Сколль поверить не мог в такое невезение. Всякий раз, когда он решал, что хуже быть уже не может, на него валилось новое бедствие! Он враждебно оглянулся на Барсиля и обнаружил, что гвардеец сверлит его злым пронзительным взглядом. Сколль понял значение этого взгляда: его предостерегали ни в коем случае не проболтаться насчет жилета. "Ну, погоди у меня! - было ясно написано на лице у Барсиля. - Уж ты мне за все поплатишься!" Юноша содрогнулся. Даже если он сумеет за всю дорогу ни разу не свалиться со своего коня - наверняка прибудет на лесопилку с парой свежих синяков.
      Когда Агелла и ее племянник в сопровождении надувшегося от злости гвардейца вошли во двор конюшни, пара сефрийцев уже дожидалась их. Кони были привязаны к прочному кольцу, намертво вколоченному в высокую стену, окружавшую двор. Сколль заметил, что все конюхи старательно держатся на почтительном расстоянии от вороных исполинов. Хотя чужой жилет и принес уже Сколлю немало неприятностей, сейчас юноша был ему даже рад. Не в силах удержаться от искушения, он зашагал к вороным, посвистывая точь-в-точь как жена торговца. Кони тотчас насторожили уши и так рванулись к нему, что веревки натянулись, точно струны. Сколль достал из кармана горсть зерна и сушеные яблоки, которые прихватил в пивоварне, покуда прощался с Марилл. Сефрийцы окружили его, выражая свою радость тоненьким ржанием и обнюхивая Сколля, точно исполинские щенки.
      - Будь осторожен, - негромко проговорила Агелла. Она предусмотрительно стояла поодаль, так, чтобы воронью не дотянулись до нее. Сколль изрядно взбодрился, прочтя на ее лице изумление и - блаженно надеялся он - восторг.
      В эту минуту из конюшни, хромая, вышел Фергист.
      - А, вот и вы! - бодро воскликнул он.
      Агелла притворилась, что не замечает его хромоты.
      - Все готово? - спросила она.
      - Само собой - и я буду только рад, если никогда больше не увижу этих вороных бестий. - Старший конюх одарил своих обидчиков неприязненным взглядом. - Когда я выводил их во двор, треклятый жеребец лягнул меня - да так, что чуть не оскопил - а мерин едва не откусил руку.
      Губы Агеллы подозрительно дрогнули.
      - Какую лошадь ты дашь под седло Сколлю? - спросила она.
      - Вот с этим у нас трудности, - промямлил Фергист, почему-то стараясь не смотреть в глаза юноше. - Понимаешь ли, кони в эти трудные времена изрядно поднялись в цене, и я просто не рискну отдать мальчишке лошадь из Пределов. Притом же у меня сейчас и нет свободных лошадей.
      - И что же, по-твоему, бедолаге делать? - резко осведомилась женщина-кузнец. - Ты что, хочешь, чтобы новичок в верховой езде ехал верхом на бестии, которую не можешь укротить даже ты? Или он, по-твоему, должен добираться до лесопилки пешком?
      - Нет-нет! - поспешно возразил Фергист. - Не кипятись ты так - мальчик пешим не останется.
      Он скрылся в конюшне, но скоро вышел, ведя в поводу низкорослую, бурую с белым ослицу весьма злонравного вида.
      - Это животное было вместе с сефрийцами, - кисло сообщил старший конюх, - и, должен признаться, причинило нам ничуть не меньше хлопот.
      У Сколля отвисла челюсть. За спиной у него оглушительно захохотал Барсиль. Ученик был вне себя от злости. Ведь не может же он проехать через весь город на этом длинноухом недоразумении! Он же попросту сгорит живьем от стыда!
      - Не могу же я ехать в горы на ослице! - возмутился он вслух. Мириаль всемогущий, да вы поглядите только, какая она малявка! Она меня просто не вынесет!
      - Вот об этом можешь не беспокоиться, - бодро заверил его Фергист. Ослы постоянно таскают на спине грузы - и немаленькие. Тебя эта красотка подымет, как перышко. Ты ведь у нас не больно-то упитан.
      Подойдя поближе, ослица из-под косматой бурой челки искоса оглядела Сколля, потом вдруг по-змеиному вытянула шею и ловко ухватила его зубами за руку. Юноша с воплем отскочил и принялся потирать набухающий на руке кровоподтек. Не сразу он опомнился от такого коварного нападения.
      - Я не сяду на эту... эту уродину! - твердо заявил он. - И это - мое последнее слово!
      Вскоре после того Сколль уже покидал Пределы через туннель, трясясь на тощей и костлявой спине своенравной ослицы и мрачно гадая, как он все-таки здесь очутился и за что ему уготована такая злая судьба.
      Никогда в жизни Сколль не переживал такого кошмара, как эта поездка по улицам города. Вороные исполины, непривычные к городской тесноте, многолюдью и шуму, то и дело шарахались, норовя разорвать веревки. С минуты на минуту Сколль ожидал, что его вот-вот выдернут из седла, точно гнилой зуб, но и это было еще не самое худшее. Если бы Сколль и сам не знал, как нелепо он выглядит верхом на ослице, с волочащимися по земле ногами, горластый сброд, населяющий Нижний Город, быстро осведомил его об этом. Где бы ни ехал Сколль, везде его сопровождали свист, вопли и улюлюканье, и если б рядом с ним не скакал мрачный, как смерть, Барсиль с заряженным арбалетом наготове, злосчастного ученика непременно забросали бы комками грязи и иным мусором куда как сомнительного происхождения. Впрочем, общество гвардейца так обрыдло Сколлю, что он скорее бы предпочел с ног до головы извозиться в навозе, чем выслушивать насмешки Барсиля. Тот изощрялся в основном насчет никчемности Сколля, которому до сих пор не обойтись без няньки, и не раз повторил, что маленькая ослица куда смышленей, симпатичней, да и полезней, чем ее жалкий ездок.
      Затем Сколль и его спутник проехали через Верхний Город с его просторными улицами, на которых стояли рядами особняки самых богатых и влиятельных купцов; миновали торговый квартал - лавки, магазины, рынки, конторы и великое множество гостиниц, которые в лучшие дни бывали каждое лето битком набиты паломниками со всех краев Каллисиоры. На площади Встреч, где чернели заколоченными окнами закрытые трактиры, Барсиль свернул направо, к западным городским воротам.
      - Недолго уже осталось, сынок, - ядовито утешил он. - Скоро вы благополучно выберетесь из этого громадного, нехорошего города - ты и твоя длинноухая подружка.
      Сколль стиснул кулаки. Он понятия не имел, как долго еще сможет терпеть общество этого омерзительного ублюдка. Впрочем, скоро этот вопрос разрешился сам собой. Когда они подъехали к западным воротам, в сторожке вовсю шла игра в кости. Алчным взором Барсиль мгновенно окинул игроков, горку медных монет посреди стола - и обернулся к Сколлю.
      - Вот что, сынок, - сказал он, - езжай-ка ты дальше один. Мне тут надо обстряпать одно важное дельце.
      И Барсиль одарил юношу своей лживой щербатой ухмылкой.
      - Что?! - воскликнул Сколль. Конечно, он мечтал избавиться от этого хорька, по ошибке зовущегося гвардейцем... но теперь, когда мечта сбылась, ему вдруг стало страшно ехать дальше в одиночку.
      - Да не дергайся ты, сосунок! Я ведь сопроводил тебя через весь город, а там-то и было по-настоящему опасно. Когда выедешь из ворот, поверни направо и поезжай себе по тракту - вот и все. На такой дороге даже последний сопляк не сумеет заблудиться, да и бояться тебе некого. Что за нормальный человек высунет нос из дому в такую непогоду?
      - Но... но ты же должен был проводить меня до самой лесопилки! запинаясь, возразил Сколль. - Так сказала госпожа Агелла.
      - "Так сказала госпожа Агелла!" - пискляво передразнил Барсиль. Затем вдруг помрачнел - и у Сколля перехватило дыхание. - А теперь слушай, кусок дерьма. Вот как мы поступим: я останусь здесь, у этого славного, жаркого огонька и поиграю в кости... а ты можешь отвязаться от меня и плестись себе дальше куда пожелаешь. И вот что... - В руке Барсиля вдруг ниоткуда возник кинжал. - Если ты когда-нибудь проболтаешься об этом Агелле - или еще кому-то, я тебя найду, ясно? И уж тогда ты точно пожалеешь, что родился на свет.
      У Сколля так пересохло во рту, что он сумел лишь согласно кивнуть. Не в силах дольше выносить угрожающий взгляд Барсиля и смешки стражников, юноша ударил пятками по бокам ослицы и выехал из ворот. За ним, громко стуча подковами, проследовала пара вороных исполинов. Когда Сколль выехал на тракт, в ушах у него еще перекатывался издевательский гогот.
      Глава 14
      НАСЛЕДНИЦА
      Серима ниже склонилась над столбиком цифр. Не желая отвлекаться от дела, она все медлила встать и зажечь лампу - и вот теперь, когда в комнате неотвратимо темнело, все сильнее щурилась, стараясь разглядеть цепочки цифр. Сейчас зажгу, мысленно пообещала она себе - уже в который раз - и принялась просматривать очередной счет.
      Магия цифр всегда неодолимо влекла Сериму - особенно когда эти цифры касались ее коммерческих предприятий. Еще ребенком она любила приходить в контору к отцу, коммерсанту Стемонду, который возглавлял могущественную Торговую Ассамблею. Серима могла часами восседать на высоком табурете, с необычайным для ребенка терпением любуясь тем, как отцовское перо скользит по длинным рядам цифр.
      Порой отец, точно угощая особым лакомством, показывал Серимее свои карты - подробные до мельчайших деталей и искусно разрисованные - и рассказывал ей о золоте и драгоценных камнях, блистающем серебре и красно-рыжей меди, которые добывались в недрах принадлежащих ему северных гор; об изобильных равнинах, где растят упитанный скот и щедрые урожаи злаков; об изысканных пряностях и редких винах с дальних холмов диковинного юга, где марево жары шелковой завесой ложится на серебристые кроны оливковых рощ. Осторожно водя пальчиком по карте, Серима прокладывала пути своих воображаемых караванов, а ее отец, в те годы все еще уверенно ждавший появления на свет сына и наследника его торговой империи, смотрел на дочь со снисходительной улыбкой, которая с годами превратилась в недовольную гримасу - ибо постепенно он осознал, что других детей, кроме Серимы, у него не будет.
      Стать отцовской наследницей оказалось для Серимы куда как непросто, хотя большинство тиарондцев было свято уверено, что некрасивой девчонке остается лишь дождаться того благословенного часа, когда богатое наследство само свалится ей в руки, точно переспелая груша, а потом уж без зазрения совести пользоваться денежками до конца жизни. На самом деле, конечно, все было совсем не так. Семнадцати лет от роду Серимее пришлось руками и ногами отбиваться от настойчивых требований отца, чтобы она выбрала себе в мужья какого-нибудь смышленого молодого купца, дабы после смерти Стемонда этот человек взял бы в свои руки его дело, а в грядущем, если будет на то воля Мириаля, благополучно передал его своему сыну и внуку Стемонда. Серима воспротивилась отцу, и между ними началась затяжная домашняя война, навсегда разрушившая прежнюю близость отца и дочери; даже смерть матери Серимы, измученной, как шептались в городе, этой бесконечной враждой, не смогла ничего поправить. Стемонд так и не смог простить дочери того, что считал эгоистическим нежеланием продлить его род и обеспечить будущее его торговой империи; Серима же затаила гнев на отца, не верившего в ее силы, слепо и безрассудно оттолкнувшего ее только потому, что она - женщина. В конце концов Серима победила - как побеждала всегда. Когда Стемонд умер, у его процветающих предприятий был только один наследник - его мятежная дочка.
      И тут же, без промедления, Серима принялась доказывать всему миру, что она не только может стать вровень со своим отцом, но и превосходит его (и любого купца в Тиаронде) в умении прибыльно вести дела. И если для этого нужно было стать упорней, тверже, бессердечней, чем другие, что ж, Серима быстро научилась безжалостности, и прочие коммерсанты, которые после смерти Стемонда накинулись было на нее, точно стая голодных акул, осознали свою ошибку очень скоро... и, как правило, дорогой ценой. И если после всего этого Серима оказалась совершенно одна, без друзей и близких, у нее было одно утешение: те, кто ее терпеть не мог, по крайней мере ее уважали, а кто не хотел проявить уважения, очень скоро выучились ее бояться. За короткий срок Серима смогла пробить себе путь на самую вершину, улучшив даже отцовские достижения и возглавив не только Торговую Ассамблею, но и Консорциум шахтовладельцев, и свое место на вершине она не собиралась уступать никому, как бы сильно ни били по ее карману треклятые бесконечные дожди.
      От боли заслезились глаза, и лишь тогда Серима осознала, что, сражаясь с неутешительными отчетами приказчиков, списками товаров на пустеющих складах и зловещими итогами товарооборота, она не заметила, как в комнате воцарилась темнота. Торопливый стук в дверь вынудил ее с раздраженным вздохом оторваться от густо исписанных бумаг. В комнату вошел Пресвел, ближайший помощник Серимы. В одной руке он нес чашку с чаем, в другой зажженную лампу. Резкие тени плясали на его круглом, вечно бодром лице, невольно маскируя залысины, уже наметившиеся в темных курчавых волосах. Хотя обе руки у Пресвела были заняты и двигался он осторожно, чтобы не расплескать чай, он все же ухитрился войти в комнату, как всегда, с деловитой поспешностью.
      - Госпожа, да что же это такое? - с порога упрекнул он. - Опять все то же самое! Знаю, ты велела тебя не беспокоить, но ведь сама ты вечно забываешь зажечь свечи и безжалостно губишь глаза в темноте!
      Серима, хотя и была раздражена тем, что ее прервали, терпеливо выслушала этот фамильярный выговор. Она никогда не ругала подчиненных, если они были правы. Кроме того, пускай она и никогда не призналась бы в этом вслух, чрезмерная заботливость Пресвела была одной из немногих радостей в ее тусклой, одинокой жизни.
      - Вот, я принес тебе чашечку славного горячего чаю. - Пресвел поставил лампу на свободный уголок стола и небрежно сгреб в сторону груду бумаг. Серима спрятала усмешку. Она-то знала, что на самом деле этот небрежный жест хорошо рассчитан. Помощник ни за что на свете не стал бы путать ее бумаги. Когда она опять вернется к работе, все эти документы будут лежать в том же порядке.
      - Пей, госпожа, покуда чай горячий, хотя удивительно, как он до сих пор не остыл на этих-то сквозняках! - Пресвел с торжественным видом поставил чашку на освободившееся место. - Бьюсь об заклад, что у тебя сейчас голова раскалывается от адской боли, - и так тебе и надо, нечего работать днями напролет, не щадя себя. Я же тебе тысячу раз говорил, что иногда нужно и отдыхать...
      Приговаривая, Пресвел расхаживал по комнате, зажигал масляные лампы и свечи в бронзовых подсвечниках - и все это время ворчал не переставая. Серима не прерывала этот бесконечный поток слов: голос Пресвела разгонял затхлую тишину ее кабинета так же весело и беспощадно, как золотистое пламя свеч разгоняло вечерний сумрак.
      Вскоре помощник ушел - как раз тогда, когда явилась раздуть пламя в угасающем очаге Марута, старая экономка Серимы. Едва шагнув на порог, старуха открыла было рот, чтобы сделать выговор Серимее, но Пресвел одним взглядом заставил ее замолчать.
      - Все в порядке, Марута, - сказал он, - можешь не трудиться. Мы с госпожой уже подробно обсудили и работу на износ, и порчу глаз.
      Марута метнула ему в спину ненавидящий взгляд и присела на корточки у очага, ворча себе под нос что-то о заносчивых умниках. Серима с наслаждением отхлебнула горячего чаю - и впрямь горячий, что бы там Пресвел ни бурчал о сквозняках! - и притворилась, что не слышит старухиной воркотни. Потом с хрустом потянулась, заведя руки за голову и оттопырив локти, чтобы размять затекшие до боли плечи и шею. Болели глаза, натруженные долгим чтением в сумерках, и Серима в который раз призналась себе, что Пресвел прав. И так уже далекие предметы расплываются перед глазами - если так пойдет и дальше, она совершенно испортит себе зрение. Надо расслабиться и хоть немного отдохнуть - позабыть хоть на время о своих заботах...
      Отдых, само собой, оказался недолгим. Старая экономка давно уже изнывала от желания высказаться. Повозившись с очагом, она подняла голову и обратилась к Серимее раздражающе фамильярным тоном старинной служанки, которая знает свою хозяйку с пеленок:
      - Да не выходи ты так из себя из-за этих дурацких дождей! Злостью все одно делу не поможешь.
      - Надо же, какая проницательная! - ядовито огрызнулась Серима. Может, дашь мне практический совет, как сохранить душевное спокойствие?
      Лишившись вначале матери, а затем и отца, Серима в своем одиночестве поначалу воспринимала воркотню старой экономки так же снисходительно, как излишнюю заботливость Пресвела. Однако с тех пор, как она стала главой Торговой Ассамблеи и приступила к своим новым обязанностям, постоянная фамильярность Маруты начала ее раздражать.
      Толстая седовласая старуха, кряхтя, поднялась на ноги.
      - И нечего на меня огрызаться! - отдуваясь, заметила она. - Не я же испортила тебе настроение!
      - Во всяком случае, ты его и не улучшаешь! - отрезала Серима. - Ради всего святого, Марута, убирайся вон и займись чем-нибудь полезным!
      - Ох-ох, прошу прощения, леди Серима! - фыркнула экономка. Когда она с оскорбленным видом удалилась, все еще ворча что-то себе под нос, Серима пересела в удобное кресло у очага и закрыла лицо руками, вновь предавшись размышлениям о своих заботах. Как бы тщательно и часто ни проверяла она счета и отчеты, результат неизменно выходил один. Торговля приходит в упадок, и если только какое-нибудь чудо вскоре не прекратит убийственные дожди, вся коммерческая система Каллисиоры, которая создавалась и сохранялась столетиями, рухнет окончательно.
      - А когда прекратится движение товаров по стране, в дело двинутся армии, - вполголоса пробормотала Серима. По спине пробежал ледяной ручеек страха. Ее ждет не только разорение - распад и гибель всей Каллисиоры.
      Марута постучала в дверь кабинета - нарочито громко, словно давая понять, что намерена дуться до утра, а то и до конца недели.
      - Вас, леди, хочет видеть какая-то женщина. Кто такая, не говорит, и вся закутана в черный плащ, так что и лица не видно. Разговор у нее, правда, не простецкий, и она говорит, что это-де вопрос жизни и смерти. Мне привести ее или пускай Пресвел вытолкает ее взашей? Ежели хотите знать мое мнение...
      - Твоего мнения никто не спрашивает!
      К ужасу своему, Серима поняла, что визжит, как базарная торговка. "Нет, право, - подумала она, - Маруте давно пора удалиться от дел. Тогда я могла бы нанять новую экономку, которая будет относиться ко мне более почтительно". Серима сделала глубокий вдох, стараясь сосредоточиться на деле. Посетитель в такой поздний час вряд ли придет из-за пустяка.
      В ней проснулось любопытство.
      - Я приму эту женщину, Марута. Куда ты ее проводила - в гостиную? Очень хорошо, но все же кликни Пресвела, и пускай на всякий случай постоит за дверью. Если что не так, я позову.
      Притворившись, что не заметила неприязненного взгляда экономки, Серима застегнула ворот коричневого бархатного платья - она расстегнула ворот, увлекшись работой, - и проворно зашагала к лестнице.
      Почему-то ей казалось, что загадочная гостья должна быть выше ростом. Серима шагнула в гостиную - и остановилась в дверном проеме, опираясь рукой о косяк. Отчего-то ее охватила оторопь при виде коренастой фигурки, закутанной, к вящему удивлению Серимы, в чересчур просторный и длинный солдатский плащ.
      - Да закрой ты эту проклятую дверь! - Голос гостьи был низкий, охрипший, но, несомненно, женский и странно знакомый. Ошеломленная, Серима подчинилась. Она вошла, и массивная дверь гулко захлопнулась за ее спиной. Лязг вошедшего в паз засова прозвучал так резко, словно этот звук разом отсекал все ее прошлое и Серима, со всеми ее мыслями, планами и тревогами, шла навстречу неведомому будущему.
      - Ну не стой же ты, как полоумная! - резко бросила женщина. - Помоги мне избавиться от этого чертова плаща. Ну же, Серима, пошевеливайся, ради всего святого, одна я не управлюсь. У меня заняты руки, и я не могу торчать здесь всю ночь.
      И тут Серима узнала этот голос.
      - Гиларра? Это ты? Во имя Мириаля, что ты затеяла? Она метнулась к гостье, проворно расстегнула нехитрую бронзовую застежку плаща - и ахнула, увидев, что суффраган, растрепанная и красная от натуги, держит на руках спящую девочку.
      - Она не проснется, - негромко проговорила Гиларра. - Мне пришлось напоить бедняжку снотворным.
      Она уложила темноволосую девочку на покрытую вышитым покрывалом кушетку и выпрямилась, шумно и облегченно вздохнув.
      - И почему это дети всегда тяжелее, чем кажутся с виду? Серима, потерявшая дар речи, остолбенело смотрела на ночную гостью. Суффраган вскинула онемевшие руки над головой, помахала ими, энергично растерла. Все это время девочка даже не шевельнулась - не разбудил ее и резкий, громкий стук в двери.
      - Я принесла горяченького чаю, леди, - фальшиво сладким голоском пропела Марута, - для вас и вашей гостьи.
      Гиларра беззвучно ахнула, глаза ее округлились от ужаса.
      - Прогони ее! Нельзя допустить, чтобы меня узнали!
      Мириаль милосердный, подумала Серима, что же это творится нынешней ночью в Тиаронде? И ответила вслух таким же приторным тоном:
      - Оставь поднос с чаем за дверью, Марута. Я его потом заберу.
      - Ну-ну! - недовольно проворчала экономка. - Все когда-нибудь происходит в первый раз...
      Из-за двери донеслось слабое звяканье фарфора - поднос поставили, причем без особых церемоний, на столик в коридоре. Затем наступила долгая тишина:.
      - Довольно, Марута, - жестко бросила Серима. - Ступай.
      - Ха! - фыркнули за дверью, и экономка, нарочито громко топая, удалилась.
      - Как видно, даже быть главой Торговой Ассамблеи и Консорциума шахтовладельцев недостаточно, чтобы укротить своих слуг, - заметила Гиларра, заметно расслабившись. Отойдя от спящей девочки, она остановилась у очага и протянула к жаркому огню закоченевшие от холода пальцы. - Может, ты и впрямь принесешь чаю, душенька? Я, признаться, совсем выбилась из сил.
      - Как пожелаешь. - Серима, уже вконец обозленная самонадеянностью Гиларры, тем не менее сдерживала свою злость, хотя всегда ненавидела тайны. Способность сохранять хотя бы внешнее спокойствие не раз сослужила ей службу в нелегких стычках с хитрыми и умными противниками. Притом же любопытство в ней уже начало брать верх над раздражением. С какой это стати Гиларра, после стольких-то лет, решила вдруг заявиться в ее дом? Когда-то, учась в школе в Пределах, они были подругами. По причине, которой Серима так и не смогла постичь, Гиларра, будучи на несколько лет старше, взяла под свою защиту одинокую и застенчивую дочку торговца. Впрочем, шесть лет разницы все же дали о себе знать, и когда Гиларра, с рождения призванная стать суффраганом, окончательно приняла на себя все блага и обязанности своего чина, она понемногу отстранилась от младшей подруги. Серима, изнывавшая от тоски и гнева, всегда подозревала, что виной всему был не кто иной, как Заваль.
      Открыв дверь гостиной, чтобы забрать поднос с чаем, Серима заметила, что в тени у подножия лестницы переминается Пресвел. Строгим жестом она велела помощнику удалиться, и тот, помедлив, с явной неохотой подчинился. По его недовольной физиономии Серима заключила, что Марута велела ему, стоя на страже, подслушивать то, что происходит в гостиной.
      Вернувшись, Серима налила чаю себе и Гиларре и уселась напротив суффрагана.
      - Итак, - сказала она твердо, - я жду твоих объяснений. Гиларра глянула на нее, затем на спящую девочку.
      - Серима, - сказала она, - я хочу оказать тебе услугу. И, пользуясь ошеломленным молчанием Серимы, торопливо продолжила:
      - У тебя нет времени на мужчин - не только в прямом смысле, потому что ты трудишься и днем и ночью, но и в переносном смысле, потому что не желаешь, дабы невежа супруг совал нос в твои торговые дела. Однако же, душенька, при этом ты забываешь о своем будущем - поразительная близорукость для такой умницы!
      С этими словами Гиларра, подавшись вперед, взяла Сериму за руку. Та невольно дернулась и торопливо отстранилась. Она не привыкла к чужим прикосновениям и оттого их недолюбливала.
      Гиларра, не сказав ни слова, убрала свою руку и продолжала как ни в чем не бывало:
      - Скажи, Серима, что будет, когда ты умрешь? Кто воспользуется плодами твоего упорного труда, самоотверженности, самоотречения? Куда денется все твое богатство?
      Слова суффрагана потрясли Сериму до глубины души. И в самом деле, как могла она оказаться настолько близорука? Все эти трудные годы после смерти отца она как одержимая укрепляла и расширяла свою торговую империю - и при этом ни разу не задумалась о будущем. Злясь и досадуя на себя, Серима порывисто повернулась к Гиларре:
      - А тебе-то какое до этого дело? С каких это пор тебя беспокоит мое будущее? О да, когда-то в школе мы были друзьями, но с тех пор, как ты начала исполнять с ним свои обязанности суффрагана, ты ни разу ко мне и близко не подошла! И сегодня не пришла бы, если б не усмотрела в том какую-то выгоду для себя!
      - Не для себя, а для нее. - Гиларра кивком указала на спящую девочку. - И, надеюсь, для тебя. Серима, я принесла тебе твою наследницу.
      На миг Серима потеряла дар речи, ухнув с головой в водоворот самых разнообразных чувств. Она смутно гадала, зачем Гиларра это делает и кто настоящие родители девочки, но к любопытству примешивалась злость на такое бесцеремонное вмешательство в ее жизнь. Была тут и тень жалости к несуразной бледненькой пигалице, которая даже во сне держала во рту большой палец. Сильнее всего, однако, оказалось одно чувство - страх, даже ужас. Впервые в жизни Серима оказалась не способна справиться с ситуацией.
      Как я должна о ней заботиться? С него мне начать? Что, если она заболеет - или уже заболела ? Выглядит она так ужасно! Где ее настоящие родители ? И что я скажу этому ребенку, которого попросту сунули мне в руки, точно отдали в дар вышедшее из моды платье?
      - Нет! - выпалила Серима прежде, чем даже приняла решение. - Извини, Гиларра, но об этом не может быть и речи.
      - Что ж, очень жаль, - негромко проговорила Гиларра. - Она, видишь ли, сирота и осиротела внезапно, в один день. Ее отец и мать были убиты. По приказу иерарха.
      - Ну, уж в этом-то я никак не могу... Что?! Иерарха? Но, Мириаль милосердный, почему?
      - Послушай меня, Серима. Пожалуйста, хоть минуту послушай. Я принесла девочку к тебе, поскольку ты одна можешь дать ей наилучшую заботу и защиту. Я не могу рассказать тебе всего... - Гиларра оборвала себя, многозначительно глянув на собеседницу.
      Чтоб ты провалилась, подумала Серима, уже сгорая от любопытства. Как же ты хорошо меня знаешь!
      - Продолжай, - обреченно вздохнула она.
      - Родители девочки обладали сведениями, которые Заваль ни за что на свете не хотел сделать достоянием гласности. Ее отец... скажем так, с ним произошел несчастный случай. Мать... - Гиларра замялась. - Серима, ради нашей давней и незаслуженно забытой службы я доверяю тебе тайну, которая может стоить нам обеим жизни. Мать девочки была убита гвардейцами.
      - Что?.
      - Как я уже сказала - по приказу иерарха. - Гиларра прямо поглядела в глаза бывшей подруге. - Думаю, мы обе уже хорошо знаем, что Заваль не сможет больше совершить подобное злодейство. Однако же если эта история станет широко известна, она может поколебать доверие к новому иерарху. Я полагаю также, что лорд Блейд пожелает уничтожить всех, кто осведомлен о причастности к этому убийству Мечей Божьих, - и в этом-то главная проблема. Понимаешь, Серима, малышка видела, как убили ее мать.
      Серима побледнела как смерть и поглядела на девочку с ужасом и жалостью.
      - Кое-кто в Цитадели, - вполголоса, хрипло продолжала суффраган, хотел избавиться от единственного свидетеля, но один храбрый молодой воин спас ее. Вдвоем с ним мы сумели скрыть бегство девочки. Теперь она нуждается в убежище, где могла бы расти в уюте и безопасности, так, чтобы никто не знал ее настоящего имени.
      Сериму охватил ледяной, смертоносный гнев.
      - Чья она дочь?
      - Ты же знаешь, что этого я не могу тебе сказать. Ради ее безопасности - и твоей тоже.
      - К чертям мою безопасность! - Серима вдруг вскочила. - Как смеешь ты являться в мой дом и слагать к моим ногам свои проблемы - точь-в-точь кошка, что притаскивает хозяйке полусъеденную мышь?! Тебе плевать, что ты перевернешь мою жизнь вверх дном, накликаешь на мою голову все мыслимые беды, всучив мне эту грязную полудохлую от заразы нищенку и...
      - Она дочь вольного торговца Тормона.
      На миг Серима так и застыла, не в силах ни шевельнуться, ни вымолвить слова. Затем она медленно опустилась в кресло, намертво вцепилась одной рукой в подлокотник, а другую выставила перед собой, словно так надеялась отгородиться от слов суффрагана.
      - Аннас - дочь вольных торговцев Тормона и Капеллы. - Гиларра роняла слова нарочито медленно, и они словно камни падали в обманчивую гладь безмолвия Серимы.
      Та закрыла глаза, не в силах смириться с тем, что иерарх осмелился совершить такое злодеяние с ее собратом по ремеслу. Само собой, дерзкие и независимые простолюдины наподобие Тормона и его жены находились вне юрисдикции и защиты Торговой Ассамблеи. Правдой было и то, что этот молчаливый смуглый человек с его смешным раскрашенным фургончиком много лет досаждал Серимее, как гвоздь в башмаке, - несмотря на то, что (а может быть, именно поэтому) был самым честным, трудолюбивым и удачливым среди независимых торговцев. На самом деле Серимее был по нраву этот человек. Когда бы ни пересекались их пути, он держался с Серимой на равных, как с собратом по ремеслу, - не более. Никогда Тормон не пытался опекать или принижать ее лишь потому, что она - женщина, занявшаяся мужским делом, никогда не выказывал к ней вражды, зависти или злобы только потому, что она обладает богатством и властью. Тормон обращался с Серимой точно так же, как с другими торговцами, - то есть вежливо, уважительно, но не забывая о честной конкуренции. До этой минуты Серима даже не представляла, как сильно он ей нравится. Она сделала глубокий вдох.
      - Хорошо. Я возьму эту девочку. Как, ты сказала, ее зовут?
      Каз проснулся с наступлением сумерек. К немалому его изумлению, в его неуклюжие, сонные пока мысли постучался вдруг иной разум.