Чародей с гитарой (№5) - В плену пертурбаций

— Сия пертурбация, — торжественно изрек Клотагорб, — ничем не угрожает ни жизни, ни здоровью, а потому не требует, чтобы ее прекращали магическими средствами. Наберись терпения: рано или поздно все станет, как было.

— А если не станет? А если растянется на несколько дней или на неделю? Вы что, хотите, чтобы я спятил? — Мадж повернулся к Джон-Тому.

— Че молчишь, приятель? Ну-ка, спой нам песенку. Или тоже зажлобился?

— Мадж, мне вряд ли легче, чем тебе, но я согласен с Клотагорбом.

Сейчас не время прибегать к чаропению. Чересчур рискованно. — Неожиданно юноша усмехнулся. — Так что расслабься, милашка.

— Слушай, приятель, — взвился Мадж, — шутки шутками, но надо и меру знать!

— А чем ты недоволен? По-моему, если с нами шутят, то достаточно остроумно. Судьба явно не обделена чувством юмора.

— Заткнись, ты, облезлая обезьяна! Придержи язык, не то я…

— Что? Выцарапаешь мне глаза?

Выдр прорычал что-то невразумительное и рывком надвинул на уши шляпу, которая тоже слегка изменилась, заодно с остальной одеждой.

Джон-Том оглядел себя с ног до головы и вынужден был признать, что платье на нем, в общем-то, весьма миленькое. До чего же странно, подумалось ему, что в подобных ситуациях выручает не что-нибудь, а именно юмор.

Отчетливее всего перемена ощущалась в облике Маджа и самого Джон-Тома, поскольку у тех видов, к которым принадлежали, соответственно, Клотагорб, Сорбл и Дормас, внешние различия между полами были не столь очевидными.

— Ну помогите же! — взвыл несчастный Мадж, который, судя по всему, пытался спрятаться в шляпе. Та превратилась в импозантный широкополый головной убор, который вполне смотрелся бы на какой-нибудь южной красавице. Джон-Том, проникшись сочувствием к другу, вопросительно взглянул на Клотагорба.

— Может, попробовать, сэр? Мне кажется, расклад почти идеальный: пертурбация не слишком серьезная, как раз чтобы поучиться, как с ними бороться.

— Хорошо, мой мальчик, — согласился задумчиво чародей. — Только будь осторожен. Помни, что неверное чаропение обернется еще большим злом.

— Куда уж хуже! — буркнул Мадж. — Разве может быть хуже?

— Может, — отозвалась Дормас. — Например, если ты распустишь язык.

— Лучше пожалей меня, милашка… Или надо было сказать «сэр»?

— Не знаю, — призналась Дормас. — Посмотрим, на что способен этот ваш чаропевец.

Джон-Том снял с плеча дуару и погрузился в размышления.

Предупреждение Клотагорба было как нельзя кстати. Юноша перебирал в уме песни наиболее мужественных исполнителей и женственных исполнительниц и остановился наконец на старом добром Элвисе П. и Тине Тернер. С точки зрения музыки такой выбор оставлял желать лучшего, однако если рассуждать магически, все было в полном порядке.

— Поехали, — произнес юноша со вздохом, прокашлялся и запел, ощущая себя не в своей тарелке из-за того, что пел сопрано. К его великому облегчению, какое-то время спустя он обрел свой собственный голос и стал снова самим собой. Впрочем, радость Джон-Тома никак не могла сравниться с чувствами Маджа. Едва обратное превращение завершилось, выдр встал на голову и прошелся колесом вокруг костра. Он бесновался до тех пор, пока у него не пресеклось дыхание.

— Бедный перхаватор, — проговорил Мадж, отдышавшись. — Верно, тяжко ему приходится, коли он вытворяет такие штуки. Я буду не я, ежели не выпущу его на волю!

— Надеюсь, все пройдет так, как мы задумали, — проронил Клотагорб.

— А теперь предлагаю лечь спать. Утром возможны всякие сюрпризы, поэтому не мешает набраться сил. Следующая пертурбация, вполне вероятно, потребует заклинаний порешительнее.

Нечего сказать, комплимент, хмыкнул про себя Джон-Том. Впрочем, ожидать от волшебника похвалы было по меньшей мере нелепо. Однако поспать и впрямь стоит. Юноша отложил дуару, закутался в плащ из ящеричьей шкуры и лег на спину, улыбнувшись Маджу, который пристроился рядом.

— Спокойной ночи, крошка.

— Приятель, тебе что, не терпится узнать, каково это — петь без единого зуба во рту? — огрызнулся выдр и отвернулся от человека.

Утро напомнило всем, что серьезные пертурбации могут происходить как наяву, так и во сне. Равнодушие спящих к окружающему миру не имело в данном случае ровным счетом никакого значения. Джон-Том потянулся было за дуарой, но обнаружил, что, во-первых, инструмент куда-то запропастился, а во-вторых — тянуться, собственно, было и нечем. Тогда юноша попытался сесть и окончательно запутался в ощущениях, ибо сидеть тоже было не на чем. Смятение чувств не могло скрыть того факта, что серьезнее пертурбации еще не случалось. Воздух был густым, как суп, и таким же мутным. Джон-Том напряг зрение, чтобы разглядеть хоть что-то, и почувствовал, что глаза как бы соскальзывают куда-то вбок. С немалым трудом ему удалось подавить страх, закравшийся в сердце. В конце концов, он по-прежнему видит, пускай даже различая всего-навсего черное и белое. Других цветов глаза не воспринимали. Вернее, сказал себе юноша, воспринимать-то они, быть может, и воспринимают, а вот цвета исчезли.

Небо над головой было каким-то белесым, деревья вокруг — темно-серыми. Тут Джон-Том заметил чудовище и шарахнулся от него.

Чудовище тоже попятилось, и вдруг юноша сообразил, что оно испугалось не меньше, чем он сам. Поблизости ворочались еще три монстра, причем все они шарахались друг от друга, как от заразных. Вот бы, подумалось Джон-Тому, поглядеть на себя со стороны.

Постепенно юноша осознал, что заодно с цветовосприятием утратил обоняние. Хорошо хоть сохранился слух. Он отчетливо слышал те звуки, которые издавало при движении его новое тело. Если судить по ним, мелькнула у Джон-Тома шальная мысль, выходит, что он лишился ног и приобрел взамен самое настоящее невесть что.

Пертурбация не просто исказила реальность; она вывернула последнюю наизнанку. До сих пор перемены, которые насылал пертурбатор, имели некий смысл; сейчас же с миром творилось нечто совершенно бессмысленное. Может, пертурбатору передалось безумие того, кто его пленил?

— Эй! — выдавил Джон-Том. — Кто-нибудь меня понимает?

— Я, — отозвалось страшилище, наружность которого была не столько отталкивающей, сколько гротескной. Подобная оболочка казалась совершенно неподходящей для юркого, вечно суетящегося Маджа, однако голос принадлежал именно выдру. Правда, понять, откуда исходят слова, не представлялось возможным, поскольку ни у Джон-Тома, ни у Маджа не наблюдалось ничего похожего на пасть или рот.

Следом за выдром откликнулся Клотагорб, затем Дормас и Сорбл. Все оказались налицо, преображенные, но в здравом уме и твердой памяти.

Дормас была крупнее всех, Сорбл превратился, по сравнению с другими, в этакого симпатичного крошку. Поневоле создавалось впечатление, что пертурбация совершалась согласно законам трансформации масс, из чего следовало, что к ней можно применить те или иные физические формулы.

Если не считать разницы в размерах, путники выглядели одинаково: громадные бесцветные лепешки протоплазмы в среде чуть менее плотной по консистенции жидкости. Внутри лепешек просматривались некие расплывчатые тени; сверкающая эпидерма находилась в постоянном движении. Огромные одноклеточные существа, амебы-мутанты. Джон-Том не знал точно, в кого они превратились, но порадовался про себя, что никогда не углублялся в биологию.

— Пренеприятнейшее положение, — пробормотал беззвучно Клотагорб. — Интересно, насколько велики пределы нашей досягаемости? — Он выпустил ложноножку и попытался ухватить нечто, плавающее неподалеку. В результате выяснилось, что они могут передвигаться посредством перемещения веса. Будь у него желудок, подумалось Джон-Тому, последствия могли бы быть самыми плачевными. А так юноша испытал всего-навсего приступ мысленной тошноты.

— Что произошло? — справилась амеба голосом Дормас. — В кого мы превратились?

— Мой опыт тут бессилен, — отозвался Клотагорб.

— Я знаю, — проговорил Джон-Том и немедля ощутил на себе «взгляды» многочисленных светочувствительных органоидов. — Мы стали чем-то вроде амеб, только крупнее и несколько сложнее по строению. К примеру, мы можем мыслить.

— И ваще все в порядке, верно, приятель? — произнес Мадж. — Скоро эта дребедень кончится. Так, ваша амебность?

— Искренне надеюсь, что да. — Волшебник огляделся по сторонам. — Наши припасы исчезли, а такого не случалось ни разу во время предыдущих пертурбаций.

Джон-Тома как осенило. Он понял вдруг, что, сам того не подозревая, весьма точно охарактеризовал положение дел.

— Припасы на месте, — возразил юноша, — просто мы их не видим. Суть в том, что мы и впрямь превратились в микроскопические организмы, то есть изрядно уменьшились. — Он сделал неопределенный жест ложноножкой.

— Вон те валуны скорее всего обыкновенные песчинки, а деревья — микроскопические лишайники. Если подует ветерок, нас унесет неведомо куда. Хорошо, что мы легли спать на полянке, которая защищена от ветра.

— Мы такие крохотные, а думаем и говорим. Разве это возможно? — спросила Дормас.

— Очевидно, возможно. Откуда мне знать? Я что, специалист по теории пертурбаций? С чего вы взяли, что в них должна быть логика?

— Мы в опасности, — угрюмо изрек Клотагорб. — Ожидать, пока все разрешится само собой, по меньшей мере рискованно. Следует что-то предпринять. Однако я остался ни с чем, а потому…

— Как насчет песенки, Джон-Том? — справился Сорбл.

— Мне нужна дуара. Без нее ничего не выйдет.

— А ты попробуй. Вдруг получится?

— Чего ради? — Джон-Том вздохнул, и все тело его грузно всколыхнулось. — Я только зря потрачу время и силы.

— Может быть. А может, и нет, — сказал чародей. — Раз тебе не на чем аккомпанировать, постарайся раздобыть инструмент.

— Интересно знать, где? — хмыкнул Джон-Том. — Леса тут и в помине нет, значит, корпус не выстрогаешь. А потом, из чего прикажете делать струны? Вдобавок я все равно не смогу играть, даже если инструмент и найдется.

— Почему? — удивился Сорбл.

— Потому что у него нет пальцев, дурья башка, — объяснил Мадж.

— Это не препятствие, — заявил Клотагорб.

— Будь у тебя дуара, приятель, ты бы мог наколдовать себе вторую.

— Что значит «не препятствие», сэр?

— Наши тела, — сообщил Клотагорб, изгибаясь восьмеркой, — обладают поистине невероятной гибкостью. Им можно придать любую форму.

— А, понятно. Вы предлагаете мне отрастить пальцы.

— Нет, мой мальчик, я предлагаю отрастить дуару.

— Это невозможно.

— На свете нет ничего невозможного. Попытайся.

Джон-Том пожал несуществующими плечами.

— Ладно. Все лучше, чем дожидаться, пока тебя сдует или смоет.

Легко сказать, подумалось юноше, да трудно сделать. Кто знает, каким образом можно превратиться в музыкальный инструмент? Джон-Том постарался представить себе дуару так, словно видел ту воочию. Вот струны, вот резонатор, вот колки — само воспоминание причиняло острую боль. Тем не менее юноша не отступал. Добившись возникновения отчетливого образа, он принялся трансформировать тело. Процедура оказалась не только трудоемкой, но и весьма болезненной. Однако Джон-Том продолжал видоизменяться и в конце концов, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что обрел столь знакомую форму.

Что ж, теперь дело за песней. Нужно что-нибудь этакое, подходящее к ситуации, что помогло бы преобразиться. Пожалуй, как раз сгодится Пол Уильямс. Джон-Том запел и одновременно заиграл на самом себе.

И аккорды, и голос звучали совсем не так, как он привык, однако деваться было некуда, и Джон-Том продолжал измываться над собой, попутно размышляя о том, что ни к чему хорошему это не приведет.

Внезапно вдалеке возникло нечто громадное и светящееся, оно стремительно приближалось, сверкая подобно крошечному солнцу. Какое-то время спустя внутри него стало возможно различить очертания чего-то, казавшегося смутно знакомым.

Дормас испуганно отпрянула, Мадж и Сорбл проявили себя не с лучшей стороны. Клотагорб, однако, даже не шелохнулся. По всей видимости, он сразу понял то, до чего Джон-Том добрался лишь постепенно, по цепочке натужных умозаключений. Появление сего существа, во-первых, свидетельствовало о том, что усердие юноши не пропало втуне, а во-вторых, позволяло судить, до каких же размеров уменьшились путешественники.

— Стойте! — крикнул чародей. — Знаете, кого вы испугались? Это же гничий!

То и вправду был гничий, один-единственный представитель племени, которое всегда откликается на действенные магические заклинания.

Выходит, подумалось Джон-Тому, что-то все-таки получается!

Джон-Том все наяривал, и мало-помалу диковинные звуки, которые он издавал поначалу, обретали сходство с настоящей музыкой. Юноша восхищался собственными достижениями. Одно дело играть на инструменте, который является как бы частью тебя, продолжением твоих рук, и совсем другое — бренчать на себе самом. Он играл и пел, и небо исподволь, еле заметно стало светлеть, на нем появились проблески желтого, слабый намек на то, что в мире, кроме черноты и мутной белизны, существуют иные цвета. Желтый цвет усилился, превратился в золотистый; на небосводе возникло солнце — яркий, сверкающий шар, тепло которого согревает мир. Да, то был не очередной гничий, а взаправдашнее солнце.

Внезапно что-то будто щелкнуло, наступил миг, когда ориентация в пространстве оказалась полностью утраченной; Джон-Том пошатнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился правой рукой за дуару, а левой — за вовремя подвернувшийся валун. Свершилось! Краем глаза он заметил, как растворилась в воздухе искорка света, и мысленно пожелал гничию счастливого пути, надеясь, что тот остался доволен импровизированным концертом. Музыка по-прежнему звучала в сознании юноши, заставляя вибрировать тело. К великому огорчению Джон-Тома, последствия пертурбации сходили на нет удивительно быстро. Он действительно сожалел о том, что все, похоже, кончилось: ведь не каждому музыканту удается осуществить заветнейшую мечту всей своей жизни. Увы, минувшего не вернешь; теперь остается только вспоминать о былой радости, пережитой в те поистине восхитительные мгновения.

Вокруг возвышались молчаливыми часовыми лесные деревья, которые выглядели так, как им и положено. Посреди полянки виднелось кострище, поблизости от которого высилась горка поклажи. Почтенный чародей лежал на спине; он отчаянно дрыгал лапами, норовя принять более приличное положение. Мадж, сидящий на камне, лихорадочно ощупывал свое тело, удостоверяясь, очевидно, все ли на месте. Дормас, которая также очутилась на земле, моментально вскочила. К Сорблу, естественно, возвратилась способность летать; филин тут же взмыл в небо и принялся кружить над поляной, оглашая окрестности боевым кличем своего клана.

Окрик Клотагорба вырвал Джон-Тома из пучины музыкального наслаждения.

— Мой мальчик, что ты стоишь как пень? Помоги мне подняться! Я бы перевернулся и сам, если бы не пертурбация, которая, по-видимому, лишила меня сил.

Старый лентяй, подумал Джон-Том, однако отложил дуару в сторону.

Вдвоем с Маджем они кое-как ухитрились поставить волшебника на задние лапы.

— Хорошо, что все обошлось, — сказал Клотагорб. — Надо признать, без костяка мне было несколько неуютно.

— Точно, — подхватил Мадж. — Даже хуже, чем без… Ну, вы понимаете. По крайней мере, в прошлый раз мы хоть на чтой-то были похожи. Пожалуй, я б не отказался чегой-нибудь выпить. — Он направился к горке тюков. — Ты как, Дормас?

— Конечно, за.

После того как бутылка прошлась по кругу и каждый из путников приложился к одному и тому же горлышку, глотнул того же самого горячительного напитка, что и остальные, между ними окончательно установились весьма дружеские отношения.

— Давайте я упакую ее обратно, хозяин, — предложил Сорбл. Как филин ни старался скрыть своих истинных побуждений, его выдала дрожь в голосе.

— Сам справлюсь, — буркнул чародей, укладывая бутылку в картонную коробку. — Иначе мы скоро обнаружим, что ты не в состоянии отличить, кто из нас кто. А твое острое зрение может еще пригодиться.

— По-вашему, вот-вот случится новая пертурбация? — справился Джон-Том.

— Что касается «вот-вот», тут у меня нет ни малейшей уверенности, поскольку частоту пертурбаций предсказать невозможно, — ответил волшебник. — В один день их может произойти три или четыре, а затем на протяжении недель нас будет тревожить разве что мимолетное помутнение зрения. Из того немногого, в чем можно быть уверенным, когда имеешь дело с пертурбатором, главное — его нестабильность, вследствие чего нельзя предугадывать ни частоту, ни степень серьезности пертурбаций.

Иными словами, положение крайне неопределенное.

— Вот и я говорю, босс, — воскликнул Мадж, стукнув себя лапой по лбу. — Ну и вляпались мы, однако! Между прочим, у меня такое чувство, будто я слопал какую-то гадость.

Джон-Том было усмехнулся, но вдруг осознал, что и его собственный желудок на грани извержения. Судя по всему, остальные путешественники страдали не меньше. Дормас тряслась как в лихорадке.

— Да, — изрек Клотагорб, который, несмотря на то, что выглядел не лучше других, внимательно наблюдал за своими спутниками, — я также испытываю симптомы внутреннего расстройства. — Он мигнул, потом на мгновение зажмурился. — Такое впечатление, что они усиливаются. Думаю, мы должны только радоваться.

— Пертурбация? — выдавил Джон-Том. — Уже?

— Вряд ли, мой мальчик. Скорее, последствия предыдущей. Мне кажется, крошечные существа, которыми мы были, не совсем безвредны.

Если помните, они слегка отличались друг от друга размерами и формой.

— Выходит, мы сейчас мучаемся из-за них? — пробормотал Джон-Том. — То есть, они — носители инфекций?

— Именно так, — подтвердил волшебник, осторожно усаживаясь на землю. — Разумеется, мы не могли определить этого сразу, потому что болезнь, как правило, не действует сама на себя. Однако теперь ситуация коренным образом изменилась. Внутри нас находятся болезни, которыми мы недавно являлись.

На лбу Джон-Тома выступили капли пота. Неожиданно юноша понял, что чехарда в желудке прекратилась. Интересно получается — сперва выворачивает наизнанку, потом бросает то в жар, то в холод. Ну да ладно, не страшно; только бы побыстрее заканчивалось. Он поглядел на Маджа.

— Отошел? Меня как будто отпустило, только лихорадит немножко.

— Да как тебе сказать, приятель… Чесотка замучила.

— Бедняга. И где чешется?

— Знаешь, кореш, я, пожалуй, не стану уточнять, — отозвался выдр и повернулся к кустам, из которых доносились весьма непристойные звуки, которые издавал вынужденный приземлиться Сорбл.

Джон-Том последовал примеру Клотагорба и сел на траву. Он утешал себя тем, что последствия пертурбации не могут сказываться бесконечно долго. Можно было бы и спеть что-нибудь этакое, чтобы ускорить процесс, но не стоит, вероятно, искушать судьбу. К тому же состояние организма не слишком располагало к песням.

Дормас словно впала в детство: она практически не вынимала копыта из пасти — то ли сосала его, то ли пыталась вызвать рвоту. Клотагорб непрерывно хлюпал носом, будто умудрился неведомо где и как подцепить простуду. Под глазами у чародея набрякли мешки.

— Очень интересно, — проговорил он. — Мой мальчик — апчхи! — отчего у тебя на лице высыпали пятна?

— Корь, — объяснил Джон-Том, вытирая потный лоб. — Я никогда не болел корью, а теперь, похоже, придется. Зато больше уже не заболею.

Видите, и от пертурбации может быть какая-то польза.

— Попробуй убедить в этом Сорбла, — посоветовал Клотагорб. Из кустов за спиной волшебника по-прежнему доносились непотребные звуки.

— Давай, парень, — подзадорил Мадж, который, по-видимому, успел совершенно оправиться. — Растолкуй нашему пьянчуге, что пить надо с умом.

— Кстати сказать, я не простужался довольно давно, — заметил Клотагорб. — А ты, говоришь, никогда не болел корью? — Джон-Том утвердительно кивнул. — Значит, каждый из нас страдает от того, чего, по счастливой случайности, ему до сих пор удавалось избегать или чем он не хворал достаточно длительное время.

— Чтоб я сдох, ваше чудодейство! Да вы никак помирать собрались?

Слушайте, парни, я… — Мадж запнулся, глаза его округлились. Внезапно он словно переломился пополам и ухватился обеими передними лапами за промежность. Причина, по которой он отказывался уточнять, где именно у него чешется, стала вполне очевидной.

— Весьма любопытное явление, — заметил Клотагорб, разглядывая скрючившегося выдра, и звучно высморкался.

— Что с ним такое, сэр? — спросил Джон-Том, проводя пальцем по щеке.

— Трудно сказать. Должно быть, гонорея или что-нибудь еще менее приятное.

Выдр со стоном рухнул на колени, а затем принялся кататься по земле. Хотя неожиданное нашествие хвори не миновало никого из путешественников и все они натерпелись достаточно, мучения Маджа не могли не вызвать у Джон-Тома искреннего сочувствия.

— Так нечестно! — вопил горемычный выдр. — Нечестно!

— Мадж, пертурбатор не разбирается, что честно, а что нет.

— Не может быть! Да я целый год не связывался ни с одной заразной шлюхой!

— Пертурбатору все равно, — повторил Джон-Том. Наконец выдр успокоился, сел, стянул штаны и, тяжело дыша, взялся изучать свои мужские достоинства.

— Слушай, приятель, ведь такого больше не случится, верно?

— Не знаю, Мадж, — отозвался Джон-Том. — Надеюсь, у меня теперь иммунитет к кори, но утверждать не берусь. Мы ни от чего не застрахованы.

— Белиберда, — буркнул Клотагорб, протер очки и снова высморкался.

— К сведению твоей толстозадости, — прорычал Мадж, испепеляя чародея взглядом, — ежели б мы могли обойтись без тебя со всеми твоими штучками-дрючками, я б с превеликим удовольствием размозжил тебе башку и выпустил потроха!

— Я вовсе не имел в виду тебя. — Клотагорба, судя по всему, нисколько не напугали угрозы выдра. — Кстати говоря, водяная крыса, я заметил, что ты всегда готов посмеяться над бедами других. Куда же подевалась твоя веселость? Или собственные неприятности уже не вызывают смеха?

— Не сердитесь на него, сэр, — поспешил вмешаться Джон-Том. — Венерическая болезнь — не шутка. Он ведь может остаться без своих…

Мадж испустил вопль отчаяния и повалился на траву.

Глава 7

Последствия пертурбации перестали изводить путников лишь к середине следующего дня. Джон-Том, и впрямь заболевший корью, излечился менее чем за двадцать четыре часа. Клотагорб также избавился от простуды, а Сорблу, к его несказанному облегчению, уже не приходилось каждые пять минут бегать в кусты. Дормас, которой досталось, пожалуй, сильнее всех, оправилась последней. Несмотря на всю свою серьезность, заболевания никак не отразились — разумеется, после того, как миновали, — ни на внешнем облике путешественников, ни на их здоровье.

Мадж, подобно всем остальным, тоже исцелился целиком и полностью.

Однако он не мог удержаться от того, чтобы время от времени, полагая, что никто на него не смотрит, не заглядывать себе в штаны.

— Расслабься, Мадж, — посоветовал Джон-Том. — Все позади.

Постарайся убедить себя, что на самом деле ничего и не было. Мы все живы и здоровы.

— Будь по-твоему, приятель, — отозвался выдр, помогая Дормас распределить поклажу. — Но если этот раздолбатор вытворит еще что-нибудь в том же духе, я порублю его в капусту!

— Хватит, Мадж. Что ты, право слово! Видишь, все в полном порядке.

Значит, и ты не исключение.

— Да? По правде, парень, у меня все вроде бы как надо, но проверить лишний раз никогда не помешает. Между нами, я, пожалуй, маленько повременю связываться сам знаешь с кем. Пообвыкну чуток, а там поглядим.

— Вот и молодец, — одобрительно кивнул Джон-Том. — Давно пора, а то ты совсем уж поизносился.

— Чего? — Выдр перекинул через плечо лук, затем поднял одну лапу, прижал другую к груди и торжественно провозгласил:

— Больше никаких оргий, никаких новых шлюх каждую ночь. Клянусь, приятель, я намерен завязать раз и навсегда!

— Посмотрим, — фыркнул Джон-Том, — будет ли толк от твоей клятвы.

Может, ты впрямь поумнеешь. Но, кстати, развлечения в умеренных дозах идут только на пользу.

— Верно, чувак, ох как верно! Эта пакость, которую я подцепил, она наставила меня на путь истинный. Знаешь, я стока лет развлекался в свое удовольствие и думать не думал о здоровье. Но теперь понял, что надо чуток остепениться. Коли я стану приглядывать за собой, глядишь, доживу до старости в добром здравии. — Мадж подхватил свой заплечный мешок и двинулся вперед по тропинке, которая уводила в неведомые дали.

— Сдается мне, я малость погорячился, — пробормотал он на ходу. — Шлюхи на то и шлюхи, чтоб их менять хотя бы через раз.

— Он неисправим, — пробурчал волшебник, грозя пальцем вослед выдру.

— Запомни, мой мальчик: водяную крысу утихомирит только могила.

— Сэр, — возразил Джон-Том, соразмеряя шаги с неспешной походкой чародея, — нельзя же ожидать, что Мадж переменится за одну ночь.

— Я ожидаю от него лишь того, что рано или поздно он сдохнет под забором, — ответил Клотагорб. — Однако я далек от мысли умерять твой пыл.

— Возможно, вы правы, сэр, но я не собираюсь отступать.

Джон-Том посмотрел на Маджа, который, весело насвистывая, шел во главе цепочки. Выдр крутил головой из стороны в сторону; несмотря на благодушное настроение, в котором, по-видимому, пребывал, он, похоже, не забывал о своей прямой обязанности — предупреждать товарищей о вероятных опасностях.

По крайней мере, подумалось юноше, Мадж наверняка умрет счастливым.

А он сам? И потом, пристало ли ему, чужаку с другой планеты, из иного времени, осуждать обитателя здешнего мира? Ведь, очутившись здесь, пускай даже не по своей воле, он потихоньку, почти незаметно, утратил многие из казавшихся прежде незыблемыми этических принципов.

Разумеется, он никогда не опустится до уровня Маджа, однако его теперешнего уже не сравнить с тем зеленым юнцом, которого призвал к себе по ошибке Клотагорб. К тому же какой смысл лукавить? Он и на Земле не отличался склонностью к пуританизму: мог выкурить по случаю сигаретку с марихуаной и частенько вместо того, чтобы сидеть на лекциях, разглядывал в бинокль приятеля, что происходит в женском общежитии, окна которого выходили на ту же улицу, что и окна мужского.

В общем, кто он такой, чтобы порицать Маджа? В конце концов, выдру не откажешь в умении развлекаться, а он, Джонатан Томас Меривезер, пока на это не способен. Слишком глубоко в нем засел законовед. Он чересчур пристально наблюдает за собой, уделяет чересчур много внимания самоконтролю. Может, однажды Мадж покажет ему, как надо веселиться?

«Прекрати! — одернул себя юноша. — Твоя беда в том, что ты беспокоишься по пустякам! Например, сейчас ты беспокоишься по поводу того, что не стоит на деле и выеденного яйца».

Разозлившись на собственные мысли, Джон-Том мыском ноги отшвырнул с тропинки камень — причем предварительно убедился, что это не сосновая шишка, — и попытался подумать о чем-нибудь другом, ибо ничто так не раздражает человека, как споры с самим собой, которые вдобавок ставят его в предурацкое положение.

Как бы извиняясь за свои выходки, пертурбатор некоторое время не подавал ни малейших признаков жизни. Путешественники продвигались все дальше. Вокруг простиралось грозное Северное плато; на пертурбации не было и намека, если не считать нескольких малопримечательных происшествий. Так, Джон-Том обнаружил как-то утром, что стал обладателем двух левых рук, а Мадж под вечер того же дня приобрел серебряный мех — не серебристого оттенка, а именно серебряный, из тонких волосков с металлическим отливом. Выдр страшно огорчился, что обратное превращение совершилось раньше, чем он успел сбрить ставшую столь драгоценной шерсть. Впоследствии произошла еще одна метаморфоза:

Дормас обернулась грациозной тигровой лошадкой, кожа Джон-Тома стала смуглой, как у полинезийца, а серо-коричневое оперение Сорбла сделалось золотистым. Клотагорб заявил, что это — лишнее напоминание о том, что не все пертурбации связаны с неприятными последствиями. К разочарованию Джон-Тома, искусственный загар исчез заодно со всеми прочими «модификациями», тогда как юноша уже представлял себе, какой произведет фурор, появившись на пляже.

Он все смелее прибегал к помощи песен, чтобы в известной степени смягчить воздействие той или иной пертурбации. Теперь ему требовалась такая песня, которая позволила бы зафиксировать на веки вечные наиболее благоприятные из побочных эффектов, наподобие того самого загара. Было бы просто замечательно, размышлял он на досуге, сохранить в неприкосновенности, скажем, лишние сорок фунтов мышц или увеличение коэффициента интеллектуальности до ста единиц. Подобные мысли занимали Джон-Тома все сильнее, и наконец он счел возможным поделиться ими с Клотагорбом.

— Мой мальчик, ты играешь с огнем, — предостерег тот. — Не забывай о своих многочисленных промахах. Сколько раз у тебя выходило не то, к чему ты стремился?

— Сэр, если вы хотите отговорить меня от попытки, придумайте причину поосновательнее.

— Хорошо, мой мальчик, — чародей вздохнул. — Раз ты настаиваешь…

Вместо того, чтобы осуществить благоприятную перемену — да, осуществить, ибо ты замыслил не простое исправление последствий пертурбации, а нечто куда более серьезное, — ты рискуешь превратить себя в чудовище, справиться с которым будет весьма сложно.

— Сэр, да вы только представьте, какие перед нами откроются возможности, если все пройдет гладко? Допустим, очередная пертурбация сделает вас на сто лет моложе, чем вы есть. Разве вам не хочется снова стать молодым, телесно и духовно?

— Телесно, пожалуй, да. Ты искуситель, мой мальчик. Сто лет подвижной жизни… Нам не под силу повернуть время вспять, но пертурбация способна на многое. — Как показалось Джон-Тому, глаза волшебника заволоклись дымкой воспоминаний. — Что ж, перспектива и вправду заманчивая, однако вы, молодежь, часто не соразмеряете вероятные выгоды с не менее вероятным риском. Поэтому, мой мальчик, тут нужно хорошенько все обдумать.