена в Фентона, — и влюбленность обернулась для нее страшной катастрофой. Очнувшись от мимолетного увлечения, она поняла, что ее переживания были естественной реакцией на годы самоотверженной учебы, отсутствие родительской любви, отсутствие в ее жизни легкомысленных развлечений. Они были необходимой, пусть и неприятной, ступенью ее взросления.

Но если бы она искала любви, искала человека, которого бы уважала, с которым хотела бы соединить жизнь, тогда в Джуде она нашла бы все, что желала видеть в мужчине. Он обладал блестящим умом, был выдержан — почти всегда, — и это был сильный человек, не лишенный, однако, нежности, человечности. Он уважал ее и обращался с ней как с равной — это было очень важно, гораздо важнее, чем его мужская привлекательность, богатство и положение, вместе взятые.

Да, если бы она искала такого человека, искала любви…

Небольшая волна, чуть повыше остальных, застала ее врасплох и окатила до колен; она потеряла равновесие и чуть не упала, но удержалась на ногах и, обернувшись, увидела его всего в двух ярдах позади себя. Сердце в ее груди остановилось и тут же бешено забилось снова, кровь гулко застучала в висках.

— Джуд… — глухо простонала она, и его имя сорвалось с ее губ вместе со вздохом безнадежности, ибо в тот миг, когда время для нее остановилось, когда она не дышала, почти не жила, она поняла, что любит этого человека, любит, возможно, с того самого дня, как впервые увидела. Как все до смешного просто! Это было неизбежно.

Серебристый свет луны лениво коснулся его лица, подобно осторожным пальцам ваятеля очертил его величественную фигуру, и у Клео перехватило дыхание.

Нагой, если не считать маленьких черных плавок, властный над ее женственной хрупкостью, мужчина произнес ее имя, словно вопрос, и его затененный взгляд, у которого этот призрачный свет отнял сверкающую синеву, жадно ласкал ее тело, каждый щемяще нежный изгиб его — призывный, дразнящий за полупрозрачным батистом.

— Я не мог заснуть.

Он подошел ближе, так, что мог коснуться ее, и от близости его тела Клео словно заполыхала огнем; он взял в ладони ее лицо и искал ее взгляда, выдавая силу собственного желания.

Он весь дрожал. Она чувствовала легкий трепет, волнами пробегавший по его упругой мерцающей коже, чувствовала, как он овладел собой, отпуская ее; его пальцы, легко скользнув по ее шее, предательски сжались в кулаки, хотя она не должна была знать, каких усилий ему стоило воздержаться от более откровенной ласки.

— Я провожу тебя.

Его слова прозвучали нежно, однако за этой нежностью слышалось волнение, и она поняла; что он желал ее столь же сильно, как она — его.

— Может, выпьешь чего-нибудь горячего? Я бы тоже не отказался, это, пожалуй, лучше, чем плавать. Я как раз вышел искупаться и увидел тебя.

Так мог бы говорить отец, баюкающий беспокойного ребенка. Но для Клео все было ясно, и теперь она уже не боялась, нет, ибо для нее стало наконец понятным то, что долгие месяцы скрывалось в ее сознании. Она любила его, вот почему ее предложение было столь уместно, столь верно! Как долго она была слепа, как была уверена, что не нуждается в чувстве, даже не смогла расслышать творящегося в ней!

Но теперь она знала все, знала, что ограничения, возложенные ею на первые дни их брака, должны быть невыносимыми для такого мужчины, как он. Теперь же они стали невыносимы и для нее.

Но, как человек чести, он не мог приблизиться к ней раньше, чем истечет срок, — ведь он дал слово. Поэтому первый шаг должна сделать она.

— Джуд…

Он ждал ее, стоя всего в двух шагах впереди. Когда ее голос достиг его, он резко обернулся, и его тело, словно увлажненное потом, несмотря на прохладный ветер с моря, блеснуло в лунных лучах.

— Возьми меня.

Простота этих слов не удивила ее. Это были самые верные, самые нужные слова, она должна была произнести их гораздо раньше. Она уловила его короткий вздох, и волшебство этого мига, осознание любви к нему пронзили ее до глубины души. Он принял ее протянутые руки в свои и прижал их ладонями к своей широкой груди.

— Ты уверена? — В его низком голосе угадывалась тревога. — Ты действительно уверена?

Она только кивнула; любовь переполняла ее, и она не могла говорить, ей хотелось смеяться и плакать оттого, как слепа и глупа она была эти последние месяцы. Она подняла к нему лицо, и он, затаив дыхание, привлек ее к себе; их тела соприкоснулись и в единый колдовской миг соединились, растворив ее нежную покорность в его сильной, требовательной плоти; их руки, губы искали, обретали, утоляли друг друга.

Там, на берегу, где пульс моря мешался с биением крови в их жилах, он взял ее так ласково, так мучительно-нежно, что на ее глаза навернулись непрошеные слезы.

Она бесконечно любила его.