34

Плаванье на легкой лодчонке по течению, да еще при хорошей погоде, да на сравнительно сытый желудок, да с осознанием того, что ты с каждым гребком весла приближаешься к родным местам, какие уже и не надеялся увидеть когда-нибудь в жизни, — такое плаванье может со стороны представиться верхом удовольствия. На самом же деле складная байдарка оказалась на удивление верткой, утлой посудиной, ежесекундно норовившей перевернуться и сбросить меня в воду — правда, это был не тот ревущий поток, что чуть не поглотил меня на плато, а спокойная гладь кристально чистой талой воды с температурой градуса два, так что я вряд ли смог бы продержаться на плаву даже несколько секунд. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, не рискнул использовать по назначению полотняную скамеечку-сиденье, а после двух-трех проб решительно уселся прямо на упругое днище и багаж поместил впереди себя, под пологом. Каноэ стало куда устойчивее. Тонкой бечевкой я привязал весло к лодке (на случай, если я его вдруг случайно уроню), окинул взглядом бережок — не забыл ли что-нибудь — и оттолкнулся от него. Спокойная речка равнодушно повлекла мое суденышко меж близких берегов, слегка покручивая в частых водоворотах — от недалекого водопада, в сторону низкого солнца, слабо розовеющего над этой пустынной тундрой.

Впрочем, недолго пришлось любоваться солнцем — сильный стоковый ветер натянул на небеса сеть мелких барашков, вскоре слившихся в сплошную дождливую облачность. Я набросил на себя брезент у горловины сиденья и теперь греб лишь изредка, стараясь только держаться по оси фарватера: мне очень не хотелось, чтобы какая-нибудь случайная дрянь — обломок арматуры или угол ржавого железного листа — вдруг пропорола тончайшую, уязвимую лодочную ткань.

А этого добра было достаточно и под водой, и на берегах — стоило лишь взглянуть вокруг. Я никак не мог взять в толк, откуда такое огромное количество индустриального лома, вывернутых с корнем железобетонных фундаментов, перекрученной арматуры, сплющенных ржавых резервуаров, подобных рваным стальным калошам… километров погнутых, сплющенных труб… То ли это было специфическое моренное отложение ледника, то ли поток время от времени прорывал нараставшие плотины хлама на ледниковом ложе — не знаю. Во всяком случае, у другой оконечности страны льдов, где нас вел незабвенный Португал, ничего подобного не было и в помине: почти нетронутый альпийский ландшафт, да еще с городком в придачу.

Дождь постепенно прекратился, хотя вот в таких приполярных районах скверные атмосферные процессы иной раз затягиваются на целые недели. Я как раз энергично отталкивался от здоровенного железобетонного короба, с журчаньем омываемого стремниной, когда уловил еще один звук, куда менее мирный, — отчетливый дальний рык бурлящей воды. Я тут же причалил, выплыл на плоскую широкую плиту, вытащил лодку подальше и прошелся вниз по руслу, перепрыгивая, перелезая через всевозможные обломки. Так и есть: между двумя циклопическими бетонными строениями (то ли сухой док, то ли градирня) образовалась запруда; в теснине поток сужался до нескольких метров и, прихотливо извиваясь между непоколебимых блоков в настоящих зарослях арматуры, ревел и пенился. О том, чтобы эти пороги преодолеть вплавь, не могло быть и речи.

Я вернулся к лодке и подплыл к запруде как можно ближе, без риска оказаться втянутым в жерло потока. Мое пасторальное путешествие вниз по течению внезапно и грубо прервалось неприятной необходимостью — нужно было перенести багаж и лодку до спокойной воды. Ничего особенного, банальное препятствие, известное всем странникам со времен Ноя. Правда, не мешало предварительно наметить хотя бы приблизительный маршрут и разделить груз на две ходки, но я положился на авось — и в результате чуть не завяз в трясине меж смятых гулких газгольдеров. Но все обошлось, и каноэ вновь заскользило по широкой плоской воде.

При таком ходе на то, чтобы достичь обитаемой полосы Терминатора, по моим прикидкам, понадобилось бы не менее недели — а припасы были почти на нуле. Теперь я все чаще с искренним сожалением вспоминал, что часть их пришлось отдать болтливому киллеру Теофилу: уж лучше б его пристрелить в единоборстве. Это была уже не деликатная, стерильная, тщательно упакованная пища с Галакси, а вульгарные полуфабрикаты ночников, годные разве что для затирухи с солониной; но когда припасы подходят к концу, и такое начинаешь ценить.

По мере удаления от ледника поток мелел и распадался на множество протоков, а вот развалин и обломков как будто стало меньше. Появились обширные участки голой почвы, заросшей все той же жухлой травкой — здесь она была погуще. Каково же было мое удивление, когда в очередном растерзанном силуэте я угадал не экскаваторный ковш, не блок-комнату, а плавающий танк, которых после Великого Стопа сохранилось великое множество, и были они на вооружении у всех сторон. За исключением Галакси, разумеется. Танк и танк, казалось бы, чему тут удивляться на этой бесконечной выставке материальных остатков прошлого, но дело в том, что искорежен он был (судя по виду) совсем недавно: сгоревший передок непроницаемо черен от свежей копоти, а гнездо сорванной башни поблескивало полированной сталью, только-только начинавшей ржаветь. Отсюда не удавалось определить его принадлежность, да и огонь сожрал почти всю краску, но, по всему, это был танк южан.

Уяснение этого факта далось мне с трудом. По одному из многочисленных трудных соглашений с южанами, Рассветная зона брала на себя военный контроль над приполярной областью, продолжая, таким образом, быть буфером между антагонистами — ночниками и южанами. И если их танк оказался здесь, то это либо нарушение соглашения, либо война. То есть вся эта милитаризация ночников, Кшиш-генералиссимус, и в самом деле связаны с боевыми действиями? А может, просто очередная акция Крамера, разведка окраины ледника, вовремя пресеченная каким-нибудь Эйкином?

Озадаченный этой встречей, я еще с полчаса плыл, стараясь держаться в русле наиболее широкого протока. По-видимому, мне следовало быть поосторожнее — возможно, уцелевшие члены экипажа рыскали неподалеку. Я достал из багажа автомат и положил его поближе. Ощущение, что я в полной безопасности кочую по безлюдным краям собственной страны, исчезло. Я начал высматривать место для привала — достаточно укромное, чтобы его не заметили, и достаточно неприступное, чтобы, заметив, не напали врасплох. После долгих смотрин я выбрал каменистый островок на обочине главного русла, втащил лодку под валун, приготовил мизерную порцию затирухи на спиртовке, поужинал и, не ставя палатки, влез в спальный мешок — змейка задернута не полностью, рука на ложе автомата. Проваливаясь в сон, отметил — на чистом бледном небе уже не заметно звезд.

Все то же небо простиралось надо мною, когда я очнулся от сна. Некоторое время я просто лежал на спине, бездумно глядя вверх, и, будь со мной та самая гипотетическая тетрадь для записей, туда можно было бы занести такое:

«Меня страшно тревожит судьба старины Эла. Как ни странно, я думаю о малозначительном, например о том, что у Наймарка совсем недавно была сломана рука, только на Галакси сняли гипс, и вот он опять втравился в какие-то головоломные приключения. Тут уж, конечно, не о руке надо думать, а о жизни. Что-то мне подсказывает, что старикан цел и невредим, во всяком случае — хочется этого.

Невозможно вспомнить о ветеране без того, чтобы не подумать о Норме — а эти мысли я гоню от себя, мне достаточно неприятностей. Теперь главное — добраться домой.

Припасов остается — при крайне экономном их расходовании — дня на два. Я начинаю присматриваться к этой чахлой поросли, что встречается на островах. Какие-то виды полярной растительности, говорят, можно употреблять в пищу».

Следовало бы спешить, но меня охватила странная апатия, равнодушие к собственному будущему — а может, уже сказывалось недоедание? Я снова запаковал спиртовку и кулек с провизией, скатал мешок, погрузил все в лодку, осмотрелся — не оставлены ли следы — и выгреб на стремнину.

Когда плывешь к солнцу — отраднее. Мимо бежали берега, все больше напоминавшие заливные луга, да и травка на них стала погуще и позеленее. И хотя громада ледника позади отодвинулась от меня не так уж и далеко и шапка сизого тумана не слезала с западного горизонта вот уже вторые сутки, я начинал обвыкаться в человеческом климате родного края, где не было ни свирепых морозов, ни песчаных жарких бурь, ни черного бездыханного космоса совсем рядом, за стенкой каюты. Я как бы заново оценивал Рассветную зону после вынужденной разлуки — и она мне нравилась еще больше, даже в этих безлюдных местах. Но автомат держал под рукой.

Пролетела стайка каких-то полярных куличков — первые птицы за все время. Я проводил их взглядом и снова сосредоточился на русле — здесь проток резко поворачивал среди больших валунов, петлял и даже запенивал буруны. Когда я уже миновал последний камень и готов был расслабиться на спокойной воде, откуда-то прозвучало:

— Эй, приятель! Ну-ка причаливай!

Я поискал взглядом говорившего — никого. Хвататься за автомат было поздно.

— Давай, не то продырявлю и лодку, и тебя!

Еще до того, как я его увидел (в пятнистом комбинезоне, почти сливавшемся мастью с валуном, поросшим лишайником), я уже знал, что это — свой, по характерному выговору, который так и выдавал наше сельское происхождение. Дозорный (что выяснилось потом) оказался предупрежден о возможном моем появлении, ночники дали радиограмму, но основная его задача была боевая.

Это был веснушчатый малый примерно моего роста и возраста, очевидно не новичок в дозорном деле. Он первым делом выставил меня из лодки, обыскал и разоружил — даже мой пистолет-сувенир не остался незамеченным. После этого, не спуская с меня взгляда, связался со своим начальством. Затем полчаса мы молча восседали друг против друга; все попытки заговорить с ним дозорный категорически пресекал. Посвистывал ветерок, да журчала речка, а я все время подавлял желание беспричинно улыбаться — в самом деле, мне был приятен этот первый соотечественник, даже в образе вот такой нерушимой бдительности. В паузе между моими попытками заговорить издали, с равнины, долетел характерный треск: маленький разведывательный гидроплан пронесся над нами, заметил, сделал круг и тут же сел на поверхность длинного озерца неподалеку. Оттуда сразу же выбрались двое и побежали в нашу сторону; надо ли говорить, что один из них — я это и отсюда понял — был Полковник!

35

В некоторые вещи невозможно поверить сразу — например, что вот эта утлая речушка Рысь со своими песчаными отмелями так же мирно бежала все в тех же берегах, пока я скитался в своих невообразимых нетях, что вот это одноименное местечко, выплывающее из-за крыла гидроплана, все так же жило, работало, женилось, хоронило своих покойников, толковало о том о сем по-соседски под нашим ласковым, невысоким солнцем… Словом, с тем, что все это время дома шла нормальная жизнь, трудно свыкнуться.

Гидроплан описал широкую дугу и приземлился на утоптанном выгоне старика Огастуса. Оказывается, у гидропланов для подобных случаев предусмотрены колесные шасси, откидные такие, у бортов собственно лодки.

Я спрыгнул на землю и помог выбраться Полковнику. На мой взгляд, он нисколько не сдал за эти четыре месяца, разве что седины прибавилось. В свою очередь, он с любопытством приглядывался ко мне и наконец спросил:

— Это что, ночники теперь вот так экипируют свою пехоту?

Я понял, что его впечатлил мой скафандр с Галакси, но при посторонних — при ординарце и пилоте — распространяться об этом не хотелось. О моем пребывании на спутнике я намеревался рассказать отцу наедине.

— Нет, там прежняя традиция — меха. Косматая армия, но это им идет…

Я потянулся за своей поклажей, но ординарец уже вытащил тугой узел. Веснушчатый страж вынужден был вернуть мне все, вплоть до автомата. Мы пошли к дому той самой дорогой, которой рысили на наших добрых конях, направляясь на это злополучное интервью, с которого все и началось. Старый Огастус в клетчатой засаленной рубахе издали помахал нам; еще несколько женщин и детей из дворни сбежались поглазеть, и неизвестно еще, что их больше интересовало — я или гидроплан. Ординарец и пилот шли за нами, неся мои пожитки.

Ах, сколько же раз снилась мне эта лужайка перед домом, да и он сам, не говоря уже о его обитателях, — и вот сбылось! Тетушка Эмма встала с кресла на террасе и торопливо заковыляла навстречу — я обнял, приподнял ее невесомое тело…

— Петр!

— Тетушка!

Ну, и тому подобное. Человеку без чувства дома этого не понять. Вся прислуга, вплоть до последнего конюха, приветствовала меня будто какого-то триумфатора — хотя на самом деле я всего лишь достаточно успешно выбрался из многих неприятностей. А вот сверхзадачу, поставленную еще давным-давно передо мной Полковником, — эту самую сверхзадачу я не решил и потому чувствовал в душе пустоту и неловкость.

После ванны и превосходного обеда, во время которого тетушка не раз принималась плакать, Полковник и я остались наконец одни, и лишь тогда мне удалось изложить ему достаточно связно все события. Во время моего рассказа он сидел неподвижно, лишь в некоторых местах слегка похлопывал ладонью по ручке кресла.

— Ну, и возле валунов этот конопатый, из дозора, остановил меня. Остальное вы знаете…

Мы с Полковником когда на «ты», когда на «вы». Сейчас я как бы докладывал официально, потому и предпочел такое обращение. Старый Франк Ковальски был верен себе — он если что и почувствовал во время моего рассказа, то виду никакого не подал, он просто стал расспрашивать о том, что его больше всего заинтересовало. С особенным пристрастием он расспрашивал о Галакси. В конце концов я не выдержал:

— Что это вы, отец, так интересуетесь спутником? Ведь есть враги поближе и посерьезнее, например южане!

Полковник помолчал, повертел в пальцах кисть чехла.

— Видишь ли, о южанах мы знаем почти все. В мегаполисах везде наши агенты, да и ты вот принес много нового. А новый противник — это всегда неожиданность.

— Галакси — противник?

Это было сюрпризом для меня. Полковник скупо улыбнулся:

— Потенциально. Для меня вообще все, что находится вне Рассветной зоны, — потенциальный, а то и реальный враг. Я сторонник такого, может, несколько пещерного взгляда на вещи.

Он отхлебнул вина из бокала, захваченного с собой из столовой. Под потолком жужжала муха. Клен за окном помахивал широкими лапами под несильным ветром; вообще, мне в некоторые секунды казалось, что я и вовсе никуда не отлучался из дому.

— Ну что ж, ты держался достойно и добыл много новых сведений…

Пожалуй, это была наибольшая похвала, на которую мог расщедриться Полковник. Я был рад и тому.

— Из стана южан мне доносили кое-что о тебе. От ночников тоже поступали смутные сведения, пока вы не бежали от Кшиша… Тут связь пропала. Тогда я решил, что нужно действовать и с другой стороны.

Вот оно как! Если он говорит такое, значит, в тот момент все равно что похоронил меня.

Полковник продолжал:

— Наша агентура вышла на эту трассу, к штольне, ну да ты знаешь. — Он сделал еще один маленький глоток, я присоединился. — Южане вообще народ крайне самоуверенный, единственный серьезный враг для них — это спутник.

— Так вы уже тогда знали про Галакси?

— Больше догадывались. Тебе же известна доля несчастных козопасов — у них нет развитых технических служб, приходится использовать чужие. Словом, как всегда, мы добрались до материалов Крамера, затем внедрили наших в обслугу поезда — там курсировал автоматический поезд, да ты знаешь, — и в конце концов проникли в штольню, к самой установке…

Я слушал, затаив дыхание. Да, Полковник не бездействовал в трауре.

— Операция стоила нам жизни нескольких от личных агентов. Но взгляни сюда, сынок…

Полковник грузно поднялся, подошел к стене и открыл спрятанный в нише тайничок, наш домашний сейф. Вытащил белый цилиндрический футляр, отвинтил крышку и выставил на стол — а что же он выставил на стол? Странную штуку, похожую на шестигранный кристалл, всю пронизанную серебристыми проводниками, образующими немыслимой густоты и сложности паутину. Внутри ритмически пульсировал алый огонек — кристалл жил. Еще не слыша объяснений Полковника, я уже знал, что это такое.

— «Фокус»! Да как же вам удалось?

Полковник вместе со мной созерцал эту невероятную вещь. Наконец сказал:

— Я сам не верил, когда они выставили передо мной эту штуку. Лишь после того, как ее обследовали специалисты, уверился полностью. Это подлинник, не кукла от южан…

— У нас что, нашлись специалисты?

— Нет, что ты. Пришлось доставать на стороне…

Ясно. Полковник, скорее всего, распорядился похитить каких-то ученых из южан. Он подтвердил мою догадку.

— Да, южане здорово потерпели, ничего не скажешь. И еще потом их крепко наказали со спутника, словом, они и так были на взводе, а уж когда узнали, что «фокус» украден не кем-нибудь, а нами, гречкосеями… Ну, что говорить, ты Крамера знаешь. Я тоже — в прошлом постоянно сталкивались. Можешь представить его реакцию.

Он поставил пустой бокал на столик и с великими предосторожностями погрузил пульсирующий кристалл обратно в сейф. Казалось, его беспокоила каждая лишняя минута, проведенная этой драгоценностью вне укрытия.

— Что там вспыхивает все время? — спросил я напоследок.

— Фотонный таймер. Так мне сказали.

Полковник запер сейф, но опять садиться не собирался: его, как всегда, ждали дела. Я тоже встал, намереваясь идти вслед за ним. Но старик не пустил меня.

— Нет-нет, ты еле стоишь на ногах. Надо отдохнуть, на днях будет много хлопот.

— Да я не устал, — ответствовал я, хотя глаза мои слипались. — А что за хлопоты?

— Донесли, что готовится карательная акция южан, а может, даже попытка отвоевать это добро. — Полковник кивнул в сторону сейфа. — Они уже пытались наказать нас на болотах — хорошо, там ночники нам помогли…

Я вспомнил остов плавающего танка. Значит, война. Недолго радовался я мирному возвращению.

Со времени моего усыновления в Малабаре — свыше четверти века назад — я жил безвылазно в нашем имении, покидая пределы округа Рысь лишь в скаутских походах, ну и еще сопровождая Полковника в охотничьих экспедициях на северные топи (эти впечатления я когда-то описал Норме). Что заложено во мне Полковником, помимо кровожадной науки побеждать, так это любовь к стабильной основательной жизни на земле. На нормальной земле, под нормальным солнцем, а значит — в Рассветной зоне. Головоломная эпопея с прыжками из пояса в пояс, а то и вовсе за пределы земной атмосферы, только утвердила меня в этой склонности. И хотя местный патриотизм способен вызвать лишь улыбку, а наш флаг с желтым кружком над зеленой полосой (несложная символика) больше всего напоминает яичницу, теперь, впервые в жизни, меня посетила тревога об этом крае.

Сейчас я прекрасно представлял себе гигантскую, все еще не проявленную, скрытую мощь южан, уникальные возможности спутника и сравнительную недоступность, а значит, и безопасность ночников. И что значила для них Рассветная зона? Всего лишь косная сонная ферма, снабжающая пропитанием всех вокруг (кроме разве что Галакси)… Обеспечивающая свою безопасность полным нейтралитетом и хронической готовностью всем услужить… И вот теперь у меня стали возникать сомнения — а так ли выгодно нам заполучить этот пульсирующий кристалл в паутинках из серебряных проводников, не навлечет ли он на наш мирный край все громы и молнии? Полковник наверняка тоже думал об этом, и я решил поговорить с ним на эту тему, лишь только представится случай.

Но случай все не представлялся: старый Ковальски надолго засел в округе, то ли формируя там ополчение, то ли ведя военный совет, а я тем временем наслаждался покоем — в полном смысле этого слова. Я будто оставил за собою целый лабиринт мышеловок, проскочил сквозь него без ущерба и теперь имел полное право расслабиться, отдохнуть совершенно безоблачно. Хотя нет, одна ловушка сработала, ухватила меня и держала, причиняя каждодневно тупую боль. Ловушка звалась Норма. Не помогло даже свидание с подружкой Зи, для которой я теперь стал чуть ли не Одиссеем, вернувшимся ради нее в родную Итаку, хуже того — это свидание показало, что Норму нельзя заменить другой, не получается, да и все тут.

В отсутствие отца я по мере сил впрягся в хозяйство, вник в бесконечные сеянья-боронования, обследовал пристально подворье, амбары, хлева, каретные и кладовые. Все содержалось в полном порядке. Имение даже обликом слегка напоминало своего хозяина — ни соринки на току, ни сломанного деревца в нашей рощице, где еще стоял добротный шалаш, когда-то бывший нашим с Зи уютным гнездышком. Теперь он пустовал.

Я отмахивал целые мили верхом на своем жеребчике, который, надо признать, совсем от меня отвык; упивался знакомыми пейзажами, каковые всегда в грош не ставил; изредка разминался в спортклубе, где почти не чувствовался тот холодок отдаления, что стал проявляться с первых дней моего пребывания дома. Видимо, это неизбежно, если человек отбывает обычным парнем по имени Петр, а появляется снова — уже местным Магелланом. Так шли мои дни.

Однажды под вечер мы с тетушкой Эммой сидели в гостиной, коротая время перед сном. Полковник отсутствовал, как обычно; была непогода, пасмурно, на кровле ветер стучал оторвавшейся доской, — словом, именно в такое время лучше всего чувствуешь себя дома — с пещерных времен и до наших дней. Тетушка Эмма перебирала свои фолианты, я смотрел какой-то местный репортаж (сегодня крепкие парни из округа Рысь встречаются в ответном матче с ребятами из Тромпы!), когда тетушка вдруг отложила очередной альбом и завела разговор:

— Петр, я слышала, ты присутствовал при оживлении Роберта… доктора Бюлова, я имею в виду.

Полковник ей рассказал, значит. Мне было бы труднее.

— Да, тетушка. Все окончилось неудачно.

— Я знаю. Было бы хуже, если бы оживление произошло…

— Почему, тетя?

— Я его уже раз хоронила, сопровождала в этот мортуарий. Хватит.

Помолчали. Снаружи застучал дождик.

— Да, а как он… выглядел?

Вот уж чисто женский вопрос.

— Тетушка, он выглядел, наверное, таким же, каким ты его видела последний раз, ни хуже ни лучше. Вообще, это малопривлекательное зрелище.

— Я понимаю… — Тетушка Эмма помолчала. — Для меня, понимаешь ли, всегда не так уж важно было, привлекателен ли Роберт, то есть доктор Бюлов. Когда человек для тебя все, совершенно неважно, как он выглядит, поверь мне.

— Тогда почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто хочу лучше представить, что там происходило. Он был в себе?

Тягостный разговор, и мне бы хотелось закончить его побыстрее. Но тетушка Эмма явно преследовала какую-то цель, она прямо-таки гипнотизировала меня своими припухшими глазками сквозь толстые линзы очков.

— Трудно сказать. Это длилось секунды.

Еще пауза.

— И он сообщил код? Так мне сказал Полковник.

— Да. Мы едва успели записать его на магнитофон.

— Вот такой?

И тетушка неторопливо, пришептывая по-старчески, продиктовала мне тот самый длиннющий код, ради которого меня в течение этих четырех месяцев пропускали через огонь, воды и медные трубы. Да, это был он — у меня тренированная память, я его мысленно легко воспроизвел и сравнил. Так вот как…

Вслух же я спросил:

— И кому еще он доверил код, тетушка?

— Только мне, — с гордостью произнесла старушка. — Мы с ним тогда были как одно существо, тебе этого не понять… — (Еще как понять, тетушка, еще как понять!) — И мне бы хотелось, чтобы ты его записал с моих слов.

Старческая причуда. Зачем мне записывать уже известный, записанный мной, выученный назубок ряд цифр? Но я достал лист бумаги и ручку.