Значит, доверяют, ищут защиты. Хочу, Никанор Диомидович, чтобы вы и другие четко уяснили: дело это особое, необычное. Ограбить церковь - это не совсем то, что, допустим, обокрасть магазин. Не исключаю, что какой-нибудь демагог пустит грязный слушок: смотрите, люди добрые, вот как коммунисты-атеисты борются с религией. И кто-нибудь может поверить в эти басни. И потом похищены действительно большие ценности. Ведь все эти потиры и иконы - не только религиозная утварь. Это же свидетели нашей с вами истории, произведения искусства. Между прочим, собственность государства.
      - Извините, товарищ министр, но я не совсем понял... о государственной собственности.
      Министр не удивился этому вопросу и даже, кажется, ожидал его.
      - Если уж начальник управления министерства не в курсе, то что говорить о наших работниках на местах. Видимо, и в этом кроется одна из причин наших неудач. Подумаешь - украли у попов какую-то чашу, ну и бог с ней. Не велика потеря. Не исключено, что так кое-кто рассуждает. И отношение соответствующее. Церковь же отделена от государства, пусть сами попы и разбираются...
      Он порылся в серой папке и извлек из нее бумагу с грифом уполномоченного Совета по делам религии при Совете Министров СССР по Молдавской ССР.
      - Прошу ознакомиться.
      "В соответствии со статьей 28 Положения о религиозных объединениях в Молдавской ССР, - гласила бумага, - утвержденного Указом Президиума Верховного Совета МССР от 19 мая 1977 года, все молитвенные здания, а также необходимое для отправления культа имущество, переданное по договору верующим, образовавшим религиозное общество, приобретенное ими или пожертвованное им, является собственностью государства".
      - Теперь, Никанор Диомидович, вам, надеюсь, все понятно? Учитывая особую важность этого дела и большой объем розыскной работы, считаю целесообразным создать оперативную группу. Кто ее возглавит? Ваше мнение?
      Этот естественный деловой вопрос вызвал в душе Ковчука целую бурю чувств, которая, впрочем, никак не отразилась на его лице. "Не доверяет, стало быть, раньше бы просто приказал мне возглавить группу, дело особой важности, сам говорит, а теперь, видишь ли, советуется. Пора подавать на пенсию, это ясно, как день".
      Почти всю свою сознательную жизнь Ковчук отдал службе в молдавской милиции. И начал ее в 1944 году, когда партизанский отряд, в котором служил украинский паренек, с боями пройдя путь от Брянских лесов до берегов Днестра, был расформирован. Часть партизан влилась в действующую армию, чтобы продолжить победоносный поход дальше, на Запад. Для них война не окончилась. Не кончилась она и для Ковчука и многих других молодых ребят, оставшихся в освобожденной Молдавии и сменивших партизанские ватники на синие милицейские шинели. Это была война без линии фронта. С бандами недобитых фашистов, буржуазных националистов и прочей нечистью, скрывавшейся в кодрах, терроризировавших мирное население. Вот когда пригодились партизанский опыт, смекалка, военная хитрость...
      Война без линии фронта для Ковчука так никогда и не кончилась. Вор, бандит, грабитель - это тот же враг, враг честных людей. И все эти годы с ними вел беспощадную борьбу оперативный уполномоченный, затем начальник отделения уголовного розыска райотдела милиции, потом начальник райотдела внутренних дел, и наконец - начальник управления уголовного розыска министерства Ковчук. Получить специального образования так и не удалось, однако Ковчук с лихвой восполнял этот пробел богатым опытом, природной смекалкой и умом, проницательностью...
      Годы пролетели, как один. Вот уже маячит пенсионный рубеж. И хотя руководство ни словом, ни даже намеком не давало понять полковнику, что ждет его ухода на "заслуженный отдых", он стал болезненно остро реагировать на самые, казалось бы, обычные вещи. Ему всюду и во всем виделся намек на пенсию. Как, например, сейчас, когда министр задал вполне обычный рабочий вопрос. Конечно, Ковчук не мог не понимать, что он, начальник управления, не обязательно должен возглавить оперативную группу, даже если и предстоит расследовать особо опасное преступление. За ним сохранялось общее руководство в любом случае. И задай министр этот вопрос раньше, он бы встретил его, как должное.
      Министр, видимо, догадался о том, что творится на душе у его подчиненного, которого уважал и очень ценил, и он мягко, как бы невзначай, произнес:
      - Учтите, Никанор Диомидович, за вами остается общее руководство расследованием. Надеюсь на ваш опыт. Повторяю - дело чрезвычайно серьезное, можете рассчитывать на мою помощь. Так кого предлагаете? повторил он свой вопрос.
      - Подполковника Кучеренко, товарищ министр.
      - Не возражаю. - И добавил: - Да, и Чобу надо подключить, обязательно.
      - Слушаюсь, товарищ министр! - отвечал Ковчук, а про себя снова подумал: "Закончим это дело - и на пенсию".
      По пути к себе Ковчук заглянул в кабинет Кучеренко. Тот сидел за столом и что-то сосредоточенно писал, заглядывая в лежащий сбоку лист, испещренный цифрами. Он был так поглощен своим занятием, что не заметил полковника. Ковчук с минуту молча наблюдал, как быстро скользит по бумаге перо, потом негромко спросил:
      - Чем занят, Петр Иванович?
      Кучеренко оторвал голову от стола, растерянно улыбнулся и хотел было уже встать, чтобы приветствовать начальство, однако Ковчук жестом остановил его.
      - Извините Никанор Диомидович, не заметил, вот бабки подбиваю, конец месяца же, ну просто как в конторе какой, а не в уголовном розыске. Заедает отчетность...
      Полковника неприятно задело слово "контора", и он суховато заметил:
      - Контора, значит... Пусть будет так. Только контора наша - особая. Так что, конторщик, заканчивай поскорее - и ко мне. Будет тебе живое дело. И Чобу с Андроновой прихвати.
      Подполковник внимательнее взглянул на Ковчука и только теперь по выражению его лица заметил, что он чем-то озабочен.
      - А что случилось, Никанор Диомидович? - уже серьезным тоном спросил Кучеренко.
      - Да начальство жмет. С тем делом, церковным. Пора, говорят, кончать. И правильно говорят, между прочим. Вот я тебя и сосватал на руководителя оперативной группы.
      Подполковник Кучеренко появился в аппарате министерства примерно с год назад. До этого он работал начальником районного отдела внутренних дел. Отдел, который возглавлял подполковник, по праву считался одним из лучших в республике: и по раскрытию преступлений, и по профилактике преступности, но, пожалуй, главным было неуклонное снижение правонарушений. И когда прежнего заместителя Ковчука перевели на самостоятельную работу, никто не удивился, что его место занял Кучеренко. Знакомы они были давно, не раз приходилось встречаться по службе. Ковчуку нравился этот энергичный, даже в чем-то горячий, профессионально грамотный работник.
      Полковник, конечно, понимал, что заместителя, который значительно моложе, да еще со специальным образованием, подобрали ему не случайно, а с дальним прицелом - чтобы он со временем занял должность начальника управления. Сознавая неизбежность своего ухода, Ковчук видел в заме не соперника, а естественного преемника, однако где-то в глубине души у него иногда возникала обида или даже ревность. Кучеренко это чувствовал и потому относился к полковнику с подчеркнутым уважением. О своем возможном назначении он не мог не догадываться, хотя прямо об этом руководство разговора с ним не вело. Он понимал, что к нему присматриваются, и потому, как человек, не лишенный честолюбия, стремился показать себя с наилучшей стороны, что ему, в общем, удавалось.
      Ковчук, предлагая Кучеренко в руководители группы, вычислил все безошибочно.
      Вызванные полковником сотрудники собрались, и Ковчук кратко информировал их о разговоре с министром, а от себя добавил:
      - Пока ничего определенного руководству я доложить не могу. А преступники наглеют с каждым днем. Все читали сегодняшнюю сводку?
      Чобу, парень атлетического сложения, заворочался на своем стуле; старый разбитый стул противно заскрипел, и все посмотрели на старшего лейтенанта. Он смутился, пробормотал:
      - Извините, товарищ полковник.
      Извинение прозвучало двусмысленно, можно было подумать, что относится оно совсем к другому, к тому, что произошло прошлой ночью в Кобылкове. Ковчук, пропустив мимо ушей слова Чобу, продолжал:
      - Давайте посоветуемся... Вы все в курсе дела, вернее, дел и потому не будем сейчас особенно останавливаться на деталях. Времени нет. Но сначала послушаем Чобу.
      Старший лейтенант, еще не оправившись от смущения, вскочил:
      - Как я уже докладывал, товарищ полковник, единственное, что удалось установить более или менее достоверно, - преступная группа располагает транспортом. Свидетели в один голос показывают, что видели на месте происшествия машину. Группа мобильная, что крайне осложняет расследование. Сегодня здесь - завтра там. Как в песне, - попытался пошутить Чобу.
      - Где они завтра будут, мы еще, видимо, узнаем. Из очередной сводки, - нахмурился Ковчук. - Где эти "морячки" сегодня, сейчас - вот в чем вопрос.
      Он встал и подошел к висящей на стене карте республики, обвел красным карандашом села, где были обворованы церкви. Кружки оказались близко, чуть ли не касались один другого.
      - Смотри-ка, кучность какая! Будто из пристреленного оружия бьют. Только где оно, это оружие? - Он задумчиво изучал карту с многочисленными пометками, оставленными еще раньше, и чем-то походил на полководца перед решающим сражением. - Похоже, эпицентр в Бельцах. Отсюда волны и расходятся.
      Все смотрели на карту.
      - Бельцы, безусловно, ближе, но не следует исключать и Оргеев. Смотрите, здесь же отличная шоссейка проходит... Какой-нибудь лишний час на машине ничего не значит. Кстати, - Кучеренко повернулся к Чобу, - какой марки машина замечена на местах происшествия?
      - Показания свидетелей разноречивы. Одни говорят - "Жигули", другие "Москвич".
      - А цвет?
      - С цветом еще хуже. О разном толкуют: и синий называют, и белый, и зеленый... Цветовосприятие ведь индивидуально, да и меняется цвет в темноте, при электрическом освещении. Сами знаете...
      - Допустим, - согласился Кучеренко. Ему, как и другим оперативникам, была хорошо известна эта особенность человеческого зрения, которая прибавляла немало трудностей в розыскной работе. - А если преступники действительно разъезжают на разных машинах?
      - Такая возможность не исключается, - ответил вместо старшего лейтенанта Ковчук. - Тогда вместо одной машины нужно искать несколько.
      - А если орудуют разные, не зависимые одна от другой преступные группы? - вступила в общий разговор старший лейтенант Андронова.
      В ярком синем платье, оттеняющем голубые глаза и льняные волосы, она смотрелась весьма эффектно и неожиданно в спартански обставленном кабинете, в сугубо мужском обществе. Лидия Сергеевна Андронова была первой и пока единственной представительницей прекрасного пола, ставшей оперативным сотрудником молдавского уголовного розыска. И потому мужчины относились к ней, женщине к тому же обаятельной, даже красивой, с рыцарским вниманием. До прихода в управление Андронова работала начальником клуба МВД и училась заочно на юридическом факультете университета. А еще раньше закончила культпросветучилище. Когда же ввели должность старшего инспектора по борьбе с кражами предметов старины и изобразительного искусства, она охотно приняла предложение перейти в уголовный розыск.
      - Вопрос существенный, Лидия Сергеевна, - обернулся в ее сторону полковник. - Однако почерк, особенности преступлений всюду одни.
      - Или одна группа, только на разных машинах, - подал реплику Кучеренко.
      - В общем, задача со многими неизвестными, как пишут в детективных романах, - усмехнулся Ковчук. - Маловато удалось собрать материалов, прямо скажем. Пока ухватиться не за что, разве только за машину неизвестной марки неопределенного цвета. - Он посмотрел в сторону Чобу. Тот сидел, опустив голову. - Но и с себя ответственности никак не снимаю, упустил это дело, чего уж там. Будем надеяться, последнее происшествие даст новые важные сведения. Кучеренко и Чобу выезжают на место сегодня же. - Он помолчал. - А вас, Лидия Сергеевна, попрошу поднять дела отбывших наказание христославцев, как себя именуют эти церковные воры, и запросить органы на местах об их образе жизни, поведении. Не исключено, что кто-то взялся за старое. Пусть также наши органы поинтересуются художниками-реставраторами, а точнее - богомазами, что в церквах росписи делают и все такое, особенно теми, у кого есть машины.
      - Теперь машиной не удивишь, - усмехнулся Кучеренко, - а об этих богомазах и говорить нечего; большие деньги гребут.
      - Согласен, Петр Иванович, однако дополнительная информация не помешает. Я почти уверен, что преступники имеют какое-то отношение к церквам. Воруют ведь с разбором, знают, где что лежит. Не так ли, Лидия Сергеевна?
      - Так, Никанор Диомидович. Я вот что думаю: или они действительно разбираются в церковной утвари, или есть наводчик.
      - Как раз об этом я и хотел сказать, - продолжил полковник. - Так или иначе, преступникам надо сбывать похищенное, а это ведь не какие-нибудь шмутки, икону или крест на рынок не понесешь. Кто может их приобрести? обратился он к Андроновой.
      - Или фанатик-коллекционер, для которого не имеет значения происхождение вещи, или заведомый спекулянт, хорошо разбирающийся в таких делах, или этот самый наводчик. Эти жучки постоянно крутятся среди коллекционеров. В Кишиневе пока никаких следов не обнаружено, я интересовалась... Не исключено, что в другом городе сбывают - безопаснее. В Москве, например, там таких жучков много.
      - Продолжайте розыск в этом направлении, Лидия Сергеевна, только более углубленно, целенаправленнее, что ли. Поинтересуйтесь в музеях, вообще потолкайтесь среди этой публики. - Ковчук чуть нахмурил брови, давая понять, что не совсем доволен Андроновой. - А в МУР ориентировку подготовьте прямо сейчас, не откладывая. Я подпишу.
      ТЕЛЕТАЙПОГРАММА
      Начальнику УУР ГУВД Мосгорисполкома
      За последнее время на территории Молдавии совершен ряд краж из церквей. Неопознанные преступники похищают книги религиозного характера, разные серебряные оклады от книг, серебряные потиры (чаши), дарохранительницы, кресты, дискосы (блюда), подсвечники и другую церковную утварь, представляющую значительную художественно-историческую и материальную ценность.
      Среди похищенного также иконы: "Николай Чудотворец", "Утоли моя печали", "Великомученица Варвара", "Воскресение Христово", "Богородица с младенцем", "Скорбящая богоматерь" с лампадами на цепочках, "Ногайская божья матерь" в окладе в виде лучей, украшенном полудрагоценными камнями...
      Прошу ориентировать личный состав на установление преступников, а также лиц, занимающихся скупкой церковной утвари. При установлении указанных лиц прошу сообщить.
      Начальник УУР МВД МССР (подпись)
      Татьяна и Валентин
      С высокой балюстрады аэровокзала Воронков узнал Валентина сразу, едва тот вышел из самолета, и призывно помахал ему рукой. Однако Валентин не смотрел по сторонам, занятый молодой женщиной, которую вел под руку, помогая спуститься по трапу. "По всему видать, только познакомился. В самолете. Вот и стелется. А она ничего, столичная штучка".
      Валентин со своей спутницей медленно, чуть отстав от остальных пассажиров, шли по истоптанному, заросшему прошлогодней жухлой травой полю, и Воронков хорошо разглядел новую знакомую своего приятеля. В высоких черных сапожках, черных же, туго обтягивающих стройные ноги кожаных брюках и такой же куртке, она как будто только что сошла с экрана ковбойского фильма, а не прибыла обычным рейсом Москва - Кишинев. Это сходство с ковбоем или, скорее всего, амазонкой, довершали черные распущенные волосы, которые ворошил свежий ветерок. Она все время поправляла их-небрежным движением тонкой руки. Рядом с амазонкой ее спутник явно проигрывал, что не без удовлетворения отметил Воронков. Валентин был ниже своей дамы, и эту разницу не могли скрыть модные туфли на высоченных каблуках. И эти дорогие туфли, и шикарная дубленка, и массивная золотая печатка на толстом коротком пальце делали его похожим на внезапно разбогатевшего купчика, выставляющего напоказ свое богатство.
      В душе Воронкова, шевельнулась ревнивая зависть, когда Валентин, полуобняв свою спутницу и едва не касаясь ее щеки губами, что-то зашептал ей на ухо. Она манерно вскинула красивую голову, отчего волосы черным водопадом растеклись по спине, и кокетливо рассмеялась. Они подошли совсем близко, и только теперь Воронков окликнул приятеля. Валентин представил свою знакомую. Она высокомерно смерила глазами Воронкова и протянула узкую мягкую руку в тонкой перчатке:
      - Татьяна.
      На привокзальной площади, как всегда после прибытия самолета, толпился народ. Валентин, взглянув на забитый уже до предела "Икарус", заторопился было на стоянку такси, но Воронков небрежно вытащил из кармана плаща брелок с ключом зажигания, поиграл им в руках. Валентин улыбнулся:
      - Вас понял, - подмигнул ему приятель, и они направились к красным "Жигулям". Валентин, улучив момент, шепнул:
      - Дома представишь Таню как мою жену. Ясно?
      Воронков согласно кивнул и включил газ. Машина тронулась.
      День выдался на редкость солнечный и теплый.
      - Да у вас тут настоящая весна! - воскликнула молодая женщина, опустив стекло и подставив лицо теплому ветерку. - Не то, что в Москве. Не люблю мороза, - тоном капризной девочки сообщила она.
      За окном машины мелькнул выкрашенный в голубое уютный крестьянский домик, каких уже мало осталось в окрестностях Кишинева. Татьяна проводила его восторженным взглядом:
      - Какая прелесть, не правда ли, Валентин? Нам бы с тобой такой, летом бы здесь жили, зимой в столице.
      Валентин ничего не ответил, но Воронков, увидев в зеркале его сразу поскучневшее лицо, подумал без всякого впрочем, сочувствия: "Дает ему прикурить, стервочка, видать, изрядная".
      "Жигуль" остановился возле небольшого особняка на одной из тихих улиц в верхней части города. В глубине двора стоял новенький свежевыкрашенный металлический гараж. Валентин завистливо свистнул:
      - Поздравляю, старик, ты делаешь успехи. Тачку оторвал, и гараж успел отгрохать. Молоток!
      Воронков скромно промолчал и пригласил гостей в дом. Молодая, просто одетая женщина с невыразительным скучным лицом как старому знакомому улыбнулась Валентину и вопросительно взглянула на его спутницу. Перехватив этот взгляд, Воронков поспешно произнес:
      - Познакомься, Галя, это жена Валентина.
      В Галиных глазах промелькнуло недоверие, однако она радушным тоном пригласила:
      - Что же вы стоите, милости просим, заходите.
      Когда гости привели себя в порядок после дороги, все уселись в креслах возле маленького низкого столика в гостиной. На столике в продуманном беспорядке лежали журналы. Полуголые девицы в более чем вольных позах на их глянцевых ярких обложках и аршинные буквы названий "Плейбой", "Вог", "Эсквайр" призывали, требовали, заклинали: открой, посмотри, прочитай... Татьяна полистала один, снисходительно, с видом собственного превосходства окинула взглядом замелькавших девиц, и отложила. Перевела скучающий взгляд на стены, и в ее зеленоватых глазах вспыхнул огонек. Она легко поднялась со своего кресла и подошла почти вплотную к картине в позолоченной витой раме. На картине были изображены важные нарядные дамы и господа, стоящие по обе стороны железнодорожной колеи; они с интересом и недоверием наблюдали; как окутанный клубами дыма маленький, будто игрушечный паровозик тащит за собой несколько вагончиков. Поодаль, в стороне, стояли перепуганные необычным зрелищем мужики и бабы.
      - Первая железная дорога из Петербурга в Царское Село, - прочитала вслух Татьяна название картины. - Художник Самохин. - Она на секунду задумалась. - Был такой, в свое время весьма известный. Первая половина девятнадцатого века. Теперь основательно подзабыт. - Она хотела еще что-то сказать, но передумала и перешла к висящей рядом небольшой картине, точнее, этюду в скромной деревянной рамке. Вгляделась в запечатленный на нем уверенными, нарочито грубоватыми мазками живописный уголок восточного города, яркое, смелое сочетание красок.
      - Похоже на Сарьяна, очень похоже, - как бы размышляя, негромко произнесла Татьяна. - И подпись... - Она еще раз пристально вгляделась в размашистую подпись в углу этюда. - Скорее всего - подлинник, во всяком случае - будем надеяться, - осторожно заключила она.
      Валентин, в отличие от своей подруги с интересом разглядывавший глянцевых соблазнительных девиц, оторвался от своего увлекательного занятия.
      - Видал? - обернулся он к сидящему рядом хозяину дома. - Глубоко пашет, почище этих очкариков, что в музейных комиссиях заседают. Любому форы даст. Все знает...
      Воронков на это ничего не ответил.
      Татьяна уже рассматривала картину, что висела рядом с этюдом. Написанный в мягкой неброской манере пейзаж средней русской полосы выглядел особенно грустно, даже печально рядом с бушевавшим яркими красками этюдом Сарьяна. Казалось, настроение художника передалось молодой женщине, потому что она как-то затихла, взгляд зеленых глаз затуманился.
      - Неужели Левитан? Здесь, в этом захолустье? - прошептала она. Невероятно!
      Воронков не сводил глаз со своей гостьи.
      - В этом доме только оригиналы, милая Танечка, - важно произнес он и улыбнулся.
      Татьяна обернулась к нему, провела рукой по волосам, как бы сбрасывая настроение, навеянное грустным пейзажем, и тоже улыбнулась. В ее зеленых глазах снова зажегся огонек. Слегка покачивая бедрами, какой-то особенной, чуть вызывающей призывной походкой Татьяна уже пересекла гостиную, направляясь в противоположный угол. Во всем ее облике, в том, как она двигалась - вкрадчиво, грациозно, осторожно обходя мебель, в ее зеленых миндалевидных глазах сквозило что-то хищное, кошачье. Это сходство с огромной красивой кошкой довершал кожаный, плотно облегающий костюм. Воронков, не сводивший с Татьяны завороженных глаз, увидел, как она подошла к низкому шкафчику с выгнутыми полукругом инкрустированными дверцами, погладила ладонью прохладную, в прожилках, мраморную столешницу. И в этом простом движении также проступило что-то вкрадчивое, хищное.
      - Да это же Буль*. И в каком состоянии! У нас в Москве такой редко увидишь.
      _______________
      * А н д р е Б у л ь - знаменитый французский мебельный мастер
      XVII - XVIII вв.
      - Вы не ошиблись, милая Танечка, - многозначительно подтвердил Воронков. - Это действительно работа Буля. Изумительно, не правда ли?
      Татьяна, казалось, ничего не слышала, залюбовавшись старинными бронзовыми часами, стоявшими на мраморной столешнице шкафа.
      В комнату вошла Галина, держа в руках стопку тарелок, чтобы накрыть стол к обеду. Видимо, в том, как гостья рассматривала часы, она прочитала, кроме восхищения, еще и нечто другое, и суховато сказала:
      - Эти часы остались от моих родителей. Память.
      Судя по быстрому, мимолетному изучающему взгляду, который бросил на жену Воронков, эта реплика предназначалась не столько Татьяне, сколько в первую очередь ему самому.
      Вслед за Галиной в гостиную вошла немолодая женщина. Ее покрытое старческими морщинами подкрашенное лицо хранило, как пишется в старых романах, следы былой красоты. Вежливая улыбка, с которой она поздоровалась, не могла скрыть надменного выражения, навсегда застывшего на ее лице.
      - Моя маман, - представил ее Воронков.
      Так же торжественно-важно, как и вошла, она покинула комнату.
      После обеда гость и хозяин на некоторое время уединились, и вскоре уже втроем, вместе с Татьяной, вышли из дома. Встречные мужчины провожали ее удивленно-восхищенными взглядами, женщины же недоброжелательными и завистливыми. А она, не замечая-этих взглядов, с интересом рассматривала маленькие нарядные, причудливой архитектуры особнячки по обеим сторонам улицы.
      - Посмотри, Валентин, - тормошила она своего друга. - Сколько домов и все разные. Ни одного похожего. Не то, что нынешние коробки, - капризным тоном, будто ее спутник был архитектором и проектировал эти самые "коробки", сказала она.
      Валентин, которого проблемы архитектуры, по-видимому, мало трогали, лишь молча кивал. Зато Олег Георгиевич и на улице продолжал играть свою роль гостеприимного хозяина. Он обстоятельно отвечал на Татьянины вопросы, так и сыпал сведениями из истории города.
      Незаметно подошли к длинному одноэтажному зданию в помпезном стиле с большими, так называемыми пролетными окнами. Необычное здание, естественно, привлекло внимание молодой женщины. Услышав от Воронкова, что в не столь уж давние времена дом был собственностью одного из крупнейших богачей города, она вздохнула:
      - Жили же люди!
      Эти слова, какие принято говорить в шутку в подобных случаях, были сказаны таким тоном, что ее спутники не поняли, шутит она или говорит всерьез.
      - Почему - жили? - в тон ей продолжал Воронков. - И сейчас живут... Только не все, а те, кто умеет. Не так ли? - Он посмотрел прямо в глаза молодой женщины. Татьяна понимающе улыбнулась. - Теперь здесь художественный музей. Давайте зайдем, - заметил Олег Георгиевич, - хотя боюсь, что вас, москвичей, ничем не удивишь.
      Гости охотно приняли предложение. Они поднялись на высокое крыльцо и вошли в маленький холл, служивший когда-то прихожей. Пожилая кассирша как старому знакомому улыбнулась Воронкову и даже сделала слабую попытку пропустить его вместе со спутниками без билетов.
      Они оказались единственными посетителями. Сумрачные темноватые залы были пустыми; здесь царила та особая тишина, которую не случайно называют музейной. Седая благообразная старушка, покойно устроившаяся с вязальными спицами, неохотно оторвалась от своего увлекательного занятия, чтобы взглянуть на редких посетителей, узнала Воронкова, приветливо поздоровалась и с откровенным любопытством уставилась на Татьяну.
      Они медленно переходили из одного пустынного зала в другой, иногда останавливаясь возле какой-нибудь картины. Экспозиция была хорошо знакома Воронкову, и он, явно желая блеснуть, держал себя словно опытный гид. Однако московские гости окидывали равнодушным взглядом картину и шли дальше.
      В одном из залов к ним подошел мужчина средних лет, одетый с подчеркнутой тщательностью. Его глаза, увеличенные линзами больших модных очков, излучали неподдельное радушие.
      - Батюшки, кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! - Он развел руки в стороны, как бы приготовясь заключить Воронкова в объятия. - Нехорошо, милейший Олег Георгиевич, нехорошо-с. Быть в музее - и не зайти ко мне. Обижаете, мой друг, обижаете. А у меня к вам, между прочим, дело есть.
      - Какое совпадение, и у меня к вам дело, дорогой Василий Федорович, как раз собирался к вам, и не один, а с московскими друзьями, - показал он на своих спутников. - Помните, я вам о них рассказывал? Большие любители и знатоки искусства.
      - Очень рад, - несколько церемонно склонил в полупоклоне голову Василий Федорович, отчего стала видна небольшая плешь в его седеющих редких волосах. - Так что же мы здесь стоим? - он явно воодушевился присутствием красивой женщины. - Пожалуйте ко мне.
      Маленький кабинет заведующего отделом русского и западноевропейского искусства Василия Федоровича Большакова как бы являл собой продолжение экспозиции, но только без того чинного музейного порядка. Святой с иконы, висящей на стене, устремил скорбный, осуждающий взгляд на изящную фарфоровую статуэтку обнаженной купальщицы на письменном столе. Купальщица же мирно соседствовала рядом с толстым лукавым амуром. В углу были свалены старинные прялки, расписные блюда и другие вещи, назначение которых для непосвященного оставалось загадкой.
      Большаков обвел рукой кабинет:
      - Извините за беспорядок. Горячее время. И в музеях, представьте, такое случается. Готовим новую экспозицию - отдел прикладного искусства. Да вы же знаете, Олег Георгиевич. Ваш Гарднер займет в ней почетное место. Изумительный сервиз.
      - Весьма польщен, Василий Федорович, - Воронков искоса взглянул на Валентина, желая узнать, какое впечатление произвели на него слова Большакова. - Кстати у моего московского друга тоже есть кое-что любопытное. Не желаете взглянуть, Василий Федорович?
      Согласие последовало незамедлительно. Валентин извлек из дорогой кожаной сумки медное блюдо с вычеканенным по краю древнерусским орнаментом. Орнамент покрывала разноцветная эмаль, и он сверкал, словно радуга. По кругу же была выбита надпись: "Божьей милостью царь Алексей Михайлович". В центре блюда хищно выставил когти двухглавый орел, но почему-то на голове у птицы, символизирующей высшую самодержавную власть, была не корона, а меховая шапка.
      Добродушное лицо Большакова стало серьезным и сосредоточенным. Он долго вертел тяжелый медный диск в руках:
      - Любопытно... Алексей Михайлович, если не ошибаюсь, царствовал в семнадцатом веке. Если блюдо действительно относится к этому времени, то представляет большую ценность. - Он снова задумчиво повертел блюдо, зачем-то постучал по дну пальцем. - Однако нужна атрибуция. Вот что я вам скажу, - обратился Большаков к Валентину. - Оставьте блюдо у нас. О результатах я сообщу Олегу Георгиевичу. А также об условиях, на которых музей может его приобрести.
      Это вполне обычное для музейных порядков предложение пришлось Валентину явно не по душе. Он заморгал своими белесоватыми ресницами и обиженно произнес:
      - Видите ли, я сейчас переживаю некоторые, как бы вам сказать, финансовые затруднения. В общем, мани нужны, - он пощелкал для убедительности толстыми короткими пальцами, сверкая массивной золотой печаткой. - Или вы покупаете блюдо не откладывая, или я его забираю.
      - Воля ваша, - вежливо ответил Большаков и, деликатно давая понять, что эта щекотливая тема исчерпана, обратился к Воронкову: - А к вам, милейший Олег Георгиевич, дело у меня вот какое. Не одолжите ли на несколько дней справочник-каталог, ну тот, клейм по серебру? Атрибутировать надо одну вещицу. Прелюбопытная. Не исключено, что самого Фаберже работа или, по крайней мере, его ученика. Видна рука мастера.
      - Если верна поговорка - искусство требует жертв, - улыбнулся Воронков, - то эта жертва ничтожно мала. Каталог к вашим услугам в любое время.