Игра по правилам

— Полудрагоценные, — коротко пояснила Аннет. — Все настоящие. На стекло и пластик мистер Фрэнклин даже и не посмотрит. — Она осеклась. — Не посмотрел бы, — печально поправилась она после секундной паузы.

Здесь повсюду ощущалось его присутствие. Словно он вот-вот войдет в дверь и бодро скажет:

«Привет, Дерек. Ты откуда взялся?» И если даже я, видевший его мертвым, все еще не мог в это поверить, то насколько же труднее было в это поверить Аннет или Джун.

«Да и Лили тоже», — думал я. Лили встретилась нам в третьей комнате. Она толкала перед собой коричневую картонную коробку на чем-то вроде тележки и, сверяясь со списком, складывала в нее пакетики с нитками бусинок. Волосы ее были расчесаны на прямой пробор и убраны назад. Со своим маленьким невыразительным ротиком и круглыми щечками Лили напоминала гувернантку из романа Шарлотты Бронте и была одета так, словно добровольно решила принести себя в жертву. «Тип женщин, которые, тихо и безмолвно страдая, любят своего господина, — подумал я. — Интересно, какие чувства она испытывала к Гревилу?»

Какие бы ни испытывала, она не давала им воли. Едва подняв глаза, она лишь взглянула на меня, когда Аннет пояснила, что Лили собирала родониты, яшму, авантюрины и тигровый глаз для отправки одной из крупнейших ювелирных фирм.

— Эти камни мы импортируем, — сказала Аннет. — Мы занимаемся оптовыми поставками. У нас около трех тысяч клиентов, а то и больше. Есть и крупные фирмы, и мелкие. Мы пользуемся большим авторитетом среди поставщиков полудрагоценных камней. Нас очень ценят. — Она перевела дыхание. — Нам доверяют.

Я знал, что Гревил много ездил по всему миру и покупал камни. Мы часто встречались то накануне его отъезда в Аризону или Гонконг, то после его возвращения из Израиля, но, кроме названий стран, он мне больше ничего не рассказывал. Я наконец понял, чем он занимался и что заменить его будет очень непросто.

Несколько подавленный, я вернулся в кабинет и позвонил его бухгалтеру и в банк.

Они были потрясены и горячо выразили готовность помочь. Менеджер банка сказал, что мне нужно будет утром к нему заехать, однако «Саксони Фрэнклин», компания с ограниченной ответственностью, может спокойно продолжать функционировать. Я без проблем могу все взять в свои руки. Ему нужно было лишь подтверждение адвокатов моего брата, что завещание являлось именно таким, как я сказал.

— Большое спасибо, — ответил я, несколько удивленный, а он тепло заверил, что рад мне помочь. «Должно быть, — с улыбкой подумал я, — дела у Гревила шли гладко».

В страховой компании тоже не оказалось никаких недоразумений из-за смерти моего брата: со страховкой компании с ограниченной ответственностью, похоже, все было в полном порядке — застрахована компания, а не мой брат. Я сказал, что собираюсь потребовать возмещения убытков за разбитое окно. Никаких проблем. Они пришлют соответствующую форму, и я ее заполню.

После этого я позвонил в Ипсуич, в похоронное бюро, в обязанности которого входило забрать тело Гревила из больницы, и договорился с ними насчет кремации. Они сказали, что в пятницу в два часа у них есть «окно», — устраивает? «Да, — ответил я, — я приеду». Тихим вежливым голосом они сообщили мне адрес крематория, чем сразу напомнили, что постоянно имеют дело с родственниками покойных. Гораздо веселее торговать живыми блестящими камешками или скакать на лошадях со скоростью тридцать миль в час, побеждая, проигрывая и рискуя сломать себе шею.

Я сделал еще один телефонный звонок — на этот раз своему хирургу-ортопеду, и, как всегда, наткнулся на его секретаршу. Она сообщила, что он в больнице, а не в своем офисе.

— Не могли бы вы попросить его оставить для меня где-нибудь рецепт? Я упал и подвернул лодыжку, а у меня кончается обезболивающее, — попросил я.

— Не кладите трубку, — прозвучало в ответ, и я стал ждать.

— Я разговаривала с ним, — услышал я вновь ее голос. — Он будет позже. Хорошо бы вам подъехать сюда в пять часов.

Я с благодарностью согласился и прикинул, что мне нужно выехать в районе половины третьего, чтобы не опоздать. Сказав об этом Аннет, я спросил, как они запирают офис.

— Мистер Фрэнклин обычно приходит первым и уходит последним. — Она осеклась, потупив взор. — Я хотела сказать...

— Понимаю, — успокоил я. — Ничего. Я тоже постоянно думаю о нем в настоящем времени. Продолжайте.

— Двойные двери вестибюля запираются изнутри. Далее — дверь, ведущая из вестибюля в офис, как вам уже известно, электронная; дверь склада — та, что в коридоре, — тоже; задняя дверь, через которую все мы входим и выходим, — тоже. Мистер Фрэнклин меняет... менял... номер по крайней мере раз в неделю. И дверь из вестибюля в демонстрационный зал, разумеется, тоже электронная, как и дверь из коридора в демонстрационный зал... — Она замолчала. — Я понимаю, кажется, все это трудно запомнить, но электронные замки на самом деле очень простые. Нужно знать всего три цифры. В прошлую пятницу это были пятерка, тройка и двойка. Система довольно простая. Мистер Фрэнклин поставил такие замки, чтобы избавиться от лишнего количества ключей. Правда, у нас с ним был ключ, которым в случае необходимости можно было вручную открыть эти электронные замки.

— Так вы вспомнили цифры? — спросил я.

— Да, конечно. Просто сегодня утром, когда все это случилось... они вылетели у меня из головы.

— А сейф? — поинтересовался я. — В нем есть какая-нибудь электроника?

— Нет, но в этой тяжелой двери очень сложный замок, хотя снаружи он выглядит обыкновенным. Мистер Фрэнклин всегда сам запирает... запирал... сейф перед уходом. А когда он куда-то надолго уезжал, он оставлял ключ мне.

Меня немного удивила эта неловкая фраза, но я не стал к ней цепляться, вместо этого спросил ее о демонстрационном зале, где я еще не был, и она вновь гордо повела меня по коридору, при помощи магических цифр повернула блестящую медную ручку двери, и мы оказались в помещении, весьма похожем на зал магазина со стеклянными прилавками-витринами, где сама атмосфера свидетельствовала о благосостоянии фирмы.

Аннет включила яркий свет, и зал словно ожил. Она торжественно пошла вдоль прилавков, демонстрируя мне все, что теперь переливалось там разными цветами.

— Здесь представлены образцы того, что у нас есть. Правда, разумеется, не все размеры и кроме шлифованных камней, которые находятся в сейфе. Мы не очень часто пользуемся демонстрационным залом, в основном приводим сюда лишь новых клиентов, но мне нравится здесь. Я люблю камни. Они очаровательны. Мистер Фрэнклин говорит, что камни — единственный дар земли, который людям удается сделать еще более красивым. — Она подняла лицо, вновь ставшее печальным. — Что будет теперь, когда его нет?

— Пока не знаю, — ответил я. — Но в ближайшем будущем мы продолжим принимать и отправлять заказы, пользуясь теми же источниками поставок, что и раньше, то есть будем заниматься тем же, чем обычно. Хорошо?

Она кивнула, несколько успокоившись, по крайней мере на данный момент.

— Только теперь, — добавил я, — вам придется приходить на работу первой, а уходить последней, если вы не возражаете.

— Конечно, нет. Я так и делаю всегда, когда мистер Фрэнклин в отъезде.

Не говоря лишних слов, мы просто посмотрели друг на друга. Потом, словно машинально, она выключила свет и, когда мы вышли, закрыла за собой автоматически запирающуюся электронную дверь.

Вернувшись в кабинет Гревила, я написал ей свой адрес и номер телефона и сказал, что, если она почувствует что-то неладное или просто захочет поговорить, я весь вечер буду дома.

— Я приеду сюда завтра утром после встречи с менеджером банка. Как вы, справитесь? Она неуверенно кивнула.

— Как нам к вам обращаться? Мне кажется, называть вас мистер Фрэнклин было бы не совсем уместным.

— А если просто Дерек?

— Нет-нет, — почти тут же возразила она. — Может быть, скажем, мистер Дерек?

— Ну что ж, если вам так больше нравится...

Для меня это звучало несколько чудно и старомодно, однако она была очень довольна своей находкой и сказала, что передаст всем остальным.

— Кстати, насчет остальных, — подхватил я. — Расскажите мне, кто здесь за что отвечает — вы, Джун, Лили...

— Джун занимается компьютерами и финансовыми операциями, — начала она. — Лили — заказами. Тина является нашей ассистенткой: она помогает Лили и выполняет кое-какую секретарскую работу, как и Джун. Как, впрочем, и я. Мы все делаем то, что в данный момент необходимо. У нас почти нет жестких разграничений обязанностей. Правда, Элфи занимается лишь упаковкой заказов. У него уходит на это все его рабочее время.

— А тот молодой человек с рыжей шевелюрой?

— Джейсон? Не обращайте внимания на его волосы, он неплохой парень. Это наша рабочая сила. В массе камни очень тяжелые. Джейсон носит коробки, работает на складе, выполняет разные отдельные поручения и пылесосит ковры. Иногда он помогает Элфи или Лили, если мы заняты. Я же говорю, что мы вместе делаем все, что необходимо. Мистер Фрэнклин никогда не позволял никому устанавливать какие-то жесткие границы.

— Он так и говорил?

— Да, конечно.

«Коллективная ответственность», — прозвучало у меня в голове. Я преклонялся перед его мудростью. Если все шло гладко, то принцип срабатывал. А на вид здесь все шло своим чередом, и я не собирался ничего менять.

Закрыв и заперев дверцу стенного сейфа ключом Гревила, я попросил Аннет показать мне среди множества других ключей тот, которым открывались электронные двери.

— Вот, — сказала она, отыскав его.

— А от чего другие, вы не знаете?

— Понятия не имею, — смущенно ответила она. От дома, от машины, еще от чего-нибудь. Я рассчитывал со временем разобраться. Попытавшись ободряюще улыбнуться ей, наскоро попрощался с остальными, кто был на месте, и спустился на служебном лифте вниз к ожидавшему меня во дворе Брэду.

— Свиндон, — сказал я. — Медицинский центр, где мы были в пятницу. Ты не против?

— Нет, конечно.

«Даже с радостью», — продолжил я про себя. Нужно было проехать восемьдесят миль, десять миль — в противоположную от дома сторону. Брэду удалось преодолеть их, не проронив ни слова, и я провел это время в раздумьях о том, что я еще не успел сделать, например, съездить к Гревилу домой, сказать, чтобы ему больше не приносили какие бы то ни было газеты, предупредить на почте, чтобы они отсылали всю корреспонденцию отправителям... «К черту все это! — устало решил я. — Ну почему же его угораздило умереть?»

* * *

Просветив и разбинтовав мою лодыжку, ортопед засокрушался. Она отвердела, потемнела и опухла от пальцев до голени. Кожа почти лоснилась от натяжения.

— Ведь я же советовал вам не беспокоить ногу, — упрекнул он с оттенком раздражения.

— У меня умер брат... — оправдываясь, ответил я и рассказал о нападении возле больницы и о том, что мне придется заниматься делами Гревила.

Врач внимательно слушал меня, сильный, рассудительный, преждевременно поседевший человек. Я не знал ни одного жокея, который бы не доверял ему. Он понимал наши потребности и наши страсти, потому что лечил многих из нас, тех, кто жил в тренировочном центре Лэмборн или неподалеку от него.

— Как я на днях уже говорил вам, — сказал он, дав мне закончить, — у вас перелом нижней части малой берцовой кости. Она разошлась с большой берцовой костью там, где должна соединяться. Сегодня они еще дальше друг от друга. Они совершенно не обеспечивают опоры для таранной кости, пяточной кости. У вас теперь порвана боковая связка у лодыжки. Весь сустав стал очень хрупким и ненадежным, как расклеившийся шип с пазом в какой-нибудь мебели.

— Так сколько же это будет заживать? Он мельком улыбнулся.

— С мягкой повязкой проболит еще дней десять, а потом вы сможете на нее наступать. Недели через три сможете сесть на лошадь, если боль от стремени будет терпимой, а болеть будет наверняка. Еще через три недели лодыжка должна достаточно окрепнуть и можно будет скакать.

— Хорошо, — с облегчением сказал я. — Не намного страшнее, чем прежде.

— Страшнее, но заживает не так долго — Отлично.

Опустив глаза, он посмотрел на унылую картину.

— Если вы собираетесь продолжать все ваши путешествия, то вам будет намного спокойнее в гипсе. Через пару дней сможете уже становиться на ногу и почти не чувствовать боли.

— И проходить так шесть недель, пока не атрофируются мышцы?

— Ну, атрофия — это уж слишком сильно. Он, естественно, прекрасно понимал, что прежде всего жокеи должны были иметь сильные мышцы ног, а для этого нужно, чтобы мышцы постоянно работали. В гипсе же они не двигались и быстро слабели. И если даже движение причиняло резкую боль, ее стоило потерпеть.

— Дельта — смесь легкая, — убедительным тоном продолжал он. — Это полимер, а не гипс. Он пористый, обеспечивает хороший доступ воздуха, исключает раздражение кожи. Вам будет удобно. Я бы даже мог вставить туда «молнию», чтобы легче было снимать для физиотерапии.

— А когда я смогу скакать?

— Через девять-десять недель.

Я немного помолчал. Быстро подняв голову, врач посмотрел на меня умным вопрошающим взглядом.

— Ну так что? — спросил он.

— Нет.

Улыбнувшись, он взял моток крепа для повязки.

— Больше не падайте на нее в течение ближайшего месяца, а то придется накладывать шины.

— Постараюсь.

Он вновь крепко замотал ногу от колена вниз до самых пальцев и обратно и выписал новый рецепт на обезболивающее.

— В сутки не больше восьми таблеток и не запивать алкоголем.

Он неизменно повторял это каждый раз.

— Понятно.

Внимательно посмотрев на меня, он встал и подошел к шкафчику, где хранились упаковки и пузырьки с лекарствами. Возвращаясь, он запихивал в бумажный конверт маленький пластиковый пакетик, который протянул мне.

— Я дам вам кое-что под названием «ДФ-118». Как будто специально для вас и предназначалось, ведь ДФ — ваши инициалы! Здесь на три раза. Это очень сильное обезболивающее, и мне бы хотелось, чтобы вы принимали его лишь в том случае, если случится нечто, похожее на вчерашнее.

— Хорошо, — пообещал я, кладя пакетик в карман. — Спасибо.

— После одной дозы вам уже никакая боль не страшна, — улыбнулся он. — От двойной будете парить в невесомости, как воздушный змей. А от тройной можете потерять сознание. Так что я вас предупредил. — Он сделал паузу. — Это как крайнее средство.

— Постараюсь не забыть, — ответил я. — Я вам искренне благодарен.

* * *

Доехав до аптеки, Брэд взял мой рецепт и пошел за лекарством. Пришлось немного подождать, пока его приготовили. Затем, преодолев оставшиеся десять миль, он остановился возле двери моего дома.

— Ну что, завтра утром в то же время? — спросил я. — В Лондон?

— Да.

— Что бы я без тебя делал, — сказал я, вылезая с его помощью из машины.

Мельком взглянув на меня, он подал костыли.

— Ты здорово водишь машину, — похвалил я.

Брэд был смущен и польщен одновременно. На его лице, разумеется, не было и тени улыбки, но на щеках определенно появилась характерная складка. Он отвернулся, избегая моего взгляда, и, как всегда, направился к своей матери.

Придя домой, я посетовал, что не могу позволить себе хорошую порцию виски. Поскольку после сандвича, принесенного мне на обед Джун, прошло уже порядочно времени, я подкрепился сардинами с тостом и мороженым на десерт, что свидетельствовало о моей нелюбви к готовке.

Потом, растянувшись на диване с обложенной льдом ногой, я позвонил в Ньюмаркет человеку, ухаживавшему за парой скаковых лошадей Гревила.

Он словно сидел возле телефона, потому что сразу взял трубку.

— Да? И что они предлагают? — спросил он.

— Понятия не имею, — ответил я. — Это Николас Лоудер?

— Что? Кто это? — Его тон был бесцеремонным и раздраженным. Затем, немного опомнившись, он заговорил уже более вежливо:

— Простите. Я ждал одного звонка. Да, я — Лоудер. С кем я разговариваю?

— Это брат Гревила Фрэнклина.

— Правда?

В ту минуту это не вызвало у него никаких ассоциаций. Не зная его лично, я представлял себе его таким, каким видел, — высоким, светловолосым, лет сорока с небольшим, с весьма эффектной внешностью и соответствующим самомнением. Не было сомнений в том, что он знал толк в лошадях, однако во время телеинтервью порой держался довольно высокомерно по отношению к корреспондентам и, как мне доводилось слышать, к своим клиентам. Гревил держал у него своих лошадей, потому что именно там оказалась первая приобретенная им лошадь, доставшаяся ему в качестве расплаты за долг. Лоудер купил Гревилу еще одну лошадь и хорошо следил за ними, и Гревил заверял меня, что тот весьма дружелюбен и с ним всегда приятно общаться по телефону.

Когда я сам в последний раз разговаривал с Гревилом, он поведал мне, что собирается купить еще одну двухгодовалую лошадку и что Лоудер обещал ему в октябре что-нибудь присмотреть.

Я рассказал Лоудеру о смерти Гревила, и после недолгого выражения сочувствия он отреагировал в полном соответствии с моими предположениями — не как человек, потерявший близкого друга, а чисто по-деловому.

— Это никоим образом не отразится на его лошадях, — сказал он. — Они полностью принадлежат компании «Саксони Фрэнклин», а не лично Гревилу. Я могу содержать их по поручению компании, действовать на основании полученных мною полномочий. Здесь не может возникнуть никаких проблем.

— Боюсь, что может, — начал было я.

— Нет, нет, нет. Дазн Роузез в субботу участвует в состязаниях в Йорке. На него большие надежды. Я говорил об этом Гревилу всего несколько дней назад. Он всегда просил сообщать ему, хотя сам никогда не присутствовал на состязаниях.

— Проблема в том, — сказал я, — что я его брат. Он оставил компанию «Саксони Фрэнклин» мне. Проблема тут же невольно выросла в его глазах.

— Не может быть! Вы — Дерек Фрэнклин? Тот самый брат? Жокей?

— Да. Так что... не могли бы вы выяснить у Уэзерби, могут ли лошади принимать участие в состязаниях до утверждения завещания судом?

— О Господи, — упавшим голосом отозвался он. Нам обоим было прекрасно известно, что профессиональным жокеям не разрешалось выставлять на соревнования своих собственных лошадей. Они могли иметь племенных кобыл, жеребят, жеребцов-производителей, лошадей для работы, для конной охоты — одним словом, любых лошадей с подковами. Можно было даже держать и скаковых, но нельзя было выставлять их на соревнования.

— Так вы выясните это? — вновь спросил я.

— Да. — В его голосе слышалось отчаяние. — Дазн Роузез должен в субботу пробежаться.

Дазн Роузез на данный момент был лучшим из двух жеребцов Гревила, за достижениями которых я регулярно следил по газетам и телевидению. Трижды победитель в возрасте трех лет, Дазн Роузез несколько разочаровал в четыре года, но теперь, когда ему исполнилось пять, он вернулся в свою лучшую форму и уже трижды побеждал в течение последних трех недель. И на субботнюю «пробежку» справедливо возлагались немалые надежды.

— А если Уэзерби запретит лошади участвовать, — вновь раздался голос Лоудера, — вы ее продадите? К субботе я смогу найти покупателя среди своих клиентов — владельцев лошадей.

Я был удивлен его настойчивостью и подумал, что от Дазн Роузез он ждал чего-то большего, чем просто «пробежки», которых из сезона в сезон у него было предостаточно. Лоудер был чрезмерно взбудоражен.

— Не знаю, могу ли я ее продать до утверждения завещания, — нерешительно сказал я. — Вам бы лучше это тоже выяснить.

— А если можно, продадите?

— Не знаю, — ответил я, оставаясь в замешательстве. — Давайте подождем, пока все не выяснится.

— Вы же понимаете, что нельзя держать его взаперти, — продолжал напирать он. — Ему предстоит очередной сезон. У него еще много возможностей. Однако если вы сами не откажетесь от скачек, вы не сможете выставлять его на состязания. А он не стоит таких жертв с вашей стороны. Он не является фаворитом на Дерби.

— Я решу это в течение недели.

— Но вы же не думаете оставлять скачки? Нет? — В его голосе звучала тревога. — Я ведь читал в газете о том, что у вас травма, но вы рассчитываете к Рождеству быть в форме, так?

— Да, вы правы, об этом было написано.

— Ну вот и хорошо.

Тревога в его голосе сменилась не менее явным облегчением. Я совсем не понимал причин такой эмоциональности. Ему ни к чему было так волноваться.

— Возможно, «Саксони Фрэнклин» может временно отдать эту лошадь в чью-то собственность, — предположил я.

— Э... э... Кому? Мне? — Его голос прозвучал так, словно это было для Лоудера идеальным решением.

— Не знаю, — осторожно ответил я. — Нам надо все выяснить.

Я почувствовал, что не совсем доверяю ему, хотя до того, как позвонил, не имел никаких сомнений. Лоудер был в пятерке лучших инструкторов по скачкам в стране и, естественно, пользовался авторитетом благодаря своему стабильному успеху.

— Когда Гревил приезжал навещать лошадей, он был один? — спросил я. — Я пытаюсь разыскать его знакомых, чтобы сообщить им о смерти.

— Он никогда не приезжал сюда навещать лошадей. Я был едва знаком с ним, в основном мы разговаривали по телефону.

— Его похороны состоятся в пятницу в Ипсуиче, — сказал я. — Что, если я в этот же день заеду в Ньюмаркет, поскольку буду неподалеку, поговорю с вами, проведаю лошадей, разберусь при необходимости с какими-нибудь бумагами?

— Нет, — категорично отозвался он. Затем, уже несколько вежливее, продолжил:

— Я всегда отговариваю владельцев от посещений своих питомцев. Это лишь беспокоит лошадей. А я не позволяю делать никаких исключений. Если мне зачем-то понадобится ваша подпись, мы договоримся по-другому.

— Хорошо, — покладисто ответил я, не стремясь особо напирать на него. — Я буду ждать от вас известий относительно решения Уэзерби.

Он обещал позвонить и резко положил трубку, оставляя меня в раздумьях по поводу его поведения, показавшегося мне загадкой без ответа.

«Может быть, я все придумал?» — но я был уверен, что нет. Часто оттенки человеческого голоса лучше слышны по телефону, чем при встрече. Когда люди спокойны, в трубке хорошо доносятся обертоны их голоса; когда люди волнуются, голосовые связки напряжены и обертоны исчезают. После того как Лоудер узнал, что я унаследую Дазн Роузез, все обертоны его голоса пропали.

* * *

Оставив свои гадания по этому поводу, я вновь задумался над тем, как известить друзей Гревила. Должны же они быть, в конце концов. Ни один человек не жил в вакууме. «Однако, — тут же спохватился я, — случись все наоборот, у Гревила возникли бы те же проблемы». Он тоже не знал моих друзей. Наши жизни почти не соприкасались, если не считать наших с ним встреч. Тогда мы болтали чуть-чуть о лошадях, чуть-чуть о безделушках, немного о жизни в целом и о разных там интересных событиях.

Он, как и я, жил в одиночестве. Гревил ничего не рассказывал мне о своих любовных увлечениях.

«Вот беда», — лишь обронил он, когда три года назад я обмолвился о том, что жившая со мной подруга уехала от меня. «Ерунда, — сказал тогда я. — Как встретились, так и разбежались». Как-то я спросил его о жене, с которой он давно развелся. «Она вновь вышла замуж. Я ее с тех пор не видел», — лишь ответил он.

Мне думалось, что, если бы умер я, он бы известил об этом всех, с кем я работал, кто меня окружал. Он, возможно, сообщил бы об этом моему инструктору, газетам, публиковавшим новости о скачках. Значит, я должен известить тех, кто окружал его: всю «каменную» компанию. Это могла бы сделать Аннет. Хоть его записная книжка с адресами и пропала, у Джун был в распоряжении компьютер. И по этой причине учиненный разбой представлялся мне все более бессмысленным. Я снова приходил к одному и тому же выводу: должно быть, украдено что-то еще, и я не знаю что.

Приблизительно в этот момент я вспомнил о том, что, хоть из еженедельника Гревила выдрали «Октябрь», у меня все еще была его записная книжка. Сходив за ней в спальню, где оставил ее накануне вечером, я рассчитывал найти в алфавитном разделе в конце имена друзей и их телефоны, однако этот раздел тоненькой коричневой книжонки, как и все прочие, содержал довольно скудную информацию. Большинство из переворачиваемых мною страниц были чистыми, за исключением кратких записей типа: «Р, приезжает из Бразилии», или «Б, в Париже», или «Купить для П, цитрин».

Долистав до марта, я остановился. Тут все было связано со скачками и напротив каждого числа было отмечено событие. Я дошел до четверга, шестнадцатого марта, помеченного словом «Челтнем». «Челтнем» было обведено шариковой ручкой, рядом рукой Гревила написано: «Золотой кубок», а далее другой ручкой подписано: «Дерек победил!»

От этого у меня на глаза навернулись слезы. Я ничего не мог с собой поделать.

Мне жутко хотелось вернуть его, чтобы узнать лучше. Я оплакивал безвозвратную потерю, упущенное время, страшно хотел поближе узнать своего брата, которому был далеко не безразличен, который в своей полупустой записной книжке отметил мою победу на одних из самых престижных соревнований в году.

Глава 4

В конце книжки было всего три телефонных номера, и все отмечены только инициалами. Одним из них с инициалами Н.Л. был телефон Николаев Лоудера. Я позвонил по двум другим — лондонским, но там никто не подошел.

Затем среди других страниц я нашел еще три номера. Два из них оказались ресторанами во всем вечернем великолепии. Записав их названия, я вспомнил, что в одном в последний раз обедал с Гревилом два-три месяца назад. Скорее всего это было двадцать пятого июля, так как телефон стоял напротив именно этой даты. Я помнил, что ресторан был индийским и мы ели невероятно острый кэрри.

Со вздохом перевернув несколько страниц, я позвонил по номеру, записанному второго сентября.

Номер был не лондонский, с ничего не говорящим мне кодом. Я слушал, как на другом конце шел вызов, и уже был готов положить трубку, когда к телефону наконец подошли и до меня донесся низкий голос с придыханием:

— Алло!

— Здравствуйте, — ответил я. — Я звоню от имени Гревила Фрэнклина.

— Кого?

— Гревила Фрэнклина, — медленно и отчетливо произнес я.

— Одну минуту.

Последовало долгое молчание, затем до меня донесся звонкий стук каблучков и, решительно взяв трубку, женщина заговорила высоким сердитым голосом.

— Какая дерзость! — сказала она. — Не смей больше звонить. Я не желаю слышать твое имя в этом доме.

Не успел я раскрыть рот, как она бросила трубку. Ошарашенно глядя на свой аппарат, я испытывал чувство, словно мне в рот влетела оса.

«Кто бы она ни была, — криво усмехнувшись, подумал я, — она вряд ли бы захотела послать цветы на похороны, хотя, может быть, и обрадовалась бы, узнав о его смерти». Я никак не представлял себе, чем Гревил мог вызвать такую бурную реакцию с ее стороны. Вся беда была в том, что я не знал его достаточно хорошо, чтобы сделать какое-нибудь достаточно правдоподобное предположение.

Где-то в душе радуясь тому, что в книжке больше не было телефонов, по которым я мог бы позвонить, я посмотрел на его немногочисленные записи больше из любопытства, чем в надежде найти что-нибудь для себя полезное.

Он отметил дни, когда его лошади принимали участие в соревнованиях, опять же инициалами. Д. Р. — Дазн Роузез — появлялись чаще других с неизменно следовавшими за ними цифрами, например, 300 при 8, что я принял за величину ставки при шансах на победу. Под этими цифрами стояли другие, в кружках, и, посмотрев в таблицы, я понял, что они означали, какой была лошадь на финише. Три последних выступления, против которых стояла обведенная кружком единица, вылились Гревилу соответственно в 500 при 14, 500 при 5, 1000 при б к 4. Шансы в планируемой субботней «пробежке» могли быть еще выше.

Вторая лошадь Гревила — Джемстоунз, фигурировавшая как "Д", состязалась шесть раз, победив лишь однажды, но ощутимо: 500 при 100 к 6.

Для владельца лошадей он был не слишком азартен. По моим подсчетам, общей чистой прибыли у него было больше, чем у многих других владельцев. Выигранные деньги, как я мог предположить, полностью окупали как содержание, так и стоимость самих лошадей, и в основном поэтому ему как бизнесмену нравилось их держать.

Я машинально продолжал листать книжку дальше и среди последних страниц, озаглавленных «Для заметок», увидел многочисленные каракули и какие-то цифры.

Подобные каракули многие рисовали, например, говоря по телефону: разные заштрихованные квадратики, зигзаги, крестики. На соседней странице было записано уравнение: CZ=Cxl, 7. Для Гревила здесь было все предельно ясно, мне же это ни о чем не говорило.

Перелистнув еще одну страницу, я увидел несколько номеров, подобные которым были записаны и у меня в записной книжке: паспорт, счет в банке, страховка. Ниже маленькими печатными буквами в столбик стояло лишь одно слово — Дерек. И я опять вздрогнул, увидев свое имя, написанное его рукой.

Глядя на расположение букв, я задумался, не использовал ли Гревил мое имя в качестве какой-то мнемоники, а может, оно ничего и не значило, так, каракули? Ответить на это не представлялось возможным. Вернувшись на несколько страниц, я увидел то, что уже попадалось мне на глаза, — надпись, едва заметно сделанная карандашом за день до его смерти. Но и во второй раз она говорила мне не больше, чем в первый.

«Конингин Битрикс?» — писал он. Два слова со знаком вопроса. «Кличка лошади? — наугад предположил я. — Может быть, он собирался ее купить?» Моя голова была склонна работать именно в этом направлении. Затем я подумал, что он мог написать сначала фамилию, как, например, Смит, Джейн; и, возможно, собирался встретиться с некой Битрикс Конингин в Ипсуиче.

Вернувшись к «лошадиной» версии, я позвонил своему тренеру Майло Шенди, который осведомился о моей лодыжке и попросил не тянуть с выздоровлением.

— Через пару недель я сяду в седло, — сказал я.

— Это уже кое-что. Поделай массаж. От одной только мысли мне стало больно. Я дал обещание, вовсе не собираясь его выполнять, и справился насчет Конингин Битрикс, назвав имя по буквам.

— Не знаю лошади с таким именем, но я могу выяснить утром. Я поинтересуюсь у Уэзерби, есть ли вообще такая кличка, и, если они скажут «да», значит, эта лошадь не заявлена на состязания.