Вдова Грейнджера, которой компания выплачивала небольшую пенсию, вернулась к обычаям своего народа. Через два года пришла новая беда. В 1947 году англичане, предоставив Индии независимость, уходили навсегда. Индия тотчас разделилась на два государства: Али Джиннах стал главой мусульманского Пакистана на севере, а Джавахарлал Неру – новой Индии на юге, которую населяли главным образом индуисты. За разделом страны последовали потоки беженцев: мусульмане бежали на север, индуисты – на юг. Переселение сопровождалось жестокими стычками, в которых погибло больше миллиона человек. Стремясь обезопасить дочь, миссис Грейнджер отправила ее для завершения образования к младшему брату ее покойного мужа, талантливому архитектору, в город Хазлмер, графство Суррей. Шесть месяцев спустя миссис Грейнджер погибла во время одного из мятежей.

Итак, в семнадцать лет Сузан Грейнджер оказалась в Великобритании, стране своих предков, которую она никогда прежде не видела. Год она проучилась в женской гимназии возле Хазлмера, потом два года стажировалась в качестве медсестры в городской больнице Фарнема, а затем еще год работала секретарем у фарнемского юриста.

В двадцать один год – моложе туда не принимали – Сузан поступила в школу стюардесс Британской корпорации международных авиалиний, размещавшуюся в реконструированном монастыре святой Марии, что в Хестоне, на окраине Лондона. Ее навыки медсестры оказались решающим аргументом, а внешность и скромность лишь помогли поступлению в школу.

В двадцать один год она была настоящей красавицей с пышными каштановыми волосами, миндалевидными глазами и особым оттенком кожи – как у жительницы Европы с вечным золотистым загаром. По окончании школы она получила назначение на рейс номер 01 Лондон – Индия; очевидно, при этом немалую роль сыграло ее безупречное знание хинди.

В те годы это был очень длинный рейс, который выполняли четырехмоторные «Аргонавты». Самолет делал посадки в Риме, Каире, Басре, Бахрейне, Карачи и Бомбее, а затем следовал дальше в Дели, Калькутту, Коломбо, Рангун, Сингапур, Гонконг и, наконец, в Токио. Разумеется, одному экипажу было просто не под силу вести самолет по всему маршруту, и в Басре, на юге Ирака, обычно происходила полная смена экипажа.

Именно в Басре в 1951 году, в баре «Порт-клуба» Сузан познакомилась с застенчивым молодым служащим нефтяной компании «Ирак петролеум компани», которая тогда принадлежала англичанам и управлялась ими. Его звали Найджел Мартин. Он пригласил Сузан на ужин. Сузан не раз предупреждали, чтобы она остерегалась отчаянных бабников, которых будет уйма среди пассажиров, летчиков и случайных знакомых, встретившихся на отдыхе во время смены экипажа. Но Найджел казался очень порядочным парнем, и она приняла приглашение. После ужина он проводил ее до здания британской авиакомпании, где жили стюардессы, и на прощанье протянул руку. Сузан так удивилась, что ответила ему крепким рукопожатием.

Потом она долго не могла заснуть – то ли от ужасной жары, то ли от мыслей о Найджеле Мартине и о том, что было бы, если бы она его поцеловала.

Когда Сузан оказалась в Басре в следующий раз, она снова встретила Мартина. Лишь после того, как они стали мужем и женой, Мартин признался, что он с первого взгляда влюбился в нее без памяти и специально узнавал у Алекса Рейда, служащего местного филиала британской авиакомпании, когда должна прилететь Сузан. Осенью 1951 года они играли в теннис, плавали в бассейне «Порт-клуба», ходили по базарам Басры. По предложению Мартина Сузан уволилась и приехала в Багдад, где постоянно жил Мартин.

Очень скоро Сузан поняла, что именно в таком городе она и мечтала жить. Здесь все напоминало ей о родной Индии: толпы людей в ярких, пестрых одеждах, городские пейзажи и специфические запахи на улицах, шашлычники на набережной Тигра, тысячи крохотных лавчонок, торговавших травами и специями, золотом и драгоценными камнями. Когда Мартин сделал ей предложение, Сузан тотчас ответила «да».

Венчание состоялось в 1952 году в соборе святого Георгия – англиканской церкви возле улицы Хайфы. Хотя в Багдаде у Сузан не было ни родственников, ни подруг, поздравить новобрачных пришло множество соотечественников из «Ирак петролеум компани» и посольства Великобритании.

Тогда жизнь в Багдаде была легкой и приятной. На троне сидел несовершеннолетний король Фейсал, страной управлял Нури-ас-Саид, а иностранное влияние было практически только британским. Отчасти такое положение обусловливалось огромным вкладом «Ирак петролеум компани» в экономику страны, а отчасти – тем обстоятельством, что большинство офицеров иракской армии прошли подготовку в Великобритании. Однако главной причиной был тот факт, что весь правящий класс с младенчества воспитывался английскими нянями в накрахмаленных передниках, а детские впечатления очень живучи.

В 1953 году у Мартинов родился сын Майкл, а через два года – второй, которого назвали Терри. Посторонний никогда бы не поверил, что Майкл и Терри – родные братья, уж слишком они были непохожи. У Майкла дали о себе знать гены Индиры Бохзе: он был черноволосым, темноглазым, смуглым сорванцом. Шутники из британской колонии говорили, что он подозрительно похож на араба. Невысокий же, упитанный, розовощекий и рыжеволосый Терри, напротив, был копией своего отца.

В три часа утра Мартина разбудил ординарец.

– Для вас сообщение, сайиди.

Сообщение было предельно простым и лаконичным, но на нем стояла пометка, свидетельствовавшая об особой срочности, и шифр означал, что оно отправлено лично командующим войсками специального назначения. Ответа не требовалось. Просто майору Мартину предписывалось с первым рейсом вернуться в Лондон.

Мартин передал командование группой инструкторов своему заместителю – капитану полка, который впервые отправился за рубеж с подобной миссией, а сам переоделся в гражданское и поспешил в аэропорт.

Лайнер должен был вылететь в Лондон в два часа пятьдесят пять минут. Больше сотни пассажиров давно расселись по местам. Одни из них быстро заснули, другие недовольно ворчали. Наконец стюардесса бодрым голосом объявила, что «технические проблемы», вызвавшие задержку вылета на полтора часа, скоро будут решены.

К самолету снова подогнали трап, и на борту появился сухопарый мужчина в джинсах, высоких ботинках, спортивной рубашке и военной куртке с дорожной сумкой на плече. Те, кто еще не спал, сердито оглядывали нового пассажира. Того усадили на свободное место в клубном классе. Мужчина устроился в кресле, через несколько минут после взлета откинул спинку и почти тотчас заснул.

Сидевший рядом с ним бизнесмен, который сначала основательно поужинал, запив обильную пищу большим количеством запрещенных спиртных напитков, потом ждал два часа в аэропорту и еще два часа на борту самолета, положил в рот очередную таблетку антацида и бросил на спящего соседа недовольный взгляд.

– Чертов араб, – проворчал он, безуспешно пытаясь заснуть.

В страны Персидского залива рассвет пришел через два часа после вылета самолета, но реактивный лайнер британской авиакомпании летел на северо-запад и приземлился в аэропорту Хитроу почти в десять часов утра по местному времени. Из зала таможенного досмотра Майкл Мартин вышел одним из первых – ему нечего было сдавать в багаж. Его никто не встречал; Мартин и не ждал торжественного приема. Он хорошо знал, куда ему следует ехать, и взял такси.

В Вашингтоне появились лишь первые признаки приближения рассвета: еще не вышедшее из-за горизонта солнце уже окрасило в розовые тона вершины далеких холмов в округе Джорджес, где река Патуксент текла к Чесапикскому заливу. На седьмом и верхнем этажах большого продолговатого здания, входящего в комплекс штаб-квартиры ЦРУ, которую чаше называют просто Лэнгли, еще горел свет.

Судья Уильям Уэбстер, директор Центрального разведывательного управления, кончиками пальцев потер уставшие глаза, встал и подошел к высоким венецианским окнам. Рощица серебристых берез, постоянно, если только деревья не сбрасывали листву, заслонявшая вид на Потомак, казалась черной. Не пройдет и часа, как восходящее солнце снова окрасит березы в светло-зеленый цвет. Прошла еще одна бессонная ночь. С момента вторжения иракских войск в Кувейт директору удавалось лишь ненадолго вздремнуть в коротких перерывах между бесконечными звонками от президента, из Совета национальной безопасности, Государственного департамента и, кажется, от всех, кто только знал номер его телефона.

За его спиной сидели не менее уставшие Билл Стюарт, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, и Чип Барбер, руководитель отдела Среднего Востока.

– Так что же? – спросил Уэбстер, как будто на задававшийся в сотый раз вопрос вдруг мог найтись ответ.

Но ответа по-прежнему не было. И президент, и Совет национальной безопасности, и Государственный департамент, все требовали самой свежей, сверхсекретной информации от агентов, которые должны были бы сидеть в сердце Багдада, в самом узком кругу ближайших советников Саддама Хуссейна. Собирается ли он надолго оставаться в Кувейте? Не выведет ли он свои войска, испугавшись одних лишь резолюций ООН, которые потоком лились из Совета Безопасности? Не сдастся ли он перед угрозой эмбарго на экспорт нефти и блокады всей его внешней торговли? Что он думает? Что затевает? В конце концов, где он спрятался, черт бы его побрал?

А ЦРУ ничего не знало. Конечно, у них в Багдаде был агент, но несколько недель назад ему было приказано приостановить всю работу. Разумеется, этот сукин сын Рахмани, который возглавлял иракскую контрразведку, знал человека ЦРУ. Теперь стало совершенно ясно, что иракцы неделями и даже месяцами вместо ценной информации скармливали ему собачью чушь. Очевидно, лучшие «источники информации» работали на Рахмани и рассказывали агенту ЦРУ всякие сказки.

Разумеется, у ЦРУ были фотографии, целое море фотографий, в котором недолго и утонуть. Спутники КН-11 и КН-12 каждые несколько минут регистрировали все, что происходило в Ираке, а аналитики сутками сидели над снимками, гадая, что могло бы означать то или иное пятнышко: то ли завод отравляющих веществ, то ли предприятие, производящее ядерное оружие, то ли, как заявляли сами иракцы, велосипедную фабрику.

Прекрасно. Аналитики из Национального управления реконгцировки (которое работало и на ЦРУ и на американские ВВС) и ученые мужи из Национального центра фотографической интерпретации сейчас активно лепят картинку, которая когда-нибудь станет более или менее полной. Вот здесь у них командный пункт, отсюда они запускают ракеты типа «земля-воздух», а вот это – база истребительной авиации. Хорошо, фотографии выглядят достаточно убедительными. Возможно, в один прекрасный день все это придется разбомбить, чтобы там камня на камне не осталось. А какой еще информацией обладает ЦРУ? О замаскированных объектах, о том, что спрятано под землей?

Теперь годы пренебрежительного отношения к Ираку приносили свои плоды. За спиной директора ЦРУ сидели старые шпионы, сделавшие карьеру в те времена, когда на берлинской стене еще не успел толком просохнуть бетон. Они прошли долгий путь и начинали в те годы, когда вышедшие сегодня из моды классические методы сбора информации еще не уступили место всяким электронным штучкам.

Так вот, эти старики говорили директору, что ни фотоаппараты Национального разведывательного управления, ни подслушивающие устройства Агентства национальной безопасности не могут выведать планы, не могут узнать намерения, не могут прочесть мысли какого-нибудь диктатора.

Действительно, Национальное управление реконгцировки делало тысячи фотографий, приборы Агентства национальной безопасности слушали и записывали каждое слово, сказанное по телефону или переданное по радио в Ирак, из Ирака или внутри страны. И тем не менее ответов у директора ЦРУ не было.

В свое время правительство и обитатели Капитолийского холма были настолько очарованы и загипнотизированы электронными устройствами, что потратили миллиарды долларов на разработку и выведение на орбиту едва ли не всех хитроумнейших достижений человеческого разума. Теперь те же люди требуют ответов на вопросы, на которые, судя по всему, электронные штучки, как бы хитры они ни были, ответить в принципе не могут.

А еще старики говорили директору ЦРУ, что электронная разведка может помогать людям собирать разведывательные данные старыми методами и дополнять эти данные, но никак не способна заменить их. Это была приятная новость, но к решению проблемы она не приближала.

А проблема заключалась в том, что Белый дом требовал ответов на такие вопросы, на которые достаточно уверенно мог ответить только хорошо информированный источник, шпион, предатель, двойной агент, кто угодно, но обязательно занимающий очень высокое положение в багдадской иерархии. А такого агента у ЦРУ не было.

– Вы давали запрос в Сенчери-хаус?

– Да, директор. Они в таком же положении, как и мы.

– Через два дня я буду в Тель-Авиве, – сказал Чип Барбер, – и встречусь с Якобом Дрором. Не следует ли посоветоваться с ним?

Директор ЦРУ кивнул. Генерал Якоб («Коби») Дрор был главой Моссада, а из всех «дружественных» разведывательных служб Моссад труднее других шел на контакты. К тому же директор до сих пор не забыл нашумевшую историю с Джонатаном Поллардом, который работал по заданию Моссада в ущерб США на американской территории. Тоже мне друзья! Уэбстеру страшно не хотелось просить Дрора об одолжении.

– Надавите на него, Чип. У нас своих забот по горло. Если у него есть человек в Багдаде, то он нам нужен. Просто позарез необходим. А сейчас я съезжу в Белый дом, поговорю еще раз со Скаукрофтом.

На этой невеселой ноте совещание закончилось.

В лондонской штаб-квартире войск специального назначения четыре человека, ждавшие к утру пятого августа майора Мартина, работали почти всю ночь.

Командующий войсками специального назначения бригадир Ловат большей частью разговаривал по телефону и позволил себе вздремнуть в своем кресле от двух до четырех часов утра. Подобно большинству боевых офицеров, он давно выработал привычку мгновенно засыпать в любой обстановке, если только позволяла ситуация. Никогда нельзя сказать заранее, сколько времени пройдет, пока представится следующий случай перезарядить свои аккумуляторы. Перед рассветом он принял душ, побрился и был готов работать с полной отдачей весь только начинавшийся день.

Лишь благодаря полночному (по лондонскому времени) звонку Ловата одному из высших чинов британской авиакомпании был задержан вылет лайнера из аэропорта Абу-Даби. В Великобритании, если нужно что-то сделать быстро и без лишней бумажной волокиты, звонок «приятелю», занимающему достаточно высокое положение, может оказаться чрезвычайно полезным. Этот руководитель британской авиакомпании, поднятый среди ночи с постели, не стал спрашивать, почему он должен задерживать вылет самолета, стоявшего в трех тысячах миль от Лондона, пока до него не доберется еще один пассажир. Он хорошо знал Ловата, потому что они оба были членами клуба войск специального назначения в Херберт-кресент, в общих чертах представлял себе, чем Ловат занимается, и поэтому выполнил его просьбу, не задавая лишних вопросов.

Во время завтрака дежурный сержант связался с Хитроу и узнал, что самолет из Абу-Даби в пути наверстал треть полуторачасовой задержки и приземлится около десяти часов. Значит, майор должен появиться чуть раньше одиннадцати.

В Олдершот, где в казармах Браунинга размещался штаб парашютного полка, за личным делом майора Мартина был срочно направлен вестовой на мотоцикле. Дежурный офицер полка раскопал папку в архивах вскоре после полуночи. В личном деле были отражены все последние девятнадцать лет жизни профессионального солдата Майкла Мартина, начиная с того дня, когда он восемнадцатилетним мальчишкой впервые появился в полку; белыми пятнами оставались лишь два довольно долгих периода, на которые он был переведен в полк специального назначения.

Папку, в которой содержались сведения об этих двух периодах, привез из Херефорда командир 22-го полка войск специального назначения полковник Брюс Крейг, тоже, как и бригадир Ловат, шотландец. Полковник был в пути всю ночь и появился в штаб-квартире незадолго до рассвета.

– Доброе утро, Джей-Пи. Из-за чего такая спешка?

Полковник и бригадир хорошо знали друг друга. Десять лет назад Дж. П. Ловат, которого чаще называли Джей-Пи, командовал группой войск, отбившей иранское посольство у террористов, а Крейг тогда был одним из подчинявшихся ему офицеров. Они прошли бок о бок долгий путь.

– Сенчери-хаус хочет послать человека в Кувейт, – сказал Ловат.

По его мнению, сказанного было вполне достаточно. К длинным речам бригадир относился неодобрительно.

– Кого-то из наших? Мартина? – Полковник бросил на стол привезенную им папку.

– Похоже, что так. Я отозвал его из Абу-Даби.

– Черт бы их побрал! И ты намерен согласиться?

Майкл Мартин был одним из офицеров Крейга; они тоже немало прошагали рядом. Полковнику не нравилось, когда служба безопасности «воровала» его офицеров. Ловат пожал плечами.

– Возможно, придется согласиться. Если он им подойдет. Когда парни из Сенчери чего-то захотят, они могут надавить сверху, с очень большой высоты.

Крейг проворчал что-то нечленораздельное и взял предложенную дежурным сержантом чашку крепкого черного кофе. Он тепло поздоровался с сержантом, назвав того по имени, Сидом, – они вместе сражались в Дофаре. Когда дело доходило до политики, полковник представлял себе расстановку сил. Может, Сенчери-хаус и в самом деле обычно действовал достаточно деликатно, но если уж они хотели нажать на тайные пружины, то могли добраться до самого верха. С другой стороны, и полковник и бригадир хорошо знали миссис Маргарет Тэтчер; оба были ее искренними почитателями и понимали, что она, как и Уинстон Черчилль, склонна к «безотлагательным акциям». Если Сенчери-хаус захочет, то через премьер-министра наверняка добьется своего. Полку придется подчиниться, хотя контроль над ходом операции будет осуществлять Сенчери-хаус, и лишь для вида операция будет называться «совместной».

Вслед за полковником прибыли два сотрудника Интелидженс сервис: Стив Лэнг и его подчиненный Саймон Паксман, руководивший отделением Ирака. После официального представления гостей усадили в приемной, предложили им кофе и вручили две папки с личными делами Мартина. Лэнг и Паксман углубились в изучение жизни Майкла Мартина, начиная с восемнадцатилетнего возраста. Предыдущим вечером Паксман провел четыре часа с младшим братом и узнают много интересного о семье Мартинов и о воспитании братьев в Багдаде и «Хейлибури».

Летом 1971 года, заканчивая школу, Майкл Мартин отправил заявление о приеме в парашютные войска. В сентябре ему предложили явиться на собеседование в Олдершотский учебный центр, располагавшийся неподалеку от того места, где на постаменте стояла старая «дакота». Когда-то из этого самолета прыгали британские десантники, пытавшиеся захватить мост через Рейн у Арнема.

В школе Майка считали (парашютисты всегда наводили справки о кандидатах в их полк) средним учеником, но великолепным атлетом. Такая характеристика вполне устраивала командование полка. Мальчик был принят и в том же месяце приступил к занятиям по общей подготовке. Начались нелегкие двадцать две учебные недели, и лишь те, кто вытерпели все до конца, в апреле 1972 года стали полноправными солдатами.

Четыре первых недели отводились на строевую подготовку, основы обращения с оружием, основы боевых действий и физическую подготовку. В течение следующих двух недель к этим дисциплинам добавлялись оказание первой помощи, основы радиосвязи и знакомство с мерами защиты от оружия массового поражения (ядерного, бактериологического и химического).

На седьмой неделе основное внимание уделялось физической подготовке, которая день ото дня становилась все тяжелей и тяжелей, но все же и это были лишь цветочки по сравнению с восьмой и девятой неделями, когда во время длиннейших марш-бросков на уэлльских холмах Брекон молодые, сильные и крепкие мужчины умирали от переохлаждения и истощения.

На десятой неделе курсанты оказались возле Хайда, в графстве Кент, где обучались стрельбе. Мартин, которому только что исполнилось девятнадцать, зарекомендовал себя настоящим снайпером. Одиннадцатая и двенадцатая недели назывались «испытательными». Их курсанты проводили в сельской местности возле Олдершота довольно своеобразно: в дождь, в град, в зимнюю стужу, в любую погоду с бревнами в руках они бегали вверх-вниз по песчаным холмам.

– Испытательная неделя? – переворачивая страницу, пробормотал Паксман, – А как же тогда называть все остальные, черт бы их побрал?

По завершении последней испытательной недели курсанты получали долгожданные красные береты и накидки парашютистов, а следующие три недели снова проводили на Бреконских холмах, упражняясь в искусстве обороны, патрулирования и в «настоящей» стрельбе. В те дни (в конце января 1972 года) Бреконы были унылым, холодным, суровым краем. Промокшие до нитки курсанты спали, не разжигая костров.

Недели с шестнадцатой по девятнадцатую были посвящены обучению прыжкам с парашютом. Занятия проводились на базе британских ВВС в Абннгдоне. Здесь не выдержали испытаний еще несколько человек. В конце девятнадцатой недели состоялся «парад крыльев», когда оставшиеся курсанты получили право приколоть эмблему парашютистов в виде крыльев. В личном деле не упоминалось, что в тот вечер в старом «Клубе-101» было выпито море пива.

Еще две недели посвящались обучению специальных боевых действий (эти занятия назывались «последнее препятствие») и оттачиванию искусства маршировки на плацу. На двадцать второй нелеле состоялся выпускной парад, во время которого гордым родителям после полугодовой разлуки впервые было разрешено увидеть своих прыщеватых отпрысков.

Рядовой Майкл Мартин давно был взят на заметку как ПКО, что означало «потенциальный кандидат в офицеры», и в мае 1972 года он был направлен в Королевскую военную академию, что в городе Сандхерст. Там он прошел стандартный одногодичный курс обучения, только что введенный взамен двухлетнего.

В результате изменения сроков обучения весенний выпускной парад 1973 года оказался самым многочисленным. Академия выпускала сразу 490 младших офицеров, проучившихся один или два года. Парад принимал сэр Майкл Карвер, позднее ставший фельдмаршалом лордом Карвером, начальником генерального штаба.

Свежеиспеченный лейтенант Мартин сразу был направлен в Хайд, где он принял командование взводом. Сначала взвод проходил подготовку, а затем был отправлен на двенадцать недель в Северную Ирландию, точнее на скучнейший контрольный пункт, который назывался Флакс-Милл и должен был держать под присмотром группу ирландских республиканцев, осевших в Ардойне, возле Белфаста. То лето выдалось сравнительно спокойным, потому что после кровавого воскресенья в январе 1972 года активисты Ирландской республиканской армии шарахались от парашютистов, как от чумы.

Мартин был приписан к третьему батальону и после Белфаста возвратился в Олдершотский учебный центр, где ему поручили командование взводом курсантов. Мартин провел новобранцев через те же круги ада, которые недавно прошел сам. Летом 1973 года он вернулся в третий батальон, который к тому времени в составе контингента британских войск на Рейне перебазировался в Оснабрюк.

В Оснабрюке было не лучше, чем в Северной Ирландии. Третий батальон квартировал в Квебекских казармах – отвратительных старых постройках, в которых ранее размешался лагерь для перемещенных лиц. Парашютистам здесь приходилось служить «пингвинами», то есть по меньшей мере треть времени выполнять обязанности обычной пехоты. Все парашютисты без исключения ненавидели эту службу. Дисциплина была хуже некуда, часто возникали драки между парашютистами и пехотинцами, а Мартину приходилось наказывать солдат, которым он в глубине души симпатизировал. Он застрял в Оснабрюке почти на год, а в ноябре 1977 года подал рапорт о переводе в войска специального назначения.

В войсках специального назначения было много бывших парашютистов, возможно, потому что и те и другие проходили примерно одинаковую подготовку, хотя «спецназовцы» утверждали, что их учебные занятия труднее. Бумаги Мартина поступили в штаб полка в Херефорде; там обратили внимание на его знание арабского языка и летом 1978 года пригласили на отборочные занятия.

В полку говорили, что сначала они отбирают физически очень хорошо подготовленных людей и только потом начинают работать с ними всерьез. Вместе с другими кандидатами из числа парашютистов, морских десантников, пехотинцев, танкистов, артиллеристов и даже военных инженеров Мартин приступил к «начальным» шестинедельным отборочным занятиям. Занятия особой сложностью не отличались, потому что в их основу было положено одно простое правило. В первый же день инструктор с улыбкой объяснил им:

– На этих занятиях мы не собираемся вас тренировать. Мы дадим вам такую нагрузку, чтобы вы сдохли. Кто останется в живых, будет учиться дальше.

У инструкторов слова не расходились с делом. Только один из десяти кандидатов успешно прошел начальные занятия. Зато инструкторы избавили себя от пустых хлопот впоследствии. Мартин прошел испытания. Потом была дополнительная подготовка в Англии и тренировка в джунглях Белиза. Еще один месяц в Англии был отведен на выработку сопротивляемости на допросах. Под «сопротивляемостью» подразумевалось умение молчать, когда к тебе применяют, крайне неприятные методы допроса. Хорошим в этих занятиях было, пожалуй, только то, что в любой момент и полк и доброволец могли потребовать возвращения «допрашиваемого» в свое подразделение.

– Они с ума сошли, – сказал Паксман, бросив папку на стол и наливая очередную чашку кофе. – Все они просто свихнулись.

Лэнг ответил неопределенным мычанием. Он уже углубился в изучение второй папки, а для планировавшегося задания наибольший интерес представлял опыт работы Мартина в арабских странах.

В первый раз Мартин провел в полку специального назначения три года; он получил звание капитана и был назначен командиром взвода. Мартин выразил желание служить в батальоне А, специализировавшемся в затяжных прыжках; всего в полку было четыре батальона – А, В, С и G. Такой выбор был вполне естественным для человека, который, будучи в парашютных войсках, служил в «Красных дьяволах» – образцовой роте, выполнявшей высотные затяжные прыжки с парашютом.

Если у парашютистов арабский язык Мартина так и не пригодился, то в полку специального назначения ему быстро нашлось применение. В течение трех лет, с 1979 по 1981-й, он служил в западном Дофаре в войсках султана Омана, обучал охрану особо важных персон в двух арабских эмиратах, инструктировал национальную гвардию Саудовской Аравии в Эр-Рияде и читал лекции личным телохранителям шейха Исы в Бахрейне. В папке полка эти этапы пути майора Мартина сопровождались комментариями, в которых, в частности, отмечалось, что в нем вновь пробудилась привитая в детстве тяга к арабской культуре, что в арабском языке ему не было равных в полку, что, если ему нужно было что-то обдумать, он долго гулял в пустыне, не обращая внимания на жару и надоедливых насекомых.

Документы говорили, что после трехлетней службы в войсках специального назначения, зимой 1981 года, Мартин вернулся в парашютный полк. Для него приятной неожиданностью оказалось известие о том, что в январе-феврале 1982 года планировалось участие парашютистов в операции «Надежное копье» в Омане. На два месяца Мартин вернулся в Джебель-Акдар, а в марте взял отпуск. В апреле его срочно отозвали из отпуска: Аргентина напала на Фолклендские острова.

Первый батальон парашютного полка остался в Великобритании, а второй и третий отправились в Южную Америку. Парашютисты плыли на пассажирском лайнере «Канберра», спешно переоборудованном в военный транспорт. «Канберра» пришвартовалась в Сан-Карлос-Уотере. Второй батальон вытеснил аргентинцев из Гуз-Грина, за что его командир, полковник Джонс, посмертно получил крест ордена Виктории, а третий батальон в дождь и снег тащился через весь Западный Фолкленд к городу Порт-Стэнли.

– Я думал, они называют это «топать», – сказал Лэнг сержанту Сиду, который наливал в его чашку кофе.

Сержант поджал губы. Эти чертовы штатские.

– Десантники говорят «топать», сэр. Парашютисты и спецназовцы говорят «тащиться».

Как бы то ни было, и то и другое слово означало марш-бросок в отвратительнейшую погоду со стадвадцатифунтовой выкладкой.

Третий батальон расквартировался на одинокой ферме, называвшейся «Эстанасия-хаус», и приготовился к решающему броску на Порт-Стэнли. Для этого сначала нужно было взять хорошо укрепленную высоту Лонгдон. В ту кошмарную ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля капитан Майк Мартин был ранен.

Ночная атака на аргентинские позиции начиналась в полной тишине, которая, однако, была нарушена очень скоро. Капрал Милн наступил на мину, и взрывом ему оторвало ногу. Тотчас аргентинские пулеметы открыли шквальный огонь, и на склоне высоты стало светло, как днем. Парашютистам нужно было или отступать, или идти на пулеметы и брать Лонгдон. Они взяли высоту, потеряв двадцать три человека убитыми и более сорока ранеными.

В числе последних оказался и Майк Мартин. Ему прострелило ногу, и он разразился потоком отборных арабских ругательств.

Большую часть дня ему пришлось провести на склоне холма, где он, стараясь не потерять сознание, держал пол прицелом восемь дрожавших от холода и страха пленных аргентинских солдат. К концу дня его доставили на хорошо оборудованный перевязочный пункт в заливе Эйджекс, немного подлатали и вертолетом переправили на военно-медицинский корабль «Уганда». Там его соседом оказался аргентинский лейтенант. Пока корабль плыл до Монтевидео, они подружились и до последнего времени переписывались.

В уругвайской столице аргентинцы сошли на берег, а способных передвигаться самостоятельно британцев отправили домой обычным пассажирским рейсом. Командование полка на три недели направило Мартина в центр реабилитации «Хедли-Корт» в городе Ледерхед.

Там Мартин встретил медсестру Сузан, которая после непродолжительного ухаживания стала его женой. Возможно, ей вскружил голову окружавший парашютистов романтический ореол, но она определенно не учла других обстоятельств. Молодожены поселились возле Чобхема, откуда Сузан было удобно добираться до госпиталя в Ледерхеде, а Мартину – до Олдершота. Через три года, в течение которых Сузан видела мужа в общей сложности четыре с половиной месяца, она с полным основанием поставила его перед выбором: или парашютные войска и твои проклятые пустыни, или я. Майк хорошенько подумал и выбрал пустыни.