Глава 13

Что было потом

Время никогда не стоит на месте. Ни для Девон Лоча, ни для меня жизнь не кончилась на Большом национальном стипль-чезе 1956 года. Лошадь вскоре отправилась гулять по свежей траве, у нее начался летний отпуск, а ее жокей занялся, как обычно, собственными делами. И только через шесть месяцев они возобновили свое партнерство.

Надо сказать, что это событие не было встречено фанфарами. В конце октября в ничем не примечательный полдень середины недели проходили скачки на две с половиной мили. Самое неподходящее для соревнований время. И ничего не стоило любое поражение объяснить неудачно выбранным временем. Редкие зрители дружно забраковали без пятидесяти ярдов победителя Большого национального стипль-чеза, и ставки на Девон Лоча шли восемь к одному, то есть каждые восемь человек, игравших в тотализатор, поставили против Девон Лоча. И благородная владелица, что неудивительно, не приехала посмотреть, как проведет заезд ее лошадь.

Со старта Девон Лоч вышел на дистанцию почти последним. Это оскорбило и удивило его. Он даже фыркнул, потом, недовольно помахав головой, рванулся вперед. Меня охватило чувство, близкое к восторгу, потому что Девон Лоч ответил на важнейший вопрос: он сохранил боевой дух и хотел участвовать в скачках. И поняв это, я уже не считал важным, как мы закончим этот заезд.

Для Девон Лоча все выглядело гораздо проще. Его не заботило, что две с половиной мили — это спринтерская дистанция для такого стайера, как он, что он первый раз вышел на скаковую дорожку после летнего перерыва и еще не достиг полной формы, что от него никто не ждет победы и будет вполне достаточно, если он придет, допустим, восьмым из девятнадцати участников, среди которых есть и традиционные победители на этой дистанции. Девон Лоч знал только одно: ему предложено бежать дистанцию, значит, он должен ее выиграть. Примерно в миле от финиша он закусил мундштук, чем заявил мне, что не собирается бежать и прыгать просто так. Я безошибочно понял его намерение и позволил ему вступить в игру. Одного за другим мы обходили жокеев, недоверчиво смотревших на этот рывок, первыми вышли на финишную прямую и уверенно победили, выиграв верных два корпуса. Зрители встретили нас удивленными возгласами: «Боже милостивый!» и «Хорошо сработано!»

Мы с ним участвовали еще в трех скачках, в одной победили, в двух пришли вторыми. Последнее поражение было особенно обидным, потому что нас обошла лошадь из нашей же конюшни: Роуз Парк лидировала со старта до самого финиша и выиграла, имея в запасе два корпуса.

В январе я упал и залечивал травму, а Девон Лоч участвовал без меня а соревнованиях в Сендаун-Парке, очень красиво прошел дистанцию, но буквально у самого финиша споткнулся и рухнул на спину, а потом хромая поплелся в конюшню. Он снова растянул коленное сухожилие, и, с точки зрения скачек, безнадежно.

Когда его залатали и он стал пригоден для легкой жизни, королева-мать отдала Девон Лоча тренеру молодняка, чтобы он учил двухлеток прыгать. В 1963 году моему старому другу исполнилось семнадцать, и морозной зимой он умер. И хотя милосердная смерть, возможно, спасла его от болезней старости, но я с глубокой печалью узнал, что его больше нет. Вместе с ним для меня закончилась целая эра.

Другие лошади Ее величества завоевали много побед, возместивших поражение Девон Лоча в Большом национальном стипль-чезе, и три сезона подряд королева-мать возглавляла список владельцев лошадей-победителей.

Питер Кезелт так никогда и не выиграл в Большом национальном стипль-чезе в Эйнтри, хотя тренированные им лошади не раз побеждали в других соревнованиях. В мае 1974 года он умер.

Что касается меня, то падение помешало мне работать с Девон Лочем, и когда он завершил свою карьеру, ушел из мира скачек и я. Если бы Девон Лоч не повредил ногу и мог бы на следующий год участвовать в Большом национальном стипль-чезе, я бы еще раз испытал удачу. Но когда он сошел со сцены, я вдруг оказался перед мучительным выбором, который в конце концов ждет всех атлетов и спортсменов: уйти, прежде чем физический износ станет очевидным, или цепляться за свою карьеру, пока не рухнешь на глазах у всех.

Как и во многих других видах спорта, жокею тоже приходится завоевывать право на участие в соревнованиях. В каждой скачке надо доказывать, что стоишь своего гонорара, заслуживаешь доверия и хорошей лошади. Доказывать, что ты еще вполне искусный, сильный и решительный. Мало самому верить в себя, нужно вызывать доверие у тех, кто тебя нанимает. Некоторые владельцы не готовы признать, что у них не слишком резвая лошадь, им гораздо приятнее думать, что с другим жокеем она бы обязательно выиграла. И как бы ни надежно было положение жокея, стоит ему несколько раз проиграть, и публика тотчас же лишит его своей поддержки.

Хотя у меня и не отбирали хороших лошадей, но я тоже ясно услышал предупредительные сигналы. Владельцы, чьих лошадей тренировал Кезелт, самые лучшие и добрые в мире, не позволяли мне работать с опасными лошадьми, с зелеными новичками. Они не хотели, чтобы я падал. Они не хотели, чтобы я получал травмы. Они не хотели, чтобы я залечивал переломы и вывихи по их вине. Они больше не верили, что я неваляшка, которую нельзя сбить с ног.

Милые, симпатичные, хорошие владельцы. Они запечатлели на мне поцелуй смерти. Не может жокей отказываться от работы с неопытными новичками, ведь это завтрашние звезды. И по своей доброте владельцы не смогли бы и не захотели в будущем отнять у жокея лошадь, ставшую звездой, если он работал с ней, когда она была неумелым скакуном. Спасая от падений сегодня, они лишали меня надежды на завтра. Я понимал, что меня «берегут», и не сомневался в причине такого отношения.

По правде говоря, мне некого было упрекать в такой убийственной доброте, потому что я и сам прекрасно видел, что мое тело уже не способно, как бывало, быстро залечивать ушибы и переломы. В тридцать шесть лет я потерял силу утром забывать о вчерашней шишке или ссадине. После каждого серьезного падения меня колотило и кидало то в жар, то в холод — симптомы, незнакомые мне раньше. Когда-то в начале своей карьеры я с сожалением думал, что в сорок лет придется расстаться со всем, что мне нравится. Теперь я старался побороть нежелательные признаки возраста, но втайне меня грызла мысль, что своими успехами я обязан не себе, а лошадям, которые приходят к финишу первыми, не требуя от меня больших усилий. В последнее время я почти постоянно возглавлял список жокеев-победителей.

В конце декабря я выиграл напряженнейшую скачку с трудным финишем, ненамного обойдя соперника, и с искренним удовольствием выслушивал добрые слова в свой адрес. В следующие две недели еще две победы в стипль-чезах. В пятницу одиннадцатого января мне предстояло провести три заезда в Ньюмаркете, я провел два и упал.

У меня не было впечатления, что я сильно ушибся, хотя несколько лошадей пронеслись надо мной. Я встал и сел в «Лендровер», который довез меня до комнаты «Первой помощи». Там я сказал доктору, что к завтрашним соревнованиям буду совсем здоров. В машине по дороге домой начался озноб, и я почувствовал, что заболеваю всерьез. Дома мне стало совсем плохо, не раздеваясь, я лег в постель и провел ночь в непрерывных судорогах, казалось, что лошадь лягнула меня в живот. Доктора всех специальностей кинулись спасать меня, но только через три дня кто-то заметил, что у меня перелом запястья. После этого дела пошли намного лучше. Через восемь дней после падения я встал на ноги и надеялся, что через месяц начну, как обычно, работать. В тот же самый день Девон Лоч упал и растянул сухожилие.

Лорд Эбергэйвни, друг королевы-матери, много лет помогал мне добрыми советами в разных заботах, поэтому, когда он позвонил и попросил зайти к нему домой в его лондонскую квартиру, я не очень удивился.

Он дал мне убийственно простой совет: «Уходите, пока вы на вершине».

Понимаю, говорил он, еще никто так не поступал, ни у кого не хватало силы уйти вовремя. Вам откроются прекрасные перспективы, если вы решитесь на этот шаг. Если бы я собирался стать тренером, возражал я, может быть, это имело бы смысл. Но тренерская работа не для меня. А лорд Эбергэйвни настаивал: уходите со славой.

Совершенно подавленный, я обсудил этот совет с Мери, мы оба еще раз встретились с лордом Эбергэйвни. Его взгляд не изменился: пусть ваш уход будет сюрпризом, а не долгожданным освобождением от балласта. Умом и Мери, и я понимали справедливость его слов, но сердце не хотело примириться с неизбежным. Потребовалось две недели болезненных раздумий, чтобы принять решение, но еще много месяцев спустя чувство потери и потерянности не оставляло меня.

Но дела сложились удачно. Благодаря стараниям и хлопотам друзей я объявил о своем уходе в телевизионной спортивной программе, и, как и предвидел лорд Эбергэйвни, мне почти сразу предложили три работы.

Первая — быть официальным судьей. Тогда это было неслыханное положение для отставного профессионального жокея, и я воспринял предложение как величайший комплимент, но сказал, что предпочел бы быть стартером. Мне объяснили, что стартером я смогу быть только через несколько лет, дескать, пока я слишком свой парень для жокеев!

Вторая — быть радиокомментатором на скачках. Я принял это предложение и испытал себя на трех крупных соревнованиях. Оказалось, что очень трудно выучить по цветам на форме жокея, кому принадлежит каждая лошадь, если в заезде участвует их по меньшей мере двадцать. И раза два-три я ошибался.

Третье предложение сделала газета «Санди экспресс». Нам бы хотелось, сказал редактор, чтобы четыре-пять статей в месяц, написанных нашими сотрудниками, выходили с вашей подписью. А если я напишу их сам? Идет, согласился он. Я решил попытаться.

Ранним летом 1956 года пожилая леди по имени миссис Джонсон была приглашена на чай к моей матери. И этот обычный, случайный визит совершенно изменил мою жизнь.

Миссис Джонсон приехала в сопровождении своего сына Джона, который высвободил день от работы, чтобы порадовать престарелую родительницу и привезти ее в гости к подруге. Пока леди болтали, он, чтобы занять время, ходил по комнате и разглядывал книги, безделушки, фотографии. Меня в тот день там не было, но обе стороны абсолютно одинаково пересказывали происшедший диалог. Джон остановился перед фотографией в рамке, на которой Девон Лоч берет последнее препятствие в Эйнтри.

— Никогда не думал, что вы интересуетесь скачками, — сказал Джон. — И в частности, этой лошадью.

— Сын работал с ней, — объяснила мама.

После долгой удивленной паузы он спросил:

— У него не возникала мысль написать о том, что тогда случилось?

— Уверена, что ему и в голову не приходило, — ответила мама.

— А может ли его заинтересовать предложение описать эту историю?

— Не знаю, — в свою очередь, удивилась мама.

— М-м-м... не могли бы вы устроить нам встречу, чтобы обсудить мое предложение?

Мама передала мне этот разговор, мы встретились. Джон, оказывается, работал пресс-агентом авторов. Он предложил найти «негра», который с моих слов напишет повесть. А я решил, что попробую сам.

Так я начал писать книгу (которую вы сейчас читаете). На борту лодки у берегов Норфолка были написаны первые главы. Но осенью мне сказали, что профессиональным жокеям не разрешено рассказывать о скачках в печати. Мой энтузиазм растаял. Зачем же мне тратить лето на исключительно трудную и незнакомую работу, если книга не может быть напечатана? Но к февралю 1957 года, когда я оставил скачки, две трети книги были уже написаны. (С тех пор и правила изменились, и теперь профессиональным жокеям разрешено появляться в печати с тем, что лежит у них на сердце.) У авторов автобиографий есть одно преимущество — им не надо искать сюжет и детали повествования. Все содержание в голове. Мне повезло с первой попыткой опубликоваться, хотя многие начинающие наполняют не одну мусорную корзину, прежде чем выходит их первая книга. Если бы мою первую работу отвергли, я бы, наверно, просто отказался от этого занятия. Вряд ли я смог бы поставить на полку четыре тома неопубликованных книг и приняться за пятую. Я бы предпочел забыть о писании и поискать что-нибудь другое.

Но вот что было дальше. Майкл Джозеф, с лошадьми которого я несколько раз работал, пообещал опубликовать мою книгу, когда я ее закончу. «Санди экспресс» напечатала мою первую статью. Они сказали, что я могу приниматься за следующую. Я и вправду никогда не собирался стать писателем, меня прибило к этому делу случайно. Все лето 1957 года я еженедельно писал статьи для «Санди экспресс», считая это дело временным, пока я решу, чем буду заниматься оставшуюся жизнь. «Санди экспресс» предложила мне постоянную работу в штате, и я отказался, не понимая, с какой радостью десятки спортивных журналистов ухватились бы за нее. Но к осени мои сонные мозги проснулись, и я понял, что мне очень нравится моя новая работа, что это дело на всю оставшуюся жизнь, а не временное спасение от безделья и безденежья. В декабре вышла книга, и первый (маленький) тираж распродали за неделю. Замена седла на перо теперь стала не смутной возможностью, а реальным фактом.

Всему, что я теперь знаю о писании, меня научила газета. Мне давали ограниченное место, и каждое слово должно было заслужить его. Для большинства людей писание — тяжелая работа (хотя те, кто никогда ее не делал, не верят этому). Сидеть перед чистым листом бумаги, не зная, как начать, так мучительно, что услужливое сознание подсказывает десятки дел, которые якобы не терпят отлагательства. Но работа в газете и тут приучила к дисциплине. Любой издатель, который получает от меня рукопись вовремя, должен благодарить «Санди экспресс» за тренировку автора.

Первые годы в газете открыли мне неприятную истину: жокей может заработать больше, чем журналист. Правда, для меня переход к скромным доходам был смягчен процентами от продажи книги и особенно сердечным подарком, врученным мне скаковым братством, когда я покидал его. Питер Кезелт и лорд Байстер стали организаторами и сами внесли крупные суммы в то, что они назвали моим фондом. И столько людей прислали свои подарки в этот фонд, что потом я несколько недель писал им благодарственные письма. Знакомые и незнакомые друзья собрали для меня тысячу фунтов, что в 1957 году было весьма значительной суммой. Я никогда не забуду тех, кто так по-братски отнесся ко мне, подписной лист с именами вкладчиков всегда хранится у меня в столе. Я признателен за сердечность, с какой люди откликнулись на призыв организаторов фонда. Конечно, и за деньги тоже.

Мне опять приходилось начинать с нуля. Зарабатывать я стал меньше. Значит, предстояло или изменить образ жизни, к которому мы привыкли, или тратить сбережения, или больше зарабатывать. Сначала мы попытались осуществить первое — не сумели, со вторым справились хорошо, но все же самым разумным казалось третье. И я с сожалением должен признаться, что не вдохновение подвигло меня начать новую книгу. Просто ковры поистерлись, машина поизносилась, а денег нет. Я подумал, что если роман покроет необходимые расходы, то стоит потрудиться. По неопытности я недооценил ни первое, ни второе. Написать роман оказалось гораздо труднее, чем я представлял (это же не автобиография), а вознаграждение гораздо большим, чем ожидал. Книга, которую я назвал «Верняк» (в русском переводе «Фаворит»), вышла в январе 1963 года. В день ее появления на прилавках я получил авансом чек на триста фунтов и почувствовал себя так, будто перешел из любителей в профессионалы.

Ободренный, я начал новую (как и первую, назвав ее словом, принятым в мире скачек, «Кураж»). Ее опубликовали через два года. С тех пор пишу в год по книге и надеюсь продолжать писать до тех пор, пока кто-то хочет их читать. Благодаря им мы купили новый ковер, или даже два, новую машину и множество других приятных вещей. Мне вправду очень нравится получать гонорары, и я по-прежнему считаю писание каторжным трудом. Когда я вывожу на чистом листе бумаги слова «Глава первая», то чувствую себя так, будто мне предстоит взять «Бечерс», оттолкнувшись с неправильного места.

Благодаря усилиям Джона Джонсона, помните сына случайной гостьи мамы и теперь моего пресс-агента, книги сейчас напечатаны на многих языках (включая норвежский, чешский и японский). И не стану скрывать, увидев их на полках книжных магазинов в таких городах, как Нью-Йорк или Париж, я испытываю такое чувство, будто мы с Девон Лочем первыми пришли к финишу в Большом национальном стипль-чезе. Однажды Мери и я зашли позавтракать в крошечный ресторанчик в глубине южноафриканской саванны, и там на полках стояли книги Дика Фрэнсиса. Я вытаращил на них глаза с улыбкой идиота, удравшего от врача. Тщеславие не лучшее человеческое качество, но как избавиться от него?

За прошедшие годы меня наградили несколькими литературными премиями и на два года выбрали президентом Ассоциации авторов детективов. Я часто вспоминаю 1956 год и Большой национальный стипль-чез в Ливерпуле. Все, что началось с того дня, кажется невероятным. И невольно начинаешь думать: как бы все обернулось, если бы Девон Лоч выиграл? И должен честно признаться, я многим обязан его падению. Кто знает, что было бы, если бы он победил?

В так называемой личной жизни удача тоже не оставляла нас. Моя жена, выбранная с первого взгляда, все еще терпит меня, и мы все еще живем в доме, который сами построили в 1954 году, и не собираемся переезжать. Два маленьких мальчика стали взрослыми, они не такие уж плохие парни. Меррик, старший, выигрывает скачки как жокей-любитель, женат на великолепной девушке и уже много лет помогает тренеру, готовясь завести собственную конюшню. Феликс, младший, поступил в Лондонский университет, чтобы стать физиком, и нашел себе милую невесту.

Мери просто чудом полностью поправилась после полиомиелита, стала пилотом и в 1969 году выпустила книгу «Руководство для начинающих летать». В 1967 году мы купили самолет, и Мери иногда разрешает мне полетать вокруг дома (я так и не удосужился получить гражданские права на вождение самолета), но в основном мы используем его как такси. У Мери тоже нет коммерческой лицензии, и она не летает с платными пассажирами, а выполняет всю работу по изданию книг. Мы назвали нашу крохотную летную фирму «Мерликс», начало имени Меррика и окончание имени Феликса (довольно сентиментально).

Накануне эры воздушного такси Мери вместе с женой Фрэнка Канделла открыла небольшой магазин одежды, потом она управляла им одна, и все шкафы в нашем доме заполнены какими-то непонятными мне предметами, наверно, имеющими отношение к дамским туалетам.