V

На другой день после обеда госпожа Моосгабр возвращалась из кооперации с покупками. В небольшой черной сумке она несла хлеб, немного сахара и полкило крупы. Подходя к своему обветшалому дому, она встретила каменщиков, которые шли с работы. Они шли в заляпанных известкой блузах – стоял солнечный сентябрьский день, – пели и на госпожу Моосгабр почти не обратили внимания. «Кончили бы наконец, – подумала госпожа Моосгабр, – а то еще и вправду все разобьемся. Флаг я сняла… – посмотрела она на фасад обветшалого дома, – но прежде чем спрячу, выстираю его. А вечером…»

А вечером госпожа Моосгабр собиралась идти в парк, к фонтану. К фонтану, к статуе поэта, где слонялся маленький Айхенкранц. «Вечером пойду в парк к фонтану, – говорила она себе, подходя к дому, – найду там мальчика. Вчера мы его не нашли, но завтра я должна пойти доложиться госпоже Кнорринг. Придет туда и обобранный у могилы старик, и несчастная мадам Айхен. Вечером пойду в парк и найду мальчика». И вот с мыслями о госпоже Айхенкранц. о вечерней прогулке по парку и о завтрашней встрече с госпожой Кнорринг госпожа Моосгабр подошла к своему дому.

Отворяя в проезде возле груды кирпичей, тачки и бочки с известкой дверь, она подумала, что в квартире кто-то есть. А войдя в коридор, и вовсе страшно испугалась. Из кухни доносился какой-то гнусный голос, и, прежде чем она успела бросить сумку на пол и, возможно, ненадолго выбежать из квартиры, дверь из кухни открылась и на пороге появился Везр.

– Целую руку, – сказал он.

– Целую руку, – сказал он чуть погодя.

– Целую руку, – сказал он в третий раз и повернулся спиной.

Держа небольшую черную сумку, она последовала за ним на кухню, словно в забытьи. Хоть и ждала, что он придет к ней в дом, и готовилась к этому, но теперь, когда он на самом деле явился, она последовала за ним, словно в забытьи. Ей казалось, что за то время, пока он сидел в тюрьме, он стал еще сильнее и грубее. У него были широкое лицо, низкий лоб и холодные светлые глаза. Такие холодные и светлые, что тот, на кого он смотрел, преисполнялся ужасом. Госпожа Моосгабр коснулась лба, и вдруг ей привиделось, что она сидит на диване у черного флага, который собиралась стирать, а небольшая черная сумка с покупками стоит у ее ног. А этот ужасный Везр сидит за столом, напротив него Набуле и еще один человек. Сначала она приняла его за одного из свидетелей на свадьбе. У него были короткие растрепанные волосы, низкий темный лоб и опущенные уголки губ. Он был похож на облезлого черного пса.

– Она думает, что видит сон, но какая разница, – сказал Везр, и голос его был наглый, как голос самого страшного могильщика. – От этого есть одно средство, но я не стану его применять, а то она еще сомлеет, – сказал он и поднес ей кулак к переносице.

– Она думает, что видит сон, – взвизгнула мордастая Набуле и придурковато засмеялась, закружилась и запрыгала, – но это все наяву. Если бы она задержалась, – взвизгнула Набуле, – на столе уже ничего бы не было.

– Было бы, – сказал Везр и закурил сигарету, руки у него были еще больше, чем у жениха Лайбаха, сигарета в них совсем спряталась. – Было бы, потому как сегодня я и ей хочу кое-что отвалить. В честь моего прихода. Чтобы не держала нас за сквалыг. – Он быстро протянул руку к столу и стал там что-то считать. И в эту минуту госпожа Моосгабр, сидя на диване, заметила, что на столе лежит куча денег и считает Везр не что-нибудь, а банкноты; в эту минуту она также заметила, что на Набуле летний плащ, которого она на ней еще ни разу не видела, кричаще-зеленый с темным воротником, и что он, Везр, одет в черный костюм и белую рубаху с галстуком – этого костюма она тоже ни разу не видела, и еще заметила, что на буфете висит зонтик с красивой блестящей ручкой. Ей вдруг показалось, что у нее кружится голова, но тут Везр снова заговорил.

– Это твои, – он отсчитал деньги и пододвинул их к Набуле, – это твои… – и он отсчитал деньги и пододвинул их к чужому человеку – черному псу, который все время молчал и лишь изредка бросал взгляды на госпожу Моосгабр, – а это, дамы и господа, мои. А вот это, – он указал на остаток, – дадим ей. В честь моего прихода. Чтоб не держала нас за сквалыг.

Госпожа Моосгабр увидела на столе четыре кучки денег, и голова у нее закружилась. Ей вдруг показалось, что она и вправду крепко спит.

– Она думает, что спит, – взвизгнула Набуле и как-то странно посмотрела на свою кучку денег.

– Спит, – сказал Везр, и его голос был наглым, как голос могильщика, – и от этого есть средство, но я не стану его применять, – сказал он и хватил себя ладонью промеж глаз, – им теперь все равно не пользуются, малость сильной воли – и полный порядок. – Он стряхнул пепел и кивнул головой в сторону Набуле. – Чего пялишься? – сказал он.

– Что это, – взвизгнула она, подбросив деньги над столом, – у тебя нет покрупнее? Если приду с ними в салон, скажут, что я побиралась на паперти.

– Два гроша на паперти тебе никто не даст, – сказал Везр и стряхнул пепел, – на паперти дают четвертак, в постели – двадцать геллеров. Может, какой богатый студентик даст больше… – засмеялся он. – Ну, хватай быстро. – И Набуле закружилась, запрыгала и схватила деньги.

– На эти высветлю волосы в салоне красоты, – закружилась она и подняла глаза, – эти на вечернее платье. Эти на украшения и на кушетку, из этой рухляди, – двинула она головой в сторону дивана, – пружины лезут. А на эти куплю картину. Ту трехглазую женщину с лебедем. – И она с придурковатым мордастым смехом сгребла деньги и сунула их в карман.

Госпожа Моосгабр смотрела на них с дивана, голова у нее кружилась, она едва дышала. На столе теперь лежали три кучки денег, и на буфете висел зонтик с красивой блестящей ручкой. Госпоже Моосгабр вдруг захотелось пить. Третий человек, что сидел молча и лишь изредка кидал на нее взгляды, этот черный пес, напоминал ей теперь какого-то знакомого Везра, одного из каменотесов. Госпожа Моосгабр невольно схватилась за черный измятый флаг, лежавший рядом.

– Это на мотоцикл, – сказал Везр и хлопнул по банкноте, – чтоб освежиться на нем после черной тяжелой работы, а на эти съезжу отдохнуть к морю. На кашалоте. – И он сгреб деньги и сунул их в карман. На столе остались две кучки, а на буфете зонтик с блестящей ручкой. Госпожа Моосгабр с дивана смотрела на все, голова у нее кружилась, ее мучила жажда. Вдруг она перевела взгляд на матовое окно, что выходило на лестничную клетку, и снова на минуту впала в забытье. На окне висели два неосвежеванных зайца. Висели за связанные задние ноги головами вниз.

Тут часы у печи пробили половину пятого, и госпожа Моосгабр на диване словно очнулась.

– Святый Боже, – очнулась она на диване, – святый Боже, вы делите здесь гроши. Вы здесь делите настоящее состояние. За это можно купить на «Стадионе» виллу. И разве ты не знаешь, – повернулась она к Набуле, – что Лайбах хочет купить квартиру в Алжбетове? Ты же дашь на квартиру, раз у тебя столько денег.

Они посмотрели на нее, Везр – своими холодными светлыми глазами, человек – черный пес хлестнул по ней взглядом, а Набуле заговорила. Завизжала.

– На квартиру, – завизжала она, – на квартиру, будто Лайбах не зарабатывает? Будто он не копит? Я же не какая-нибудь бродячая арфистка, чтобы носить тряпье по вечерам. А кушетка и картина, – завизжала она, – разве этого мало?

– Не ори, – сказал Везр, и его голос был грубым, как голос могильщика, – не ори. Небось не с Лайбахом разговариваешь. – И он, стряхнув пепел, повернулся к чужому человеку с короткими черными волосами, низким темным лбом и вислыми уголками губ, к черному псу. И чужой человек – черный пес, улыбнулся и проговорил:

– Мадам, – улыбнулся он, и его голос был мягкий, нежный, как бархат, – мадам, не хотите же вы, чтобы Набуле и одевала господина Лайбаха? Чтобы и еду ему подносила? Чтобы оплачивала его парикмахера? Каждый должен, мадам, зарабатывать свое… – улыбнулся он еще мягче, нежнее и также сгреб свои деньги и сунул их в карман. На столе осталась последняя кучка денег, на буфете зонтик, а на окне зайцы. И госпоже Моосгабр на диване опять показалось, что она грезит или что ей снится сон, она продолжала смотреть на все, голова у нее кружилась, ей хотелось пить, и тут вдруг Везр поглядел на нее холодными светлыми глазами и сказал:

– Ты действительно чудно выглядишь. Словно ты спишь или у тебя жар. Смотри, сколько здесь денег. Смотри сколько… – И он запустил руку в деньги, которые остались на столе, стряхнул пепел и сказал: – Сколько их, а ты всем треплешь, что я краду твои сбережения. Твои два гроша. Тут их у тебя двадцать. На эти деньги, – засмеялся он и стряхнул пепел, – ты и киоск можешь купить.

Госпожа Моосгабр чувствовала, что опрокинула у своих ног сумку, что у нее пересохло в горле и запеклись губы. У нее, наверное, был жар. Но тут опять заговорил чужой человек – черный пес.

– Двадцать грошей, мадам, – сказал он бархатным голосом и тихо улыбнулся, – двадцать грошей вы, должно быть, в жизни не имели. На них могли бы киоск себе купить и еще всякого товару. На них и на Луну могли бы слетать, и еще на мороженое бы осталось. Вы могли бы купаться в лаве в кратере Борман и еще поесть жареных миног. А вы треплете всем, что Везр крадет у вас гроши. Ах, мадам, – улыбнулся он, и его вислые уголки губ блаженно приподнялись, – как вы ошибаетесь.

Мордастая Набуле закрыла ладонями придурковатый рот, и Везр сухо сказал:

– Она хранила деньги в буфете, потом в плите, потом в кладовке вместе с мышиным ядом. Теперь они у нее в комнате в гримерном столике. Где чепец, очки и печатка. Верно, туда их сунула, когда ждала моего возвращения. Из тюрьмы, как она всем треплет… – Чужой человек – черный пес удивленно улыбнулся, а Везр продолжал: – Да, из тюрьмы. Из тюряги. Из кутузки. А давайте еще поговорим об этом окне. Что скажешь об этих двух зайцах? – Он повернулся к дивану и указал на матовое окно. – Что скажешь о них? Для одного человека – это жратва на целую неделю.

– Да, мадам, – мягко сказал чужой человек – черный пес, глядя на госпожу Моосгабр, – они совсем свежие, из них еще течет кровь. Ваш сын только что подстрелил их в лесу. Видели б вы, как они кувыркнулись, точно акробаты.

Госпожа Моосгабр смотрела на все с дивана, голова у нее кружилась, губы пересохли. Она глядела на оставшиеся на столе деньги, на зонтик на буфете и на зайцев на окне и вдруг, словно во второй раз, очнулась. Кивнула на зайцев и сказала:

– Я вам сварю их. Сварю, а кусок зажарю на масле. Или на перце, – сказала она и потянулась к ноге, чтобы поставить опрокинутую сумку. – Надо бы взять сметаны. В этой сумке у меня только крупа.

– И мне вы тоже дали бы кусок? – спросил чужой человек – черный пес и тихо, мягко посмотрел на нее.

– Конечно, – сказала госпожа Моосгабр растерянно, – если вы… друг моих детей, то они вас наверное пригласят.

– Мадам, – снова заговорил чужой человек – черный пес и тихо улыбнулся, – а не сварили бы вы кофе?

– Сварю, – кивнула госпожа Моосгабр и, встав с дивана, подошла к буфету, но тут вдруг Набуле разразилась смехом.

– Кофе напьемся сегодня от пуза, – разразилась она смехом и закружилась в своем кричаще-зеленом плаще с черным воротником: – Ведь мы идем в «Риц».

В кухне наступила тишина. Госпожа Моосгабр нерешительно стояла у буфета, смотрела на Набуле, смотрела на Везра, смотрела на чужого человека – черного пса, а потом посмотрела на стол. Тут вдруг Везр, стряхнув пепел, взглянул на сестру.

– И то правда, – взглянул он на сестру, – ведь мы идем в «Риц». Может, ты встретишь там и того студента, как бишь его… Баар… может, будет там и тот, второй. Не вари кофе, – повернулся он к матери, – а зайцев свари хоть на водорослях. Что это за черная тряпка? – указал он на диван.

– Флаг, – сказала госпожа Моосгабр, – он висел на доме. Умер Фабер. – И потом добавила: – Я хочу его выстирать и пойти в парк к фонтану.

Везр погасил сигарету и посмотрел на мать. Потом перевел взгляд на мордастую Набуле, ладонью прикрывавшую рот, посмотрел на чужого человека – черного пса и откинулся на спинку стула. Откинулся на спинку стула, положил руку на стол, как это делают чиновники, и сказал:

– Значит, она хочет выстирать флаг и пойти в парк. Выстирать флаг и пойти в парк к фонтану. А что я вернулся, как она говорит, из кутузки… – засмеялся он, как могильщик, – ей хоть бы хны. Что я там вот этой рукой налопатил, – он потряс своим огромным кулаком и засмеялся, как могильщик, – ей плевать. Что сейчас идем отпраздновать это и хотим, чтоб она тоже пошла с нами, ей до фени. Она будет стирать флаг, а потом пойдет в парк к фонтану.

Госпожа Моосгабр как вкопанная стояла у буфета и не верила своим ушам. Если раньше ей казалось, что все это во сне, теперь же она решила, что, скорей всего, помутилась в рассудке. Она не могла и слова вымолвить.

– Ну что стоишь и пялишься? – сказал Везр.

– Ну что стоишь и пялишься? – повторил он чуть погодя.

– Ну ты чего! – вскричал он в третий раз…

– Господи, – прошептала госпожа Моосгабр и оперлась о буфет. – Господи, откуда мне знать, что вы идете праздновать. Что хотите и меня пригласить. Возможно ли это?

– Все возможно, – сказал Везр сухо, глядя на мать своими холодными светлыми глазами, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, нет невозможного.

– Мадам, – снова улыбнулся человек – черный пес, и голос его был нежный, мягкий, как бархат, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, и вправду нет ничего невозможного. Мы идем праздновать и хотим пригласить вас. Но вы и вправду считаете, что Везр пришел из тюрьмы? Мадам, – улыбнулся он, – лишь бы вы не говорили еще, что эти деньги, зайцы и зонтик краденые. Что все это мы где-то награбили. Вы ведь, мадам, даже не знаете, кто такой Везр.

– Я бы пошла, – выговорила наконец госпожа Моосгабр, все еще опираясь о буфет, – флаг я бы завтра выстирала, и в парк к фонтану…

– Ну вот, – Везр резко оборвал мать и уставил холодные светлые глаза на ее ноги, – ступай прихорошись. Через минуту мы едем. Но прихорошись как положено, Бог весть, кто в «Рице» будет. – И он посмотрел на Набуле, на черного пса и на оставшиеся на столе деньги.

Госпожа Моосгабр оторвалась от буфета и, точно в тумане, пошла в комнату.

– Подумать только, – сказала она в дверях. – Бог весть, кто в «Рице» будет. Может, и те молодые люди со свадьбы, те самые студенты… господин Баар и тот другой. Так, что ли?

И Везр кивнул.

Спустя минуту госпожа Моосгабр появилась в кухне в длинной черной блестящей юбке, блузке и туфлях без каблуков. В том своем старом праздничном наряде, в котором была на свадьбе. В руке у нее был черно-золотой платок.

– Вот и я, – сказала она, и голова у нее закружилась.

– Вот и она, – прыснула Набуле и затряслась от смеха.

Везр с минуту смотрел на мать, снова откинувшись на спинку стула и слегка похлопывая рукой по столу. Потом сухо сказал:

– Студенты там будут, и Бог весть, кто еще, в этом платке ты не можешь идти. У тебя в нем вид, как у служащей из похоронного бюро. У тебя нет чего-нибудь светлого?

И пока придурковатая, мордастая Набуле тряслась и смеялась, а чужой человек – черный пес лишь молча метал взгляды на черно-золотой платок, госпожа Моосгабр проговорила:

– Да, я знаю, что надеть. Знаю. У привратницы есть светлый платок, она даст мне его. Я сбегаю к ней и мигом вернусь.

– Ну давай беги, – сказал Везр, по-прежнему откинувшись на спинку стула и похлопывая рукою по столу. – Сбегай и тотчас приходи. На такси все равно поедем. И вот еще что. Уж коль идешь к привратнице, скажи ей… что тебе надо и малость… прихорошиться. – И он стукнул по столу, встал и засмеялся, как могильщик.

Госпожа Моосгабр кинула черно-золотой платок и выбежала из кухни. Пробежала проезд, коридор и ворвалась к привратнице.

– Святый Боже, госпожа Моосгабр, – вскричала привратница, она была в халате и как раз пришивала пуговицу, – что случилось? Здесь Везр, знаете…

– Здесь, – вскричала госпожа Моосгабр, – он здесь, и представьте, своим ушам не верю. Я просто сама не своя. Вот уж не ждала, не гадала…

– А что случилось? – вскричала привратница. – Он что, состарился в тюрьме?

– Не состарился, даже сильнее стал, но вроде как изменился, – сказала госпожа Моосгабр, – пригласил меня на праздник. На праздник по случаю своего возвращения. Там и Набуле, и еще один чужой человек, похоже, каменотес. Пригласил в какой-то «Ри», в «Ри»… не знаю, где это, но, представьте, там будут, кажется, и те два молодых человека, господин Баар и тот другой, те самые студенты со свадьбы – в тот раз, когда Набуле меня выгнала, мне так стыдно было перед ними. А теперь я с ними встречусь. Но мой черно-золотой платок не по душе Везру, говорит, что я в нем, как служащая из похоронного бюро, велит надеть что-нибудь светлое. Госпожа Кральц, у вас есть такой шелковый…

И тут привратница, бросив шитье, подбежала к шкафу.

– Боже милостивый, – вскричала она, – вот дела, силы небесные перевернутся. Набуле со свадьбы вас выгнала, а Везр пришел из тюрьмы и зовет вас на праздник. Но мне всегда казалось… – привратница вытащила какой-то платок из шкафа, – мне всегда казалось, что Везр лучше, чем она, как-то не хотелось говорить вам об этом, но теперь скажу. Если было бы наоборот, если бы не Везр, а Набуле вернулась, она бы не пригласила вас, она стерва. Вот он, возьмите. – привратница подала госпоже Моосгабр красивый белый платок. – Но послушайте, госпожа Моосгабр, – быстро сказала привратница и застегнула халат, – куда вы, собственно, идете? В «Ри», в «Ри»… что это? Боже милостивый, – выкрикнула она вдруг, – уж не «Риц» ли это?

– «Риц», – кивнула госпожа Моосгабр. – «Риц», он так это и назвал. А что это, скажите, пожалуйста, этот «Риц»? Какой-нибудь студенческий трактир?

– Ха, студенческий трактир! – воскликнула привратница, чуть не падая от смеха. – Это гостиница. Да это, – всплеснула она руками, – лучшая гостиница в городе. На «Стадионе». Когда приезжает какая-нибудь правительственная делегация к Раппельшлунду, она останавливается именно там. Раппельшлунд устраивает там и банкеты в честь гостей, когда не делает этого в княжеском дворце. Там первоклассный ресторан, и ходят туда одни сливки. Профессора, инженеры и крупные торговцы. Офицеры, советники и камердинеры. Да и богатые студенты там днюют и ночуют, там на серебре едят.

– Боже всемогущий, – сказала госпожа Моосгабр и села на стул, – на серебре едят? Однако не думаете же вы, что ветчину, влашский салат, лимонад… – А привратница засмеялась и махнула рукой.

– Оставьте, пожалуйста, – засмеялась она и махнула рукой, – фазанов и устриц. Омаров и миног. Ну-ка накиньте этот платок, хоть посмотрю, к лицу ли он вам. – Госпожа Моосгабр быстро накинула платок и сказала:

– Но я хочу, госпожа привратница, еще кое-что вам сказать. Представьте себе, что Везр положил для меня на стол кое-какие деньги, сколько их и что на них купить можно, я и сказать сейчас не скажу, дал еще двух зайцев, они на окне, чтобы я сварила их на фукусах. А на буфете зонтик с красивой ручкой, но он, похоже, не для меня, во всяком случае, он пока о зонтике не заикался. Ну и еще он вот что сказал: раз я иду в такой ресторан и там будет Бог весть кто, мне надо немного прихорошиться. Имел в виду, верно, подкраситься, – госпожа Моосгабр засмеялась, – только я в жизни ничего такого не делала, ни когда молодая была, ни когда замуж выходила. А вы как думаете? Раз там будут студенты и Бог весть еще кто… Везр сказал, что вы в таких вещах толк знаете.

– Раз он так сказал, значит, так и есть, – выпалила привратница, – значит, так и делайте, как он велит. «Риц» посещают важные дамы. Принесу вам помаду. – И привратница быстро куда-то сбегала, принесла помаду и у окна накрасила госпоже Моосгабр губы. А потом, сказав вдруг «обождите», принесла черный карандаш и накрасила госпоже Моосгабр брови. А потом, сказав еще раз «обождите», принесла румяна и накрасила госпоже Моосгабр щеки. А под конец – покрыла их еще белой пудрой.

– Боже милостивый, – сказала госпожа Моосгабр перед зеркалом, не веря своим глазам, у нее захватило дыхание, голова закружилась, – и вправду, немыслимое дело. Но представляете, госпожа Кральц, как назло, дел у меня сегодня невпроворот. Я хотела выстирать флаг и под вечер пойти в парк к фонтану.

– Помилуйте, стирать флаг и идти к фонтану, – прыснула привратница, и щеки у нее ярко пылали. – Ну возможно ли это, раз вы должны идти в «Риц». Это же полная бессмыслица. А знаете, что еще, – вскричала привратница, и щеки у нее ярко пылали, – я вам еще кое-что надену на шею. На эту блузку. Бусы. Смотритесь пока в зеркало, я мигом приду. – И привратница опять куда-то сбегала и тотчас принесла бусы. Это была нитка больших красных, зеленых и желтых шаров.

– Бамбуковые, – засмеялась привратница, – у меня к ним были и серьги, но я их потеряла. На бале-маскараде. Ну-ка, покажитесь, госпожа Моосгабр, я вам буры надену. – И привратница надела госпоже Моосгабр на шею нитку бус, а потом отскочила, чтобы взглянуть со стороны.

– Святый Боже, – выдохнула госпожа Моосгабр, и голова у нее опять перед зеркалом закружилась, захватило дыхание, – а я собиралась идти сегодня к фонтану, где шляется сын госпожи Айхен. Мне ведь завтра нужно быть в Охране с рапортом, туда придет и тот старикан, обобранный у могилы.

– Старикан, обобранный у могилы, – прыснула привратница, – прошу вас, госпожа Моосгабр, не думайте вы сейчас о такой ерунде. Ну не глупо ли идти в парк вместо того, чтобы идти в «Риц», такая возможность больше вам не представится. И студенты, говорите, там будут, Везр отплатит вам за эту злополучную свадьбу, вы же, наверное, понимаете это и хотите… – Но поскольку госпожа Моосгабр только вздохнула и кивнула, привратница добавила: – А госпоже Кнорринг просто скажите, что пока ничего не успели выяснить, да и что за церемонии, все равно вам за это ни гроша не платят. Однако, госпожа Моосгабр, – привратница вдруг затрясла головой, – смотрю я на вас, и мне кажется, что это далеко не все. В «Рице» вы должны выглядеть по высшему классу, особенно если там будут студенты. Этот светлый платок, пожалуй, не очень вам идет, как-то по-деревенски получается. На голове у вас должна быть шляпа, а не платок. Если наденете шляпу, я зачешу вам волосы за уши, и уши будут видны.

– А это зачем? – с ужасом вырвалось у госпожи Моосгабр.

– А затем, – засмеялась привратница, – что вдену вам в уши серьги. – И потом сказала: – Есть у меня такие стеклянные подвески. А на руках, госпожа Моосгабр, должны быть белые перчатки, они у меня тоже есть. В «Рице» вы должны быть гораздо лучше, красивей, чем на этой злополучной свадьбе, хотя бы ради студентов.

И привратница зачесала госпоже Моосгабр волосы, принесла серьги – красные подвески на длинных блестящих проволочках, вдела их в уши, потом принесла белые кружевные перчатки и натянула ей на руки. А потом сбегала в комнату и принесла шляпу.