- Вы должны сделать для него все возможное. Если вам потребуется что-то особенное, сообщите мне, я приложу в усилия, чтобы это достать. Жизнь его надо спасти или, если это невозможно, продлить, насколько удастся. Я посоветовал бы вам оборудовать для него место за шестой карронаде, правого борта, где меньше всего будет сказываться качка и можно натянуть тент от дождя. За этим обратитесь к мистера Джонсу. Корабельных свиней можно переместить на бак.
      Хорнблауэр замолчал и посмотрел на доктора, вынуждая его ответить "есть, сэр". Искомые слова слетели с губ доктора, словно пробка из бутылки, и Хорнблауэр продолжил.
      - Мы отплываем завтра на заре. Мистер Маккулум должен жить, пока мы не доберемся до места назначения, и дольше, достаточно долго, чтоб исполнить то, ради чего был выписан из Индии. Вам ясно?
      - Да, сэр, - ответил доктор, хотя, судя по изумленному лицу, не вполне уяснил приказ.
      - Для вас лучше, чтоб он оставался жить, - продолжал Хорнблауэр. - Для вас лучше. Если он умрет, я буду судить вас за убийство по английским законам. Не смотрите на меня так. Я говорю правду. Закон ничего не знает о дуэлях. Я могу повесить вас, доктор.
      Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог сказать онемевший язык.
      - Но просто повесить вас было бы мало, доктор, - сказал Хорнблауэр. Я могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками - видели дважды на прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.
      - Нет! - воскликнул Эйзенбейс. - Вы не можете...
      - Обращайтесь ко мне "сэр" и не противоречьте. Вы слышали мое обещание? Я его исполню. Я могу это сделать, и сделаю.
      Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не показывая, о чем на самом деле думает. Если в Адмиралтействе узнают, что он приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем, в Адмиралтействе могут и не дышать о том, что случилось на далеком Леванте. Есть и другое сомнение - если Маккулум умрет, его уже ничем не воскресишь, и Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это неважно.
      - Теперь вам все ясно, доктор?
      - Да, сэр.
      - Тогда я приказываю вам начать приготовления.
      К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было снова заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс обрел наконец дар речи.
      - Вы не забыли, сэр?
      - Что я, по-вашему, забыл? - спросил Хорнблауэр. Настойчивость Эйзенбейса немного поколебала его.
      - Мистер Маккулум и я... мы враги, - сказал Эйзенбейс. Хорнблауэр и впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное в этом не признаваться.
      - Ну и что с того? - спросил он холодно, надеясь, что смущение его незаметно.
      - Я в него стрелял, - сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. - Что он скажет, если я буду его лечить?
      - Кто кого вызвал? - спросил Хорнблауэр, оттягивая время.
      - Он меня, - ответил Эйзенбейс. - Он сказал... он сказал, что я - не барон, а я сказал, что он - не джентльмен. "Я убью вас за это", - сказал он. И мы стали стреляться.
      Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить Маккулума.
      - Вы убеждены, что вы - барон? - спросил Хорнблауэр. Им двигало как любопытство, так и желание выгадать время, чтоб привести в порядок свои мысли.
      Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс иад головой.
      - Я знаю, что это так, сэр. Его Княжеская Светлость лично подписал мое дворянское свидетельство.
      - Когда он это сделал?
      - Как только... как только мы остались наедине. Лишь двое - я и Его Княжеская Светлость - пересекли границу, когда французские солдаты вступили в Зейц-Бунау. стальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтоб Его Княжеской Светлости прислуживал простой буржуа. Тольц дворянин может укладывать его в постель и подавать ем пищу. Ему нужен был гофмейстер для исполнения церемониала и штатс-секретарь для ведения иностранных дел, посему Его Княжеская Светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил титулом барона и поручил мне важные государственные посты.
      - По вашему совету?
      - У него не осталось других советчиков.
      Все это было очень любопытно и весьма близко к тому что Хорнблауэр предполагал, но не имело отношения к делу. Как к этому делу подступиться, Хорнблауэр уже решил.
      - На дуэли, - спросил он, - вы обменялись выстрелами?
      - Его пуля прошла над моим ухом, - ответил Эйзенбейс.
      - Значит, честь удовлетворена с обеих сторон, - сказал Хорнблауэр как бы самому себе.
      Теоретически так оно и было. Обмен выстрелами, тем более пролитие крови, завершает дело чести. Принципалы могут встречаться в обществе, как если бы между ними ничего не произошло. Но встречаться как доктор и пациент... Когда возникнет это неудобство, надо будет с ним разбираться.
      - Вы совершенно правы, доктор, что напомнили мне об этом обстоятельстве, - сказал Хорнблауэр, изображая судейскую беспристрастность. - Я буду его учитывать.
      Эйзенбейс отупело смотрел на него; Хорнблауэр снова сделал суровое лицо.
      - Но это не отменяет моего вам обещания, - продолжал он. - Мой приказ остается в силе. Он - пауза - остается - пауза - в силе.
      Прошло несколько секунд, пока доктор выговорил неохотно:
      - Есть, сэр.
      - Не будете ли вы любезны по дороге передать новому штурману, мистеру Тернеру, чтоб тот зашел ко мне.
      - Есть, сэр.
      Это была просьба, перед этим - приказ, и хотя по форме они были различны, и то и другое надлежало исполнять.
      - Итак, мистер Тернер, - сказал Хорнблауэр, когда штурман вошел в каюту. - Мы направляемся в Мармарисский залив и отплываем завтра на заре. Я хотел бы знать, какие ветра мы можем ожидать в это время года. Я не хочу терять временя. Важен каждый час, можно сказать - каждая минута.
      Время торопит - надо извлечь все, что удастся, из последних часов умирающего.
      XI
      В этих синих водах вершилась История, не единожды и не дважды решались судьбы цивилизации. Здесь греки сражались с персами, афиняне со спартанцами, крестоносцы с сарацинами, госпитальеры с турками. Эти волны бороздили византийские галеры-пентеконтеры и пизанские купеческие драки. Процветали огромные, несказанно богатые города. Поямо за горизонтом на правом траверзе лежит Родос. Тот самый Родос, где в сравнительно небольшом городке воздвигли одно из Семи Чудес Света, так что две тысячи лет спустя прилагательное "колоссальный" вошло в лексикон людей, чьи предки носили шкуры и красили себе лица соком вайды, когда жители Родоса обсуждали природу бесконечности. Теперь роли поменялись. "Атропа", ведомая секстаном и компасом, под научно сбалансированными парусами, с длинными пушками и карронадами - одним словом, чудо современной техники, детище одного из богатейших земных пределов входила в часть мира, разоренную дурным управлением и болезнями, анархией и войнами, чьи некогда плодородные поля сменились пустынями, города - деревушками, дворцы - лачугами. Но сейчас не время философствовать. Песок в склянках медленно пересыпался, скоро надо будет менять курс.
      - Мистер Тернер!
      - Сэр!
      - Когда будет меняться вахта, мы повернем.
      - Есть, сэр.
      - Доктор!
      - Сэр!
      - Приготовиться к смене курса!
      - Есть, сэр.
      Больничное ложе Маккулума помещалось между шестой и седьмой карронадами правого борта. К нему были прикреплены тали, чтоб при смене курса сохранять горизонтальное положение ложа, как бы ни кренилось судно. Следить за этим должен был доктор.
      - Идя этим галсом, мы должны будем увидеть на горизонте Семь мысов, сэр, - сказал Тернер, подходя к Хорнблауэру.
      - Полагаю, так, - отвечал Хорнблауэр. От Мальты они дошли быстро. Лишь на одну ночь штиль эадержал их южнее Крита, но к утру с запада снова задул ветер. Левантер не налетал ни разу - до равноденствия было далеко - и за день они делали не меньше сотни миль. Маккулум был ещё жив.
      Хорнблауэр подошел к постели больного. Над ним склонился Эйзенбейс. Он щупал пульс. Поворот закончился, три цейлонских ныряльщика вернулись к больному. Они сидели на корточках возле постели, и не отрываясь смотрел, на своего хозяина. Постоянно чувствуя на себе три пары печальных глаз можно было, по мнению Хорнблауэра, окончательно впасть в меланхолию, но Маккулум, очевидно не имел ничего против.
      - Все в порядке, мистер Маккулум? - спросил Хорнблауэр.
      - Нет... не совсем так, как мне хотелось бы.
      Грустно было видеть, как медленно и мучительно повернулась голова на подушке. Густая щетина, покрывавшая лицо, не могла скрыть, что со вчерашнего дня усилились и худоба, и лихорадочный блеск в глазах. Ухудшение было заметно. В день отплытия Маккулум казался легко раненым на второй день ему вроде бы даже стало лучше - он сердился, что его держат в постели, однако ночью ему сделалось хуже, и с тех пор состояние его постоянно ухудшалось, как и предсказывали Эйзенбейс с гарнизонным врачом.
      Конечно, Маккулум сердился не только на то, что его держат в постели. Очнувшись от наркотического сна, он обнаружил, что за ним ухаживает тот самый человек, который в него стрелял. Это вызвало его бурное возмущение. Несмотря на слабость и повязки, он пытался сопротивляться. Пришлось вмешаться Хорнблауэру - к счастью, когда Маккулум пришел в сознание, "Атропа" оставила гавань далеко позади. "Это просто низость - продолжать дело чести после обмена выстрелами" - сказал Хорнблауэр, и потом - "За вами ухаживает доктор, а не барон", - и наконец решительное - "Не дурите же. На пятьдесят миль вокруг нет другого врача. Вы что, хотите умереть?". Наконец Маккулум покорился и доверил свое измученное тело заботам Эйзенбейса. Возможно, он получал некоторое удовлетворение от того, что доктору приходилось делать вещи грязные и малоприятные.
      Теперь его пыл угас. Маккулум был очень, очень плох. Эйзенбейс положил ему руку на лоб, и он закрыл глаза. Бледные губы шевельнулись, и Хорнблауэр услышал отрывок фразы - что-то вроде "огнепроводный шнур под водой". Маккулум думал о предстоящих работах. Хорнблауэр встретил взгляд Эйзенбейса. Глаза у доктора были озабоченные. Он еле заметно покачал головой. Эйзенбейс думает, что Маккулум умрет.
      - Больно... больно... - простонал Маккулум.
      Он заметался. Эйзенбейс сильными руками перевернул его на левый бок, поудобнее. Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс одну pyкy положил Маккулуму на правую лопатку, как бы что-то исследуя, потом сдвинул её ниже, на ребра, и Маккулум опять застонал. Лицо Эйзенбейса оставалось серьезным.
      Это было ужасно. Ужасно видеть, как умирает великолепно устроенный организм. Так же ужасно было Хорнблауэру сознавать, что к его сочувствию примешиваются эгоистические соображения. Он не мог представить себе, как будет поднимать со дна сокровища, если Маккулум умрет или будет так же беспомощен. Он вернется с пустыми руками, на него обрушатся гнев и презрение Коллингвуда. Что пользы во всех его ухищрениях. Хорнблауэр вдруг вознегодовал на дуэльное уложение, отнявшее жизнь у ценного человека и поставившее под угрозу его, Хорнблауэра, профессиональную репутацию. Противоречивые чувства кипели в нем водоворотом.
      - Земля! Земля! Земля справа по курсу! Кричали с фор-марса. Этот крик невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову, но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного фальшборта собирались другие офицеры.
      - Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, - сказал Тернер.
      - На час раньше, чем я ожидал, - заметил Хорнблауэр.
      - Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
      - Да, - сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего - его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
      "Атропа" мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко - площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
      - Это Семь мысов, сэр, - сказал он. - Два румба на левой скуле.
      - Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
      - Да, сэр.
      Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
      - Мистер Стил! Вы можете идти круче к ветру, чем сейчас.
      Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
      Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
      - В чем дело, доктор? Матросы садили грота-галс.
      - Можно мне поговорить с вами, сэр?
      Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
      - Это по поводу пациента, сэр, - добавил он. - Мне кажется, это очень важно.
      - Ладно, очень хорошо. - Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. - Ну? Что вы хотели сказать?
      Эйзенбейс явно нервничал.
      - Я создал теорию, сэр.
      Он все ещё говорил с немецким акцентом, и слово "теория" прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.
      - Что за теория? - спросил он наконец.
      - Она касается местонахождения пули, сэр, - ответил Эйзенбейс - ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова "теория".
      - Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
      Странное выражение "грудная полость", но гарнизонный врач употребил именно его. "Полость" подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
      - Я полагаю, она вовсе не там, сэр, - поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
      - Да? - Если это так, то новость невероятно важна. - Тогда почему же ему так плохо?
      Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родном языке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.
      - Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? - спросил он, в последний момент заменив слово "срикошетила" на "отскочила" в надежде, что так будет понятнее.
      - Да, сэр. С пулями это случается часто.
      - И где, по-вашему, она теперь? Эйзенбейс попробовался дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтоб показать то место, которое хотел. - Под скапулой, сэр... под... под лопаткой.
      - Земля! Земля слева по курсу! | Крик донесся через световой люк над головой Хорн-блауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит внизу, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж, одно так же важно, как и другое.
      - Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.
      Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовал себя относительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.
      - Войдите! - сказал Хорнблауэр.
      Вошел Его Светлость князь Зейц-Бунаусский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался вниз.
      - Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.
      - Очень хорошо, мистер Князь. Спасибо. - Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.
      - Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она... она жесткая, сэр, а ребра... ребра упругие.
      - Да? - Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.
      - А пациент очень мускулист. Очень.
      - Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?
      - Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижним краем скапулы, сэр.
      - А лихорадка? Жар?
      Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все это звучало достаточно правдоподобно.
      - Вы хотите сказать, что если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете её извлечь?
      - Да, - с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс
      - Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?
      Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.
      - Да, придется использовать нож, - сказал он наконец - Операция будет сложная. Я не знаю, могу ли я её сделать.
      - Но вы надеетесь, что сможете?
      - Надеюсь.
      - И вы думаете, что добьетесь успеха?
      - Не знаю. Только надеюсь.
      - А если вы успеха не добьетесь?
      - Он умрет.
      - Но вы думаете, что если операцию не сделать, он все равно умрет?
      Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил.
      - Да.
      Пока Хорнблауэр изучал выражение лица Эйзенбейса, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:
      - Дна нет! Дна нет!
      Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубины как и следовало ожидать, были гораздо большие, чем длина лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.
      - Значит, доктор, вы считаете так. В случае неуспеха вы сократите жизнь пациента на несколько часов.
      - На несколько часов. На несколько дней. Нескольких дней хватило бы на подъемные работы - но Маккулум все равно в таком состоянии, что проку от него не будет. С другой стороны, неизвестно, сможет ли он оправиться после хирургического вмешательства.
      - В чем сложность операции? - спросил Хорнблауэр.
      - Здесь несколько слоев мускулов, - объяснил Эйзенбейс. Infraspinatus. Многие из них subscapularis. Мускульные волокна идут в разных направлениях. Поэтому трудно работать быстро и не причиняя большого ущерба. Здесь проходит большая субскапулярная артерия. Пациент и так уже слаб и сильного шока не вынесет.
      - У вас есть все необходимое для операции?
      Эйзенбейс ссутулил жирные плечи.
      - Два ассистента - санитары, как вы их называете, сэр - обладают достаточным опытом. Оба делали операции во время боев. Инструменты у меня есть. Но мне бы хотелось...
      Эйзенбейсу явно требовалось что-то, по его мнению трудноосуществимое.
      - Что же?
      - Мне нужно, чтоб судно стояло на якоре. И хороший свет.
      Это перевесило чашку весов.
      - Сегодня же, - сказал Хорнблауэр, - наше судно встанет на якорь в защищенной от ветра гавани. Вы можете готовиться к операции.
      - Да, сэр. - Помолчав, Эйзенбейс задал тревоживший его вопрос: - А ваше обещание, сэр?
      Хорнблауэру не пришлось долго думать, лучше или хуже Эйзенбейс будет оперировать под угрозой кошек или виселицы. Совершенно ясно, он сделает все возможное из одной профессиональной гордости. Думая, что на карте стоит его жизнь, он может запаниковать.
      - Я беру свое обещание назад, - сказал Хорнблауэр. - Что бы ни случилось, вам ничего не грозит.
      - Спасибо, сэр.
      - Дна нет! - крикнул лотовый на руслене.
      - Что ж, очень хорошо. До вечера у вас есть время подготовиться.
      - Да, сэр. Спасибо, сэр.
      Эйзенбейс вышел. Хорнблауэр просидел меньше минуты, обдумывая побудительные причины своего решения. Его судно сейчас входит в Родосский пролив, и ему надо быть на палубе.
      - Ветер стал южнее на румб, сэр, - сказал Стил, козыряя.
      Это был первое, что Хорнблауэр увидел, поднявшись по трапу - "Атропа" по-прежнему идет так круто к ветру, как только можно. Стил и Тернер действовали точно, не беспокоя капитана.
      - Очень хорошо, мистер Стил.
      Хорнблауэр вынул из кармана подзорную трубу и обвел горизонт. С одной стороны дикий, скалистый берег, с другой же низкий, песчаный. Он склонился над картой.
      - Справа мыс Ангистро, сэр, - сказал рядом с ним Тернер, - Мыс Кум позади левого траверза.
      - Спасибо.
      Все, как и должно быть. Хорнблауэр выпрямился и направил подзорную трубу на турецкий берег. Он был крутой, обрывистый, вдалеке вздымались высокие горы.
      - Лишь в это время года они зеленые, - пояснил Тернер. - Все остальное время они коричневые.
      - Да.
      Хорнблауэр прочитал о восточном Средиземноморье все, что мог, и о климатических условиях кое-что узнал.
      - Людей здесь немного, сэр, - продолжал Тернер. - Крестьяне. Пастухи. Кое-где в бухточках рыбачьи поселки. С Родоса иногда заходят купеческие каяки - теперь редко, сэр. Воды эти кишат пиратами, по причине вражды между греками и турками. Торгуют понемногу медом и лесом.
      - Да.
      Удачно, что ветер стал южнее, даже так ненамного. Это снимало одну из бесчисленных сложностей в сложной жизни Хорнблауэра.
      - Вдоль всего берега руины, - бубнил Тернер. - Города... дворцы... просто удивительно, сэр.
      Здесь некогда процветала древнегреческая цивилизация. Здесь стояла Артемизия и десяток других греческих городов, пышущих жизнью и красотой.
      - Да, - сказал Хорнблауэр.
      - Деревни стоят преимущественно на месте древних городов, - продолжал Тернер. - Вокруг них руины. Половина домишек построена из мрамора разрушенных дворцов.
      - Да.
      При других обстоятельствах Хорнблауэр заинтересовался бы сильнее, но сейчас Тернер только отвлекал его. Хорнблауэру было о чем подумать. Ему предстояло провести "Атропу" в Мармарисский залив, вступить в переговоры с турецкими властями, решить, как начинать подъемные работы. Оставался вопрос - жгучий, животрепещущий вопрос - выживет ли Маккулум. Оставались рутинные обязанности - глядя вокруг себя, Хорнблауэр видел, что офицеры и матросы толпятся у борта, с интересом разглядывая берег. Меж мусульманских селений попадались и греческие поселки - об этом важно помнить, чтоб не дать матросам раздобыть спиртное. Надо будет наполнить бочки водой; раздобыть свежие овощи.
      Подошел Стил с одним из рутинных вопросов. Хорнблауэр кивнул.
      - Раздача рома!
      Крик разнесся по маленькому судну. Матросы отвернулись от берега сейчас никакое чарующее пение сирен не привлекло бы их внимания. Для большинства из них это главный момент дня - сейчас они вольют в разгоряченные глотки по жалкой порции разведенного водой рома. Лишить матроса выпивки - все равно что не допустить святого в рай. Матросы заключали между собой немыслимые сделки, продавая, перепродавая и покупая свои "чарки". Но Хорнблауэр подумал, что ему нечего чваниться перед человеческим стадом, свысока представлять матросов этакими цирцеиными свиньями, глохчущими пойло. Да, это действительно главный момент в их жизни, ни лишь потому, что они не видят лучшего месяцами и годами, ограниченные деревянными бортами маленького корабля, частенько не получая за это время ни шиллинга денег, не встречая новых лиц, ни единой человеческой проблемы, никакой пищи для ума. Наверно, лучше быть капитаном и иметь слишком много проблем.
      Матросы пошли обедать. Мыс Кум остался позади. Солнце светило все ярче, бриз усилился. Тернер продолжал монотонно вещать.
      - Мыс Мармарис, сэр, - сказал он.
      Здесь берег вдавался вглубь, открывая вид на невысокие горы. Пора убирать паруса. Пришло время решительных действий - сейчас "Атропа" из мирного судна, безмятежно идущего вне территориальных вод, превратится в буревестника, чье появление в иностранной гавани способно вызвать шквал дипломатических нот, тревожа должностных лиц на противоположном конце Европы. Хорнблауэр старался отдавать приказы так, словно его не тревожит сложность ситуации.
      - Все наверх! Все наверх убирать паруса! Все наверх! Подвахтенные бежали по местам. Офицеры занимали свои посты, те из них, кто дремал внизу, поспешно выбирались на палубу. Нижние прямые паруса и брамсели быстро убрали.
      - Мистер Джонс! - выкрикнул Хорнблауэр.
      - Сэр!
      - Ослабьте этот шкот и снимите напряжение с галса. Где вы учились управлять судном?!
      - Есть, сэр, - жалобно отозвался несчастный Джонс, но приказ выполнил быстро и ловко.
      Выговор был вполне заслужен, но Хорнблауэр подумал, так ли резко он выразился бы, если не хотел показать команде, что груз ответственности не мешает ему следить за всем происходящим на судне. В конце концов, решил он горько, это все равно было излишне - ни один из спешащих по палубе людей и на секунду не задумался ни о лежащей на капитане ответственности, ни о том, прелюдией к какому международному кризису может послужить исполняемый ими маневр.
      - Мыс Ред Клиф, сэр, - сказал Тернер. - Остров Пэседж. За ним мыс Сари. Восточный проход лучше, сэр, - посреди западного подводная скала.
      - Да, - ответил Хорнблауэр. На карте подробностей немного, но скала там отмечена. - Мы пойдем восточным проливом. Старшина рулевой! Лево руля! Так держать!
      С попутным ветром "Атропа", словно лань, понеслась в пролив, под одними марселями и передними парусами. Вход в пролив вырисовывался все отчетливее - два крутых мыса и низменный островок между ними. Понятно, откуда пошло название Ред Клиф - это действительно был красный обрыв, остальные же мысы и остров заросли елями. На возвышении виднелись прямоугольные очертания фортов.
      - Там никого нет, сэр, - сказал Тернер. - Обветшали и рушатся, как и все остальное.
      - Вы сказали, что восточный проход совершенно свободен?
      - Да, сэр.
      - Очень хорошо.
      "Атропа" вошла в пролив, Хорнблауэр приказывал рулевому. Ни над одним фортом не видно было флага, значит, салютовать пока не надо. Расстояние между мысом и островом было с полмили или чуть меньше, дальше открывался вид на Мармарисский залив, с трех сторон окруженный высокими горами.
      - Здесь город, сэр, - сказал Тернер. - Так себе городишко.
      Белая башня - минарет - отражала послеполуденное солнце.
      - Сейчас вы видите красный курган за городом, сэр.
      - Где затонул "Стремительный"? - спросил Хорнблауэр.
      - Левее от нас, сэр. Прямо на линии между красным курганом и фортом на острове Пэседж. Мыс Ада по азимуту зюйд-зюйд-ост и полрумба к зюйду от того места.
      - Сделайте замеры сейчас, - приказал Хорнблауэр. Они вошли в залив. Вода была гладкой, не настолько, впрочем, чтоб отражать синее небо. Тернер взял азимут на форт. Другой азимут Хорнблауэр мог взять на глаз. Не вредно будет встать ближе к месту намечающихся работ. Так они впоследствии привлекут меньше внимания, чем если сначала встанут в одном месте, а потом вынуждены будут менять стоянку. Джонс без заминки убрал фор - и грот-марсели передние паруса. "Атропа" тихо скользила по воде.
      - Руль круто направо, - сказал Хорнблауэр рулевому. "Атропа" развернулась, Джонс взял крюйсель на гитовы помогая маневру. Судно почти совсем остановилось, крохотные волны лизали его нос.
      - Отдать якорь!
      Заскрежетал канат. "Атропа" повернулась на якоре. Они в турецких водах. То, что они пересекли трехмильную границу, даже прошли пролив, ещё можно было бы впоследствии оспорить. Якорь же, зарывшийся рогами в песок, это уже нечто определенное, на это можно указать в дипломатической ноте.
      - Позовите доктора, - сказал Хорнблауэр. Дел много - надо связаться с турецкими властями, если они не свяжутся с ним раньше. Но прежде, не теряя времени, надо приготовиться к операции. Жизнь Маккулума висит на волоске, и не только его жизнь.
      XII
      Хорнблауэр сидел у себя в каюте. "Несколько минут" - столько, по оценке Эйзенбейса, потребуется на операцию. Хорнблауэр знал, что доктору придется работать быстро, чтоб свести к минимуму шок.
      - На "Ганибале", сэр, - сказал санитар в ответ на расспросы Хорнблауэра, - мы за полчаса отняли одиннадцать ног. Это было в Альхесирасе, сэр.
      Но ампутация - дело сравнительно простое. Половина раненых выживала после ампутации конечностей. Сам Нельсон лишился руки - ему её отняли темной ночью в шторм, в море, - и жил после этого до тех пор, пока при Трафальгаре его не настигла ружейная пуля. То, что задумал Эйзенбейс - не ампутация. Если его диагноз неверен, это хуже чем бесполезно. Даже если диагноз верен, дело все равно может кончиться плохо.
      На судне воцарилась тишина. Вся команда остро переживала за судьбу "бедного джентльмена". Они жалели Маккулума, умиравшего от пули, которую ему совершенно незачем было получать. То обстоятельство, что его будут резать, вызывало у них нездоровое любопытство. То, что через несколько секунд он, возможно, умрет, пройдет в таинственные врата, страшившие их самих, заставляло их смотреть на него с каким-то особым почтением. Пришлось поставить часовых, чтоб сдерживать и жалостливых, и любо-дытствующих, и искателей острых ощущений. По тишине на судне Хорнблауэр мог сказать, что вся команда с замиранием сердца ждет развязки, надеясь уловить стон или вскрик. Точно так же они ожидали бы повешенья. Хорнблауэр слышал громкое тиканье своих часов.