9

Уэйт сидел на рундуке, стоявшем за стойкой для снаряжения. Он забрался сюда потому, что уж больно не хотелось сидеть рядом с этим Адамчиком. Видеть его безвольно опущенные, плечи, ссутулившуюся спину, поникшую рыжую голову. Даже не глядя, Уэйт знал, что обладатель этой Головы сейчас снова уставился ничего не видящим взором куда-то в пространство. Ну, прямо как корова, которая, одурев от всего, ждет, когда же на нее обрушится обух мясника. «И какого только дьявола, — подумал Уэйт, — этот мальчишка полез в морскую пехоту? Ну что ему тут надо? Насмотрелся, наверно, дурак, боевиков с Джоном Уэйном и Ричардом Видмарком. Вообразил, что может стать таким же бравым воякой. А теперь вот и расплачивается за свою глупость».

По мнению Уэйта, такие люди, как Адамчик, являются лишь никчемным балластом человеческого общества. Ну какой от них прок? Сидят вечно в дурацком мире иллюзий, а как только столкнутся с реальной жизнью, сразу начинают скулить и жаловаться. Пустые людишки. Он вот совсем не такой. Взять хотя бы всю эту болтовню насчет славы и доблести морской пехоты. Адамчикам она глаза застит, тянет их в мир иллюзий, а ему все это — тьфу. Эта ерунда ему голову не заморочит. Не верил он никогда во всяких героев и храбрецов и верить не собирается. Плевать хотел на придурков, которые бесстрашно идут в атаку, размахивая звездно-полосатым флагом. Чепуха! Он человек дела и трезвого подхода и на военную службу завербовался только потому, что ему позарез нужно было уйти куда-то от своих, избавиться от их надоевшей опеки, затеряться. Только поэтому.

— Эй, Уэйт!

Солдат вскочил с рундука, вытянулся в струнку:

— Есть, сэр!

В дверях кубрика стоял сержант Мидберри:

— А ну-ка быстро в сержантскую!

«Это еще что за новости», — удивился Уэйт, бегом направляясь к двери. Он быстро пробежал по кубрику, прикидывая в уме все, что произошло за день. Однако не нашел ничего, что могло бы внушать тревогу. Значит, дело не в нем. Скорее всего кто-то из отделения проштрафился. Опять небось этот чертов Адамчик. Вот же наказание. Подбежав к двери сержантской, он остановился, как положено, у косяка, трижды ударил что было силы в него кулаком и громко крикнул в закрытую дверь:

— Сэр, рядовой Уэйт просит разрешения войти в помещение сержантского состава!

— Разрешаю, — донеслось из комнаты.

Солдат толкнул дверь, сделал шаг через порог. Руки по швам, грудь вперед, подбородок резко вверх. Войдя в помещение, четко повернулся налево, щелкнул каблуками и, вытянувшись по стойке «смирно», доложил:

— Сэр, рядовой Уэйт явился по вашему приказанию!

Сержант Мидберри молча поглядел на него. Подошел к столу, взял чашку с кофе, отпил глоток, еще раз осмотрел солдата с ног до головы.

Ему правились четкость и исполнительность этого парня, нравилось, как он вошел, как доложил. Все было строго по уставу, как положено. Только не любил эти разговоры с солдатами один на один. Черт их знает, этих новичков желторотых, что там у них на уме, какие мысли в башке шевелятся. Вообразит еще, чего доброго, будто сержант в нем очень нуждается, а ты потом расхлебывай. Уэйт вроде бы не из таких. Да поди разберись. Чужая душа — потемки. Мидберри давно уже приглядывался к этому новобранцу и сейчас был уверен, что сделал правильный выбор. Уэйт не походил на тех, кто приносит неприятности.

— Послушай-ка, Уэйт, — начал Мидберри, — ты ведь спишь рядом с этим Адамчиком. Верно?

— Так точно, сэр!

— А чья койка напротив вас?

— Рядового Логана, сэр.

— Это с ним, стало быть, размещался Клейн?

— Так точно, сэр.

Мидберри не спеша выплеснул остатки кофе в раковину, сполоснул чашку, помолчал. Ему было не по себе. Странное, вроде бы даже глупое ощущение, будто он копирует одного киноактера. Того, что играет следователя в детективах. А вот с чего начать, он толком не знал. Это же вроде разговор по душам, не допрос. Значит, и говорить надо проще. А с другой стороны, нельзя особенно в сторону уходить. Да и вожжи отпускать тоже опасно. Надо сделать так, чтобы получилась вроде бы случайная, ничего не значащая беседа. Да только как этого добиться?

— Скажи-ка мне, как этот Адамчик отнесся к случаю с Клейном? Ну, когда тот свихнулся.

— Нормально, сэр.

— Он говорил с тобой об этом?

— Так точно, сэр. Немного…

— И что же сказал?

— Да вроде бы, сэр, беспокоился о парне. Мне кажется, он сам перетрусил. Напугался здорово. И с тех пор вроде бы стал даже больше стараться…

— Ну что ж, это неплохо. А сам-то ты? Тебя этот случай небось тоже удивил?

— Никак нет, сэр…

— Что ж так? Ты знал что ли, что он свихнулся?

— Никак нет, сэр…

— А говоришь, не удивился?

— Да нет, сэр. Просто я об этом совсем не думал…

— Он тебе казался слабаком, этот Клейн, верно? Ну, таким, что может свихнуться, когда трудно? Я хотел сказать, что, мол, когда становится чуть-чуть потруднее, такие сразу же слабину дают…

— Не знаю, сэр. Не могу знать…

— Но ведь ты же командир отделения. А командир должен знать своих солдат. Выдержат они или нет.

— Сэр, рядовой Клейн не из моего отделения.

Мидберри вновь подошел к столу, уселся в кресло. Глаза Уэйта неотрывно глядели куда-то поверх его головы.

— А как же в тот вечер было? Я ведь знаю, что сержант Магвайр и не думал издеваться над ним. А тог вдруг с чего-то начал реветь. Как ты думаешь, с чего бы он?

— Сэр! По-моему, все было точно так, как объяснил нам сержант-инструктор. Этот Клейн просто никуда негодный слабак. Вот и все.

Мидберри покрутил в руках карандаш, потом начал чертить на лежавшем перед ним конверте ровненькие квадратики.

— Это, наверно, оттого, что он завалил зачет на выносливость? Как ты думаешь, поэтому?

— Так точно, сэр! Именно поэтому. Да и вообще из-за занятий.

— Ты, стало быть, согласен: из-за этих зачетов. Завалил их и от страху сразу в штаны наложил. Так?

— Сэр, я точно не знаю…

— Но ведь сержант Магвайр его не бил. Пальцем не тронул, верно?

— Никак нет, сэр. Я так не думаю.

— А что же ты думаешь?

— Ничего особенного, сэр…

— Что значит ничего особенного? Ударил его сержант или нет?

Уэйт не ответил. Молча он глядел в одному ему видимую точку где-то на стене. Мидберри его не торопил, все чертил свои квадратики на конверте.

— Так точно, сэр, — вдруг сказал солдат. — Ударил.

— Куда же?

— В живот, сэр.

— И не один раз?

— Так точно, сэр.

— Сильно?

— Никак нет, сэр… Сначала.

Мидберри продолжал рисовать. Маленькие квадратики сплетались с другими, побольше. Потом он отложил карандаш в сторону и поднял глаза на Уэйта. Солдат глядел вверх.

— Так, так. Однако чего это вдруг мы тут занялись Клейном? В мелочах копаться надумали. Что случилось, того уж не вернешь. А я хотел тебя спросить про Адамчика… Так, говоришь, у него дела налаживаются?

— Вроде бы да, сэр. Налаживаются понемножку. Старается… Конечно, еще не очень, но все же.

— Думаешь, он пройдет?

— Не знаю, сэр. Не уверен. Иной раз он все делает, будто во сне. Как лунатик, сэр.

— Так одерни его. Подтяни, когда надо. О'кей?

— Так точно, сэр.

— Этот-то из твоего отделения? Вот и требуй с него, как положено. Кто же будет подтягивать солдат, как не командир отделения?

— Так точно, сэр!

— Вот то-то, — сержант снова поглядел на стол, подумал. — Ну, ладно. Ступай.

Уэйт сделал шаг назад. Щелкнул каблуками. Гаркнул:

— Есть, сэр! — И, круто повернувшись кругом, выскочил из комнаты.

Мидберри подошел к плитке, включил ее, поставил на нее кастрюльку с водой для кофе. Он был доволен, что поговорил с Уэйтом. Эта беседа дала ему очень много. Теперь он хорошо знал, что произошло во взводе и что думает по этому поводу солдат, у него была своя информация относительно того, что случилось. И он ее получил помимо старшего «эс-ина». Стало быть, мог составить собственное представление о случившемся. И при этом не бояться, что Магвайр станет буравить его своими глазищами, выведывать, что он думает.

Глядя на крошечные пузырьки, быстро поднимавшиеся в воде, собиравшиеся в кучки и потом разбегавшиеся к стенкам, он вдруг подумал, а не слишком ли осторожничает, не кидается ли по-глупому в крайности. Ведь Магвайр его товарищ по работе. Они составляют, так сказать, одну команду и должны доверять друг другу во всем. Какой же иначе сложится моральный климат в подразделении, если даже сержанты будут шпионить друг за другом?

Вода закипела. Обернув носовым платком ручку, Мидберри осторожно снял кастрюльку с огня.

«Климат климатом, — думал он, заваривая кофе, — а все же этому Магвайру особо доверять не стоит. Не тог это человек. Не тот».

10

— Неужели вы не могли дать ему еще один шанс? Последний.

Мидберри сидел за столиком, покрытым красной клетчатой скатертью, в сержантской столовой. Медленно помешивая кофе, наблюдал, как сидевший напротив Магвайр подбирает с тарелки остатки запеканки. Все до последней крошечки. Собрал, положил в рот, не спеша прожевал, запивая кофе. Потом так же не спеша снял с губы прилипшую крошку, внимательно рассмотрел ее со всех сторон, щелчком сбросил в пепельницу.

— По-моему, — повторил Мидберри, — никто, кроме вас, не мог здесь решить, как быть. Это ведь ваша прерогатива.

Магвайр нахмурился:

— Ты брось мне прописные истины разжевывать, — бросил он. — Без тебя отлично знаю, как и что. И вот это самое тоже.

— Что ото самое?

— Да вот словечко, что ты ввернул. Чтоб ученость показать. Пр-рерогатива. Я ведь вовсе не так глуп, как кое-кому кажется.

В его словах явно звучало осуждение. И сказаны они были так, с таким открытым вызовом, что Мидберри даже удивился. Но он вовсе не собирался оправдываться или пытаться загладить свою ошибку. Просто ждал ответа на свой вопрос. Секундная стрелка на его часах обежала полный круг. Прошла целая минута, прежде чем Магвайр заговорил снова.

— А что касается этого червяка, то, конечно, мог. Чего же тут не мочь? Запросто. Да и хотелось. Не веришь? А зря. Это божья правда.

— Так почему же не решились?

— Сам не знаю. Все собирался, да не собрался. Думал, обойдется. Ты, надеюсь, не считаешь, что я все это для собственного удовольствия устроил? Кабы я сразу решил от него избавиться, к чему мне было всю эту петрушку устраивать? Тянуть волынку? Нет, брат, не хотел я. Думал, может, все же удастся из этого дерьма человека сделать. На ноги поставить. Истинная правда, хотел. Сам хотел и его старался заставить в это поверить. Больше всего старался, чтобы он этот чертов зачет на выносливость сдал…

Магвайр налил себе еще кофе, отхлебнул из чашки…

— А вам не кажется, что вы вроде бы… ну, перестарались, что ли?

— Перестарался? Ты куда это гнешь? Кто же знал, что у этого болвана шарики заскочат? Разве такое когда угадаешь? Уж не думаешь ли ты, что всякий, кто сюда приходит, обязательно должен в выпуске быть?

— Нет, конечно. Я просто спросил…

— Знаешь, сержант, что я тебе скажу? Ты, парень, со мной лучше не финти. Тебе, видно, не больно-то по нутру, как я дело веду. Ну и что из того? Я из-за этого истерик закатывать не буду. Тебе, видишь, больше по вкусу добреньким казаться, всякие там подходы использовать. Ну и пожалуйста. Кто же против? Действуй, как считаешь нужным. Разве я против? Только потом уж не жалуйся. Хочешь свернуть себе шею, будь любезен, старайся. Мое дело — сторона.

— И на том спасибо.

— Твое «спасибо» мне не нужно. Только ты знай край, да не падай.

— А где он, этот край? Далеко ли?

— Не знаю. Одно только скажу: не вздумай с ними вместе против меня что-нибудь затевать. Не вздумай! У меня и без того забот хватает.

— Да я и не собираюсь…

Магвайр поднял глаза — Мидберри смотрел ему в лицо. Ему действительно показалось, что старший «эс-ин» выглядит неважно. Под глазами набрякли мешки, белки были нездорового цвета, с кровью. «Наверно, все это оттого, — подумал Мидберри, — что мы вот уже сколько времени работаем в таком некомплекте. Каждый за двоих. Может, поэтому он и сорвался, избил этого Клейна? Может, поэтому, а может, и нет. Может, здесь просто так принято? И не только в нашем взводе, но и везде. Кто его знает».

— Ты, поди, считаешь, что твой метод лучше? Я спорить не мастак. Чего там разговоры разговаривать. Считаешь, так попробуй. Валяй хоть с завтрашнего дня. Добротой и жалостью. Давай! Я буду их в бараний рог гнуть, давить. В общем формовать из глины настоящих солдат. А ты валяй, жалей их, утирай сопли, по головке гладь. Чего хмуришься? Я серьезно. Так ведь тоже делают — вроде бы во взводе дна дяди: один злой, а другой добренький. Другой раз этакое даже благом оборачивается. Понимаешь, у скотов появляется вроде бы отдушина — добрая душа, которой можно поплакаться в жилетку, а она приласкает, пожалеет. Глядишь, и дело наладилось. Неплохой способ. Особенно для того, чтобы узнать, какая сволочь камень за пазухой прячет, начальству фискалить собирается или еще там что.

Мидберри опустил глаза, уставился в стоявшую перед ним пустую чашку, зачем-то помешал в ней ложечкой. «Вот же как все получается, — подумал он. — Вроде бы взял наступательный тон, даже испугался, что обидел старшего, ткнул его носом. А он вон как дело повернул. Повернул и вывернул. Ну и мастер! И как только он ухитряется все это проделывать. Сам, что хочешь, вытворяет, а как влип в историю, враз поставил все с ног на голову, и опять причина, оказывается, в слабости и неопытности помощника. Сам же он ни при чем».

— Ты ведь еще совсем новичок в этом деле, — убеждал его тем временем Магвайр. — А вот поработаешь маленько, так сам убедишься, что я прав. Увидишь, что лучше моего метода не найти. Это святая правда, убедишься. Пока же можно и поиграть. В доброго дядю и злого. Как, согласен?

— И то верно. Почему не попробовать…

— Вот и ладненько. — Магвайр поднялся из-за стола. — Значит, договорились. Ты, хочешь, посиди еще, а я уж потопаю. Пора скотину на плац выгонять. Застоялись, наверное. А ты меня в двадцать два ноль-ноль сменишь. Лады?

— Добро.

Мидберри подождал, пока за Магвайром закрылась дверь, потом и сам поднялся из-за стола, вышел из столовой. Неподалеку от дверей, на стоянке была припаркована его старенькая машина. Он сел за руль, дал газ. Очень хотелось хоть немного побыть одному, подумать. Машина двинулась в сторону пляжа…

Растянувшись на песке и закрыв глаза, Мидберри весь отдался приятной истоме. Горячее послеобеденное солнце медленно наполняло теплом успевшее уже устать с утра тело. Скоро на лбу и груди появились крохотные капельки пота, и вот уже он почувствовал, как пот тонкой горячей струйкой начал стекать с груди на живот.

«А может быть, — думал Мидберри, — я вовсе не годен для морской пехоты». Коль скоро они с Магвайром были антиподами, а старший «эс-ин», если судить по его послужному списку, считался образцовым морским пехотинцем, то, стало быть, он, сержант Мидберри, никак не может считаться образцом.

У него и раньше не раз возникали подобные сомнения, дело даже зашло так далеко, что в день подписания контракта на новый срок он уже почти решился подать командиру роты рапорт об увольнении. Да и после того не рая возникало чувство, что он, пожалуй, выбрал для себя не ту карьеру. Не потому, конечно, что имел что-то против корпуса морской пехоты и существующих в нем порядков, а скорее всего из-за неуверенности в своей собственной пригодности к этой службе. Он отлично понимал, что при всех своих ограничениях военная служба необходима. Эту точку зрения он всегда отстаивал, когда приходилось встречаться с Биллом — мужем его сестры. Билл был проповедником в методистской церкви и напрочь отрицал необходимость военной службы как таковую. Когда Мидберри приезжал по праздникам домой, они с Биллом спорили с утра до вечера.

— …Ну как же ты можешь, — горячился Билл, — верить в бога и в то же время работать сержантом-инструктором. Ведь ты же учишь людей убивать себе подобных. Есть ли больший грех для верующего человека, о господи!

Они сидели с Биллом за столом. Обед уже закончился, мужчины пили кофе. Сестра Мидберри — Филлис — помогала матери убирать со стола.

— Но я же вовсе не учу их убийству. Мы обучаем их только искусству защищаться, самообороне. Не исключено, что в этом деле я, может быть, и не всегда бываю добрым христианином, но, по-моему, беды в этом особой нет. Я разве спорю против того, что надо возлюбить ближнего и все такое? Ну, а если этот ближний вломится ко мне в дом, нападет на маму или Филлис? Что, так и глядеть на него с любовью? Или молиться? «Ах, братие, господь ведь завещал нам „не убий“! Так, что ли?

— Зачем же передергивать? Никто ведь так не ставит вопрос. Можно найти какие-то иные средства. Как-то по-другому…

— Да брось ты, Билл. Какие еще там средства?

— Как какие? Всякие. Может быть, попытаться убедить дурного человека. А может, и придется схватить со стены охотничье ружье да и всадить ему картечь в лоб…

— Вот так здорово! По-твоему, значит, выходит, что всадить картечь в лоб это по-христиански?

— А как же! Мы ведь не отрицаем человеческие эмоции и чувства. Все дело лишь в том, как они проявляются…

Мидберри пожал плечами.

— Да только твой пример, Уэйн, — продолжал Билл, — не совсем к месту. Ты ведь говоришь о прямом нападении. В таком деле любой вправе действовать по обстоятельствам. Возьми вон хоть апостола Петра…

— Ну вот, ты уже и взялся за проповедь…

— Я? Даже и не думал.

— Как же не думал. О чем же тогда толкуешь? Всякий раз, как у нас заходит разговор и ты видишь, что тебе уже нечем крыть, ты тут же начинаешь читать мне проповеди. Приплетаешь своего апостола Петра и иже с ним…

— Да ладно уж тебе. Согласен, оставим апостола в покое. Просто я хотел сказать, что вспышка гнева в какой-то критической ситуации и спокойное, хладнокровное обучение людей убийству — это далеко не одно и то же.

— Вот заладил! Да я ведь совсем о другом. Еще раз говорю, представь себе, что в твой дом вломились бандиты, напали на твою семью, надо спасать ее. Что ты станешь делать?

— Не знаю. Я же тебе сказал, что не знаю. Может, схвачусь с ними. А может, и нет. Ничего наперед сказать не могу. Ничего!

— А если их будет несколько? Что ты один сделаешь? Да еще если ничему не обучен. Ни ножом, ни ружьем пользоваться не можешь. Что? Нет, милый мой, если уж заранее не научился драться, грош цена такому защитнику.

Филлис вошла в комнату, неся на подносе большой пирог с тыквой. Сильно располневшая во время беременности, она с трудом нагнулась, чтобы поставить блюдо на стол и нарезать пирог на ровные куски.

— Ух ты, красота-то какая. Да еще с тыквой, — обрадовался Мидберри. Он очень любил этот пирог.

— Ну и ладно, — примирительно отозвался проповедник. — Дело твое. Просто жаль, что ты на это всю жизнь потратишь. Всю жизнь учить людей убивать себе подобных! Не заметишь, как и сам превратишься черт знает во что. Души-то не останется, все умрет.

— Да будет уж тебе…

— Нет, верно. О душе хоть подумай.

— Ну вот, опять проповедник заговорил.

— Мальчики, — вмешалась мать, — хватит уж вам. Лучше я вам кофе подолью. — Не ожидая ответа, она наполнила чашки, пододвинула каждому тарелку с куском пирога.

— Эй, Эрл! — крикнула она в сторону кладовки, находившейся за кухней. — Пирог уже на столе. Иди!

— Сейчас, — раздался голос отца. — Уж и не подождешь минутку…

— Да ведь не я одна. Все мы тебя ждем. Поторапливайся…

— А я ищу новый манок. Уток приманивать. Хотел Уэйну показать.

— Да ладно, пап. Потом покажешь. Пирог остынет.

— Ну, а если не будет войны, — снова завел разговор Билл. — Что тогда? Вот вы наготовите убийц, научите их всяким там приемам. И что же? Куда их всех тогда девать? Делать-то что, ответь мне. Они ведь больше ничего и знать не знают, как только людей убивать. А?

— Вот еще надумал. Как это «куда»? Да таким парням всегда дело найдется. Какая-нибудь Куба или еще что другое. Этот народ не пропадет…

— Ну нет уж. Ты давай-ка без политики. Политика — это дело скользкое, можно, глядишь, и брякнуться…

— Мальчики! Мальчики, хватит, — снова вмешалась мать. — Сейчас же прекратите. Чего еще удумали — за праздничным столом о политике болтать. Этого еще не хватало. Э-эрл!

Наконец появился отец. Это был невысокий, плотный, слегка сутулый мужчина. Войдя в комнату, он поднес к губам манок и резко дунул. Мать, не ожидавшая громкого крика утки, даже вздрогнула.

— С ума спятил, — напустилась она на мужа. — Чуть сердце не оборвалось. Ну-ка быстро за стол. Нашел еще время дурачиться…

Все уселись за стол. Принялись за пирог.

— Тоже еще удумали, — никак не могла успокоиться мать. — Утки и политика. И то, и другое спокойно может переждать, пока обед закончится.

…Позже, когда все в доме снова успокоилось, Филлис и Билл преподнесли Уэйну небольшой подарок к его прошедшему дню рождения — посеребренный брелок для ключей с маленьким ножичком на колечке. На блестящем лезвии было выгравировано: «У. Е. Мидберри».

— Прошу занести в протокол, — пошутил Билл, — что я считаю этот нож чисто оборонительным оружием.

— Предложение принято, — ответил ему в тон сержант.

Все засмеялись, но Мидберри все же чувствовал, что этому смеху (особенно с его стороны) не хватало искренности. Однако виду не подал. Только все повторял: «О'кей, — пожимая всем руки. — О'кей, друзья».

Маленький ножичек приятно холодил ему ладонь.

Мидберри приподнялся на локте, прищурясь, поглядел на солнце. Вытащив тюбик с кремом, намазал себе нос, остатки с пальцев размазал по ноге и снова растянулся на горячем песке.

«Хорошо еще, — подумал он, — что Билли ничего не знает о Магвайре. Каково было бы тогда доказывать свою правоту, защищая морскую пехоту и царящие в ней порядки, обороняться от проповедника. Только ведь, если по правде сказать, самому не все ясно. Особенно с тех пор, как познакомился с Магвайром, узнал его методы и приемы обучения». Мидберри не раз уже ловил себя на мысли: все ли правильно устроено в этой организации, именуемой корпусом морской пехоты? Все ли здесь оправданно и необходимо?

Хотя, с другой стороны, каким же все-таки должен быть настоящий боец, солдат морской пехоты? Раз ты надел военную форму, не означает ли это, что ты автоматически отказываешься от права задавать вопросы и выражать эмоции.

Оттого ли, что он тогда так внимательно вслушивался в вопросы, которые задавал ему Билл, или оттого, что порой он и сам ставил под сомнение правильность и законность некоторых действий, но только ему далеко не все сейчас казалось необходимым. Вот, например, он не был уверен в том, что методы, которые столь усиленно практикует Магвайр, действительно помогают воспитывать из молодых новобранцев настоящих бойцов. Скорее, пожалуй, даже наоборот. Кто может поручиться, что в других условиях эти парни не стали бы более надежными солдатами?

Ему вдруг вспомнилось: раньше он считал, что, став сержантом, сразу же почувствует уверенность в своих силах. Конечно, он не знал, в чем это конкретно проявится. Но думал, что ощущение это будет волнующе приятным. А что получилось в действительности? Изменили ли хоть что-нибудь в нем сержантские нашивки? Сделали ли они его таким же надменным и непроницаемым, какими казались ему сержанты в бытность его рядовым? Конечно, нет. Он никогда всерьез и не считал, что одно только звание уже способно изменить человека. Наоборот. Он знал, как «Отче наш», что никакие внешние факторы по способны сделать его другим человеком. Он будет всегда таким, какой есть. Одним и тем же. И неважно, какое у него будет звание — рядовой, сержант, штаб-сержант, может быть, даже когда-нибудь и сержант-майор[12], он всегда останется тем же Уэйном Мидберри. Останется самим собой.

Тем не менее он никак не мог отделаться от одной мысли: почему же тогда он с таким упорством стремился получить звание, добивался этих трех нашивок? А когда эта мечта стала явью, вдруг почувствовал себя в чем-то разочарованным. Как будто какая-то часть его естества вдруг оказалась недовольна, полагая, что он мог бы достичь большего.

Все-таки, как там ни крути, он добился того, чего хотел, стал сержантом. В чем же тогда дело? Скорее всего, он просто плохо знал свою натуру. Всегда ведь кажется, что дорога из дому на работу длиннее, нежели обратный путь. Те сержанты, что обучали его, тоже, наверно, терзались такими же сомнениями. Только умело скрывали их от посторонних глаз. А сегодняшние его новобранцы, солдаты 197-го взвода, глядят на него так же, как он глядел на своих сержантов — образцовый морской пехотинец с головы до ног, да и только. А с чего бы им и думать иначе? Разве он допустил хоть малейшую ошибку? Сделал хоть один неверный шаг? Нет, конечно. Вон как он старается быть образцом, примером во всем.