- Не слушайте его! - захрипел он диким голосом. - Нет в этих циновках смерти! Я изгнал ее. Он вас обманывает. Он хочет захватить все себе!
      В разгоряченной толпе был и Конесо. Под мышкой он держал одеяло.
      - Вождь! - крикнул я ему. - Ты обрекаешь племя на гибель! Брось одеяло, умоляю тебя!
      Гнев, смущение, высокомерие попеременно отражались на его лице.
      - Нет! - отрезал он. - Не смей, Белый Ягуар, нам приказывать и навязывать свою волю! Испанцы подарили это нам. Ты хотел выбросить все в воду и лишить нас подарков. Этому не бывать!
      Все наши усилия оказались тщетны, и уговоры отскакивали, как горох от стены. Люди оставались глухи и непримиримы. Шаман хохотал, захлебываясь от злорадства и дикого упоения одержанной над нами победой. Кое-кто из наших воинов хотел было броситься на серимцев, невзирая на их численное превосходство, и силой отнять одеяла. Я решительно их удержал: прикосновение к одеялам им тоже грозило заражением. Они поняли это.
      Видя, что слепцов нам все равно не убедить, я приказал быстро возвращаться назад. Возбуждение мое улеглось, следовало думать о спасении. Близость нашей поляны от Серимы создавала опасность заражения и для нас. На обратном пути я коротко рассказал друзьям о признаках красной смерти: она необычайно заразна, на теле заболевшего появляются красные пятна, потом развивается горячка, и все кончается сильнейшей слабостью, а для индейцев - неизбежной смертью. Я рассказал им о случае из моего детства, о печальной участи саскуиханна в долине Аллеганского плато.
      - Нам остается одно: немедля бежать, не теряя ни минуты! Все, кто не касался еще смертоносных одеял, должны отсюда бежать! - заявил я.
      - А если мы уйдем в залив Потаро, где стоит наша шхуна, это нас спасет? - спросил Манаури.
      - Думаю, да. Но главное - в ближайшие недели никому из наших не касаться больных, если они появятся! Это самое главное.
      - А сколько длится болезнь?
      - Спустя несколько дней после заражения, кажется, появляются первые признаки, а потом дней через десять-пятнадцать наступает смерть или полное выздоровление.
      - А как ее лечат?
      - Я точно не знаю. Кто-то говорил мне, что надо все время лежать, не раскрываться, когда горячка, упаси бог, не мыться и очень мало есть.
      - Если так, надо сообщить в Сериму, как вести себя больным! задумался Манаури.
      - Конечно...
      Меня порадовало, что друзья мои так серьезно восприняли все мои советы. Мы тотчас же подняли на ноги обитателей нашей поляны. Шхуна, к счастью, еще накануне вечером вернулась из залива Потаро, и теперь можно было грузить на нее весь наш скарб и припасы, включая гончарные и ткацкие станки и даже стены, столбы и крыши некоторых наспех разобранных хижин и шалашей.
      В то время, когда все, обгоняя друг друга, работали, чтобы как можно быстрее покинуть злосчастную местность, десять варраулов с оружием, полученным от нас, выстроились перед моей хижиной в одну шеренгу, словно отряд солдат, а Мендука подошел ко мне в сопровождении Арипая как переводчика и попросил разрешения поговорить со мной.
      - Слушаю, - подивился я торжественности церемонии.
      - Белый Ягуар, ты не позволил нам, - проговорил Мендука, - догнать испанцев, и мы тебя послушались. Но теперь ты нам позволишь? Ведь испанцы оказались предателями.
      - Ты молодец! - похвалил я. - А твои воины тоже хотят пощипать испанцев?
      - Мы хотим отнять у них ружья.
      - И не щипать?
      - Можно и пощипать.
      Я вопросительно взглянул на Манаури, слушавшего наш разговор. Испанцев-предателей, откровенно говоря, следовало проучить, с этим согласен был и Манаури.
      - Хорошо, - согласился я. - Но поплывете вы на свой страх и риск, мы не станем прикладывать к этому руку. Вам дадут самую быструю итаубу, запас провизии и оружие, но за это вы сообщите нам, чем все кончится.
      - Сообщим.
      Спустя каких-нибудь полчаса варраулы уже мчались вниз по реке. Они родились и выросли на воде и были лучшими среди индейцев гребцами. Не вызывало никаких сомнений, что они легко догонят испанцев.
      Тем временем великое переселение в залив Потаро началось. С нашим родом двинулось почти пятьсот араваков - мужчин, женщин, детей. Большинство из них шли пешком по тропинке вдоль берега реки, другие плыли на шхуне, третьи - на полутора десятках итауб и на множестве челнов. Люди бежали не только от коварных и злых вождей и от страшного мора - они стремились к новой жизни. Сердца их согревали надежда и радость.
      Залив Потаро представлял собой, по существу, длинное озеро, тянувшееся параллельно основному руслу Итамаки и отделенное от нее узкой песчаной косой, в некоторых местах не более ста метров в ширину, зато в длину вытянувшейся на целую милю. Эту песчаную отмель, покрытую, как и вся суша вдоль реки, буйной растительностью, мы и выбрали себе под лагерь. Хижины и шалаши поставили со стороны озера, расчистив ближайшие заросли от кустов и травы. Это было место, очень удобное для обороны, скрытое от глаз непрошеных гостей, а когда мы выставили еще дозоры по обеим сторонам полуострова, то вообще никто не мог бы проникнуть с берега в поселок без нашего ведома. Поскольку индейцы весьма любили всему давать названия, то и наше новое поселение тотчас же назвали Кумака, что на их языке означало полуостров. Чтобы добраться до большого леса, нужно было переплыть через озеро, составлявшее здесь в ширину примерно полмили; чуть дальше лодкой было до Итамаки: приходилось плыть вдоль полуострова, а потом уж через узкое устье озера выходить на открытую воду.
      Окрестности озера - ибо вернее называть его озером, а не заливом изобиловали великолепными пейзажами, радовавшими глаз. Правда, и здесь, как повсюду, страшная непроходимая чаща скрывала берега, глухой стеной нависая над поверхностью воды далеко от суши и сжимая ее хищным сплетением зелени, но не везде. В этой сплошной стене были кое-где обширные просветы, а порой даже песчаные берега, золотыми косами сбегавшие к воде, и здесь, на манящем фоне песка, возносились стройные пальмы, и среди них сказочно прекрасные асаи и даже кокосовые; вот куда, на сто миль от моря, забрались эти роскошные дочери соленой воды и морского песка. Можно бы думать, что ты оказался в самом раю, если бы не жуткое засилье комаров.
      Вновь возникавшее селение сохраняло родовую структуру, как и в Сериме, - каждый род ставил свои хижины обособленно, образуя как бы разные кварталы поселка. Был род Черепахи и род Грифа, род Араканги и род Каймана. Поскольку их прежние вожди остались в Сериме с Конесо, вечером того же дня жители всей Кумаки собрались вблизи моей хижины на совет. При свете двух десятков костров меж стволами лесных великанов, вершины которых сплетались над нашими головами в сплошной шатер, каждый род выбрал себе нового вождя. После этой торжественной церемонии наступила очередь выбирать верховного вождя, и тут при всеобщем одобрении и воодушевлении со всех сторон зазвучало имя Белого Ягуара. Я весьма решительно этому воспротивился.
      - Никто лучше не подходит для роли вашего главы, чем ваш собрат, испытанный вождь Манаури! - воскликнул я.
      Своим отказом я крайне озадачил большинство присутствующих араваков, по-разному оценивших мою позицию, а старейшина рода Кайманов выкрикнул:
      - Значит, в эту трудную минуту ты хочешь нас покинуть?
      - Ничуть. Я буду рядом с Манаури и стану во всем помогать ему и вам, каждому из вас.
      - Как и до сих пор?
      - Да, как и до сих пор.
      Все успокоились и единодушно выбрали Манаури. Глаза вождя вспыхнули от радости и счастья, безграничное удовлетворение отразилось на его лице: осуществлялись самые смелые его надежды, о которых год назад невольник с острова Маргарита не смел мечтать даже во сне. Манаури бросил на меня взгляд, полный благодарности и преданности.
      В этот вечер все пребывали в радостном возбуждении, а последующие дни показали, что это была не просто вспышка подъема. Три серьезные задачи вставали перед обитателями Кумаки: защититься от красного мора, сделать достаточные запасы продовольствия и обучиться ведению боевых действий. И за осуществление этих задач все принялись с огромным энтузиазмом.
      Как я уже упоминал, это племя индейцев, хотя и жило в лесу, отличалось исключительной понятливостью и трудолюбием; достаточно было подать идею и указать ясную цель, как в людях сразу пробуждалась неожиданная энергия и усердие. Так случилось и теперь. В отношении Серимы все соблюдали такую осторожность, что даже отказались от возделанных полей поблизости от прежнего поселения, лишь бы совсем не общаться с его жителями, и тем усерднее всяк, кто мог, занялся своим делом: кто охотой в лесу, кто рыбной ловлей в реке, внося свою лепту в общее дело. А запасы нам нужны были немалые. В предвидении военных действий Кумака поставила перед собой такую цель: как можно быстрее запасти столько сушеного мяса, рыбы и хорошо хранимых лесных плодов, чтобы прокормить сто пятьдесят воинов в течение полугода.
      И вот изо дня в день отряды охотников отправлялись в лес и на реку, а по возвращении добыча их переходила в руки к женщинам для дальнейшей обработки, сами же охотники шли обучаться военному делу. Араваки, недурные земледельцы, по натуре не отличались воинственностью, и приходилось их подтягивать. То, чего им не хватало, они восполняли за счет усердия. Последние события с испанцами стали для них своевременным предостережением и послужили такой встряской, что каждый теперь стремился стать и лучшим стрелком из мушкета, и первым лучником, и ловким метателем копья, обрести силу и гибкость ягуара. Военному искусству их обучали люди из нашего рода, снискавшие себе, понятно, славу знатоков и непобедимых воинов. Особенно заняты были Арнак и Вагура, трудившиеся с рассвета до темна, им некогда было передохнуть, и они были счастливы.
      Что касается меня, то, осуществляя общий контроль над всеми, я создал себе отряд из двух десятков разведчиков, в который отобрал лучших воинов из каждого рода. Их я посвятил в разные, известные мне еще по Вирджинии способы обнаруживать и преследовать врага в лесу, раскрывать его замыслы, оставаясь при этом незамеченным.
      Однако при всем этом над ними довлела одна беда, одно мерзкое зло, тягостное и путавшее им все карты: их темные суеверия. Столько всяких духов, призраков и демонов бродило якобы по лесам и оставляло за собой столько невероятных следов и знаков, что в этой путанице порой трудно было распознать подлинные следы реального врага из плоти и крови. Поэтому главная моя задача состояла в том, чтобы научить их отличать следы врагов реальных от вымышленных.
      Дни тем временем шли, а вести, доходившие до нас из Серимы, ничего особенного не содержали: никаких сведений о каком-либо несчастье. Люди есть люди, и пошли разговоры о ложной тревоге и ненужном переезде на озеро Потаро. Друзья мои убеждали сомневающихся, что так или иначе, но лучше жить подальше от Карапаны и Конесо, тем более что Кумака благодаря своему положению на полуострове занимает неуязвимую позицию в смысле обороны.
      Перешептывания, правда, вскоре прекратились, и вот тогда-то - недели две спустя после нашего прибытия на новое место - как гром с ясного неба разнеслась весть о поражении нескольких детей в Сериме какой-то таинственной болезнью. Дошедшие до нас на следующий день подробности, к несчастью, подтвердили, что это корь, что заболело еще несколько детей, а вместе с ними и взрослых. Это известие вызвало вполне понятное уныние, а когда несколько дней спустя стало известно о первом случае смерти, всех охватила глухая тревога: что же будет дальше? Я распорядился усилить дозоры, напомнил о запрете приближаться к Сериме, и люди старательно все выполняли. Вести из несчастного селения теперь приходили все реже, но с каждым разом все горше и горше. Смерть находила там все новые жертвы, особенно среди малолетних детей. Не доставлял мне утешения и тот горький факт, что оправдались мои напрасные предостережения, а люди теперь стали относиться ко мне с еще большим уважением, чем когда-либо прежде. Горести Серимы особенно близко к сердцу принимал Арипай. Обычно спокойный и добродушно уравновешенный, он выглядел теперь так, словно его сжигал какой-то болезненный пламень и он был болен сам. Глаза его испуганно бегали. Жена его и дети жили в Кумаке в полной безопасности, им ничто не угрожало, и поведение индейца казалось тем более странным.
      - Что с тобой, Арипай? - спросил я, встретив его на берегу озера. Ты плохо выглядишь, брат. Чем я могу тебе помочь?
      Он как-то жалко и саркастически усмехнулся - мол, помочь ему невозможно.
      - Ты думаешь, я не смогу быть тебе полезен?
      - Нет, Белый Ягуар.
      - Что все-таки с тобой? Глаза у тебя ввалились.
      - Болит не тело - душа.
      Он наклонился ко мне, губы его тряслись как в лихорадке.
      - Тебе, Белый Ягуар, могу открыть, что со мной, но больше никому об этом не говори: у меня болит душа, в ней сидит Канаима и отравляет мою кровь. Страшный Канаима не дает мне спать, требует крови...
      Говоря это, он задыхался, словно ему не хватало воздуха, в глазах застыла боль и таилось что-то похожее да помешательство.
      - Ты болтаешь вздор, Арипай, вздор!
      - Болтаю, но ум у меня еще есть, хотя душа больная. Канаима.
      Наступила минута молчания. Я был озадачен. Мне хотелось обратить слова его в шутку, но как-то не получилось.
      Направляя разговор в другое русло, я нарушил молчание:
      - Мне говорили, ты, кажется, часто ходишь в лес в сторону Серимы...
      Он испугался.
      - За мной следили? Да, это правда, меня зовет туда Канаима.
      - Именно в Сериму? Не делай этого! Поберегись! А то принесешь еще к нам заразу.
      - Я должен туда ходить. Люди гибнут из-за одного злодея, я не могу этого терпеть. Горе нам! Канаима...
      - Слушай, Арипай, плюнь ты на этого Канаиму и, вместо того чтобы попусту бродить по лесу, приходи лучше почаще к нам в хижину.
      - Не могу. Канаима велит мне убить его...
      - Кого?
      - Ты не знаешь?
      Я внимательно посмотрел на него, не понимая, как воспринять его странные откровения, но в глазах прочитал такое смятение, что предпочел умолкнуть. Он казался мне совершенной загадкой. Я знал его как доброго, уступчивого человека; он даже убийство сына принял покорно. Что же случилось теперь? Что бушевало у него в душе?
      Я высказал свои опасения Манаури, другим нашим друзьям, и мы решили всячески опекать Арипая.
      Особенной заботой окружил его Арасибо. Хромой впадал порой в какой-то транс, и на него нисходили странные наития. В Кумаке шептались, что он общался с <гебу> и некоторых лесных духов мог полностью подчинять своей воле.
      Смятение, охватившее испанцев, в тот памятный для Серимы день, многие индейцы объясняли и тем, что, когда в лесу звучали угрожающие выстрелы Арасибо, там явственно слышались вопли и стоны демонов.
      В Кумаке Арасибо полностью завладел черепом моего ягуара и, водрузив его на кол перед своим шалашом, ежедневно совершал вокруг него обрядовые пляски, похожие на шаманские церемонии, размахивая мараками, неизменным атрибутом шаманов; глухой рокот, издаваемый при этом камушками внутри пустого плода, магическим эхом отдавался в душах жителей Кумаки.
      - Смерть Карапане! Возвещаю близкую смерть Карапаны! - выкрикивал Арасибо заклинания на разный манер и разные голоса.
      И все верили, что теперь уж смерть не минует шамана, а всех истовее верил в это Арипай. Эти заклинания были для него как воздух для утопающего, как влага для прорастающего зерна. Они услаждали его слух, пьянили. Теперь, если бы он даже и захотел отрезветь и отступиться, ему это не удалось бы: на него - хотя он об этом и не подозревал - прежде всего и накидывал свои колдовские сети Арасибо.
      СМЕРТЬ ШАМАНА
      Каждое утро я выводил отряд разведчиков для учебы в ближайший лес, держась, как правило, берега озера.
      Вода здесь была застоявшаяся, месяцами прогреваемая солнцем и значительно более теплая, чем в реке. Оттого, вероятно, все кишмя кишело тут от буйства животного и растительного мира. Рыба билась словно в огромном садке, неисчислимые стаи водоплавающих птиц бороздили поверхность озера или с резким шумом проносились в воздухе, а цапли и аисты, розовые и красные, словно громадные цветы, покачивались в прибрежных зарослях. Дополняли, а скорее нарушали эту идиллию буйной природы отвратительные чудовища - кайманы, во множестве привлеченные сюда обилием рыбы. Многие из этих тварей, громадных, достигающих порой пятнадцати футов в длину, грелись на берегу средь зарослей, а когда мимо проходил человек, они срывались с места и с громким плеском бросались в воду. Индейцы уверяли, что на людей, даже купающихся, чудовища не нападали, но вид их был так отвратителен и столько таилось в них ужасающей силы, что встреча с ними каждый раз вызывала во мне отвращение. Охотились на них азартно, ибо мясо их считалось у индейцев деликатесом.
      Однажды я привел отряд к верхней оконечности озера. Окруженные со всех сторон непролазной чащей, мы обучались распознавать разные звуки и определять их происхождение. Из хаоса звуков в основном вылавливались голоса птиц и цикад, различалось кваканье жаб и стук дятла, посвисты обезьян и даже полет бабочек, ибо некоторые бабочки обладали особой способностью на лету потрескивать.
      Вдруг спутники мои насторожились и обратили слух в сторону озера. Хотя оно находилось рядом, его не было видно за зеленой стеной зарослей, но время от времени оттуда доносилось до нас какое-то сопение, словно там кто-то покашливал или фыркал.
      Индейцы заволновались.
      - Какой там зверь? - спросил я. - Такого мне слышать еще не доводилось.
      - Апия, - ответили они.
      Я не имел ни малейшего понятия, что это за зверь - апия, и описание, которое они мне дали, звучало фантастически: это большое животное, рыба, а может, и не рыба, поскольку рождает живых детенышей, но живет только в воде, ног у него нет, одни лишь передние плавники, а морда как у обезьяны'.
      [' А п и я (на языке араваков) - ламантины (manatidae) - семейство млекопитающих отряда сирен. У берегов Центральной и Южной Америки распространено три их вида.]
      - Ну и страшилище! - изумился я. - Они хищные? А мясо вкусное?
      - Не хищные. Мясо вкусное! - заверили меня все в один голос.
      Мы поспешили к озеру. Индейцы пробирались с шумом, не обращая внимания на хруст веток и шелест листвы, чему я решительно воспротивился.
      - Можно не осторожничать! - объяснили мне. - Апия плохо слышит и плохо видит.
      На широком мелководье, богатом водорослями, которые были лакомством этих апий, как объяснили мне спутники, то и дело одно из этих чудищ выплывало на поверхность, выставляя из воды морду, чтобы глотнуть воздуха. Тогда-то и слышался этот характерный хлюпающий звук, который долетал до нас. Неподалеку одна апия спала у берега крепким сном, наполовину высунувшись из воды. Я определил, что это животное очень похоже по форме тела и морды на наших морских нерп, с той лишь разницей, что живет в пресной воде и было значительно больше по размерам. Некоторые экземпляры достигали в длину от головы до хвоста десяти футов. Не тревожа стада, мы вернулись в селение и рассказали о своем открытии. День закончился всеобщими приготовлениями к охоте, назначенной на следующее утро.
      До рассвета мы были уже на ногах. Охотников набралось около двухсот человек, и пришлось взять все лодки, имевшиеся в Кумаке, как большие итаубы, так и маленькие яботы, изготовленные из коры дерева того же названия. Мы плыли медленно, сразу приняв порядок как для сражения: в первой линии шли итаубы, все в ряд, а за ними на расстоянии броска копья выстроилась вторая флотилия, тоже в одну линию, состоявшая из двадцати с лишним ябот.
      Я стоял с Ласаной на одной из итауб рядом с негром Мигелем и Манаури. В руке у меня был лук со стрелой, изготовленной специально для сегодняшней охоты. Стрела представляла собой род гарпуна и была устроена так, что, вонзившись в тело жертвы, влекла за собой веревку с легкой деревяшкой на конце: нырнув, раненое животное тянуло за собой веревку с поплавком, указывая охотнику направление бегства, и тогда легко было догнать и добить добычу. У Мигеля, лучшего нашего копьеметателя, вместо лука были только копья-гарпуны.
      Солнце взошло уже над лесом и рассеяло ночной туман, когда мы приблизились к стойбищу апий. Еще издали я заметил на берегу пару крепко спавших лентяек, развалившихся, как и апия, виденная нами накануне, но большинство животных скрывалось в глубине озера на пастбище из водорослей. Их присутствие выдавали лишь водовороты, ни с того ни с сего возникавшие на поверхности, да морды, то и дело появлявшиеся над водой, чтобы подышать.
      Великолепное и грозное зрелище являла собой флотилия бесшумно скользивших по озеру лодок. Охотники с луками и копьями наготове, всматриваясь в воду, стояли неподвижно, как статуи, гребцы все осторожнее погружали весла, и все это при гробовом молчании. Я с удовольствием наблюдал за их действиями и был уверен - в годину испытаний каждый воин точно так же до конца выполнит свой долг.
      Когда мы были шагах в ста от берега, строгая прежде линия охотников в одном месте дрогнула - на правом крыле произошло какое-то движение. Это один из воинов, вдруг резко размахнувшись, изо всех сил метнул копье. Оно с плеском вонзилось в воду и, видимо, угодило в цель - вода вокруг забурлила. И это первое движение вдруг словно сняло чары - оживились и в других лодках. Наш сосед слева слал в воду из лука одну стрелу за другой.
      Неподалеку от меня тоже вынырнула усатая морда апии, готовая в следующий миг вновь исчезнуть в глубине. Но прежде чем погрузиться, она описала круг у самой поверхности воды, а я выпустил стрелу. Она вонзилась в жирный бок. Животное метнулось в глубину и скрылось с глаз, но со стрелы тотчас размоталась веревка с поплавком. Мой поплавок был красного цвета. Сначала он понесся к берегу, потом вдруг резко повернул назад и неподалеку от нашей итаубы пересек линию облавы, тут же угодив под вторую линию наших ябот. Там схватили веревку и, подтянув, метнули багры.
      - Хорошо! - шепнула Ласана. Она не скрывала возбуждения и явно гордилась мной.
      Раненые апии, бросаясь во все стороны, подняли в воде страшный переполох, и все остальные животные в панике бросились наутек: одни в сторону камышей, другие - к середине озера. Но поскольку им поминутно приходилось подниматься на поверхность, а повсюду, и у самого берега и дальше, их подстерегали лодки с неумолимыми стрелками, скрыться и уйти от преследования им было нелегко. Все больше носилось по озеру цветных поплавков, роковых предвестников смерти, и всюду, где они появлялись, вода розовела от крови.
      Людей охватил охотничий азарт. Для них, как и для их жертв, речь шла о жизни и смерти. В людях вспыхнул инстинкт первобытных охотников, проявляясь и в лихорадочном блеске глаз, и в напряженном трепете мышц, и в резких движениях. Но более всего меня поражало, производя просто потрясающее впечатление, то, что вся эта драма страстей и инстинктов разыгрывалась в полнейшей тишине. Ни одного восклицания, ни одного звука, ни одного торжествующего клича: животные, погибая, тоже не издавали ни звука.
      Когда спустя час охота близилась к концу, уцелело, наверно, и спаслось бегством к середине озера меньше половины животных. Мы принялись собирать добычу, привязывая ее за кормой лодок. Некоторые туши весили пять-шесть центнеров. Чтобы облегчить себе работу, мы буксировали убитых животных к берегу, на мель, но при этом возникли вдруг неожиданные осложнения.
      Кровь убитых животных, смешавшись с водой, привлекла массу каких-то рыб из породы хищных, не очень крупных, немного меньше фута в длину, но, несмотря да неказистый вид, невероятно прожорливых. Араваки называли их гума'. Зубы у них были острые как ножи. Одним молниеносным укусом они вырывали из тела жертвы большие куски и тут же отскакивали в сторону, уступая место другим. Дерзость их не знала предела, они нападали даже на человека, спастись от них можно было лишь бегством.
      [' Речь идет о рыбах пирайя, отличающихся крайней хищностью и обитающих в реках Южной Америки.]
      Вот эти-то маленькие чудовища и собрались сотнями вокруг наших апий, набрасываясь на их туши так, что вокруг вскипала вода. Мы, как могли, отгоняли их палками, но тщетно - они, не обращая внимания на удары и шум, жадно набрасывались на пищу. Место одного-двух хищников, оглушенных палками, тут же занимали пять новых.
      Одну из гум, величиной чуть больше пол-локтя, живой выбросили в лодку, и я хотел схватить ее, чтобы лучше рассмотреть вблизи страшные ее зубы.
      - Не трогай! - схватил меня за руку Манаури. - Они и на земле кусаются! Многим уже отхватывали пальцы!
      - Как же в этом озере купаться? - содрогнулся я.
      - Можно только возле берега. К тому же гумы водятся не везде и особенно опасны, когда чуют кровь. Если они нападут на человека вдали от берега, спасения yет...
      Вокруг простирался дивный пейзаж, полон сладостной прелести был вид прибрежных пальм, и даже кроткие неуклюжие апии вполне могли сойти за диковинные существа из какого-то сказочного рая, и вот вдруг такая зловещая опасность, дикая прожорливость, при одной мысли о которой стыла кровь.
      Отбившись в конце концов от гум, мы привязали нашу добычу к лодкам и оттащили ее в Кумаку. Девятнадцать апий обеспечили весь наш поселок запасами жира и сушеного мяса на много недель вперед. У женщин в течение нескольких дней работы было вдоволь.
      В этот период изобилия и сытости много беспокойства доставлял нам Арипай. Сидевший в нем якобы Канаима постепенно лишал его рассудка. Несчастный считал себя околдованным злыми силами и совершенно; терял самообладание. Он до такой степени обезумел, что сбежал из дома и целыми сутками как одержимый бродил по лесам. В Кумаку перестал приходить совсем и даже ночевал в лесу, хотя и поблизости от селения, - наши охотники и сборщики плодов нередко его встречали. При этом, однако, он никого к себе не подпускал, словно дикий зверь, издали ругался, грозил людям кулаком, выкрикивая бессвязные слова и часто повторяя имя Канаимы.
      - Надо его спасать! - убеждал я своих друзей. - Давайте приведем его в Кумаку, пусть даже силой.
      - Нельзя! - возразил Манаури. - Он ходит в Сериму. Мог заразиться.
      - А ты точно знаешь, что он туда ходит?
      - Точно, Ян!..
      Значит, действительно не могло быть и речи о том, чтобы доставить несчастного в Кумаку, скорее напротив - следовало не пускать его на наш полуостров. Известие о горестной его болезни все наши воспринимали с покорным терпением и объяснили мне ее причину. Этот вид безумия, хорошо им знакомый, нередко нападал на лесных индейцев. Это случалось, когда им наносилась большая обида. Тогда их посещал дух мести и преследовал до тех пор, лишая душевного покоя и рассудка, пока они не смоют своих страданий кровью виновника, если, конечно, к тому времени не погибнут сами от его руки. И лишь после этого, утолив жажду мести, они снова становятся нормальными людьми. Арипай должен убить шамана Карапану, оттого он и безумствует.
      - А если не он убьет колдуна, а тот его? - встревожился я.
      - Это зависит от Канаимы, и тут уж ничего не поделаешь.
      И действительно, делать было нечего. Мы ничем не могли помочь Арипаю, а он тем временем, как коршун, кружил вокруг Серимы, упиваясь жгучей желчью ее невзгод. А дела там шли все хуже. Большая часть людей заболела, смерть свирепствовала, особенно страдали дети. Скорбь и горечь терзали сердца людей, а гнев и отчаяние понуждали все откровеннее проклинать старейшин. Арипай слышал эти нарекания и сам подливал масла в огонь.
      Такова была ситуация в наших краях, когда со мной приключилось в нашем адском озере необычайное происшествие, едва не стоившее мне жизни. Поистине дьяволы сотворили это озеро. Сколько же там еще разных чудищ?!
      Берега озера были черными, илистыми, и лишь в одном месте на несколько десятков шагов протянулась светлая песчаная отмель. Она находилась неподалеку от Кумаки, и мы нередко приходили сюда купаться. Многочисленные в Потаро кайманы внимания на нас не обращали, а поскольку на глубину мы никогда не заплывали, то и не подвергались риску стать добычей хищных гум. Там, где отмель кончалась, обрываясь в мрачную глубь, воды мне было едва по грудь. Здесь, как правило, мы охотнее всего и купались.
      И вот как-то утром мы пришли сюда небольшой группой. Вдруг один из индейцев, плескавшийся подле меня, издал глухой стон, лицо его исказилось гримасой ужаса и боли. В следующую минуту он как подкошенный рухнул в воду. Мне это показалось совершенно невероятным, ибо глубина здесь не превышала трех-четырех футов. Бросившись к нему на помощь и увидев его сквозь прозрачную воду лежащим на дне, я схватил его за волосы и потащил вверх. Но едва голова его появилась на поверхности, я -сам в тот же миг ощутил страшный удар. Удар был настолько сильный и болезненный, что на какое-то мгновение лишил меня чувств. При этом боль ощущалась во всем теле и особенно где-то внутри, словно меня схватили огромными клещами и рвали мои внутренности, ломая все кости. Подобной боли никогда в жизни я до сих пор не испытывал. Прежде чем потерять сознание, в какой-то миг я успел заметить в воде черный силуэт метнувшейся в сторону рыбы. Уж не она ли причина случившегося?
      Лишившись чувств, на этот раз под водой оказался я. Тут пришедший в себя индеец подхватил меня под руки, и я стал было приходить в себя, как вдруг новый удар окончательно свалил меня с ног. Невыносимая боль парализовала все мое тело, пронзив насквозь, словно волчий клык. Я погрузился в глубокий обморок.
      Когда сознание вернулось ко мне, я увидел, что лежу под кокосовой пальмой на берегу озера. Вместе с сознанием возвращалась боль, все сильнее опоясывая тело, парализуя члены, давя на сердце, сжимая горло. В первые минуты я не мог шевельнуть даже пальцем, но потом паралич постепенно стал проходить, а вместе с ним, казалось, покидала тело и боль. Вокруг меня толпились друзья, радуясь моему возвращению к жизни.