Глава 17

В субботу утром, почти сразу же после открытия, в лавку бесшумно вошла Флора. Сообщила, что едет в больницу за Джеком и заскочила всего на минутку, поблагодарить меня за помощь с Говардом и Окни Свейлом.

— О чем вы, какие благодарности! Я замечательно провел время.

— И все равно, Тони, дорогой, я хочу, чтоб вы приняли от меня на память этот маленький сувенир. — Она положила на прилавок небольшой сверток в нарядной оберточной бумаге. И, не успел я возразить, добавила: — И не смейте спорить, Тони, дорогой! Это вам. Так, сущий пустячок. Наверное, нечто похожее у вас уже имеется, но теперь, когда Джек будет дома, я совсем закручусь и забуду. Вот поэтому я и подумала, что лучше завезти сегодня.

Она материнским жестом похлопала меня по руке, я наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Негодница вы эдакая, — сказал я. — Но все равно огромное спасибо.

— Вот так-то лучше. А где же перевязь?

— Дома. Просто забыл надеть утром.

— Только смотрите, не переутомляйтесь, ладно, дорогой? Теперь снова будем заказывать у вас много выпивки. — Порывшись в сумочке, она достала листок бумаги. — Как только Джек вернется домой, снова целыми толпами начнут приходить владельцы, а некоторые из них пьют, как лошади… смешно, правда? Хотя мне, конечно, не следовало бы этого говорить. А Джек считает, что расходы на выпивку надо приписывать к их счетам, ну, скажем, как бы на лекарство лошадям, и разве можно винить его в этом, правда, дорогой?

— Э-э… нет.

Она оставила список на прилавке рядом с подарком и, заявив, что у нее еще тысяча разных дел, столь же бесшумно удалилась.

Я с любопытством развернул пакетик и тут же сообразил, что подарок хоть и мал по размерам, но на цене это никак не отражается. Под нарядной оберточной бумагой оказался футляр от известного в Ридинге ювелира, а в футляре, в гнездышке из красного бархата, лежал серебряный перочинный ножик.

Не того сорта, при виде которого радостно замирает сердце любого бойскаута. И не из того разряда, что снабжены тринадцатью лезвиями и еще специальным крючочком — вытаскивать мелкие камушки, застрявшие в лошадином копыте. Такой был у меня в детстве и составлял предмет моей гордости, а также неиссякаемой зависти со стороны соседских мальчишек. Нет, это был узенький, элегантно сработанный инструмент с острым стальным лезвием с одной стороны и вторым — с другой, который на поверку оказался отверткой. Мне нравились и внешний вид, и ощущение приятной тяжести на ладони, и хотя у меня действительно уже имелся перочинный нож, он был уже очень старым и туповатым. Я достал старый из кармана и заменил его новым. И все утро с теплотой вспоминал о Флоре.

Второй приятный сюрприз преподнес Риджер. Позвонил и сообщил, что в течение ближайших нескольких дней объездов баров не будет, поскольку ему дали другое срочное задание, но со среды мы возобновляем наши похождения, и он заедет за мной ровно в 10.15 утра.

Наверное, я должен был бы рассказать ему о миссис Алексис и таинственном Верноне с телефонным номером, но делать этого я не стал. Все же странно, что я сохраняю верность Джерарду, а не полиции. Видимо, заразился от него убеждением, что интересы выкладывающего денежки клиента должны быть на первом месте, а уж справедливость и правосудие — все это вторично.

Однако же я полушутя осведомился у Риджера, кому следует сообщить, если я вдруг наткнусь на подозрительное виски в его отсутствие, и он, как следует обдумав это, на полном серьезе ответил, что, наверное, лучше всего сообщить главному инспектору Уильсону, поскольку его, Риджера, вместе со многими другими полицейскими из участка срочно отправляют куда-то на север, разбираться с какими-то скандальными пикетчиками, и что ему неизвестно, кто будет на дежурстве в его отсутствие.

— А как мне связаться с инспектором Уильсо-ном? — спросил я.

Он попросил подождать минутку, затем снова взял трубку и сообщил номер отдела, где сидят люди, занимающиеся расследованием убийства Зара-ка. Звонить можно когда угодно, ночью, днем, в любой час. Линия горячей связи.

— И виски из «Серебряного танца луны» тоже попадает под эту категорию?

— Конечно, — ответил он. — Все, что связано с этим делом.

— О'кей, сержант. Тогда увидимся в среду, да? Он ответил, что надеется на это, и мы распрощались.

Обрадованный тем, что хоть на время избавлен от необходимости глотать виски, я снова занялся своими прямыми обязанностями. Покупатели шли косяком, миссис Пейлисси хлопотала и расточала улыбки, Брайан таскал коробки к машинам, и я уже начал было подумывать, что в кои-то веки день пройдет нормально, как вдруг в одиннадцать позвонила Тина Макгрегор.

— Джерард отправился к себе в офис, — сказала она. — Лично я далеко не в восторге, что ему приходится работать по субботам, тем более что он еще толком не оправился… после того случая, в воскресенье. Но спорить с ним — все равно что спорить с бульдогом… Короче, он попросил меня позвонить вам и передать, что они установили владельца этого телефона, который вы ему дали, но он не кажется ему перспективным. Телефон принадлежит крупным поставщикам продуктов на ипподроме в Мар-тино-парк. Он сказал, что, может, вы попробуете подъехать туда и выяснить, работает ли у них э-э… Верной, кажется, так, да?.. И еще сказал, что, если вы вдруг увидите этого Вернона, решайте сами, стоит спрашивать у него, откуда он берет вино и виски, или нет. Вам все понятно?

— О да, — ответил я. — Как его плечо?

— Не желает говорить на эту тему, но я знаю, что ему колят антибиотики.

— Что, рана инфицировалась? — встревожился я.

— Он не говорит… Хотелось бы, чтоб он немного умерил прыть.

Ни злобы, ни тревоги в голосе, но Тина принадлежала к тому разряду людей, реакцию которых по голосу определить невозможно. Я заметил робко:

— Мне очень жаль… — А она ответила:

— Не стоит беспокоиться, — все тем же спокойным ровным тоном, а затем добавила, что Джерард будет ждать моего звонка вечером и что я обязательно должен сообщить ему о результатах поездки в Мартино-парк.

Странно, подумал я, опустив трубку на рычаг. Во вторник почти весь день проторчал в этом Мартино-парк на скачках, но мне и в голову не приходило, что среди поставщиков продуктов, столь ненавистных Окни Свейлу, может оказаться некий Верной. Жизнь, как справедливо заметил Джерард, полна неожиданностей.

Миссис Пейлисси, уже психологически готовая к моей отлучке с Риджером, восприняла известие о намерении заменить ее поездкой в Мартино-парк в обычно присущей ей манере.

— Хорошо, мистер Бич, конечно! Никаких проблем.

Мелочность, злоба, сведение счетов — миссис Пейлисси всегда была выше этого. Неутомимый и скромный вершитель добрых дел, вот кем она являлась, Господь да вознаградит ее за это. Я сказал, что компенсирую ее усилия и затраты времени позже, на что она рассеянно пробормотала: «Да, да», словно это не имело для нее никакого значения.

Я сел в машину и отправился в Мартино-парк, размышляя по дороге, найду ли кого-либо вообще. Ведь никаких скачек сегодня не предвиделось, а стало быть, и людей там нет. Никогда прежде не доводилось мне бывать на ипподроме в свободный от скачек день, и я вовсе не был уверен, что увижу там менеджеров, обслуживающий персонал, рабочих, поддерживающих беговые дорожки в порядке, мусорщиков, на худой конец. И уж наверняка офисы поставщиков будут закрыты. Так что можно смело заворачивать обратно.

По крайней мере, ворота на охраняемую стоянку оказались открыты. Но никаких охранников в поле зрения. Я проехал в них и через пустую площадку с выгоревшей на солнце травой и остановил «Ровер» возле короткого ряда машин, припаркованных возле входа в паддок. И здесь ворота тоже оказались открытыми и без присмотра — не то что в день скачек, когда в них вливался поток зрителей и стояли контролеры, проверяющие входные билетики и жетоны.

Все же мрачновато выглядит это сооружение без людей, подумал я. В отсутствие людских толп все Здания казались просто огромными. Царившие здесь в день скачек суета и столпотворение зрительно уменьшали объем, заполняли свободное пространство придавали ему уют и теплоту, уменьшали сооружения до приятных глазу пропорций. Я и не предполагал, что ипподром столь огромен, хотя неоднократно бывал здесь раньше.

Возле зала для взвешивания тоже никого не видно, хотя двери были открыты. Я заглянул в эту святая святых, куда обычно запрещен доступ простым зрителям, с любопытством обозрел весы и плоские свинцовые болванки, которые подкладыва-ют под седла. Затем заглянул в раздевалку для жокеев и увидел там ряды пустых вешалок, пустые скамьи, пустые подставки для седел — все пусто и чисто, шаги отдаются эхом, ни единого намека, ни признака жизни. Скачки кончились и умчали с собой все, кроме пыли.

Наверняка Джерард счел бы этот мой обход напрасной тратой времени. Но ведь такого случая больше не представится. Я долго разглядывал комнату, на двери которой висела табличка с надписью: «Распорядители». Там стояли лишь стол, шесть невзрачных стульев, а на стене висели столь же невзрачные копии с каких-то полотен. Ни записей, ни книг учета — ничего.

Вернувшись на свежий воздух и к первоначальной цели визита, я подошел к двери с табличкой «Управляющий», которая была слегка приоткрыта, решительно толкнул ее и, о чудо, обнаружил в комнате человека. Он сидел за столом и писал. Приподнял лысоватую голову и пушистые брови и вежливо спросил:

— Чем могу помочь?

— Я ищу поставщиков, — ответил я.

— Тех, кто работает на доставке?

— Э-э… да.

— Тогда вам надо обойти трибуны сзади. Прямо перед собой увидите табло тотализатора. Свернете направо. Увидите рядом с табло вход в банкетный зал, но дверь, которая вам нужна, находится справа от него. Такая зеленая дверь, сразу бросается в глаза. Там еще рядом несколько пустых коробок от пива, если не убрали, как я просил.

— Спасибо.

Он кивнул и вернулся к своей писанине. Я же двинулся в указанном направлении и вскоре увидел зеленую дверь и пустые коробки от пива, о которых он говорил.

Я увидел также, что попал сюда как раз в момент доставки. У запертого входа в банкетный зал стоял большой темного цвета фургон, задние дверцы распахнуты настежь, двое рабочих в коричневых комбинезонах выгружают из него коробки с джином.

Сама же зеленая дверь тоже была распахнута настежь и подперта одной из пустых коробок. И я прошел в нее мимо двух работяг в комбинезонах, занятых тачкой с джином, который Окни наверняка бы не заказал себе в ложу.

Дверь, как вскоре выяснилось, вела в очень плохо освещенный коридор футов шести в ширину, который уходил куда-то вдаль и конца ему видно не было. И я понял, что он, должно быть, тянется вдоль трибун и является некой внутренней связующей артерией всего спортивного сооружения, где протекает некая неведомая посторонним внутренняя жизнь.

Работяги провезли свою тачку мимо трех закрытых зеленых дверей с надписями: «Кладовая А», «Кладовая Б» и «Кладовая В», а также мимо открытой кладовой «Г», где я мельком успел заметить с полдюжины глубоких противней, типа тех, что используются в пекарнях.

Еще несколько шагов — и тачка с джином резко свернула влево, и я свернул следом за ней. И оказался уже в более просторном коридоре, ведущем к открытой тяжелой двери. За дверью виднелся свет и мелькали люди, и я направился туда, размышляя над тем, является ли Верной фамилией или именем и есть ли хотя бы малейший шанс застать его на рабочем месте в субботу.

За тяжелой дверью оказалась просторная кладовая, заставленная пирамидами из ящиков и коробок в человеческий рост — в отличие от тех, что валялись снаружи, эти были полными. Слева, за перегородкой из дерева высотой до пояса и стеклом до потолка, размещалось нечто вроде офиса. Письменный стол, картотека, календарь на стене, бумаги. Справа еще одна дверь вела в еще более просторную кладовую, эдакий мини-склад, где чуть ли не до потолка высились коробки и ящики со спиртным. Только тут я сообразил, что в Мартино-парк, очевидно, готовятся к проведению ежегодного осеннего карнавала, который обычно устраивают в конце ноября, этим и объяснялись столь солидные запасы. Как-то один торговец рассказывал мне, что на карнавале в Челтенхеме в марте публика умудрилась прогулять целых три дня и что не считая пива, которого было выпито море разливанное, умудрилась расправиться с шестью тысячами бутылок шампанского, девятью тысячами бутылок разных других вин и четырьмя тысячами бутылок крепких алкогольных напитков. Судя по всему, в Мартино-парк вознамерились побить этот рекорд минимум вдвое.

Джин на тачке въехал во вторую кладовую, где присоединился к огромной горе громоздившихся там коробок, я снова послушно последовал за ним. Крупный мужчина с пластиковой дощечкой для записей пересчитывал коробки, другой, с черным фломастером, делал пометки на каждой из разгружаемых коробок.

Никто не обратил на меня никакого внимания. Я стоял перед этими людьми, точно невидимка, затем наконец до меня дошло, что каждая из групп причисляет меня к противоположной. Работяги вкатили тачку в узкий проход и, оставив там, взяли другую из длинного ряда и покатили к выходу. Мужчина с фломастером продолжал ворочать коробки, делая на каждой пометку, а мужчина с пластиковой доской, шевеля губами, считал и записывал.

Я решил набраться терпения и подождать, пока они не закончат, чтоб не сбивать со счета. Теперь же, вспоминая об этом, думаю, что подобного рода нерешительность, вполне возможно, спасла мне жизнь.

Неожиданно в офисе пронзительно зазвонил телефон.

— Иди, подойди, Мервин, — сказал мужчина с дощечкой, и его напарник с фломастером повиновался и уже было шагнул к перегородке, но тут первый, тот, что покрупней, нахмурился, точно вспомнив что-то, взглянул на часы и сказал: — Эй, нет, погоди, Мервин, я сам подойду! А ты иди и убери эти коробки от пива. Отнеси их в кладовую «Г». И обожди снаружи, пока я не скажу. И тем ребятам-грузчикам скажи, чтоб тоже подождали, пока я не закончу разговаривать, лады? — Он мельком взглянул на меня и добавил: — Кстати, это и тебя тоже касается. Так что валяй, скажи им!

И он зашагал по направлению к стеклянной кле-тушке, где трезвонил телефон, оставив меня словно приросшим к полу, и вскоре я услышал его голос и увидел через стеклянную перегородку часть спины.

— Да, слушаю… Да, да… Так, дальше…

Не успел я сообразить, что теперь делать, уйти или остаться подслушивать, как из коридора донесся чей-то другой голос и послышались звуки шагов.

— Эй, Вернон! Ты здесь, что ли?

Он быстро вошел в дверь и тут же повернул влево, к офису, но я узнал его, хоть и видел всего секунду.

Пол Янг.

— Вернон!

— Да… Послушай, погоди минутку… я сейчас. — Верной, прикрыв ладонью телефонную трубку, начал разворачиваться лицом к пришельцу. И пока ни один из них не смотрел в мою сторону, я постарался убраться с глаз долой.

Пол Янг!..

Мысли путались в голове, тело стало неповоротливым и тяжелым, точно из свинца.

Чтобы выбраться на волю, мне придется пройти мимо застекленной перегородки, и тогда Пол Янг наверняка заметит меня. Может, тогда, в «Серебряном танце луны», он и не обратил на меня особого внимания, но с тех пор наверняка не раз поминал недобрым словом. Помощник помощника мог объяснить ему, кто я такой, это он, Пол Янг, послал грабителей со списком ко мне в лавку. А потому, очевидно, он должен знать, чем закончилось это мероприятие. Ему также, наверное, известно, что главной цели своей оно не достигло. И я был уверен, что, увидя, он тут же узнает меня, и при одной мысли об этом все мое существо оцепенело от страха.

Правда, в данный конкретный момент ни Пол Янг, ни Вернон вроде бы не двигались, однако я, подстегиваемый атавистическим, глубоко запрятанным инстинктом загнанной в угол добычи, принялся искать в этом ярко освещенном помещении укромное темное местечко, где можно было бы спрятаться.

Но никаких уютных закоулков или щелок видно не было, одни сплошные блоки и колонны из ящиков и коробок с выпивкой. Между некоторыми из них виднелись узенькие проходы, куда можно было бы протиснуться… и где любой проходящий мимо человек мог легко меня обнаружить. Туда, в дальний конец, в панике подумал я. Может, туда они не сунутся…

Но ведь туда надо еще добраться. А в любую, любую секунду они… Нет, слишком далеко. Думай же, черт возьми, думай… только побыстрей!..

И я полез наверх.

Я забрался на самую высокую и большую гору коробок, в которых оказалось дешевое немарочное шампанское. Оказавшись на ее вершине, распластался на животе у стенки. В восемнадцати дюймах над моей головой начинался потолок. Кругом — сплошные нагромождения коробок, они прикрывали меня спереди и сзади. Я не видел ничего, кроме коробок. Ни пола, ни людей. Сердце подпрыгивало в груди, точно резиновый мячик, и мне хотелось, воспользовавшись примером страуса, закрыть глаза и думать, что если я ничего не вижу, то и меня не увидит никто.

Нет, в устных условиях нашего контракта с Джерардом не было сказано, что я должен так близко подбираться к Полу Янгу.

Черт возьми, просто насмешка какая-то!

Стоит им обнаружить меня на этом Эвересте из шампанского, и начнется работа для крокодилов. Интересно, постоянно ли он возит гипс в своем черном «Роллсе»?..

Почему, почему только я не побежал?.. Если б побежал, может, они меня и не поймали бы. Просто надо было рвануть как следует, по-спринтерски. Да, так было бы куда лучше… Ведь там, на улице, кругом люди. Среди них я бы был в безопасности. А теперь вот торчу здесь, точно на необитаемом острове, и подо мной — жидкий пенистый фонтан, упакованный в бутылки, и никогда в жизни я еще не испытывал такого страха.

Они вышли из офиса. Шаги в проходе… Я стиснул зубы и весь вспотел.

Если они ищут меня… если знают или догадываются, что я здесь, обязательно найдут…

— Я недоволен. Хочу взглянуть сам.

Голос Пола Янга — грубый, резкий, полный агрессивной уверенности. Прозвучал совсем рядом, точно он обращался ко мне. Я пытался унять охватившую меня дрожь… ведь этот картон так ужасно шуршит, старался не дышать.

— Но я же говорил тебе, — произнес его собеседник.

— Плевать мне, что ты говорил! Ты жутко хитрая и подлая скотина, вот кто ты есть, Вернон! И лжешь как сивый мерин! Я уже дважды предупреждал тебя, смотри! И учти, я тебе ни на грош не верю. По моим подсчетам, у тебя должно было остаться здесь двадцать четыре коробки виски, я сам записывал, вот на этом листке, сколько бутылок какого из наименований. И говорю тебе, Верной, лучше покажи мне их все, иначе дела твои плохи… Если узнаю, что ты по собственной инициативе толкнул хотя бы одну бутылку и прикарманил деньги, считай, что ты уволен!

Верной мрачно заметил:

— Этот твой список давным-давно устарел. Я успел толкнуть куда больше, в том винном баре, в Оксфорде.

— Сколько наименований? — резко спросил Пол Янг.

— Два.

— Смотри, я проверю. Может, покажешь счета?

— Слишком уж хлопотно их стало сбывать! — огрызнулся Вернон. — Не больше двух наименований в одну точку!.. Да ни единая на свете душа не распознает, что это одно и то же. Сколько жалоб у нас было, а ну-ка скажи? Твой братец продает сразу по шесть вот уже сколько лет, и никто еще пока что не жаловался, что товар не соответствует этикетке.

Снова жесткий и четкий голос Пола Янга:

— Должно быть, кто-то все же пожаловался. Иначе бы зачем стал шастать повсюду этот виноторговец? Пробовать, шпионить, доносить полиции? Не желаю больше рисковать. Никаких шести наименований, никуда! Хочешь остаться в деле, Верной, делай то, что тебе говорят. И не забывай, в случае чего вылетишь как миленький! Ладно, давай теперь проверим, что у нас имеется. И не вздумай пудрить мне мозги, Вернон. Лучше не надо.

— Все там, в дальнем конце, — сказал Вернон, и голоса начали замирать вдали по мере того, как они от меня удалялись.

«В дальнем конце»!.. А я бы непременно побежал прятаться туда, если б у меня было время. О Господи, ты Боже мой!..

А вдруг они заметят мои ноги? А что, если я попробую бежать, а они услышат шум и тут же насторожатся? Ладно, подумал я, в худшем случае буду обороняться. Швырять в них бутылками с шампанским. Бутылки с шампанским могут быть орудием убойной силы — ведь взрываются они, как гранаты, разбрызгивая пену, рассыпая осколки стекла. Поистине смертоносное оружие; люди начинают забывать об этом теперь, когда чуть ли не ежедневно видят на экранах телевизоров, как актеры без всяких для себя вредных последствий пробивают телом витрины и окна. Но стекла в фильмах делают из сахара, чтоб осколки не поранили каскадера, а маленькие дети иногда погибают от выброшенной в окно бутылки с шипучкой… и если придет момент, я буду отбиваться шампанским.

В течение нескольких минут они находились в дальнем конце склада, оттуда приглушенно доносились их голоса. Затем вернулись, и из разговора я понял, что отношения между ними не улучшились.

— У тебя было все виски из «Серебряного танца»! — злобно выговаривал Пол Янг Вернону. — Я сам его привез, знаю. Куда ты его дел, а?

Верной не ответил.

— Каждую коробку самолично пометил красным кружком, а потом мы с Зараком его погрузили. Может, не заметил, а? Я уже тогда не доверял тебе, Верной! И правильно делал, что не доверял. Нет, кое-что ты для меня сделал, не спорю. Но ты не единственный на свете завскладом, который умеет шелестеть разными там бумажонками! Ты жадная, ненасытная тварь! А потому нет тебе больше веры! И кончай ломать комедию. По моим подсчетам, недостача составляет двадцать восемь коробок, и я не позволю обкрадывать себя! Ты и так отхватил жирный кусок, слишком даже жирный. Но хорошенького понемножку. С тобой у меня все. Завтра днем забираю остатки моего товара, загружаю один из фургонов, и прощай! Останешься здесь греметь ключами.

Надо сказать, эта тирада Пола Янга ничуть не устрашила Вернона. Он злобно огрызнулся:

— Попробуй порвать со мной! Тут же пожалеешь! Уж я о том позабочусь.

Настала короткая напряженная пауза, затем Пол Янг отчетливо и жестко отчеканил:

— Знаешь, кто последний говорил со мной в таком тоне? Зарак. Помнишь, чем он кончил?

Вернон не ответил. Я почувствовал, как волосы у меня встают дыбом, дыхание прервалось, по спине пробежал озноб.

Теперь я слишком много слышал и знал.

И если чуть раньше жизнь моя была под угрозой, то теперь угроза эта удвоилась. Я даже не столько самой смерти боялся, сколько самого способа… этого ужаса и кошмара. Этого леденящего душу прикосновения белых бинтов к носу и рту, сперва мягкого, затем все более плотного, удушающего, по мере того как они обматываются вокруг головы, затрудняя дыхание, вовсе не давая вздохнуть… О Боже, меня наверняка не минуют эти мучения, стоит только Полу Янгу узнать, что я слышал… Во всяком случае, именно этого опасался я, лежа на шаткой груде коробок и стараясь унять дрожь, чтобы не дай Бог они не заскрипели или, еще того хуже, не обрушились подо мной.