Лёжа со львами

Леблон измерил его угрожающим взглядом.

– Прошу прощения, – проговорил Жан-Пьер.

Леблон сделал паузу. Когда он снова заговорил, его голос зазвучал чуточку мягче, хотя интонация оставалась такой же невыразительной.

– Вы проходите крещение огнем. Я сожалею, что вынужден привлекать вас к… подобной операции… при том, что вы еще ничего не сделали для нас. Но вы знакомы с Эллисом, и вы здесь, а в данный момент у нас нет больше никого, кто бы знал его. То, что мы намерены осуществить, утратит свой смысл, если это не произойдет немедленно. Поэтому слушайте внимательно, ибо это важно. Вам придется зайти в его комнату. Если он там, вы войдете под каким-нибудь предлогом. Решайте сами, под каким. Подойдя к подоконнику, вам надо будет высунуться из окна – знак того, что Эллис в комнате. Поэтому, что бы вы ни сделали, не приближайтесь к окну, если его там нет. Вам все понятно?

– Мне понятно, что вы от меня хотите, – проговорил Жан-Пьер. – Мне неясно только, для чего все это?

– Чтобы удостовериться в личности Эллиса.

– А когда я удостоверю, что это он?

Леблон дал Жан-Пьеру такой ответ, на который он даже не смел надеяться и который потряс его до глубины души: «Ясное дело, мы собираемся его убить».

Глава 3

Джейн расстелила белую скатерть в пятнах на крохотном столике Эллиса, выложив два набора старых ножей. Она нашла бутылку Флёри в шкафу под раковиной и открыла ее. Ей страшно хотелось попробовать, но потом она решила дождаться Эллиса. Джейн поставила бокалы, соль и перец, горчицу и бумажные салфетки. Она уже хотела начать готовить ужин, но потом решила, пусть этим займется сам Эллис.

Ей не нравилась комната Эллиса. Она казалась голой, тесной и безликой. Джейн просто оторопела, когда впервые оказалась здесь. Она назначала свидания этому сердечному, мягкому зрелому мужчине и надеялась, что его жилье отражает его натуру, что его привлекательная удобная квартира содержит черты насыщенного опытом прошлого. Однако, глядя на его кров, никак не скажешь, что здесь живет человек, который был ранее женат, участвовал в войне, принимал ЛСД, возглавлял в своей школе футбольную команду. Холодные белые стены были украшены торопливо подобранными плакатами. Фарфор попал сюда из мелочных лавок, а кастрюли для варки пищи представляли собой дешевую оловянную утварь. На бумажных обложках стихотворных сборников, стоявших на книжной полке, отсутствовали названия. Свои джинсы и свитера он хранил в небольшом пластмассовом чемодане под скрипучей кроватью. Куда подевались его старые школьные сочинения, фотографии племянников и племянниц, драгоценная копия «Гостиницы разочарования», его перочинный ножик в память о посещении Булони или Ниагарского водопада, салатница, которую каждый раньше или позже получает в подарок от своих родителей? В комнате не было ничего действительно важного, ни одной вещи, которые хранят не во имя их функционального назначения, а в память того, что они символизируют, будучи частичкой души их владельца.

Это была комната замкнутого и скрытного человека, который ни за что не поделится с кем-либо своими сокровенными мыслями. Постепенно, с ощущением жуткой печали, Джейн пришла к осознанию того, что по характеру Эллис напоминает свою комнату, холодную и замкнутую.

Просто невероятно. Какой Эллис был самонадеянный. Он ходил с высоко поднятой головой, словно никогда в своей жизни никого не боялся. В постели он чувствовал себя полностью раскрепощенным, абсолютно свободным в проявлении своей сексуальности. Он мог все, что угодно, делать, не испытывая при этом беспокойства, колебания или стыда. Джейн никогда не приходилось прежде общаться с таким человеком. Однако весьма часто – в постели, в ресторане или просто во время прогулки по улице – когда Джейн смеялась вместе с ним или слушала его рассказ, или разглядывала морщинки вокруг глаз, или в минуты его серьезных размышлений, или когда прикасалась к его теплому телу, – она ощущала, что он вдруг как бы отключался. В такие минуты «отключки» он больше не любил ее и не развлекал, переставал быть к ней внимательным и предупредительным, забывал о джентльменстве и сострадании. В такие мгновения Джейн ощущала себя брошенной и откровенно чужой, вторгающейся в его тайный мир. Ей казалось, будто солнце скрывается за облако.

Джейн понимала, что ей неизбежно придется с ним расстаться. Она любила его до безумия, но он, судя по всему, не мог ответить ей тем же. Эллису было тридцать три года, и если он до сих пор не постиг искусства сердечности, ему уже не постичь этого никогда.

Сидя на диване, Джейн стала читать «Обсервер», который купила в международном киоске на бульваре Распай по пути сюда. На первой полосе была напечатана статья о событиях в Афганистане, изложение которых убеждало ее в том, что именно туда надо ехать, чтобы забыть Эллиса. Эта идея сразу завладела ею. Хотя Джейн любила Париж, и ее работа по крайней мере не была однообразной, ей требовалось нечто большее: опыт, приключения и возможность ощутить себя причастной к борьбе за свободу. Ей неведомо было чувство страха. Жан-Пьер сказал, что врачей слишком высоко ценят, чтобы посылать в зону военных действий. Но всегда была опасность, что тебя настигнет шальная пуля или убьют в перестрелке. И все же, наверное, риск смерти был не больше, чем в Париже, где можно было запросто попасть под машину. В Джейн все больше пробуждался интерес к образу жизни афганских мятежников.

– Чем они там питаются? – спросила она однажды Жан-Пьера. – Во что они одеваются? Они живут в палатках? У них есть туалеты?

– Туалетов у них нет, – ответил он. – Нет электричества. Нет дорог. Нет вина. Нет автомобилей. Нет центрального отопления. Нет дантистов. Нет почтальонов. Нет телефона. Нет ресторанов. Нет объявлений. Нет Кока-колы. Нет прогнозов погоды. Нет бюллетеней фондовой биржи. Нет архитекторов-декораторов. Нет моды. Нет званых обедов. Нет стоянок такси. Нет очередей в автобус…

– Стоп! – проговорила Джейн, прерывая его, он мог продолжать эти разговоры часами. – У них должны быть и автобусы, и такси.

– Да. Но не в сельской местности. Я собираюсь поехать в район, который называется Долина Пяти Львов – оплот мятежников в предгорье Гималаев. Там был первобытный строй еще до того, как русские подвергли их бомбежке.

Джейн нисколько не сомневалась, что будет там счастлива без водопровода, губной помады и прогнозов погоды. У нее было предчувствие, что он недооценивает опасность даже вне зоны военных действий. Так или иначе, он не удерживал ее. У ее матери наверняка случилась бы истерика. А ее отец, если бы он был жив, сказал бы: «Желаю удачи, Джейн!» Жан-Пьер понимал важность совершения чего-то полезного в жизни. Хотя он считался хорошим врачом, ему так и не удалось скопить денег, ибо где бы он ни жил – в Нассау, Каире, Сингапуре и главным образом в Родезии – он всегда лечил бедных бесплатно, из-за чего те приходили к нему толпами. А состоятельным клиентам Жан-Пьер неизменно отказывал.

В ее мысли ворвался шум шагов по лестнице. Джейн вспомнила, что успела прочесть лишь несколько газетных строчек. Она подняла голову и прислушалась. Шаги Эллиса звучали по-другому. Тем не менее, раздался легкий стук в дверь.

Джейн отложила газету и открыла дверь. Перед нею стоял Жан-Пьер. Он был так же поражен, как и она. Какое-то время они молча пристально смотрели друг на друга.

– У тебя такой вид, будто ты в чем-то виноват. А у меня?

– Да, – сказал он и ухмыльнулся.

– Я как раз думала о тебе. Входи.

Он переступил порог и огляделся.

– Эллиса дома нет?

– Он скоро будет. Садись.

Жан-Пьер опустил свое длинное тело на диван. Уже не в первый раз Джейн ловила себя на мысли о том, что он был, наверное, самым привлекательным мужчиной, который встретился ей в жизни. Его лицо было красивой правильной формы, с высоким лбом, крепким, ярко выраженным аристократическим носом, светлыми, подернутыми влагой, карими глазами, с чувственным ртом, который частично растворялся в окладистой темно-коричневой бороде с редкими рыжеватыми проблесками в усах. Он предпочитал дешевые, но тщательно подобранные вещи, причем носил их с небрежной элегантностью, вызывавшей зависть даже у Джейн.

Она испытывала к нему большую симпатию. Его огромная ошибка заключалась в том, что он был о себе слишком уж высокого мнения. Но при этом он был обезоруживающе наивным, как хвастливый ребенок. Ей нравился его идеализм и его преданность медицине. Жан-Пьер обладал колоссальным шармом. Кроме того, он отличался маниакальным воображением, которое иногда принимало весьма забавные формы, под влиянием некоторой абсурдности, а порой и соскользнувшего с языка словечка он мог разразиться причудливым монологом, продолжавшемся десять – пятнадцать минут. Когда кто-то напомнил ему замечание Жан-Поля Сартра о футболе, Жан-Пьер дал стихийный комментарий футбольному матчу словно устами философа-экзистенциалиста. Джейн хохотала до слез. Говорили, что его веселость иногда оборачивается своей противоположностью – наступлением мрачной депрессии. Однако Джейн никогда не была свидетельницей подобного превращения.

– Выпей вина, у Эллиса тут есть кое-что, – сказала Джейн.

– Нет, спасибо.

– Ты уже репетируешь, готовишься к жизни в мусульманской стране?

– Не очень.

В его взгляде засветилась какая-то торжественность.

– В чем дело? – спросила она.

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, – проговорил он.

– Ты разве не помнишь, мы уже беседовали три дня тому назад? – резко бросила Джейн. – Ты предложил мне бросить моего возлюбленного и отправиться с тобой в Афганистан. Немногие девушки устояли бы перед таким искушением.

– Прошу тебя, будь серьезней.

– Ладно. Я для себя еще не решила.

– Джейн! Я сделал страшное открытие в отношении Эллиса.

Она измерила его пристальным взглядом. Что там еще за сюрприз? Придумает какую-нибудь историю, нафантазирует, чтобы убедить ее отправиться вместе с ним? Скорее всего, ни то, ни другое.

– Ну так что же?

– Он не тот, за кого себя выдает, – проговорил Жан-Пьер, весь облик которого окрасился драматизмом. – Эллис вовсе не нищий поэт. Он работает на американское правительство.

Джейн нахмурилась.

– На американское правительство? – Прежде всего Джейн подумала, что у Жан-Пьера все смешалось в голове. – Он дает уроки английского языка французам, работающим на американское правительство.

– Я имею в виду другое. Он шпионит за группировками радикалов. Он – агент. Работает на ЦРУ.

Джейн рассмеялась.

– Ну, это уж полный абсурд! Не считаешь ли ты, что, рассказывая все это, тебе удастся заставить меня бросить его?

– Это правда, Джейн.

– Это не правда. Эллис не мог быть шпионом. Уж я-то, наверное, знала бы. Я ведь прожила с ним фактически целый год.

– Однако этого не было, не так ли?

– Какое это имеет значение? Я его знаю. – Даже говоря, Джейн не переставала думать, это многое могло объяснить. Она действительно не знала Эллиса. Но она достаточно хорошо знала его, чтобы быть уверенной в том, что он не подлый, не низкий, не коварный и не гнусный злодей.

– Об этом уже известно в городе, – сказал Жан-Пьер. – Сегодня утром арестован Рахми Коскун, и все говорят, что виноват в этом Эллис.

– Почему был арестован Рахми?

Жан-Пьер повел плечами.

– Сомнения нет. Подрывные действия. Так или иначе, Рауль Клермон носится по городу в поисках Эллиса, а кто-то требует мщения.

– О, Жан-Пьер, это смешно, – проговорила Джейн. Вдруг ей стало очень жарко. Она подошла к окну и распахнула его. Пока Джейн разглядывала улицу через окно, перед нею, в дверях подъезда, появилась белокурая голова Эллиса. – Ну вот, – сказала она Жан-Пьеру, – сейчас он будет здесь. Теперь в его присутствии ты сможешь повторить свою смешную историю. – До ее слуха с лестницы донеслись шаги Эллиса.

– Да, конечно, – ответил Жан-Пьер. – Для чего, ты думаешь, я здесь? Я пришел предупредить, что его ищут.

Джейн стало ясно, что Жан-Пьер действительно искренен, он на самом деле верил в то, о чем рассказывал. Ну что ж, Эллис быстро снимет все сомнения.

Открылась дверь, и вошел Эллис.

Он выглядел счастливым, словно душа его сияла от добрых вестей. Когда она увидела его круглое улыбающееся лицо со сломанным носом и проницательными голубыми глазами, ее сердце учащенно забилось, Джейн чувствовала себя виноватой, ибо могло возникнуть впечатление, что она флиртовала с Жан-Пьером.

Остановившись в дверях, Эллис с удивлением воспринял присутствие Жан-Пьера. Его улыбка чуточку поблекла.

– Хелло, оба, – проговорил он.

По привычке Эллис закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Джейн всегда считала это эксцентризмом, но сейчас ей показалось, что так поступил бы именно шпион. Она отогнала от себя эту мысль. Первым заговорил Жан-Пьер.

– Они тебя раскусили, Эллис. Они все знают. Они идут по твоему следу.

Джейн переводила взгляд с Эллиса на Жан-Пьера, который превосходил Эллиса ростом, у Эллиса же были широкие плечи и впалая грудь. Они стояли, глядя друг на друга, как две кошки, оценивающие взаимные намерения.

Джейн положила руки на плечи Эллису, виновато поцеловала его и сказала:

– Жан-Пьеру наговорили глупостей о том, что ты шпионишь на ЦРУ.

Высунувшись из окна, Жан-Пьер стал разглядывать улицу. Потом Жан-Пьер повернулся к нему лицом:

– Ну так скажи ей, Эллис.

– Откуда ты это взял? – спросил Эллис Жан-Пьера.

– Об этом весь город говорит.

– От кого именно ты это слышал? – спросил Эллис суровым голосом.

– От Рауля Клермона.

Эллис кивнул. Перейдя на английский, он сказал:

– Джейн, сядь, пожалуйста.

– Я не хочу садиться, – бросила она с раздражением в голосе.

– Мне надо тебе кое-что сообщить, – сказал Эллис.

Этого не может быть, не может. Джейн почувствовала, что паническое состояние сжало ее горло.

– Тогда скажи мне, – воскликнула она, – и перестань просить меня сесть!

Эллис измерил Жан-Пьера взглядом.

– Может, ты оставишь нас вдвоем? – проговорил он по-французски.

В душе Джейн стал закипать гнев.

– Что ты собираешься мне рассказать? Почему бы тебе просто не сказать, что Жан-Пьер не прав? Так скажи мне, Эллис, что ты не шпион до того, как я сойду с ума!

– Все это не так просто, – ответил Эллис.

– Это просто! – Джейн не могла больше сдерживать истерику, вырывавшуюся из ее голосовых связок. – Он утверждает, что ты шпион, что ты работаешь на американское правительство и что ты лгал мне постоянно, бессовестно и подло с того самого момента, когда познакомился со мной. Это правда? Это правда или нет? Ну?

Эллис тяжело вздохнул.

– Думаю, что да.

Джейн почувствовала, что она вот-вот взорвется.

– Ты мерзавец! – пронзительно вскрикнула она. – Гнусный мерзавец!

Лицо Эллиса окаменело.

– Я как раз собирался обо всем рассказать тебе сегодня, – проговорил он.

Тут раздался стук в дверь. Оба никак не отреагировали на это.

– Ты шпионил за мной и за всеми моими друзьями! – крикнула Джейн пронзительным голосом. – Мне так стыдно!

– Моя работа здесь завершена, – ответил Эллис. – Мне больше не придется тебе лгать.

– У тебя не будет возможности. Я не захочу больше видеть тебя.

Стук в дверь повторился, и Жан-Пьер сказал по-французски:

– За дверью кто-то стоит.

– Ты ведь не думаешь, что не хочешь больше видеть меня, – проговорил Эллис.

– Ты просто не понимаешь, как ты со мной обошелся, так ведь? – сказала она.

– Открой ты эту чертову дверь, Бога ради! – воскликнул Жан-Пьер.

– Боже милостивый! – шептала Джейн, приближаясь к двери. Она повернула ключ в замочной скважине и открыла дверь. Там стоял огромный широкоплечий мужчина в зеленом вельветовом пиджаке с разрезом на рукаве. Джейн никогда не видала его прежде.

– Что вам нужно, черт побери? – проговорила она, после чего увидела у него в руках пистолет.

Последующие несколько секунд тянулись, видимо, очень медленно. Джейн мгновенно сообразила, если Жан-Пьер прав, утверждая, что Эллис – шпион, он, наверное, прав и насчет того, что кто-то будет мстить, и что в мире, и котором тайно обитал Эллис, «мщение» действительно могло означать стук в дверь и появление человека с пистолетом в руках.

Она уже раскрыла рот, чтобы закричать.

Мужчина на мгновение заколебался. Он, видимо, никак не ожидал столкнуться с женщиной. Он переводил взгляд с Джейн на Жан-Пьера. Но его смутило то, что не видно было Эллиса, который находился за полуоткрытой дверью.

Вместо того, чтобы закричать, Джейн попробовала захлопнуть дверь. Когда Джейн толкнула дверь в сторону вооруженного бандита, тот понял, что она хочет, и просунул ногу, не давая ей захлопнуться. Дверь стукнулась о его ботинок и отскочила назад. Но, делая шаг вперед, бандит для равновесия развел руки и теперь его револьвер был направлен в угол потолка.

«Он собирается убить Эллиса, – подумала Джейн. – Он собирается убить его».

Она бросилась на бандита, пытаясь ударить его в лицо своими кулачками. Хотя она ненавидела Эллиса, ей вдруг не захотелось его смерти.

Замешательство бандита длилось доли секунды. Одной своей сильной рукой он отшвырнул Джейн в сторону. Она упала на пол, оказавшись в сидячем положении и отделавшись при этом ушибом спины. Все происшедшее потом развивалось с ужасающей однозначностью.

Рука, которая отшвырнула ее в сторону, теперь уже широко распахнула дверь. Пока бандит размахивал револьвером в другой руке, Эллис приблизился к нему с бутылкой вина и занес ее над его головой. Когда бутылка опустилась на голову бандита, раздался выстрел, совпавший со звоном разбитого стекла.

Джейн в страхе уставилась на обоих.

Потом бандит с револьвером рухнул на пол, а Эллис продолжал стоять, как ни в чем не бывало. Джейн стало ясно, что бандит промахнулся.

Эллис нагнулся и забрал револьвер из рук бандита.

Джейн не без труда встала на ноги.

– Все в порядке? – спросил ее Эллис.

– Жива, – ответила она.

Он повернулся к Жан-Пьеру.

– Сколько их там на улице?

– Нет никого, – сказал Жан-Пьер, высунувшись из окна.

Эллис удивился.

– Наверное, спрятались. – Он сунул револьвер в карман и подошел к книжному шкафу. – Отойди, – сказал он и швырнул револьвер на пол.

Сзади была дверь.

Эллис открыл ее. Он внимательно посмотрел на Джейн, словно собрался ей что-то сказать, но не мог подобрать нужных слов. Потом он шагнул через порог и ушел.

Мгновение спустя Джейн медленно приблизилась к потайной двери и выглянула. Там была еще одна студийная квартира, почти пустая и жутко пыльная, словно никто не появлялся в ней в течение целого года. Джейн увидела открытую дверь, а за ней лестницу.

Она вернулась в комнату Эллиса. Бандит бездыханный лежал на полу в луже вина. Он пытался убить Эллиса, прямо здесь, в этой комнате, все уже казалось нереальным. Да и вообще все представлялось ей нереальным, что Эллис шпион, что Жан-Пьеру об этом известно, что Рахми арестован, да еще этот тайный путь для бегства Эллиса.

Он ушел.

– Я никогда больше не хочу тебя видеть, – сказала она ему всего несколько секунд назад. Казалось, что ее желание сбудется.

С лестницы до нее донесся стук шагов.

Джейн отвела взгляд от бандита и посмотрела на Жан-Пьера. Казалось, что и его все происшедшее потрясло. Мгновение спустя он сделал несколько шагов по комнате и обнял ее. Джейн прижалась к его плечу и разрыдалась.

Часть вторая

1982 год

Глава 4

Река сбегала от границы льда, холодная, чистая и всегда бурная. Она наполняла долину шумом, потому что неслась по оврагам, мимо полей пшеницы, в неудержимом стремлении к далеким низинам. Почти уже год этот звук стоял у Джейн в ушах, иногда оглушительно громко, когда она шла купаться или когда по извилистым скальным тропам пробиралась между горными селеньями, а иногда приглушенно, мягко, как сейчас, когда со склона горы река Пяти Львов казалась ей всего лишь отдаленно мерцающим глухим потоком. Когда Джейн уходила из долины, царившая вокруг тишина раздражала ее, как горожан, отправляющихся на отдых за город, которые не могут заснуть из-за окружающей тишины. Прислушавшись, она уловила какие-то новые звуки и поняла, они напоминают то, что она уже не раз слышала раньше. В симфонию звуков речного потока вплетался баритональный шум винтового самолета.

Джейн открыла глаза. Это был напоминавший хищника тихоходный разведывательный самолет конструкции Антонова, ровное гудение которого было, как правило, предвестником появления более шумного и быстрого бомбардировщика. Джейн поднялась и с тревогой посмотрела в долину. Она устроилась в своем тайном укрытии, представлявшем собой широкий плоский выступ скалы. Сверху нависавшая скала загораживала Джейн от чужих глаз, но не препятствовала проникновению солнечных лучей. Сюда рискнул бы забраться разве что опытный альпинист. Снизу доступ к ее укрытию был крутым и каменистым, лишенным всякой растительности, никто не смог бы подползти к ней незаметно и бесшумно. Впрочем, приближаться к ней не было особой необходимости. Это местечко Джейн облюбовала после того, как однажды сбилась с пути и заблудилась. Ей важно было иметь возможность уединиться, потому что здесь она могла сбросить с себя одежду и лежать на солнце. Дело в том, что афганцы были целомудренны, как монахи, если бы ее увидели обнаженной, ее наверняка бы линчевали.

Справа от нее пыльный склон резко обрывался вниз. У подножия горы, отлого сбегавшей к реке, расположилось селение Бэнда – пятьдесят или шестьдесят домов, прилепившихся к клочку неровной каменистой земли, которая не поддавалась обработке. Дома были из серого камня и глиняного кирпича, с плоской крышей из прессованной земли, уложенной на маты. Рядом с крохотной мечетью бросалась в глаза группа разрушенных домов – это пару месяцев назад русский бомбардировщик нанес прямой удар. Селение было видно, как на ладони, хотя, чтобы добраться до него отсюда, требовалось минут двадцать. Джейн обвела взглядом крыши, окруженные стенами внутренние дворы и глиняные пешеходные дорожки, ожидая увидеть бездомных детей, но к счастью, их не оказалось. Под жарким голубым небом Бэнда выглядела покинутой.

Слева от нее долина раздавалась вширь. Маленькие каменистые площадки были испещрены воронками от бомб. На более низких склонах горы рухнули стены древних террас. Поспела пшеница, только не видно было жнецов.

В стороне от полей, у подножия скалы, образующей дальнюю границу долины, протекала река Пяти Львов, глубокая в одних местах, мелкая в других, то широкая, то узкая, но всегда бурная и каменистая. Внимательный взгляд Джейн скользил по реке. Не было видно ни купающихся женщин, ни женщин, стирающих белье, ни играющих на мелководье детей, ни мужчин, которые переходили бы брод с лошадьми и ослами.

Джейн подумывала о том, чтобы одеться и покинуть свое укрытие, чтобы забраться еще дальше в горы, спрятавшись в пещере. Именно там находились жители деревни, мужчины спали после ночной работы на полях, женщины готовили пищу, стараясь не отпускать от себя детей, коровы были в загонах, козы паслись на привязи, собаки дрались из-за каких-то объедков. Видимо, Джейн чувствовала себя здесь в полной безопасности, потому что русские бомбили селения, а не голые склоны горы. Однако сюда в любой момент могла залететь шальная бомба, так что пещера защищала ее от всего, но только не от прямого попадания.

Она еще не решила, как ей поступить, когда до ее слуха донесся рев реактивных самолетов. Прищурившись, она подняла глаза, чтобы разглядеть их. Сопровождавший их появление рев заполнил долину, пролетая над Джейн, самолеты разметали по сторонам бурно текущий поток. Устремляясь в северо-восточном направлении на большой высоте, они уже начали снижаться. Один, два, три, четыре серебристых убийцы – вершина человеческого технического гения, направленного на то, чтобы искалечить неграмотных крестьян, разрушить сложенные из глиняного кирпича дома, после чего со скоростью семисот миль в час вернуться на базу.

Через минуту их уже не было видно. Сегодня они пощадили Бэнду. Джейн медленно приходила в себя. Реактивные самолеты внушали ей ужас. Прошлым летом Бэнда полностью избежала бомбардировок, а зимой вся долина получила передышку. Но этой весной все возобновилось с новой силой. Селение несколько раз бомбили, однажды досталось его центральной части. С того раза Джейн возненавидела реактивные самолеты.

Жители селения отличались удивительным мужеством. Каждая семья устроила себе второе жилье в пещерах. Каждое утро они карабкались по склону горы, чтобы провести там весь день, возвращаясь в сумерки, так как по ночам бомбардировок не было.

Поскольку работать в поле днем было небезопасно, мужчины работали ночью, главным образом пожилые, потому что молодые по большей части отсутствовали, занятые тем, что сбивали русских в южной части долины или чуть в стороне. Этим летом бомбардировки были более ожесточенными, чем когда-либо за все годы повстанческих действий. Так рассказывали Жан-Пьеру партизаны. Если в других частях страны афганцы были такими же, как в этой долине, то они вполне могут ко всему приспособиться и выжить. Жители спасали свои скромные ценности из-под развалин после бомбардировок, без устали пересаживали истерзанный бомбами огород, выхаживали раненых, хоронили убитых и отправляли своих подростков в распоряжение командиров партизанских отрядов. Джейн считала, что русским никогда не удастся одолеть этих людей, даже ценой превращения всей страны в радиоактивную пустыню.

Другой вопрос – смогут ли мятежники когда-нибудь одолеть русских. Афганцам было не занимать смелости и неудержимости. Они держали под своим контролем сельские районы, однако соперничающие племена почти так же ненавидели друг друга, как и оккупантов, а их ружья были бессильны против реактивных бомбардировщиков и вооруженных вертолетов.

Джейн отгоняла от себя мысли о войне. Стоял зной, наступало время сна, когда она любила быть одна и отдыхать. Запустив руку в бурдюк с очищенным маслом, Джейн стала втирать его в натянутую кожу своего огромного живота. Она удивлялась, как можно было допустить такую глупость и забеременеть не где-нибудь, а в Афганистане.

Она приехала сюда с двухгодичным запасом противозачаточных средств, со спиралью и целой коробкой сперматоидального желе. И тем не менее, всего через несколько недель, после месячных она забыла о своих таблетках да и о спирали.

– Как ты могла так ошибиться? – воскликнул Жан-Пьер, однако ответа не последовало.

Но сейчас, лежа под солнцем, радостная от сознания беременности и ощущения набухшей груди и постоянных болей в пояснице, Джейн убеждалась, что это была преднамеренная ошибка, своего рода профессиональный промах, бессознательно совершенный ее разумом. Джейн хотела ребенка, а Жан-Пьер, она это точно знала, не хотел. Поэтому зачатие произошло случайно.

«Почему мне так хотелось ребенка?» – спрашивала она себя, и ответ пришел ниоткуда: «Потому что я чувствовала себя одинокой».

– Это правда? – проговорила она вслух. В этом сквозила ирония. Она никогда не чувствовала одиночества в Париже, живя в свое удовольствие, покупая все необходимое для себя одной и разговаривая сама с собой перед зеркалом. Но после замужества, когда Джейн проводила с Жан-Пьером каждый вечер и каждую ночь, работая с ним рядом ежедневно большую часть дня, она ощутила свою обособленность, одиночество и страх.

Они поженились в Париже перед самым приездом сюда. Впрочем, это казалось им естественным приключением, новый вызов, новый риск, новые переживания. Все говорили, какие они счастливые, смелые и влюбленные. Все так и было на самом деле.

Джейн без сомнения ожидала от брака очень многого. Она надеялась, что ее любовь и близость с Жан-Пьером будут все больше возрастать. Она думала, что узнает о его пассии в юности, чего он действительно боялся, хотела услышать от него, действительно ли мужчины, помочившись, стряхивают несколько капель, в свою очередь она рассказала бы ему, что ее отец был алкоголиком и что ей пригрезилось, будто ее изнасиловал темнокожий и что от волнения она иногда сосала свой большой палец руки. Но Жан-Пьер, видимо, считал, что после свадьбы их отношения должны оставаться точно такими же, как и прежде. Жан-Пьер вежливо относился к ней, заставлял ее смеяться в своих маниакальных состояниях, беспомощно погружался в ее объятия, когда пребывал в унынии, затевал дискуссии о политике и о войне, умело раз в неделю занимался с ней любовью, пуская в ход свое молодое тело и свои крепкие чувствительные руки хирурга. Короче говоря, в любом отношении вел себя не столько как муж, сколько как возлюбленный. Она до сих пор ощущала себя неспособной беседовать с ним о глупых неловких вопросах, например, не выглядит ли ее нос в шляпке еще длиннее и как она все еще злится при воспоминании о том, как ее хорошенько отшлепали за облитый чернилами ковер в гостиной, в чем была виновата не она, а ее сестра Паулина. Ей хотелось задать кому-нибудь вопрос – все складывается, как оно и должно быть, или все со временем устроится? – но ее друзья и семья были так далеко отсюда, а афганские женщины восприняли ее ожидания как нечто чудовищное. Она устояла перед искушением открыть Жан-Пьеру свое разочарование, частично из-за расплывчатости своих жалоб и частично потому, что боялась его реакции.

Оглядываясь в прошлое, она понимала, что мысль о ребенке появилась у нее еще раньше при общении с Эллисом Тейлером. В тот год Джейн отправилась на самолете из Парижа в Лондон, чтобы участвовать в крещении третьего ребенка своей сестры Паулины, чего она обычно никогда бы себе не позволила, ибо не любила официальных семейных торжеств. Джейн даже стала нянчить младенца одной пары в доме, где жила, – он был истеричный торговец антиквариатом, она – аристократка. Причем больше всего Джейн нравилось, когда ребенок плакал, а она брала его на руки и старалась успокоить.