- Ты что-нибудь обнаружил?
      - Обнаружил.
      И я поделился с ним догадкой, на которую натолкнули меня странные движения пленника и его попытки скрыть под собой бамбуковую трубку. У Арнака вспыхнули глаза, а спустя минуту он теперь уже и сам убедился в верности моих наблюдений.
      - Паршивец что-то прячет! - прошептал Арнак, взглянув на меня с удивлением и радостью. - Ян, у тебя опять стал зоркий глаз, и к тебе вернулась прежняя сила! Теперь им нас не обмануть! Об одном тебя прошу: позволь мне самому раскрыть их уловку.
      - Конечно, действуй как знаешь!
      Арнак коротко посвятил в суть дела Манаури, Вагуру и Арасибо, потом велел поярче разжечь костры и подозвал к пленнику нескольких наиболее уважаемых воинов из нашего рода, а также из числа пришельцев, особенно тех, что больше всего кричали. Все подготовив, он громко и торжественно провозгласил, что глаз ягуара нельзя обмануть. Глаз ягуара раскрыл нам преступные замыслы Карапаны и указал, что Канахоло прячет листья кумаравы.
      - Хотите знать где? - спросил он, обводя всех торжествующим взглядом.
      - Хотим! - раздались голоса.
      - Тогда смотрите!
      Арнак подошел к пленнику, схватил его под мышки и рывком поставил на ноги.
      - Видите? - воскликнул он, охваченный внезапным гневом.
      И все мы увидели: на шнурке, опоясывающем живот юнца, справа висел отрезок бамбука.
      - Что у тебя в этой трубке? - рявкнул Арнак.
      Теперь это был уже не строптивый, упрямый ученик шамана. Это был жалкий, чуть не до беспамятства перепуганный мальчишка, дрожавший от волнения и страха.
      - Что у тебя в бамбуке? - Теперь уже Манаури повторил вопрос резко и повелительно. - Отвечай!
      Канахоло забормотал что-то невнятное себе под нос. Все его поведение лишь подтверждало наше предположение: в бамбуке действительно содержалось что-то подозрительное, однако полной уверенности у нас еще не было. Арасибо подскочил к пленнику, сорвал с его пояса бамбук, вынул из него затычку и на глазах у всех вытряхнул содержимое себе на ладонь, забыв в запальчивости о всякой осторожности. Там оказалось несколько смятых листьев.
      - Кумарава! - визгливым от волнения голосом выкрикнул хромой, более похожий в этот миг на какого-то злого духа, чем на человека.
      Протянув руку к костру, он стал призывать всех подойти и посмотреть самим.
      - Кумарава это или не кумарава? - вопрошал он непрестанно, а в горле у него от сдерживаемого волнения что-то хрипело, свистело, булькало.
      Он знал - настала минута, которая решит все, которая даст ему возможность свергнуть власть шамана. Торжество, ненависть и бешенство отражались на его исказившемся лице. Словно одержимый, он хрипел в лицо каждому из приближавшихся:
      - Скажи, кумарава это или нет?
      - Кумарава! - гневно подтверждали люди нашего рода.
      Прочие молчали, говорить было нечего: они видели - это кумарава.
      Мать Ласаны протолкалась через толпу с белой тряпкой в руках.
      - Брось сюда листья! - обратилась она к калеке. - Они могут тебе навредить!
      Арасибо бросил листья, взял тряпку и продолжал совать ее всем под нос.
      Тем временем Канахоло, которого снова повалили на землю, считая, что настала последняя минута его жизни, трясся как в лихорадке.
      - Смотри на ягуара, - крикнул ему Манаури, - и говори всю правду, если тебе дорога жизнь! Будешь говорить?
      - Бу... буду! - выдавил из себя пленник.
      - Кто тебя послал?
      - Карапана.
      - Говори громче, чтобы все слышали: кто тебя послал?
      - Карапана... шаман.
      - Он давал тебе листья кумаравы?
      - Да... да... давал.
      - И что велел с ними делать?
      - Велел подложить ре...ре...ребенку Ласаны в подстилку.
      - Сколько раз ты это делал?
      - Три... нет, четыре раза... четыре.
      - Чтобы ребенок умер?
      - Да, да, чтобы умер...
      - А вина чтобы пала на Белого Ягуара?
      Но в этот момент ужас вновь сковал пленнику язык, и юнец разразился судорожными рыданиями. Впрочем, он и так сказал достаточно. Люди все слышали и поняли: преступление Карапаны вышло наружу, никто теперь не смел сомневаться в его вине.
      Явился отец Канахоло, разбуженный нашим посланцем, хотя, собственно, в его присутствии уже не было необходимости, поскольку парень во всем сознался. Арипай - так звали отца пленника - производил впечатление человека порядочного и доброго. Вероятнее всего, он даже не подозревал о проделках сына. Канахоло пришлось повторить при нем свое признание. Отец слушал с удрученным, расстроенным видом, переводя растерянный, опустошенный взгляд то на нас, то на сына.
      - Как вы с ним поступите? - спросил он наконец.
      Кое-кто требовал смерти виновного, ссылаясь при этом на известные обычаи племени. Но большинство судило не так строго, считая, что Канахоло лишь орудие в руках истинного преступника. Эти, более умеренные, не жаждали его смерти, и, когда спросили мое мнение, я, конечно, решительно их поддержал. Парнишку тут же освободили от пут и отпустили с отцом домой.
      - Присматривай за ним, - напутствовал я Арипая. - Не отдавай его в дурные руки...
      Индеец рад был, что Канахоло вышел из передряги целым и невредимым, но лицо его оставалось мрачным.
      - Мой сын не в моей власти, - ответил он хмуро, - он отдан шаману. К нему должен и вернуться...
      На следующий день аравакские хижины облетела печальная весть: Канахоло внезапно умер. Несчастного парнишку нашли мертвым на опушке леса, неподалеку от Серимы, без каких-либо следов насилия. Люди нашего рода восприняли это известие весьма спокойно: они предполагали, что именно так и случится, что такая кара постигнет беднягу, раскрывшего, хотя и не по доброй воле, тайну шамана.
      РЕПАРТИМЕНТОС
      Поимка Канахоло на месте преступления и его признания сняли с меня вздорные обвинения в злокозненности моей души, но изобличить истинного преступника не помогли. Хитроумный шаман сумел выпутаться. Положение его в племени было непоколебимым. Все свидетельствовало против него, даже смерть Канахоло, но трусость, а вернее, запуганность, обитателей Серимы была так велика, что никто не смел возмутиться, и все готовы были принять на веру вздорные вымыслы шамана, распространявшего слухи о том, будто в истории с Канахоло не все чисто: кто знает, какими коварными средствами заставили этого дурачка дать показания, предварительно подбросив ему ядовитые листья? Словом, Карапана ставил все с ног на голову, и кое-кто в Сериме то ли из страха, то ли из корысти ему поддакивал.
      В кругу друзей у нас горячо обсуждалось, что делать дальше. В конце концов мы пришли к выводу, что даже теперь влияние шамана, хотя и подорванное, продолжает оставаться достаточно сильным, а уничтожение Карапаны представлялось нам невозможным, ибо неизбежно повлекло бы за собой в племени кровопролитные столкновения.
      Взвесив все <за> и <против>, мы вернулись к первоначальному плану покинуть Сериму и немедленно начать для этого необходимые приготовления. Теперь уже весь наш род, как один человек, стремился поскорее оставить эти места и подальше уйти от злых козней Карапаны. В эти последние дни еще более укрепились узы дружбы и доверия между родом и мной, вера в общность нашей судьбы.
      Вскоре же выяснилось, что и Серима стала не той, что прежде: она перестала быть единым, сплоченным сообществом людей, связанных единством образа мыслей. Едва туда просочились слухи о нашем отъезде, как многие из коренных жителей Серимы изъявили желание отправиться с нами, лишь бы вырваться из-под власти коварного шамана. Они вольны были так поступить, и никто не имел права запретить им перекочевать, ибо это не противоречило обычаям араваков. Однако это их желание, как и следовало ожидать, крайне обозлило Карапану и встревожило верховного вождя Конесо. С тем чтобы предотвратить развал племени, чего, собственно, оба и опасались более всего с первой минуты нашего появления, шаман в коварном своем мозгу вынашивал чудовищный план нападения на нас и поголовного истребления если и не всего рода, то, во всяком случае, главных его членов, не исключая Манаури и Ласаны. К счастью, наши доброжелатели своевременно нас предостерегли, и мы держались настороже, внимательно следя за каждым движением в Сериме, и, не выпуская из рук оружия, готовились к скорейшему отъезду.
      В этот напряженный для обеих сторон момент неожиданно произошли события, в корне изменившие все наши как добрые, так и недобрые намерения.
      В тот день, часа через два после восхода солнца, из рощи, отделявшей селение верховного вождя от наших хижин, вдруг выскочили два индейца и бросились по направлению к нам, чем-то крайне возбужденные. Поначалу мы решили, что это какой-то подвох. Но нет. Завидя нас, еще издалека бегущие стали громко выкрикивать какие-то малопонятные слова.
      - Не обманывает ли меня слух? - обратился я к Арнаку, охваченный недобрым предчувствием. - Испанцы?!
      - Да, они кричат об этом, - ответил тот дрогнувшим голосом.
      В нашем лагере мгновенно поднялась тревога, и не было ни одной хижины, ни одного шалаша, из которых не выскакивали бы в смятении люди, обеспокоенные необычным происшествием.
      Тем временем бежавшие, еле переводя дух и едва держась на ногах, оказались подле нас. Вид их был жалок: судя по всему, не только быстрый бег, но и толкавший их ужас совсем лишили их сил.
      - Испанцы!.. - только и смогли они произнести, тяжело дыша и бросая по сторонам испуганные взгляды.
      - Где? - набросился на них Манаури.
      - У нас в Сериме... Приплыли на лодках... Высадились на берег... Испанцы!
      Весть тревожная, слово <испанцы> - будто гром с ясного неба. Не у одного из нас втайне екнуло сердце.
      - Они напали на вас? Кого-нибудь убили? - продолжал допытываться Манаури.
      - Нет, не напали, никого не убили.
      - Наши успели бежать из Серимы?
      - Нет, не успели. Испанцы захватили нас врасплох, никто их не заметил... Только немногим удалось убежать в лес.
      - Испанцы стреляли?
      - Нет, не стреляли, но на берег сошли сильно вооруженные, даже страшно смотреть!
      - Сколько их?
      Гонцы, все еще не отдышавшись, не могли назвать числа пришельцев: один говорил, их столько, сколько пальцев на обеих руках, другой утверждал, будто их в десять раз больше.
      - Нет! - возражал первый. - Испанцев мало, остальные - индейцы...
      - Из какого племени индейцы?
      - Мы их не знаем, какие-то чужие.
      - Сколько у них лодок?
      - Пять.
      - Большие?
      - Да, итаубы.
      - Не пять, а три, - уточнил второй гонец. - Три лодки.
      - А зачем они явились, не знаете?
      Они не знали и ничего не могли предположить, но утверждали, что испанцы хотя и не затеяли боя, но вели себя дерзко и грубо, как властные и злобные хозяева, а не как гости. Судя по их поведению, от них можно ждать лишь бед и несчастий...
      Обменявшись взглядами с Манаури и Арнаком, я велел всем присутствующим взять оружие и немедля собраться возле моей хижины. К счастью, почти весь род наш был на месте, ибо и прежде жил уже в постоянной боевой готовности.
      Не прошло и минуты, как на поляне собрались вооруженные воины нашего рода. Сейчас меня более всего занимал вопрос, откуда и с какой целью явились сюда испанцы. Поскольку Серима лежала в глубине леса, в нескольких милях от впадения Итамаки в Ориноко, то есть в стороне от больших водных путей, можно было предположить, что испанцы явились сюда не случайно, а с какой-то определенной и заранее обдуманной целью.
      - Откуда же и зачем они явились?
      Я велел Арнаку принести мне нашу карту и углубился в ее изучение. Но как я ее ни вертел, ничего путного придумать не мог. Рассматривая карту, тесным кругом обступили меня и наши индейцы. В числе их оказалось несколько воинов из других родов. Один из них, высокий, мускулистый и, судя по виду, опытный и немолодой уже воин, ткнул пальцем куда-то в карту, где тонкой нитью проходило среднее течение Ориноко, и произнес только одно слово: Ангостура.
      Слово это вызвало среди индейцев заметное оживление. Они явно знали его.
      - Что такое Ангостура? - спросил я.
      Воин, первым произнесший это слово, выступил вперед:
      - Белый Ягуар! Мы знаем, что такое Ангостура... Там испанцы! Они были здесь у нас давно, с тех пор прошло две сухих поры. Мы тогда приплыли сюда от горы Грифов, и они нас нашли. Грозили еще вернуться.
      - Расскажи Ягуару, что они тогда сделали, - подтолкнул говорившего другой индеец.
      - Что же они сделали? - спросил я.
      - Что сделали? - Мой собеседник скорчил гримасу. - Они дали Конесо много всяких вещей, но не в подарок, не думай - не в подарок, нет! Они сказали, что, когда вернутся, мы должны им заплатить за эти вещи... Может быть, это они и вернулись теперь?
      - Какие же вещи они дали?
      - Всякие, разные! Рубашки, штаны, которые носят испанцы, но совсем старые, рваные. Достались нам и ботинки, но с дырками, сушеное мясо их коров, но совсем тухлое и с червями. Мы скормили его собакам. Дали нам и несколько странных ножей - у тебя есть такой нож, Белый Ягуар! Ты по утрам возле хижины скребешь им свою бороду...
      - Это бритва! Они дали вам бритвы? Но у вас же на лице не растут волосы!
      Индеец посмотрел на меня удивленно, будто я сделал бог весть какое открытие, потом расхохотался.
      - А кто говорит, - на губах его играла ирония, - кто говорит, что этими ножами можно было срезать волосы на бороде?
      - Для чего же они еще нужны?
      - Ни для чего. Они старые, ржавые и ломаные, ими даже мягкого дерева не обстругаешь, они ломались в руках...
      - Зачем же вы их брали?
      - Они заставили. Мы не хотели, а они заставили, а то взяли бы нас в рабство...
      - Взяли бы в рабство?
      - Да. Их прислал испанский начальник из Ангостуры, коррегидор, с солдатами и с заряженными ружьями.
      Одним из способов закабаления индейцев были у испанцев так называемые репартиментос. Заключалось это в том, что коррегидоры, то есть префекты округов, принуждали племена, особенно жившие в отдаленных районах, приобретать у них вещи непригодные, но всегда по дико высоким ценам. Индейцам приходилось покупать эти вещи, хотели они или не хотели, ведь они не платили за них сразу, а лишь значительно позже, через год или два, и, само собой разумеется, платили натурой, плодами земли, леса, изделиями ремесел. Если же выплатить долга они не могли или чем-либо не угождали посланцам коррегидора, в наказание у них угоняли часть молодежи для работы на гасиендах или в шахтах. По закону угоняли будто бы на какое-то время, на год или два, но в действительности никто из них никогда не возвращался в родные селения. Вдали от родных и близких они умирали от истощения и тоски; плантаторы не отпускали их до конца жизни.
      <Возможно, сейчас в Сериму и прибыли именно такие посланцы коррегидора для взимания долга>, - подумал я.
      Манаури еще раньше выслал на опушку леса двух разведчиков с заданием следить за действиями испанцев и уведомить нас в случае их приближения. На реке стояла наша шхуна - заманчивая добыча для алчных испанцев. Из Серимы она не была видна за поворотом реки и рощей. Следовало принять меры, чтобы пришельцы не обнаружили ни парусника, ни наших друзей-негров.
      Я незаметно кивнул Манаури, Арнаку и негру Мигуэлю, приглашая их последовать за собой в хижину. Когда мы остались одни, я изложил свой план: Мигуэль с четырьмя земляками срочно отведет корабль вдоль берега вверх по течению Итамаки. Сделать это будет нетрудно, поскольку течение, гонимое морским приливом, как раз повернуло вспять и устремилось от Ориноко вверх по реке. На расстоянии какой-нибудь мили от нас прежнее русло реки узким длинным заливом врезалось в лес. Там, в чаще, шхуна будет надежно укрыта от глаз врага. Все негры, вооруженные ружьями, пистолетами и палицами, вместе с негритянкой Долорес останутся на борту и будут охранять судно, не показываясь на берегу.
      Друзья одобрили этот план, и только Манаури предложил отвести шхуну несколько дальше: примерно в трех милях отсюда находился второй залив под названием Потаро. Там будет надежнее - дальше от людей.
      - Хорошо, - согласился я и обратился к Мигуэлю, - самое главное, чтобы никто не заметил вашего отплытия, никто, понял? Это вполне возможно, поскольку внимание всех сейчас приковано к Сериме, а река - внизу, за склоном холма...
      Остальных воинов нашего рода мы разделили на два отряда, один под командой Арнака, второй - Вагуры. Я только собрался было отправиться вместе с Манаури в разведку, как вдруг из рощи примчался один из наших разведчиков с известием, что к нам бежит Конесо.
      - Бежит? - спросил я удивленно. - Верховный вождь бежит?
      - Да, бежит...
      Конесо действительно бежал. Бежал он, конечно, не столь быстро, как два его гонца, - он был поупитанней и постарше, - но бежал. Как видно, мы срочно ему понадобились. Лицо верховного вождя утратило обычную надменность и важность. Сейчас это был просто запыхавшийся перепуганный толстяк.
      - Манаури, - взмолился он, - ты мне нужен! Скорее! Скорее! Помоги мне!
      - Хорошо, помогу, но в чем? - растерялся Манаури.
      - Я не могу с ними договориться. А ты говоришь по-испански...
      - Говорю.
      - Объясни им, что у меня нет богатств! Они требуют столько, что не укладывается в уме! У нас нет столько! Мы бедные, у нас нет столько. Скажи им это!
      - Чего же все-таки они требуют?
      - Всего, всего! Спроси лучше, чего они не требуют! Чтобы насытить их алчность, все племя должно работать круглый год в поле, в лесу, на реке и все равно будет мало! Горе нам! Нам нечем платить, а они требуют!
      - Сколько их? - вмешался я в разговор.
      Конесо умолк, собираясь с мыслями, потом сказал:
      - Испанцев всего десять или двенадцать, а начальник у них дон Эстебан, посланец коррегидора из Ангостуры. Все они увешаны оружием...
      - А индейцев сколько?
      - Их больше пяти раз по десять. Это гребцы, все они из племени чаима, и тоже вооружены, но индейским оружием...
      - Что это за племя, где они живут?
      - Возле Ангостуры. Они из миссии доминиканцев...
      - А испанцы?. Это те, что приплывали сюда два года назад?
      - Да.
      Итак, дело прояснилось: речь шла о репартиментос. Испанцы прибыли сюда не с целью убивать и покорять, а; за платой, за данью. А ну как дани они не получат, что тогда? Не нападут ли они на индейцев, всегда готовые к расправе над <дикарями>? Этого и опасался Конесо. Отсюда его возбуждение и лихорадочные поиски выхода.
      Вдруг я заметил, что потухшие было глаза вождя внезапно сверкнули каким-то хитрым блеском, будто озаренные новой мыслью, и тут же вновь потухли. Он невольно бросил мимолетный взгляд в сторону реки, где стояла наша шхуна, хотя от нас ее и не было видно за обрывом крутого в этом месте берега. Конесо мгновенно, будто испугавшись, отвел оттуда взгляд, но уже выдал себя именно этим безотчетным испугом и мелькнувшим на лице хитроватым выражением, которого ему не удалось скрыть.
      Я все понял. Конесо вспомнил о шхуне. В голове его зрел предательский план - откупиться от испанцев нашим славным гордым кораблем. Такой дар испанцам пришелся бы по душе!
      Едва мне стали ясны его подлые замыслы, я шепнул Арнаку по-английски, чтобы он незаметно отправился к реке, велел неграм оставить шхуну и где-нибудь надежно укрыться. Затем я подскочил к Конесо и, указывая на череп ягуара, торчавший неподалеку на жерди, крикнул ему в самое ухо:
      - Смотри! Смотри на глаз ягуара. Он мне все говорит!
      Стоявшие вокруг воины, испуганные внезапным моим гневом, изумленно таращились то на меня, то на череп ягуара.
      Конесо не на шутку всполошился.
      - Череп открыл мне, - продолжал я, - что ты замышляешь предательство! Хочешь откупиться за наш счет! У тебя это не выйдет!
      - Череп! Череп?! - бормотал перетрусивший вождь. - Заколдованный череп!
      - Да! Он все рассказал мне о твоих подлых мыслях...
      Явное замешательство вождя подтвердило мои догадки. Оставив его в одиночестве, я отозвал в сторону Манаури и поручил ему идти вместе с Конесо в Сериму, как того и желал верховный вождь, но взять с собой расторопного парня из нашего рода, хорошо знающего испанский язык. Он должен будет время от времени сообщать мне о положении дел и о ходе переговоров с испанцами. Вскоре Конесо, Манаури, а с ним и этот третий двинулись в Сериму, но прежде Конесо как бы мимоходом приблизился к берегу реки и окинул ее внимательным взглядом. Я не отставал от него ни на шаг. Верховный вождь уже оправился от замешательства и взял себя в руки. При виде судна, пришвартованного, как обычно, к берегу, погруженного в тишину и словно забытого людьми, на лице вождя мелькнуло выражение радости, на моем - тоже.
      Вскоре после их ухода я и сам отправился на опушку рощи взглянуть на Сериму в подзорную трубу. У незваных гостей были три большие весельные лодки, Какие обычно использовались на водах Ориноко. Рядом с лодками на берегу расположились группой несколько десятков индейцев-гребцов, вооруженных луками и палицами. Чуть дальше я увидел испанцев. Они держались несколько особняком, но тоже все вместе, причем одни лежали прямо на траве и спали, другие, казалось, стояли в охранении. Здесь же, рядом с ними, в козлы были составлены ружья.
      Насколько мне удалось рассмотреть в подзорную трубу, все стоявшие испанцы, с физиономиями, заросшими густыми черными бородами, выглядели как настоящие разбойники. Души их и совесть, похоже, немногим отличались от их черных бородищ. Предводителя их дона Эстебана, как называл его Конесо, я не обнаружил. Вероятно, он вел сейчас переговоры с верховным вождем и Манаури где-нибудь под сенью одной из крыш Серимы.
      В поведении испанцев и сопровождавших их индейцев племени чаима не ощущалось каких-либо признаков беспокойства или тревоги, хотя по занятой ими позиции и по оружию, которое они все время держали под рукой, нетрудно было понять, что держатся пришельцы настороже. Ничего примечательного более не обнаружив, я поспешил назад, к себе.
      Часа через два, около полудня, поступили первые известия из Серимы: к соглашению там пока не пришли. Испанцы не желали ничего слушать и требовали безоговорочной уплаты баснословно высокого долга, грозя в случае отказа самыми суровыми карами. Им уже стало известно обо мне и о нашем роде. Но хуже того - какие-то злые языки нашептали им, что весь наш род состоит из бывших рабов, бежавших из испанского рабства и при этом убивших много испанцев. Более всего, однако, меня огорчило то, что среди араваков нашлись столь подлые доносчики: не остановились даже перед тем, чтобы оговорить своих братьев перед ненавистным врагом. Ужель Конесо и другие так низко пали в своем диком ожесточении?
      Тем временем шхуна вдруг словно испарилась из-под наших берегов и благополучно добралась до укрытия в отдаленном заливе, о чем мне сразу же сообщили. До того еще все огнестрельное оружие по моему указанию перенесли с борта на берег.
      Я сидел в раздумье на пороге своей хижины, как вдруг ко мне подошла мать Ласаны и с загадочной миной шепотом сообщила следующее: она только что вернулась из леса, где собирала травы. На опушке ее остановил старый Катави (<Ну, тот, что живет у впадения нашей реки (Итамаки) в Большую реку (Ориноко)>) и велел передать мне, чтобы я пришел к нему туда, в лес. У него есть для меня очень важное сообщение. При этом он требовал, чтобы все сохранялось в полнейшей тайне.
      - Почему же он сам не пришел сюда? - насторожился я, подозревая здесь какой-то подвох, которого женщина по простоте своей могла не почувствовать.
      - Он не хочет, чтобы его здесь видели.
      - А кто такой Катави? Ты его знаешь?
      - Знаю, хорошо знаю. Он добрый человек и не любит шамана. Иди к нему, Катави очень торопится!
      Я посвятил в суть дела Арнака и Вагуру, которые хотя и не знали Катави, но с полным доверием относились к уму и сообразительности старой женщины.
      - Пойдем втроем! - загорелся Вагура, в глазах которого так и светилась жажда приключений.
      Мы отправились, вооружившись будто бы на охоту. Он ждал нас в условленном месте. Это был пожилой, хотя и бодрый еще индеец, промышлявший рыболовством. Хижина его стояла в пяти милях вниз по Итамаке. Хотя он и производил впечатление человека вполне порядочного и вызывающего доверие, в целях осторожности мы все-таки отошли с ним от места встречи шагов на двести-триста, осматривая заросли.
      За ним никто не шел.
      - Говори, Катави, - подбодрил я нашего спутника, когда мы вчетвером остановились под сенью большого дерева.
      Катави, возможно, был неплохим рыбаком, но скверным оратором. Стоило неимоверных усилий из обрывков его фраз составить представление о сути дела, которое привело его к нам. Однако, по мере того как она прояснялась, нас охватывало все большее изумление и возбуждение.
      На рассвете нынешнего дня Катави был на реке и заметил в предрассветных сумерках пять чужих лодок. Это были итаубы. Они поднимались вверх по Большой реке, в них сидели испанцы: он слышал в темноте, как они отдавали на своем языке приказы индейцам-гребцам. Напротив того места, где прятался Катави, недалеко от берега, в устье Итамаки, находился небольшой остров. К нему и причалили итаубы. Вскоре три лодки поплыли дальше вверх по Итамаке и, как узнал рыбак, сейчас находятся в Сериме. Две другие лодки, оставшиеся на острове, особенно его заинтересовали. Утром, когда совсем рассвело, Катави обнаружил там много пленников, может, три раза по десять, лежавших вповалку и связанных веревками. Чтобы лучше их рассмотреть, он влез на дерево и отсюда, сверху, обнаружил, что все они варраулы.
      Поскольку пленники были связаны, испанцы оставили при них малочисленную охрану: всего двух испанцев и двух индейцев. Катави долго следил за ними, но больше стражников не обнаружил.
      - Как ты думаешь, они скоро покинут остров? - спросил я у рыбака.
      - Не похоже, чтобы они собирались отплывать...
      - Они не оставят остров раньше, чем вернутся те, из Серимы, это ясно! - вмешался Вагура.
      - Верно!
      - А вторая лодка? Ты, Катави, говорил, что у них там две лодки. В одной пленники, а вторая? Пустая? - выспрашивал я подробности.
      - Нет, она загружена вся, по самые борта, оставлено только место для гребцов спереди и сзади.
      - Чем загружена?
      - Не знаю, все прикрыто циновками. Наверно, едой, ведь их получается много, наверно, десять раз по десять.
      - Ты уверен, Катави, что связанные - это варраулы?
      - Уверен, совсем уверен.
      Еще во время рассказа Катави я твердо решил прийти варраулам на помощь и освободить их.
      Подтверждалось то, что рассказывали о системе репартиментос. Варраулы, вероятно, не выполнили требований испанцев, и те силой захватили этих тридцать человек в рабство.
      - С варраулами мы связаны торжественным союзом, - напомнил я своим товарищам, - они нам братья! Мы не позволим их обижать!
      Оба моих друга едва не подпрыгнули от радости, не устоял даже сдержанный Арнак.
      - Катави! - почтительно обратился я к рыбаку. - Ты оказал нам большую услугу, и мы тебе благодарны. Но это не все! Ты должен помочь нам их освободить, без тебя нам не справиться. Ты должен показать нам дорогу.
      - Хорошо, хорошо, я покажу.
      - Как пробраться с берега на остров?
      - Просто, очень просто. У меня есть две маленькие лодки тут поблизости.
      - Сколько в них может разместиться людей?
      - Шесть-семь человек.
      - Прекрасно, нас будет шесть, и ты, проводник, седьмой!.. Отправимся, как только наступит ночь!
      Катави принадлежала слишком важная роль в предстоящей операции, чтобы хоть на минуту выпускать его из поля зрения. Кроме того, ему предстояло еще подробно описать нам остров и расположение лагеря на нем, что было крайне важно, если учесть, что добираться до незнакомого острова и высаживаться нам предстояло ночью, в полной темноте.
      Поэтому без излишних разговоров мы забрали Катави с собой и направились назад, в свое селение, предусмотрительно обходя стороной чужие хижины. Кружным путем через заросли вдоль берега реки мы добрались до нашей хижины. В хижине усадили Катави в самый темный угол и оставили с ним для компании одного из наших воинов.
      Важно было, чтобы в ночной операции принял участие кто-нибудь из знавших язык варраулов. И в этом случае весьма полезным оказался совет того же Катави: он порекомендовал отца несчастного Канахоло, уже знакомого нам Арипая, который знал язык варраулов, поскольку жена его была варраулкой. Кроме того, Арипай хорошо к нам относился, Я тотчас же послал за ним гонца, которому также поручил незаметно передать Манаури, чтобы он любыми способами постарался задержать испанцев, если они решат сегодня покинуть Сериму.
      Часа через два появились Арипай и гонец с известием, что испанцы не собираются сегодня отплывать. Посвященный в наши намерения Арипай охотно согласился принять участие в ночной операции.
      Когда в ходе этой лихорадочной подготовки выдалась наконец свободная минута и напряжение спало, меня невольно охватили раздумья: насколько же все-таки в последние дни осложнились обстоятельства, вызывая тревогу и неуверенность! Племя араваков расколото на два лагеря, и еще неведомо, какие вероломные планы вынашивают наши недоброжелатели; как меч над головой нависла опасность со стороны разъяренных испанцев, готовых в любую минуту, по любому поводу выместить на нас свою злобу; шаман Карапана, возможно, замышляющий новые против меня козни; вождь Конесо, неустойчивый и перепуганный, погрязший в предательских планах продать нас испанцам; наша шхуна - достаточно ли надежно она укрыта и сумеет ли Мигуэль отстоять ее в случае нападения; и, наконец, эта новая забота с пленными варраулами и предстоящая ночная операция, которая в случае провала чревата для нас чертовски опасными осложнениями.
      Все нити этих запутанных дел сошлись в моих руках, переплелись, спутались, и, того гляди, какая-то из них лопнет первой и обрушится на нас несчастьем. Как же просто тут споткнуться и загреметь в пропасть! Голова шла кругом от всего этого, мысли путались, но я вновь обретал покой и уверенность, стоило лишь взглянуть на поляну перед хижиной: там стояли десять вооруженных воинов нашего рода, готовых на все, ждавших лишь приказа, непоколебимых и невозмутимых, а среди них верные мои друзья Арнак и Вагура. <Посмотрим еще, кто победит!>