Спорт королев

Мы еще хохотали, когда пожилая леди вновь появилась на пороге, прошла прямо в умывальную и через минуту вышла, волоча зонт.

— Я забыла зонт, — спокойно сказала она.

Мы не приняли ее объяснения, мол, она вернулась по забывчивости, потому что леди по-прежнему будто и не замечала нашей наготы.

Второй сезон я жил у Джорджа и регулярно работал почти со всеми его лошадьми, потому что владельцы, вероятно, были довольны мною, и у меня постепенно накапливался большой опыт. После Девоншира перед мартовскими Большими национальными соревнованиями в Челтенхеме я провел более сотни скачек, и, наверно, только четыре профессиональных жокея работали с таким же количеством лошадей, как я.

Мы с Русским Героем победили в Гайдок-Парке и в Лестере, и несколько его соседей по конюшне также с успехом провели свои заезды. Один из них, по имени Салмон Ринаун, скачку в Гайдоке начал фаворитом, но, сделав грубую ошибку у второго препятствия, отстал на добрых двадцать корпусов. Ему все же удалось не упасть, мы продолжали заезд и подошли ко рву с водой намного позже остальных участников. Этот ров расположен у самых трибун, и Салмон Ринаун показал не очень довольным зрителем еще один акробатический трюк: прыгнув, он поскользнулся и, приземлившись, устроил чуть ли не маленький привал. Как бы то ни было, но он снова поднялся, мы преодолели еще один барьер и исчезли в туманной дали скаковой дорожки. Мне рассказывали, что зрители не поверили своим глазам, когда мы снова вынырнули из тумана, наверстав не меньше десяти корпусов. Это был интересный для меня случай, который до сих пор вызывает удивление, потому что впоследствии лошадь не показала никаких примечательных результатов.

Я рассчитывал до конца сезона оставаться любителем и с восторгом принимал приглашения участвовать в самых престижных любительских стипль-чезах, которых много в это время года. Но у стюардов (руководителей) Национального охотничьего комитета были другие планы. Когда я приехал в Челтенхем на любительские скачки, они вызвали меня к себе и дружески упрекнули, мол, я слишком много работаю без вознаграждения и, вероятно, отбираю лошадей у профессионалов, которые зависят от своего заработка. Собираюсь ли я и дальше участвовать в соревнованиях как любитель, спросили они, или же намерен стать профессионалом и наравне с остальными жокеями-профессионалами отстаивать свое право работать с лошадьми?

Я попросил разрешения закончить этот сезон как любитель, и сначала мне показалось, что стюарды готовы удовлетворить мою просьбу. Но потом они передумали и решили, что я должен стать профессионалом в конце этой недели.

Мысль о том, что мне придется пропустить любительские соревнования в Сендауне и Ливерпуле, страшно огорчала меня. Но получилось так, что я все равно не смог бы в них участвовать, потому что еще раз сломал ключицу и провел первые три недели своей профессиональной карьеры, ни разу не сев в седло.

Любительский статус очень хорошо послужил мне. Я приобрел известность как наездник, и меня охотно приглашали работать с лошадьми, потому что любителю не разрешается принимать никакого вознаграждения. Многие владельцы, лошадей которых тренировал Джордж, были фермерами, и для них гонорар жокею вдобавок к оплате тренера означал бы серьезный расход. И они радовались, что есть человек, который работает даром. Я, в свою очередь, готовясь стать профессионалом, считал удачей, что у меня есть возможность набираться опыта. Я рассматривал расходы (на дорогу, оплата гардеробщика, дорогие седла, бриджи, сапоги), которые мне приходилось делать, оставаясь любителем, как своего рода вложение капитала, фактически я покупал себе место в мире профессионалов.

Когда я выигрывал скачку, владельцы лошадей испытывали некоторую неловкость из-за моего статуса любителя. Им запрещалось правилами каким-либо образом вознаградить меня или хотя бы оплатить дорогу (бензин, проезд в поезде). И многие из них считали, что просто сказать «Благодарю вас» совсем недостаточно. Поэтому вопреки правилам у меня собралась маленькая коллекция вересковых трубок, бутылок вина и фотографий в рамках, которую я очень ценю. Не говоря уже о том, сколько я съел торжественных обедов.

Став профессионалом, я не скоро отделался от чувства неловкости, когда после заезда мне вручали конверт с деньгами.

Пока я как зритель смотрел соревнования в Сендауне и Ливерпуле, ключица зажила. И наконец первый раз я вышел на старт как профессионал. Теперь на табло участников перед моим именем уже не стояло слово «мистер». Хорошо это или плохо, но я получил лицензию на всю жизнь. Теперь, если провалюсь как профессионал, то уже не имею права участвовать в любительских соревнованиях или в скачках «пойнт-ту-пойнтс».

Многие считали, что когда я стану профессионалом, то не буду получать так много лошадей для работы, потому что владельцы найдут другого любителя, которому не надо платить. К счастью, владельцы, чьих лошадей тренировал Джордж, привыкли видеть меня на своих скакунах, и большинство из них решило не менять жокея. Поэтому оказалось, что у меня почти такой же напряженный календарь заездов, как и раньше.

Сезон подходил к концу, и Джордж, как обычно, решил послать несколько лошадей на соревнования в Уитсане, и мы все радовались предстоящему празднику. Там всегда бывало очень весело, и я предпочитал Уитсан многим другим встречам. Мы устраивались где-нибудь на берегу озера, расположенном недалеко от ипподрома, и ездили на скачки в моторных лодках.

В Уитсане перед началом соревнований и после последнего заезда устраивали своеобразные игры. Кто-то один пробегал мили и мили по окружающим холмам, волоча за собой мешок с семенами аниса, потом по следу пускали двадцать или больше собак, которые должны были найти его и вернуться назад. Побеждала собака, вернувшаяся первой. Когда вдали показывались бежавшие к дому собаки, их хозяева дули в свистки, подбадривая своих псов. Было так смешно, когда взрослые мужчины, красные от напряжения, раздували щеки и с шумом вдыхали воздух, но не издавали ни единого звука, потому что свист был такого высокого тона, что его не воспринимало ухо человека. Но почему-то никто не сомневался, что собаки его слышат.

И зрители, и хозяева соревнующихся псов приходили в страшное возбуждение, заключали пари, при проигрыше их ярость и отчаяние не знали границ. Нам рассказывали, что некоторые самые страстные игроки прятались среди холмов с ружьем и стреляли, чтобы сбить фаворита с пути. Но при нас такого подлого надувательства ни разу не было.

Скачки здесь проходили в домашней неформальной обстановке и носили такой же ярмарочный характер, как и соревнования собак, пущенных по следу. Скаковая дорожка шла почти по правильному кругу, и букмекеры, участники скачек, владельцы, тренеры, зрители стояли на маленьких трибунах и видели все моменты соревнований. Прямо к середине круга, будто по диаметру, от маршрута скачек отходила ровная дорожка к финишу. В первой половине заезда ее закрывали веревкой, а перед последним кругом веревку убирали, чтобы открыть лошадям дорогу к финишу. Круг был такой маленький, что на дистанцию в милю его приходилось объезжать двенадцать раз.

Однажды я там участвовал в стольких заездах, что совершенно потерял счет этим кругам. Я кружился и кружился на дистанции три мили с барьерами и решил, что уже пора заворачивать к финишу, но оказалось, что веревка еще не снята. Чувствуя себя абсолютным дураком, я отправился в очередной круг. Мое состояние передалось лошади, и мы пришли только вторыми. Но Джордж простил мне эту ошибку, потому что в тот день я уже выиграл для него две скачки и он знал по своим прежним дням, как обманчив маршрут на этом ипподроме.

Этим последним заездом, когда я заблудился меж двух сосен, закончился сезон. День был исключительно жаркий и солнечный, настроение у всех прекрасное, оставалось только как следует отпраздновать завершение сезона. Организаторы встречи пригласили нас на прощание распить шампанское. Я выпил три бокала шампанского на голодный желудок, и холмы Ланкашира закружились вокруг меня.

Я был счастлив.

Глава 4

Шапка красная. Рукава черные с золотом

Телефонный звонок весенним вечером 1948 года полностью изменил приятную и привычную жизнь, которую я вел у Джорджа Оуэна. Звонил Гарри Боннер, друг отца, которого я знал с детства. Он спросил, не хочу ли я в следующем сезоне работать с лошадьми лорда Байстера. Его постоянный жокей Мартин Молоуни часто уезжал на скачки в Ирландию, где и жил, и лорд Байстер хотел иметь второго жокея, который заменял бы Мартина в дни, когда тот отсутствовал. Мистер Боннер, сосед и постоянный советчик лорда Байстера во всем, что касается чистокровных лошадей, назвал меня, и его предложение было принято.

Я едва мог поверить своему счастью, Мери даже решила, что это шутка, когда узнала. Предложение означало, что мне предстоит работать с лучшими лошадьми Англии и участвовать в самых крупных соревнованиях, хотя я был еще совсем новичком. Носить жокейскую форму с цветами лорда Байстера считалось в мире скачек очень престижным и ко многому обязывало.

Я спросил Джорджа, что делать, потому что мне не хотелось оставлять его, он так сердечно ко мне относился и дал такой хороший старт. Но Джордж ни минуты не колебался.

— Нельзя отказываться от такого предложения, — сказал он. — Ведь это лучшее, что есть в мире скачек. Работай с лошадьми лорда Байстера, когда ты ему нужен, а в остальное время будешь работать с моими.

Все устроилось, контракт был подписан, и мое сотрудничество с лордом Байстером закончилось только с его смертью. Я всегда считал большой честью работать с ним, с его уходом Национальный охотничий комитет потерял одного из своих величайших людей.

В августе и сентябре лошади лорда Байстера не участвовали в скачках, и я, как обычно, поехал в Девон к Джорджу. Мистер и миссис Деннис привезли нас к себе, и мы остановились в Торке. В то лето там проходили соревнования яхт по программе Олимпийских игр. В море точками белели паруса, улицы города украшали разноцветные флаги и пестрые толпы людей. В нашем отеле жила канадская команда, и когда кто-то спросил: «Кто выиграл?», мы назвали лошадь, а не яхту, потому что все наши мысли были на скачках, а не в море.

Всю неделю мистер Деннис заряжал окружающих прекрасным настроением и неистощимым остроумием. Он всегда бывал центром группы смеющихся людей и старался, чтобы никто не чувствовал себя покинутым. Канадские яхтсмены не отходили от него, охотно рассказывая о своих заботах и успехах. Однажды он устроил прогулку на катере вокруг причаленных яхт и все время подгонял несчастного моториста: «Быстрей, быстрей!», и наконец фонтаны воды, вздымаемые несущимся катером, взлетели на шесть футов вверх. Только тогда он успокоился.

Как-то вечером мистер Деннис с балкона своего номера забрался на залитую светом прожекторов стеклянную крышу отеля, нависавшую над тротуаром. По тонким металлическим перекладинам и хрупкому стеклу он ухитрился затащить на крышу два фаянсовых ночных горшка из спальни и привязать их на фронтоне отеля среди олимпийских флагов, прямо над головой проходивших внизу людей. Потом сполз в свой номер и счастливо потирал руки, ожидая, когда разразится буря.

Вскоре собралась огромная толпа. Задрав головы, люди смотрели вверх и не верили своим глазам. Любопытные уже не умещались на тротуаре и заняли всю проезжую часть с тремя потоками движения. Легкий ветерок раскачивал интимные предметы, и каждые полминуты фаянс издавал мелодичный звон. Смех толпы начинал напоминать истерику.

Управляющий отелем пулей вылетел на улицу, от ужаса у него перехватило дыхание, и он тут же исчез. Потом появился полицейский и тоже долго разглядывал фаянсовые удобства, но длинная рука закона не дотянулась до высоты шесть футов.

Управляющий поднялся в номер мистера Денниса, который, ликуя, наблюдал за разладом, устроенным им в Торке, и спросил, не будет ли мистер Деннис так любезен, чтобы вернуть на место собственность отеля. Мистер Деннис объяснил, что очень опасно подниматься вверх по таким тонким перекладинам и он не хотел бы рисковать вторично.

Немного спустя на улицу вышел портье со стремянкой и, подбадриваемый саркастическими замечаниями огромной толпы, полез вверх и срезал оскорбительные предметы. Торке постепенно возвращался к нормальной жизни.

Через несколько недель мистер Деннис скоропостижно скончался, и, как выяснилось, еще накануне поездки в Девон он знал, что ему осталось жить недолго. Вместо того чтобы мрачным ожиданием смерти портить отдых себе и окружающим, он решил в оставшиеся ему дни повеселиться вовсю.

Когда мы вернулись из Девона, Джордж поехал в Ньюмаркет на аукцион чистокровных лошадей, а мне поручил заботу о конюшне. Вечером я обходил стойла, задавал лошадям корм и смотрел, все ли в порядке. Когда я вошел в бокс к Русскому Герою, то с ужасом обнаружил, что гордость конюшни хрипит от боли, мечется по боксу и страшно потеет.

Моментально приехал Бобби О'Нейл и сказал, что у Русского Героя желудочные колики. Ему ни в коем случае нельзя разрешать ложиться, и надо его все время прогуливать. Круг за кругом с конюхом, который обычно смотрел за скакуном, мы водили по двору Русского Героя. Наступила ночь, а мы все еще кружили по двору. Небо начало сереть, стало светать, а мы автоматически маршировали от ворот к конюшне и обратно, замерзшие и полусонные.

Наконец спазмы прошли, и наш Герой начал нормально вышагивать по булыжнику. Мы завели его в бокс, но ложиться спать было уже поздно или, напротив, рано. Пришло время готовить лошадям завтрак. Когда Джордж вернулся, то с облегчением увидел, что Русский Герой полностью выздоровел, ведь он готовил его для участия в Большом национальном стипль-чезе.

В октябре лошади лорда Байстера отправились на свои первые в сезоне скачки в Вустер. А я первый раз выступал на скакуне Силвер Фейм в черных, золотых и красных цветах лорда Байстера. Меня бросало в дрожь от мысли, что я сижу на одной из самых дорогих лошадей Англии. Предполагалось, что она легко выиграет заезд, потому что соперники выглядели довольно скромно.

Легким галопом мы приблизились к старту, и вдруг кровь хлынула у нее из носа. Очевидно, у Силвер Фейм лопнул маленький кровяной сосуд.

Я не знал, что делать.

Может, у этой лошади часто идет из носа кровь, и ничего серьезного в этом нет? А если это случилось первый раз и предвещает плохие последствия? Участие Силвер Фейм считалось главным событием соревнований, и если ее не будет — зрители почувствуют разочарование.

Наконец я решился попросить у стартера разрешения отъехать в сторону. Он осмотрел нос лошади, из которого еще капала кровь, и позволил. Отводя ее назад, я боялся, что сделал глупость, но лошадь была такой дорогой, что я не мог рисковать.

Джордж Биби, тренер лорда Байстера, с озабоченным видом уже спешил к нам. И когда я объяснил, что случилось, он сказал:

— Вы правильно поступили, что ушли со старта. Такого с ней никогда не бывало.

И насколько я знаю, никогда потом и не повторялось, хотя несколько недель мы с тревогой наблюдали за Силвер Фейм.

В тот же день я работал со второй великолепной лошадью лорда Байстера, Роймондом. Ничего непредвиденного не произошло, и, к моему великому облегчению, мы выиграли скачку.

Конюшни Джорджа Биби находились в Беркшире, а Джорджа Оуэна — в Чешире, и я проводил почти все свободное время в дороге, переезжая от одного к другому. Часто получаюсь так, что я был на юге в то время, когда Оуэну был нужен на севере, и совмещать две работы оказалось гораздо труднее, чем предполагал Оуэн. В конце концов Джорджу пришлось нанять другого жокея, который бы постоянно жил рядом, хотя я еще полтора года до своего переезда в Беркшир выполнял секретарские обязанности и тренировал его лошадей. Я всю жизнь буду благодарен Джорджу Оуэну за прекрасный старт, который он дал мне, мы остались близкими друзьями, и впоследствии время от времени я работал с его лошадьми на соревнованиях, которые проходили на севере.

Немного спустя после скачек в Вустере мне предстояло первый раз участвовать в Большом национальном стипль-чезе на ипподроме Эйнтри в Ливерпуле. Я уже работал с Парфеноном, лошадью, заявленной на это крупнейшее событие в мире скачек. С этим степенным старомодным скакуном мы один раз стартовали в большом стипль-чезе в Сефтоне.

Первый раз участвовать в Ливерпульском стипль-чезе — все равно что пересечь экватор: выступления ждешь с трепетом, это серьезная веха в жизни, которая расширяет горизонт. Но Парфенон был надежным скакуном, и я не боялся экваториального купания и встречи с Нептуном.

Эйнтри — огромный ипподром. Справившись с первыми препятствиями, я начал воспринимать заезд как великолепную экскурсию по его скаковым дорожкам. Если работаешь с хорошей лошадью — нет лучшего ипподрома. Его трасса стипль-чеза не годится для трусливых лошадей или для плохих прыгунов. Но даже надежная и отважная лошадь иногда падает на здешних барьерах, а другим и вообще лучше бы оставаться дома.

Вопреки мнению многих, я не считаю ливерпульскую трассу жестокой. Безусловно, некоторые препятствия там выше, чем в других местах, и уровень почвы несколько понижается там, где лошади предстоит приземлиться. Это характерно только для Ливерпуля и вначале пугает. Правда, что препятствие, которое называется «Чейер» и состоит из широкого забора и огромного рва за ним, устрашает, когда на него смотришь снизу. Потому что забор выше человеческого роста и три фута шириной, а ров шесть футов в ширину. Вряд ли кто-нибудь скажет, что это легкая трасса. Вдобавок к понижению уровня почвы и высоте барьеров там еще есть несколько неудобных поворотов, особенно после препятствий «Бечерс» и «Кэнел-Терн». Очень часто лошади пропускают эти резкие повороты и галопируют прямо в воду, но недавно эти повороты огородили заборами.

Дистанция в две мили — серьезное испытание, какого и надо ожидать от величайшей трассы стипль-чеза в мире, но эта дистанция великолепна. Ни лошадь, ни всадник не чувствуют никакого стеснения, потому что она просторна, здесь много свободного места. Двадцать пять лошадей могут одновременно прыгать через первые пять барьеров, настолько они длинны. А на других ипподромах едва хватит места для шести скакунов.

Те, кто пишет негодующие письма в газеты о негуманности ливерпульской трассы, не понимают, что она сравнительно с другими безопасна. Там погибло не больше лошадей, чем в любом другом месте, но обо всем, что случается на ливерпульских скачках, любят писать в газетах, поэтому у публики и сложилось впечатление, что это жестокая трасса.

Дальний конец дистанции Большого национального стипль-чеза на три четверти мили уходит от трибун. Это одинокое и пустынное место: вокруг никого, только ветер, взлетающая из-под копыт земля и длинные барьеры. Здесь все воспринимается просто: вера в хорошую лошадь, волна радости, когда паришь над березовым забором, безопасное приземление — вся жизнь.

Вижу, что не умею описать экстаз, какой охватывает в Эйнтри: тому, кто не участвовал там в скачках, не понять, а среди тех, кто участвовал, есть такие, кто его не испытал.

Большинство лошадей, которые стартуют в Ливерпуле, любят его скаковые дорожки. Сколько раз зрители видели, как лошадь, потеряв жокея, прыгает через барьеры и продолжает соревнование, хотя, если бы хотела, могла галопировать и где-нибудь в стороне, а не стремиться к финишу. Балингдон, которого тренировал Джордж Оуэн, на Большом национальном стипль-чезе в 1948 году упал после первого препятствия, но тут же вскочил, уже без жокея, и прошел всю дистанцию — четыре с половиной мили — один. Он финишировал первым.

Ни одну лошадь не заставишь хорошо выступить в заезде, если ей не нравится место, где он проходит. Наверно, каждому всаднику попадалась лошадь, у которой хвост крутится, будто пропеллер и которую никакими силами не заставишь ускорить шаг. Хотя в других случаях это мягкое животное, которое легко откликается на призыв всадника. Если же упрямой лошади не нравится барьер, то она упрется носками в землю, вытянет голову — и ее уже ничем не стронешь с места. На мой взгляд, просто расточительно привозить на скачки лошадей, которые не любят прыгать и побеждать, они все равно никогда не выигрывают.

Уже много лет действуют правила, согласно которым лошадь должна проявить свои способности, прежде чем участвовать в большом стипль-чезе. И люди, жалеющие скакунов, дескать, как издеваются тренеры и жокеи над несчастными животными, могут успокоиться: если лошади не нравятся скачки, она никогда не появится на дорожках Эйнтри.

Моей первой лошадью в Большом национальном стипль-чезе должен был бы быть Парфенон, а Мартину Молоуни предстояло работать с Роймондом, главной надеждой лорда Байстера.

Весь сезон я жил ради субботы, дня, когда Мартин улетал в Ирландию. Каждую неделю он дважды пересекал Ирландское море, сохраняя верность своей родине. Он был такой прекрасный жокей, что я без внутреннего сопротивления оставался при нем второй скрипкой. Но иногда мне приходилось заменять Мартина, когда небо над Ирландией не позволяло ему вовремя вернуться в Англию.

Мартин начал свою карьеру как жокей на гладких скачках, так что он еще подростком научился тактике соревнований. Он был прирожденный наездник с такими волшебными руками, что все лошади выступали с ним хорошо. В те годы, когда я участвовал в скачках, всего несколько жокеев могли бы сравниться с ним. Мы все очень огорчились, когда после тяжелой травмы он решил оставить спорт и заняться своей фермой в Ирландии. Мартин иногда приезжает посмотреть большие соревнования, и для меня всегда огромное удовольствие повидаться с ним.

Несмотря на то, что в первый сезон работы у лорда Байстера мне приходилось делить лошадей с Мартином, на мою долю доставалось вполне достаточно хороших скакунов, и я радовался тому, что смогу выступить с Парфеноном в Большом национальном стипль-чезе.

Но за несколько дней до соревнований Мартин упал и не смог принять в нем участие. В лагере лорда Байстера началась паника. Были заявлены две лошади, а в распоряжении тренера оказался только один не очень опытный жокей, который никогда не участвовал в таких больших соревнованиях.

Только сам лорд Байстер оставался спокоен. Дик будет работать с Роймондом, а для Парфенона надо найти кого-то еще, решил он. В этом проявилась такая вера в меня, что я до сего дня испытываю благодарность к лорду Байстеру, а тогда решил сделать все, чтобы принести ему победу. Лорд Байстер почти тридцать лет пытался выиграть Большой национальный стипль-чез, и ни разу его скакуны не приходили к финишу ближе, чем седьмыми.

В день Большого национального стипль-чеза атмосфера в раздевалке была наэлектризована до предела. От подавляемого возбуждения все переодевались медленно и напряженно, словно обдумывая и взвешивая каждое движение, будто надеть жокейский костюм для нас не привычное, а совершенно новое дело. Даже улыбки стали другими: в них отражалось знание предстоящего риска, сочувственное понимание, ведь и сосед переживает такое же волнение, и тайная надежда. Эта скрываемая надежда никому не давала накануне уснуть. Многие мечтали выиграть, но никто не решался поверить в свою удачу.

В весовой жокеев сорок выстроилось в очередь для взвешивания. За спиной клерка мерцал круглый глазок, направленный на нас, который регистрировал каждый вздох. Потом тренеры, выглядевшие такими же взволнованными, как и жокеи, давали последние инструкции. После этого все вернулись в раздевалку, чтобы ждать своего заезда. Никакой болтовни или шуток, как в обычные дни. Два ряда молчавших мужчин сидели на скамейках друг против друга, упершись локтями в колени и разглядывая носки собственных сапог. Полчаса проходило в полной неподвижности, пока наконец не наступала долгожданная минута.

Я думал, что нервное возбуждение, сковавшее меня в раздевалке, объясняется тем, что я первый раз участвую в этих крупнейших соревнованиях мира скачек. Но и потом каждый год происходило то же самое. Невозможно привыкнуть к такому волнующему событию.

Темно-гнедая шерсть Роймонда искрилась и сияла под мартовским солнцем, выглядел он великолепно. Ему предстояло нести на спине самый большой вес, то есть меня, поэтому он получил первый номер, и на парадном круге мы с ним возглавляли кавалькаду. Как бы я хотел, чтобы кто-нибудь вышагивал передо мной, таким одиноким и беззащитным чувствовал я себя под взглядами четверти миллиона зрителей на трибунах.

Как только дали старт, времени для эмоций не осталось. Выбрать свободное пространство, чтобы лошадь могла спокойно прыгнуть через барьер, не мешать ей во время приземления, готовиться к следующему препятствию — другим мыслям нет места.

Роймонд не сделал серьезных ошибок, два круга он возглавлял заезд и был совершенно свежим, каким и оставался пять или шесть кругов. Когда мы подошли к предпоследнему барьеру, он так легко его взял по сравнению с другими лошадьми, что я начал надеяться на невероятное. Было похоже, что мы можем выиграть. И в этот самый момент две лошади пронеслись мимо нас, и одна шла с такой скоростью, что я сразу же понял: ее нам не догнать. Роймонд взял последнее препятствие третьим, но потом вырвался вперед, и мы финишировали вторыми.

Впереди мелькнули четыре знакомых черно-белых квадрата, цвета, которые так часто я носил сам. Победителем стал Русский Герой.

Лорд Байстер был в восторге от того, что наконец-то его скакун пришел вторым. Он успокаивал меня, говоря, что большая разница в весе, который несли лошади, помогла Русскому Герою обойти Роймонда. Но какая ирония! Выиграл Русский Герой, лошадь, которую так часто приводил к победе я, лошадь, чью жизнь, по-видимому, я спас, когда он мучился коликами, больше того, лошадь, которая три раза упала накануне Большого национального стипль-чеза и которая прыгает хорошо, только если ее правильно подвести к препятствию.

Джордж Оуэн даже сомневался, выставлять ли вообще Русского Героя, он хотел еще раз посмотреть, как лошадь работает на более легких скачках, которые состоятся через неделю после Большого национального. Но владелец, Фирни Уильямсон, настоял, мол, надо использовать шанс и в крупных соревнованиях.

Несмотря наличное разочарование, я от души радовался за Джорджа: для него очень важно, что он тренер победителя самых престижных соревнований Англии. Всегда спокойный и сдержанный, он просто онемел от удовольствия, и широкая улыбка не сходила со счастливого лица.

Вся скованность в весовой растаяла. Пробки шампанского взлетали вверх, бесконечные похлопывания по спине сменялись невероятными рассказами, родственными рыболовным историям, и возбужденные голоса силой звука заменяли аргументы в спорах.

Так бывало каждый год.

Владелец Русского Героя Фирни Уильямсон, преуспевающий чеширский фермер, решил устроить банкет по случаю победы.

Как ни удивительно, но отель в Честере согласился за четыре часа приготовить ужин почти на сто персон, и праздник удался на славу. Все произносили тосты. Фирни произнес тост. Джордж произнес тост. Лео Макморроу, жокей Русского Героя, произнес тост. А я сказал, что если бы знал, что Русский Герой обойдет меня в Большом национальном стипль-чезе, то, наверно, позволил бы ему умереть от колик, но если бы я не мог выиграть сам, то никому бы так не желал победы, как Джорджу. На что Фирни, Джордж и Лео ответили, что если бы они не могли выиграть, то желали бы победы только мне.

Ближе к концу у всех язык несколько заплетался и глаза затуманились, но это был великий праздник.

Между тем виновника торжества, Русского Героя, отвезли в его теплую конюшню, он получил обычную порцию сена и даже не подозревал, что стал так знаменит.

После Ливерпуля сезон продолжается еще два месяца, в течение которых проходят три национальных соревнования, но несколько меньшего масштаба: в Уэльсе, Ирландии и Шотландии. Кроме того, каждую неделю где-нибудь устраивают однодневные встречи. Последний в сезоне стипль-чез открывается на Пасху в Чепстоу, это национальные соревнования Уэльса.

Однажды утром после победы Русского Героя я отправился в поля Беркшира на тренировку с лошадьми лорда Байстера. Джордж Биби попросил меня взять еще одну лошадь, принадлежавшую Кену Канделлу. Я раньше не встречал Кена. Он жил в Кемптоне, в той же деревне, что и Джордж Биби, и всего несколько сезонов сам тренировал своих лошадей.

Кен подставил руку, я вспрыгнул в седло компактного гнедого с белой мордой и белыми носочками на всех четырех ногах и направил его на отличные тренировочные барьеры Джорджа Биби. Гнедой оказался прекрасным прыгуном. Кен объяснил, что его постоянный жокей уехал в Ирландию, и попросил меня работать с гнедым на соревнованиях новичков в Челтенхеме. Гнедого звали Хирфорд, и он никогда раньше не брал препятствия стипль-чеза, хотя и выступал в обыкновенных скачках. Через несколько дней в Челтенхеме он повел себя как ветеран, шел первым от старта до финиша, птицей перелетал через препятствия и легко выиграл.

Кен попросил меня работать на Уэльских национальных с другим его дебютантом, Файтинг Лайном, который тоже легко выиграл. Так я получил маленькую компенсацию за то, что пришел вторым с Роймондом. Подобный случай повторился в моей жизни еще раз. Когда Девон Лоч шел первым и упал перед самым финишем, будто в награду за разочарование, несколько дней спустя я выиграл национальные соревнования в Уэльсе.

Так я начал работать и для Кена, а через некоторое время Джеральд Болдинг попросил меня взять и его лошадей. Мы договорились, что в следующем сезоне, когда я не буду нужен лорду Байстеру, то смогу выступать со скакунами Кена и Болдинга.

Теперь я регулярно работал в трех конюшнях, и все они находились на юге Англии, а мы все еще жили в Чешире. Хотя постоянные путешествия и утомляли, но нам не удавалось найти подходящего дома возле Кемптона, да к тому же нам очень нравилась наша квартира в Чешире. Мы ее сами переделали, потратив много времени и энергии, и превратили заброшенный сеновал в комфортабельный дом.

Сомнения разрешились неприятным для нас путем.

Октябрьским утром мы попрощались с Мери на неделю. Она уезжала в Лондон, чтобы погостить у матери, а я ехал в Шотландию на скачки в Келсо. Два раза я звонил Мери, и она говорила, что у нее легкая простуда и небольшая слабость. Ни ее, ни меня не встревожило ее состояние, потому что мы оба считали себя людьми крепкого здоровья. Вернувшись из Шотландии, я переночевал у дяди в Челтенхеме, готовясь к очередным скачкам. И вдруг телефонный звонок. Мери.