ГЛАВА 5

Габриел Макинтайр прибыл в театр через двадцать минут после звонка Клаудии, и вахтер указал ему, как пройти к артистическим уборным.

Когда он тремя часами раньше оставил ее, она злилась на него. Теперь он сам был раздражен. Он пытался напугать ее единственно для того, чтобы она его слушалась. Да, он хотел напугать ее. Так или иначе, но он хотел этого ради нее самой, ее безопасности, а не для того, чтобы наказать за то, что по ее вине взбесилась Адель, и уж во всяком случае не за то, что она так несносно обращалась с ним самим, – с этим он еще как-то мог справиться. Хотя, если вдуматься, то она заслуживает того, чтобы проучить ее.

Но когда Клаудия открыла на его стук дверь своей гримуборной, он понял, что его собственные чувства не имеют никакого значения. Она была бледна, лицо ее осунулось, глаза переполнял страх.

– Мак? – На какой-то момент ему показалось, что она рада его приходу, но, стоило ей заговорить, он тотчас разуверился в этом. – Вам совсем не обязательно было приезжать самому, чтобы исполнить банальные обязанности шофера.

– Я случайно оказался, когда вы позвонили. Ну и решил. – Но решил ли он в тот момент что-нибудь в самом деле! Или просто бросился к ней без оглядки?

– Я подумал, что, если опять что-то произошло, вам будет приятнее иметь дело с кем-то, кого вы знаете.

Он огляделся. На гримерном столике вперемешку лежали телеграммы, письма, косметика – все выглядит так, как и должно быть в артистической уборной. Ваза с красными розами стояла на столе. Но в комнате не было ничего такого, что объясняло бы ее бледность и испуг.

– Что-то случилось?

Клаудия промолчала, она просто подошла к шкафу и, открыв дверцу, легким, каким-то беспомощным жестом указала на белый кружевной пеньюар, висевший внутри. Это был сценический костюм, в котором она еще вчера играла в спектакле. Когда она проходила в нем по сцене, из зала доносился единый вздох, и он вспомнил собственный восторг, испытанный им при созерцании ее красоты. Да и был ли среди публики хоть один мужчина с живой кровью, который не отозвался бы на ее появление подобным образом.

Протянув руку, он снял вешалку с прекрасной кружевной вещью и вынул ее из шкафа. В животе у него будто что-то повернулось, когда он увидел, что произошло. Неудивительно, что она так бледна. Он положил одеяние на стол и в ярком свете ламп, висящих у зеркала, исследовал разрезы. Здесь явно поработали бритвой. Старомодной опасной бритвой. Кровь стыла в жилах при одной мысли, что еще можно натворить, начав действовать подобным оружием.

– Это случилось, пока мы находились в телестудии, – проговорила она слабым голосом. – Я обнаружила…

– Вы звонили в полицию? – резко прервал он ее, умудрившись, правда с трудом, говорить твердым голосом.

Она покачала головой.

– Сначала, как только это обнаружилось, я собиралась, но потом, после спектакля все устали, я не хотела никого утруждать. К понедельнику режиссер обещал составить список всех, кто по разным причинам находился за сценой, он хочет их расспросить, не видел ли кто чего.

Мак подумал, что Клаудия вряд ли понимает, что говорит.

– Все это крайне сомнительно. Кто что видел и когда.

– Ну… Все, приходящие со стороны, обязательно должны расписаться у вахтера в специальной книге, но вообще люди постоянно снуют туда-сюда, особенно между спектаклями. – Она пожала плечами, будто заведомо зная, что все бесполезно. – Из постановочной группы посылали за пиццей.

– Неужели в театре никого это всерьез не обеспокоило?

– Так случается. Джим, наш вахтер, всех знает, вы же понимаете, но если он был занят… – Она повернулась и взглянула на него своими огромными лучистыми глазами. – Ну, кто-то, кого здесь знают, человек известный, легко узнаваемый, не может вызвать подозрений, потому что, находясь в театре…

Известный. Узнаваемый. Она знает. Он вдруг понял, что она знает. Человек, который сделал это, должно быть, кто-то, кто свободно ходит по темному тесному мирку закулисья, не вызывая никаких подозрений. Кто-то, кого она знает. Может быть, даже кто-то, кого она называет другом. Неудивительно, что она выглядит как тень. Дело перешло тот рубеж, до которого его можно было назвать идиотской шуткой. Хорошо еще, если кто-то просто хочет ее запугать. Он не желал думать о худшем, но думать об этом было необходимо. И не только ему, но и ей тоже.

– Вы здесь совершенно беззащитны, Клаудия. Тут столько всяких закоулков, где кто-нибудь может затаиться.

Она не отзывалась на его замечание, но он знал, что она и сама это понимает. Поэтому она и позвонила по тому номеру, который он ей дал. Она никому больше не может доверять, в этом состоял ужас ее положения. Ввергнутая в опасность, она не знает, от кого ее ждать – от знакомого человека или от кого-то со стороны. Последний случай говорил за то, что враг из театрального мира, которому хорошо известно, что сильнее всего может подействовать на актрису. Круг подозреваемых сужается, но от этого не становится легче.

– Может, вам взять отпуск и исчезнуть недельки на две-три, пока ваш недоброжелатель не будет выведен на чистую воду?

– Этого я сделать не могу.

Раньше он не замечал, что у нее упрямый подбородок, – его внимание больше всего привлекал ее рот.

– Хотя бы на неделю. И звезды иногда болеют.

– Нет, Мак. Я не могу покинуть театр. К тому же на следующей неделе у меня несколько интервью. После выходных начинается новый телесериал. – Она сухо улыбнулась. – Это о девчушке, которую один сыщик доводит до мыслей о самоубийстве.

– И вы будете играть там одновременно с театральными спектаклями?

– Точно еще не знаю. Так вот, девушка, которую я должна играть, провоцирует мужчину на убийство. Она не видит другого способа свести счеты с жизнью. – Клаудия проговорила все это с полным равнодушием. – Боюсь, вы решите, что это еще одна кандидатка для исполнения рекламных трюков.

– Зря вы так.

Да, подозрительность отравляет как яд.

Он повернулся, чтобы повесить пеньюар в шкаф. Если вызвать полицию, они захотят осмотреть платье и забрать его в качестве вещественного доказательства, хотя кто знает, сколько людей прикасалось к этой одежде с тех пор, как ее искромсали. Он понимал нежелание Клаудии обращаться в полицию, хотя причины этого, не обсуждаемые ими сегодня, вряд ли были обоснованны. Можно предположить, вопреки ее утверждению, что она знает, кто это сделал, или на худой конец кого-то подозревает.

– Я не хотела упрекнуть вас, Мак, – сказала она, грустно вздохнув и непроизвольно сделав жест, который подтверждал ее неуверенность. – Сказать по правде, я бы предпочла иметь дело с кем-нибудь попроще. Мне надо в Брумхилл.

Несмотря на цветастую кофточку, в которую она облачилась, она выглядела хрупкой и изможденной. Он хотел подойти к ней, поддержать ее, убедить, что все будет хорошо. Что никто не сможет причинить ей вреда.

Вместо этого он подхватил ее сумку и открыл дверь.

– Пойдемте. Я думаю, вам надо уйти отсюда. Прямо теперь.

Для нее здание театра было вторым домом, но ему оно казалось зловещим, полным мрачных теней местом, где злодей имеет слишком много углов и щелей, чтобы спрятаться и выждать. Когда Мак подвел ее к дверям служебного подъезда, по коже его пробежали мурашки от одной мысли о некоем безумце с раскрытой бритвой, затаившемся в темной щели и способном на любое злодеяние.

У дверей маячил высокий, тощий человек, и Мак, взяв Клаудию под руку, держался между нею и неизвестным, хотя тот, как оказалось, был знаком Клаудии.

– Филлип? Я думала, ты давно дома.

– Нет, раз ты все еще здесь, я решил дождаться тебя, – сказал он с легкой озабоченностью в голосе. – Подумал, что надо тебя подвезти. Я и мысли не мог допустить, что тебе придется возвращаться домой в одиночестве. Тем более после… – Рэдмонд замолчал, не желая, как видно, в присутствии незнакомого человека упоминать об инициативе с театральным костюмом.

– Ты ведь знаешь, что я буду счастлив отвезти тебя в любое место, куда прикажешь.

Мак, выдержав долгий испытующий взгляд, которым окинул его этот человек, сохранил бесстрастное выражение лица, хотя нервы его были крайне напряжены и ему хотелось лишь одного – как можно скорее увезти ее отсюда.

Клаудия, несмотря на испытанное потрясение, тоже держала себя в руках и постаралась быть вежливой.

– Спасибо, Филлип, но сегодня меня есть кому подвезти. – Она повернулась к Макинтайру. – Мак, это Филлип Рэдмонд. У нас в театре это главный человек, без него все давно бы остановилось. Филлип, это Мак.

– Я узнал мистера Макинтайра, он участвовал в шоу, – сдавленно проговорил тот, с трудом перенося присутствие чужака.

– Вы смотрели программу? – спросил Мак.

А я думал, что телевидение порицается в утонченном мире театра.

– Ну, не совсем. Мисс Бьюмонт не впервой выступать по телевидению, да и на радио у нее есть работа. Вот и теперь каждый, кто находился в Зеленой гостиной – так мы в театре называем артистическое фойе, – видел ее выступление.

Каждый? Но только не тот, кто кромсал ее платье. Мог ли Филлип знать, куда и на что направлено внимание каждого? Мак попридержал язык, оставив эту мысль при себе, он почувствовал, как нервно вздрогнула под его пальцами рука Клаудии.

– Ну ладно, что ж… значит, проблема транспорта у тебя решена? – с сомнением пробормотал Рэдмонд, вновь поворачиваясь к Клаудии.

Если бы этот малый был лет на десять моложе, раздраженно подумал Мак, я бы ему морду набил. Клаудия, однако, была терпимее.

– Да, Филлип, все в порядке. – Она слегка коснулась его руки. – Спасибо за беспокойство.

Не совсем еще темный августовский вечер был весьма прохладен. Мак почувствовал это, когда Клаудия, поеживаясь, задержалась в дверном проеме. Хотя, возможно, она просто вспомнила обо всем, чем он пугал ее прежде. Наверное, он действительно добился своей цели, и она теперь всего опасается. Вот и сейчас, когда он положил руку ей на плечо и легонько подтолкнул в сторону своего злосчастного «лендкрузера», она вздрогнула.

– Все будет хорошо, Клаудия. Но она не двинулась с места.

– Машина. Она не должна была оставаться здесь.

– Какая машина?

Она показала на маленький седан, припаркованный в двадцати ярдах от служебного выхода из театра.

– Гараж прислал мне ее на время ремонта моей машины.

Ему не было нужды спрашивать, почему она изменила свое решение относительно езды на этом автомобильчике.

Кто-то вломился в ее уборную, несмотря на то что она все же как-никак находилась под присмотром. А открытая машина стояла на улице вот уже несколько часов, так что не составляло никакого труда проникнуть в нее и устроить очередную техническую пакость, угрожавшую Клаудии еще одной аварией.

– Потом я отгоню ее отсюда и хорошенько проверю.

– Потом? А если какие-нибудь подростки вздумают покататься? Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь пострадал из-за меня.

Ну, если эти сопляки пострадают, подумал Мак, то и поделом, нечего протягивать руки к тому, что тебе не принадлежит. Но вслух он этого говорить не стал.

– Позже. А сейчас я отвезу вас в Брумхилл, это займет не меньше часа, хотя сейчас, вечером, движение и небольшое. Вы не хотите сесть назад и немного вздремнуть?

– Я вряд ли засну, тем более сразу после спектакля, – с натужной улыбкой проговорила она. – Адреналин дает себя знать. А чтобы заснуть, надо сначала успокоиться.

– Полагаю, что так.

Но он не думал, что на плаву ее сейчас держит адреналин, уж слишком бескровной она выглядит, от нее осталась лишь бледная тень; скорее всего, сильная воля помогла ей после столь пугающего происшествия собраться и шагнуть на сцену, и это возбуждение не отпускает ее до сих пор. Вот что выкачало из нее все силы. Завершив все сегодняшние дела, она, конечно, потеряла эту энергию, этот настрой «сделай или умри», который так поразил его, когда она впервые в жизни, презрев страх, ступила из открытого люка самолета в пустоту. Вообще ее трудно чем-нибудь запугать, но сейчас она кажется совершенно вымотанной.

Возможно, она просто боится спать, не хочет рисковать, страшится собственных демонов, которые могут одолеть ее во сне. Жаркая волна сочувствия окатила его, и, страдая от жалости к ней, он постарался отбросить все мысли и открыл перед ней дверцу машины. Как и тогда, в самолете, Клаудия дала понять, что не желает его опеки. Она и в самом деле принадлежала к той редкой породе женщин, которые обычно не возбуждают желания опекать их. Она умела быть очаровательной, но вся ее жизнь представлялась ему сплошным спектаклем. Даже благодаря Филлипа Рэдмонда за беспокойство о ней, она, как ему показалось, играла роль. Роль из какой-то великолепно поставленной, но старой пьесы. А теперь она разыгрывала драму существа, которое не способно даже на то, чтобы, свернувшись калачиком на уютном заднем сиденье «ленд-крузера», попытаться заснуть.

– Ну как, все нормально?

– Прекрасно, – сказала она, берясь за ремень безопасности.

С минуту он просто стоял и смотрел, как она пристегивается, потом закрыл дверцу и, обойдя машину, сел за руль. Она глядела в окно, все еще беспокоясь о маленьком седане, присланном ей гаражом. Мак, хоть и не сомневался в том, что никто не позарится на такой смешной экипаж, все же сделал телефонный звонок, эту возможность ему всегда мог предоставить его роскошный автомобиль.

– Минут через пять сюда подъедут и заберут ее, – буркнул он, затем вставил ключ в замок зажигания и завел мотор.

Она спросила, почему он так старается ее защитить, когда она столько раз ясно давала ему понять, что не нуждается в этом. Он взглянул на хрупкую фигурку, вжавшуюся в спинку сиденья, но не увидел ничего, кроме ее трагического лица, с синевой вокруг глаз и с тенями, резко подчеркивающими выступающие скулы. Лицо, о котором он не мог забыть весь этот день.

Ее пухлые губы в бледном свете уличных фонарей казались бескровными, а он ни на минуту не забывал, какими жаркими и живыми они были под его губами. Она, конечно, ужасная злючка, но вызвано это, скорее всего, мужеством, которое понадобилось ей для самозащиты; стоит только вспомнить, как она напала на Барти Джеймса за то, что он выставил ее перед публикой в дурацком свете. Да, без сомнения, она самая яркая из женщин, которых он знал.

Вдруг она повернулась к нему, взглянув из-под полуопущенных ресниц, и его тело напряглось, будто его пронзил разряд электричества.

Силы небесные, да у него, кажется, возникла проблема! Он никогда не хотел ни одну женщину так, как хотел сейчас Клаудию Бьюмонт, хотел чувствовать ее тело, нежное и податливое, уступающее его натиску. Неужели это достижимо? Или для счастья ему придется проделать слишком долгий путь? А где гарантии, что в конце концов он не окажется в дураках и не останется с носом? Нет, с этой женщиной нельзя ни в чем быть уверенным.

– Что-нибудь не так? – спросила она таким усталым голосом, что все внутри него перевернулось.

– Я просто подумал, не включить ли музыку? Или радио? – сказал он, резко отвернувшись от нее.

Она покачала головой.

– Полная тишина – самая лучшая музыка, – ответила она, смеживая веки. – Не могли бы вы немного опустить спинку моего сиденья?

– Рычаг с той стороны.

Но она и пальцем не шевельнула, и он, немного поколебавшись, протянул через нее руку и нащупал рычаг, проделав это очень осторожно, чтобы, не дай бог, не коснуться ее. Стараясь не замечать волны волос, золотым каскадом ниспадавшей с ее опущенной головы, он, хоть и с трудом, повернул рычаг, и она тотчас покойно и уютно откинулась на опустившуюся спинку сиденья.

– Так удобно?

– Да, спасибо, – проговорила она и вдруг взяла его за руку. – И вообще, Мак, спасибо вам, что вы, несмотря на позднее время, приехали. Вы пытались сказать мне…

– Забудьте это.

Он так четко выговорил эти два слова, что его голос жестко отозвался в нем же самом, но Клаудия, казалось, ничего не заметила. Она вдруг придвинулась к нему и обхватила ладонями его лицо. Затем на краткий миг прижалась прохладной гладкой щекой к его щеке. Он почувствовал на ее щеке влагу и, когда она снова откинулась на спинку сиденья, заметил, что она плачет. Комок стоял у него в горле, когда он легким прикосновением пальцев стирал с ее лица слезы.

– Не плачьте, Клаудия, – сказал он тихо. – Поспите. Я обещаю вам, что ничего плохого с вами не случится.

– Я знаю.

Она смежила веки, и не успел он еще выехать на главную трассу, как она уже задышала ровно и спокойно.

Время от времени он поглядывал на нее. Она доверилась ему. Доверилась как никому другому. Это должно было бы наполнить его гордостью, но нет, он, как ни странно, испытывал безотчетный страх. Он обещал ей, что с ним она будет в безопасности, но ужас состоял в том, что на самом деле он не мог ей этого гарантировать.

– Клаудия! – Она вздрогнула, вздохнула, открыла глаза и посмотрела на него. – Мы в Брумхилле. Скажите мне, как добраться до дома вашей сестры.

Она зевнула, потянулась, посмотрела на часы.

– Как поздно! Наверное, не стоит беспокоить их. Может, лучше…

– А они ждут вас? – прервал он ее.

– Ну… Да, я звонила сказать, что приеду, но…

– В таком случае вы должны отправляться прямо туда. Отныне вы обязаны делать только то, что собирались делать, в противном случае предупреждайте людей о перемене планов.

– Обязана? – Спросонья, не вполне осознав смысл сказанного, она выхватила из его замечания только одно это слово и теперь, сверкнув глазами, удивленно уставилась на него. – Вот это грозит обернуться для меня реальным неудобством.

– Неудобством или нет, – натянуто проговорил он, – но у ваших близких тоже есть права, с которыми вы должны считаться, раз хотите какое-то время побыть с ними, неважно, насколько это изменит вашу свободолюбивую жизнь. Ну а теперь скажите мне наконец, как нам до них добраться.

Клаудия, немного пристыженная его отповедью, объяснила, как проехать к дому сестры, и десять минут спустя они подкатили к фасаду невысокого каменного особняка, расположенного на живописном каменистом холме, приподнимавшем его над небольшим заливом. Люк появился на пороге дома сразу же, как только они остановились, и Клаудия, не дожидаясь, когда кто-нибудь откроет ей дверцу, выбралась из машины и, прихрамывая, бросилась в объятия своего зятя. Через ее плечо Люк посмотрел на Мака, стоявшего у своего «лендкрузера». Клаудия с затаенным любопытством наблюдала, как они приглядываются друг к другу, и затем Люк, очевидно удовлетворенный осмотром, подошел к Маку и протянул руку.

– Люк Девлин.

– Габриел Макинтайр.

– Но ты можешь называть его просто Мак, – сказала Клаудия.

Люк, взглянув на нее, усмехнулся.

– В самом деле?

Маку он, как бы извиняясь, улыбнулся той улыбкой, которую мужчины используют обычно между собой, когда подразумевается, что женщина – очаровательная глупышка. Мак, как она заметила, этого заговорщицкого стиля не принял. Конечно, он не стал бы делать секрета из того факта, что не думает, будто она так уж очаровательна, а вот насчет второго, скорее всего, сказал бы, что она много хуже, чем обыкновенная глупышка. И что он сообразил это прежде, чем познакомился с ней поближе, отчего отношения их отнюдь не обещают стать простыми и сердечными.

– Ну, пойдемте, Мак, – сказал Люк, – милости прошу в дом. – И, повернувшись к Клаудии, добавил: – Только не шумите, Физз спит.

Мак взял сумку Клаудии, тихо прикрыл дверь машины, включил сигнализацию, удовлетворенно осмотрел плоды своих трудов и только после этого последовал за ними в дом.

Клаудия, проходя по черно-белому полу холла, сказала:

– Если никто не возражает, я сразу отправлюсь спать. У меня накопился серьезный недосып. – Но, уже поставив ногу на первую ступеньку широкой дубовой лестницы, она обернулась и спросила: – Ну, Мак, вы идете или нет?

Несмотря на слабость, проявленную ею в машине, она не могла обойтись без того, чтобы не подколоть его. Впрочем, возможно, именно в отместку за свою слабость. Он, конечно, понял, что она резвится, но что-то все же заставило его насторожиться. В конце концов, если ее мир театр, это еще не значит, что она не способна потерять голову. Да нет, смешно даже думать.

– Так вы идете? – переспросила она, пытаясь рассмотреть, потемнели ли его скулы от ярости. – Я подумала, что вы захотите заглянуть под мою кровать и выяснить, не прячется ли кто в гардеробе. – Помолчав, она добавила: – Простите, но я была уверена, что вы пожелаете лечь спать рядом с моей кроватью как неусыпный сторожевой пес. Но вижу, что ошиблась, увы… Неужели вы хотите разочаровать меня?

– Боюсь, именно этого я и хочу.

Она видела, как он вздохнул с облегчением, поняв, что все это шутка. Но вообще его реакция заслуживала внимания. Большинство мужчин, которых она знала, ухватились бы за такое предложение не раздумывая, несмотря на то что, возможно, и поняли бы, что это только шутка. Кстати, именно поэтому она никогда не допустила бы подобных шуток с любым Томом, Диком или Джерри.[2] Но едва ли стоило удивляться, что мужчина по имени Габриел Макинтайр способен действовать совсем не так, как действовало бы на его месте банальное большинство.

– Я не уверен, Клаудия, что с вами все в порядке.

– Ах, вы не уверены? Попытайтесь убедить в этом одиннадцать миллионов зрителей, наблюдавших сегодня по телевизору ваши нелепые действия, и вы поймете, как далеко зашли в своей неуверенности.

– Мне кажется, в той ситуации ни у вас, ни у меня не было выбора.

– Батюшки, как вы галантно отвечаете, мистер Макинтайр! Так вы что же, не хотите в награду хоть чем-то порадовать себя? Да, вы вполне убедили меня, теперь я это отчетливо вижу, что я совершенно не в вашем вкусе. – Она повернулась, чтобы уйти и заодно скрыть от его глаз краску стыда, залившую вдруг ее щеки. Поднявшись на несколько ступенек, она все же обернулась и сказала Люку: – Видишь, дорогой зятек, на какие жертвы нам приходится идти ради хосписа?

– Знаешь, Клоди, мы буквально приклеились к экрану, когда шло шоу, и Физз очень растрогало то, сколько жертвователей вам удалось вовлечь в столь благое дело, – ответил Люк с весьма странным выражением лица. – Ну а что касается ночлега, вам нет никакой нужды тесниться. Ты ведь знаешь, комнат у нас более чем достаточно. Да! Кло, чуть не забыл. – Клаудия ждала.

– Физз ничего не знает о случившемся в театре. Я счел за благо не говорить ей, ты ведь понимаешь, что значат в ее положении лишние волнения.

Клаудия, обеспокоившись состоянием сестры, забыла о дурацких препирательствах с Маком, спустилась на несколько ступенек и спросила Люка:

– Как она себя чувствует? Надеюсь, ничего страшного?

– Слава богу, пока все идет нормально, и надеюсь, что так оно все и пойдет.

Люк повернулся к Макинтайру, жестом приглашая его в свой кабинет.

– Думаю, Мак, нам с вами не мешает чего-нибудь выпить. Вы не против?

Клаудия, замешкавшись, наблюдала, как мужчины пересекли холл и исчезли в обшитом панелями темного дерева кабинете Люка. Мак, вероятно, расскажет Люку, что случилось. Расскажет все. Они, возможно, станут сплетничать о ней. Начнут решать, что для нее лучше, а завтра, объединив усилия, примутся уговаривать ее взять отпуск и не играть в «Частной жизни» до тех пор, пока не закончится этот кошмар.