Этим утром Базилика, Скрипторий и другие дома в Священных Пределах выглядели заброшенными и темными, и на Цитадели Мечей Божьих, казармах священной гвардии Мириаля, лежала та же печать запустения. Все к лучшему, подумал Блейд, проскальзывая в тени под сырой аркой ворот, - в такое утро вряд ли многие станут бродить вокруг и проявлять любопытство к его делам. Всей грудью вдыхая знобкий воздух, словно он для того только и вышел - подышать и взглянуть на небо, командир Мечей Божьих не спускал глаз с величественных врат Храма.
      Леди Серима вышла из Базилики - на грубом лице разочарование, губы презрительно, недовольно сжаты. Блейд усмехнулся про себя. Половину работы иерарх уже сделал за него. Он вышел из тени и зашагал через двор, чтобы перехватить ее у первых ступеней.
      - Леди, какое счастье встретить тебя... - Он взял ее руку и склонился над ней в поцелуе, исподтишка наблюдая за лицом коммерсантки.
      - Лорд Блейд, - отозвалась Серима спокойно, но слабый румянец смущения окрасил ее щеки.
      Блейд выпустил руку и с улыбкой выпрямился.
      - Ты ранняя пташка, леди, и это похвально. Навещала иерарха? - Ее губы скривились от неприязни, и Блейд поспешил продолжить прежде, чем она посоветует ему не совать нос не в свое дело: - Впрочем, что это я спрашиваю? Лишь один человек в Священных Пределах достоин такого выражения твоего лица.
      Она рассмеялась, и он понял, что выиграл. Блейд позволил себе улыбнуться - такой его улыбки иерарх не видел и не увидит.
      - Могу ли предложить тебе небольшое воздаяние за труды, миледи? Мне повезло отыскать редкий чай - у него нежный и тонкий вкус и аромат цветов юга. - Снова рассчитанная очаровательная улыбка. - Что скажешь, леди Серима? В такой сырой дождливый денек приятно вспомнить о летнем солнце.
      Хмурое лицо женщины разгладилось.
      - Отчего же, лорд Блейд, спасибо. Чашка чая и правда не повредит.
      Вежливо поддерживая даму под локоток, Блейд повел самую могущественную женщину Каллисиоры в Цитадель - в свое логово. Все, думал он, ты моя. Всем святым клянусь, очаровать тебя было трудно, возможно, потому, что до меня на это никто не отваживался - или не понимал, что, помимо могущества и денег, сулят ему тяжкие труды.
      Все годы репутация Серимы гордо шагала впереди нее, и резкая, недоверчивая, вечно хмурая девственница превратилась в глазах обычных мужчин в добычу, не стоящую хлопот. Но Блейд не был обычным. Он добивался доверия Серимы, действуя осторожно и изощренно, ибо она была слишком умна и проницательна, чтобы поддаться на простое ухаживание, - но в конце концов одержал победу. Сегодня она в первый раз согласилась посетить его в Цитадели. Идя с ней по мокрой площади, он развлекал Сериму вежливыми пустяками, прекрасно зная, что в следующие полчаса вытянет из нее все о встрече с иерархом - всю беседу до мельчайших подробностей, хотя и понимал, что о Великом Жертвоприношении она Завалю не могла не сказать. Блейд очень на это надеялся, особенно учитывая, каких трудов ему стоило вложить эту мысль ей в голову.
      - Пшел вон, - как всегда, грубо отпустил слугу Заваль. Человек шарахнулся и заторопился к выходу, слишком откровенно радуясь, что может убраться подальше от своего всевластного господина. Заваль оставил еду стынуть на блюде, а сам снова оборотился к окну.
      Он глядел поверх крыш Священных Пределов, чувствуя себя совсем крохотным перед громадами окружающих затененный каньон высот. Скальные стены лишь казались такой прекрасной защитой. Впервые с раннего детства Заваль познал страх. Бог, ради служения которому он жил, отвернулся от него, страна, которой он правил, распадалась... а теперь вот, кажется, должен умереть и он - но откуда ему взять мужества? Он отчетливо сознавал, что если сам не приговорит себя к Великому Жертвоприношению, его народ сделает это за него.
      Боже великий, за что ты оставил меня?
      Заваль пытался молиться, но слов не находилось. Как может он говорить с Мириалем, если Бог остается глух к его мольбам? Опершись на подоконник, иерарх всматривался в даль сквозь полог дождевых струй. За высокими стенами каньона город, которым он правил, обращался в руины и грязь. Непрерывная дробь капель - час за часом, день за днем - била ему по нервам и отнимала мужество. Как можно молиться, постоянно слыша вот это?! Как можно что-то решать - или хотя бы просто думать?..
      - Боже великий, за что ты нас проклял? Скоро не останется никого, кто почитал бы тебя... И мне самому не так уж много осталось времени, ведь тиарондцы перестали уважать никчемного слугу Мириаля... Они винят иерарха в уничтожении своего мира - и в отместку уничтожат меня.
      Не только шахтовладельцы сейчас бурлят недовольством. Серима, мрачно подумал Заваль, просто единственная, у кого хватило гонора явиться к нему и высказать то, о чем другие молчат. В городе давно витают мерзкие настроения, какая-то напряженность, разочарованность. Покуда грабежи и убийства не превышают допустимых границ, но стражей в патрулях стало больше - и ходят они теперь чаще. Отчаянье и гнев голодных, потерянных тиарондцев росли с каждым часом, и вот терпению их пришел конец. Уважение к традициям и власти тает с каждым днем. В канун Дня Мертвых эти преграды падут окончательно, и то, к чему стремится Серима, свершится. Гнев всего народа изольется на одного человека. Заваль, иерарх, должен пасть.
      Внезапным движением руки Заваль смел со стола тарелки. Еда, мешаясь с осколками фарфора, брызнула на пол. Иерарх недоверчиво уставился на мешанину, с тревогой и отвращением думая об этом внезапном приступе ярости. Это у него-то, который всегда так крепко держал свои чувства в узде!
      Что это со мной ? Я схожу с ума ?
      Заваль мысленно отшатнулся от такого кошмара. С самых первых дней своего призвания Заваль, всегда отстраненный и сдержанный, как во второе одеяние иерарха, был облачен в одиночество, но никогда за все тридцать пять лет своей жизни не чувствовал он себя таким одиноким, отрезанным ото всех таким уязвимым. Стены строго обставленного покоя тюрьмой смыкались вокруг него - непроницаемая каменная ограда, отделяющая его ото всех людей, от жизни края, которым он правит. Заваль почти утратил власть над собой. Еще немного - и он сорвется.
      Во всем виноват он.
      Один лишь раз, темной ночью три года назад, воля Заваля, обычно столь крепкая, дрогнула и предала его, уступив соблазну. И вот результат. За его слабость Мириаль карает всю Каллисиору. Как может человек нести бремя такой вины - и остаться жить?
      Он - иерарх, король-жрец, правящий именем Мириаля. Что, если гнев Мириаля вызвал не весь народ, а он один? Этого Заваль страшился больше всего. Быть живым представителем бога ох как непросто, и Заваль обманул чаяния своего народа. Даже еда на столе подчеркивала его вину. Как иерарха, его всегда снабжали лучшим - как бы скудны ни были городские закрома и как бы ни голодал простой люд.
      Губы Заваля презрительно скривились - он, что много лет назад поклялся превращать вожделения своего тела в чистую, незамутненную любовь к своему Богу, проклинал себя за слабость. Несмотря на все зароки, он сдался, уступил желаниям своего тела. Лишь единожды утолил он плотскую жажду - но и одного раза оказалось довольно.
      Тревожные мысли звали действовать. Заваль проскочил в двери, отбросив с пути тяжелые портьеры, и взлетел по нескольким ступеням в спальню. Стены коридора не прикрывали шпалеры, и от холода, что шел от голого камня, у иерарха захватило дух. В спальне царило блаженное тепло; Заваль обрадовался, увидев, что слуги разожгли огонь. К счастью, горы, богатствами которых богател и город, давали ему не только сокровища, но и отличный уголь - так что сейчас, когда дождь лил не прекращаясь, камины в покоях иерарха могли гореть постоянно. Мощная Базилика - одновременно Храм Мириаля и жилище иерарха - была искусно вырублена прямо в толще Священной скалы. Жизнь внутри горы, как давным-давно обнаружил Заваль, была достаточно неудобна.
      Заваль прошел мимо камина, не ответив на его призыв постоять и понежиться в жаркой пляске огненных языков. Отперев полированный деревянный кабинет, что стоял в углу у стены, он достал маску мягкой черной кожи, совершенно скрывшую верхнюю половину его лица. Иерарх посмотрелся в зеркало. Лишь волосы его - прямые, по плечи, с прядями, цвет которых менялся от темно-каштанового до светлого, - остались прежними. Резкие, аскетические черты его лица исчезли, угловатость смягчилась, сглаженная маской. Глаза, темные, настороженные и безразличные, как всегда, наблюдали за ним сквозь прорези в маске с обычным холодным любопытством. Только рот выдавал таящуюся в самых глубинах его души чувственность.
      При взгляде на таинственную фигуру по ту сторону стекла Заваль, как и раньше, ощутил дрожь полувины, полувосторга. Иерарх Каллисиоры исчез, став таинственным незнакомцем, не ведомым никому чужаком, которому были доступны такие дела, похождения и наслаждения, о каких иерарх и помыслить себе позволить не мог. Надвинув маску, он словно бы заслонился от долга, что проклятием висел над ним всю жизнь, преследуя его с раздражающей настойчивостью хнычущего ребенка. Заваль-иерарх стал человеком Завалем...
      Губы Заваля скривились от презрения - к себе. Именно в этой маске однажды он нарушил свои зароки и предал Бога. В этом обличье он спускался в Нижний Город провести ночь беспутств и разгула среди кабацкого отребья и шлюх. Он знал, что со временем должен будет заплатить за падение, - и вот наконец час расплаты пришел. Завтра его привяжут к столбу и будут поджаривать на костре, покуда крики его не стихнут, плоть не обуглится на костях, а душа не воспарит среди огня и дыма к престолу Мириаля посоветоваться с Ним и спасти всех этих проклятых девок и им подобных. Заваль так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони - у него тряслись руки. О Боже, Боже мой, мне страшно, я не хочу умирать...
      Звук шагов на ступенях башни и громкий, резкий стук в дверь вывели его из задумчивости. Заваль вздрогнул и, сорвав маску, словно она обжигала его, поспешно запихал ее в карман. Страх и вина обратились в гнев. Эти покои принадлежали только ему, в них он мог хоть на время освобождаться от своей роли. Ни один слуга, если только его не вызывали специально, не смел тревожить его здесь; а значит, незваной гостьей могла быть только она суффраган Гиларра, его заместитель и помощница.
      - Заваль! Ты здесь? - Низкий грудной голос Гиларры после долгого подъема слегка дрожал.
      Иерарх Заваль снова взял верх, Заваль-человек отступил. Он выпрямился, разгладил смятые полы долгих черных одежд. Усилием воли вернул чертам бесстрастие маски, скрыв за ним сомнения и страх - и вину, что вечно терзала его, точно дым погребального костра. Быстро, словно, торопясь, мог бежать от угрызений совести, он прошел холодным коридором назад, в главный покой, и с такой силой распахнул дверь, что она ударилась о стену.
      - Надеюсь, твои вести стоят того, чтобы вторгаться сюда! - вместо приветствия рявкнул он.
      Гиларра, маленькая, кругленькая и просто одетая - ее единственным украшением были густые, темные, сбрызнутые сединой волосы, что струящимся плащом ниспадали ей на спину, - с выражением мученицы возвела глаза к потолку.
      - Должны стоить, если заставили меня взойти по этим проклятым ступеням, - выдохнула она. - Почему ты не мог устроиться на нижних этажах, как все?
      - Потому, что я - иерарх.
      Любого другого сталь в его голосе заставила бы замолчать, но Гиларра, как всегда, не унялась.
      - По мне - так ты заноза в заднице, Заваль. Ты забыл, что твой ранг получен тобой лишь благодаря случайности. Родись ты десятком мгновений позже...
      - И иерархом была бы ты, - закончил Заваль. - И ты никогда, ни на единый миг не забываешь об этом, так ведь?
      Взгляд, которым одарила его Гиларра, полыхал яростью.
      - Наверняка все пошло бы иначе...
      - Ты намекаешь, что во всем, что творится там, - Заваль с издевкой ткнул пальцем в окно, - виноват я? Я сознаю это! Ты ведь именно этого всегда и хотела - чтобы я стал Великой Жертвой? Ну вот, твое желание скоро сбудется... А когда ты избавишься от меня - станешь иерархом хотя бы по сану, до тех пор, по крайности, покуда мой преемник не вырастет и не наберется сил, чтобы править...
      Гиларра вздохнула и утомленным движением отбросила с лица волосы.
      - Во имя Мириаля, не будь большим тупицей, чем ты есть! У нас и без того довольно бед - нечего умножать их. Ты что, всерьез думаешь, что я хочу унаследовать весь этот бардак? Я, знаешь ли, еще в своем уме... - Тут глаза ее расширились: до нее дошел весь смысл сказанного. - Великая Жертва? Заваль, нет! Ты не это имел в виду!
      Она возмущалась, но Завалю слабо верилось в ее искренность. Гиларра с удовольствием убрала бы его с дороги, хотя никому - даже самой себе никогда в жизни не призналась бы в этом. Заваль одарил ее долгим тяжелым взглядом.
      Если до Дня Мертвых ничего не изменится, иного выхода не будет. Ты это знаешь, Гиларра, так почему бы нам не перестать притворяться? Если даже мы не решимся - твои любезные подданные решат за нас. Я имел уже беседу по этому вопросу с леди Серимой из Консорциума шахтовладельцев - и какой ущерб нанесут бунты, что последуют затем, сколько жизней они унесут?.. - Он сокрушенно покачал головой. - Не лги мне, даже во спасение. Ты не единственная пришла к выводу, что Мириалю нужен новый иерарх. Никто, ни в этом свете, ни в ином, не желает, чтобы правление мое продолжалось. Все решили, что мертвым я принесу больше пользы.
      - Не понимаю, как ты можешь быть так спокоен, - прошептала Гиларра.
      Заваль пожал плечами.
      - А что мне остается? - легкомысленно поинтересовался он, но глазами встретиться с ней не решился: чего доброго, выдаст себя. Отвернувшись от Гиларры, он смотрел в окно. - Я хочу, чтобы ты сейчас же занялась приготовлениями к церемонии - канун Дня Мертвых завтра, так что времени у нас немного. - Собственный страх сделал его жестоким. - Боюсь, проводить Жертвоприношение придется тебе. Но подумай, какая власть будет у тебя, когда меня не станет. Это стоит парочки неприятных воспоминаний.
      Их разделило молчание, и Заваль понял, как глубоко он потряс ее. Гиларра всегда была слишком мягкосердечна. И все же он не рискнул повернуться к ней лицом. Как может он позволить кому-нибудь увидеть свои сомнения, свои страхи - свою трусость? Заваль осознавал свой долг. Любой иерарх, достойный своего сана, бестрепетно должен был бы направиться навстречу своей судьбе - а не сжиматься в душе от ужаса, как Заваль. Стоит ли удивляться, что Мириаль отвергнул его! Он гордился тем, что никто не смог бы догадаться, насколько он уязвим, - даже Гиларра, знавшая его лучше всех. Хотя родились они почти одновременно - их разделяло едва ли десять вздохов - и были принесены в Священные Пределы вместе и вместе росли, как брат и сестра, Заваль знал, что она жаждала стать иерархом и не отказалась бы поменяться с ним местами.
      Традиция избрания королей-жрецов уходила в прошлое Каллисиоры настолько далеко, что о времени ее возникновения не поминали даже летописи. Когда умирал иерарх, ему наследовало первое дитя, рожденное в храмовых пределах, будь то ребенок жреца, писца или простого прислужника. Если дитя было мальчиком, первая рожденная после него девочка становилась суффраганом. Если перворожденной оказывалась девочка, то иерархом становилась она, и на время ее правления главной становилась женская ипостась божества, а к Мириалю обращались как к "ней". Если, как сейчас, иерархом становился мужчина, почести воздавались мужской ипостаси Бога.
      - Заваль! Ты слушаешь?
      Иерарх, снова взяв себя в руки, обернулся к хмурой от тревоги Гиларре.
      - Слушай, ты же не можешь вот так просто взять и сдаться, - настойчиво проговорила она. - Ты совершенно себя загнал. - Она неприязненно глянула на месиво из еды и осколков тарелок на полу. - Сколько времени ты не ешь и не спишь? Тебе надо отдохнуть - может, тогда сообразишь, как из этого выкрутиться.
      Иерарх покачал головой:
      - Я не могу спать. Проклятый дождь шумит и в моих снах.
      - Ты слишком долго оставался один, дурачок. Для иерарха целибат не обязателен и даже не нужен, и я не понимаю, почему ты считаешь его необходимым. Будь у тебя кто-нибудь - любовница, спутница жизни, - тебе было бы легче справляться с трудностями.
      - Как тебе, да? - ядовито осведомился Заваль. - Самая знатная и почитаемая дама Каллисиоры живет в лачуге ремесленника и хлопочет по хозяйству, как простолюдинка.
      Гиларра шагнула вперед, глаза ее вспыхнули. На какой-то миг Завалю показалось, что она ударит его. Но она сдержалась, только глубоко вдохнула и с шипением выпустила воздух сквозь зубы.
      - Ты и правда дурак, Заваль, - хладнокровный, невыносимый дурак. Беврон - мой избранник, и малыш Аукиль появился потому, что мы желали его. Он - выражение нашей любви друг к другу, а этот бездушный холодный каменный гроб, может, и подходит для вас с Мириалем, но для зачатия детей не годится.
      При этих ее словах иерарх ощутил укол зависти, но легко справился с ней. Что за чушь, сказал он себе. Гиларра тебе сестра. Разумеется, мы разыгрываем Великое Соитие каждое зимнее солнцестояние, дабы Мириаль не оставлял Каллисиору своими дарами, но это всего лишь ритуал, когда говорится и делается то, что должно. Не больше. "Мне не нужен никто, думал он. - Святой, всемогущий Мириаль - единственная духовная привязанность любого иерарха. Но почему же, когда я принес такую жертву, Мириаль отвернулся от меня?"
      Заваль с усилием вырвался из темной бездны своих дум. Он вовсе не хотел ссориться с Гиларрой, но был совершенно не согласен с ее желанием жить вне храма. Надо было менять тему.
      - Так что у тебя за новости? - поинтересовался он.
      - Что? Мои новости? Какое это имеет значение - после того, что ты мне сказал?
      - Рассказывай, - потребовал Заваль. - Я пока еще иерарх - по крайней мере до завтра.
      - Как пожелаешь. - Гиларра пожала плечами. - Знаешь, чем сейчас забиты головы черни? - Пожав плечами, она выразила свое отношение к невеждам, что живут за пределами ее мира - города. - От врат Пределов только что доставили весть. Какие-то суеверные дурни - торговцы или что-то вроде того - нашли на Змеином Перевале неведомую тварь. Бог знает, что это, - она улыбнулась Завалю, - но они решили, что это дракон. Дракон, представляешь? Как бы там ни было, они сочли, что разбираться с этой мифической животиной должны мы, и прислали нам сию радостную весть. Что ты собираешься делать? Хочешь, я дам им золота или еще чего-нибудь и ушлю прочь?
      У Завали перехватило дыхание. Дракон? Неужто Мириаль в конце концов послал ему чудо? Волшебный зверь, прямиком из легенд, будет достойной жертвой разгневанному Богу, куда лучшей, чем падший иерарх. Заваль постарался, чтобы голос его звучал решительно, хотя и понимал в глубине души, что хватается за соломинку.
      - Едем, Гиларра. Надо разобраться в этом деле.
      - Что?! - Суффраган была потрясена до глубины души. - Ты всерьез намерен тащиться до Змеиного Перевала по одному только слову каких-то суеверных болванов, нашедших скорее всего древесный ствол? Заваль, ты что свихнулся?
      - Разве надежда запретна? - тихо проговорил Заваль. Повернувшись, чтобы выйти из башни, он чувствовал, как Гиларра в смятении качает головой. Но в конце концов она последовала за ним.
      Глава 7
      БЕЗДОМНЫЕ И БЕСПРАВНЫЕ
      - То есть как это - убираться вон? - воскликнула Виора. - Это наш дом! Вы не имеете права выгонять нас!
      - А ты подумай хорошенько, хозяюшка. - Один из громил, огромный, как медведь, угрожающе перешагнул порог, для убедительности постукивая по ладони увесистой дубинкой. - Этот дом принадлежит леди Серимее - как, впрочем, и все окрестные дома. Все вы, ничтожная шваль, почти год как не платите арендной платы, вот леди Серима и хочет, чтобы вы убрались вон.
      - Но послушайте... - Виора понимала, что просить бесполезно, однако пыталась оттянуть неизбежное. - На самом деле этот дом не наш - мы с мужем только поселились здесь на время у нашей дочери и ее мужа. Вы бы подождали, пока дочкин муж вернется - ведь по правде-то хозяин здесь он...
      Второй громила - с выбитыми зубами и бесформенной, покрытой шрамами физиономией заядлого кулачного бойца - вполголоса выругался.
      - Никакого соображения у этих окраинных голодранцев! Настоящая хозяйка здесь - леди Серима, и она желает, чтоб вы, вонючие недоумки, убрались отсюда к чертовой матери!
      - Да что же с нами станется? - взмолилась Виора. - Не виноваты же мы, что в городе голод! Людям и есть-то нечего, не то что платить за жилье! Да ведь половина народу, что живет на этом подворье, уже мается легочной лихорадкой от вечного голода и холода! Ежели вы их выгоните на улицу, под дождь, они и до утра не доживут!
      И зачем только я трачу слова попусту, с отчаянием подумала она. Виора отлично знала, что никакие мольбы не смягчат наемников Серимы, которых все жильцы ее доходных домов называли попросту "Серимины громилы". В эти дни все купцы
      Каллисиоры - то есть все те, кто мог себе это позволить, обзаводились такими вот наемными шайками, чтобы защищать свои интересы за счет беззащитных и бесправных бедняков.
      И все же Виора не могла покорно, без единого слова подчиниться жестокому приказу этих ублюдков, хотя хорошо понимала, что умолять их выйдет куда безопасней, чем проклинать. Снаружи, на улице уже царила суматоха - это другие громилы врывались в жалкие домишки окраинного Козьего Подворья. Виора вспомнила своих соседей - пожилых вдов Лею и Кеду, которые жили в одном доме и делали свечи, чтобы хоть как-то прокормиться; Леваля-золотаря, его жену Таллу и целый выводок их детишек, мал мала меньше; лудильщика Собела, который исправно содержал злонравную и раздражительную мать своей покойной жены - веселой и хорошенькой глупышки, умершей родами два месяца назад...
      Только этого нам и не хватало, горестно подумала Виора. Как будто мало других несчастий! Она уже слышала, как из соседних домов доносятся мольбы и крик, ругань и звуки ударов. Женщина вытянула шею, чтобы глянуть, что творится на улице, - но пара верзил, торчавших на пороге, совершенно заслонили дверной проем, да и самой Виоре достаточно было сейчас своей беды, чтобы тратить время на сочувствие соседям.
      - Что с вами станется - это уж ваша забота, - проворчал громила с дубинкой. - А у нас пока одна забота - ты, да только это ненадолго!
      Он шагнул к Виоре, угрожающе замахнувшись дубинкой, и женщина с испуганным криком отшатнулась. И ударилась локтем о стену - да так сильно, что из глаз брызнули слезы. К ее изумлению, второй громила - тот, с уродливой физиономией кулачного бойца - шагнул вперед и перехватил руку напарника.
      - Не нужно этого, Гуртус. Она и так не причинит нам хлопот. - Он ободряюще кивнул Виоре. - Вот что, хозяюшка, если ты и твое семейство уберетесь отсюда подобру-поздорову, я уж позабочусь, чтобы вам не сделали худа. Будешь умницей, так я дам вам время собрать вещички - сколько сможете на себе унести.
      Спорить и сопротивляться толку не было. По крайней мере этот человек старался обойтись с ними по-доброму - насколько мог, конечно. Виора понимала, что большего участия от него не дождешься - да и на том спасибо.
      - Что вам тут нужно? Проклятье, а ну-ка пропустите меня! Из соседнего дома появилась Фелисса, дочь Виоры, - она помогала соседям ухаживать за больным ребенком. Громилы посторонились, пропустив ее, но Виора на миг содрогнулась от страха, увидев, как жадно их взгляды обшарили ладную фигуру молодой женщины. Она поспешно втащила Фелиссу в тесную кухоньку. Объяснять, что происходит, было незачем - Фелисса наверняка уже видела, что творится в Козьем Подворье.
      - Где Ивар и твой отец? - резко спросила Виора. - Поторапливайся, времени у нас мало. - Говоря это, она уже шарила в кухонных шкафчиках, выставляя на стол самую необходимую утварь.
      Фелисса ошеломленно смотрела, как ее мать лихорадочно мечется по кухне.
      - Они пошли в Верхний Город, порыться на помойках у богатых домов. Скоро должны вернуться.
      И как обычно, с пустыми руками, горько подумала Виора. В эти трудные времена даже богачи не могли себе позволить выбрасывать что-то на помойку.
      - Да не стой ты разиня рот! Помоги мне!
      Она сунула дочери старый мешок из-под муки. Фелисса наконец-то пришла в себя и принялась проворно сгребать в мешок все, что было расставлено на столе: миски, ложки, ножи, две кастрюли, вставленные одна в другую, несколько луковиц, сморщенные картофелины и остатки залежалого бекона. Виора вручила дочери мешочек с мукой и кусок жира, тщательно завернутый в промасленную бумагу. Полупустой жбан с медом, мешочек с чаем и драгоценная шкатулка с целебными травами, которыми пользовалась Виора для лечения домашних, тоже отправились в мешок Фелиссы вместе со связкой свечей. Подумав, Виора сунула туда же длинный и острый нож для мяса - в случае нужды он мог пригодиться и как оружие.
      В кисет у пояса она сунула огниво и трут, и дочь последовала ее примеру. Затем женщины взбежали вверх по скрипучей лестнице. Сердце Виоры колотилось так, что казалось, вот-вот разорвется. По пути они миновали громилу со шрамами - тот по-прежнему стоял на страже у входной двери.
      - Пошевеливайтесь! - крикнул он им вслед. - Я вас долго ждать не намерен!
      Наверху, где располагались две изрядно захламленные спальни, женщины принялись лихорадочно увязывать в громоздкие тюки одеяла и теплую одежду. И все это время Виору не покидало чувство, что она видит ужасный сон. Как могло такое случиться? Как могла ее семья оказаться в один миг на краю пропасти? Они всегда жили честно, трудились не покладая рук, соседи и знакомые их уважали. Что же пошло наперекосяк, если их вышвыривают из дому, точно ветхое, ненужное тряпье? Хорошо хоть Сколль в безопасности, мельком подумала Виора. Единственное утешение. Сын Виоры вот уже полгода как был определен в ученики к ее сестре Агелле, которая была кузнецом в Священных Пределах.
      Из своей спальни неверным шагом вышла Фелисса, с трудом волоча увесистую звякающую суму, где хранились инструменты ее мужа - длинные ножи для разделки туш, мясницкий молот, которым забивали скот либо кололи кости, чтобы добыть из них мозг. У Фелиссы не хватало сил, чтобы хоть на минутку приподнять тяжелую суму, но Виора не сказала ей ни слова упрека - она хорошо понимала дочь. Инструменты были для мужчин символом их ремесла и источником самоуважения - даже в те времена, когда для них не было работы. По той же причине сама Виора уложила кожаный чемоданчик, принадлежавший ее мужу Улиасу. В чемоданчике, как и прежде, лежали его бесценные иглы, наперстки, нитки и ножницы - хотя умелые руки старого портного вот уже несколько лет немилосердно терзал артрит, превратив их в распухшие уродливые клешни, а портняжная лавка, столько лет приносившая немалый доход, давно закрылась, оставив Улиаса и Виору на содержание Фелиссы и ее мужа. А теперь и они вот-вот лишатся крыши над головой... Не иначе как нас прокляли, с горечью подумала Виора. Чем же еще могли мы заслужить этакие беды?
      Она едва начала спускаться по лестнице, когда снаружи послышался шум. Фелисса судорожно стиснула руку матери, карие глаза ее округлились от испуга.
      - Мама! Это... это отец и Ивар!
      Виора мысленно взмолилась - без особой, впрочем, уверенности, - чтобы у мужчин хватило ума не ввязаться в драку с громилами. Только вряд ли Ивар захочет смириться с тем, что у него отнимают дом... Виора поспешно, пинком столкнула вниз по лестнице тюки и с силой, которой сама за собой не подозревала, швырнула следом увесистую суму с мясницким инструментом Ивара. Затем обе женщины опрометью сбежали вниз.
      Громилы уже не маячили у входной двери - для них нашлось другое занятие. Выбежав во двор, Виора и Фелисса увидели, что Ивар, скорчившись от боли, валяется на земле, а наемники Серимы по очереди пинают его коваными сапогами. Как видно, он совершил промашку, попытавшись возражать против выселения. Улиас, упав на колени, привалился плечом к стене и безуспешно пытался вытереть кровь из глубокой раны на голове. Одежда его была в пыли, несчастные, скрюченные артритом руки исцарапаны до крови. Виора ясно представляла себе, что случилось: Улиас бросился на помощь молодому зятю, и его без малейших усилий отшвырнули прочь, словно трехлетнее дитя. Быть может, плоть Улиаса и не слишком от этого пострадала, но его гордость была уязвлена безмерно. Виора бросилась было к мужу - но застыла, услышав страшный, дикий крик. Это Фелисса мчалась к обидчикам мужа, размахивая длинным и блестящим мясницким ножом.
      - Фелисса, не надо! - пронзительно вскрикнула Виора. Услышав ее слова, громилы обернулись и увидели молодую женщину, которая бежала к ним, сжимая в неопытной руке длинный нож. Тот из наемников, что был выше ростом - сущий великан, - громко расхохотался. Оставив своего напарника измываться над Иваром, он так стремительно метнулся к Фелиссе, что Виора успела разглядеть лишь смутный промельк... а громила между тем уже стиснул мясистыми пальцами запястье Фелиссы и с силой вывернул ей руку.
      Фелисса закричала от боли, и нож со звоном упал наземь. По-прежнему крепко сжав ее запястье, громила свободной рукой принялся размеренно бить молодую женщину по лицу, да так, что голова ее от увесистых пощечин моталась то вправо, то влево. Внезапно он разжал пальцы и сильно толкнул Фелиссу в грудь. Женщина упала, но не успела удариться о землю, как наемник уже навалился на нее. Фелисса всем телом извивалась под его тяжестью, но вдруг замерла: наемник подобрал с земли нож Ивара и поднес блестящее острое лезвие к ее лицу. Угроза была ясной и без слов. Ивар, который под градом ударов своего мучителя отчаянно пытался встать на колени, застыл, словно в один миг превратился в камень.
      Фелисса тоненько всхлипнула, когда громила разрезал ножом ее платье сверху донизу. Его напарник, тот, кого Виора чуть было не сочла приличным человеком, жадно следил за этой сценой и, облизывая губы, ждал своей очереди.
      - Не мешкай, Гуртус, - хихикая, посоветовал он. - И смотри не умори ее прежде, чем настанет мой черед.
      Лишившись одежды, Фелисса задрожала всем телом, но ее окровавленное, избитое лицо словно окаменело. Сердце Виоры сжалось от боли, когда она увидела, как ее дочь закрыла глаза, чтобы не видеть неминуемого ужаса и позора. Не в силах сдержать себя, Виора хотела броситься на колени, просить, умолять, хоть как-то помочь дочери... но тут Улиас своими искривленными пальцами крепко сжал ее запястье. Глаза их встретились, и Виора увидела, что по лицу мужа текут слезы.