Конец

Роза встает, подходит к зеркалу и обнаруживает там себя.

Возвращается Никки.

– По-моему, у нас новый сосед, – сообщает она. – Супер. – Сверху доносятся тяжелые, глухие звуки. – Либо он не любит свою мебель, либо обожает трахаться. Если будет продолжать в том же духе, то рухнет потолок и он вместе с ним.

Роза задумывается – это ей что-то напоминает.

– Может, выставишь квартиру на продажу? Глядишь, и молодые люди объявятся. – Никки зевает. – Устала как собака. Есть козлы, которые думают, что если баба им дала, то надо всю ночь ей на жизнь жаловаться.

Роза заваривает чай.

– Скажи, Никки, ты счастлива?

На такие темы Никки предпочитает не говорить. Вопрос представляется ей бестактным.

– Ты ведь все время переезжаешь с места на место. Ты что, хочешь что-то найти или, наоборот, потерять?

– Я об этом не думала. И то и другое.

– Ты счастлива?

– Да. Думаю, да. Если только все из рук не валится. Теперь-то я себе уяснила: всего иметь все равно нельзя. А раньше думала, что можно. Когда знаешь, чем можно пожертвовать, становится легче жить. Свободнее. Если, конечно, есть чего ждать от жизни.

Появляется Морковка. Пришла позаимствовать у Розы брючный костюм. Набрасывается на новую банку с маринованной свеклой.

– И кто только такие банки делает?!

– Тебе приготовить что-нибудь поесть? – спрашивает Роза.

– Нет-нет, я сыта.

– А тебе, Никки?

– Я тоже не хочу, – отвечает Никки, с интересом изучая Морковкину грудь. – Чего-то зуб опять разболелся.

Даю зуб: героин вылечит любой зуб.

Звонит Мариус. Волнуется за свою коллекцию.

– Это Мариус. Горшки не дают ему покоя.

– Хорошо его понимаю, – отзывается Морковка. – Я тоже по своим мишкам скучаю.

– По каким еще мишкам? – Никки облизывает языком зубы.

– Плюшевым. Я их всю жизнь собирала, с самого детства. Их у меня больше двухсот штук было.

– Двухсот?!

– Некоторые были совсем маленькие – мини-мишки. – Открывает банку с пюре и запускает туда столовую ложку. – Для меня они были лучшими друзьями. Я покупала плюшевых мишек после экзаменов. Я покупала мишек за границей. Я получала мишек на день рождения. Одного мишку мне подарили после аборта. Каких только плюшевых мишек у меня не было: и мишки в автомобиле, и мишки в подводной лодке, и мишки в самолете, и мишки на лыжах, и мишки с сердечками, и мишки на свадьбе, и мишки в парламенте, и мишки в коротких кожаных штанишках, и мишки на летающих тарелках, и мишки с карандашом вместо члена.

– Чего только не придумают, – говорит Никки. – И что же с ними случилось?

– Съехалась я как-то с одним – плюшевых медведей на дух не переносил. – Морковка взялась за фруктовый соус. На этот раз крышка от банки сопротивлялась недолго. – «Чтобы я их больше не видел», – говорит. Я спорить не стала: спрячу их, решила, куда-нибудь, а там посмотрим

– но он настоял, чтобы я их в мусорный бак выкинула. В его присутствии.

– И чем же они ему так не угодили?

– Сама не знаю. Не нравились ему плюшевые медведи, и все тут. «Пакость», – говорит. Бросила я мешок с мишками в бак, возвращаемся мы домой, через час выбегаю – думала, заберу, а их уже нет – должно быть, он без меня их из бака достал и куда-то выкинул.

– И сколько же ты с ним прожила?

– Два дня, – говорит Роза.

– Не два, а три! – Морковка обижается – впрочем, ненадолго. Она так разволновалась, что расплескала фруктовый соус по всей кухне. – Я потом целую неделю по городской свалке бродила, а вдруг, думаю, найду их. Мне моих мишек до сих пор не хватает – они ведь меня так поддерживали!

– Поддерживали – в смысле, были тебе верны, да?

– Да.

– Надеюсь, он их тебе заменил?

– Я бы не сказала. Он считал, что привычный способ устарел... – Морковка с удивлением смотрит на помидор в парике из фруктового соуса. – Я, наверное, неясно выразилась.

– Куда уж ясней. И каким же способом пользовался он? – Никки не скрывает своего интереса.

– Этого я так и не узнала.

– Вместо женщин он спал с плюшевыми медведями, – подала голос Роза, пряча шоколадные конфеты.

– Это точно, – подхватила Никки. – Весь плюш им спермой залил.

– Не будем излишне доверчивы, – пускается в рассуждения Роза. – Вот вам пример. Когда я училась в последнем классе, кто-то из моих одноклассников предложил съездить на денек в Брайтон. Сами ведь знаете, когда тебе восемнадцать, на другой конец света поедешь, не то что в Брайтон. Да еще с компанией! Ехать решили в пятницу – я это до сих пор помню, потому что по пятницам у нас три химии подряд было. Встаю утром и жду, когда за мной приедут. Жду, жду – не едут. Через пару часов звоню узнать, где они. Думала даже на оставшиеся уроки пойти, но потом решила, что у них скорее всего что-то в пути случилось – колесо спустило или еще чего – и что они скоро приедут и будут недовольны, если меня не застанут. Так они и не приехали. И знаете почему? Потому что в школу пошли. А меня разыграли. Мне эта шутка тогда не понравилась. Да и теперь нравится не слишком.

– Ты, я вижу, поддерживаешь связь со школьными друзьями, – говорит Никки.

– Со временем я пришла к выводу, что так устроен мир. Люди тебе врут, а потом от души удивляются, что ты воспринимаешь их слова всерьез.

– Да, и матушка у меня точно такая же, – подхватывает Морковка. – Зачем я, спрашивается, пришла к ней после второго аборта? Расстроенная, в слезах. Чтобы она меня обняла, приласкала, ободрила: «Ладно, доченька, не принимай близко к сердцу, все устроится, вот увидишь», чтобы утешила по-матерински, даже если бы ей и пришлось покривить душой. А она знаете что мне сказала? «Еще б ты не расстраивалась! Есть отчего. Погоди, это еще цветочки... Они вас в школе не тому учат. Битва при Гастингсе никому не нужна. Вот если б они вам разъяснили, что жизнь улыбается богатым, а бедным пинки раздает, – от этого прок был бы».

– Что верно, то верно, – задумчиво говорит Никки. – Самому важному они как раз и не учат. Мне это, помню, первый раз в голову пришло, когда я свою классную руководительницу в постель затащила. В школе нет такого урока, где б тебе доходчиво объяснили, что счастье – это когда твоя голова в чужой промежности находится.

– Ты спала со своей классной руководительницей?! – Морковка не верит своим ушам.

Не исключено, что Никки специально переводит разговор на неприличную тему, ибо руководствуется старой как мир истиной: если хочешь, чтобы гусиная печенка сама влетела тебе в рот, не забудь пошире раскрыть окно.

– А что тут такого? Я тогда уже школу бросила. Встречались мы в клубе. Бывает. Это ведь тоже образование.

Морковка настолько потрясена услышанным, что даже не в состоянии есть Розины горячие булочки.

– Скажите честно, – говорит Роза, – вы знаете хоть одну счастливую пару? Или пару, которая прожила счастливо хотя бы несколько месяцев? Я знаю немало людей, которые живут вместе годами только потому, что им не хочется разъезжаться и они научились мириться с отвратительным характером своего сожителя.

– Почему же, знаю... – говорит Никки, которую лично я никогда бы не заподозрила в защите семейных ценностей. – Более странной работы у меня в жизни не было. Этот тип – в сорок-то лет – умирал от рака и решил подыскать жене нового мужа. Дал объявление в газете, но не «требуется новый муж» или что-то в этом роде, а «ищу менеджера» – у него свое дело было. Пересмотрел он несколько десятков мужчин, отсеял безнадежно семейных, зануд, кретинов, оставил всего несколько человек, а потом нанял таких, как я, чтобы испытать кандидатов в деле, проверить, помогают ли они женщине снять пальто или выйти из машины, будут ли из вежливости слушать нашу болтовню и всегда говорить нам правду. Словом, операция получилась крупномасштабная. Мне достался парень из Бирмингема. Вы ведь знаете анекдоты про бирмингемцев, про то, какие они там все ослы? Так оно и оказалось. Осел на осле. Кончилось тем, что из десятка кандидатов он выбрал троих и познакомил их с женой за неделю до смерти.

– И она за кого-то из них вышла замуж? – полюбопытствовала Морковка.

– Чего не знаю, того не знаю.

– Вообще-то я фисташки не люблю, – говорит Морковка, запуская руку в вазочку с орехами. – Когда я работала в турагентстве – кончилось это нервным срывом, – все мужчины только и делали, что на женщин пялились. Все, кроме одного. Этот же целыми днями твердил о том, как ему хочется поскорей вернуться домой к жене. Вечерами они с женой обычно сидели дома, и женаты были уже несколько лет. Трогательно, правда?

– Принял, выходит, удар на себя? – уточнила Никки.

– М-м-м? – промычала Морковка, энергично жуя бобовый салат.

– Принял на себя удар, говорю. В этом все дело, – говорит Никки. – Принес себя в жертву. И как только тебе удается оставаться такой худой? – интересуется она у Морковки.

– От чужой пищи не толстеют, – отвечает за подругу Роза. – И все-таки из того, что вы рассказали, вовсе не следует, что эти отношения были прочными. Десятилетний счастливый брак может оборваться так же неожиданно, как трехлетний несчастливый. Тот самый тип, который искал себе замену, искал, быть может, нечто несуществующее – специально чтобы жена его не забыла.

– А мне-то казалось, что ты не такая циничная, как я, – говорит Никки.

– Как вы думаете, почему мужчины в наше время норовят поскорей смыться?

– вопрошает Морковка, открывая банку с анчоусами. – Кто-нибудь хочет анчоус?

– осведомляется она, как будто открыла банку не для одной себя. – Раньше как было? Перевернется на другой бок, захрапит, а утром ему еще завтрак подавай. Теперь и того нет. Встанет – думаешь, в туалет, а он выйдет в коридор, вызовет по телефону такси – и только его и видели!

– Мы живем не в самое лучшее время, – говорит Роза.

– Мужчины уходят – секс остается, – замечает Никки.

– Не знаю, с кем ни поговоришь – все жалуются, – говорит Морковка. – А журнал откроешь – вообще сплошные стенания!

– А все потому, что счастливые помалкивают – им твои жалобы слушать некогда.

– Не скажи, – говорит Морковка. – Бывает, драишь ванну, поглядишь в окно – и ощущаешь почему-то прилив счастья. Как будто от чужой любви и тебе перепало. – И, подцепив вилкой очередной анчоус, продолжает; – Я собираюсь на курорт – загар сошел, но одной ехать что-то не хочется.

– Не понимаю, какой смысл ехать в отпуск с мужиком? – недоумевает Никки. – Это все равно что умывальник с собой везти. Разве только заранее знаешь, что в том месте, куда едешь, умывальников нет. Кстати, могу рассказать, как я на одну парочку работала. Работа тоже – нарочно не придумаешь. Они были женаты лет десять, не меньше, и каждый год ездили на две недели отдыхать. Но – порознь. Договаривались, например, ехать в Венецию, но она вылетала утренним рейсом, а он – вечерним, поэтому в какой гостинице она остановилась, он не знал. Жила она под другим именем, одевалась по-другому, прическу тоже меняла, и он должен был за две недели ее отыскать. При этом следовало соблюдать множество всяких правил – в отеле, например, отсиживаться днем не разрешалось. Игра отчасти состояла в том, чтобы каким-то образом друг друга приманивать, а в конце надо было выяснить, кто на что клюнул.

– К чему это все?

– Как ты не понимаешь – чтобы отношения оживить. Если он ее не находил, то по возвращении должен был каждый день гулять с собакой; если же находил – с собакой гуляла она.

– Неясно все же, зачем в прятки-то играть?

– Не знаю, ребята они, по-моему, были с приветом, хотя и славные. В прятки же они играли, мне кажется, исключительно чтобы пар выпустить. В общем, сложно.

– Как вы думаете, когда есть проблемы, воспоминания помогают? – спрашивает Роза.

– Это смотря какие проблемы и какие воспоминания, – отзывается Никки.

– Дело не только в сексе, – говорит Морковка. – Я, скажем, очень любила что-нибудь ему покупать. Его любимую еду, например. Это все равно что собаку кормить – он так радовался!

– Главное – это знать, что на них можно положиться, – говорит Роза. – Это ведь важней верности. Знать, что в безвыходной ситуации они тебя не бросят, что, когда в городе пожар, они забудут про служанку-француженку и кинутся искать тебя.

– Неужели ты думаешь, что если трое видных, умных мужиков собрались за столом, то хотя бы один про нас вспомнит? – размышляет вслух Морковка.

– Вряд ли, – говорит Никки. – Скорее всего они будут говорить о футболе.

– А футбол-то тут при чем? – недоумевает Морковка.

– Абсолютно ни при чем. Тема разговора ничего не имеет общего с круглым кожаным предметом, который пинают ногами, – замечает Роза.

Никки уходит мыть голову (и не только голову), Роза же выпроваживает Морковку.

– Жаль, что я не могу тебе помочь, – говорит она. – Если б можно было нажать кнопку, я бы тут же нажала. И не только кнопку. Но, по правде говоря, я не уверена, что мы чем-то можем помочь друг другу. Да и самим себе тоже. Сегодня я видела белку: она беззаботно прыгала с дерева на дерево, но вот ветка сломалась, и белочка стала как безумная карабкаться по ней, думая, что этим поможет делу.

Ее руки ло-о-ожатся на меня, и я рассказываю ей про Город Улиток, которые катались на лыжах.

Терминатор

На следующее утро Роза отправляется в Бирмингем установить подлинность античной сковороды. Перед отъездом думает, взять ли меня с собой, и в конце концов оставляет в сейфе вместе с разным хламом.

Через пятнадцать минут после ее ухода замок в сейфе поворачивается и появляется улыбающееся лицо Никки. Судя по всему, когда Роза набирала шифр кодового замка, Никки не дремала.

– Возьму тебя с собой на память, – говорит.

Похоже, готовится Генеральная уборка. Горгонскую вазу водружают на камин, меня же Никки ставит на стол, а сама отправляется принять прощальный душ. Пользуясь случаем, дотягиваюсь до Горгонской вазы и пребольно ее пинаю.

Он входит. Новая дверь и новый замок не слишком серьезно относятся к своим обязанностям.

Его оранжевые волосы стоят торчком – кажется, будто он воткнул в голову несколько больших перепуганных оранжевых морских звезд. Темные очки – модная маскировка. Ядовито-зеленый костюм. Перчатки. Надо либо быть совершенно незаметным, либо настолько заметным, чтобы никто тебя не заметил.

В руках небольшая сумка, из которой он достает пистолет. Встречает выходящую из ванной Никки ласковой улыбкой.

– Я по делу. Прости, что свалился тебе на голову.

Никки тут же прикидывает, что будет, если она, как водится, побежит-закричит, однако приходит к выводу, что в данном случае этот испытанный способ не сулит ничего хорошего.

– Садись. Расслабься. – Он пытается растянуть удовольствие. У Никки мокрые волосы и красное белье. – Вашу ручку, мадам. – Достает чернила и бумагу, снимает ее отпечатки пальцев, а затем, вооружившись лупой, сравнивает их с отпечатками на фотографии, которую прихватил с собой.

Вынимает список.

– Итак, Магнета Скотт? Бланш Рикенбауэр? Кандида Джонс? Оливия Фрэмптон? Вайолет Наджент? У вас богатое воображение, юная леди. Каким же именем прикажете вас называть?

– Каким хочешь.

– В данное время ты – Никки, верно? Люблю идти в ногу со временем.

– Прости, не разобрала твоего имени.

– Меня зовут Терминатор.

– Оригинально.

– С таким именем можно двойную цену брать. Клиенты уверены, что их обслужат по первому разряду. Если тебя зовут Фред Блогс, ты на одном имени теряешь несколько тысяч. Не спорю, почти все мои клиенты так глупы, что не знают, что это имя значит, но звучит оно как надо. Некоторые не способны даже его произнести и называют меня «Тер». А ты, я смотрю, девица не промах.

– Чем могу служить, мистер Терминатор?

– Можешь, если захочешь, совершить самоубийство. И учти, если ты веришь во всякий вздор вроде того, что убийцу, мол, следует разговорить и тогда он увидит в своей жертве человека и ему будет труднее совершить убийство, – то я не из таких. Почему ты не спрашиваешь меня, с чего я начинал?

– С чего ты начинал?

– С того, что придушил этого жирного ублюдка. Болельщика «Манчестер юнайтед». Считается, что убивать людей тяжело. Ничего подобного. Я ведь почти ничего с ним не делал. Так... придавил слегка. Ты когда-нибудь замечала, как отвратительны толстяки? Жиру много, а шейка тоненькая. А вообще-то, если тебе не приходится зарабатывать убийствами на жизнь, считай, что тебе повезло.

– Буду иметь в виду.

– Так вот, когда этот ублюдок с тоненькой шейкой перебежал мне дорогу, мне всего-то было шестнадцать лет. Я ничего не хочу сказать, в тюряге было не так уж плохо, лучше секса, чем там, у меня сроду не было, да и судебную медицину я изучил хоть куда. Когда вышел, первым делом пристроил в газету историю своей жизни, возвращаюсь домой, думаю, чем бы заняться, а тут кто-то из соседей интересуется, не могу ли я его делового партнера убрать. Бухгалтера. Убрать так убрать. Я заставил его трахнуть беременную женщину, а потом – оставить предсмертную записку, что, дескать, жить стало невмоготу. Уходя, даже головы не повернул.

Достает целый пук волос.

– Я их собираю, – говорит, раскидывая волосы по всей комнате. – Люблю заставить судмедэкспертов как следует попотеть. Волосы, можно сказать, со всего света. Кровавый след. От игуаны. Им понравится: «Что же здесь, интересно знать, игуана делала?» Придется и твои волосы тоже позаимствовать.

Ставит на стол пустую бутылку.

– Нашел ее на помойке за углом. Все равно они ничего не пронюхают, но пускай стоит: если идти у них на поводу, многого не добьешься. На, оставь на стекле отпечатки. Улик оставлять нельзя – каждый знает, но ведь есть еще и улики наоборот, верно? А вот самая моя любимая улика, – говорит он, доставая пивную кружку. – Из нее пьет в моем пабе начальник отдела судмедэкспертизы. Обсудишь с ним последнее убийство, а потом кружку-то и приберешь – у меня их целая коллекция. В один прекрасный день они наверняка в каком-нибудь дельце всплывут... Ну вот, а теперь послушай. – И он вставляет кассету в новый видеомагнитофон.

– Самогонщик? – догадывается Никки.

На экране появляется человек. Минут пять, с каждой минутой багровея все больше, сквернословит; срывается на истошный крик, от которого, хотя Терминатор и приглушает звук, закладывает уши.

– Ты должна ответить, – говорит Терминатор и включает карманный магнитофон.

Никки откашливается.

– Самогонщик, я прикидывалась: с тобой я не кончала ни разу. И потом, меньше пиписьки, чем у тебя, я не видела никогда, а пиписек в своей жизни я повидала немало. – Она замолкает. Такое оскорбление старо как мир, но не устареет никогда. Он вопросительно смотрит на нее, словно хочет убедиться: она говорит именно то, что думает. Затем выключает магнитофон.

– Будет чушь-то нести, – говорит он, убирая магнитофон в сумку. – А рожа у него и впрямь кирпича просит.

– Для него это не секрет. Хочешь, я тебе денег дам?

– А у тебя есть?

– Могу достать.

– Нет, не будем терять время. Я тебе как на духу скажу: даже если б у тебя и была при себе серьезная сумма, я б ее взял, сказал «спасибо» – и продолжал свое дело делать. Поэтому жизнь ты бы продлила себе всего на несколько секунд. Все бухгалтеры ведут себя точно так же. Лезут в кубышку и думают, что я сейчас же уйду. В этом, кстати, минус нашей работы: надеешься познакомиться с интересными людьми, а в результате – одни мужья и жены. Или же деловые партнеры – один из двух хочет все сливки снять. Им про меня все известно – но сдать меня в полицию они не торопятся: в один прекрасный день я ведь и им могу понадобиться. Если в газете написано, что бухгалтер покончил с собой, надев себе на голову полиэтиленовый мешок или засунув в рот какой-нибудь фрукт, так и знай – это я. Не все, конечно, бухгалтеры мои, но много. Полицию иной раз такой смех разберет, что они и расследовать ничего не в состоянии. Однажды я даже убрал старшего констебля по просьбе заместителя старшего констебля. Вдовы не хотят, чтобы шли разговоры: муж сам смертельную дозу принял или ему помогли? За таких, как я, можешь не беспокоиться; беспокойся лучше за таких, как ты.

– Если денег не хочешь, может, хочешь чего другого?

– Нет, пожалуй, воздержусь. Это осложнит дело, и потом, не хочу тебя обидеть, но ты уже не та, что была раньше, – не в соку. Не сомневаюсь, подмахивать и стонать ты не разучилась, но я обойдусь. Кроме того, женщины, оказавшись в твоем положении, вытворяют невесть что. Один мой знакомый, находясь при исполнении, согласился, чтобы его жертва оказала ему сексуальную услугу, – и что ж ты думаешь? Она член ему откусила.

– Что, весь?

– Какая разница? Тем, что осталось, смело можно было пренебречь. И вдобавок ему еще дали шесть лет за покушение на убийство. Представляешь, просидеть за решеткой шесть лет и еще слушать, как все тебя евнухом называют?! Так почему все-таки Самогонщик подослал меня к тебе? Ты что, его кинула?

– Вроде того. И не с кем-нибудь, а с его собственной супружницей. Этого он пережить не мог. Да и встречались-то мы недолго – а разговаривать и вовсе не разговаривали!

– Не мог пережить, говоришь? Странно, очень многих мужчин такой расклад устраивает. Что ж вы его третьим не позвали?

– Да он не особенно и рвался. Его, как видно, это не заводило, и потом, жена не уставала ему повторять, что со мной у нее получается куда лучше. Но меня, насколько я понимаю, ты навестил не поэтому. Она ведь ему еще на одну вещь глаза раскрыла...

– На что же?

– На то, что я не Никола, а Николас.

Терминатор падает со стула. Смеется до слез. Очень может быть, Никки врет. А возможно, и нет. Сама не знаю.

– Надо же! Если б мои бухгалтеры такое услышали, с ними бы родимчик случился. Да, дела... Давно я так не смеялся. Люблю такие истории слушать. Что ни говори, а общение – дело хорошее, не все это в наше время понимают. Ну ладно, к делу. Через несколько минут ты примешь много-много таблеток снотворного, идет?

– А если я не хочу?

– Тогда я тебя пристрелю. И тебе будет больно. Поверь, таблетки куда лучше.

– И ты полагаешь, что подозрений это не вызовет?

– Ты что, ни разу не бывала на следствии? Встречаются, конечно, очевидные случаи: банкротство, несчастная любовь и все такое прочее, но ведь есть и другие, много других. Про такие случаи родные и близкие обычно говорят: «Мы ж видели ее накануне. Щебетала, как птичка. Весела была, беззаботна!» Вот и про тебя то же самое скажут.

– Неделю назад меня уже приходили убивать.

– Ты же легко сходишься с людьми, верно? Поэтому то, что произойдет с тобой сегодня, покажется еще более убедительным, неужели непонятно? Будут говорить: «Ирония судьбы! Еще неделю назад чудом избежала смерти от руки наемного убийцы, а сегодня – сама себя порешила». Люди любят о судьбе порассуждать. Несмотря ни на что.

– Должна тебя предупредить, – говорит Никки, немного повышая голос. – У меня есть ангел-хранитель, который не любит, когда меня убивают.

– Что ж он в таком случае молчит, твой ангел-хранитель? – Терминатор прикладывает ладонь к уху, давая понять, что внимательно слушает. Интересно, действует ли еще «жучок», который Туша вставила в розетку за кипой лежащих на полу журналов? Да и сама Туша? – Ну что ж, получается, что в матче между ангелом-хранителем и Терминатором победу со счетом один-ноль одержал Терминатор. И куда только смотрит полиция?! Ладно, приступаем к пятиминутке смеха. Снимай штаны, становись на голову, представим себе, что ты ваза, а я вставляю тебе в промежность цветок.

За свою жизнь Никки приходилось принимать и более прихотливые позы, а потому она подчиняется, искусно балансируя на голове и плечах. Терминатор вынимает из дешевой современной вазочки нарцисс и всаживает его Никки между ног.

– Страх как люблю наблюдать за человеком, который готов на все, абсолютно на все, лишь бы прожить на несколько минут дольше. Но я задаюсь вопросом: стоят ли эти минуты того? Ты вот сейчас стоишь вниз головой и пялишься на этот дерьмовый ковер. Это я к тому, что, если б какой-нибудь подонок пришел ко мне и велел встать раком, я бы его послал.

– Рассказывай! Дай-ка мне пистолет – сейчас проверим.

– Ну, как тебе ковер?

– Ковер как ковер. Все лучше, чем жить в Маркет-Харборо.

– Поделилась бы лучше своим уникальным сексуальным опытом, – подзадоривает Никки Терминатор.

Боюсь, как бы Никки не пришлось простоять так весь день, что едва ли обогатит ее и без того уникальный сексуальный опыт.

– Однажды я поимела целую семью. В Тунисе. Сестру. Брата. Мать. Отца. Тетю. Дядю. Двоюродных братьев и сестер. Для полноты картины собиралась вдуть и дедушке – он был еще хоть куда. Но у них в соседнем городе родственники жили. Где-то же надо поставить точку, правильно?

– Недурно. Может, расскажешь в подробностях, чтобы было потом что вспомнить?

– Все они говорили одно и то же: «Только, пожалуйста, никому не рассказывай. Обычно я такими вещами не занимаюсь».

– Любопытно – но не очень неприлично. А как насчет жизни в целом? Ты не приобрела какой-нибудь сверхценный жизненный опыт, которым стоило бы поделиться?

– Сторонитесь оранжевоволосых мужчин с пистолетом.