Спорт королев

— Дорогой, не беспокойся, но, когда ты приедешь вечером в Лондон, меня здесь не будет. Мне придется лечь в больницу, — сказала она. Голос звучал беззаботно и весело.

— Что это ты надумала? — спросил я, уверенный, что она шутит.

— Чистая формальность, но при этой болезни нельзя оставаться дома. У меня нет выбора. Мне нужно находиться в больничном изоляторе.

— У тебя корь? — удивился я. — Или скарлатина?

— Нет, но ты, пожалуйста, не беспокойся, я хорошо себя чувствую, у меня полиомиелит.

Мы еще немного поговорили, она смеялась, я спросил, может, мне лучше сразу же приехать к ней в Лондон, а не ехать на скачки. Но она и слышать об этом не хотела.

— Я вполне нормально себя чувствую, — уверяла Мери. — Приедешь вечером и сам убедишься.

Я приехал в больницу тотчас же после своего заезда.

По телефону и вправду казалось, что Мери чувствует себя хорошо, голос звучал весело и не встревоженно. Но она не выглядела хорошо. Лицо стало серо-зеленым и старым, глаза больными. Чувствовалось, что ей совсем-совсем нехорошо.

На следующий вечер ее положили в камеру с искусственными легкими. Я обещал родителям звонить и сообщать о здоровье Мери, поэтому пошел к телефонной будке у ворот больницы. Я набирал номер, а перед глазами стояла Мери, такая, какой я оставил ее. Все тело, кроме головы, закрыто серым деревянным ящиком, под которым большие электрические мехи качают и выкачивают воздух, помогая ее легким. Меня всего трясло, и трубка дрожала в руке, и, когда мама ответила, я попытался ей что-то сказать, но не смог сдержать рыданий.

Я и думать не хотел, чтобы оставить Мери одну и отправиться на скачки, но доктор заверил, что непосредственной угрозы ее жизни нет. А сама Мери, как обычно, говорила, что чувствует себя хорошо, и настаивала, чтобы я не пропускал соревнования. Поэтому каждый день после своего последнего заезда я мчался в больницу.

Это была удивительная больница, и у меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность. Администрация не устанавливала часов посещения больных полиомиелитом и не вводила никаких запретов на визиты. Однажды в воскресенье я приехал из Ливерпуля после скачек почти в половине десятого вечера. Ночная сестра не только ласково встретила меня, но даже покормила ужином.

Как-то на дистанции в две мили я упал, но не почувствовал особой боли и, как обычно, тотчас же отправился в Лондон. В холодный ноябрьский вечер мышцы у меня быстро застыли, и оказалось, что я почти не могу поднять левую руку. Это случилось на выезде из города, и мелькнула мысль, не вернуться ли, чтобы показаться врачу. Но я решил, что лучше ехать дальше, потому что мне все равно обязательно надо попасть в больницу.

Но вскоре выяснилось, что я не могу переключать скорость: рука не действует. Пришлось остановить машину, правой рукой поднять левую руку и положить ее на рычаг переключения скоростей, и только тогда ехать дальше. К счастью, в этой машине рукоятка переключения скоростей близко подходила к моей левой стороне и была короткой. Поэтому левая рука просто лежала на ней. Так я и добрался до Лондона, убеждая себя, что это не перелом, а всего лишь сильный ушиб.

В конце недели мне предстояло работать с хорошими лошадьми в Манчестере, а потом в Бирмингеме и Челтенхеме, но два свободных дня я мог провести с Мери.

Я сидел возле нее, озабоченно шевеля пальцами, чтобы проверить хоть они-то действуют нормально?

После этого я провел двенадцать скачек, две из них выиграл и в Челтенхеме снова сломал ключицу. Пришлось обратиться к Биллу Теккеру. Когда он наложил повязку на плечо, я попросил, нельзя ли назначить массаж для левой руки. Он принялся осматривать руку, и я увидел, как его пальцы остановились, нащупав шишку, которой, как я старался убедить себя, там будто бы не было.

— У вас перелом, — с укоризной сказал он. — И вы, конечно, сами знаете об этом. Одна кость в предплечье выполняет роль шины для другой.

Он положил руку в гипс, и две недели я сидел рядом с Мери, разгадывая кроссворды в ожидании, пока перелом срастется.

Билл Теккер — это целый институт, без которого многие из нас не могут обойтись. Он редкий человек: хирург, который понимает, что, если мышцы бездействуют, пока кости срастаются, затягивается время общего выздоровления. С самого начала он прописывает легкий массаж и физиотерапию как упражнения для мышц, а их владелец в это время отдыхает и размышляет о чем-то более приятном.

Мистер Теккер особенно заинтересован ставить на ноги людей, чьи заработки зависят от состояния их здоровья. Его постоянные пациенты — балетные танцоры, регбисты, жокеи и многие другие. Он быстро латает их и штопает и возвращает к работе.

Когда Мери еще лежала в больнице, Кен Канделл спросил, по-прежнему ли я ищу дом в Беркшире. И я ответил, что дом нам нужен, но у меня нет времени заниматься этим. Тогда он предложил дом, в котором жил сам раньше и который сейчас пустовал. Меня очень порадовало его предложение, и я пришел в восторг, когда увидел дом. Очень старый, вросший в землю, как все старые дома, с почерневшими стенами, белыми наличниками и множеством маленьких черепичных фронтонов.

Кен показал мне все помещения, извинившись, что нет одной наружной стены. Предстояло ее восстановить, починить крышу и двери и заново покрасить комнаты, к марту будущего года дом можно было привести в порядок.

Мери и я облегченно вздохнули, потому что неопределенность с нашей квартирой так приятно завершилась.

Лежа в больнице, Мери мысленно обставляла комнаты, которые еще не видела.

Те месяцы, что нам пришлось ждать, пока кончится ремонт, мы прожили в Лондоне, потому что Мери, выйдя из больницы, продолжала ходить туда на процедуры, чтобы укрепить ослабшие мышцы. В наш первый дом, перестроенный из сеновала, мы больше не вернулись.

В марте мы переехали в Кемптон, а недели две спустя, оставив Мери в Оксфорде, я отправился на скачки в Бангер-он-Ди.

Бангер-он-Ди всегда был для меня хорошим предзнаменованием. Там я провел мою первую скачку по правилам Национального охотничьего комитета. Там первый раз я работал с победителем. Там первый раз я выиграл три заезда подряд. И неудивительно, что в день соревнований в Бангер-он-Ди родился наш первый сын. Я поставил рекорд скорости на дороге между Бангером и Оксфордом и появился в больнице на полчаса раньше, чем наш первенец.

Глава 5

Жизнь — это взлеты и падения

К осени 1950 года, когда начался новый сезон скачек, наша жизнь устроилась счастливо и хорошо. Мери день ото дня набиралась сил, ее руки и запястья, которые особенно пострадали от болезни, снова начали действовать. Наш маленький сын быстро рос. Мы поселились в красивом доме, и я работал в двух конюшнях, которые находились в одной деревне. Боксы некоторых лошадей Кена были видны из окна нашей кухни, и моя работа начиналась буквально за порогом дома.

В предыдущий сезон мы с Мери чувствовали себя очень одиноко, потому что мне часто приходилось оставлять ее на день или два, и, к нашему общему облегчению и радости, уже через год Мери полностью поправилась и могла снова ездить со мной.

Все годы, когда я был жокеем, Мери всегда ездила со мной на скачки, хотя относилась к ним безразлично. Конечно, со временем она многое узнала о лошадях и теперь она бы не ответила так, как в первый год. Когда ее спросили, какого цвета Роймонд, Мери сказала:

— Темно-рыжий.

Услышав эти слова, скаковой мир застыл в ужасе, будто увидел Дракулу.

До того, как мы встретились, Мери ни разу не была на скачках, но, когда мы поженились, почти каждый день ей приходилось ездить со мной, чтобы составить мне компанию и чтобы, как она бессердечно говорила, «вытаскивать занозы». Мери ездила верхом в детстве, но, став взрослой, не испытывала никакого интереса к этому занятию. Она не изучала списки выставленных на соревнование лошадей, никогда не делала ставки у букмекеров, и дома мы почти не говорили о лошадях: самый лучший вариант для нас обоих.

Когда мы были женихом и невестой, многие родственники с ее и моей стороны предсказывали неудачу нашему браку, потому что, мол, Мери совершенно не интересуется лошадьми. В первые годы мы любили шутить на эту тему, но со временем выяснилось, что ее равнодушие к скачкам уравновешивает мой односторонний интерес и придает ему некоторое чувство реальности.

Нелегко быть женой жокея, вообще нелегко быть женой спортсмена, чья единственная цель — опередить соперников, наступающих на пятки. День за днем ей приходится стоять на трибуне и видеть, как муж подвергается неизбежному риску своей профессии, радостно приветствовать его, когда он возвращается с победой, но всегда помнить, что рано или поздно за падением может последовать тяжелая травма. Вечная игра с опасностью требует большого терпения и отнимает много сил.

Почти каждый новый знакомый задавал Мери один и тот же вопрос:

— Вы не беспокоитесь, когда ваш муж на скачках?

И я слышал ее ответ, с комической самоиронией Мери говорила:

— Беспокоюсь. Когда стартер машет белым флагом, вызывая «Скорую помощь».

Но Мери рассказывала мне, что все жены жокеев, будто договорившись, демонстрируют миру хладнокровие и спокойствие, стараясь избежать правдивого ответа. А правда заключается в том, что каждую охватывает смертельный страх с той минуты, как взвилась вверх стартовая лента, и даже если женщина видит эту взлетевшую ленту в тысячный раз, страх не становится меньше.

И себе тоже я часто задавал вопрос: испытываю ли я тревогу за собственную безопасность? И могу честно ответить: нет, потому что никогда не думал о падении и просто не верил, что вот упаду, и все потеряно. Я не верил, что со мной может произойти несчастный случай, даже когда это бывало печальной реальностью.

Но как бы то ни было, а без падений не бывает карьеры в мире скачек, и все полученные травмы накапливаются, а тело теряет способность сопротивляться им, что и вынуждает любого жокея, приближаясь к сорока годам, уходить в отставку, хотя и разум, и сердце сопротивляются такой необходимости.

По-моему, за весь сезон можно ожидать, что в пятнадцати заездах упадешь в среднем один раз. Хотя эта цифра может быть и ниже для жокея, который участвует не в стипль-чезах, а в скачках с барьерами.

Обычно после падения жокей встает, горестно осматривает неприлично порванные бриджи и размышляет о том, что новые будут стоить больше, чем гонорар, который он получит за то, что носил эти. И потом уныло плетется к весовой. Все жокеи жалуются, что их лошади падают обязательно в самом дальнем конце дистанции, будто инстинкт подсказывает им, что хотя это и скаковая дорожка, но здесь можно безопасно лежать, притворившись застывшим трупом, и ждать, пока тебя подберет машина. Правда, эта уловка не пользуется популярностью у тех, чьи любимые стоят на трибунах.

В один исключительно дождливый день я предупредил Мери, что, если упаду в дальнем конце дистанции, пусть она не пугается, увидев, как машут белым флагом, подзывая «Скорую помощь». Меня не привлекает перспектива шлепать полмили по грязи в тонких сапогах, поэтому придется разыграть маленькую сцену. К моему негодованию, у самого дальнего препятствия лошадь, приземляясь, поскользнулась и, проехавшись на задних ногах, сбросила меня в хлюпающую грязь.

В соответствии с задуманным планом я долго тер неповрежденную лодыжку, пока дежурный на посту «Первой помощи» не заметил меня и не замахал намокшим под дождем белым флагом. Машина еле ползла по грязному полю и остановилась ярдах в ста от меня. Дежурный подбежал и объяснил, что водитель не может подъехать ближе, там такая лужа, что машина застрянет. И хотя, несомненно, у вас очень серьезная травма, продолжал дежурный, не сможете ли вы с моей помощью доковылять до машины. Я тут же поднялся, и мы направились к пикапу «Скорой помощи». Но, на свою беду, я забыл, что надо хромать. Нам оставалось до машины несколько ярдов, как вдруг она развернулась и уехала без меня. А я, промокнув до костей, скользя и спотыкаясь, направился к весовой, проклиная водителя самыми непечатными словами, какие только мог придумать. Вдобавок ко всему я еще мог опоздать к своему следующему заезду.

Уровень расторопности, сердечности и здравого смысла у дежурных «Первой помощи» был самый разный. От непревзойденной доброты до откровенного равнодушия. Те из них, кто знает свое дело, заслуживают самой искренней благодарности. Часами они стоят на ветру и под дождем в пустынных местах возле разломанных барьеров на случай, если кто-нибудь упадет и будет нуждаться в их помощи. Но недобросовестность дежурного может быть опасна для жизни и особенно для конечностей пострадавшего. Я не поверил, когда мне рассказали, что двое из них, схватив один за запястья, а другой за лодыжки, оттащили меня, потерявшего сознание, в сторону от скаковой дорожки. Но несколько недель спустя я увидел ту же самую картину, когда Фред Уинтер упал возле одного из барьеров. Если у кого-то была вывихнута рука или нога или ушиблена спина, то от такой «первой помощи» человек пострадал бы больше, чем от самого падения. Потерявший сознание не может застонать или крикнуть и тем предупредить своих спасителей, что надо быть осторожнее.

После падения независимо от того, закончил ли жокей дистанцию на своей лошади, или вернулся пешком в весовую, или его привезла машина «Скорой помощи», он должен пройти осмотр врача в комнате «Первой помощи», без этого ему не разрешено дальнейшее участие в соревнованиях. Но в основном это чистая формальность. Если человек приходит к врачу и говорит, мол, я упал, но чувствую себя в порядке, тот кивает, и упавший спешит в весовую, взвеситься перед следующим заездом.

Однажды я упал три раза подряд на протяжении, наверно, одного часа, не причинив себе никакого вреда. Когда я в третий раз появился перед доктором, тот засмеялся и сказал:

— Почему бы вам не подождать здесь очередного заезда? У вас было бы гораздо меньше хлопот, ведь все равно вы каждый раз возвращаетесь сюда.

На следующее утро после падения вдруг замечаешь, что где-то содрана кожа, в другом месте огромная шишка или зловещий синяк, но трудно даже вспомнить, когда же это случилось. К счастью, так заканчивается большинство падений.

Тяжелые травмы, слава богу, случаются крайне редко. И даже ужасающе выглядевшие происшествия не наносят большого вреда ни лошади, ни жокею. Как-то раз Файтинг Лайн упал вместе со мной и перекатился через меня. Судя по фотографиям, это была настоящая катастрофа, а я не нашел на себе даже ссадины, хотя это кажется невероятным. В Таустере я упал на голову после последнего барьера и оказался под лошадью. Мне рассказывали, что лошадь била копытами меня по голове и по плечам, и несколько минут зрители видели только безжизненную пару ног, потому что лошадь каталась по мне, пытаясь встать. Но через час я сел за руль и поехал домой, у меня лишь немного болела голова.

Статистика говорит, что только в одном случае из пятисот жокею грозит гибель, то есть если каждый год примерно пятьсот человек участвуют в соревнованиях, то для одного из них падение может стать последним. Вероятность потерять трудоспособность надолго или на всю жизнь ненамного больше. Но вопреки истине сказки о несчастных случаях появились одновременно с первыми соревнованиями по программе стипль-чеза.

Даже переломы костей не так ужасны, как это представляют люди, далекие от скачек. Некоторые жокеи, кажется, сделаны из резины: падения для них почти всегда заканчиваются лишь синяками и ссадинами. Но и переломы срастаются, не загасив любви к скачкам. У меня нос и ребра уже давно не в том виде, в каком их выпустила на свет природа, а ключицу я ломал двенадцать раз.

Больше всего травм достается плечам, потому что они первые во время падения встречаются с землей. Самый лучший способ падать — это, едва коснувшись плечом земли, откатиться в сторону, спрятать под себя голову, прижать колени к подбородку и тихо замереть. Так лошади легче, проносясь мимо, не ударить человека копытом. Самые тяжелые травмы можно получить от галопирующих рядом животных, но лошадь всегда, если сможет, обойдет упавшего и постарается не задеть его. Глупо и опасно вскакивать на ноги, прежде чем лошади пронесутся мимо.

Если падаешь на голову, то сожаления приходят несколько позже. Тонкие стенки защитного шлема, сделанные из хлопчатобумажной ткани и шеллака, спасая жизнь своего владельца, сами приходят в негодность, и путешествие в Лондон за новым шлемом становится неотложной необходимостью. Потому что падение на незащищенную голову при средней скорости тридцать миль в час, скорей всего, станет последним. Вот тут и появляются сожаления, что день скачек для тебя пропал. Любопытно, что с сентября 1956 года жокеи, участвующие в гладких скачках, тоже обязательно должны носить шлем. Хотя в этом виде соревнований всадник и нечасто падает на голову, но защитный шлем помогает избежать тяжелых травм и поэтому никогда не лишний.

Хотя существует мнение, мол, стипль-чез — опасный спорт и жокеи, участвующие в нем, безрассудно рискуют жизнью, статистика утверждает, что уровень смертности среди мойщиков окон гораздо выше. Если жены мойщиков окон прочтут эти строки, то я искренне прошу у них прощения за то, что затрагиваю такой неприятный предмет.

Мне хотелось бы знать, принимают ли страховые компании в число своих клиентов мойщиков окон, потому что только некоторые из этих компаний соглашаются иметь дело с жокеями стипль-чеза, и притом на грабительских условиях: жокей обязан платить огромные страховые взносы, а компания вернет ему его деньги только в случае, если не меньше двух месяцев он пролежит без движения от полученной травмы. Когда я был любителем, то обращался почти во все страховые компании, и только одна, крупнейшая из них, согласилась каждый год принимать от меня огромную сумму, чтобы в случае моей нетрудоспособности выплачивать мне ежемесячно довольно скромное пособие. Я не поверил своим ушам, когда клерк компании объяснил, что мне будет полагаться двойная страховая премия в случае, если я потеряю руку или ногу в железнодорожной катастрофе.

Через три года эта компания отказалась возобновить со мной соглашение, несмотря на то что получила хорошую прибыль за счет моего отличного здоровья. Но я все равно благодарен ей: если бы я продолжал платить взносы, сегодня страховая премия достигла бы такой астрономической суммы, что мне пришлось бы лечь на рельсы перед поездом, чтобы заставить компанию выплатить положенное.

К счастью, есть специальный фонд, в который жокей платит определенный процент из каждого гонорара, полученного за участие в скачках, и получает еженедельно положенную сумму, если теряет из-за травмы трудоспособность.

Ирония судьбы заключается в том, что поскольку я провел очень много заездов, то выплатил в этот фонд гораздо больше, чем могли бы быть взносы в страховую компанию. Но меня радует сознание того, что я своими взносами многим помогал быстро вернуться в седло.

Враг, который чаще, чем травмы, оставляет жокеев без работы, погода. Тем, кому кажется, что у нас болезненная мания постоянно приникать к приемнику, когда передают метеорологическую сводку, наверно, не знают, как скачки зависят от погоды. К примеру, дожди не только разрушают надежды, но и лишают лошадей формы. Фаворит, который на твердом грунте, вероятно, выиграл бы скачку, на размокшей и расползшейся от дождя почве беспомощно скользит и еле плетется.

Сезон стипль-чеза начинается первого августа и оканчивается в Духов день, после Пасхи, но его пик приходится на период от октября до конца марта, когда проходит Большой национальный стипль-чез. И каждую зиму мы тратим дни и недели этих драгоценных шести месяцев, разглядывая в окно замерзшую почву и желая перенести Британские острова на десять градусов южнее.

К примеру, в 1955 году соревнования отменяли по таким причинам: снег, мороз, туман, раскисший грунт и большие трещины на скаковой дорожке, оставшиеся от летней засухи. В том же году Вустерский ипподром скрылся под водой, заполнившей его на глубину пять футов из-за разлива реки Северн. И таких неприятных для жокеев событий не перечесть.

Но больше всего раздражает, конечно, туман. Мороз и разливы рек, в конце концов, явления вполне определенные. В девять утра бесстрастный голос диктора, читающего новости, предупреждает вас, и не надо напрасно ехать на ипподром. Но туман — явление такое подвижное и такое местное, что скачки обычно не отменяют, пока не приходит время для первого заезда. Поэтому приходится за час до начала соревнований, проехав иногда сотни миль, появиться на ипподроме и узнать, что с трибун не видно ни скаковой дорожки, ни барьеров. И если туман не собирается рассеиваться, то тащишься назад и приезжаешь домой усталый, мрачный, с воспаленными от тумана глазами, легкими и настроением.

Никогда нельзя с уверенностью сказать, состоятся соревнования или нет, потому что туман очень капризен. Однажды в ноябрьский день, когда метеорологи точно предсказали, что центральную часть Англии покроет густой туман, мы медленно въехали в Уолверхемптон, улицы которого растворились в желтовато-черном смоге. Каково же было наше удивление и восхищение, когда, проехав еще две-три сотни ярдов, мы увидели, что над ипподромом вьются легкие белые облачка и скачки, несомненно, начнутся вовремя. После их окончания во второй половине дня почти прямо со стоянки машин мы снова въехали в ночь, которая весь день продолжалась в Уолверхемптоне.

А как-то утром я приехал в Сендаун-Парк и под ярким апрельским солнцем прошел в весовую. К моему удивлению, там было тихо и спокойно, никакой обычной суеты.

— Туман, — объяснил гардеробщик.

— Туман? — Я ошеломленно посмотрел в окно и увидел голубое небо.

— Пойдите взгляните на скаковую дорожку, — посоветовал гардеробщик.

Я спустился вниз, солнце грело спину, прошел под трибунами и не нашел скаковой дорожки. Сразу стало очень холодно. Туман кружился низко над землей и, будто одеялом, покрывал почву, почти не поднимаясь к длинному ряду массивных трибун. Хотя он казался таким легким и пушистым, а в десяти ярдах от него ярко сияло солнце, скачки пришлось отменить, и через час мы все разъехались по домам.

Ливни, резкие ветры и туманы, если сохраняется видимость на две сотни ярдов, не всегда меняют программу соревнований. Хотя жокею вряд ли удастся провести продуманный и правильный заезд, если он не видит, куда ступает нога лошади. А зрители, чтобы не замерзнуть, проводят больше времени в барах, чем на трибунах. Но даже официально признанная суровость нашего климата не может охладить страсть истинных приверженцев этого спорта, никакой холод не заставит их остаться дома. Даже в самую скверную погоду на трибунах можно увидеть под букмекерскими зонтиками группки жалких, промокших насквозь болельщиков, а на парадном круге — конюхов, с посиневшими носами и красными от холода руками бегающих трусцой рядом с лошадьми, и возле окошек тотализатора закутанных в теплые шарфы домохозяек, которые ставят сэкономленные пятьдесят пенсов на любимую лошадь. Только однажды снежная буря застала меня врасплох. Мне предстояло работать с лошадью Голлери на стипль-чезе в Уэтерби. Мери и я решили ехать поездом, потому что машина была в ремонте. Железная дорога постаралась как могла, чтобы сделать наше путешествие самым неудобным и неприятным из всех, какие у нас были, включая и перелет в открытом двухместном самолете через исчерна-черные скалы Пеннинских гор, чуть запорошенных снегом.

Когда мы с Голлери объезжали парадный круг, несколько снежинок лениво опускались к земле, когда же мы заняли свое место на старте, снег повалил густыми хлопьями, очень быстро он закрыл все вокруг, и мы уже не видели ни трибун, ни препятствий. Четверть часа мы кружили мимо трибун, а снег залеплял нам глаза, падал за воротник и все гуще закрывал землю. Когда стало ясно, что лошади еле вытаскивают ноги из глубоких сугробов и не смогут провести заезд в строгом соответствии с правилами, соревнования отменили, и собравшиеся в паддоке жокеи очень напоминали снежного человека.

Мери и я часто возвращались в Чешир в холодных автобусах и поездах и, по-моему, сделали небольшое открытие: мы беремся утверждать, что уголь, которым топили в залах ожидания авто— и железнодорожных вокзалов, очень напоминает ту золу, которую мы обычно выгребаем из печек по утрам.

Организаторы скачек, чтобы компенсировать жокеям бессмысленное путешествие, выплатили нам гонорар, как если бы мы участвовали в соревнованиях, которые не состоялись. Ну хоть одно утешение. До недавних пор нам платили только в том случае, если жокей уже принял старт. Но после одного-двух инцидентов, когда лошадь сбросила всадника еще в паддоке и он в результате получил травму, или лошадь по дороге на старт поранила себя и была снята с соревнований, приняли решение выплачивать жокею гонорар, если он успел взвеситься.

Снежная буря в Уэтерби убедительно подтвердила справедливость новых правил. Но пока жокеи радовались проявленной заботе, начали происходить удивительные вещи. Клерки, работавшие в весовой, в туманные дни перестали справляться с длиннющей очередью ухмылявшихся жокеев, которые переодевались в свою форму задолго до начала первого заезда, хотя не вызывал сомнений тот факт, что им придется тут же снова надеть обычный костюм и отправляться домой. Некоторые предприимчивые молодые нарушители правил разработали метод, как пройти весовую (а следовательно, и получить гонорар), если лошадь даже не заявлена на эти соревнования. Их метод так и не удалось раскрыть. Зато клерки в весовой стали ужасно подозрительны к любому жокею, который на минуту раньше решил взвеситься. В туманные дни лошади, тренеры и владельцы в нетерпении ждали, когда же наконец их жокей преодолеет денежный барьер у весов. Увы, деньги отняли у игры веселье.

Беды, которые приносят нам травмы, и плохая погода случаются так часто, что человек иногда не выдерживает и спрашивает себя: «Господи, ну кто заставляет меня быть жокеем?» Но прежде чем я попытаюсь ответить на этот вопрос, надо упомянуть еще одно неблагоприятное обстоятельство. Обстоятельство, хотя не так легко видимое и не такое определенное, как первые два, но, пожалуй, более болезненное. Я назвал бы его разочарованием.

Во-первых, непосредственное разочарование, что приходится пропустить скачки из-за травмы или мороза. Это довольно простое чувство, потому что каждый понимает, что не в его власти изменить погоду или избежать травм. Но кости срастутся, тепло рано или поздно наступит, и все снова будет хорошо.

Во-вторых, разочарование, которое вызвано тем, что скачку, которую вполне обоснованно надеялся выиграть, проиграл. Остается тяжелое чувство, потому что по твоей вине пошла насмарку вся работа тренера, разбиты надежды владельца лошади. Хотя обычно причина такого разочарования заключается в том, что не твоя лошадь в этот день оказалась лучшей, и как бы ни был искусен и настойчив жокей, как ни была бы у него сильна воля к победе, он не может выиграть, если его лошадь не совсем хороша.

На скаковой дорожке возникает так много неожиданностей, которые ни один жокей не может ни предвидеть, ни избежать, и это при том, что иногда три секунды промедления стоят победы. В нужный момент твоя лошадь может оказаться в плохом настроении, ей может не понравиться препятствие, ее могут раздражать мягкость или скользкость грунта, она может ушибиться у предыдущего барьера и теперь с излишней осторожностью подходить к следующему, ее могут толкнуть или ударить копытом другие лошади, которые потеряли равновесие или упали, она может сбиться с ноги и упасть сама, несмотря на все усилия жокея подвести ее правильно к барьеру. Лошадь может растянуть сухожилия или ударить себя задними ногами по передним, обойти стороной препятствие и быть снятой с соревнований. И все эти непредвидимые обстоятельства жокей не может предотвратить.

Случается, что он даже пересек финишную прямую первым, а по объективным причинам считается, что он пришел вторым: допустим, лошадь очень устала и не пересекла финиш по прямой, или оттолкнула от финиша другую лошадь, или его отодвинули на второе место по техническим причинам, к примеру, скакун не отвечает полностью стандарту, нужному для этого заезда, или вес всадника был больше (меньше) положенного. Вряд ли что-нибудь так удручает жокея, как такое решение. Трудный заезд, трудная победа, и вдруг ее отняли у него и присудили кому-то другому. Правда, современные правила более милосердны, и если ясно, что небольшое отклонение произошло случайно, а не с умыслом помешать другой лошади выиграть, стюарды могут принять решение, удовлетворяющее амбиции обоих наездников.

Еще бывают седла со скверной подпругой, которые скользят по спине лошади и даже сползают ей под живот, поводья и стремена из плохой кожи, которая рвется, и мундштуки, которые болтаются рядом со ртом лошади.

Как-то в Варвике я работал с мерином Квик Уан, которого тренировал Джордж Оуэн. В заезде было мало участников, так как все понимали, что другая лошадь Джорджа, Фор Тен, только что выигравшая Золотой кубок, если не упадет, то почти наверняка победит. Джордж попросил меня вести скачку сразу за Фор Теном, на случай чего-нибудь непредвиденного. Он был несколько ошеломлен, увидев, что после первого барьера Квик Уан вырвался вперед, а его жокей в нарушение всех обговоренных планов не обращает на это внимания. Но еще больше был ошеломлен сам жокей. Когда Квик Уан приземлялся после первого барьера, его мундштук сломался и выпал изо рта, и все три мили заезда я сидел у него на спине в роли беспомощного пассажира. К счастью, скаковая дорожка была огорожена, и Квик Уан не выражал желания перепрыгнуть через забор и отправиться гулять в чисто поле, в этом мы с ним достигли полного согласия, но я сидел в седле, не имея возможности ни затормозить, ни подбодрить своего скакуна.

Между двумя последними препятствиями Фор Тен без труда обошел нас, и мы пересекли финиш вторыми. Я не мог остановиться и полагал, что мой неутомимый Квик Уан пройдет всю дистанцию еще раз, но он понял намек Фор Тена, соседа по конюшне, шагавшего перед нами, и доверчиво направился следом за ним в паддок. Джордж извинился за случившееся и объяснил, что, видимо, металл оказался с дефектом, потому что удила совсем новые.

Джордж не ждал от Квик Уана победы, и поэтому происшедшее выглядело просто комичным. Но оно показалось бы весьма огорчительным, если бы лошадь, которую долгие месяцы готовили специально к данному соревнованию, по глупой случайности сорвала все планы.