На полголовы впереди

Я уже купил кое-что из одежды, новый чемодан и более или менее уложил вещи: на следующее утро мне предстояло отправиться в путь. Уснувшая было страсть к путешествиям, которая семь лет гоняла меня с места на место, пробудилась вновь и не давала мне покоя. Мне пришло в голову, что если уж Миллингтон боится меня потерять, то ему не так страшен Филмер, как эта моя прежняя непреодолимая тяга куда-то ехать, ехать и ехать, мое нетерпеливое желание посмотреть, что там, за следующим поворотом.

Я подумал, что теперь имею возможность удовлетворять эту свою страсть на уровне пятизвездочных отелей, а не с рюкзаком за плечами, ездить в лимузинах, а не на автобусах, питаться изысканными блюдами, а не хот-догами и жить в курортных городах, а не в пыльных захолустьях. Не исключено, что некоторое время — а может быть, и довольно долго — это доставляло бы мне удовольствие, но в конце концов, чтобы не утратить чувства реальности, мне все равно пришлось бы расстаться с этой лавкой кондитера и заняться каким-нибудь делом, не откладывая его снова и снова до тех пор, пока я не потеряю вкус к простому трудовому хлебу.

В тот день я надел — может быть, в знак уважения к простому трудовому хлебу — изрядно поношенную кожаную куртку и матерчатую кепку, на шее у меня висел бинокль-фотоаппарат, в руке была программка. Я бесцельно слонялся поблизости от весовой, где взвешивали жокеев, и смотрел, кто входит и кто выходит, кто с кем разговаривает, кто выглядит озабоченным, кто довольным, а кто обозленным.

Из весовой вышел один подающий надежды молодой ученик жокея в обычной одежде, а не в скаковой форме. Некоторое время он стоял озираясь, как будто кого-то ждал. Потом его взгляд на ком-то остановился, и я посмотрел, кто привлек его внимание. Это был один из штатных распорядителей Жокейского клуба, который сегодня олицетворял здесь власть. Тот болтал с двумя владельцами лошадей, заявленных на сегодняшнюю скачку, а через несколько минут приподнял шляпу, приветствуя проходившую даму, и не спеша пошел к площадке для парадов.

Ученик жокея спокойно проводил его взглядом, потом снова начал озираться вокруг. Не обнаружив ничего такого, что могло бы вызвать у него беспокойство, он направился в сторону трибуны, откуда наблюдали за скачками жокеи, догнал какого-то молодого человека и обменялся с ним на ходу несколькими словами. У трибуны они расстались. До сих пор я следил за учеником жокея, но теперь решил оставить его в покое и пойти за этим молодым человеком. Он направился прямо к месту перед трибуной, отведенному для букмекеров, и, миновав нескольких из них, подошел к Колли Гудбою, который выкрикивал предлагаемые ставки, стоя на небольшом возвышении размером с ящик из-под пива.

Молодой человек, с которым разговаривал ученик жокея, не стал делать ставку. Он вынул блокнот и принялся записывать, на кого ставят другие. Потом сказал несколько слов Колли Гудбою (а в действительности — Лезу Моррису), который тут же стер цифры ставок, написанные мелом на прикрепленной рядом доске, и вместо них написал новые. Новые ставки были выгодными, и Колли Гудбой оказался вознагражден: «тотошники» поспешно бросились к нему, чтобы воспользоваться его предложением. Колли принимал от них деньги, аккуратно их пересчитывая. Я со вздохом отвернулся и поднялся на трибуну посмотреть очередной заезд, не переставая, как обычно, прочесывать взглядом толпу зрителей и наблюдая за круговращением жизни. В конце концов я оказался недалеко от барьера, отделявшего места для букмекеров от более дорогой ложи, предназначенной для членов клуба. Я часто так делал: отсюда хорошо видно все, что происходит по обе стороны барьера. А кроме того, отсюда можно видеть, кто подходит к барьеру, чтобы сдирать ставку у букмекеров, занимающих привилегированные места у самой ложи. «Барьерные» букмекеры — это короли своего дела: общительные, вежливые, с каменными сердцами и блестящими математическими способностями.

Я, как всегда, смотрел, кто у кого ставит, и когда подошел к букмекеру, стоявшему ближе всех к ложе и ко мне, увидел, что рядом с ним стоит Филмер.

Глядя, как он делает ставку, я размышлял о предстоящем нам путешествии, и тут он поднял голову и посмотрел вверх, прямо мне в глаза.

Глава 3

В то же мгновение я быстро, но плавно отвел взгляд, а через некоторое время снова посмотрел на него.

Филмер все еще разговаривал с букмекером. Я попятился назад, проталкиваясь сквозь толпу, пока не оказался ступенек на пять выше, в гуще зрителей.

В мою сторону Филмер больше не смотрел. И незаметно было, чтобы он шарил глазами по сторонам, отыскивая меня.

У меня отлегло от сердца. То, что наши взгляды встретились, было случайностью, иначе не могло быть. Но все равно это случилось очень некстати, особенно сейчас.

Я не ожидал, что он окажется в Ноттингеме, и не искал его там. Правда, две его лошади были заявлены на скачки, но сам он почти никогда не появлялся на ипподромах центральных графств — ни в Ноттингеме, ни в Лестере, ни в Вулвергемптоне. Он заметно предпочитал одни ипподромы другим и, как и во всем остальном, редко изменял своим привычкам.

За каждым его шагом я следить не пытался, в этом не было необходимости. Перед следующим заездом, во время парада, он окажется внизу, у дорожки, чтобы посмотреть, как проводят его лошадь, и там я увижу его снова. Я видел, как он сделал ставку, отошел и стал подниматься на трибуну: скоро должен был начаться заезд. Насколько я мог заметить, он был один, что было необычно, потому что, как правило, его почтительно сопровождали либо девушка, либо мужчина, его обычный спутник.

Заезд начался, и я стал с интересом смотреть. Тот разговорчивый ученик жокея сам в нем не участвовали, но конюшня, где он работал, выставила свою лошадь. Сначала она была фаворитом, но к финишу пришла третьей от конца. Я взглянул на Колли Гудбоя и увидел на лице у него улыбку. Обычный досадный мошеннический трюк из тех, что так портят скачки.

Филмер спустился с трибуны и направился к загородке, за которой седлали лошадей, чтобы, как всегда, когда в заезде участвовала его лошадь, присмотреть за последними приготовлениями. Я на всякий случай немного прошел вслед за ним, но он действительно направлялся туда. Оттуда — к дорожке наблюдать за парадом, оттуда — к тому же букмекеру, что и раньше, сделать ставку, оттуда — на трибуну смотреть заезд. А оттуда — к загородке, где расседлывали его лошадь, пришедшую второй.

Неудачу Филмер перенес мужественно, не забыв, как всегда, поздравить владельца победившей лошади — на этот раз разрумянившуюся от волнения полную даму средних лет, которая была этим явно польщена. Филмер отошел от загородки с самодовольной усмешкой, и тут же перед ним возник какой-то молодой человек, который попытался сунуть ему в руку портфель.

Самодовольство на лице Филмера сменилось яростью — как сказал бы Пол Шеклбери, быстрее, чем Шергар выиграл дерби. Взять портфель Филмер не пожелал и чуть ли не плюнул в лицо тому, кто хотел его отдать, — его черная шевелюра качнулась вперед, словно голова атакующей кобры. Молодой человек с портфелем испуганно отступил и обратился в паническое бегство, а Филмер, вновь обретя самообладание, бросил взгляд в ту сторону, где находились распорядители и репортеры, — не заметил ли кто-нибудь. Я видел, как он с облегчением вздохнул: по-видимому, никто ничего не заметил. В мою сторону он вообще не посмотрел.

Я пошел вслед за обескураженным молодым человеком, который все еще держал портфель. Он отправился прямо в мужской туалет, пробыл там довольно долго и вышел весь бледный. Как сильно Филмер действует на людей, подумал я. Лучше всякого слабительного.

После этого дрожащий молодой человек с портфелем, заметно волнуясь, подошел к какому-то худому мужчине постарше, который поджидают его на улице у самого выхода, грызя ногти. Когда худой мужчина увидел портфель в руках у нервного молодого человека, он пришел почти в такую же ярость, как и Филмер, и между ними началась возбужденная перепалка; даже не слыша слов, по его резким, энергичным жестам легко было догадаться, что молодому человеку крепко достается. Худой мужчина несколько раз сильно ткнул нервного молодого человека в грудь. Тот уныло понурился. Худой мужчина повернулся и пошел на автостоянку.

Нервный молодой человек вместе с портфелем снова вошел на ипподром и направился в ближайший бар. Я довольно долго толкался там в кучке посетителей, но пока больше ничего не происходило. Сидевшие там и сям за столиками люди смотрели телевизор, а нервный молодой человек переминался с ноги на ногу, весь в поту, внимательно наблюдая за всеми, кто проходил мимо бара по улице. Потом, через некоторое время после того, как вторая лошадь Филмера выступила в своем заезде и (как сообщил телекомментатор) проиграла, мимо прошел сам Филмер, с недовольным видом разрывая в клочья билетики тотализатора.

Нервный молодой человек, незаметно поджидавший у самой двери бара, выскочил наружу и опять попытался всучить ему портфель. На этот раз Филмер взял его, но в большом раздражении и снова внимательно оглядевшись вокруг.

Однако никаких поводов для беспокойства он не заметил. Прошло только пять заездов из шести, и все представители власти еще оставались на своих местах. Крепко стиснув ручку портфеля, он вышел с ипподрома и решительно направился к своему автомобилю.

Нервный молодой человек еще немного потоптался на месте, а потом вслед за Филмером вышел с ипподрома на автостоянку. Я тоже вышел и увидел, как оба направились к своим машинам, которые стояли в разных местах. Я пошел не за Филмером, а за нервным молодым человеком и увидел, как он сел на переднее сиденье машины, за рулем которой уже был тот худой мужчина, все еще заметно рассерженный. Они тронулись не сразу, и я успел, не спеша направляясь к своему автомобилю, который поставил, как всегда, в удобном месте, у выезда со стоянки, обойти их машину сзади. Я запомнил ее номер на случай, если упущу их, а как только выехал со стоянки и пристроился к ним в хвост, позвонил Миллингтону.

Я рассказал ему про портфель и продиктовал номер машины, которая ехала впереди.

— Но они направляются на север, — сказал я. — Как далеко мне надо ехать за ними?

— В котором часу у вас завтра вылет?

— В полдень, из Хитроу. Но мне придется еще заехать домой за вещами и паспортом.

Он несколько секунд подумал:

— Пожалуй, решайте сами. Если он выедет на автостраду в сторону Шотландии... ну, тогда возвращайтесь.

— Хорошо.

— Это очень интересно, — сказал Миллингтон. — Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он берет этот портфель.

— Очень интересно, — согласился я. — А у портфеля есть какие-нибудь особые приметы?

— Насколько я мог разглядеть, он черный, лакированный, возможно, крокодиловой кожи, с золотыми замками.

— Ну-ну, — задумчиво произнес Миллингтон. — Когда выясню что-нибудь про этот номер, позвоню.

Машина, где сидел худой мужчина, направлялась прямиком к автостраде, ведущей в сторону Шотландии. Я решил ехать за ней по крайней мере до тех пор, пока Миллингтон не позвонит снова, что он сделал на удивление быстро и сообщил, что машина зарегистрирована на имя некоего А. Дж. Хорфица, проживающего в Донкастере по такому-то адресу.

— Хорошо, — сказал я, — еду до Донкастера.

Еще час с небольшим, подумал я. Вполне успею вернуться.

— Эта фамилия — Хорфиц — вам что-нибудь говорит? — спросил Миллингтон.

— Абсолютно ничего, — уверенно сказал я. — И кстати, вам знаком тот молодой ученик из конюшни Пита Шоу, который подает большие надежды? Ну, тот многообещающий талант? Так вот, этот юный идиот что-то передал на словах одному неизвестному типу, который мне на ипподроме до сих пор не попадался, а тот, оказывается, заправляет Колли Гудбоя. Для Колли Гудбоя это была какая-то приятная новость.

— А что это была за новость, вы знаете?

— У Пита Шоу во втором заезде скакала лошадь-фаворит, а пришла она чуть ли не последней. Этот ученик знал результат заранее, хоть сам и не ехал.

— Хм, — произнес Миллингтон. — Ну, я покажу им, что такое страх божий: и Питу Шоу, и владельцу, и жокею, и ученику, и Колли Гудбою. В порошок их сотру. Да, — вспомнил он, — фотографий вам, наверное, сделать не удалось? Так что прямых доказательств у нас нет?

— Пожалуй, нет. Я один раз снял этого ученика, когда он разговаривают с человеком Колли, но они стояли ко мне спиной. Еще снял человека Колли вместе с Колли. И еще доску, где Колли написал свою выгодную ставку.

— И то лучше, чем ничего, — сказал он рассудительно. — Я их пугну так, что надолго запомнят. Те, кто ни в чем не виноват, обозлятся и выгонят тех, кто виноват. Они всегда так делают. Наводят порядок в своем доме. Нам меньше работы остается. И мы будем постоянно присматривать за этим болваном учеником. Позвоните мне, когда приедете в Донкастер.

— Ладно. И я еще кое-что снял. Нервного молодого человека с портфелем, его же с худым мужчиной... ну, с тем, который, возможно... как его?..

А. Дж. Хорфиц, и еще Филмера с портфелем, хотя я не уверен, что снимок выйдет хороший, я едва успевал и был довольно далеко, а снимал аппаратом в зажигалке, он не такой заметный.

— Хорошо. Нам нужно будет забрать у вас эту пленку до вашего отъезда.

Хм... э-э... позвоните-ка мне на обратном пути, я подумаю, где нам встретиться вечером. Ладно?

— Ладно, — ответил я. — Этот тип, Хорфиц, как он выглядит?

— Худой, пожилой, в темном плаще и черной фетровой шляпе, в очках.

Как будто собрался на похороны, а не на скачки.

Миллингтон что-то проворчал — мне показалось, что он узнал этого человека.

— Вы его знаете? — спросил я.

— Это было еще до вас. Да, знаю. Айвор Хорфиц. Не иначе как это он.

Пять лет назад мы лишили его допуска на скачки навсегда.

— За что?

— Длинная история. Потом расскажу. И я думаю, что вам, пожалуй, не стоит терять столько времени и ехать в Донкастер. Мы всегда его найдем, если понадобится. Развернитесь на ближайшей развязке и возвращайтесь в Лондон. Я буду ждать вас в том пабе около вокзала Виктория. Не в закусочной, а в пабе.

— Хорошо. Увидимся через... через два с половиной часа, если ничего не случится.

Через два с половиной часа я нашел Миллингтона в темном дальнем углу шумного бара за его любимым занятием — перед ним стояли кружка пива и пирог со свининой. Я отдал ему отснятую, но не проявленную пленку, которую он сунул в карман, с заметным удовлетворением сказав:

— Вы мои глаза на затылке.

— Кто такой Хорфиц? — спросил я, утолив жажду после долгой езды полпинтой бочкового пива. — Вы знали, что он знаком с Филмером?

— Нет, — ответил он сначала на второй вопрос. — И Филмер не хотел бы, чтобы его с ним видели и вообще чтобы знали, что они общаются.

— Из ваших слов получается, — медленно произнес я, — что тот посыльный, нервный молодой человек, тоже известен в лицо распорядителям... а возможно, и вам самому... потому что если бы он был незнакомцем, которого нельзя опознать, то почему Филмер так бурно реагировал на то, что его увидели с ним, что видели, как он что-то у него берет?

Миллингтон покосился на меня.

— Кое-чему научились за время работы, верно? — Он похлопал себя по карману, где лежала пленка. — Вот посмотрим и увидим, знаем мы его или нет.

Как он выглядел?

— Такой полноватый, довольно бестолковый. Потный. Жалкий. Червяк между двух ястребов.

Миллингтон покачал головой:

— Это может быть кто угодно.

— А что такого сделал Хорфиц?

Миллингтон не спеша откусил кусок пирога, а потом заговорил, роняя крошки:

— У него была небольшая конюшня в Ньюмаркете и собственный тренер, который, естественно, делал то, что ему говорили. Не слишком на виду, но очень неплохие результаты. Поразительные результаты. Впрочем, это бывает, есть владельцы, которым постоянно везет. А потом тренер раскололся — он думал, что мы вышли на него, чего на самом деле не было, мы и не думали, что он мошенник. Так или иначе, он все выложил, сказав, что у него нервы не выдержали напряжения. Он сказал, что все лошади в этой конюшне, так сказать, взаимозаменяемые. Их выставляли на все скачки, где, как считали тренер и Хорфиц, они имели шанс выиграть. Трехлеток — на заезды для двухлеток, много раз побеждавших — на скачки для начинающих, и так далее. Хорфиц постоянно покупал и продавал лошадей, конюшня обновлялась каждую неделю, и помощники конюхов менялись как перчатки — ну, так обычно и бывает. Жокеев они нанимали самых разных. И никто ни о чем не догадывался. У Хорфица было несколько победителей, которые приносили ему крупные куши, но ни один букмекер ничего не заподозрил. Конюшня была маленькая, малоизвестная, понимаете? В газетах про нее никогда не писали. Потому что они не совались на большие скачки только на второразрядные, на такие ипподромы, куда репортеры не ездят, но выиграть в тотализаторе там можно ничуть не меньше, чем на любых других.

Все делалось тихо, но мы обнаружили, что Хорфиц сколотил буквально сотни тысяч — не только в тотализаторе, но и продажей своих победителей. Только он всегда продавал подлинных лошадей, тех, чьи клички были в программках, а не тех, которые выступали на самом деле. Тех он придерживал, и выпускал снова, и продавал тех, под чьим именем они выступали, и так далее. Все было очень хитроумно задумано.

— Да уж, — согласился я: энергия и организаторские способности, вложенные в это предприятие, произвели на меня впечатление.

— Так вот, когда этот тренер раскололся, мы с его помощью расставили кое-какие ловушки и поймали Хорфица, можно сказать, с поличным. Он был лишен допуска пожизненно и поклялся убить своего тренера, но пока что этого не сделал. Тренера дисквалифицировали на три года и сделали ему строгое предупреждение, но два года назад он получил лицензию снова. Такая была договоренность. Так что сейчас он снова в деле, но мы всех его лошадей держим под микроскопом и каждый раз, когда они выступают, проверяем их паспорта.

Теперь мы вообще стали гораздо чаще устраивать выборочные проверки паспортов, что вам, конечно, известно.

Я кивнул.

И тут Миллингтон буквально разинул рот. Увидев этот классический признак крайнего изумления, я спросил:

— В чем дело?

— Господи! — воскликнул он. — Как дело-то оборачивается! Представьте себе: Пол Шеклбери, тот помощник конюха, которого убили, — он же работал у прежнего тренера Хорфица!

Я оставил Миллингтона погруженным в глубокое раздумье с новой кружкой пива — он ломал голову над тем, как это понять, что у прежнего тренера Хорфица работал помощник конюха, которого убили, потому что он слишком много знал про Филмера. «Что такого знал Пол Шеклбери?» — в сотый раз повторял он про себя прежний риторический вопрос. И еще несколько вопросов, более свежих: что было в том портфеле и зачем Хорфиц передал его Филмеру?

— Займитесь тем потным посланцем, — посоветовал я, вставая, чтобы уйти. — Может быть, он расколется так же, как и тренер. Всякое бывает.

— Возможно, — сказал Миллингтон. — И вот что. Тор... Берегите себя в этом поезде.

«Все же в нем иногда пробуждается что-то человеческое», — подумал я.

На следующий день я улетел в Оттаву и в аэропорту Хитроу, не устояв перед искушением, поменял свой билет экономического класса, где колени упираются в грудь, на первый класс, где можно растянуться во весь рост. Кроме того, в Оттаве я попросил таксиста, который вез меня в город из аэропорта, найти мне приличный отель; он окинул взглядом мой костюм и новый чемодан и сказал, что отель «Четыре времени года» должен мне подойти.

Отель мне действительно вполне подошел. Мне дали небольшой уютный люкс, и я тут же позвонил Биллу Бодлеру по номеру, который мне сообщили в Лондоне. Он, к моему удивлению, сразу же взял трубку сам и сказал: да, он получил по телексу подтверждение, что я вылетел. У него был низкий бас, звучный даже по телефону, и мягкий канадский акцент.

Он спросил, где я буду через час, и сказал, что зайдет ко мне поговорить о нашем деле. Судя по тому, как осторожно он подбирал выражения, он был не один и явно не хотел, чтобы было понятно, о чем идет речь. Все точь-в-точь, как дома, подумал я с удовольствием, достал из чемодана кое-какие вещи, смыл в душе дорожную пыль и стал ждать дальнейших событий.

За окном оранжевый осенний закат ненадолго залил мерцающим золотом зеленые медные кровли башенок, украшавших правительственные здания. Глядя на них, я подумал о том, как мне понравился этот прекрасный город в прошлый раз, когда я здесь побывал. Меня охватило ощущение безмятежного покоя и довольства, о котором я потом несколько раз вспоминал.

Билл Бодлер пришел, когда небо уже потемнело и я включил свет. Удивленно подняв одну бровь, он оглядел номер:

— Я рад, что старик Вэл оплатил вам номер, подобающий богатому молодому лошаднику.

Я улыбнулся, но объяснять ничего не стал. Как только я открыл ему дверь, он, пожимая мне руку, окинул меня быстрым, пронизывающим взглядом человека, который привык мгновенно оценивать незнакомцев и этого от них ничуть не скрывает. Он был некрасив, но определенно симпатичен — крепкий мужчина намного моложе генерала, лет сорока, с рыжеватыми волосами, светло-голубыми глазами и белой кожей, испещренной рубцами от давних угрей. Мне пришло в голову, что достаточно лишь один раз увидеть это лицо, чтобы его запомнить.

На нем был темно-серый костюм, кремовая рубашка и красный галстук, который совершенно не шел к его волосам, и я подумал: либо он дальтоник, либо просто ему так нравится.

Он сразу прошел в дальний угол гостиной, уселся в кресло радом с телефоном и взял трубку.

— Отдел обслуживания? — произнес он. — Пожалуйста, пришлите сюда поскорее бутылку водки и... э-э-э?

Он взглянул на меня, вопросительно подняв брови.

— Вина, — сказал я. — Красного. Лучше всего бордо.

Билл Бодлер повторил мои слова, назвал предельную цену и положил трубку.

— Можете сказать, чтобы стоимость выпивки включили в ваши дорожные расходы, я подпишу, — сказал он. — Вам ведь оплачивают расходы?

— В Англии — да.

— Ну, пусть оплачивают и здесь. Как вы рассчитываетесь в отелях?

— По кредитной карточке. Своей собственной.

— У вас так принято? Ну, неважно. Представьте мне все счета, когда их оплатите, и отчет о расходах, и мы с Вэлом это уладим.

— Спасибо.

Вэла хватит удар, подумал я, но потом решил, что, пожалуй, нет. Он заплатит мне ровно столько, сколько было условлено, тут надо отдать ему должное.

— Садитесь, — сказал Билл Бодлер, и я сел в кресло напротив него, положив ногу на ногу. От центрального отопления в номере было непривычно жарко, и я снял пиджак. Он некоторое время разглядывал меня, с видимым сомнением нахмурив лоб.

— Сколько вам лет? — спросил он вдруг.

— Двадцать девять.

— Вэл сказал, что у вас большой опыт.

Это был не совсем вопрос и не проявление недоверия.

— Я проработал с ним три года.

— Он сказал, что вы будете выглядеть как надо. Так оно и есть. Впрочем, в его голосе прозвучало не столько удовлетворение, сколько недоумение. — Вы так элегантны... Пожалуй, я ожидал чего-то другого.

— Если бы вы увидели меня на дешевых местах на ипподроме, — ответил я, — вы бы тоже подумали, что я провел там всю жизнь.

На его лице промелькнула едва заметная улыбка.

— Ну хорошо. Допустим. Так вот, я принес вам множество разных бумаг.

Он взглянул на большой конверт, который положил на стол радом с телефоном.

— Все подробности про поезд и про кое-кого из тех, кто на нем поедет, и все про лошадей и про то, как они будут устроены. Это грандиозная затея.

Всем пришлось немало потрудиться. И очень важно, чтобы все от начала до конца выглядело прилично, солидно и безупречно. Мы надеемся, что после этого весь мир будет больше знать о канадском скаковом спорте. Хотя мы, конечно, попадем в мировую прессу в июне или июле, когда будем разыгрывать Приз королевы, но мы хотим привлечь больше лошадей из других стран. Мы хотим занять свое место на скаковой карте мира. Канада — огромная страна. Мы хотим играть по возможности важную роль в международном скаковом спорте.

— Да, понимаю, — сказал я и после некоторого колебания спросил:

— У вас этим занимается какая-то рекламная фирма?

— Что? Почему вы об этом спросили? Да, занимается. А какое это имеет значение?

— Да, в общем, никакого. Они отправляют в эту поездку своего представителя?

— Чтобы свести к минимуму нежелательные инциденты? Нет, если только не... — Он умолк и повторил про себя то, что только что сказал. — Черт, я уже перешел на их жаргон. Надо следить за собой. Это легче всего — повторять то, что они говорят.

В дверь постучали, и появился сверхвежливый неторопливый официант, который знал, что в холодильнике есть лед. Он не спеша откупорил вино, и Билл Бодлер, сдерживая нетерпение, сказал, что нальем мы сами. Когда официант черепашьим шагом удалился, он жестом предложил мне налить себе самому, а в свой стакан со льдом щедро плеснул водки.

Он предложил генералу, чтобы наша первая встреча состоялась здесь, в Оттаве, потому что у него здесь есть срочные дела. Они оба решили к тому же, что так будет легче сохранить встречу в тайне, потому что все остальные пассажиры поезда соберутся в Торонто.

— Мы с вами, — сказал Билл Бодлер, отпив глоток водки, — летим в Торонто завтра вечером разными рейсами, а до этого вы весь день будете изучать материалы, которые я вам принес, и задавать мне вопросы, если они возникнут. Я загляну к вам сюда в два часа — устроим последний инструктаж.

— А потом я смогу связываться с вами без особых хлопот? — спросил я.

— Я хотел бы иметь такую возможность.

— Да, конечно. Я не поеду на этом поезде, что, разумеется, вам известно, но я буду на скачках в Виннипеге и Ванкувере. И, естественно, в Торонто. Я все написал, вы найдете это в конверте. Нам нет смысла о чем-то говорить, пока вы это не прочитали.

— Хорошо.

— Правда, есть одна неприятная новость, про которую там ничего нет, потому что я узнал об этом слишком поздно и не успел вписать. Похоже, что Филмер вошел в долю с одним из владельцев лошадей, которые поедут на этом поезде. Сделка была зарегистрирована сегодня, и мне только что сообщили о ней по телефону. Контрольная комиссия провинции Онтарио очень этим обеспокоена, но мы ничего не можем поделать. Никаких нарушений не было. Покупать лошадей не имеют права только те, кто был осужден за такие преступления, как поджоги, мошенничество или запрещенные азартные игры, но Филмера ни за что такое не осуждали.

— Какая лошадь? — спросил я.

— Какая лошадь? Лорентайдский Ледник. Неплохая лошадь. Вы прочитаете про нее здесь. — Он кивком указал на конверт. — Проблема в том, что мы установили такое правило: входить в вагон для лошадей, чтобы посмотреть на них, имеют право только владельцы. Нельзя, чтобы там крутился кто угодно, и из соображений безопасности, и чтобы не беспокоить лошадей. Мы считали, что у нас осталось единственное утешение — пусть Филмер и попадет на поезд, но доступа в этот вагон у него не будет. А теперь оказывается, что будет.

— Неудачно получилось.

— Просто возмутительно! — Он долил свой стакан, и по его резким движениям было видно, в каком он бешенстве. — Ну почему этот проклятый жулик должен был обязательно сунуть сюда свой нахальный нос? Если он где-то появляется, значит, дело нечисто. Все мы это знаем. Он что-то замышляет. Он нам все испортит. Он почти так и сказал напрямик. — Билл Бодлер взглянул на меня и покачал головой. — Не обижайтесь, но как вы намереваетесь не дать ему этого сделать?

— Зависит от того, что он собирается сделать.

На его лице снова промелькнула та же едва заметная улыбка, что и раньше.

— Ну да. Что ж, поживем — увидим. Вэл говорил: вы мало что упускаете.

Будем надеяться, что он прав.

Через некоторое время он ушел, а я с большим интересом вскрыл конверт и, углубившись в его содержимое, обнаружил, что это просто захватывающее чтение — с начала и до конца.

Организация рейса «Великого трансконтинентального скакового поезда с таинственными приключениями», как значилось красными буквами на глянцевой золотой обложке проспекта, действительно потребовала гигантской работы. Если говорить вкратце, владельцам скаковых лошадей всего мира была преложена возможность участвовать в скачках в Торонто, переехать на поезде в Виннипег и участвовать в скачках там, провести двое суток в отеле высоко в Скалистых горах, а потом продолжить путешествие поездом до Ванкувера, где они снова смогут участвовать в скачках. Поезд вмещает одиннадцать лошадей и сорок восемь пассажиров первого класса.

В Торонто, Виннипеге и Ванкувере предусмотрены ночевки в лучших отелях. По заявкам пассажиров их будут обеспечивать транспортом от поезда в отель, оттуда на ипподром и обратно на поезд. Все путешествие начнется в субботу обедом на скачках в Торонто и закончится специальным заездом в Ванкувере десять дней спустя.

В поезде имеются специальные спальные вагоны, специальный вагон-ресторан, два повара и большой запас хороших вин. Владельцы собственных железнодорожных вагонов могут в обычном порядке подать заявки, чтобы их прицепили к поезду.

По желанию пассажиров им будут предоставлены любые особые удобства, и кроме того, для их развлечения в дороге, во время движения и на стоянках, будет разыграно увлекательное детективное представление, и пассажирам будет предложено самим разгадать тайну сюжета.

Прочитав этот пункт, я слегка поморщился: присматривать за Филмером и без того будет нелегко, а тут еще вокруг него будут твориться всякие вымышленные злодейства. Мне вполне хватило бы и одного таинственного преступника.

Я стал читать дальше. В обычные программы ипподромов «Вудбайн» в Торонто, «Ассинибойя-Даунз» в Виннипеге и Выставочного парка в Ванкувере включены специальные заезды. Они задуманы так, чтобы представлять возможно больший интерес для состоятельной публики. Для владельцев лошадей предусмотрены богатые призы. На всех ипподромах владельцам лошадей и всем пассажирам поезда обеспечен прием по самому высшему разряду, включая обед с председателями правлений ипподромов.

Предполагается, что вряд ли кто-нибудь из владельцев захочет три раза за такой короткий промежуток времени выставить на скачки одну и ту же лошадь, которая будет ехать на поезде. Любую из них разрешено заявить только в одном заезде. Но каждый владелец имеет право доставить для участия в скачках какую-нибудь другую свою лошадь в Торонто, Виннипег или Ванкувер наземным или воздушным транспортом. Все путешествие станет прекрасной увеселительной поездкой для гостей, настоящим праздником канадского скакового спорта.