Мыши Наталии Моосгабр

– Так-то оно так, – кивнула госпожа Линпек одобрительно и охотно, – но тут опять же есть разница. На тележке как бы его товар, за него он должен отчитываться. Если он оттуда возьмет что-нибудь, он же будет в убытке, на соль и то не заработает. Когда свое – это совсем другое.

Важный господин с девочкой допили в сторонке, положили стаканчики в корзину и пошли прочь. Госпожа Моосгабр посмотрела на корзину, стаканчиков в ней было через край, потом – вслед господину с девочкой, а потом ее взгляд снова остановился на лимонаде за стеклом киоска. В эту минуту к перрону стал подходить красный поезд, и госпожа Линпек за окошком вдруг снова вздохнула.

– Все это ужасно, – вздохнула она, и в ее подкрашенных глазах снова появился ужас, – вы, мадам, под поезд не бросились. А я не знаю, не знаю, – покачала она головой, и ее голос был несчастный, отчаянный, – я правда не знаю. Что думаете вы, вторая дама… – обратилась она к привратнице, – думаете, есть надежда? Думаете, я могла бы выбить из него алименты? Люди ведь должны понять, что мальчику нужно зимнее пальто – не ходить же ему зимой в зеленом свитере, – и шапка, и лыжи! Что вы скажете?

– Госпожа Моосгабр – большая специалистка, – сказала привратница быстро, – у нее большой опыт. Она ведь и лечит. Одному мальчику глаз сохранила, как я уже сказала, а за ту женщину, которая держит лавку между кладбищем и парком, похлопотала в Охране, чтобы сына у нее не забрали. А ведь, мадам, ее сын стрелял по воронам, шлялся и воровал.

– Да что вы говорите! – ужаснулась госпожа Линпек и слегка вытаращила на привратницу глаза. – Неужто правда? Верю вам, верю, мадам, что госпожа – большая специалистка, – сказала она одобрительно и убежденно, – я сразу поняла это, как только она подошла к стойке, незачем мне было и документ показывать, и что вы никакая не свидетельница – поняла. Для свидетельницы вы слишком деликатная, и на вас красивая цветная блузка, свидетельницы обычно бывают бедные. Думаете, мадам, госпожа специалистка могла бы похлопотать… – спросила она.

И привратница засмеялась, поглядела на госпожу Моосгабр и сказала:

– Конечно, госпожа Моосгабр похлопочет. Конечно, похлопочет. Госпожа Моосгабр знает Охрану вдоль и поперек, госпожа Моосгабр знает там всех и вся, а теперь и вовсе будет работать в семье богача, на вилле, где есть даже экономка.

– О, послушайте, мадам… – вскричала вдруг госпожа Линпек как-то очень оживленно… но в эту минуту к киоску подошла бледная женщина в черном костюме, и у госпожи Линпек засияло лицо, и на ее красных губах появилась улыбка: женщина хотела лимонаду. Госпожа Линпек протянула руку куда-то, откупорила открывалкой бутылку, налила в стаканчик и подгребла пятак. Женщина взяла стаканчик и отошла. – Послушайте, мадам… – воскликнула госпожа Линпек так же оживленно, – если вы, мадам, знаете стольких людей, как здесь говорит вторая дама, и я этому верю, мне вдруг пришла на ум одна мысль. Если вы знаете стольких людей, то, может, вы случайно знаете и некую Мари Каприкорну?

Госпожа Моосгабр и привратница переглянулись.

– Мари Капри, – сказала госпожа Моосгабр, – Мари Капри? Вы ее тоже знаете, госпожа Линпек?

– Я не знаю ее, – покачала головой госпожа Линпек так, что пышная завивка аж подскочила, – я о ней только слышала. Она была экономкой в одной семье. Это правда, госпожа?

– Я не знаю, – сказала госпожа Моосгабр удивленно, – я о ней вообще ничего не знаю.

– Но вы же сказали, что знаете ее, – удивилась госпожа Линпек.

– Я не говорила, – покачала головой госпожа Моосгабр, – знаю только, что она есть. Мне об этом сказали госпожа привратница Кральц и госпожа Айхен с кладбища. Но госпожа привратница и госпожа Айхен обещали, что, если что-нибудь узнают о ней, обязательно мне скажут, правда, госпожа привратница?

И привратница с пылающими щеками чуть ли не выкрикнула:

– Если я что-нибудь узнаю, – выкрикнула она, – тотчас скажу госпоже Моосгабр, мы живем совсем рядом, через проезд. А хотите, мадам, – сказала она быстро госпоже Линпек, – чтобы я вам тоже сказала, если что-нибудь узнаю? – И у госпожи Линпек снова прояснилось лицо, засияли глаза и на губах появилась улыбка.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – улыбнулась она привратнице, – вы меня найдете здесь ежедневно. Здесь, в этом киоске. Вот взгляните… – госпожа Линпек высунулась и посмотрела на бледную женщину в черном костюме, которая, допив в сторонке, как раз вкладывала стаканчик в корзину, – взгляните. Эта уставшая, бледная госпожа наверняка идет с кладбища. С похорон.

– Она пила довольно медленно, – кивнула госпожа Моосгабр и затрясла головой, к перрону подходил желтый поезд, – она пила лимонад, что у вас за стеклом в коричневой бутылке?

– Да, этот, – кивнула госпожа Линпек охотно, – он лучший. Во всяком случае, Броук так говорит, тот, у которого новый оранжевый свитер. Ах, мадам… – госпожа Линпек вдруг выкрикнула и дернула головой так, что ее пышная завивка аж подскочила, – да что ж это я, несчастная! – выкрикнула она. – Сижу здесь, говорю точно суфлер в будке, но спросить, что вы хотели бы выпить, мне и в голову не пришло. Что вы хотели бы выпить, дамы?! – выкрикнула она. – Довольно жарко, сентябрь, в парке еще цветут цветы. Постойте, я налью вам.

– Но у меня с собой и пятака нет, – сказала госпожа Моосгабр сухо, – я не рассчитывала на это.

– Но я ведь ничего с вас не возьму, – засмеялась теперь госпожа Линпек почти во весь голос и сжала ладонями виски, – постойте, я налью вам чего-нибудь хорошего. – И госпожа Моосгабр и привратница стали глазеть, как рука госпожи Линпек потянулась за стеклом к бутылке прекрасного лимонада, но, внезапно изменив направление, взялась за пиво. – Лучше пиво, правда, – сказала она, – это лучше, в нем, по крайней мере, градусы. Вот это «шерри». Броук говорит, что «шерри» – самое лучшее пиво, а у него новый оранжевый свитер. – И госпожа Линпек откупорила открывалкой две запотевшие бутылки и вылила их в два стакана.

– Что ж, спасибо, – сказала госпожа Моосгабр и чуть отпила.

– Что ж, спасибо, – сказала привратница и тоже отпила, потом добавила: – Хорошее пиво, господин Броук прав. И такое холодное, у вас, мадам, наверное, холодильник. Силы небесные! – привратница со стаканом в руке оглядела перрон. – Силы небесные, мне кажется, что народу начинает прибывать. Что его все больше и больше. Послеобеденное время кончается, госпожа.

– Кончается, – кивнула госпожа Линпек с любезной улыбкой, – скоро начнут возвращаться с работы, покупать что-нибудь на завтрак, встречаться друг с другом. Через минуту здесь будет как в театре на премьере «Мостов между крышами медных башен», и моя правая не будет знать, что делает левая, точь-в-точь как в этом экспрессе, что полетит на Марс. А вечером придет мальчик, примерно в шесть. Из приюта он уходит в пять.

– Этот приют в Блауэнтале? – спросила госпожа Моосгабр.

– Приют святого Иосифа в Линде, – покачала головой госпожа Линпек. – В Блауэнтале приют святой Катерины, там девочки.

– Раз я буду говорить об али… я бы хотела повидать мальчика, – сказала госпожа Моосгабр и выпила еще пива. – Как он выглядит? Вид у него здоровый?

– Здоровый, – сказала госпожа Линпек и ладонями поправила заколку на завитой голове, – здоровый, ему тринадцать, он блондин. Но ужасный лакомка и больше всего любит медовик. Он блондин и всегда носит зеленый свитер. Но когда с тележкой, надевает белый пиджачок, как ученик официанта, тут так положено. А на зиму ему позарез нужно пальто – не ходить же ему в этом свитерке, – и шапка, и лыжи тоже.

– Ну хорошо, – кивнула госпожа Моосгабр и поставила стаканчик на стойку, – значит, в Охране я похлопочу об этом. Извещу и госпожу Кнорринг. А вы, мадам, под поезд пока не бросайтесь, поберегите себя. Я в Бога не верю, я верю в судьбу, но это был бы грех.

– Это был бы грех, – выпалила привратница, и ее щеки ярко пылали, – грех, за который вас покарало бы небо. Такая красивая, молодая, бодрая – и под колеса, ужас, посмотрите, как там скрежещет. – Привратница указала рукой на перрон, к которому как раз подходил зеленый поезд, а потом быстро схватила пиво и допила.

– О небо, – воскликнула госпожа Линпек, и ее лицо так и сияло, – до смерти вам этого не забуду. О Боже, ради всего святого, – выпалила она из окошка, – подождите, так не годится. Я дам вам одну вещь, вы, может, ее еще и не видели, это новинка.

И госпожа Линпек быстро сунула руку куда-то за стекло и подала госпоже Моосгабр и привратнице по красной коробочке, на крышке которой была нарисована овца.

– Новый овечий сыр, – сказала госпожа Линпек, – с хлебом бесподобен. И вот еще что, из кооперативной пекарни. – И госпожа Линпек подала два шоколадно-вафельных торта.

Госпожа Моосгабр и привратница взяли овечий сыр, шоколадно-вафельные торты, поблагодарили, потом госпожа Моосгабр посмотрела на свой стаканчик на стойке и сказала:

– Не могла бы я взять домой этот стакан, из которого пила?

– Да ради Бога, возьмите, – улыбнулась госпожа Линпек, – он еще может вполне послужить.

И госпожа Моосгабр спрятала стаканчик в большую черную сумку и потом, в последнюю минуту – к перрону как раз подходил желтый поезд – огляделась и сказала:

– Еще хочу вам сказать что-то очень важное. Мыши, госпожа Линпек, мыши у вас тут есть?

– А как же, мыши, – засмеялась госпожа Линпек, – конечно, они и тут есть. В метро водятся мыши. Их, правда, морят, и сюда, на перрон, на почту или в ресторан, они не приходят. Если и бывают, то в туннелях. Во всяком случае, – госпожа Линпек засмеялась ярко накрашенными губами и подняла куда-то вверх черные подкрашенные глаза, – если бы они и пришли, я, конечно, совладала бы с собой. Я, конечно, взяла бы себя в руки. Ведь я, дамы, бывала в «Тетрабиблосе». Я ведь актриса.

– Как же я, госпожа Моосгабр, изумилась, – сказала привратница, когда они, простившись с госпожой Линпек, отошли на несколько шагов, – я изумилась, как вы представились, как действовали, выясняли и определяли. Преступных наклонностей вы даже не коснулись. Вы, госпожа Моосгабр, могли быть и министром. И ко всему нам эта госпожа Линпек дала пиво, овечий сыр и шоколадно-вафельный торт, это все вы, вы заслужили, а на меня все это будто с неба свалилось. А как вы ходили вокруг да около, знаете, что я имею в виду, вокруг да около этих посылок, но мадам заговорила об этом сама, правда… – теперь они уже миновали ресторан с люстрами и зеркалами и направлялись к мосту над колеей, – и еще эта Мари Каприкорна, вот это был шок, надо обязательно выяснить, кто она, раз каждый спрашивает о ней, о Боже, только бы мне узнать о ней что-нибудь, как узнаю, вмиг сюда прилечу, а она, значит, артистка. А Броук* – что-то и на имя не похоже, госпожа Моосгабр, вроде как кличка, наверное, это был тот молодой человек в оранжевом свитере, помните, когда мы прогуливались. И знаете, что еще, госпожа Моосгабр? Госпожа Линпек мне немного напомнила госпожу Айхенкранц. Не могу сказать чем, но чуточку – чем-то. Правда, одну вещь вы не сделали, госпожа Моосгабр, хотя, может, это и не нужно было. На вокзале вы сказали, что сумку поставите на пол, к ноге.

*Brouk – жук (чешск.).

Они взошли на мост, под которым гремели и гудели поезда, к правому перрону подходили зеленые и серые, к левому – зеленые, красные и желтые, и привратница на мосту остановилась, поглядела вниз и засмеялась.

– И вправду, – засмеялась она, – цвета у этих поездов здесь на станции – зеленый, красный и желтый – те же, что и цвета бус, которые я вам дала. Ну что ж, пойдемте.

И они с моста вошли в проход и вскоре дошли до того места, где оба прохода соединялись – народу явно прибывало, послеобеденное время кончилось, – а потом по лестнице поднялись наверх: привратница в летней цветастой блузке и короткой юбке то и знай подпрыгивала, госпожа Моосгабр придерживала свою длинную черную юбку. Они прошли в стеклянный привокзальный зал с многими лавчонками, надписями и рекламами – здесь уже была уйма народу, – потом вышли на площадь Анны-Марии Блаженной. Стоял прекрасный сентябрьский ранний вечер.

X

Часы у печи били первый час пополудни, когда раздался стук в дверь. Собственно, это был даже не стук, а буханье кулаками, и тут же следом послышался скрежет ключа в замочной скважине.

– Набуле, – вздохнула госпожа Моосгабр и положила на диван мышеловки. – Набуле. Господи Боже, – ужаснулась она, – Везр!

Кухонная дверь распахнулась, и появился Везр. За ним Набуле и еще один человек. Короткие черные растрепанные волосы, низкий темный лоб и вислые уголки губ, сомнений не было: чужой человек – черный пес. У госпожи Моосгабр потемнело в глазах.

– Целую руку, – услыхала она голос Везра.

– Готовит, – услыхала она смех Набуле.

– Не столовка ли у нее тут? – услыхала она голос Везра.

– А не работает ли она с мышеловками? – услыхала она Набуле.

И тут вдруг госпожа Моосгабр осознала, что она стоит у печи, на которой кастрюля и миски, увидела на диване мышеловки, которые за минуту до этого были у нее в руке, увидела на буфете кулек «Марокана», который за минуту до этого принесла из кладовки. И увидела, что на Набуле опять новое летнее пальто, светлое с кричаще-красными застежками, на Везре новый плащ серого цвета, а третий человек – черный пес, что пришел с ними, в пиджаке, а под ним – красивый белый свитер с высоким, под горло, воротником. И еще госпожа Моосгабр увидела, что у них в руках полно всяких белых свертков и держат они кучу газет, связанных толстой веревкой.

– Ишь, таращит глаза, – сказал Везр, и голос его был грубый и обдавал холодом, как низвергающаяся с гор снежная лавина, – против этого есть одно средство. Завязать глаза платком. – И Везр бросил на стол свертки и связку газет.

– Она, должно быть, думает, что мы с почты, – придурковато засмеялась мордастая Набуле, расстегнула красные застежки на пальто и села на стул, – думает, должно быть, что сейчас Рождество и это ей подарок.

– Должно быть, думает, – сказал Везр и тоже сел, как был, в пальто, – что будем раздавать подарки. И сегодня она не ошибается. Сегодня ей и вправду кое-что перепадет. Но что именно, – сказал он, и голос его гудел, как низвергающаяся с гор лавина, – я еще не знаю. Зависит от того, что будет в этих посылках.

Госпожа Моосгабр стояла у печи и смотрела на белые посылки на столе, как завороженная. Она видела, что все сидят за столом, что Везр ножом разрезает веревку на одной посылке и развертывает ее.

– Это мне всегда напоминает ярмарочные конвертики со счастьем, – засмеялся он, – что в ней будет? Золото, гроши, вата или мышь? – Потом он запустил руку в посылку и захрустел целлофаном. – Рубашка, – вскричал он, и его голос гудел, как снежная лавина, – белая, шелковая рубашка. – В самом деле, это были три белые шелковые рубашки.

– Они, конечно, не для зека, – взвизгнула Набуле и запрыгала, – зеки белых шелковых рубах не носят.

– Ты права, – кивнул Везр, – зеки носят полосатые майки. Это чтоб подмазать какого охранника, ясно. Но они маловаты, – он поглядел на воротник, – они не про нас. Да и какому-нибудь богатому студентику не подошли бы, тем более ей… – он кивнул головой в сторону плиты, – мужские рубашки она же не носит – небось не ряженая. Оставим их в целлофане, потом загоним, давай заверни… – сказал он чужому человеку – черному псу и взял другую посылку. Но прежде чем перерезать веревку, посмотрел на адрес. – Адрес сперва тут был другой, – сказал он. – Б. Клаудингер, Боровицин, Цветочная улица. Кто-то зачеркнул его и написал новый, наш. Тот, кто посылает ей это, даже не знает, что дама сменила местожительство. – И он перерезал веревку, Набуле прыснула со смеху, улыбнулся теперь и чужой человек – черный пес и стрельнул глазами в сторону плиты.

В посылке были старая кепка, старые маленькие башмаки, кушак от штанов, книжка в синей школьной обертке. И потом какой-то конверт.

– Это от ребенка, – взвизгнула Набуле, увидев почерк на конверте, – прочти, что он пишет этой Клаудингерихе.

И Везр разорвал конверт и прочел:

– «Дорогая тетечка, я чувствую себя хорошо и посылаю тебе вещи, которые мне уже не нужны. Булку я получил, дал Индре, он получил посылку от отчима и дал мне. Жвачки я тоже получил, они были в чулке. Я приеду на государственный праздник и потом на Рождество, потому что в другое время нам запрещено. Мы встаем в шесть, а в десять уже должны спать. Ходим сгружать уголь. Ноги в колодки мне еще не забивали, а Индре – да. Грозился, что когда-нибудь убьет того, кто ему это сделал. Он уже много раз получал розгой по ладони, а я только два раза, но тоже убил бы того. В воскресенье дают нам на завтрак чай. Пошли мне карманный нож, а также пистоны для пистолета, и еще кусок гребня. Больше не знаю, что еще писать, и поэтому кончаю. Напиши мне поскорее. С приветом, Али».

– Вот бедняга, – прыснула Набуле и схватилась за красную застежку на пальто, – ведь он пишет из исправительного дома.

– Из исправительного – тетечке, – кивнул Везр, – и даже не знает, что тетечка тоже в кутузке. Пистоны, дорогуша, для пистолета она тебе уже не пошлет. Взгляни-ка… – крикнул он матери у плиты, – взгляни-ка на это барахло, может, тебе что и пригодится. Кепка, кушак, башмаки, это не про тебя, кушак и кепку ты не носишь, не ряженая небось. Если эта книжка… – Везр открыл книжку и полистал ее. – Это хрестоматия для спецшкол, – сказал он сухо, и его светлые холодные глаза в эту минуту были, как камень, – тут стихотворение о нашем председателе Альбине Раппельшлунде. А вот тут что-то еще об этой старой бессмертной курве… Хочешь чего-нибудь из этого?

Госпожа Моосгабр у плиты ничего не могла взять в толк. Только пялила глаза и с трудом переводила дыхание.

– Ну так хочешь чего-нибудь из этого барахла или нет?! – вскричал Везр, и его голос загремел, как низвергающаяся с гор лавина.

– Но ведь это Клаудингер, – наконец у госпожи Моосгабр хватило сил произнести слово, – Клаудингер, у которой живет Лайбах. Или это та Клаудингер, которая возглавляла шайку расхитителей посылок на почте в метро, на станции «Кладбище».

И Везр и Набуле разразились смехом. И черный пес улыбнулся.

– Мадам, – проговорил он наконец, и его голос был нежный, мягкий, как бархат. – Ну может ли это быть Клаудингер, у которой живет Лайбах? У той же нет племянника в исправительном доме, у нее вообще нет племянника. И живет она не в Боровицине, это в другом конце города, а здесь, в Блауэнтале. И потом все же, – черный пес мягко улыбнулся, – лайбаховскую Клаудингер не забрали. Она на свободе, и у нее проживает муж Набуле. И может ли это быть Клаудингер, которая возглавляла шайку в метро? Ей семьдесят, и у нее тоже нет племянника тринадцати лет. Вы что же, мадам, думаете, что существуют только две особы с таким именем?

– Заверни, – сказал Везр и бросил письмо в посылку. – Эту заверни. Откроем вот эту. – И он протянул руку к маленькому белоснежному свертку.

Госпожа Моосгабр уже совсем привалилась к плите, к тому ее краю, который был холодным, хотя печь топилась. Она опять пялила глаза и с трудом переводила дыхание. Она видела, как Везр открыл третью посылку, и в его большой руке что-то блеснуло.

– Бог мой, – прыснула Набуле и вырвала что-то из его ладони. – Бальные бусы. А ювелир, – она схватила визитную карточку, – из торгового дома «Подсолнечник». А это что, ну-ка подержи… – И Набуле вытащила из посылки красивый бело-золотой платок.

– Не про тебя, ты ж понимаешь, – Везр посмотрел на сестру и забрал у нее платок, – это для пожилой, так что для нее. И это тоже не предназначено для зека, – засмеялся он, разглядывая украшение и платок. – Зеки носят майки и куртки, а не бусы и бело-золотые платки. Это тоже послали зеку для подкупа, для жены какого-нибудь охранника. Смотри сюда, – крикнул он в сторону плиты.

Госпожа Моосгабр у плиты все еще пялила глаза, с трудом переводила дыхание, а теперь у нее и голова закружилась. Она смотрела на переливчатые бусы и бело-золотой платок, у нее кружилась голова, и вдруг захотелось пить.

– Ну поди, посмотри, – крикнул Везр снова и поглядел на Набуле и на чужого человека – черного пса, – оцени по достоинству. Это шелк, а бусы – бижутерия.

Госпожа Моосгабр, не сводя глаз с бус и платка, сделала несколько шагов к столу. У нее кружилась голова, ее мучила жажда. Набуле зажала ладонью придурковатые мордастые губы, чужой человек – черный пес тихо метнул глазом на госпожу Моосгабр, а Везр сунул руку в карман и закурил сигарету.

– Ну скажи, хочешь или нет? – спросил он и выпустил дым. – Но сперва скажи, что это и какова ему цена.

Госпожа Моосгабр сделала еще шаг-другой к столу, голова у нее кружилась, она с трудом переводила дыхание, ее мучила жажда. Она дотронулась до бус и платка, потом еще раз поглядела на Везра, Набуле и черного пса.

– Так скажи, черт возьми, что это, – вскричал Везр голосом, который гудел, как низвергающаяся с гор лавина, и стряхнул сигарету, – мы у глухонемых, что ли?

В эту минуту часы у печи отбили половину второго, и госпожа Моосгабр немного пришла в себя.

– Атлас вышитый, – выдавила она из себя.

– И дорогой? – спросил Везр и снова посмотрел на Набуле. – Грош стоит?

– Больше, – кивнула госпожа Моосгабр и снова дотронулась до бус и платка.

– Ну, а ты это хочешь?! – вскричал Везр и вперил в госпожу Моосгабр свои холодные светлые глаза.

Госпожа Моосгабр неуверенно посмотрела на Везра, Набуле и черного пса, так и метавшего на нее взгляды, а потом вдруг ее глаза уставились на угол буфета и на ручку матового кухонного окна…

Но в эту минуту Набуле прыснула со смеха, а Везр сказал:

– Ладно. Ты молчишь, как рыба, и, значит, ты права. Это не надевают ни на кладбище, ни в Охрану. Это надевают разве что в отель «Риц», а туда ты не ходишь. Для тебя куда лучше юркнуть к привратнице и там спрятаться. Для тебя куда лучше выстирать флаг и сходить в парк. И потому, значит, – он засмеялся грубо, холодно, точно с гор низвергалась снежная лавина, – ни шиша ты не получишь.

Госпожа Моосгабр отошла на шаг к плите, в глазах мелькнули матовое окно, угол буфета, диван, а потом она всмотрелась в мышеловки, которые лежали на нем. В эту минуту она как бы совсем очнулась.

– Куда лучше юркнуть к привратнице и там спрятаться! – вскричала она. – Куда лучше выстирать флаг и сходить в парк! Уехали, бросили меня, посмеялись надо мной. В той записке так и было написано. А где вы это взяли? – крикнула она и указала рукой на посылки. – Где вы эти посылки взяли? Вы их украли.

Они поглядели на нее непонимающе, вопросительно. Везр своими холодными светлыми глазами, человек – черный пес метнул на нее темный взгляд, а Набуле засмеялась. Завизжала.

– Да, украли, – закричала госпожа Моосгабр и еще ближе подошла к плите, – украли так же, как деньги и вещи в прошлый раз. Деньги и вещи, которые вы здесь делили. Только посылки вы украли на почте.

– Госпожа, – сказал теперь чужой человек – черный пес, и его голос был нежный, мягкий, как бархат, – на какой почте? Все это ваши выдумки. И еще говорите с такой уверенностью, будто вы из полиции. Или, может, вы на картах гадаете?

– На картах я не гадаю, – вскричала госпожа Моосгабр, – но это краденое. На почте в метро на станции «Кладбище».

– В метро на станции «Кладбище», – сказал Везр и стряхнул пепел.

– Да, в метро, – вскричала госпожа Моосгабр, она стояла уже у плиты, – на почте в метро, а вы перекупщики. Но полиция напала на ваш след. Гиену взяли, вы сами знаете, а теперь и вас возьмут. И арестуют еще и других, я все знаю.

– Подумайте только, – сказал Везр, глядя на Набуле и черного пса, который снова молчал и лишь мягко смотрел на госпожу Моосгабр, – а как ты узнала об этом? Откуда узнала, что это из метро со станции «Кладбище», и кто такая гиена? Насколько мне известно, это зверь в зоопарке. В зоо сидит в клетке, как лев. Кто это, ты можешь поделиться с нами?

– Госпожа, – улыбнулся снова чужой человек – черный пес ласково, мягко, и его вислые углы губ поднялись вверх, – что это за гиена, и кто такие другие, и почему из метро со станции «Кладбище»? Там почта, откуда люди отправляют посылки по разным адресам. Но неужели вы не видите, что все посылки отправлены по одному и тому же адресу? Неужели вы не видите, что на всех посылках один и тот же адрес – государственная тюрьма? Самая большая тюрьма в нашей стране?

Госпожа Моосгабр у плиты на мгновение потеряла дар речи и неуверенно посмотрела на стол.

– Значит, из тюрьмы, – сказала она, – но они все равно с почты. И вы очень скоро сядете в тюрьму, так и знайте. И ты первый, – сказала она Везру, – ты еще и прийти из нее не успел, как снова засядешь.

– Видишь, что она желает тебе, – прыснула Набуле и толкнула брата.

– Мадам, – снова нежно отозвался чужой человек – черный пес, – вы все время говорите какие-то странные вещи. Еще в прошлый раз я вам сказал, что вы не знаете, кто такой Везр и что он делает. Вы все время утверждаете, что он был в тюрьме, а теперь и вовсе каркаете, что он туда вернется, – тихо улыбнулся он, глядя на госпожу Моосгабр, – но при этом даже не знаете, кто такой Везр. Знали бы вы, кто такой Везр, – тихо улыбнулся он, глядя на госпожу Моосгабр, – вы гордились бы им. А что касается посылок, вижу, что вы способны пойти в полицию и донести об этом, не правда ли? На меня вы также бы донесли? – Человек – черный пес улыбнулся, и его вислые уголки губ блаженно поднялись. – Но вы же меня даже не знаете.

– Она бы всех нас заложила, если б могла, – крикнула Набуле и затряслась, – всех. Но она, – кричала Набуле, схватившись за красную застежку на пальто, – прежде она еще хорошо подумает! – А потом сразу же засмеялась придурковатым мордастым смехом и завизжала: – Она знает, как бы ей досталось за это, она знает, что от этого не было бы ей проку!

– Не ори, – Везр вдруг погасил сигарету об стол, – нет времени, у нас еще газеты и колодец. Вот смотри, – сказал он и уставил свои холодные светлые глаза на мать, – значит, так: ты этих вещей не коснешься и хорошенько спрячешь. Спрячешь все под диван, на котором у тебя мышеловки, а я потом за этим приду.

– Мы тут, мадам, – улыбнулся чужой человек – черный пес, – хорошенько спрячем вещи под диван, только чтоб они не отсырели и чтоб их мыши не сгрызли. Обложите их вашими мышеловками, – улыбнулся он и указал на диван, – у вас их навалом. А Везр за вещами придет.

– О Боже, – крикнула госпожа Моосгабр и снова подошла от печи к столу, – ничего я не спрячу! Это краденое, а вы даете мне прятать. Теперь я знаю, что вы перекупщики, нечего мне все это сюда таскать.

– Ах, скажите пожалуйста, – улыбнулся Везр и встал, – нечего мне все это таскать. Будто это уже и не наш дом. Да она нас просто гонит из дому. Но это, верно, потому, что еще ничего не знает об этой кипе газет… – и он указал на пачку газет, обвязанную толстой веревкой, – потому что еще ничего не знает о колодце. Я уже начинаю сомневаться, – загоготал он, и его голос теперь снова загудел, как низвергающаяся с гор лавина, – я начинаю сомневаться, стоит ли эти газеты ей здесь оставлять, если она нас гонит из дому. Стоит ли ей вообще говорить о колодце.

– Я бы насчет колодца помалкивала в тряпочку, – сказала Набуле и схватилась за красную застежку на пальто, – еще разбрешет этой своей свиристелке, и шиш из этого выйдет. Ни к чему ей.

– Мадам, – отозвался опять чужой человек – черный пес, – вы здесь строите всякие козни, лишь бы только не сохранить посылки, утверждаете, что они краденые и что мы перекупщики, а при этом Везр хочет вам сказать о колодце и оставить вам эту кипу газет. Да, хороша благодарность, – сказал он мягко, нежно, – хороша благодарность за его старания. Послушайте, мадам, скажите нам сперва вот что. А ну как это еще не все посылки? А ну как будут еще и другие? А ну как это только начало, – он тихо улыбнулся, глядя на госпожу Моосгабр, – вы же сами говорите, что могут прийти еще и другие посылки с почты на станции «Кладбище», вы же говорите, что в них может быть золото и серебро. А золото и серебро, – тихо улыбнулся он, глядя на госпожу Моосгабр, – вам все-таки придется спрятать, чтобы никто не нашел, и молчать. Если вы и об этом скажете, – он тихо улыбнулся, – вы нас с головой выдадите, а знаете, чем это для вас может кончиться?

Везр зажег новую сигарету, взял посылки и сунул их под диван. Чужой человек – черный пес встал со стула и помог ему. Набуле тоже встала, посмотрела на мышеловки на диване и засмеялась.

– Ну что ж, – сказал Везр, – все уложено, точно в камере хранения аэропорта. В сухом и теплом месте. – А потом он стряхнул пепел, подошел к матери и сказал: – Так, а теперь кое-что тебе расскажу. Чтоб ты знала: тебе тоже немало достанется, хоть ты и не заслужила этого. Итак, газеты. Вот эта пачка газет, – он повернулся к столу и схватил пачку за веревку, – тебе для заработка, причем сразу в руки. Дневной выпуск «Расцвета». Сейчас около двух… – он посмотрел на часы у печи, – самое время выйти с газетами и продать. Тут двести штук, за сто проданных получишь двадцать геллеров, двести штук продашь за четверть часа. Дневной выпуск люди друг у друга из рук вырывают, потому что в нем есть то, о чем вечером и утром не пишут. А как все продашь, возьмешь вырученные деньги и с этой карточкой… – Везр сунул руку в серое пальто и вынул карточку с адресом и телефонным номером «Расцвета», – с этой карточкой пойдешь в редакцию, отдашь им вырученные деньги, и они заплатят тебе сорок геллеров. Сорок геллеров на руки всего за четверть часа, это тебе не два гроша в месяц за твои могилы. Сделаешь бизнес, какой мало кому подворачивается. А еще дам совет, куда тебе с газетами встать и что выкрикивать, чтобы за четверть часа все они разошлись. Чтобы у тебя из рук их вырывали. Пойдешь на перекресток к «Подсолнечнику» на угол близ киосков, откуда тянется проспект на площадь нашего председателя Альбина Раппельшлунда, на этом проспекте и редакция. А выкрикивать будешь какой-нибудь заголовок с первой страницы… – Везр указал на первый экземпляр газеты, что лежал сверху, – читать ты умеешь или как? Выкрикивай хотя бы этот заголовок о старой бессмертной курве. И не забудь карточку. – Он бросил карточку «Расцвета» на стол к посылке.