Уединенну жизнь как мне ни выхваляли,

Я вижу, что о том пустое мне болтали.

Возможно ли Москву с деревнею сравнять?

Там нет полей и рощ, а есть где погулять.

Вовеки не могу я к жизни сей привыкнуть,

Приятности ее не в силах я проникнуть.

Свирелей нежный глас не мил моим ушам:

В Москве я живучи, привык к колоколам.

Уж три дни, как я здесь, в угодность господину,

Скучаю, рвусь, бешусь, кляну мою судьбину,

Не ведая, зачем приехал он сюда.

Никак пришла ему взбеситься череда!

Не знаю, для какой приятной здесь награды

Оставил он Москву, где балы, маскарады

Имеют полну власть из ночи делать день,

Из солнечных лучей ночную делать тень.

Что сделалося с ним? Что сделалось со мною?

Неужель мы навек расстанемся с Москвою?

Тому, кто так, как он, беспечно жизнь ведет,

Казалось бы, на ум деревня не пойдет:

Он молод, и богат, и счастлив в нежном поле —

Чего ж ему еще желать осталось боле?

Но нет!… Он прежде сам веселу жизнь любил,

Теперь стал весь не тот: печален и уныл;

Жестокая тоска его тревожить стала;

Она одна сюда на почте нас примчала.

В деревню отроду приехав в первый раз,

За целые сто лет считаю всякий час…

Пойду теперь, пойду, спрошу я господина:

Какая бы его тоски была причина?

Пойду, пойду к нему… Но что ж я оробел?

Он мне к себе входить без спросу не велел…

Однако ж я пойду… Иль он лишен рассудка?…

Нет… нет… Останусь здесь!… Теперь некстати шутка:

С сердитыми шутить, я знаю, каково.

Кроме меня, с собой он не взял никого;

За службу верную, в награду, для покою,

По милости своей меня он взял с собою.

Что десять делали, я делаю один:

Худая жизнь слуге, коль бешен господин!

Собачья жизнь моя! Терпения не стало!

Да что за чудо мне в глаза теперь попало?

Какое странное и глупое лицо?

С Москвы-ста к барину прислали письмецо.

Подай! Не знаю я, что б это за причина!…

Скажи мне: ради ль вы приезду господина?

Как вашей милости не радим-ста нам быть!

Постой, мне нужда есть с тобой поговорить.

Скажи мне: здесь не всё ль живут одни медведи

И есть ли кроме их другие вам соседи?

Оборони-ста бог! Здесь мало ли людей?

Да что же то?… Никак-ста милости твоей

Пришла зде вотцына боярска не по нраву?

По правде, я нашел худую здесь забаву:

Я должен или здесь с ума сходить один,

Иль видеть, как грустит и рвется господин.

Так время проводить несносно человеку.

Да также-сто и здесь, от нас неподалеку,

Тому уж года три бояриня живет:

Все плацыт да грустит, не взмилил ей и свет.

И господи спаси от едакой круцыны!

А отцево? Никто не ведает притцины.

Не прогневлю ли я вас смелостью такою,

Прося, чтоб молвили два слова вы с слугою?

О чем грустите вы? Дозвольте доложить.

И долго ль будет нам в такой пустыне жить?

Коль здесь останемся еще на долго время,

Я вижу, мне не снесть такого скуки бремя:

Оставил в городе в злой грусти я одну

Любезную мою и верную жену.

Хоть приращения мой лоб не ожидает,

Однако сатана жен верных искушает;

Такою хитростью пресильного врага

Нечаянно носить случается рога.

Дождусь ли я от вас приятного ответа?

Молчанье для меня недобрая примета.

Чернил, перо!

К чему ж?…

То делай, что велят.

Его слова – меня, мои – его вздурят.

С тех пор как я к тому все мысли обращаю,

В лютейшей горести отраду ощущаю.

Для твердых душ оков судьбою не дано:

Коль бедству зрим конец, не страшно нам оно.

«О ты, чьей горести я злобный был содетель,

Которой обожать я должен добродетель,

Которой за любовь изменой заплатил,

Которой счастие в напасти превратил!

Коль ты еще жива, тронись моей тоскою,

Как ныне тронут я твоею стал судьбою!

Зеновия! тебе, кончая жизнь мою,

Я все мое теперь богатство отдаю.

Менандр, мой друг, тебе вручит его, конечно;

А мне противен свет и с ним расстанусь вечно:

Отрады для меня нигде не может быть».

С такой тоски весь свет не трудно позабыть!

Что я держу в руках, и то позабываю;

Последуя ему, последний, ум теряю.

Письмо, которое забыл отдать я вам.

Однако он теперь писать изволит сам.

Конечно, он в Москву послать кого намерен,

Да только не меня, я твердо в том уверен.

Что хочешь делать ты?

Писать письмо к жене,

И к братьям, и к друзьям, и всей моей родне;

Мне должно им сказать, куда я преселился:

Из бездны ль вышел бед иль в бездну провалился.

Друзья не ведают, куда их скрылся друг;

Жена не ведает, где кроется супруг.

Скажите, для чего б не пользоваться веком

И, в свете живучи, быть мертвым человеком?

В деревню должно тем навек переезжать,

Кто хочет жителям деревни подражать,

У коих, – если кто моей поверит справке, —

Подобно как они, и разумы в отставке.

Размножился у нас таких невежей род:

Тут нельзя разобрать с крестьянами господ!

Иной из них, служа и телеси и духу,

Во здравие свое до смерти гнет сивуху;

Иной и день и ночь, пролив струями пот,

Гоняясь за скотом, и сам бывает скот,

И лучшие из них равняются со пнями;

Кто много хвастает своими деревнями,

Считая то за верх блаженства своего,

Чтоб ночь проспать, а днем не делать ничего.

Будь весел: завтра ты увидишься с Москвою.

Как? Мне, воскреснуть мне назначено судьбою?

Иль не мило тебе со мной в деревне жить?

Веселым господам охотнее служить.

Я знаю, что Москва свои имеет нравы

Где сердце веселят различные забавы.

Какое множество в Москве прекрасных лиц!

Там всякий найдет рай в собрании девиц.

Не вы ли прежде там весельем восхищались?

Не вы ль прелестными московскими прельщались?

Я сам в Москве, я сам в окошко видел рай,

А здесь в окно один лишь вижу я сарай.

Вы только лишь теперь меня и воскресили,

Сказавши мне, что те минуты наступили,

В которы выедет со мною господин…

Нет, нет! Я буду здесь, поедешь ты один.

Неужель должно мне без вас Москву увидеть?

С чего вы вздумали весь свет возненавидеть?

Какой вы вкус нашли жить в скуке одному?

Могу ль я ведать, что причиною тому?

Неужель к тем сердцам, которы вам вручились,

Безвременно еще наследники явились?

Неужель вечный жар красавицы какой,

Погаснув сам, пожрал с собою ваш покой?

Иль та, которая, взяв в плен свой, вас сковала,

Оковы расковав, в деревню вас прогнала?

Но как бы то ни есть, я чем виновен в том?

За что был должен я остаться здесь скотом?

Теперь тебя с письмом к Менандру отправляю.

А я вам от него письмо теперь вручаю:

Мне можно было то по надписи узнать.

Но кто б из вас ему осмелился сказать,

Что я в деревне здесь?

Он быть ко мне намерен,

Да мне его приезд не нужен: я уверен,

Что можешь ты его в Москве еще застать.

Оставя вас грустить, и рваться, и вздыхать?

По крайней мере вы задумчивым не будьте

И этого еще прочесть не позабудьте.

Изрядно: я теперь полковник…

Вам дан чин!

Теперь-то к радости довольно мне причин!

Не правду ль я сказал? Хоть нет от вас ответу,

Однако я велю закладывать карету.

Иль долгу своего не можете понять?

Не должно ль нам в Москву как можно поспешать?

Хоть сами вы себя немного приневольте!

Оттуда в Питербурх отправиться извольте,

Вам счастья своего недолго будет ждать,

Коль станете во всем вы знатным угождать:

Известны вам самим больших господ законы,

Что жалуют они нижайшие поклоны;

Умножьте вы число особою своей

Стоящих с трепетом в передней их людей.

И если за чины не ведено дарить,

Так должно вам хотя за то благодарить,

Что милость сделали и вас не обошли,

Что, живши в отпуску, вы чин себе нашли…

Да что ж!… Никак и та вам милость неприятна?

Клянусь, что ваша мне холодность непонятна!

Андрей, возьми письмо!..

Не знаю, что зачать

И что на это вам мне должно отвечать.

Смущение, тоска, печальны разговоры,

А более всего отчаянные взоры

Смущают и меня, усердного слугу;

И если доложить о том я вам могу,

Скажите: для чего, когда вас грусть терзает,

Вы пишете к тому, кто важно рассуждает?

Неужель вам Менандр один остался друг?

В Москве у вас друзей бывало по сту вдруг.

Тех временных друзей всегда превратны нравы:

Не грусть они делят, делят одни забавы;

Хоть, кажется, они усердием горят,

Однако их сердца иное говорят,

И дружба такова преходит скоротечно;

Менандр, один Менандр мне другом будет вечно.

По крайней мере я хочу оставить вас

В хорошем обществе: я сам почти сей час

Услышал, что живет красавица в соседстве

В отчаянье, в тоске, и горести, и бедстве.

Я слышал, что она всечасно слезы льет:

Подобно, как и вам, противен стал ей свет.

Не должно ли подать вам помощи ей руку?

Вот способ прогонять свою тоску и скуку;

Прекрасной госпожи плач в радость пременя,

Оставьте вы тогда служанку для меня.

Какой прескучный вздор!

На вздор ли то походит,

Когда случай сюда красавицу приводит?

Коль вздором кажется вам этот разговор,

Так посему и все у вас на свете вздор!

Да если б с вами я и в том не думал розно,

За этот взяться вздор вам все еще не поздно.

Послушайте того, кто хочет вам добра,

Которое для вас получше серебра:

Богатства вы теперь имеете довольно;

Но весело ли с ним тому, чье сердце вольно?

И если для того, чтобы спокойно жить,

На сердце должно вам оковы наложить,

Мне кажется, что те пречудные оковы

В соседстве здесь давно для вас уже готовы.

Когда угодно вам, пойду и полечу…

Останься! Никого я видеть не хочу.

Его уже ничто на разум не приводит,

И больше от часу с ума мой барин сходит.

Когда ж судьба ему велит с ума сойти,

То трудно будет здесь умней меня найти.

Но в самом деле все, что он ни начинает,

Меня и самого чрезмерно огорчает.

Хоть много я теперь расхвастался умом,

Однако делать я не знаю что с письмом.

Отчаянье его отъезд мой усугубит:

Оставшись здесь один, он сам себя погубит.

Да та-ста бараня зовет тебя к себе,

Об коей преж сего я сказывал тебе:

Перед себя она меня призвавши, бает,

Цто будто-сто она и вашу милость знает.

Теперь не до того. Мой друг, ты должен знать,

Что ведено тебе сей час в Москву скакать.

Помилуй-ста, не дай вконец мне разориться!

Не плачь! Поездка та не может долго длиться:

К Менандру должен ты отвезть письмо туда.

Теперь-ста не за мной осталась цереда —

Обидно, батюшко!

Уж ты, брат, мне и скучишь!

Одной поездкою себя ты не измучишь:

Какая тягость та?

Да мы разорены.

Скажи мне, отчего вы в то приведены?

Платя-ста барину оброк в указны сроки,

Бывают-ста еще другие с нас оброки,

От коих уже мы погибли-сто вконец.

Нередко ездит к нам из города гонец,

И в город старосту с собою он таскает,

Которого-сто мир, сложившись, выкупает.

Слух есть, что сделан вновь в приказе приговор,

Чтоб цасце был такой во всем уезде сбор.

Не мало и того сбирается в народе,

Цем кланяемся мы поцасту воеводе,

К тому жа сборщики драгуны ездят к нам

И без посцады бьют кнутами по спинам,

Коль денег-ста когда даем мы им немного.

О, о! Мне кажется, уж это слишком строго!

Какую бедную крестьяне жизнь ведут,

Коль грабят их и те, которым предан суд!…

Однако должен ты, что велено, исполнить.

Пожалуй-ста, хоть впредь изволь словцо замолвить;

А мы готовы вам и сами отслужить…

Изрядно; перестань о том теперь тужить,

Поди скорее ты к отъезду убираться.

Готов ли ехать ты?

Готов я здесь остаться.

Как!… Что это?…

Так… Я… раздумал ехать сам:

Зачем же ехать мне, коль вас не будет там?

Что значит это все?…

Что я о нас жалею,

И одного я вас оставить здесь не смею.

Вы скоро с жизнию поссоритесь своей:

Боз вашей жизни мне что будет и в моей?

И для того боюсь отселе удалиться,

Хотя б я должен был от скуки здесь взбеситься.

Кто сказывал тебе?…

Никто, никто… А так

Мне показалось то затем, что я дурак

И легче всех могу во всем я прошибаться.

Однако нет вреда во всем остерегаться;

Я жизнию шутить ничьею не могу,

И с жизнию моей я вашу берегу.

Еще тебе сей свет, я вижу, не противен?

Кому такой вопрос покажется не дивен?

Мое намеренье, коль бог благословит,

Не в важности какой, в безделке состоит;

И ежели мне в том но помешают черти,

Так весело прожить желаю я до смерти:

На свете сем никто два раза не живет —

Вот мнение мое и вот вам мой ответ.

То правда, что у всех бывают разны вкусы:

Хоть много храбрых есть, однако есть и трусы.

В числе последних был и прадед мой и дед,

Которым, как и мне, любезен был сей свет;

И если от меня мои родятся детки,

Так будут таковы ж, как их отец и предки,

И временный сей свет полюбят и они,

Хотя и не всегда бывают красны дни.

Ты скучишь. Не тебе ль скорее ехать должно?

Что ж делать мне? Никак быть этому не можно.

Уж больше от тебя терпеть моих нет сил!

Довольно ты меня, мне кажется, бесил,

И я с тобой мое терпение теряю.

Ужли я вам моим усердьем досаждаю?

Себе ли в пользу я остаться здесь хочу?

Ты будешь ли молчать?

Извольте, я молчу.

Сегодня целый день передо мной он бредит.

Готов-сто, батюшко!

Куда?

В Москву он едет.

Бездельник! Так ты с ним письмо хотел послать

И все мои слова ты стал пренебрегать?

Так ты теперь уж сам быть хочешь господином?

Не льстился я вовек таким великим чином.

Я знаю, что всегда я должен быть слугой;

Однако… иногда совет бывает мой…

Извольте бить меня, замучьте, притаскайте,

Лишь только от себя меня не отпускайте.

Изрядно, ты в Москву немедля поезжай.

А ты по крайней мере то хотя теперь узнай,

Что я не буду век терпеть слуги такого

И что тебе давно отпускная готова.

Хоть он отпускную изволит обещать,

Однако век ему меня не отпущать.

Хоть много на меня изволит он сердиться,

Однако без меня не может обойтиться.

Подобно без него и мне не можно жить:

Я сам привык ему с усердием служить.

Счастливы господа усердными слугами,

А слуги добрыми счастливы господами.

Насилу мог того дождаться я часа,

В который вас сюда прислали небеса!

А если б вы еще помедлили подоле,

То б должно было мне взбеситься поневоле.

Спросите у него, зачем он здесь живет

И отчего ему противен стал весь свет.

Недавно к вам с письмом крестьянин отправлялся;

Я думаю, что он навстречу вам попался.

Письма отсюда я еще не получал;

Но здесь вблизи я сам двух женщин обогнал,

Которых рассмотреть не можно было точно.

Не знаешь ли ты, кто?

Я сам пойду нарочно

Узнать, зачем они изволят ехать к нам:

В таком случае я проворен очень сам.

Неужель Корион еще того не знает.

Что я…

От вас-то он теперь и убегает,

И более узнать не можно вам его:

Он стал совсем не тот…

Скажи мне: отчего

Он начал так грустить, печалиться и рваться?

Причины я и сам не мог тому добраться,

И, сколько мыслями моими ни брожу,

Однако я ее нигде не нахожу.

Какая б быть могла поездки сей причина?

Слуга не ведает; спросите господина,

Который, весь свой век намерясь промолчать,

Мне кажется, и вам не будет отвечать.

Досаден иногда и жалок он бывает:

Что сделать сам велит, то тотчас забывает.

Такая на него была еще пора,

Что вздумал и меня гнать в шею со двора!

А, обошедшися со мною так сурово,

Чрез полчаса забыл сдержать свое в том слово.

И если не был он сперва кому знаком,

Так тот сочтет его, конечно, дураком.

Хоть дерзко я сказал, да вы не осердитесь:

Я знаю, что тому вы сами удивитесь,

Увидя, как себе он голову вскружил.

Когда б он болен был, я б менее тужил:

Тогда б помочь ему нашлось какое средство;

А это злее всех болезней в свете бедство,

Чтоб чувствовать тоску и слезы проливать

И самому причин тоски своей не знать…

Да вот он сам идет. Побудьте с ним подоле,

Заставьте вы его открыться поневоле;

Старайтесь от него узнать всю тайну вдруг.

Я вас оставлю здесь одних…

Любезный друг!

С какою радостью тебя я обнимаю!

Поверь, что счастие твое своим считаю.

Хотя старался то в письме изобразить,

Однако я письмом не мог доволен быть,

И сам приехал я с тобою повидаться…

Дозволь мне искренно, мой друг, тебе признаться,

Что если б ты приезд дни на два отложил,

То б тем меня еще ты больше одолжил.

Недавно я и сам письмо послал отселе,

В котором я просил тебя о важном деле.

Ах! если б на себя ты труд хотел принять,

И обстоятельствы…

Я не могу понять,

Зачем ты здесь живешь. Что сделалось с тобою?

Спеши скорей отсель ты выехать со мною:

Не должно ли тебе за чин благодарить?…

За чин!… Но он меня не может веселить.

От дружбы я твоей того не сокрываю,

Что к прежней жизни я весь вкус уже теряю:

Противен город мне, и двор, и весь сей свет:

Они наполнены премножеством сует.

Я отвращенье к ним жестокое имею;

Доволен буду я судьбиною моею,

Когда останусь здесь в спокойствии весь век

И буду от сует свободный человек.

Я должен твоему намеренью дивиться:

Прилично ли тебе от света удалиться.

Когда уже нашел ты счастие свое?…

Не безрассудно ли намеренье сие?

Все те, которые его предпринимают,

Нередко со стыдом его уничтожают:

Оставя свет, сперва скучают мыслью сей;

За скукой идет грусть, раскаянье за ней —

И после в свет вступить желаньи вновь родятся,

А возвратясь, они смешными становятся.

Скорее всех того свет может позабыть,

Который в нем ничем не мог доволен быть.

Доверенность его и счастье пропадает:

Он – свет, а свет его оставить предпримает,

Тогда он отстает от места своего,

Где могут обойтись легко и без него;

Потом занять его хоть мысль опять приходит,

Но место прежнее он занятым находит.

Скажи мне: чтоб покой снискать душе своей,

Оставить должно ль свет и бегать от людей?

Разумный человек, которому природа

Велела в обществе для пользы быть народа,

Оставить должности не хочет никогда,

И, где велит долг жить, он там живет всегда:

Хоть при дворе жить век судьба его приводит,

Уединенье он среди двора находит;

И если иногда он так захочет жить,

На тот час может он всю пышность отложить,

Не помышлять о том, что важно и полезно,

И видеть только то, что есть ему любезно.

Но ты мне искренно скажи, любезный друг:

Какая темна мысль тебя объяла вдруг?

И ежели тебя о том спросить я смею,

Печаль?…

Я никакой печали не имею,

И мне еще к тому причин нималых нет.

Так для чего ж тебе противен ныне свет?

Хоть нравы у людей и стали поврежденны,

Однако мы наш век жить с ними принужденны.

Мы должны завсегда покорны быть судьбе —

Последовать сему советую тебе,

И убегать людей причины я не вижу;

Я их, любезный друг, и сам не ненавижу;

Современникам я могу ли быть злодей?