11

Голый по пояс, в одних рабочих штанах, Адамчик сидел на рундуке, быстро заполняя строчку за строчкой очередного письма к родителям. Висящие на серебряной цепочке нательный крестик и армейский медальон («собачья бирка») в такт движениям его руки скользили по груди то вправо, то влево. Грудь была тощая, без единого волоска, и цепочка бежала по ней свободно, без помех. Впервые он писал письмо на фирменной бумаге морской пехоты — белых листках стандартного размера восемь на десять дюймов, с чуть голубоватым изображением эпизода водружения флага на горе Сурибати в центре и эмблемой корпуса в левом верхнем углу.

Он сообщал, что сегодня утром успешно сдал еще один зачет — на этот раз по истории и традициям морской пехоты — и оказался третьим среди шестидесяти шести сдавших новобранцев. Написал и о том, что вчера вечером сержант Мидберри водил взвод в гарнизонный солдатский клуб, где показывали фильм «Сержант-инструктор». Это было им поощрение за успешную сдачу зачета. Потом он начал писать, как было бы здорово, если взводом командовал бы не Магвайр, а Мидберри, однако передумал и все это зачеркнул. Ведь не исключено, подумал он, что Магвайр читает солдатские письма. Так что уж лучше от греха подальше. Вместо этого он написал, что у них уже вечер, скоро отбой и поэтому он закругляется. Подписался: «Любящий вас Том».

Закончив письмо, Адамчик разделся, снял даже нательный крест с медальоном, обернулся по бедрам полотенцем и вприпрыжку отправился в душевую. Здесь было уже полно народу. В душном тумане блестели мокрые тела, солдаты по двое плескались под душем, толкались, шутили между собой. Кто-то вдруг громко замычал коровой, ему ответил дружный смех. Дождавшись очереди, Адамчик быстро вскочил под струю воды, потом выскочил, намылился и, снова дождавшись очереди, надолго забрался под горячие струи. Теперь он не торопился, полоскался с удовольствием — он ведь ждал, пусть и его подождут. Потом, пробравшись через тесноту голых тел, нашел место у стенки и принялся вытираться. Он уже собирался выходить из душевой, обвязавшись опять по бедрам сырым полотенцем, как вдруг услышал, что что-то стукнуло, послышалась возня и тот же голос, что перед этим мычал коровой, прогнусавил с явной издевкой:

— Бах-бах! Тр-рах-тарра-рах! А у бедненького Ку-упер-ра опять мыльце упало в водичку! Ха-ха-ха! — Солдаты снова засмеялись. Адамчик, даже не оглянувшись, выбрался из душевой.

Закончив вечерний туалет и надев чистое белье, он почувствовал прилив бодрости. Ему даже показалось, что жизнь здесь не такая уж плохая. Вчера вон в кино ходили Здорово! Как и воскресные посещения церкви, этот выход в кино был возможностью хоть на какое-то время избавиться от Магвайра и всего, что с ним связано. В том числе и от этого кубрика.

Там, в клубе, где темнота зала вдруг отгородила его от всех окружающих, ему на миг показалось, что он выбрался с этого ненавистного острова, вновь вернулся к прежней жизни. И даже когда закончился сеанс, погас экран и взвод возвратился в ярко освещенную казарму, чувство облегчения, даже радости, больше уж не оставляло Адамчика. Успешная сдача зачетов лишь прибавила бодрости, уверенности в своих силах. Да и сам фильм ему тоже понравился — в нем рассказывалось о новобранце, которому тоже сперва было трудновато, все у него не ладилось, но потом дело пошло на лад, и все закончилось благополучно. Даже очень благополучно.

Лежа после отбоя на койке, он вновь припоминал эпизоды этого фильма. Главным героем был не очень-то покладистый парень. На первых порах у него буквально ничего не клеилось, он часто ошибался и очень из-за этого переживал. Но постепенно дела стали налаживаться, и к концу фильма он не только гордо стоял со всеми вместе на церемонии по случаю выпуска, но и был удостоен чести нести взводный вымпел. Гремел полковой оркестр, аплодировали многочисленные гости. Да и сержант-инструктор (его играл Джек Уэбб), показавшийся сперва всем не очень привлекательным типом, под конец оказался отличным парнем — внешне грубоватым и не очень вежливым, но зато справедливым и по-настоящему глубоко сердечным человеком. Его внешняя грубость объяснялась очень просто: он должен был превратить этих желторотых юнцов в настоящих мужчин, способных постоять за себя в трудную минуту, выжить в самом тяжелом бою. За суровой внешностью человека часто скрывается большое сердце.

Шагая в строю из клуба, Адамчик на какое-то мгновение даже почувствовал, как у него затуманился взор, набежала слеза.

— Эй, Джо, — шепотом позвал он лежавшего на верхней койке Уэйта (они уже улеглись, в казарме был выключен свет). — Тебе понравилась картина?

— Не знаю.

— То есть как это?

— А я спал всю дорогу.

— Ну, ты даешь!

— Правда. Устал как собака.

— А мне так здорово понравилась…

Уэйт на верхней койке тяжело перевалился с боку на бок. Пружины жалобно заскрипели.

— Ты знаешь, Рыжий, — вдруг сказал он, свесившись головой вниз, — по-моему, это все такая липа, что даже уши вянут, ей-богу. Мура сплошная, вместе с этим пижоном Джеком Уэббом. У него же вся эта муть чуть ли не из ушей лезет…

— А мне вроде показалось здорово. И этот молодой солдат. Вроде как у меня — тоже все поначалу не ладилось.

— Ладно уж тебе. Давай-ка спать лучше.

Но Адамчику не спалось. Он уселся в постели, высунул голову, пытаясь разглядеть товарища.

— Слышишь, Джо. А верно ведь, что у меня помаленьку налаживается? Как думаешь, получится? Сдам я?

— Да вроде бы… Спи ты.

— Погоди минутку. Вот сегодня на зачете…

— Да угомонись же. Вот ведь привязался. Ты что хочешь, чтобы я соскочил с койки и гимн распевать принялся, что ли? Говорю, спи.

— Ну, ладно… Спокойной ночи.

Повернувшись на бок, он начал уже было засыпать, как вдруг услышал, что Уэйт снова свесился к нему:

— Не такая уж все это важная штука, Рыжий, — прошептал он.

— О чем это ты? — Адамчик открыл глаза, с напряжением всматривался вверх, ожидая ответа. Но Уэйт больше ничего не сказал.

«Чудной он все же парень, — подумал Адамчик. — Никогда не знаешь наперед, что выкинет. И говорит другой раз так, что понять ничего нельзя. Истинно чудной».

Стараясь не шуметь, он протянул руку к подсумку, осторожно расстегнул его и вытащил четки. Перебирая бусинки, начал потихоньку читать молитвы — сперва в благодарность за удачный день, потом за предстоящие на следующей неделе зачеты по стрельбе.

— Господи, — шептал он, отсчитывая очередную бусинку, — помоги мне быть внимательным на стрельбище, укрепи руку, сделай так, чтобы я не провалился…

Так он и заснул. Четки лежали на груди.

Когда Адамчик начал похрапывать, Уэйт еще не спал. Он лежал на спине, глядя в потолок. В последнее время с ним происходило что-то непонятное. Куда девалась прежняя легкость, собранность, подтянутость. Не было и уверенности в том, что все идет так, как надо. Он старался, как мог, избавиться от этого неприятного ощущения, говорил себе, что просто, наверно, немного устал и скоро все пройдет. Но успокоение не приходило. Даже сон пропал.

Сегодня вечером он получил письмо от Кэролин. Она писала, что не сердится на него и желает ему всего самого лучшего в жизни, успехов в его солдатской карьере. Несколько ранее пришло письмо от матери, сообщавшей, будто Кэролин уже стала забывать его и сейчас даже встречается «с одним очень славным молодым человеком, который, по словам миссис Маклин, работает помощником управляющего в большом универмаге где-то в центре города».

Ну что ж, подумал Уэйт, значит, дело кончено. Ему ведь так хотелось стать свободным человеком, вот он и добился своего. Да к тому же еще и так просто.

Они с Кэролин в общем-то не были по-настоящему помолвлены. Правда, и его мать, и ее родители считали их женихом и невестой. В последние два года они часто бывали вместе, так что все думали, что они скоро поженятся.

С Кэролин его познакомил двоюродный брат. Было это на новогодней вечеринке, и с тех пор они стали, регулярно встречаться. Она казалась ему симпатичной и неглупой, и ему было с ней неплохо. Кэролин увлекалась бассейном и кино. Плавание его не очень привлекало, а вот кино он тоже любил, и они другой раз даже дважды в неделю бегали на боевики. Если ничего хорошего не было в городе, они отправлялись на машине куда-нибудь в соседний городок или к загородным мотелям, где были открытые киноплощадки для автотуристов. Основной фильм они смотрели внимательно, а когда начиналась реклама или хроника, целовались. Иногда Кэролин позволяла ему, как она выражалась, некоторые вольности. Сейчас ему казалось, что она просто дразнила его, хотела подзадорить, хотя, по правде сказать, тогда его это особенно не расстраивало. Он считал, что ее неуступчивость — это признак порядочности, даже что-то вроде залога будущей преданности и прочности их отношений. Ему вовсе не нужны были легкие победы, скорее, он хотел именно определенности в их отношениях.

На нижней койке тихонько застонал во сне Адамчик. Уэйт несколько секунд вслушивался в его дыхание. Сосед успокоился.

Кэролин умела неплохо готовить. Работала она секретаршей в одной небольшой фирме, прилично зарабатывала. Если она останется работать после того, как они поженятся, и они будут откладывать ее получку, то через год, возможно, удалось бы накопить деньжат на первый взнос за дом. В общем Кэролин казалась Уэйту вполне подходящей кандидатурой в жены, и он всерьез подумывал о женитьбе. Тем более, что и родители, и друзья тоже считали их брак делом решенным.

Но все же что-то в их отношениях было не так, как хотелось. И Уэйт, не отказываясь от планов женитьбы на Кэролин, не спешил с решающим шагом. Все то время, что они считались (пусть и неофициально) помолвленными, он был уверен, что рано или поздно придется жениться. Но пусть это все-таки будет попозже. Поэтому-то он и не спешил с окончательным объяснением, не заводил разговора о свадьбе.

И вот теперь, хотя он и пытался уверить себя, будто Кэролин все равно не была бы счастлива с ним, что ей будет гораздо лучше с этим неизвестным помощником управляющего, он чувствовал себя в чем-то виноватым. Виноватым хотя бы в том, что позволял ей строить всякие планы на будущее, мечтать о супружеской жизни, в которой главная роль отводилась ему. А ведь он с самого начала не был уверен, что женится на ней. Да и эта неофициальная помолвка. Вправе ли он был соглашаться на нее? Конечно, он пошел на это только ради матери и Кэролин, а также из-за ее родителей — согласиться на это было проще, чем отказываться и давать всякие объяснения. Наверно, он просто такой по натуре, не способен сказать «нет». Особенно когда можно ответить «возможно» или «может быть». А может, ему все это просто только так кажется?

Точно так же получилось и с их мастерской химчистки. Взять хотя бы брата Джерри или мать. Для них в этой мастерской был весь смысл жизни, все настоящее и будущее. Она была подлинным центром их бытия. Собственно, так же, как и для отца (до тех пор, пока его сердце не отказалось работать из-за вечных перегрузок и чудовищной нервотрепки). Для Уэйта же эта мастерская была самым обычным делом, рядовой работой, не представлявшей никакого интереса для души или ума. Правда, это была работа не такая уж обременительная или тяжелая, но все равно работа. Она спасала от необходимости ежедневно вырезать из газет объявления в разделе «Спрос и предложения» или околачивать пороги в чужих конторах. К тому же мать надеялась, что, выполняя несложные обязанности в мастерской (ему поручалось вести документацию и оформлять счета), он, может быть, в конце концов почувствует интерес к бизнесу и останется в семейном деле. Уэйт не видел смысла в том, чтобы разубеждать ее. Ей хотелось верить в это, что же, пусть верит.

Мать всегда возлагала на него какие-то надежды, а фактически парню уже двадцать четыре года, а он все еще находится под материнским надзором, работает спустя рукава (ни шатко, ни валко) и не проявляет к делу никакого интереса. Да и к тому же все время тянет с женитьбой. Было совершенно очевидно, что Уэйт просто плывет по течению, безвольно тащится по жизни и, если бы не семья, давно уже превратился бы в отпетого лодыря. Брату, например, это было предельно ясно, и он всячески старался это подчеркнуть. Но мать не хотела смотреть правде в глаза, и Уэйт не раз слышал, как она по этому поводу спорила с Джерри:

— Зря ты нервничаешь, — убеждала она старшего сына. — Потерпи еще немного. — Это был ее постоянный ответ на возмущенные высказывания Джерри, вечно кричавшего, что мастерская держится только на нем и без его титанических усилий давно уже пошла бы с молотка. — Потерпи, — повторяла она. — Вот Джо женится, и все сразу пойдет по-другому. Сейчас ведь его ничто не связывает, у него нет никого, о ком нужно заботиться, вот он и повесничает. Комната у него есть, покушать тоже всегда найдется, он и плывет себе по течению. И пожалуйста, перестань твердить мне, что если бы не мои бесконечные напоминания, так он вообще палец о палец не ударил бы. Я и без тебя это отлично знаю. Да только я уверена, что стоит ему жениться, стать главой семьи, а там, глядишь, и детишек завести, как все переменится. Вот увидишь. Ему будет тогда во имя чего жить и работать. И он быстро поймет, сколь важна для него наша мастерская.

— А если они с Кэролин не поженятся, тогда что?

— Как так не поженятся? С чего это ты взял? Ты же женился.

— Я! Я совсем другое дело. Мы с Джо люди разные.

— И он тоже женится. Что он, порченый, что ли? Слава богу, парень как парень. Вот увидишь, он скоро женится. Как только пора придет.

— А может, они поссорились с Кэролин? Могли ведь, как ты думаешь?

— Да нет. У них все в порядке. Скоро уж поженятся. Я ведь своего Джо знаю. Точь-в-точь такой же, как его отец. Тому тоже надо было пятки поджарить, чтобы он хоть чуток пошевелился. Зато когда разойдется, никакая сила не остановит. И этот такой же, вот увидишь.

И все же Уэйт не женился. Кэролин несколько раз как бы в шутку настаивала, чтобы он назначил срок. Сперва он всячески оттягивал решение, но потом был вынужден согласиться и даже купил ей обручальное кольцо. Они отправились вместе в центр, выбрали у ювелира колечко с небольшим брильянтиком, и он заплатил двадцать долларов задатку.

В тот вечер он всячески старался показать, будто ему очень весело. На самом же деле он здорово трусил. Ведь кольцо — это уже что-то конкретное, не то что слова, от которых можно всегда отказаться. Попробуй-ка теперь открутиться. И когда они выходили из магазина, он знал, что она больше уже не станет спрашивать: когда же? Это будет делать теперь вместо нее колечко.

Проводив в тот вечер Кэролин до дому, он не поехал к себе, а отправился за город, чтобы, как он думал, немного собраться с мыслями. И в конце концов оказался в придорожной таверне. Потягивая у стойки бара пиво, он неожиданно увидел одного школьного товарища, с которым не встречался с самого выпуска. Разговорились, и тот сообщил ему, что уволился с работы и поступает в морскую пехоту.

— Это как же? — заинтересовался Уэйт.

— А вот так. Ну чего я добьюсь в этом чертовом «Шевроле»? Два раза сдавал на бригадира и оба раза провалился. Да и вообще, больно надо по восемь часов стоять с краскопультом, глядеть на эти бесконечно ползущие шасси. Да еще краской дышать, легкие портить. Этак и ноги недолго протянуть…

— И ты уже завербовался? Подписал контракт?

— Ага. Завтра утром приказано прибыть для отправки в учебный центр.

— Может, и мне с тобой махнуть? Как считаешь?

— Ишь ты какой быстрый!

— А что? Пожалуй, стоит подумать…

Неделю спустя поезд умчал Уэйта в Йемаси, штат Северная Каролина, откуда уже автобусом он прибыл в Пэррис-Айленд. У ворот учебного центра все вновь прибывшие пересели на военный грузовик и несколько минут спустя оказались перед бараком для новичков, где их встретил сержант Магвайр.

«Вот ведь как все получилось, — думал Уэйт, сидя свесив ноги на своей верхней полке. — Может, оно и к лучшему». Теперь ведь все уже позади. И Кэролин пишет, что не держит на него зла. А братец и подавно без ума от радости, что избавился наконец от такой обузы. Да и мать, наверно, со временем успокоится. Может, даже поверит в то, что морская пехота делает из юнцов и несмышленышей настоящих мужчин, отнесется к тому, что он завербовался, как к еще одному обнадеживающему факту.

Уэйт спрыгнул на пол и отправился в туалет. Возвратившись, он поглядел на спящего Адамчика. Рыжий спал на спине, откинув одну руку в сторону, другая лежала на животе, сжимая пальцами маленькие четки. Крошечные черные горошины блестели в темноте. Уэйт осторожно разжал пальцы и высвободил четки. Адамчик вздохнул, но не проснулся. Уэйт повертел в руках нитку черных бус, потом, вспомнив, что каждый вечер слышал, как его сосед лазает в подсумок, расстегнул висящий за спинкой койки патронташ и сунул четки в один из кармашков. Сделав это, он быстро забрался на койку.

Уже трижды он обнаруживал, что Адамчик засыпает с четками в руках. Конечно, можно было их и не трогать, пускай кто-нибудь увидит. Филиппоне устроил бы, наверно, по этому поводу шумный розыгрыш. Но Уэйту почему-то не хотелось доводить дело до этого, и он каждый раз убирал четки, сам не зная, почему так поступает. Ведь он же ничем не был обязан этому святоше. Правда, тот был солдатом третьего отделения, и Уэйт, как командир, в определенной мере отвечал за него. Однако это вовсе не значило, будто он должен вечно думать, как бы с этим слабаком чего не случилось.

Уэйт вдруг отчетливо представил себе, что было бы, если б Адамчик неожиданно проснулся и увидел, что Уэйт вытягивает у него четки. Чего доброго, вообразил бы еще, будто тот хочет украсть их. Да и как можно ожидать от такого чистоплюя, как Адамчик, чтобы он поверил в добрые намерения кого-нибудь другого, кроме себя самого. Он только себя одного и считает порядочным человеком. А все другие, мол, так — тьфу, да и только.

Уэйт повернулся на бок, поудобнее подбил подушку. Да и вообще, кто он такой, атот Адамчик, черт бы его побрал. Так, сопливый мальчишка. Желторотик. Маменькин сынок бестолковый. Да еще святоша. Ханжа несчастный. Только и знает, что трястись над своей персоной. Где уж ему подумать, что и у других могут быть заботы.

12

— А ну-ка, парни, помолимся на ночь, — крикнул, входя в кубрик, сержант Мидберри. — Приготовились. А теперь громко и четко, все как один: «Это моя винтовка…»

Вытянувшись по стойке «смирно» у своих коек и подняв винтовки в положение «к осмотру», новобранцы во всю мочь орали «молитву»:

— Это моя винтовка. Таких, как она, много. Но эта — единственная. Она — моя. Моя винтовка — мой лучший друг. Это моя жизнь…

— Не слышу, — голос Мидберри перекрыл шум оравшего взвода. — Ничего не слышу! Громче, парни! А ну, еще громче!

— …Моя винтовка ничто без меня. А я — ничто без моей винтовки…

«Вот уж примерчик так примерчик, — думал про себя Уайт. — Образчик бескорыстного содружества. Истинно, черви поганые, да и только». Он вдруг почувствовал, что любимое ругательство Магвайра все сильнее внедряется в его лексикон, присутствует в нем даже тогда, когда он думает, разговаривает сам с собой.

— Я должен лучше всех владеть своей винтовкой, — хором выкрикивали между тем шестьдесят с лишним здоровых глоток. — И стрелять быстрее и точнее врага, который стремится убить меня. Я должен убить его раньше. Прежде, чем он выстрелит в меня. И я убью его…

Сегодня эта «молитва» казалась Уэйту почему-то длиннее, чем обычно. «Какая все же это глупость, вот такая молитва. И какими идиотами должны мы казаться со стороны — взрослые парни с винтовками в руках, орущие благим матом какие-то идиотские заклинания. Ну, прямо стадо дрессированных шимпанзе, кривляющихся по приказу дрессировщика. А тот всего-то и знает, что какую-то дюжину команд: „напра-во“ да „нале-во“, „винтовку к осмотру“ и „шагом ма-арш“.

Краем глаза он взглянул на Адамчика. Тот, уставившись неподвижно куда-то перед собой, с лицом, похожим на безжизненную маску, почти в истерическом экстазе выкрикивал дурацкие слова. «Этакую чушь и с таким усердием, — подумал опять Уэйт. — Ай да церковник! И как все это только уживается в нем — господь бог и винтовка, что должна убивать!»

— Это чего же вы пары стали спускать? А? — снова вмешался сержант. — Совсем уж заглохли. Эй, Уэйт! Ты что там, на ходу спишь? А тебя, Мур, я и вовсе не слышу. А ну-ка, поддайте огоньку. Начали!

Мидберри не мог не видеть, что по сравнению с первыми неделями взвод уже здорово переменился. Сейчас, когда новобранцы маршировали на плацу, звук семидесяти пар каблуков грохотал в едином ударе. Казалось, что шагает одна лишь мощная пара ног. Да и когда пели, тоже получалось, что это ревет одна глотка, а не семьдесят. Семьдесят? Он вдруг подумал, что называет эту цифру лишь по привычке. Теперь их уже не столько. Исчезли Джексон и Клейн, вылетели Тилитс и Квин. Значит, осталось только шестьдесят шесть. Шестьдесят шесть парней, старающихся, как один. А ведь именно так и должны формироваться настоящие морские пехотинцы. Вот и выходит, что бы он ни думал и что бы ни говорил, а штаб-сержант Магвайр все-таки умеет делать из мальчишек хороших солдат. Умеет, и этого у него не отнимешь.

— У моей винтовки человеческая душа, — все еще выкрикивал взвод…

— Но-но, девочки, — остановил их Мидберри. — Что это еще за цыплячий писк?! Вас же вовсе не слышно. А ну-ка, в полный голос!

— У моей винтовки человеческая душа, — завопили, надрываясь из последних сил, новобранцы. — Такая же, как и у меня. Ведь это же моя жизнь… Я должен знать ее, как родную сестру. Знать все ее слабости, всю силу…

— Громче, парни! Громче!

— Мы должны быть всегда неразлучны, быть частью друг друга, неразрывными частями одного целого…

— А ну, поддай пару! Поддай еще!

— Клянусь в этом перед богом. Моя винтовка, как и я сам, призвана защищать нашу страну. Пусть трепещут враги, пусть знают, что мы сильнее их. Ведь мы вместе — она ж я — спасаем мою жизнь…

— На сегодня хватит! Достаточно! — крикнул сержант. — Быстро винтовки в пирамиды и построиться в проходе… Марш!

Солдаты разбежались к пирамидам, бегом вернулись в строй, замерли двумя шеренгами вдоль прохода…

— Приготовиться к посадке… — Мидберри оглядел кубрик и замерших в ожидании команды солдат. Вроде бы все в порядке. Выждав еще несколько секунд, он выдохнул: — По коням!

Строй в мгновенье распался. Солдаты, будто выброшенные из катапульты, прыгнули по койкам и, вытянувшись на постели, замерли. Взвод как ветром сдуло. Сержант подождал, пока перестали звенеть разом нажатые пружины, прислушался:

— Завтра утром, народы, у нас начинаются стрельбы. Мы все уйдем на стрельбище и будем там жить все эти дни. Три недели. За это время пройдете курс огневой подготовки из всех видов оружия. Главная задача — сдать зачет по стрельбе. Каждый морской пехотинец должен уметь стрелять. Это ясно как дважды два. Кто стрелять не может — нам не подходит. Одно из двух: или сдать зачет, или пинком под зад, как дерьмо в консервной банке. Запомнили?

— Так точно, сэр!

— Тогда — спать!

Мидберри выключил освещение и вышел из кубрика. В сержантской горел свет. Магвайр стоял у плитки и кипятил воду.

— А я думал, вы уже домой ушли, — удивился Мидберри. Про себя же подумал: «Чего ему опять здесь понадобилось? Шпионит опять, что ли? Никак, видно, не хочет мне доверять. Боится даже на немного оставить меня одного со взводом».

— Вот гляди-ка… Схлопотали мы себе еще заботу, — как бы отвечая ему, сказал Магвайр. Кивком головы он показал в угол, где, вытянувшись в струнку, молча стоял рядовой по фамилии Вуд.

«Чтоб тебя черт побрал, — подумал про себя Мидберри. — И как же это я забыл про Вуда. Всех ведь вроде бы

перебрал. Всех до единого. А этого забыл. Но что же это все-таки значит? Новая выходка Магвайра, что ли? Еще какой-то ход? Или просто очередной прием контроля за младшим «эс-ином»? Так сказать, способ держать помощника всегда в узде. Чтобы тот знал свое место».

Мидберри чувствовал себя очень уставшим. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Магвайр хоть на минуту отпустил вожжи, сам передохнул и дал передохнуть другим. Особенно ему. Ну какого черта он не идет домой? Вечно крутится где-то поблизости. А может быть, у него жена такая рожа, что ему с ней невмоготу? Вот он и спасается в казарме. Ни черта непонятно!

— Здорово, что вы его взяли в оборот, — почти мимоходом, как ему показалось, легко и небрежно бросил он в сторону Магвайра. — Я ведь как раз собирался писать на него рапорт за самовольную отлучку…

Он внимательно наблюдал за штаб-сержантом, ожидая увидеть у того в глазах какое-то недоверие или подозрение. Взгляд Магвайра был непроницаем.

— Не в этом дело, — вдруг сказал Магвайр. — Тут дело не в самоволке. Никуда он не собирался смыться. Я уж думал уходить, а он вдруг тут как тут. Это когда ты пошел давать отбой нашему стаду. Гляжу, входит…

— Это еще зачем?

— Вот и я удивился. В чем, говорю, дело? А он и докладывает. Семейка-то наша, вишь, не без урода. У какой-то, сволочи оказались больно быстрые пальчики. Сколько у тебя сперли, червяк?

— Сэр, четырнадцать долларов. Они лежали в рундуке, и он был заперт. Это я точно знаю, сэр. Хорошо помню, что запер его, когда уходил.

— Ладно, ладно. Найдем мы твои денежки. Не кисни!

Вода в кастрюльке закипела. Магвайр снял ее с огня.

— Как насчет чашечки кофе? — предложил он.

— Это можно, — согласился Мидберри и, повернувшись к Вуду, спросил: — Так кто же это, Вуд? Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Никак нет, сэр. Они были у меня в рундуке. Заперты. Я не знаю, кто бы это мог.

— Ладненько, — вмешался Магвайр. — Успеется еще. Лучше, на-ка вот, выпей кофейку. Тебе сколько насыпать? — Он бросил в чашку две ложечки быстрорастворимого кофе, налил кипятку. — У нас, видать, сегодня ночь длинной будет.

— А что вы собираетесь делать?

— Так надо же найти подонка…

— Как же?

— Да уж как-нибудь надо. Попробуем, в общем. Веришь, ни одна сволочь меня так не бесит, как ворюга. Может быть, только трус поганый хуже него. Но уж ворюг-то я жуть как ненавижу. Убивал бы прямо на месте, ей-богу!

Мидберри наблюдал, как с каждой фразой лицо Магвайра все более и более ожесточалось. У него даже по щекам пятна пошли.

— Солдат всегда должен чувствовать, что рядом с ним товарищ, друг, которому доверить можно. А если этого нет, то нет и взвода. И о спайке говорить нечего. О каком-то боевом духе. Все тогда к свиньям летит. Под хвост. Такая банда разбежится в первом же бою. Уж я-то повидал такое, будь уверен. Знаю, что это значит.

Он взял с полки еще одну чашку, насыпал кофе, налил кипятку.

— Вы уже доложили об этом?

— Подонок, которому не будут доверять товарищи, — не слушая помощника, продолжал Магвайр, — ни на что уже не годен. Солдата из него не будет. Да и во взводе, если его не выгнать, тоже дело не наладишь. Такого надо гнать немедля. В три шеи…