Рельсы и шпалы как будто уходили в бесконечность. К тому же путь шел в гору. Впереди виднелся еще один поворот.

Сколько времени нужно, чтобы пройти километр? Я взглянул на часы для этого мне пришлось повернуть кисть, и это движение отозвалось болью где-то высоко в спине, но болью далекой и не страшной. А разглядев циферблат, я не поверил своим глазам. Всего минут десять, ну может быть, двенадцать прошло с тех пор, как я двинулся в путь.

Километр за десять минут — при обычных условиях это не так уж трудно.

Но только не по шпалам и камням.

Джонсон поджидал меня, подумал я. Не лично меня, а всякого, кто побежал бы из поезда с фальшфейерами.

Значит, он знал, что рация не будет работать. Я начал всерьез беспокоиться за Джорджа — куда он пропал?

Возможно, и загоревшаяся букса — тоже дело рук Джонсона.

Джонсон хотел устроить столкновение поездов, сам находясь в безопасности, далеко позади. Ну, это ему, черт возьми, не удастся.

С новыми силами и появившимся у меня наконец чувством, что все это происходит в действительности и что я в самом деле смогу остановить «Канадец», я двинулся дальше вдоль пути.

В ушах у меня звучал голос Джорджа, его рассказ о ссоре между Джонсоном и Филмером. Филмер сказал Джонсону, чтобы он чего-то не делал.

Джонсон ответил: «Как захочу, так и сделаю, черт возьми». Может быть, Филмер говорил ему, чтобы он больше не пытался ничего сделать с поездом, поняв, что и без этого ему грозят большие неприятности, из которых он, возможно, не сможет выпутаться, если случится катастрофа?

Но Джонсон так взялся за дело, что остановить его уже невозможно.

«Сдвинуть поезд под уклон легче, чем потом его остановить, а?» Задиристый Джонсон, бывший железнодорожник, драчун и наемный шантажист.

Наверное, километр уже есть и даже больше, подумал я. Хотя это не так уж и много — сам поезд занимает чуть ли не полкилометра. Я остановился и посмотрел на часы. «Канадец» должен появиться через какие-нибудь несколько минут. Впереди еще один поворот. Надо успеть вовремя убраться с пути.

Я побежал быстрее и миновал поворот. Метрах в ста впереди путь снова сворачивал, но сойдет и здесь. Я поставил фонарь на землю рядом с путем, сильно чиркнул верхним концом одного из фальшфейеров о рельс и взмолился про себя, чтобы он зажегся.

Он ярко вспыхнул красным пламенем, и от неожиданности я его чуть не выронил. Потом я с размаху воткнул его нижний, острый конец в шпалу.

Ослепительное алое пламя можно было бы видеть больше чем за километр, если бы только путь шел прямо.

Я подхватил фонарь и побежал к следующему повороту. От красного огня, горевшего позади, весь снег на земле стал розовым. За поворотом оказался прямой участок пути, на этот раз гораздо длиннее.

Я пробежал подальше, остановился и зажег второй фальшфейер, воткнув его, как и первый, в шпалу.

«Канадец» должен был вот-вот появиться. Я потерял счет времени. Сейчас я увижу его мощные прожектора, машинист увидит фальшфейер и остановится на безопасном расстоянии от нашего поезда.

Где-то вдалеке я увидел крохотные огоньки. Я не знал, есть ли поблизости какое-нибудь жилье. Потом я понял, что огоньки движутся, приближаясь ко мне. Сначала казалось, что «Канадец» едва ползет, потом он стал надвигаться все быстрее и быстрее... но он не останавливался! Я не слышал скрежета тормозов при экстренной остановке.

Охваченный страшным предчувствием, я изо всех сил чиркнул по рельсу третьим фальшфейером, чуть не сломав его пополам, услышал, как зашипело пламя, и встал, размахивая им, рядом с путем, возле того огня, который воткнул в шпалу.

«Канадец» шел и шел вперед. Это невероятно, я не верил своим глазам...

Забросить фальшфейер в окно локомотива почти немыслимо — оно слишком маленькое, расположено слишком высоко и движется со скоростью пятидесяти километров в час. Я почувствовал себя каким-то пигмеем перед огромной, ревущей, неумолимо растущей на глазах желтой махиной локомотива с его слепящими прожекторами и безмозглой головой.

Вот он уже рядом. Сейчас или никогда. Из кабины никто не выглядывал.

Я отчаянно завопил: «Стойте!», но мой крик отнесло куда-то в сторону волной расступающегося воздуха.

Я швырнул фальшфейер. Швырнул высоко и слишком рано — в пустое черное окно он не попал.

Он пролетел слишком далеко впереди, ударился снаружи в лобовое стекло и свалился на какой-то выступ, торчавший вперед из локомотива. И тут же исчез из вида — мимо меня с прежней скоростью несся длинный, тяжелый серебристый поезд, сотрясая землю и подмяв под себя второй фальшфейер, который я поставил у него на пути. Безмозглое чудище пронеслось мимо и скрылось за поворотом.

Я чувствовал себя опустошенным и совершенно выдохшимся. Ощущение неудачи нахлынуло на меня, а вместе с ним — боль, на которую я до сих пор не обращал внимания. Еще немного — и поезда столкнутся, вагоны сомнутся в гармошку, все перемешается в смертоносном хаосе... В отчаянии я подобрал фонарь и через силу побежал вслед за «Канадцем». Я должен видеть то, чего не смог предотвратить... должен прийти на помощь, несмотря на острое чувство собственной вины... Я изо всех сил отгонял от себя мысль о том, как «Канадец» врежется в вагон Лорриморов... Но ведь кто-нибудь должен же был их предупредить... О боже, боже!.. Кто-нибудь наверняка предупредил Лорриморов... и всех остальных. Наверное, все уже сошли с поезда, отошли подальше от рельсов... Нелл... Зак... все остальные...

Я бегом миновал поворот. Впереди, рядом с рельсами, валялся все еще горящий фальшфейер, который я бросил. Который свалился с локомотива. Первый фальшфейер, который я поставил в сотне метров отсюда перед следующим поворотом, исчез вообще, подмятый под себя «Канадцем». Ничего не было ни видно, ни слышно. Никаких звуков, кроме вздохов ветра. Я не знал, когда услышу грохот крушения. Я не имел представления, на каком расстоянии отсюда наш поезд, далеко ли я успел от него отбежать.

Начиная замерзать, еле передвигая отяжелевшие ноги, я прошел мимо упавшего фальшфейера, потащился дальше, миновал поворот и вышел на длинную кривую, которая тянулась за ним. Скрежета металла, врезающегося в металл, я так и не слышал, но этот скрежет неумолчно звучал у меня в голове. Наверное, они все же предупредили Лорриморов, должны были предупредить... Я весь дрожал, и не только от леденящего холода, которым дышали заснеженные горы вокруг.

Далеко впереди на путях я увидел два красных огня. Они не горели ярким пламенем, как фальшфейеры, а были крохотными и едва заметными, словно какие-то отраженные блики. Я тупо удивился, что бы это могло быть, и, только пройдя еще шагов пять, понял, что это не отражения, а неподвижные огни... Я снова побежал быстрее, не осмеливаясь надеяться, но вскоре увидел, что это действительно хвостовые огни поезда... Поезда! Это мог быть только один поезд... Грохот крушения, раздирающий ночь в клочья, так и не прозвучал! «Канадец» остановился. Меня охватило чувство огромного облегчения, я еле дышал и чуть не плакал. Он остановился! Столкновения не было! Трагедии не произошло! Он остановился!

Я побежал к огням, за которыми в свете своего фонаря уже видел громаду поезда, — побежал, испытывая непонятный страх, что он вот-вот снова тронется и, набирая скорость, помчится дальше. Я бежал и бежал, пока не смог, задыхаясь, дотронуться до поезда рукой. Тогда я сломя голову помчался вдоль поезда, спеша сказать им, чтобы не трогались с места.

На земле возле локомотива стояли несколько человек. Они увидели, что кто-то бежит к ним с фонарем, и, когда я был уже близко, один повелительно крикнул: «Войдите обратно в вагон, выходить никому не нужно!» Совсем запыхавшись, я перешел на шаг.

— Я... Я с того поезда, который впереди вас! — крикнул я, махнув рукой вдаль, куда уходили рельсы, — насколько можно было видеть при свете прожекторов «Канадца», они были свободны.

— С какого поезда? — спросил кто-то, когда я наконец подошел к ним.

— Со Скакового поезда, — с трудом переводя дыхание, ответил я. Трансконтинентального... скакового... поезда... с таинственными приключениями.

Наступило молчание. Потом один из них сказал:

— Он должен быть в тридцати пяти минутах впереди нас.

— У него... — Я хватал воздух ртом. — У него загорелась букса.

Это многое для них означало — они сразу все поняли.

— Ого! — Тут они заметили мою форменную одежду. — Это вы зажгли огни?

— Да.

— Далеко тот поезд?

— Не знаю... Не помню... сколько я пробежал.

Они посовещались. Один, судя по его форменной одежде, был главным кондуктором. Двое, судя по тому, что были без формы, — машинистами. С ними стоял еще какой-то человек — может быть, заместитель главного кондуктора.

Они решили — то есть кондуктор и машинист решили, — что надо медленно двинуться вперед. Они сказали, что мне лучше сесть с ними в кабину.

Уже почти отдышавшись, я с благодарностью залез наверх и стоял там, глядя, как машинист отпустил тормоза, включил двигатель, и поезд тронулся со скоростью пешехода, освещая прожекторами пустые рельсы перед собой.

— Вы действительно бросили один огонь? — спросил меня машинист.

— Я думал, что вы не остановитесь. Это прозвучало как-то прозаично и слишком спокойно.

— Нас не было в кабине, — сказал он. — Тот огонь, который вы бросили, ударился о лобовое стекло, и свет от него я увидел там, в машине, где регулировал клапан. Хорошо, что вы его бросили... Я сломя голову кинулся сюда как раз вовремя, чтобы заметить тот, который вы поставили на рельсах, прежде чем мы на него наехали. Повезло, знаете ли.

— Да.

Действительно, повезло... Теперь я избавлен от угрызений совести, которые мучили бы меня всю жизнь.

— А почему кондуктор не сообщил по рации? — недовольно спросил кондуктор.

— Она не работает.

Он прищелкнул языком. Мы медленно двигались вперед. Еще немного — и будет поворот.

— По-моему, мы уже рядом, — сказал я. — Недалеко.

— Ладно.

Поезд еще замедлил ход. Машинист очень осторожно миновал поворот, и правильно сделал, потому что после того как он тут же нажал на тормоза и мы остановились, от желтого локомотива «Канадца» до начищенных медных поручней на задней площадке вагона Лорриморов оставалось всего метров двадцать.

— Ну-ну, — флегматично заметил машинист. — Не хотел бы я вдруг увидеть такое сразу за поворотом.

Только теперь я вспомнил, что где-то сзади, рядом с рельсами, остался Джонсон. Я точно знал, что на обратном пути не видел его лежащим на земле без сознания или мертвым; не видел его, очевидно, и никто из бригады «Канадца». Я подумал было: куда он мог деться, но в тот момент мне было не до него. Все, кто был в кабине «Канадца», спустились на землю и направились вперед, навстречу своим коллегам.

Я пошел с ними. Две кучки людей встретились и довольно спокойно поздоровались. Те, кто пришел с нашего поезда, как будто не сомневались, что «Канадец» остановится вовремя. И заговорили они не о фальшфейерах, а о горящей буксе.

Перегрелась букса самой задней из шести осей вагона с лошадьми, а перегрелась она из-за того, что из нее почему-то вытекла смазка — к такому выводу они пришли. Обычно так оно и случается. Они ее еще не вскрывали.

Букса была уже не раскалена докрасна, но все еще настолько горяча, что притронуться к ней было невозможно. Ее все время охлаждали снегом. Еще минут десять, наверное.

— Где Джордж Берли? — спросил я. Проводник багажного вагона Скакового поезда сказал, что его никто не может найти, но двое проводников спальных вагонов все еще заняты поисками. Он сказал, что сам, к счастью, находился как раз в вагоне для лошадей. Он почувствовал запах горящей буксы. Как-то однажды ему уже довелось познакомиться с таким запахом. Ужасный запах, сказал он. Он сразу прошел вперед и сказал машинисту, чтобы тот остановился.

— Иначе ось переломилась бы, и поезд мог сойти с рельсов.

Все кивнули. Им это было прекрасно известно.

— Вы предупредили кого-нибудь из пассажиров? — спросил я.

— Что? Нет-нет, не стоило их будить.

— Но... Но «Канадец» мог не остановиться...

— Никак не мог, ведь он увидел бы огни.

Их наивная вера изумила и испугала меня. Главный кондуктор «Канадца» сказал, что свяжется по радио с ближайшей станцией — Камлупсом, и оба поезда остановятся там, потому что там есть боковые пути, а не только один этот. Наверное, в Камлупсе скоро начнут беспокоиться, почему не прибывает Скаковой поезд. И он отправился говорить с ними.

Я прошел назад, миновал вагон с лошадьми, забрался в свой поезд и почти сразу же столкнулся с заместителем Джорджа, который шел вдоль поезда вперед.

— Где Джордж? — спросил я тревожно.

— Не могу его найти.

В его голосе прозвучало беспокойство.

— Есть одно место, где он может быть. — И дай бог, чтобы он был там, подумал я. Дай бог, чтобы он не лежал страшно изувеченным рядом с рельсами за много километров позади.

— Где? — спросил он.

— В одном купе. Посмотрите по списку. В купе Джонсона.

— Кого?

— Джонсона.

Тут появился другой проводник.

— Я все еще не могу его найти, — сказал он.

— Вы знаете, где купе Джонсона? — спросил я.

— Да, рядом с моим.

— Пошли посмотрим.

— Но заходить к пассажирам посреди ночи нельзя, — возразил он.

— Если Джонсон там, мы извинимся.

— Не понимаю, откуда вы взяли, что Джордж может быть там, — проворчал он, но пошел впереди нас и показал на дверь. — Вот его купе.

Я открыл дверь. Джордж лежал на койке, извиваясь в попытках освободиться от веревок, которыми был связан, и от широкого пластыря, которым у него был заклеен рот. Он был жив — еще как жив.

Испытывая безмерное облегчение, я содрал пластырь с его рта.

— Черт возьми, больно, а? — произнес Джордж. — Где вас так долго носило?

Лечь Джордж отказался и сидел в своем купе, мрачно попивая горячий чай. По глазам было видно, что у него сотрясение мозга, но он никак не хотел признать, что удар, от которого он потерял сознание, оказал на него хоть какое-то действие. Как только его развязали и рассказали про буксу, он потребовал, чтобы ему дали переговорить с кондуктором «Канадца» в переднем салоне-ресторане нашего поезда. При этом разговоре присутствовало еще несколько человек из поездной бригады и я.

Как сообщил кондуктор «Канадца», диспетчер в Камлупсе сказал, что, как только Скаковой поезд сможет снова двигаться, он должен следовать в Камлупс. «Канадец» пойдет за ним с интервалом в десять минут. Кроме того, они предупредят товарный поезд, который идет за «Канадцем». Скаковой поезд простоит в Камлупсе час. «Канадец» отправится оттуда первым, чтобы как можно меньше отставать от своего графика. После того как будут проверены все буксы Скакового поезда, он продолжит свой путь в Ванкувер. В Камлупсе не будет никакого расследования этого инцидента, потому что к тому времени там будет уже больше трех часов ночи — ночи с субботы на воскресенье. Расследование будет проводиться в Ванкувере.

Все кивнули. Джордж был бледен и, похоже, боялся лишний раз повернуть голову.

Пришел машинист Скакового поезда и сказал, что буксу наконец вскрыли, что она была совершенно суха, а пропитанная маслом набивка из ветоши выгорела, но теперь все в порядке, букса остыла и снова заправлена смазкой, из нее ничего не течет, и поезд может двигаться дальше.

Времени терять не стали. Бригада с «Канадца» ушла, и вскоре Скаковой поезд уже тронулся, как будто ничего не произошло. Я пошел с Джорджем к нему в купе и принес ему чаю, а он слегка заплетающимся языком потребовал, чтобы я рассказал ему с начала до конца, как было дело.

— Сначала вы расскажите, как случилось, что вы получили нокаут, сказал я.

— Не помню. Я шел в голову поезда, чтобы поговорить с машинистом. Вид у него был недоумевающий. — А следующее, что я помню, — как я лежу там связанный. Пролежал так словно целую вечность. Никак не мог понять, что случилось. — У него не было сил даже усмехнуться. — Мне сказали, что я лежал в купе Джонсона. Должно быть, это Джонсон сделал. Застал меня врасплох.

— Да.

— Где он сейчас?

— Бог знает. — Я рассказал Джорджу, как Джонсон напал на меня, как я оставил его там лежать и как нигде его не видел на обратном пути.

— Есть две возможности, — сказал Джордж. — Нет, наверное, три. Либо он куда-то смылся, либо прямо сейчас садится в «Канадец».

Я удивленно посмотрел на него. Об этом я не подумал.

— А третья? — спросил я.

Затуманенные глаза Джорджа устало блеснули.

— Гора, где мы останавливались, — сказал он, — называется Скуилакс.

Скуилакс — это по-индейски «черный медведь».

У меня перехватило дыхание.

— Я не видел никаких медведей.

— И то хорошо.

Я почему-то не думал, что Джонсона съел медведь. Как-то не верилось.

У меня мелькнула мысль, что я, наверное, был не в себе, но все это время, пока я находился там, на горе Черный Медведь, я ни минуты не верил ни в каких медведей.

— Знаете что? — сказал Джордж. — У нового подвижного состава буксы горят редко — там оси на шарикоподшипниках, а? Не просто ветошь с маслом.

Такое может случиться только со старым вагоном вроде нашего. И знаете что?

Спорить могу, что это Джонсон вытащил набивку из буксы, когда мы стояли в Ревелстоке.

— А зачем там ветошь?

— Тряпки. Тряпки, пропитанные маслом. Это лучше, чем просто смазка.

Имейте в виду, мне уже довелось однажды видеть, как буксу вывели из строя.

Только в тот раз не просто вытащили ветошь, а напихали туда железных опилок, а? И поезд сошел с рельсов. Еще у одного железнодорожника был зуб на компанию. Но бывает, что буксы горят и случайно. Из-за этого кое-где сбоку от рельсов ставят тепловые датчики с системами аварийной сигнализации. Как этот Джонсон мог думать, что такое сойдет ему с рук?

— Он не знает, что у нас есть его фотография.

Джордж собрался было засмеяться, но тут же передумал.

— Томми, вы меня убиваете. Но о чем думал мой заместитель, когда послал вас с огнями? Это же его дело, а? Идти должен был он.

— Он сказал, что я смогу идти быстрее.

— Ну, пожалуй, он был прав. Но ведь вы не железнодорожник.

— Он про это забыл, — сказал я. — Но я думал, что он мог бы предупредить Лорриморов... и всех остальных... чтобы они не пострадали.

Джордж подумал:

— Не скажу, что он должен был это сделать. И не скажу, что не должен был.

— Железнодорожники своих не выдают?

— Ему скоро на пенсию. И ведь никого даже с койки не сбросило, а?

— Нам просто повезло.

— Поезда всегда останавливаются, когда на пути фальшфейер, — сказал он спокойно.

Я не стал настаивать. Наверное, действительно нельзя лишать человека пенсии за то, что он не сделал чего-то такого, чего, как выяснилось, делать было и не нужно.

Вскоре мы прибыли в Камлупс, где нам проверили все буксы и заменили рацию. Все шло по плану. Как только мы тронулись дальше, Джордж наконец согласился лечь одетым на койку и попытаться заснуть, а через два купе от него я попробовал сделать то же самое.

Чувствовать, что тебе больно, всегда начинаешь только тогда, когда есть время об этом подумать. Тупая ноющая боль в том месте, где дубинка Джонсона опустилась мне на спину, то усиливалась, то снова стихала: пока я стоял, все было в порядке, но стоило мне лечь, как становилось хуже. Это меня раздражало. Я подумал, что к утру спина совсем одеревенеет. Совсем некстати: ведь нужно будет подавать завтрак.

В конце концов я улыбнулся про себя. Несмотря на все старания Джонсона и Филмера, Великий трансконтинентальный скаковой поезд с таинственными приключениями, возможно, еще доковыляет до Ванкувера невредимым.

Мне следовало бы помнить, что самодовольство никогда не идет на пользу.