Дикая серия (№2) - Колючая звезда

– Я? – И вдруг он понял, о чем речь. – Ради небес, Клаудия, она же еще совсем ребенок.

– Ну если и ребенок, то достаточно взрослый, чтобы оставить дом. Мне кажется, этому ребенку лет семнадцать, если не восемнадцать.

И правда, дитя вряд ли сотворит такое со своими волосами.

– Восемнадцать, кажется. Но я-то для нее слишком стар, я ведь в отцы ей гожусь.

Можно подумать, что подобные вещи чему-то могут препятствовать.

– В таком случае жаль, что вы до сих пор не лишились волос, все еще носите собственные зубы и уж никак не можете быть причислены к племени толстяков. Мне вас искренне жаль, ибо, не имея всех этих преимуществ старости, вы все еще остаетесь для подобных девушек самым притягательным из мужчин. Не знаю уж, кто из вас для кого опаснее, вы для нее или она для вас.

– Опаснее? – Он повернул голову и уставился на Клаудию. – Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

– Ох, Мак, я вас умоляю, не заводитесь. Я не хотела сказать ничего плохого. Дело-то житейское. Романтический подросток и взрослый мужчина, полный сил. Ваш возраст, ваша опытность – уже одно это составляет большую часть вашей притягательности для молоденькой девушки. К тому же еще внешность. Да и вообще, надо вам сказать, вы принадлежите к тому типу мужчин, который среди таких девушек считается неотразимым. Красота, как и безобразие, питается нашим воображением и рождается из него же. – Клаудия решила разбавить комплимент водой. – Поцелуй лягушку и обретешь принцессу. Впрочем, вы и сами, должно быть, все это знаете.

– Да, я сейчас живо представил себе эту картину. Но только вот как распознать, что вылупится из лягушки? Красота или безобразие?

– Это легко проверить. В том случае, конечно, если вы вдовец. Страдающий, израненный в боях мужчина, остро нуждающийся в нежности и любовной заботе. Не пойму, что вас тут останавливает?

– Вы это серьезно?

– Поверьте мне, я женщина. И разбираюсь в подобных вещах.

– Да я хром на одну ногу.

– Это же не заметно.

– Просто вы застали меня в добрую неделю. Временно отпустило.

– Неужели это способно навсегда отвратить вас от прыжков с парашютом, которые доставляют вам такую несказанную радость? – спросила она, вспомнив его напутствие перед ее прыжком, когда он объяснял ей, что она должна пережить и прочувствовать.

Мак, очевидно, не хотел обсуждать эти вещи.

– Все, что я могу, это еще кое-как водить машину, и если вы думаете, что кого-то это способно впечатлить…

– Ох, вы в этом деле, я вижу, ничего не понимаете. Да ваше ранение и даже явная хромота сделают вас еще интереснее в глазах восторженной девочки-подростка.

– Интереснее? Ради бога, Клаудия, не будьте смешной – начал он.

Она резко прервала его.

– Поверьте мне, Мак, мне самой было девятнадцать, когда я втрескалась в актера гораздо старше вас.

– И он что, тоже был хромой? – угрюмо спросил Мак.

– Нет, не хромой, зато крив на один глаз. Потому и играть мог разве что традиционно одноглазых пиратов да Нельсона, поскольку носил черную повязку. Но именно это и делало его безумно интересным.

Кстати, запоздало осенило вдруг Клаудию, ведь он, негодяй, наверняка все понимал и вовсю этим пользовался. Может, потому и повязку, покинув сцену, не снимал?

– Ну и вы преуспели в отношениях с ним? – вяло спросил Мак. – Если нет, то, значит, вы просто мало старались.

Найдя в ее биографии темные пятна, он, казалось, забыл все свои беды. Так, во всяком-случае, подумала Клаудия. Что ж, выходит, она дала промашку? Но она не собиралась позволять ему радоваться таким вещам и потому вкрадчиво проговорила:

– Мак, вы ведете себя как мелкий реваншист. Это не достойно потомственного военного.

Он погрузил обе пятерни в свою шевелюру и смущенно сказал:

– Что это я в самом деле. Простите меня. Опять извинения? Да уж, подчас, глядя на него, Клаудия только диву давалась. Но на этот раз она решила воспользоваться его неожиданно обнаружившейся уязвимостью.

– Вы правы, конечно. С этим актером я ни на чем не настаивала, боюсь, просто безоглядно ввергла себя в его руки, вот и все. К счастью, он милостиво оставил мне мою девственность, за что девятнадцатилетняя дурочка должна была быть ему благодарна, хотя в тот момент дурочка страшно от этого страдала. – Она подняла ресницы и посмотрела ему прямо в глаза. – Я уверена, что в настоящий момент вы вряд ли дождетесь от Хэзер безмерной благодарности, разве что….

– Не смейте так говорить! – взорвался он.

– Неужели вам ни капельки не хочется быть соблазненным?

– Да вы шутите! – Брови его поползли кверху.

– Ну, в вашем случае – нет. Хотя, думаю, вы чувствовали бы себя виноватым, если бы женились на ребенке. Могу себе представить, как это ужасно.

Взор Клаудии погрузился в содержимое стакана. Она испытывала вину перед Хэзер, но такого рода ощущения легко можно подавить, если дело касается вас самой. Она просто дала Маку понять, что актер не воспользовался благосклонностью юной девушки, каковой она была тогда, хоть и уязвил ее этим, ибо истинная галантность способна быть достаточно грубой, чтобы посмеяться над детской влюбленностью. Вот и Мак пусть подумает, не стоит ли ему покинуть хороших знакомых, чтобы не причинить вреда одной из них.

Она протянула руку и кончиками пальцев прикоснулась к его лицу, почувствовав упругость кожи и уже здорово отросшую за это суматошное время щетину. Он отозвался на нежное прикосновение ее пальцев и, когда глаза их встретились, затих, будто опасаясь, что может спугнуть это легчайшее движение.

– А как насчет меня, Мак? Меня вы не хотите соблазнить? – Он не ответил. – А можете вы поцеловать меня, если я попрошу вас об этом?

– С какой стати вы бы стали просить об этом? Последнюю пару раз, когда я вас целовал, мне не показалось, что вас это очень обрадовало.

Он проговорил это серьезно, даже несколько раздраженно.

– Тоже мне, пару раз. Бог троицу любит, – пробормотала она и запустила пальцы в его коротко остриженные волосы, затем приблизилась к нему, так что он ощутил тонкий аромат ее духов, а грудь ее коснулась его плеча. – Попробуйте, и посмотрим, что получится.

И она прикрыла глаза.

ГЛАВА 7

Но ничего не случилось. На какой-то момент ей даже показалось, что она выставила себя в смешном свете, а он не откликнулся. Но затем он все же прикоснулся губами к ее губам, крайне осторожно, будто спрашивая, не захочет ли она ответить. Совершенно не таясь, ибо все это было не более чем представление, данное в пользу девушки, следящей за ними из окна, и затеяв этот поцелуй без особого желания, Клаудия вдруг ощутила, что в ней что-то очень сильно отозвалось. Гораздо более сильно, чем она могла подумать, пускаясь в подобные шалости.

Ей показалось, что она стала жертвой собственной опрометчивости, что она переоценила свою невозмутимость, ибо гело ее вдруг сладостно ослабело и она почувствовала себя девчушкой в возрасте Хэзер, мечтающей о любви. Когда Мак прикоснулся к ее затылку, поддерживая его ладонью, в ней родилось глубоко потаенное желание быть любимой. В следующий момент Клаудия ужаснулась собственной слабости, ужаснулась тому, что поддалась этому непередаваемому состоянию покоя и блаженства.

Вдруг все это блаженство было прервано резким звуком, раздавшимся совсем рядом.

– Какого черта? Что это было?

Клаудия открыла глаза.

– Видно, Хэзер в сердцах разбила пару тарелок. Он осмотрелся вокруг.

– Она что, наблюдала за нами?

– Боюсь, что так. Она убирала со стола у окна. Он взглянул на Клаудию, затем осмотрел бар.

Хэзер в помещении не было.

– Ах, вот что! Вы нарочно сделали это.

– Как знать. Все лучше, чем заставлять ее терзаться безответной любовью и изводить себя пустыми надеждами. Разве вы со мной не согласны? – Она все еще была, смущена собственными переживаниями. Но самой-то ей не грозили терзания из-за беспочвенных ожиданий, просто она поддалась минутной слабости.

– Или вы дали ей основание надеяться? – с самым невинным видом спросила она.

– Не будьте смешной. Она ребенок.

– Нет, Мак, она не ребенок.

Хэзер переживала сейчас те муки, через которые рано или поздно проходит каждая женщина, и Клаудия сочувствовала девушке гораздо сильнее, чем могла от себя ожидать.

– Не огорчайтесь, Мак. Она пошла немного поплакать, это ничего, это бывает. Допускаю даже, что она напишет на старой куколке мое имя и бросит ее в огонь. Так кончается детство. Возможно, потом, видя, что ее страдания лишь забавляют вас, она из ревности решит вам отомстить, заведя флирт с каким-нибудь местным мальчишкой. А он будет радоваться, приняв ее флирт за нечто серьезное. В мире такие вещи происходили, происходят и будут происходить всегда. – Выговорившись, Клаудия почувствовала облегчение. – Но знайте, если она опрокинет на мое платье тарелку супа, счет за чистку я предъявлю вам.

Он усмехнулся.

– Насчет супа, это хорошая идея. Она улыбнулась в ответ.

– Ищете дешевых развлечений?

– Да что вы, я просто беспокоюсь о вас. Хэзер – существо, которое никогда ничего не делает наполовину. Может и кипятком обварить. – В это время в помещение заглянула Диана, и он спросил ее: – Ну как там, Ди? Готов для нас ленч?

– Да, Мак, пойдемте, я усажу вас. Он встал и предложил Клаудии руку.

– Ну, что вы на это скажете? Готовы рискнуть?

– Что мне еще остается? Не помирать же с голоду!

Диана провела их к столику, который приводила в порядок Хэзер.

– Ну как, вы уже выбрали что-нибудь?

– Ох, нет. Простите. – Клаудия подняла взгляд и посмотрела в окно, на зеленую деревню. – Боюсь, я слишком засмотрелась на ваши пейзажи. В них есть что-то такое… Что-то они мне напоминают…

– Красиво, не правда ли?

Диана улыбнулась. Искренняя улыбка, полная сердечности. И Клаудия вдруг устыдилась своих прежних подозрений относительно матери, которая будто бы, как и дочь, имеет виды на Мака.

– Может, я видела это по телевизору? Напоминает какой-то старый фильм, где действие происходит на фоне грустного, полного ностальгии, довоенного родового имения. – Клаудия замолчала. Она вдруг поняла, о чем ей это напомнило. Недавно она читала сценарий телефильма, который ее отец собирался снимать осенью. Эта деревня была бы превосходной декорацией для действия.

– Здесь когда-нибудь снимали? – спросила она.

– Нет, насколько я знаю. Хотя для нашего бизнеса это было бы превосходной рекламой. – Диана вздохнула. – Не каждому нравится жить в такой глуши. Хэзер ждет не дождется октября, чтобы уехать в университет.

– Что она изучает?

– Английский и драму. Не знаю, что на нее нашло, сейчас она наверняка проклинает себя, что так вам нагрубила. Я уверена, что она с удовольствием поговорила бы с вами о работе на сцене.

– Если она выберется на денек в город, пусть позвонит мне, я буду счастлива показать ей театр. А, кстати, почему бы и вам не выбраться вместе с ней? А заодно и спектакль посмотрели бы… хотя, я не уверена, что Хэзер он понравится.

– Кто знает. Но я определенно буду рада, – сказала Диана, – мы с Марком в театр выбирались не так уж редко.

– Вот и не откладывайте в долгий ящик.

– Ну, как получится. – Диана вроде бы тихонько всхлипнула. – Я пришлю одну из девушек принять у вас заказ. Извините.

– О боже, – проговорила Клаудия, когда Диана ушла. – Кажется, и она ушла плакать. И все это из-за меня!

– Знаете, если вы кому и досадили, так только Хэзер. А Диана любит поговорить о Марке. Поговорить о нем, вспомнить те добрые времена, когда Марк был жив, когда мы все были вместе.

Мак заметно нахмурился, он вдруг показался Клаудии страшно усталым, и дело вовсе не в двух напряженных днях. Диана была кем-то, кто знал его жену, с кем он мог поговорить о «добрых временах», а вот сама она не знала о ней ничего, даже имени.

– Это что, так приятно вспоминать прошлое? – пробормотала Клаудия, пытаясь его разговорить.

– Спросите своего отца, приятно ли ему вспоминать о вашей матери.

Клаудия пожалела о затеянном разговоре, все внутри у нее сжалось, как было всегда при воспоминании о матери.

– Он предпочитает не говорить о ней, – буркнула она и принялась изучать меню.

– Нельзя все время скрывать свои чувства. Они могут взорвать человека изнутри.

Зависит от того, какие чувства, подумала Клаудия. Некоторые стоят того, чтобы о них умолчать.

– Думаю, я остановлюсь на салате из авокадо и цыпленке в луковом соусе с зеленью, – проговорила Клаудия, желая сменить тему.

Он сделал заказ, затем откинулся назад и через стол посмотрел на нее.

– Расскажите мне о вашей матери. Все хотят поговорить с ней о ее матери.

– Зачем? Хоть вы уже достаточно взрослый человек и годитесь в отцы Хэзер, но слишком молоды, чтобы быть одним из безутешных поклонников Элен Френч.

– Возможно, но я видел однажды ее игру. Я еще в школе учился. Тогда давали «Антония и Клеопатру».

– Отец играл Антония, он тоже был хорошим актером. Почему вы не спросите о нем?

– В другой раз. А теперь мне хотелось бы послушать о вашей матери, мне интересно узнать о ней хотя бы потому, что вы пошли по ее стопам, да и вообще похожи на нее, даже, если я не ошибаюсь, исполнили одну из ее наиболее известных ролей.

Клаудия с силой стиснула руки у себя на коленях. Но она заставила себя расслабиться. Обычно это давалось ей легко. Не трудно, в самом деле, спрятать наиболее значимые вещи под тем, что все и так хорошо знают о звезде. Вроде такого общеизвестного факта, что она принимала исключительно белые розы, как от мужа, так и от поклонников. Или что духи для нее изготовлял один известный парфюмер, который в день ее смерти сжег рецепт изготовления, а пепел высыпал на ее могилу. Или что контракты Элен Френч всегда включали в себя пункт, содержащий условие, что все сценические костюмы, переходя в ее собственность, не должны оставаться в театре и никто из других актрис никогда не должен использовать их. Но, заглянув в синие внимательные глаза Габриеля Макинтайра, Клаудия поняла, что готова поведать ему и больше.

– Вы не правы, Мак. Она была слишком большой актрисой, чтобы кто-нибудь мог повторить ее игру.

– Почему обязательно повторить? Вы и сами достаточно талантливы, чтобы не копировать кого бы то ни было.

– На меня ее судьба упала тяжким бременем. Иногда мне казалось, что я так навек и останусь в ее тени. Я думала: вот пройдет моя жизнь, я умру, и на моем могильном камне напишут: «Здесь лежит дочь Элен Френч». – Она поежилась. – Мама не давала мне становиться собою, стараясь слепить из меня свою точную копию.

– Только из вас? А Физз?

Ну спасибо хоть, что он не сказал ей, что она идиотка. Что у нее параноидальный синдром.

– Физз внешне не похожа на мать. Ох, не поймите меня неправильно. Физз снималась в кино, на самом деле она удивительно талантлива, у нее прирожденный артистический дар, но ей никогда не уделялось столько внимания, сколько мне. Возможно, дело лишь в моем сильном физическом сходстве с матерью. – Клаудия вздохнула. – Если бы Физз стала актрисой, я была бы не только дочерью Элен Френч, но и сестрой Фелисити Бьюмонт.

– Мне кажется, вы просто недооцениваете себя.

– Нет, это правда. Физз что-то из ряда вон выходящее. Ей от природы дано то, что люди набирают годами, день за днем оттачивая технику.

– Так почему же она не играет, а возится со своей радиостанцией?

– В самом начале карьеры у нее произошел весьма неприятный случай, и она, к сожалению, решила навсегда оставить это дело. Она отступила, а время все шло и шло. Я до сих пор убеждена, что она сделала большую ошибку. Впрочем, возможно, я не права. – Клаудия помолчала, задумчиво глядя в окно, затем договорила: – И все же, Мак, я далеко не во всем похожа на свою мать. Ведь именно из-за Физз я ввязалась в «Частную жизнь».

– В самом деле? – воскликнул он с таким видом, будто его удивил столь самоотверженный поступок легкомысленной особы.

Клаудия замкнулась и принялась ковырять вилкой в салате.

– Простите меня, Клаудия, – сказал он, тронув ее за руку. – Расскажите мне об этом. Прошу вас.

Клаудия искоса взглянула на него, не совсем уверенная в его серьезности. Но он казался достаточно искренним.

– В марте, после того как папа попал в больницу, Физз и Люк здорово перессорились. Доктора сказали, что его приступ – следствие сильнейшего нервного потрясения, и Физз в этом обвинила Люка.

– Почему?

– Ох, все из-за Мелани. Ну, как бы там ни было, но Физз его видеть не хотела и даже не сказала ему, что беременна.

– Что ж, она не понимала, что рано или поздно он это заметит?

– Да как бы он это заметил? В том-то и штука. Когда Физз дала ему от ворот поворот, он уехал в Австралию зализывать сердечные раны и возвращаться не собирался. А она всем запретила сообщать ему и была настолько несчастна, что никто из нас не посмел ее ослушаться.

– Итак, что же там получилось с «Частной жизнью»? – спросил Мак, видя, что Клаудия впала в оцепенение.

Она вздрогнула.

– Люк уже приготовил деньги для спектакля, в основном он делал это для Мелани, которая оставалась в Уэст-энде. Не помню, я говорила вам, что она его племянница? – Мак кивнул. – Так вот, прежде, в Австралии, она много снималась на телевидении, и в мыльных операх, и во всяких шоу, но всегда мечтала играть в настоящем театре. И Люк настоял, чтобы мы с ней играли в одном спектакле. – Брови Мака вопросительно поднялись, и Клаудия пояснила: – Вы говорили, что язык мой – враг мой. Так оно и есть. В прошлом я была грубовата с Мелани, позволяла себе сомневаться в ее способностях. Ну Люк и решил, что, если мне придется вместе с ней работать на сцене, это заставит меня быть с ней немного повежливее.

– Иными словами, вы сделали это под некоторым нажимом?

– Нет, я бы так не сказала. Просто надеялась, что это поможет помирить Физз с Люком. Я знала, что ничто не сможет удержать его от прихода в театр, чтобы посмотреть Мелани на премьере, и надеялась, что Физз ради такого события тоже выберется из Брум-хилла, а там, как говорится, дело случая, они встретятся, и этого может оказаться достаточно.

– И ваш план удался?

– Ох, я не сомневалась, что так оно и будет. Но Физз не оправдала моих ожиданий. Она, хоть и любила этого человека без памяти, хоть и жить без него не могла, но именно потому и отказалась от возможности примириться. Обида в ней взяла верх. В Лондон в тот вечер она так и не приехала. А он, не придав особого значения словам и поступкам Физз, задумал брать ее осадой и не отступаться до тех пор, пока она не согласится стать его женой.

– Он сплел бы у ее ворот шалаш?

О, Шекспир? Начитанный, однако, вояка! Возможно, не такой уж грубый солдафон, каким представляется.

– Хорошо еще, что обошлось без этого, а не то он заработал бы себе обширную пневмонию.

– Ну да, ведь это все, насколько я понял, происходило ранней весной?

– Вот именно. А я тем временем вляпалась в «Частную жизнь»! Но и отец, дай бог ему здоровья, умудрился устроить из всего этого рекламу, заставив меня идти по стопам матери. В буквальном смысле. Он напялил на меня ее туфли. Знаете, Мак, ведь тот костюм, в котором я на разорванной фотографии, из ее неприкосновенного гардероба.

– В самом деле?

– Папа хранит все ее сценические костюмы. Да что там сценические костюмы, все халаты, нижнее белье, туфли, каждую пару в специальном ящичке, все ее меха. Что до меня, то я сложила бы все это в кучу и устроила бы грандиозный костер.

Последовавшее молчание нарушила официантка, которая принесла им горячее. Клаудия внимательно осмотрела кушанье и неторопливо принялась за него.

– Теперь ваша очередь.

– Вы хотите, чтобы я рассказал о своей матери? Она уже поняла, что некоторые вещи он поместил за каменную стену. Опасается, что она захочет расспросить его о покойной жене, о ранении, вообще об армии.

– Если только вы сами расположены говорить о ней. Мне кажется, что вы бы охотнее рассказали о своей работе. Вы что, какой-нибудь засекреченный охранник? Чем конкретно вы занимаетесь?

– Если бы я принялся рассказывать, в чем конкретно заключается моя служба, то куда бы подевалась несчастная секретность?

– Раз уж вы хотите, чтобы я воспользовалась услугами вашей компании, фирмы или что у вас там, то не мешало бы посвятить меня хоть в какие-то подробности.

– Я переменил решение. Сначала мне самому надо во всем разобраться. А я все еще не понял, каким образом эта фотография попала в сложенный вами парашют.

– Может, вам следовало бы лично присматривать за тем, что происходит у вас на аэродроме?

– И босс имеет право на отпуск. Допустим, у меня деловая поездка или еще что. Не могу же я постоянно торчать в своем хозяйстве.

Клаудия начинала терять терпение. Неужели он не слышит ничего из того, что она ему говорит?

– Это моя жизнь, Мак. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь.

– Ad nauseam.[6]

Клаудия упрямо склонила голову, чувствуя, как в ней нарастает желание во всем ему противоречить.

– Разве я не могу сама о себе позаботиться?

– Ох, мне надоело убеждать вас. Сколько можно спорить и доказывать необходимость охраны? Кончится тем, что я выполню, вашу просьбу и удалюсь. Правда, пока я все еще не могу этого сделать, у меня ваши ключи и без меня вам не попасть в свою квартиру, так что перестаньте лезть в бутылку и насладитесь ленчем. Я намерен сделать то же самое.

– Наслаждаться ленчем я могу, только загнав себя в бутылку. Создавать трудности – лучшее, что я умею, это, если хотите, неотъемлемая часть моего очарования.

– Талант за вами я признаю безусловно, а вот очарования, уж извините, никакого в вас не вижу.

– А вам, я смотрю, нет равных в грубости. Улыбка потихоньку сползла с его лица.

– Я всячески стараюсь с этим бороться, но в вас, Клаудия, сидит какой-то черт, который пробуждает во мне все самое худшее.

– Оно и видно. – Она слегка пожала плечами. – Ладно, не хотите говорить о своей работе, так ответьте хотя бы на один простой вопрос.

Мак настороженно взглянул на нее.

– Спросить вы можете, но ответа я не обещаю.

– Сначала, Мак, скажите, вы хоть немного доверяете мне?

После продолжительной паузы он наконец кивнул.

– Ну, спрашивайте. Я жду.

– Вы не хотите назвать мне имя вашей жены? Мак уставился в свою тарелку, и ей показалось, что и на этот вопрос он отвечать не хочет. Но он ответил.

– Дженни. – Дыхания ему хватило только на одно слово. Потом он поднял глаза и посмотрел ей прямо в лицо. – Ее звали Дженни Кэллиндер.

Что-то знакомое… Она никак не могла собраться с мыслями. Потом вспомнила.

– Альпинистка?

– Вы сказали, что вопрос будет один. Разве не так?

Нет, не так. Его ответ возбудил в ней массу других вопросов. Они теснились в ее мозгу, настойчиво требуя выхода. Дженни Кэллиндер погибла пару лет назад. Но как? Где? Она чувствовала, что Мак наблюдает за ней. Он понимал, что она пытается вспомнить, но помогать ей не собирался. Ладно, на первый раз достаточно. Всему свое время.

Она решила наконец поесть и погрузилась в этот процесс, искоса поглядывая на человека, столь тщательно оберегающего от чужих свою тайну.

Он уже не раз целовал ее, хотя обычно и одного раза бывало достаточно, чтобы мужчина полностью ей покорился. Теперь он должен был бы стать совсем ручным, обещая ей все звезды с неба, независимо от того, нужны они ей или нет. С мужчинами она с юных лет управляться умела, но вот с Габриелем Макинтайром управиться не могла. Для этого у него был слишком сложный характер. Он держался на безопасном расстоянии, отказываясь от роли мужчины, из которого женщина может веревки вить. То, что он желал ее, она инстинктивно чувствовала, но по какой-то причине решил устоять. Затем она вспомнила его первый поцелуй, и легкая улыбка тронула ее губы от мысли, как дорого он ему обошелся.

Клаудия подняла глаза, увидела, что он продолжает следить за ней, и сердце ее дало странный сбой. Она с удивлением подумала, что не знает, чем и как его соблазнить. Ей страшно хотелось бросить вызов, но трудность заключалась в том, что Мак, похоже, совсем не любит ее. А он явно принадлежит к тому типу мужчин, которые спят только с той женщиной, которую любят.

Она вновь подумала о его жене, Дженни Кэллиндер, но удержалась от вопросов. Начало ею положено, и, если мистер Макинтайр планирует задержаться возле нее подольше, через какое-то время обнаружатся все его сокровенные тайны.

Возле ее квартиры их ожидало еще одно письмо.

Когда Мак достал связку ключей от новых замков и отпер дверь, они увидели, что оно лежит на половичке у порога. Дешевый белый конверт с ее именем, выведенным большими печатными буквами черной шариковой ручкой.

Сначала Клаудия просто уставилась на него, оцепенев, парализованная ужасом понимания, что кто-то действительно решил запугать ее до полусмерти. Хочет, чтобы она стала больной, несчастной и очень одинокой. Она непроизвольно подняла руку к губам, почувствовав, как по пищеводу поднимается желчь, затем издала странный звук, напоминающий начало истерического смеха, поскольку вдруг поняла свою ошибку.

Это совсем не то о чем она подумала. Адрес на других конвертах был выклеен из заглавных букв, вырезанных из газеты, а на этом ее имя написано шариковой ручкой. Успокоившись, она хотела поднять конверт. Но Мак, включая сигнализацию и увидев ее движение, резко выкрикнул:

– Не прикасайтесь! Полиция захочет снять отпечатки пальцев.

Он даже подтолкнул ее в глубину холла.

– Да нет, Мак, все в порядке. Это совсем не то, – возразила она, но он продолжал оттеснять ее от того места, где лежал конверт. – Нет, совсем не то, что мы подумали. – продолжала она упорно бубнить, встретившись с его взглядом.

Ох, как ей не хотелось, чтобы это оказалось тем.

– Конверт точно такой же, – тихо проговорил он. – Я предупредил всех ваших соседей, чтобы не впускали никого незнакомого. Скорее всего ваш корреспондент вынужден был оставить конверт в почтовом ящике, а уж кто-то из соседей принес его к вашей двери. Кто-нибудь мог так сделать?

– Кей Эберкромби обычно берет для всех газеты и почту. – Клаудия отвернулась, смертельно испугавшись, когда осознала, что должно было случиться. – Но она не стала бы прикасаться к письму, где адрес наклеен из газетных букв, – проговорила она медленно. – Он мог догадаться об этом, потому и написал мое имя шариковой ручкой.

– Этот парень, возможно, и сумасшедший, но определенно не идиот. Он хотел, чтобы вы думали, что он здесь побывал. Прямо у ваших дверей.

– Но ведь он же не мог войти в здание.

– Для него важно не это, Клаудия. Он хотел только одного, чтобы вы думали, что он в него входил.

– О боже! Мне кажется, я заболеваю.

– Даже и не думайте! Не смейте поддаваться, – настоятельно проговорил он. – Оставайтесь здесь, а я осмотрю квартиру.

Не думайте! Не смейте! Слишком слабые слова для улучшения ее самочувствия. Она отступила на шаг и, прислонившись к стене, сползла на пол, обхватив руками голову.

Мак вернулся в прихожую, и она услышала его голос:

– Внутри никого не было.

Он старался успокоить Клаудию, но она все еще чувствовала себя так, будто ее жилище каким-то образом осквернено. Он тронул ее за плечо, и она посмотрела на него.

– Пойдемте, – тихо сказал он.

Клаудия позволила ему помочь ей встать на ноги, но затем, переступив через письмо, оттолкнула его руки, закрыла дверь и дрожащими пальцами задвинула щеколду.

Вся ее напускная храбрость вмиг слетела с нее, стоило только вновь посмотреть на столь невинный предмет, как лежащий на коврике конверт. Внезапно она захотела узнать, что там написано. Прежде чем Мак успел остановить ее, она подняла конверт и быстро его раскрыла. Руки ее дрожали. Глядя в бумагу, она вдруг нервно рассмеялась. И быстро поднесла руку ко рту, словно стремясь задавить этот смех, но он рвался из нее, неудержимый, как и слезы, что покатились по ее щекам.

Он забрал письмо из ее трясущейся руки. Написано там было не много. Но и этого вполне хватало. Таким негодяям и не надо писать много. Они не обременяют себя подбором слов, но без промаха попадают в цель.

Хэлло, Клаудия, как ты себя чувствуешь дома? В безопасности?

Мак понял, что с ней происходит; в желании защитить он заключил ее в свои объятия и, сильно, но нежно прижав к себе, держал до тех пор, пока не унялись ее всхлипывания, пульс постепенно не замедлился и она наконец не успокоилась.

И хотя ей все еще не хотелось шевелиться, она сделала усилие и немного от него отстранилась.

– Простите, Мак. Я понимаю, что с самого начала вела себя с вами просто безобразно. И прекрасно вас пойму, если вы не захотите больше ничего для меня делать. Вы можете уйти в любое время. Действительно. Со мной все в порядке.

Он смотрел на нее с высоты своего роста, но ее глаза были закрыты, и она не видела, какой невыразимой нежностью был полон его взгляд. Она казалась побитой. Не из-за того, что под глазом все еще темнел синяк, а губы слегка припухли, – нет. Она выглядела существом, прибитым морально. Он перебирал множество способов, как утешить ее, облегчить эту муку, вернуть цвет на эти бледные щеки. Но ни один не казался ему хорошим. Поэтому он просто сказал:

– Помните, что вы говорили в пятницу утром на аэродроме? Когда вам показалось подозрительным, что я заменил парашют? Вы еще решили, что я хотел вас запугать. – По внезапно вспыхнувшему румянцу он видел, что она помнила. – А потом, хорошенько обдумав все, вы поняли, что ошибались. Почему бы вам и теперь не довериться мне и найти чем заняться, пока я сделаю несколько звонков?