- От пролома, образованного взрывом, палуба идет вниз, - сказал Маккулум. - Полагаю, во время последнего взрыва сундук мог скатиться. В таком случае, сейчас он под самым остовом.
      - И что вы предполагаете делать?
      - Я думаю, тут работы недели на две. Штук пять зарядов - с быстрыми запалами, разумеется - и я разнесу остов на куски. Но должен официально вас уведомить, что и тогда результат может быть неудовлетворительный.
      - Вы хотите сказать, что и тогда можете не найти золота?
      - Могу не найти.
      Две трети золота и почти все серебро уже лежат в нижней кладовой "Атропы". Тоже неплохой результат, но, как всякий неплохой результат далеко не идеальный.
      - Я уверен, вы сделаете все, что будет в ваших силах, мистер Маккулум.
      Уже задул утренний бриз. Первый слабый порыв развернул "Атропу", доселе недвижно стоящую на воде, и теперь она мягко покачивалась. Ветер продувал палубу, и Хорнблауэр чувствовал его дыхание на затылке.
      Последние несколько секунд Хорнблауэра что-то беспокоило. Пока он говорил последнюю фразу, он что-то неосознанно заметил - так краем глаза видишь иногда мошку. Он посмотрел на поросшие елями склоны полуострова Ада, на прямоугольные очертания форта. Недавно столь прекрасное утро, казалось, стало серым и пасмурным; довольство сменилось столь же сильным отчаянием.
      - Дайте мне подзорную трубу! - крикнул Хорнблауэр вахтенному штурманскому помощнику.
      Собственно, подзорная труба была уже ни к чему. Мысль дорисовала то, чего не мог различить невооруженный глаз, а прибор лишь окончательно подтвердил догадку. Над фортом развевался флаг - красное турецкое знамя реяло там, где вчера никакого знамени не было. Его не было там с самого прибытия "Атропы" в Мармарисский залив. Означать это могло одно: в форте появился гарнизон. Хорнблауэр жестоко ругал себя. Он дурак, бессмысленный идиот. Он был слеп, он слишком положился на свою хитрость. Теперь, когда он все осознал, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Седобородый модир, искренно озабоченный, чтоб "Атропа" осталась в заливе - модир сыграл с Хорнблауэром ту же шутку, что Хорнблауэр намеревался сыграть с ним. Он усыпил его бдительность и получил время на то, чтоб стянуть обратно войска, пока Хорнблауэр думал, что это он получил время на проведение подъемных работ. С горьким презрением к себе Хорнблауэр осознал, что за каждым их шагом внимательно следили с берега. Даже у турок есть подзорные трубы. Они все-все видели. Они поняли, что сокровища подняты со дна, и теперь они охраняют все входы и выходы из залива.
      Отсюда с кормы Хорнблауэр не видел остров Пэседж - его загораживал мыс Ред Клиф. Ничего не говоря изумленному штурманскому помощнику, Хорнблауэр бросился к фок-мачте и полез на ванты. Он взбирался бегом, задыхаясь, словно участники недавней дурацкой эстафеты; вися спиной вниз, он пролез по путенс-вантам, затем по фор-вантам добрался до фор-салинга. Над фортом на острове Пэседж тоже реял флаг. В подзорную трубу Хорнблауэр различил две шлюпки, вытащенные на берег в небольшой бухточке - ночью, или на заре, в них перевезли солдат. Пушки острова Пэседж вместе с пушками полуострова Ада перекроют огнем и весь пролив, и даже коварный проход между островом и рифом Кайя. "Атропа" заперта в ловушке.
      И не одними пушками. Низкое солнце у Хорнблауэра за спиной осветило далеко, на горизонте маленький треугольник и два прямоугольника. Это паруса, паруса турецкого корабля. очевидно, это не простое совпадение флаги над фортами и паруса на горизонте. Флаги подняли сразу, как только заметили корабль - презираемые турки оказались способны на хорошо спланированную операцию. Через час - меньше чем через час - корабль закроет вход в залив. Ветер дует прямо оттуда, нет ни малейшей надежды прорваться, тем более, что пока он будет лавировать против ветра, пушки Ады собьют ему мачты. Хорнблауэр с силой сжимал низкие перильца. Глубочайшее отчаяние охватило его - отчаяние человека, окруженного многократно превосходящими его противниками, и одновременно горькое презрение к себе. Его провели вокруг пальца, обдурили. Воспоминания о недавней самонадеянной гордости, словно смех жестоких зрителей, мучили его, затмевали мысли, лишали воли к действию.
      Эти секунды, проведенные Хорнблауэром на фор-салинге, были ужасны. Возможно, они были худшими в его жизни. Самообладание постепенно вернулось, хотя надежда ушла без следа. Глядя в подзорную трубу на приближающиеся паруса, Хорнблауэр понял, что руки у него трясутся - дрожащий окуляр задевал о ресницы, мешая смотреть. Он мог, как ни горько это было, согласиться, что он - дурак. Но согласиться, что он - трус? Нет, этого Хорнблауэр не мог. А все же, стоит ли прилагать ещё какие-то усилия? Что проку, коль увлекаемая смерчем пылинка сохранит свое достоинство? Преступник по дороге на Тайберн может держать себя в руках, скрывать человеческие слабости и страх, дабы не уронить себя в глазах безжалостной толпы. Но что с того - через пять минут он будет мертв. В какую-ту ужасную секунду Хорнблауэр подумал о легком исходе. Надо только отпустить руки и упасть вниз, вниз, вниз, пока удар о палубу не положит всему конец. Это будет куда легче, чем встретить, делая вид, будто не замечаешь, жалость или презрение окружающих. То было искушение броситься вниз; им сатана искушал Христа.
      И тут Хорнблауэр снова сказал себе, что он - не трус. Он успокоился. Пот, градом катившийся по лицу, холодил кожу. Он резко сложил подзорную трубу, и щелчок отчетливо прозвучал в шуме ветра. Он не знал, что будет делать дальше. Чтоб спуститься вниз, чтоб переставлять ноги с выбленки на выбленку, чтоб удержаться, несмотря на слабость во всем теле, потребовалось значительное физическое усилие, и оно действовало на Хорнблауэра благотворно. Он ступил на палубу. Что ж, это тоже хорошее упражнение: сохранять совершенно невозмутимый вид, вид пылинки, с которой даже смерч не может ничего поделать, хотя Хорнблауэр чувствовал, что щеки его побледнели несмотря на сильный загар. Привычка тоже иногда полезная вещь - стоило ему откинуть голову и выкрикнуть приказ, как заработал внутренний механизм. Так иногда достаточно встряхнуть вставшие часы, и они начинают тикать, и дальше уже идут сами.
      - Мистер Маккулум! Отмените все приготовления, пожалуйста! Вахтенный офицер! Свистать всех наверх! Поднимите барказ. Тендер пусть пока остается.
      По команде "свистать всех наверх! "на палубу выбежал изумленный Джонс.
      - Мистер Джонс! Пропустите трос через кормовой порт. Мне нужен шпринг на якорном канате.
      - Шпринг, сэр? Есть, сэр!
      Джонс изумленно пробормотал первые два слова, но строгий взгляд капитана заставил его выговорить и вторые два. Это, пусть в малой мере, вознаградило Хорнблауэра за его собственные страдания. Люди, которые выходят в море, тем паче, если они выходят в море на военном корабле, должны быть готовы в любой момент выполнить самый невероятный приказ - даже если им ни с того ни с сего приказывают положить шпринг на якорный канат то есть пропустить в кормовой порт и прикрепить к якорному канату трос. Тогда, выбирая трос шпилем, корабль можно будет повернуть на месте, и пушки будут стрелять в желаемом направлении. Так случилось, что это был едва ли не единственный маневр, который Хорнблауэр не отрабатывал прежде с этой командой на учениях.
      - Слишком медленно, мистер Джонс! Старшина судовой полиции, запишите имена этих троих!
      Мичман Смайли в барказе принял конец троса. Джонс побежал на бак и до хрипоты выкрикивал указания Смайли, матросам на шпиле, матросам у кормового порта. Канат выбрали; канат вытравили.
      - Шпринг готов, сэр.
      - Очень хорошо, мистер Джонс. Поднимите тендер и приготовьте корабль к бою.
      - Э... есть, сэр! Свистать всех по местам! Корабль к бою! Барабанщик! Боевая тревога!
      Морских пехотинцев на крохотную "Атропу" не полагалось. Назначенный барабанщиком юнга заколотил палочками. Тревожный рокот - нет звука более воинственного, чем барабанный бой - прокатился над заливом, бросая берегу вызов. Барказ, качаясь, опустился на киль-блоки. Возбужденные грохотом барабана матросы набросили на шлюпку лини и закрепили её. Другие уже направили в шлюпку струвд от помпы - необходимая предосторожность перед боем, чтоб с одной стороны, уберечь от огня саму шлюпку, с другой - - иметь достаточный запас воды на случай борьбы с пожаром. Матросы, тянувшие шлюпочные тали, побежали, чтоб заняться другими делами.
      - Пожалуйста зарядите и выдвиньте пушки, мистер Джонс.
      - Есть, сэр.
      Джонс опять изумился. Обычно во время учебной тревоги матросы только делали вид, что заряжают пушки, дабы не тратить понапрасну заряды и пыжи. По приказу Джонса подносчики пороха бросились за картузами вниз к мистеру Клуту. Один из канониров что-то выкрикнул, всем телом налегая на тали, чтоб выдвинуть пушку.
      - Молчать!
      Матросы вели себя неплохо. Несмотря на возбуждение, они, если не считать одного этого вскрика, работали молча. Сказывались многочисленные тренировки и железная дисциплина.
      - Корабль к бою готов! - доложил Джонс.
      - Пожалуйста, натяните абордажные сетки. Занятие это было сложное и муторное. Вытащить и разложить вдоль бортов сетки, закрепить за руслени их нижние края, а в верхние пропустить лини, идущие через ноки реев и конец бушприта. Выбирая ходовые концы талей, сетки поднимали до нужной высоты, чтоб они свешивались над морем, и, окружая корабль с носа до кормы, служили преградой для нападающих.
      - Стой! - приказал Джонс, когда лини натянулись.
      - Слишком туго, мистер Джонс! Я говорил вам это прежде. Трави тали!
      Втугую натянутые сетки выглядят, конечно, образцово, но пользы от них никакой. Провисшую сетку труднее перерезать, по ней гораздо труднее влезть. Хорнблауэр следил, как сетка провисла неопрятными фестонами.
      - Стой.
      Так-то лучше. Эти сетки предназначены не для адмиральского смотра, а для того, чтоб отразить нападение.
      - Спасибо, мистер Джонс.
      Хорнблауэр говорил слегка рассеянно - он смотрел не на Джонса, а вдаль. Джонс машинально посмотрел туда же.
      - Господи! - выдохнул он.
      Большой корабль огибал мыс Ред Клиф. Остальные тоже заметили его. Послышались восклицания.
      - Молчать!
      Большой корабль, аляповато раскрашенный в алый и желтый цвета, вступил в залив под марселем. На его грот-мачте развевался брейд-вымпел, на флагштоке - знамя Пророка. Это была огромная, неуклюжая, невероятно старомодная посудина, непропорционально широкая, с двумя рядами пушек, расположенными неестественно высоко над водой. Бушприт был задран гораздо круче, чем принято было в то время в европейских флотах. Но первое, что бросалось в глаза - это латинское вооружение бизань-мачты. Последнюю латинскую бизань в королевском флоте заменили квадратным крюйселем более тридцати лет назад. Когда Хорнблауэр в первый раз увидел в подзорную трубу треугольник бизани рядом с двумя квадратными марселями, он безошибочно определил национальную принадлежность судна. Оно походило на старинную гравюру. Если б не флаг, оно с легкостью могло бы занять место в кильватерной колонне Дрейка или Ван Тромпа. Вероятно, это один из последних в мире маленьких линейных кораблей, чье место ныне заняли величавые семидесятичетырехпушечные суда. Да маленькое, да, неуклюжее, но ему довольно одного бортового залпа, чтоб разнести в щепки крохотную "Атропу".
      - Это - брейд-вымпел, мистер Джонс, - сказал Хорнблауэр. Поприветствуйте его.
      Говорил он краем рта, поскольку, не отрываясь, смотрел в подзорную трубу на турецкое судно. Пушечные порты были открыты, на низком полубаке суетились похожие на муравьев человечки, готовясь к отдаче якоря. Вообще, людей на корабле было невероятное множество. Когда убирали паруса, они побежали и по наклонному рею бизани. Хорнблауэр не думал, что ему когда-нибудь доведется такое увидеть, тем более, что на матросах, перегнувшихся через рей, были длинные белые рубахи, вроде платьев, и рубахи эти с силой хлопали на ветру.
      Резко громыхнула носовая девятифунтовка - кто-то из подносчиков пороха сбегал за однофунтовыми зарядами для салюта. Над бортом турецкого корабля появился клуб дыма, затем послышался звук выстрела - турки отвечали на приветствие. Грот-марсель был взят на гитовы за середину - тоже странное зрелище в этих обстоятельствах. Большой корабль медленно входил в залив.
      - Мистер Тернер! Пожалуйста, подойдите ко мне. Вам придется переводить. Мистер Джонс, я попрошу вас поставить матросов к шпилю. Приготовьтесь выбирать шпринг, если понадобится направить пушки на это судно. Турецкий корабль приближался.
      - Окликните его, - сказал Хорнблауэр Тернеру. Тернер крикнул, с большого корабля что-то крикнули в ответ.
      - Это "Меджиди", сэр, - доложил Тернер. - Я видел его прежде.
      - Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Тернер крикнул в рупор, но "Меджиди" по-прежнему приближался.
      - Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Мистер Джонс! Выбирайте шпринг. Приготовиться у пушек!
      "Меджиди" подходил все ближе и ближе. "Атропа" поворачивалась, направляя на него пушки. Хорнблауэр схватил рупор.
      - Не приближайтесь, не то открою огонь! "Меджиди" едва уловимо изменил курс и прошел мимо "Атропы", так близко, что Хорнблауэр различил лица стоящих у борта матросов, усатые и бородатые лица, темные, почти шоколадные. Турки круто развернули взятый на гитовы за середину грот-марсель, несколько секунд шли в крутой бейдевинд, потом убрали парус, привели корабль к ветру и бросили якорь в четверти мили от "Атропы". Возбуждение спало, и на Хорнблауэра нахлынула прежняя безысходная тоска. Матросы у пушек, взволнованные увиденным, оживленно гудели - сейчас их замолчать не заставишь.
      - К нам направляется лодка с латинским парусом, сэр, - доложил Хоррокс.
      Судя по тому, с какой поспешностью лодка отвалила от берега, она ждала лишь прибытия "Меджиди". Хорнблауэр видел, как она прошла под кормой большого корабля. Те, кто был в лодке, обменялись несколькими словами с теми, кто был на корабле, потом лодка резво заскользила к "Атропе". На корме сидел седобородый модир - он что-то крикнул.
      - Он хочет подняться на борт, сэр, - доложил Тернер.
      - Пусть поднимается, - сказал Хорнблауэр. - Отцепите сетку ровно настолько, чтоб он смог пролезть.
      Модир спустился в каюту. Он ничуть не изменился, его худое лицо было по-прежнему бесстрастным, по крайней мере, он не обнаруживал ни малейших признаков торжества. Что ж, он умеет выигрывать, как джентльмен. Хорнблауэр, у которого на руках не осталось ни единого козыря, намеревался показать, что и он умеет проигрывать, как джентльмен.
      - Передайте ему мое сожаление, - сказал Хорнблауэр
      Тернеру, - что я не могу предложить кофе. Когда корабль подготовлен к бою, на нем нельзя разводить огонь.
      Модир жестом показал, что любезно прощает отсутствие кофе. Произошел обмен вежливыми фразами, которые Тернер почти не затруднялся переводить, и наконец модир перешел к делу.
      - Он говорит, вали с войском в Мармарисе, - сообщил Тернер. - Он говорит, форты полны людей, и пушки заряжены.
      - Скажите ему, что мне это известно.
      - Он говорит, что этот корабль - "Меджиди", сэр, на нем пятьдесят шесть пушек и тысяча человек.
      - Скажите, что мне известно и это.
      Прежде чем пойти дальше, модир погладил бороду.
      - Он говорил, вали разгневан, что мы подняли сокровища со дна залива.
      - Скажите ему, это британские сокровища.
      - Он говорит, они лежат в турецких водах, и все затонувшие корабли принадлежат султану.
      В Англии затонувшие корабли принадлежат королю.
      - Скажите ему, что султан и король Георг - друзья. На это модир отвечал долго.
      - Бесполезно, сэр, - сказал Тернер. - Он говорит, Турция в мире с Францией и потому нейтральна. Он говорит... он говорит, у нас здесь не больше прав, чем если б мы были неаполитанцами.
      На Леванте трудно сильнее выразить свое презрение.
      - Спросите, видел ли он неаполитанцев с заряженными пушками и горящими запалами.
      Хорнблауэр знал, что его игра проиграна, но не собирался бросать карты и отдавать оставшиеся взятки без борьбы, хотя и не видел возможности взять хотя бы одну. Модир снова погладил бороду. Он заговорил. Его бесстрастные глаза смотрели прямо на Хорнблауэра, как бы сквозь него.
      - Видимо, он с берега следил за нами в подзорную трубу, - заметил Тернер, - или это рыбачьи лодки шпионили. Во всяком случае, он знает и про золото, и про серебро, сэр. По-моему, сэр, они давно знают про сокровища. Видимо, тайна хранилась не так строго, как полагают в Лондоне.
      - Спасибо, мистер Тернер, но выводы я могу сделать и сам.
      Пусть модир обо всем знает или догадывается - Хорнблауэр не собирался подтверждать его догадки.
      - Скажите ему, что мы получили большое удовольствие, беседуя с ним.
      Когда модиру перевели эту фразу, он какое-то мгновение едва заметно изменился в лице, но заговорил прежним бесстрастным тоном.
      - Он говорит, если мы отдадим то, что уже подняли, вали разрешит нам остаться здесь и взять себе то, что нам ещё удастся поднять, - сообщил Тернер.
      Он переводил так, будто его это не касается, но на старческом лице проступало явное любопытство. Он ни за что не отвечает, он может позволить себе роскошь - удовольствие - гадать, как его капитан примет это требование. Даже в этот ужасный момент Хорнблауэр поймал себя на том, что вспоминает циничную эпиграмму Ларошфуко - об удовольствии, которые доставляют нам беды наших друзей.
      - Скажите ему, - произнес Хорнблауэр, - что мой повелитель король Георг разгневается, узнав, что подобные вещи говорили мне, его слуге, и что друг короля султан разгневается, узнав что подобные слова говорил его слуга.
      Но возможные международные осложнения не тронули модира. Много, много воды утечет, пока официальный протест доберется из Мармариса в Лондон и оттуда в Константинополь. Как догадывался Хорнблауэр, малой толики сокровищ хватит, чтоб купить поддержку визиря. Лицо модира было неумолимо испуганному ребенку в страшном сне может привидеться такое лицо.
      - К черту! - воскликнул Хорнблауэр. - Я это не сделаю!
      Сейчас ему больше всего на свете хотелось нарушить непрошибаемое спокойствие модира.
      - Скажите ему, - продолжал Хорнблауэр, - я скорее выброшу золото в море, чем отдам его. Клянусь Богом, я это сделаю. Я выброшу его на дно, и пусть вытаскивают его сами - они отлично знают, что не смогут этого сделать. Скажите ему, я готов поклясться в этом Кораном, или бородой Пророка, или чем там они клянутся.
      Тернер кивнул, удивленно и одобрительно - ему такой ход в голову не пришел. Он пылко начал переводить. Модир выслушал с безграничным спокойствием.
      - Бесполезно, сэр, - сказал Тернер, после того, как модир ответил. Вы его этим не напугаете. Он говорит... Тернер перевел следующую фразу модира.
      - Он говорит, после того как наш корабль будет захвачен, идолопоклонники - так он назвал цейлонских ныряльщиков, сэр - будут работать на него так же, как работали на нас.
      Хорнблауэр в отчаянии подумал о том, чтобы перерезать цейлонцам глотки, после того, как выбросит за борт сокровища. Это вполне соответствовало бы восточной атмосфере. Но прежде, чем он облек эту ужасную мысль в слова, модир снова заговорил.
      - Он говорит, не лучше ли вернуться назад с частью сокровищ, сэр - что нам ещё удастся поднять - чем потерять все? Он говорит... он говорит... прошу прощения, сэр, но он говорит, что если это судно будет схвачено за нарушение закона, ваше имя не будет в почете у короля Георга.
      Это ещё мягко сказано. Хорнблауэр легко мог вообразить, что скажут лорды Адмиралтейства. Даже в лучшем случае, то есть если он будет сражаться до последнего, человека, Лондон без всякой благосклонности отнесется к капитану, заварившему международный кризис, из-за которого придется направлять на Левант эскадру и войско, чтоб восстановить британский престиж, в то время как каждый; корабль и каждый солдат нужны для войны с Бонапартом. А в худшем случае... Хорнблауэр представил, как его крошечный корабль берут на абордаж тысяча турок, захватывают, забирают сокровища и с презрительным высокомерием отпускают обратно на Мальту, где ему придется рассказать о грубом произволе турецких властей, но главное - о своем поражении.
      Потребовались все его моральные силы до последней капли, чтоб скрыть как от модира, так и от Тернера - отчаяние и безысходность. Некоторое время он сидел молча, потрясенный, словно боец на ринге, который пробует оправиться от сокрушительного удара. Как и бойцу, чтоб оправиться, ему требовалось время.
      - Очень хорошо, - произнес он наконец, - скажите ему, я должен это обдумать. Скажите ему, это слишком важно, чтоб я смог сразу принять решение.
      - Он говорит, - перевел Тернер ответ модира, - он говорит, что завтра утром явится принимать сокровища.
      XVIII
      Давным-давно, служа мичманом на "Неустанном", Хорнблауэр участвовал в стольких операциях по захвату вражеских судов, что и не упомнишь. Фрегат находил каботажное судно, укрытое под защитой береговых батарей или сам загонял его в небольшую гавань. Потом ночью - иногда даже среди бела дня спускали шлюпки. На каботажном судне делали все возможное - заряжали пушки, натягивали абордажные сетки, несли на шлюпках дозор вокруг судна - все без толку. Нападающие прорывались на палубу, раскидывали защитников, ставили паруса и уводили судно из-под носа береговой охраны. Он часто видел это вблизи, участвовал в этом сам, и без особого сочувствия наблюдал те жалкие предосторожности, которые принимали жертвы.
      Теперь он оказался в их шкуре. Даже хуже - ведь "Атропа" лежит в Мармарисском заливе не защищенная береговыми батареями, её окружают бесчисленные враги. Модир сказал, что придет за сокровищами утром, но не стоит доверять туркам. Может быть, они вновь пытаются усыпить его бдительность и ночью захватить "Атропу". Капитан "Меджиди" способен посадить в шлюпки больше людей, чем вся команда "Атропы", с берега же могут доставить в рыбачьих лодках солдат. Если двадцать лодок, наполненные фанатиками-мусульманами, нападут со всех сторон одновременно, как от них защититься? Можно натянуть абордажные сетки - уже натянули. Можно зарядить пушки - уже зарядили, картечь поверх ядра, и пушки наклонены так, чтоб простреливалась поверхность залива вблизи корабля. Можно нести непрестанный дозор - Хорнблауэр сам обошел судно, проверил, чтоб не дремали дозорные, чтоб не заснули слишком глубоко лежащие на жесткой палубе у пушек орудийные расчеты. Остальные матросы расположились у фальшбортов с пиками и тесаками.
      Это было новое для Хорнблауэра ощущение - он мышка, а не кошка, обороняется, а не нападает, с тревогой ожидает восхода луны, вместо того, чтоб поспешно атаковать, пока ещё темно. Можно счесть это новым уроком, который преподносит ему война. Теперь он знает, что думает и что чувствует жертва. Когда-нибудь он сможет использовать этот урок, перенеся на капитана корабля, который соберется атаковать, свои теперешние мысли, и заранее угадает все предосторожности, которые примет его будущий противник.
      Еще одно доказательство его легкомыслия и непостоянства - сказал себе Хорнблауэр. Его вновь охватила горькая тоска. Он думает о будущем, а никакого будущего у него нет. Никакого будущего. Завтра - конец. Он ещё точно не знал, что сделает. У него был неясный план, на заре очистить корабль от команды - кто не умеет плавать пусть сядут в шлюпки, кто умеет пусть плывут до "Меджиди", а самому спуститься с заряженным пистолетом в пороховой погреб, взорвать сокровища, корабль и себя вместе со своими честолюбивыми надеждами и своей любовью к детям и жене. Но не лучше ли поторговаться? Не лучше ли вернуться с целой и невредимой "Атропой" и с теми сокровищами, которые Маккулуму, возможно, удастся поднять? Его долг спасти судно, если он может, а он может. Семь тысяч фунтов это далеко не четверть миллиона, но и они будут подарком для Англии, отчаянно нуждающейся в деньгах. Флотский капитан не может иметь личных чувств; он должен исполнять свой долг.
      Пусть так, но Хорнблауэр содрогался от невыносимых мучений, не в силах превозмочь беспросветную тоску. Он посмотрел на черный силуэт "Меджиди", и к тоске прибавилась жгучая ненависть. Громада турецкого корабля уходила за раковину "Атропы" - слабый ночной ветер, как и следовало ожидать, менял направление, и корабли поворачивались на якорях. Светили звезды, там и сям закрываемые клочьями едва угадываемых облаков. За "Меджиди" небо было чуть посветлее - скоро над горами встанет луна. Прекраснейшая ночь, какую только можно себе вообразить, слабый бриз... Слабый бриз! Хорнблауэр обернулся в темноте, словно боялся, что кто-то раньше времени отгадает его мысли.
      - Я на несколько минут спущусь вниз, мистер Джонс, - мягко сказал он.
      - Есть, сэр.
      Тернер, конечно, все рассказал. Кают-компания знает, в каком затруднительном положении оказался их капитан. Даже в двух словах Джонса отчетливо сквозило любопытство.
      Хорнблауэр послал за свечами. Они осветили всю маленькую каюту, и только скудная мебель отбрасывала черные тени. Но карта, которую Хорнблауэр разложил на столе, была ярко освещена. Он склонился над ней, вглядываясь в мелкие циферки, отмечавшие замеры глубин. Он вспомнил их сразу, как только о них подумал - можно было и не освежать свою память. Мыс Ред Клиф, остров Пэседж, риф Кайя, мыс Сари за рифом Кайя. Если бриз будет дуть по-прежнему, он сможет пройти на ветре риф Кайя. Господи, надо торопиться! Хорнблауэр задул свечи и на ощупь выбрался из каюты.
      - Мистер Джонс! Позовите двух надежных боцманматов, тихо пожалуйста.
      Бриз дул, немного более порывистый, чем хотелось бы. Луна ещё не встала над горами.
      - Слушайте меня внимательно, вы двое. Тихо обойдите судно, разбудите всех, кто спит. Ни звука - слышали? Марсовые пусть тихо соберутся у основания мачт. Тихо.
      - Есть, сэр - прошептали боцманматы.
      - Приступайте. Теперь, мистер Джонс...
      Под тихое шлепанье босых ног - это матросы собирались у мачт Хорнблауэр шепотом отдавал Джонсу приказы. "Меджиди" совсем близко, там тысяча пар ушей, и каждое может расслышать любой необычный звук - например, звук топора, который кладут на палубу, или вымбовок шпиля, которые аккуратно освобождают из пазов. К окружавшей Хорнблауэра группе офицеров подошел боцман и заговорил шепотом, до крайности не соответствующим его могучей фигуре.
      - Палы шпиля откинуты, сэр.
      - Очень хорошо. Вам начинать. Вернитесь назад, сосчитайте до ста и начинайте выбирать шпринг. Шесть оборотов, и держите так. Ясно?
      - Есть, сэр.
      - Тогда ступайте. Остальным тоже все ясно? Мистер Карслейк вы с топором у якорного каната. Я с топором у шпринга. Мистер Смайли у шкотов фор-марселя. Мистер Хант у шкотов грот-марселя. По местам.
      Все было тихо. Над горами возникла узенькая полоска луны и тут же расширилась, осветив "Атропу", мирно стоящую на якоре. Она казалась недвижной, неспособной к действиям. Матросы бесшумно вскарабкались на реи и ждали приказаний. Тихо-тихо заскрипел, натягиваясь, шпринг, но шпиль не щелкнул ни разу - палы сбросили с храповика. Матросы тихо обходили шпиль. Шесть кругов, и они встали, грудью упершись в вымбовки, а ногами в палубу, удерживая корабль. Сейчас он был под углом к бризу. Не придется терять время, двигаясь сперва кормой вперед, а потом спускаться под ветер. Как только они поднимут паруса, они начнут набирать скорость.
      Луна встала над горами; медленно шли секунды.
      Динг-динг - прозвенел корабельный колокол. Две склянки - сигнал к действию.
      Дружно зашлепали ноги, заскрипели шкивы в блоках, и в то же мгновение фор-марса-рей и фока-штаг расцвели парусами. На корме и на баке застучали топоры, перерубая канат и шпринг. Когда натяжение шпринга ослабло, шпиль закрутился, расшвыривая по палубе матросов. Но никто не обращал внимания на синяки и ссадины - "Атропа" набирала скорость. За пять секунд, никого не предупреждая, она ожила, и теперь скользила к выходу из залива. Бортовой залп "Меджиди" ей не угрожает - у турок нет шпринга на якорном канате, чтоб развернуть судно. Им придется поднимать якорь, либо перерубать якорный канат, набирать скорость, а потом уваливаться под ветер, чтоб направить пушки в нужную сторону. Даже если команда бодрствует и готова исполнять приказания, на это потребуется несколько секунд - достаточно, чтоб "Атропа" отошла на полмили и больше.
      Она набирала скорость, и была уже вне досягаемости для пушек "Меджиди", когда турецкий корабль обнаружил первые признаки жизни. Над водой разнесся глухой рокот барабана - не звонкая дробь, которую выбивал барабанщик "Атропы", но глухой и монотонный голос басового барабана.
      - Мистер Джонс! - сказал Хорнблауэр. - Уберите абордажные сетки, пожалуйста.
      Луна ярко светила, освещая море перед ними.
      - Один румб вправо, - сказал Хорнблауэр рулевому.
      - Один румб вправо, - машинально ответил тот.
      - Вы пойдете западным проходом, сэр? - спросил Тернер.
      Как штурман и навигатор он должен был находиться на шканцах рядом с капитаном и имел полное право задать этот вопрос.
      - Вряд ли, - ответил Хорнблауэр.
      Барабан на "Меджиди" гремел, не смолкая. Если его слышат в форте, канониры уже начеку. В ту секунду, когда Хорнблауэр принял окончательное решение, за кормой блеснула оранжевая вспышка, словно на миг приоткрылась печная дверца. Через секунду раздался звук выстрела: это палили с "Меджиди". Хорнблауэр не слышал, чтоб пролетело ядро, но даже если выстрел холостой, из форта его видели и слышали.
      - Я пройду у мыса Сари, - сказал Хорнблауэр.
      - У мыса Сари, сэр?!
      - Да.
      Тернер замолчал - не из субординации, а от изумления. Тридцать лет прослужив в торговом флоте, он уверился, что никогда не следует добровольно подвергать судно навигационным опасностям. Служба в военном флоте не особо поколебала его убеждение. Его долг - оберегать корабль от мелей и штормов, а капитан пусть себе думает о пушечных ядрах. Ему и в голову бы не пришло вести "Атропу" в узкий проход между рифом Кайя и мысом Сари даже днем, а ночью тем более. Полнейшая неожиданность такого предложения и заставила его онеметь.
      Еще одна вспышка за кормой; снова грохот выстрела.