Эллис безжалостно продолжал:

– Я также выследил одного русского, который финансировал много разных убийств и похищений. Потом Пепе на допросе выдал половину всех европейских террористов.

– Так вот чем ты занимался все это время, пока мы были любовниками, – задумчиво произнесла Джейн.

Она вспомнила вечеринки, рок-концерты, политические споры в кафе, бесчисленные бутылки красного вина, выпиваемые в студиях-мансардах. После их разрыва у нее были смутные предположения о том, что он составлял небольшие досье на радикалов, отмечая тех, кто обладал влиянием, был экстремистом, имел деньги, кто был наиболее популярен среди студентов, кто имел связи в коммунистической партии, и тому подобное. И теперь было трудно смириться с мыслью, что он следил за настоящими преступниками и действительно обнаружил кое-кого из них среди их общих друзей.

– Я не могу этому поверить, – произнесла она потрясенно.

– Это была большая победа, если уж хочешь знать правду.

– Тебе, наверное, не следует все это говорить.

– Верно, не следует. Но, когда в прошлом я тебе врал, то всегда, мягко говоря, сожалел об этом.

Джейн, вновь ощутив неловкость, не знала, что сказать. Она переместила Шанталь к левой груди, затем, поймав взгляд Эллиса, спрятала правую грудь под блузкой. Разговор приобретал нежелательно личный оборот, но ее снедало любопытство побольше узнать. Теперь она понимала ход логических суждений, которые он выстраивал в свое оправдание, хотя и не соглашаясь с его доводами, но все еще не могла понять, что же им двигало. Если не узнать этого сейчас, подумала она, другого случая, наверное, не представится, и сказала:

– Не понимаю, что может заставить человека заниматься этим всю жизнь.

Он отвел взгляд.

– У меня это дело хорошо получается, и оно стоит риска, а платят просто по-королевски.

– И еще, наверное, тебя привлекли условия пенсионного обеспечения и нравится меню в служебной столовой. Это неважно, тебе не надо мне все это объяснять, если не хочешь.

Он бросил на нее испытующий взгляд, будто стараясь прочитать ее мысли.

– Нет, я действительно хочу говорить с тобой об этом, – сказал он. – Но ты уверена, что хочешь меня выслушать?

– Да. Пожалуйста.

– Речь идет о войне, – начал он, и вдруг Джейн поняла, что Эллис собирается сказать ей нечто такое, чего прежде никому не говорил. – Может, самое ужасное в жизни летчика во Вьетнаме было то, что очень трудно было различать вьетконговцев и обычных мирных жителей. Каждый раз, обеспечивая поддержку с воздуха наземным войскам, минируя тропу в джунглях, объявляя зону свободного огня, мы знали, что убьем куда больше женщин, детей и стариков, чем партизан. Обычно говорили, что эти люди укрывают врагов, но кто мог это точно знать? И кому было до этого дело? Мы убивали их. Тогда террористами были именно мы. И речь идет не о единичных случаях, хотя мне и приходилось наблюдать особенные проявления жестокости, я говорю об обычной, повседневной тактике. И, видишь ли, никакого оправдания этому не было, вот это самое главное. Мы совершали все эти ужасы во имя того, что впоследствии оказалось сплошной ложью, коррупцией и самообманом. Мы боролись не за правое дело.

На его лице застыло выражение боли, будто его мучила какая-то незаживающая внутренняя рана. В напряженном свете лампы его лицо выглядело синевато-бледным.

– Этому нет оправдания, понимаешь ли, нет прощения.

Джейн осторожно стала побуждать его рассказывать дальше.

– Так все-таки, почему же ты остался? – спросила она. – Почему ты остался добровольно на сверхсрочную?

– Потому что тогда я все это понимал не до конца, потому что я сражался за свою страну, и с войны просто так не уйдешь, потому что я был офицером и на хорошем счету, а если бы я уехал домой, на мое место могли назначить какого-нибудь идиота, который послал бы на смерть моих ребят. Разумеется, ни одна из этих причин не является достаточно веской, и наступил момент, когда я спросил себя: «Что же ты собираешься делать дальше?» Я хотел. Тогда я этого не сознавал до конца, но мне хотелось сделать нечто во искупление грехов. В шестидесятые годы мы назвали бы это паломничеством от вины.

– Да, но…

Он выглядел сейчас таким неуверенным в себе, уязвимым, что ей было трудно задавать прямые вопросы. Но ему надо было выговориться, а ей хотелось выслушать все, поэтому она продолжала:

– Но почему ты выбрал именно это?

– Ближе к концу срока службы я перешел в разведку, и они предложили мне продолжать ту же работу и на гражданке. Мне сказали, что я смогу работать как тайный агент, потому что знаю эту среду. Понимаешь, им были известны мои прошлые связи с радикальными кругами. Мне казалось, что выслеживая террористов, я смогу искупить кое-что из прошлого. Поэтому я и стал экспертом по борьбе с террористами. Это звучит упрощенно на словах, но, понимаешь, я был удачлив. ЦРУ меня не очень-то жалует, бывает, я отказываюсь от заданий, например, как было, когда они собирались убить президента Чили. Но ведь агенту не положено выбирать задания. Впрочем, благодаря мне кое-какие негодяи попали в тюрьму, и мне есть чем гордиться.

Шанталь заснула. Джейн, уложив ее в ящик, служивший колыбелью, сказала Эллису:

– Наверно, надо признаться тебе, что я… что я судила о тебе неверно.

Он улыбнулся:

– Ну и слава Богу.

На какое-то мгновение ее охватила тоска при мысли о прошлом – неужели это было всего полтора год назад? Тогда они с Эллисом были счастливы, и ничего этого еще не было – ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.

– Но ведь этого нельзя стереть из памяти, правда? – спросила она. – Всего, что было – твоей лжи, моего озлобления.

– Нет.

Он, сидя на табуретке, испытующе посмотрел на нее, стоящую перед ним. Подняв руки, он, поколебавшись, положил обе ладони ей на бедра жестом, который мог означать и братское сочувствие, и нечто большее. Вдруг Шанталь забормотала: «Мамамамамаамм…» Джейн обернулась к ней, и Эллис опустил руки. Шанталь лежала, широко раскрыв глаза и суча ручками и ножками. Джейн взяла ее на руки, и она немедленно начала произносить какие-то звуки.

Джейн обернулась к Эллису. Он, сложив руки на груди, улыбаясь, наблюдал за ней. Внезапно она поняла, как ей не хочется, чтобы он уходил. Подчиняясь внезапному порыву, она сказала:

– Почему бы тебе не поужинать со мной? Правда, есть только хлеб и творог.

– Хорошо.

Она передала ему Шанталь.

– Я пойду предупрежу Фару.

Эллис взял ребенка, а она вышла во двор, где Фара подогревала воду для купания Шанталь. Джейн попробовала теплоту воды локтем – в самый раз.

– Пожалуйста, испеки хлеба для двоих, – сказала она на дари.

Фара удивленно раскрыла глаза, и Джейн поняла, что Фара шокирована тем, что одинокая женщина приглашает к себе на ужин мужчину. «Какого черта», подумала она. Подняв котелок с водой, она понесла его в дом.

Эллис сидел на большой подушке под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и выговаривая тихим голосом какой-то детский стишок. Его сильные, покрытые волосами руки держали крохотное розовое тельце, а ребенок смотрел на него снизу вверх, счастливо гулькая и суча толстыми ножками. Джейн остановилась в дверях, завороженная этим зрелищем, и невольно подумала – именно Эллис должен бы быть отцом Шанталь.

Неужели? – спросила она себя, глядя на них. – Неужели я и впрямь хочу этого? Эллис, закончив говорить стишок, поднял на нее глаза, улыбаясь слегка застенчиво, и она подумала: да, хочу.

В полночь они вместе взбирались на гору. Джейн показывала дорогу, а Эллис шел следом, зажав под мышкой свой большой спальный мешок. Они выкупали Шанталь, съели скудный ужин, состоявший из хлеба и творога, снова покормили Шанталь, и устроили ее ночевать на крыше, где она мгновенно уснула рядом с Фарой, которая готова была защищать ее ценой собственной жизни. Эллису хотелось увести Джейн прочь из дома, где она была чьей-то чужой женой, и Джейн разделяла это чувство, поэтому сама предложила:

– Я знаю, куда можно пойти.

Теперь, свернув с горной тропы, она повела Эллиса по покатому каменистому склону в свое тайное убежище – расщелину, где до рождения Шанталь она загорала обнаженной и массировала живот. Джейн легко сыскала расщелину при свете луны. Она посмотрела вниз, где во дворах селения еще тлели угольки костров, на которых приготавливали пищу, а в незастекленных окнах кое-где мерцали лампы. Она с трудом могла различить собственный дом. Через несколько часов, когда начнет светать, можно будет различить очертания спящих на крыше Шанталь и Фары. Скорее бы, ведь она впервые проводила ночь без Шанталь.

Она обернулась. Эллис уже расстегнул все молнии на спальном мешке и расстилал его на земле, как одеяло. Джейн охватили неловкость и смущение. Волна теплого желания, накатившая на нее в доме, когда она наблюдала за Эллисом, нянчившимся с ребенком, прошла. Тогда к ней на мгновение вернулись все старинные чувства, потребность коснуться его, то, как он улыбался, когда бывал смущен, желание ощутить прикосновение его больших рук, неотвязное желание увидеть его нагим. За несколько недель до рождения Шанталь у нее пропала всякая охота заниматься сексом, и желание вернулось лишь теперь. Но это настроение постепенно прошло в последующие часы, пока они неловко устраивали все для того, чтобы остаться наедине. Подумать только – будто они были подростками, старающимися ускользнуть из-под бдительного надзора родителей, чтобы тайком потискаться.

– Садись, – позвал Эллис.

Она уселась рядом с ним на расстеленном спальном мешке, и они оба стали смотреть вниз, на окутанное мраком селение, не касаясь друг друга. Наступило напряженное молчание.

– Я никого еще сюда не приводила, – произнесла Джейн, просто чтобы что-то сказать.

– Что же ты здесь делала?

– Да просто грелась на солнышке, ни о чем не думая, – сказала она, а затем, подумав: «О, что за черт», – продолжала: – Нет, это не совсем верно, я занималась онанизмом.

Засмеявшись, он привлек ее к себе одной рукой.

– Я рад, что ты до сих пор не научилась выбирать выражения, – сказал он.

Джейн повернулась к нему, и он слегка поцеловал ее в губы. Она думала: «Я нравлюсь ему своими недостатками, бестактностью, вспыльчивостью, ругательствами, своеволием и упрямством».

– Тебе не хочется, чтобы я стала другой, – сказала она вслух.

– О Джейн, мне так тебя не хватало, – закрыв глаза, он заговорил вполголоса. – И большую часть времени я даже не сознавал этого.

Он лег на спину, увлекая ее за собой, так что она оказалась лежащей поверх него и, еле прикасаясь губами, поцеловала его лицо. Неловкость куда-то исчезла, и Джейн подумала: «В последний раз, когда мы целовались, у него не было бороды».

Она почувствовала движение его рук, он расстегивал ее блузку. Бюстгальтера на ней не было – здесь негде было достать такой большой размер, – и ее грудь казалась излишне обнаженной. Просунув руку ему под рубашку, она коснулась волосков, окружавших сосок. Она успела почти забыть, каков мужчина на ощупь. Уже много месяцев в ее жизни были лишь тихие голоса и кроткие лица женщин и маленьких детей, а теперь ей внезапно захотелось ощутить прикосновение огрубевших рук, мускулистых бедер и небритых щек. Запустив пальцы в его бороду, она раздвинула языком его губы. Руки его отыскали ее налитые груди, она замерла от удовольствия – и вдруг поняла, что сейчас случится, и не смогла бы воспрепятствовать этому, потому что, даже резко отпрянув, почувствовала, что из обоих сосков на его руки брызнуло теплое молоко. Краснея от стыда, она забормотала:

– О Господи, прости, это так противно, но я не могу ничего поделать.

Он заставил ее замолчать, прижав палец к губам.

– Все нормально, – сказал он, лаская ее груди, и они стали совсем мокрыми. – Это нормально. Так всегда бывает. Это очень возбуждает.

«Это не может сексуально возбуждать», – подумала Джейн, но он, приблизив лицо к ее груди, начал целовать, одновременно поглаживая, и постепенно она успокоилась и стала наслаждаться возникшими ощущениями. И вдруг ее будто пронзило острое удовольствие – когда молоко снова потекло, но на этот раз неловкости как не бывало. Эллис, слабо застонав, коснулся шершавой поверхностью языка ее нежных сосков, и Джейн подумала: «Если он начнет сосать, я кончу».

Казалось, он прочитал ее мысли, потому что сомкнул губы вокруг одного длинного соска, постепенно втянул его в рот и начал сосать, одновременно нежно и ритмично потирая второй сосок между большим и указательным пальцами. Джейн покорно отдалась во власть этих ощущений. Когда ее груди выбрасывали струйки молока, один сосок ему на руку, а другой в рот, возникало ощущение такого изысканного блаженства, что она непроизвольно содрогалась и постанывала: «Боже мой, Боже мой, Боже мой», пока все не было кончено, и она обмякла, лежа поверх Эллиса.

Некоторое время она лежала совершенно без мыслей, полная лишь ощущений, теплого дыхания на своей мокрой груди, щекочущего прикосновения бороды, холодного ночного воздуха, овевающего разгоряченные щеки, внизу – нейлоновой материи спального мешка поверх каменистой почвы. Чуть погодя Эллис приглушенно сказал:

– Слушай, мне нечем дышать.

Она скатилась с него.

– Слушай, мы извращенцы?

– Да.

Она засмеялась:

– Тебе раньше случалось делать такое?

Поколебавшись, он ответил:

– Да.

– Как? – ее все еще одолевала легкая неловкость. – Какое оно на вкус?

– Теплое и сладкое. Как консервированное молоко. Ты кончила?

– Разве ты не заметил?

– Я не был уверен. Иногда у женщин это трудно определить.

Она поцеловала его.

– Я кончила. Немного, но безошибочно. Оргазм низшей степени.

– Я и сам чуть не кончил.

– Правда? – она провела рукой по его телу. На нем была тонкая хлопчатобумажная рубашка, похожая на пижаму, и такие же штаны – обычный костюм афганцев. Она ощупала его ребра и кости таза: он успел растерять тонкий подкожный жирок, который имеется у всех жителей Запада, кроме, разве что, истощенных. Ее рука наткнулась на член, стоящий вертикально, и она, прошептав:

– А-а-а, – обхватила его. – Хорошо, – сказала она.

– Хорошо и на другом конце.

Теперь она хотела дать ему не меньше удовольствия, чем получила сама. Усевшись вертикально, она развязала узел на бечеве, стягивающий штаны на поясе, и вынула член. Нежно поглаживая, она нагнулась и поцеловала кончик. Затем из внезапно охватившего ее озорства спросила:

– Сколько у тебя было женщин после меня?

– Продолжай, и я тебе скажу.

– Ладно, – она продолжала поглаживать и целовать, но Эллис молчал. – Хорошо? – спросила она через минуту. – Так все-таки, сколько?

– Подожди, я еще не кончил считать.

– Негодяй! – воскликнула она, кусая член.

– Ой! Нет, по правде говоря, не так уж много. Клянусь!

– А что ты делаешь, если с тобой нет женщины?

– Угадай до трех раз.

Джейн не отставала:

– Как? Рукой?

– Ах, что вы говорите, мисс Джейн, я стесняюсь.

– Значит, рукой, – торжествующе заметила она. – А что тебе в это время представляется?

– Ты поверишь, что принцесса Диана?

– Нет.

– Ну вот, теперь мне самому стало неловко.

Джейн снедало любопытство.

– Надо говорить правду.

– Пам Юинг.

– А это кто такая?

– Да, ты и впрямь отстала от жизни. Это жена Бобби Юинга, из «Далласа».

Джейн, вспомнив это телешоу и актрису-героиню, очень удивилась.

– Ты шутишь?

– Ты хотела знать правду.

– Но она же из пластика.

– Мы же говорим о фантазиях.

– Разве твои фантазии не могут быть связаны с современной женщиной свободных взглядов?

– В фантазиях нет места политике.

– Даже не знаю, что сказать. – Она помолчала. – Так как же ты это делаешь?

– Что?

– Ну, вот это. Рукой.

– Да так же, как ты сейчас, только интенсивнее.

– Покажи.

– Нет, теперь мне не то что неловко, – проговорил он, – я просто сгораю от стыда.

– Нет, прошу тебя, покажи. Мне всегда хотелось посмотреть, как мужчина это делает сам. Раньше у меня никогда не хватало смелости задавать подобные вопросы, и если ты откажешься, я, может быть, так никогда и не узнаю. – Взяв его руку, она поместила ее туда, где раньше была ее рука.

Через секунду он медленно задвигал рукой. Сделав несколько пробных движений, он вздохнул, закрыл глаза и начал работать серьезно.

– Ты так грубо трешь! – воскликнула она.

Эллис остановился.

– Я не могу, если ты не присоединишься.

– Заметано, – с готовностью согласилась она и, поспешно стянув с себя брюки и трусики, опустилась рядом с ним на колени и начала себя поглаживать.

– Иди поближе, – сказал он чуть хрипловато – Я тебя не вижу.

Он лежал навзничь, и она стала подбираться поближе, пока, выпрямив корпус и стоя на коленях, не оказалась возле его головы. Лунный свет серебрил ее соски и волосы на лобке. Эллис снова начал массировать член, на этот раз быстрее, как завороженный глядя на руку, которой она себя ласкала.

– О, Джейн, – пробормотал он.

Она начала ощущать знакомые стрелки наслаждения, которые расходились от кончиков ее пальцев, и увидела, что Эллис начал двигать тазом вверх-вниз, подчиняясь ритму движений собственной руки.

– Я хочу, чтобы ты кончил, – проговорила она, – хочу увидеть, как из тебя выстрелит. – Где-то в глубине души ее шокировали собственные действия, но все это быстро захлестнула волна радостного желания.

Эллис застонал, и она взглянула на его лицо. Полузакрыв рот, он тяжело дышал, не сводя глаз с ее руки. Она гладила половые губы средним пальцем.

– Засунь палец внутрь, – выдохнул он. – Хочу видеть, как он заходит внутрь.

Этого она сама с собой обычно не делала. Просунув вначале кончик пальца в мягкую влажную глубину, она помедлила и засунула уже весь палец. У него перехватило дыхание, и Джейн при виде его возбуждения сама завелась. Джейн перевела взгляд на член, и его таз задергался чаще, следуя движениям руки. Она задвигала пальцем быстрее, с нарастающим удовольствием. Вдруг он прогнулся кверху, и из него выстрелила струя белого семени. У Джейн непроизвольно вырвалось: «О Господи!» Затем, не сводя глаз с маленького отверстия в кончике полового органа, она увидела, как выскочила новая струйка, блестя в лунном свете, потом еще и еще, разбрызгиваясь высоко и падая каплями на его грудь, ее руку и волосы. А потом, когда его тело обрушилось вниз, она почувствовала, как и ее начали сотрясать спазмы, идущие от быстрых пальцев, пока она, наконец, не достигла изнеможения.

Она откинулась, вытянувшись рядом с Эллисом на спальном мешке и опустив голову на его бедро. Его член оставался твердым. Джейн слабым движением потянулась к нему и поцеловала, почувствовав соленый вкус семени на кончике. Эллис в ответ потерся лицом о внутреннюю сторону ее бедра.

Некоторое время они лежали совсем тихо, слышно было лишь их дыхание и шум реки в долине. Джейн посмотрела на небо, ярко горели звезды, ни одного облачка. Ночной воздух становился все холоднее. Скоро придется устроиться внутри спального мешка, подумала она. Ей захотелось заснуть рядом с Эллисом.

– Ну что, мы извращенцы? – спросил он.

– О да, – ответила она.

Обмякший член упал на его живот. Джейн кончиками пальцев дразняще погладила золотисто-рыжие волосы в паху. Она уже почти забыла, как это бывает – любовь с Эллисом. Он так отличался от Жан-Пьера. Жан-Пьер любил долгие приготовления, ароматические масла для ванны, духи, зажженные свечи, вино, скрипки. Он был привередлив, хотел, чтобы она прежде помылась, а после всегда сам спешил в ванную. Он никогда не касался ее во время месячных, и тем более не стал бы сосать грудь и глотать молоко, как сделал Эллис. Эллис готов делать что угодно, подумала она, и чем негигиеничнее, тем лучше. Усмехнувшись в темноте, она вдруг подумала, что никогда не бывала до конца убеждена в том, что Жан-Пьеру, хотя у него получалось очень хорошо, действительно нравится оральный секс. А с Эллисом никаких сомнений не было.

Эта мысль вызвала у нее новый прилив желания, и она приглашающе раздвинула бедра. Она ощутила, как он поцеловал ее, и губы прошлись по жестким волосам, затем его язык начал со сластью проникать между складками губ. Через некоторое время Эллис перевернул ее на спину, опустился на колени между ее раздвинутыми бедрами и положил обе ее ноги себе на плечи. Она почувствовала себя абсолютно голой, ужасно открытой и уязвимой и в то же время очень желанной. Его язык стал описывать длинную, медленную кривую, начиная у основания позвоночника. «О Боже, – подумала она, – я помню, как он это делает», облизывая расщелину между ягодицами, замедляя движение, чтобы войти поглубже во влагалище, затем идя выше и дразня чувствительную кожицу в том месте, где губы смыкаются, а между ними выступает клитор. После семи-восьми долгих движений языка она задержала его голову над клитором, побуждая сосредоточить внимание именно здесь, и начала сама поднимать и спускать таз, сообщая ему легким нажатием кончиками пальцев на виски, как работать языком – посильнее или полегче, повыше или пониже, правее или левее. Она почувствовала его руку, проникающую во влажную глубину влагалища и догадалась, что он хочет теперь сделать. Через секунду он убрал руку и медленно ввел влажный палец в прямую кишку. Она вспомнила, как была шокирована, когда он сделал это впервые, и как быстро она привыкла и полюбила эту ласку. Жан-Пьер никогда не согласился бы на такое. Чувствуя, как напрягаются мышцы ее тела, приближая кульминацию ощущений, она вдруг подумала, что скучала по Эллису больше, чем сама осмеливалась себе в том признаться. Более того, она так долго сердилась на него именно потому, что продолжала все это время его любить, и любила до сих пор. И, признавшись себе в этом, она почувствовала, будто с души свалился тяжкий груз, и она начала спускать, содрогаясь, как дерево под напором штормового ветра, а Эллис, зная ее пристрастия, засунул язык еще глубже, пока она сама отчаянно терлась о его лицо.

Казалось, этому не будет конца. Каждый раз, когда ее ощущения притуплялись, он просовывал палец еще глубже в прямую кишку, лизал клитор, покусывал губы, и все начиналось заново, пока, наконец, от полного изнеможения она не взмолилась:

– Хватит, у меня нет больше сил, я умру, – и, наконец, он оторвался от нее и опустил ее ноги на землю.

Он наклонился над ней, опираясь на руки, и поцеловал в губы. Борода его пахла влагалищем. Джейн лежала навзничь, не в силах открыть глаза, не в силах отвечать на его поцелуй. Она снова почувствовала его руку у себя между ног, он раздвинул складки, затем вошел член, и она подумала: «Как быстро он снова отвердел», и потом: «Ах, как давно это было, о господи, как хорошо».

Он задвигался, вначале медленно, затем быстрее. Открыв глаза, она увидела над собой его лицо и устремленный на себя взгляд. Затем, нагнув шею, он посмотрел туда, где соединялись их тела, и глаза его расширились, а рот приоткрылся, он наблюдал за тем, как то входит, то выходит он из ее тела. Это зрелище так воспламенило его, что ей самой захотелось туда посмотреть. Вдруг он замедлил движение, проникая глубже, и она вспомнила, что так он делал перед оргазмом. Он посмотрел ей в глаза:

– Поцелуй меня, пока я буду кончать, – и приблизил к ее лицу губы, пахнущие ею. Она засунула кончик языка ему в рот. Она любила, когда он кончал. Его спина изогнулась, голова откинулась, он закричал, как дикий зверь, и она почувствовала внутри прилив влаги.

Когда все кончилось, он опустил голову ей на плечо и нежно провел губами по мягкой коже шеи, шепча какие-то слова, которые она не могла расслышать. Через пару минут он глубоко вздохнул от удовлетворения, поцеловал ее в губы, затем приподнялся, встал на колени и поцеловал по очереди ее груди. Наконец он поцеловал ее между ног. Ее тело мгновенно отреагировало, и она задвигала бедрами, прижимаясь к его губам. Зная, что она снова возбуждается, он начал лизать, и, как всегда, мысль о том, что он лижет место, откуда еще вытекает его семя, буквально свела ее с ума, и она немедленно кончила, со стоном произнося его имя, пока не прошли спазмы.

Он наконец свалился возле нее, и машинально они легли так, как всегда ложились после любви, он обнимал ее одной рукой, ее голова лежала на его плече, одну ногу она закинула поверх него. Он широко зевнул, и она засмеялась. Они еще сонно касались друг друга, она поигрывала с его мягким пенисом, он водил пальцем по ее мокрому влагалищу. Она полизала его грудь и ощутила соленый вкус испарины. Она посмотрела на его шею, лунный свет выделял морщины и борозды, выдавая возраст. Он на десять лет старше меня, подумала Джейн. Наверное, потому с ним так хорошо, что он старше меня.

– Почему с тобой так хорошо? – вслух спросила она.

Ответа не было, он уже спал. И она сказала:

– Я люблю тебя, милый. Спи сладко, – и сама закрыла глаза.

После года, проведенного в глухой долине, Жан-Пьер был обескуражен и даже напуган Кабулом. Дома казались слишком высокими, машины – слишком быстрыми, и очень много народа. Ему приходилось затыкать уши каждый раз, когда мимо проезжали огромные грузовики из русского конвоя. Все поражало его новизной, многоэтажные жилые дома, девочки в школьной форме, фонари на улицах, лифты, скатерти и вкус вина. Прошли целые сутки, а у него все еще не проходило нервное возбуждение. До смешного – ведь он сам парижанин!

Ему дали комнату в общежитии бессемейных офицеров, обещав квартиру, как только приедет Джейн с Шанталь. А пока у него было ощущение, что он живет в дешевом отеле. Это здание, наверное, до прихода русских и было отелем. Если Джейн приедет сейчас, а ее можно было ожидать с минуты на минуту, им втроем придется как-то разместиться на остаток ночи здесь. Я не могу жаловаться, подумал Жан-Пьер, я не герой – пока.

Он встал у окна и стал смотреть на ночной Кабул. В течение двух часов во всем городе не было электричества – видимо из-за происков городских сторонников Масуда и его партизан – но несколько минут назад свет снова включили, и над центром города, где было освещение улиц, возникло слабое сияние. За окном слышался лишь рев армейских машин, грузовиков и танков, идущих через город к каким-то таинственным пунктам назначения. Какое же было неотложное дело в полночном Кабуле? Жан-Пьер сам служил в армии и подумал, что если русская армия хоть в чем-то напоминает французскую, то, наверное, задание, выполняемое в ночи всей этой техникой, идущей на повышенной скорости, состоит в чем-нибудь вроде перемещения пяти сотен стульев из казарм в концертный зал на другом конце города – подготовка к концерту, который объявлен через две недели и, скорее всего, будет отменен.

Он не мог вдыхать ночной воздух, потому что окно было наглухо забито. Дверь не была заперта, но в конце коридора, у двери в туалет, на стуле с прямой спинкой сидел русский сержант с застывшим лицом, вооруженный пистолетом. Жан-Пьер чувствовал, что, если попробует выйти, сержант, скорее всего, остановит его.

Где Джейн? Рейд в Дарг должен был завершиться еще до наступления темноты. А для того, чтобы вертолет слетал из Дарга в Бэнду за Джейн и Шанталь, надо всего несколько минут. Вертолет долетит из Бэнды в Кабул менее чем за час. Но, возможно, силы нападающих возвращались в Баграм, на воздушную базу у выхода из долины, а в этом случае Джейн, вероятно, придется приехать из Баграма в Кабул по дороге, наверняка в сопровождении Анатолия.

Она будет так рада мужу, что, наверное, с готовностью простит обман, поймет его рассуждения относительно Масуда, и махнет рукой на прошлое, думал Жан-Пьер. На секунду он засомневался, не принимает ли желаемое за действительное. Нет, решил он, я хорошо ее знаю, и она не выйдет из повиновения.

И ей будет известно! Лишь несколько человек будут владеть тайной и понимать величие его свершений, и он радовался, что жена будет среди них.

Он надеялся, что Масуд взят в плен, а не убит. Если его захватили, русские могут устроить судебный процесс, чтобы все мятежники удостоверились, что с ним покончено. Смерть тоже означает удачу, при условии, если захватят тело. Если тела нет или оно превращено в неопознаваемый труп, то пропагандисты мятежников в Пешаваре выпустят сообщения, утверждающие, что Масуд все еще жив. Конечно, рано или поздно выяснится, что он мертв, но впечатление от этой новости будет ослаблено. Жан-Пьер надеялся, что они все же захватили тело.

Он услышал шаги в коридоре. Неужели это Анатолий, или Джейн, или они вдвоем? Шаги были скорее мужские. Открыв дверь, он увидел двух рослых русских солдат и третьего, пониже ростом, в офицерской форме. Несомненно, они пришли, чтобы отвести его туда, где дожидаются Джейн и Анатолий. Разочарованный, он вопросительно посмотрел на офицера, который сделал знак рукой. Солдаты бесцеремонно шагнули в дверь, и Жан-Пьер отступил на шаг, готовый протестовать. Но, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, ближайший солдат сгреб его за ворот рубашки и огромным кулаком ударил в лицо.

Жан-Пьер издал вопль боли и ужаса. Второй солдат ударил тяжелым сапогом в пах. Боль была парализующей, и Жан-Пьер упал на колени, зная, что настала самая ужасная минута в его жизни. Двое солдат, подняв его, удерживали в стоячем положении, ухватив за руки, а тем временем в комнату вошел офицер. Сквозь дымку слез Жан-Пьер разглядел невысокого плотного молодого мужчину со странно деформированным лицом, половина лица у него была отечная, какого-то красноватого оттенка, как будто застыла в усмешке. Рукой, одетой в перчатку, он сжимал тяжелую дубинку.

В течение следующих пяти минут двое солдат крепко держали извивающееся, содрогающееся тело Жан-Пьера, а офицер ударял деревянной дубинкой раз за разом по лицу, плечам, коленям, лодыжкам, в живот и в пах – самое ужасное, в пах.