Череп левой своей глазницей был обращен в сторону Серимы и хижины Карапаны. Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь леса, узким языком доходившего до берега реки, и за этой преградой деревни, конечно, не было видно, но череп скалил клыки именно в ту сторону.
      Арасибо был сегодня на редкость весел.
      - Ты чему радуешься? - поинтересовался я.
      - Радуюсь! - ответил он с таинственной миной и, не скрывая торжества, хвастливо указал большим пальцем руки на одноглазый череп. - Карапана бесится! Слышишь мараку?
      Несколько соседей вышли из хижин и приблизились к нам. Все они были необычайно возбуждены и подтвердили: да, шаман бесится! Как только Арасибо выставил череп, Карапана сразу же об этом узнал от своих лазутчиков и немедля принялся изгонять злых духов, отводить от себя дурной глаз. Он впал в транс, стал как одержимый носиться в бешеной пляске вокруг своего обрядового шалаша и, не сомкнув глаз всю ночь, продолжал пляску и сейчас. При этом он выкрикивал страшные заклятья, дергался в судорогах, брызгал слюной.
      Какой-то рокот и гул шаманского бубна действительно непрестанно разносились по всему селению. Людей в Сериме обуял ужас...
      - Что такое марака?
      - О, это самое главное оружие шамана!..
      Оказалось, марака - это пустой твердый плод с насыпанными внутрь камушками, попросту говоря - погремушка, но, поди ж ты, обладающая невероятной магической силой.
      - Ему ничто теперь не поможет! - хихикал Арасибо, и лицо его пылало ненавистью и злобной радостью. - Добрались мы до него, Белый Ягуар, добрались! И теперь не выпустим!
      - Разве это от нас зависит? - усомнился я.
      - От глаза ягуара зависит! - воскликнул он торжествующе. - Глаз его не выпустит.
      - А может, он вырвется?
      - Не вырвется! Будет теперь метаться до потери сознания, свалится как дохлая собака, опять вскочит, снова будет метаться, опять свалится без сил, и так до конца...
      - Умрет?
      - Умрет. Потеряет разум, потом у него лопнет сердце, и он умрет...
      Арасибо, жаждавший отмщения за нанесенные некогда ему обиды, буквально упивался муками поверженного врага, но многие члены нашего рода не разделяли его настроений. У них цепенели сердца от ужаса, вселяемого Карапаной, и от страха, что шаман, пусть он даже потом и погибнет, в своем безумстве может натворить много страшных бед. Бешеная собака и та опасна, а безумный шаман?! Они боялись, Арасибо - нет; он торжествовал.
      - Мы добрались до него! - скрипел он зубами. - Череп убьет его!
      Мать Ласаны, завидя меня на поляне, прибежала и, сердито отчитав, загнала в постель. После нескольких часов отдыха я все-таки не выдержал и под вечер опять встал. Чувствовал я себя почти здоровым.
      Издали, из-за леса, со стороны Серимы, неустанно доносился глухой рокот бубна. Мы втроем - Арнак, Арасибо и я - отправились на разведку. Поскольку оправился я еще не совсем, шли не торопясь. Я прихватил подзорную трубу, остальные - ружья.
      Миновав лес, отделявший наши хижины от Серимы, мы остановились на опушке, укрывшись от глаз жителей селения. Хижина Карапаны стояла в стороне справа, недалеко от леса. На удалении примерно в триста шагов она была перед нами как на ладони.
      Карапану мы увидели сразу. Он бегал вокруг хижины, приплясывая, а вернее, шатаясь, словно пьяный. При этом он выкрикивал дикие заклинания, сзывал духов мщения, в припадках безумного бешенства топал ногами и размахивал руками, потрясая двумя мараками, глухой рокот которых несся от леса по реке. Рядом сидел на земле его подручный и отбивал такт на бубне.
      Как же его проняло! Вот уже более суток он так неистовствовал без сна и отдыха - вероятно, принял какое-то сильное возбуждающее средство. Он извергал ужасающие заклятья, но было видно, что сам оказался жертвой еще более сильного заклинания, попался в невидимые сети и теперь мечется, как дикий зверь на цепи. Удастся ли ему сорваться с привязи?
      - Умрет! - как-то странно забулькал от радости Арасибо. - Сойдет с ума!
      Потрясающее это зрелище вызывало омерзение, но в то же время доставляло и какое-то удовлетворение: вот судьба вершит суровый акт справедливости. Происходит нечто таинственное, ужасное, но, как бы то ни было, в одном мы были уверены: Карапана попал в западню, из которой, вероятно, уже не выберется. Ему не миновать своей судьбы.
      - Народ говорит, что он может совсем обезуметь и натворить много бед, - заметил я.
      - Может, - подтвердил Арнак.
      - Не успеет! Раньше сдохнет! - вскипел Арасибо.
      Небывалое возбуждение Арасибо отнюдь не притупило его бдительности. Видя, сколь пагубное действие оказал на колдуна череп ягуара, он охранял его как зеницу ока, а на ночь прятал в только ему известном укрытии.
      А Карапана меж тем не шел к своей гибели неминуемым путем, как утверждал Арасибо и верили мы. Должно быть, шаман сумел побороть свое бешенство, Он не кружил больше в безумстве вокруг хижины, а сухой треск мараки вскоре стих, и лишь бубен продолжал ворчать. Но бил в него не шаман, а его юный ученик.
      - А сам он лежит в хижине, прощается с жизнью! - успокаивал себя Арасибо.
      БОЛЕЗНЬ РЕБЕНКА
      Но Карапана не прощался с жизнью. Он стал появляться в селении, беседовал с людьми. Глаза у него, правда, были жуткие, словно у безумного дикого зверя. Он вселял страх и почтение еще больше, чем прежде, и, как видно, отнюдь не собирался отступать или отказываться от борьбы. В его изощренном мозгу зрел дьявольский план. Со стороны Серимы на меня надвигалась новая грозная опасность.
      На полуторагодовалого ребенка Ласаны, сына погибшего на необитаемом острове негра Матео, напала какая-то загадочная болезнь. Малыша лихорадило, тельце его покрылось волдырями, он целыми днями кричал от боли, худел. Мать Ласаны, лекарства которой гак быстро поставили на ноги меня, сбилась с ног, стараясь вылечить внучка. Все напрасно. Никакие средства - травы и заговоры - не помогали: ребенок угасал день ото дня.
      И чуть ли не с первого же часа его болезни ни с того ни с сего поползли тревожные слухи, поначалу неопределенные и робкие, как дуновение легчайшего ветерка, потом все более назойливые, как мухи, и, наконец, неотступные, как ядовитые испарения: слухи о моей пагубной душе. Меж людьми не только в Сериме, но среди некоторых и у нас начались перешептывания; я то и дело ловил на себе испуганные взгляды; при виде меня люди торопливо отводили глаза.
      По мере того как усиливалась болезнь ребенка, ширились и враждебные разговоры, теперь уже откровенно связывавшие с несчастьем меня: это моя душа оборотня убивает ребенка. Ласана, безумно любившая сына, была в отчаянии, видя, что никакие лекарства не дают результата. Однажды она пришла ко мне в хижину и остановилась у порога, прямая, строгая и решительная, и, хотя глаза ее ввалились от горя, она проговорила душевно и смело, с торжественной серьезностью:
      - Не слушай, что болтают неразумные. Я с тобой.
      В этом же, хмуря брови, заверяли меня и четверо верных моих друзей: Арнак, Вагура, Манаури и негр Мигуэль. Убеждая, что ветер злых сплетен скоро стихнет, минует меня и пройдет, друзья, тем не менее охваченные невеселыми мыслями, внимательно поглядывали по сторонам, на хижины и опушку ближайшего леса. Один лишь Арасибо удрученно молчал, но и он подозрительно осматривался - выжидающе и настороженно.
      На третий или четвертый день болезни ребенка среди всех араваков на Итамаке поднялся переполох. Карапана данной ему в племени властью во всеуслышание объявил, что потусторонние силы открыли ему, кто повинен в болезни ребенка. Повинен Белый Ягуар. Верные духи показали шаману во сне такую картину: много недель назад, еще на побережье океана, Белый Ягуар однажды вырвал из рук Ласаны ребенка и, прижав его к своей груди, перенес с корабля на берег. В этом объятии душа Белого Ягуара овладела душой ребенка и обрекла его на смерть. Если ребенок теперь умрет - а умрет он обязательно! - то ясно, кто повинен в его смерти...
      - Так было! - схватился за голову Вагура. - Ян переносил ребенка, помогая Ласане. Я помню!
      - Мы все помним, - удивленно захлопал глазами Арнак. - Карапана случайно об этом узнал - тайны тут нет - и теперь сочинил эту сказку, обратив все против Яна.
      И это были уже не шутки. Надо мной вдруг нависла реальная опасность, разверзлась пропасть, жизнь повисла на волоске. Во враждебно настроенном ко мне окружении Конесо стали раздаваться голоса об изгнании меня из племени, пока я не погубил и других; особо горячие головы требовали моей немедленной смерти. Но сам шаман - милосердный! - вступился за меня: надо подождать, пока ребенок умрет, и только потом убить Белого Ягуара, советовал он возбужденным жителям Серимы. Вести об этих настроениях быстро достигали моей хижины.
      - Ребенок умрет! - мрачно заметил Манаури.
      Из всех нас особенно вождь был подавлен последними событиями, словно чувствуя себя виновным за приглашение меня в племя. Манаури понимал: после исполнения приговора шамана надо мной следующей жертвой будет он. Это вселяло в него страх, и было видно, как он старается держать себя в руках.
      В такие тяжкие дни познаются истинные друзья. Славный мой Арнак ни на минуту не поколебался и не потерял головы. Защищая меня, он был готов погибнуть вместе со мной. То же и Вагура: хотя и юнец, он усомнился лишь на какую-то минуту. Без колебаний встали на мою сторону и пять негров во главе с Мигуэлем. Большинство мужчин нашего рода пришли с заверениями, что не оставят меня, хотя с людьми Серимы их и связывали самые разные узы.
      В этот напряженный период серьезное беспокойство вызывал у меня Арасибо. Он очень изменился и странно себя вел: помрачнел, осунулся, косился на всех исподлобья, настороженно молчал, словно у него отнялся язык, но, хотя ни с кем не разговаривал, нас не сторонился, а, напротив, искал нашего общества. Когда мы совещались у меня в хижине, он неизменно сидел у входа и упорно смотрел на улицу, а слух тем не менее обращал в нашу сторону, стараясь не пропустить ни одного слова. Если к нему обращались, он бормотал что-то невнятное и смотрел зло и отчужденно. Арнак и Вагура поглядывали на него с растущим недоверием.
      Хотя весь род встал за меня, драться с остальным племенем и доводить дело до кровопролития я не хотел. Все чаще стали раздаваться голоса о переселении куда-нибудь вверх по течению Итамаки. У нас была шхуна, две большие и быстрые лодки, подаренные варраулами, и несколько маленьких ябот. Этого было достаточно для путешествия.
      - А ты, Ласана? - спросил я. - Поедешь с нами?
      Она удивилась.
      - Поеду, конечно.
      - С ребенком?
      - С ребенком.
      Если большинство нашего рода готово было сообща противостоять воинственным намерениям Карапаны, то в отношении меня такого единодушия не было. Ядовитые семена, посеянные Карапаной, запали не в одну душу. Кое-кто, казалось бы, свой, из нашего рода, завидя меня издали, сворачивал и обходил стороной, стараясь не встретиться, а потом, притаившись в кустах, настороженным взглядом следил за моими движениями. То один, то другой прежний добрый друг теперь отводил глаза, боясь моего взгляда. Он не был еще моим явным врагом, но его точил червь сомнения: кто я? Почем знать, не таится ли во мне и впрямь душа оборотня?
      Тень сомнения закралась даже в самое близкое мое окружение. Как-то я зашел в шалаш Ласаны о чем-то у нее спросить. Естественно, я бросил взгляд на несчастного ребенка. Заметив это, мать Ласаны дико вскрикнула, бросилась к ребенку, закрыла его от меня своим телом и пронзительным голосом велела убираться прочь. У меня сжалось сердце, я вышел.
      У порога моей хижины меня нагнал Арасибо.
      Мы присели. Кругом стояла необыкновенная тишина, душный тяжелый воздух был недвижим. Дождь еще не начался, но ливень уже навис над головой. Тяжелые клубы низких туч там и тут цеплялись за вершины деревьев. Все тот же гул бубна в Сериме был слышен отчетливей, чем когда-либо.
      Звук этот, словно зловещее ворчание духов, исполнен был жестокого смысла, обретая не вызывавшее сомнений значение. Он возвещал смерть.
      Мы оба вслушивались в одно и то же, и одни и те же приходили нам в голову мысли. Арасибо толкнул меня в бок, лениво протянул руку в сторону Серимы и как бы нехотя, с насмешкой пробормотал:
      - Глупый Канахоло.
      - Какой Канахоло?
      - Э-э, - зевнул хромой, - ученик шамана. Глупый.
      - Глупый?
      - Глупый.
      Помолчав, он снова заговорил вяло, вполголоса, словно больше для себя, чем для меня:
      - Глупый Канахоло думает, что бьет в бубен на твою смерть, а бьет он на смерть другого...
      - Конечно, ребенка Ласаны!
      В горле Арасибо что-то забулькало, словно сдавленный смех.
      - Не ребенка Ласаны. Он бьет в бубен на смерть Карапаны, но не знает об этом, глупый...
      - Вздор ты несешь, Арасибо, вздор, - усмехнулся я горько.
      - Карапана умрет сегодня... или завтра...
      Он проговорил это нехотя, словно не мог отрешиться от неуместной шутки. Или я неверно его понял?
      - Что ты плетешь, Арасибо?
      - Карапана умрет сегодня или завтра... ночью...
      В показной небрежности его голоса таилась какая-то скрытая жесткая нота, заставившая меня насторожиться. Только сейчас я поднял глаза на Арасибо и онемел: угрюмого оцепенения последних дней у него как небывало! Глаза его вновь горели прежней ненавистью, но, кроме ненависти, они так и светились необузданной радостью.
      - Что с тобой? - вскочил я, удивленный.
      Он упивался моим изумлением. Гримаса смеха искажала его лицо. Он явно что-то утаивал и теперь потешался надо мной, медля с ответом.
      - Говори же, черт побери, Арасибо!
      - Когда наш охотник идет на охоту, стрелы его не всегда отравлены ядом кураре - не всегда он есть в лесу. Приходится покупать его у далеких индейцев макуши и дорого платить бездельникам. Но в наших лесах растет свой яд, кумарава, хотя и не такой сильный, как кураре. Мы берем его, он тоже убивает.
      - Говори дело, Арасибо!
      - Я и говорю дело. Я говорю: кумарава тоже убивает. Коснешься их раз рукой, сразу образуется волдырь и бредишь как пьяный, коснешься их несколько раз - умрешь. Подлые листья...
      - Давай по делу, Арасибо, по делу! Не тяни!
      Он окинул меня медленным взглядом - вот каналья! - радуясь моему нетерпению.
      - Ты очень нетерпеливый, Белый Ягуар! - забулькал он весело, щуря свои косые глаза. - Интересно, как бы ты себя чувствовал, Ягуар? Каждую ночь тебе в постель кладут лист кумаравы. А ты ничего не знаешь. Стонешь от боли, извиваешься, язвы на всем теле, на глазах чахнешь, гибнешь... Посмотри, вот такой маленький листочек!..
      Арасибо развернул лоскут старой тряпки, который держал до того в руке, и показал мне какой-то комочек серо-зеленого цвета, полувысохший, увядший.
      - Не трогай! - выпятил он губы. - Кумарава еще кусается, как скорпион!..
      Потом вдруг, словно устав от шуток, он стал серьезен и выдавил из себя свистящим шепотом, указывая на ядовитый лист:
      - Я нашел его в подстилке ребенка Ласаны... - И добавил, вставая: Каждую ночь ему подбрасывали... Он не мог не заболеть...
      - Кто подбрасывал? - задал я бессмысленный вопрос, начиная что-то понимать.
      - Он, он, Карапана!..
      Я так и подскочил. Вот это открытие! Я в тот же миг оценил всю его важность. Поймать бы колдуна на месте преступления, вот это была бы победа! С меня снялись бы все страшные подозрения, а его полностью разоблачили бы как явного убийцу. В безумной радости я схватил Арасибо за плечи и тряс его без памяти, пританцовывая и смеясь. Наконец, запыхавшись, я выдавил из себя:
      - Как же ты это открыл, дружище?
      - А-а-а, открыл... Подумал, поискал...
      - А ребенка... ребенка удастся спасти?
      - Удастся.
      Я готов был задушить этого уродца в объятиях.
      - Волшебник! Умница! Ангел!
      Когда мы наконец кое-как успокоились и вернулись к действительности, возник естественный вопрос - что делать дальше? Созвать на тайный совет друзей? Кого? Манаури, Арнака, Вагуру и никого больше. Негра Мигуэля? Нет, только индейцев - это дело племени. А Ласану? Ласану да, конечно.
      Друзья были поблизости, на реке. Они готовили там шхуну для бегства на случай нападения со стороны Серимы. Они прервали работу и тут же пришли. Позвав Ласану, мы укрылись в моей хижине, и Арасибо поведал всем историю своего открытия. Как и у меня, первоначальное ошеломление у всех сменилось бурной радостью. Тяжкий груз свалился с меня и с моих друзей, но тут же мы поняли: теперь нас ждет самая трудная задача - вынести приговор шаману.
      - Смерть! Смерть ему! - твердил Манаури, стиснув зубы.
      Мы предполагали, что Карапана подбрасывал ядовитые листья через каждые две или три ночи, а поскольку найденный лист кумаравы уже высох, очередной визит шамана следовало ожидать этой ночью. Решили дежурить во дворе, сменяясь в полночь.
      - Ты, Ян, исключаешься! - объявил Манаури. - Рана твоя еще не зажила.
      Действительно, силы ко мне окончательно еще не вернулись, но я не мог оставаться в стороне в эту решающую минуту, и меня подключили третьим к первой смене Арнака и Арасибо.
      - Надо решить еще один вопрос, - проговорил вождь после некоторого размышления. - Это удобный случаи его убить. Мы должны его убить.
      - Должны! - учащенно задышал Арасибо.
      - Кто с этим не согласен? - спросил Манаури, бросив на меня внимательный взгляд.
      Арнак и Вагура молча кивнули головой в знак согласия, я тоже. Иного выхода не было - только его смерть.
      - Я тоже хочу сторожить! - попросила Ласана.
      - Сторожи! Конечно! - ответил Манаури. - Но не с нами на улице, а в своей хижине, возле ребенка...
      Никто, даже самые близкие, не должны были знать о наших планах. Ласане поручили сжечь подстилку ребенка и положить ему новую в другом месте шалаша, но так, чтобы ее мать ни о чем не догадалась.
      ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН БЫЛ УМЕРЕТЬ КАНАХОЛО
      Под вечер прошел проливной, хотя и непродолжительный дождь. Когда он кончился, тучи все еще закрывали небо, и мы опасались, что ночь будет очень темной, но нет: где-то за облаками светила луна, рассеивая мрак.
      Шалаш Ласаны стоял примерно в пятидесяти шагах от реки, задней стеной к воде, а входом в сторону леса. Поскольку вокруг шалаша, кроме вытоптанной травы и нескольких оставшихся от леса кустиков, ничего не росло, открытое пространство и сравнительно светлая ночь облегчали нашу задачу.
      Вооружены мы были короткими тяжелыми палицами из твердого дерева, кроме того, Арнак и Арасибо взяли ножи, а я заряженный картечью пистолет для стрельбы с короткой дистанции. Согласовав звуковые сигналы, с наступлением ночи мы заняли свои места. Арнак укрылся позади шалаша, со стороны реки, а я и Арасибо - с противоположной стороны, в нескольких шагах от входа.
      Внутри хижины, как решил Манаури, караулила Ласана.
      Дождь несколько раз обрушивался на наши головы внезапными ливнями, и тогда становилось совершенно темно; воздух по-прежнему оставался теплым и душным. Мы промокли, но делать было нечего.
      Приходилось сносить и томительность медленно текущего времени. От постоянного напряжения устремленных в темноту глаз немели мышцы и притуплялось сознание. К тому же не облегчала нам бодрствования и неуверенность в том, что враг явится именно нынешней ночью. Порой зрение нас обманывало. Странные звуки, как всегда, раздавались и на опушке леса, и на берегу реки, а во мраке проносились таинственные тени. Но это были то бегавшие вокруг собаки и другие прирученные зверушки, то какая-нибудь дикая лесная тварь, то громадные ночные бабочки и всякие прочие неведомые обитатели леса.
      Близилась полночь, и я стал собираться уходить, чтобы разбудить следующую смену, как вдруг услышал за шалашом трехкратное стонущее кваканье лягушки - условный предупредительный сигнал Арнака. Он, вероятно, что-то заметил. Я крепче сжал в правой руке палицу, а левой нащупал рукоятку пистолета.
      Все было как и прежде, в начале ночи - ни темной, ни светлой. Черневшие перед нами стены шалаша, затененные выступавшим навесом, четко вырисовывались на фоне более светлой поляны. Вдруг мне показалось, что на этом фоне с левой стороны появилось какое-то темное пятно, словно кто-то стоял или припал к углу шалаша.
      Толкнув Арасибо в бок, я указал ему рукой на этот загадочный предмет.
      - Он! - возбужденно шепнул хромой. - Пришел...
      Там был кто-то чужой, несомненно, не Арнак. Вечером мы договорились, что не будем покидать своих постов до сигнала тревоги. Но таинственный пришелец не был похож и на Карапану: он казался приземистым и коренастым, тогда как шаман был худ и высок. Человек крадучись пробирался к входу в шалаш. Я утвердился в мысли, что это не Карапана. А может, их двое? Возможно, шаман крался сзади, вслед за этим первым?
      Заметив, что Арасибо собирается выскочить из укрытия, я схватил его за руку.
      - Видишь? - выдохнул я ему в ухо. - Это не Карапана.
      - Да! - согласился он.
      - Бери его живым!
      - Живым? - В голосе Арасибо слышалось разочарование и протест. Зачем?
      Рассуждать было некогда! Я с силой тряхнул его за плечо и приглушенным голосом прошипел:
      - Только живым! И не вздумай иначе!
      Арасибо стряхнул мою ладонь и с ножом в правой руке прыгнул вперед. Прыгнул с таким непостижимым проворством, какого я никогда в нем и не предполагал. От цели его отделяло четыре-пять шагов. Но противник был начеку. То ли его что-то насторожило, то ли он услышал наш шепот, но он вдруг отпрянул в сторону, и нож Арасибо рассек только воздух, а рука соскользнула с натертого жиром тела.
      Враг метнулся к углу шалаша, где я впервые его увидел. Но уйти ему не удалось. Я бросился наперерез и палицей нанес ему удар по голове. Но удар, видимо, был слабым: он зашатался, казалось, вот-вот упадет, но не упал и рванулся было вперед, но тут же попал в объятия Арнака. Оба они упали. Я вновь огрел врага палкой по голове, а Арнак навалился сверху и прижал к земле.
      - Бери живым! - крикнул я во весь голос.
      - Не могу схватить! - прохрипел Арнак. - Он весь скользкий!
      Противник продолжал бешено вырываться, но ему ничто уже не могло помочь. Обеими руками я охватил его за шею и крепко сжал, Арнак же вырвал у него нож и заломил руки за спину так, что хрустнули суставы. Наш пленник был совершенно голым, лишь со шнурком на талии, и весь натерт жиром, чтобы легче ускользнуть.
      В темноте трудно было разобрать, кто это, но теперь не вызывало сомнений - это не Карапана. На наш вопрос, кто он, ответа не последовало.
      Прибежала Ласана с веревками, и мы связали его. По всему судя, он был один - никого больше мы не нашли.
      - Он приплыл на лодке! - сообщил Арнак. - Я слышал, как он причаливал.
      - Он был один?
      - Один. Больше я никого не видел!
      - Сбегай к реке, посмотри, что с лодкой!
      Лодка была на месте.
      Разбуженная шумом мать Ласаны, решив, что на нас напали враги, подняла оглушительный крик. Проснулись соседи и стали сбегаться со всех сторон, вооруженные чем попало.
      Тревога удалась на удивление. Не прошло и минуты после появления первого воина, как на месте оказались и все остальные. Многие были вооружены с ног до головы, никто не забыл и своего мушкета. Наш род оказался на высоте, и меня, несмотря на волнение, охватывала гордость: ведь такая боевая готовность во многом моя заслуга.
      Кое-кто из наиболее предусмотрительных прихватил с собой на ходу зажженные факелы, а также плошки с жиром, и, когда их свет упал на лицо пленника, все оторопели: это был юный ученик шамана - Канахоло, парнишка всего лет четырнадцати, но, как видно, уже поднаторевший в преступном ремесле. Отбивался он от нас как звереныш и прихватил с собой нож, зато теперь связанный отравитель, лежа на земле, притих, и душа его, судя по всему, ушла в пятки. Видя над собой множество перекошенных от бешенства лиц, он решил, что наступил его последний час, и, по чести говоря, не так уж ошибался.
      Манаури громко, чтобы слышали все, объяснил людям, что привело сюда юного преступника. По мере того как он раскрывал подлые интриги Карапаны, росло негодование против его ученика и сообщника. Более всего возмущались женщины. В какой-то миг мать Ласаны подскочила к мальчишке и хотела выцарапать ему глаза.
      - Убийца! - неистовствовала она. - Чудовище! Ты убивал внука, невинное дитя!..
      Я с трудом оторвал ее от него. Но другие и не помышляли оберегать жизнь пленника, требуя немедленной его смерти. Такое всеобщее возбуждение могло повлечь за собой непоправимые беды, и потому надо было как-то их усмирить, а из парня вытянуть как можно больше сведений.
      Тем временем Манаури велел разжечь поблизости два костра и поручил нескольким юношам постоянно их поддерживать. Стало достаточно светло, и теперь можно было лучше рассмотреть пленника.
      В первые минуты после того, как он был схвачен, лицо его не выражало ничего, кроме безумного ужаса, но, как только Канахоло заметил, что немедленная смерть ему не грозит, губы его упрямо сжались, в глазах мелькнуло коварство - конечно, шаман не выбрал бы своим учеником какого-нибудь простака.
      Пленник лежал в неестественной позе, боком прижавшись к земле, а когда его перевернули на спину, он тут же переменил положение, приняв прежнюю неудобную позу. Произошло это, быть может, случайно, а возможно, и нет, но, во всяком случае, привлекло мое внимание. Не пытается ли Канахоло что-то укрыть от наших глаз под правым боком?
      - Вы нашли у него ядовитые листья? - спросил я стоящего рядом Арасибо.
      - Нет. Мы еще не искали. Подождем до рассвета. Тогда и поищем в траве...
      - Это же самое главное! Листья - неопровержимое доказательство вины!
      - Да, но сейчас темно искать.
      - А может, надо получше обыскать его самого?
      Арасибо окинул лежащего нерешительным взглядом. Пленнику, совершенно нагому, негде было укрыть яд. Ничего не было у него и в руках.
      Манаури стал задавать ему вопросы, но ничего не добился: парень хранил упорное молчание и не проронил ни слова.
      Люди стояли вокруг - человек тридцать, возможно, сорок: мужчины, женщины, даже дети, - и, хотя первое возбуждение уже прошло, их все еще обуревало неудовлетворенное любопытство; они ждали доказательств вины доказательств убедительных.
      Среди столпившихся вокруг пленника оказались и люди не из нашего рода, несколько ближайших соседей, привлеченных, как и другие, шумом. Они не были моими врагами, но не были и друзьями, а услышав из уст Манаури тяжкие обвинения, клеймящие Карапану, перепугались. Они почитали власть своего шамана, находились под его влиянием и не собирались легковерно отказывать ему в поклонении оттого лишь, что кому-то хотелось метать в него громы и молнии. Они стали перешептываться, а видя, что Канахоло упорно молчит, обступили Манаури:
      - Мы слышали тяжкие обвинения, ты говорил дерзкие слова.
      - Я знаю, что говорю! - ответил вождь. - Белый Ягуар невиновен, у него добрая душа. Карапана хочет его уничтожить и поэтому отравляет ребенка Ласаны, подбрасывает с помощью Канахоло листья кумаравы...
      - А кто видел эти листья?! - выкрикнули те. - Ты говоришь - Арасибо? Арасибо - калека, пустой человек, что от него ожидать? Он ненавидит Карапану и поэтому лжет...
      - Я своими глазами видел лист, подброшенный ребенку!
      - Кто тебе его показывал? Где?
      - Арасибо нашел...
      - Нашел? Тебе принес его Арасибо, да?! Арасибо мог принести его из леса!..
      - Канахоло, - возмутился Манаури - зачем Канахоло крался ночью сюда, к хижине больного ребенка?
      - Мы не знаем! Но и ты не знаешь!
      - Я знаю! Завтра мы найдем листья кумаравы около хижины, вот увидите!
      - Подброшенные Арасибо? - фыркнули те.
      Сорванцы, следившие за кострами, не слишком, видимо, старались подбрасывать хворост, и пламя стало постепенно затухать. Я стоял ближе всех к пленнику. Руки у него были связаны за спиной, он на них лежал. Как только костры притухли - не укрылось от моего внимания, - юнец, пользуясь тьмой, начал вытворять руками какие-то непонятные движения, будто стараясь ухватить что-то, укрытое у него под правым боком. Но вот вновь взметнулось пламя костров, ярко осветив поляну, и пленник замер в неподвижности. И тут я сделал любопытное открытие: из-под бока лежавшего чуть выступал какой-то предмет. Не кончик ли это бамбуковой трубки, широко применяемой здесь для хранения различных мелких вещей. Теперь я ничуть не сомневался в том, отчего Канахоло так странно лежал: он пытался скрыть под собой нечто, что могло выдать его тайну.
      Я повернулся уже к Арнаку, чтобы сказать ему о своем открытии, как вдруг с черепом ягуара в руках прибежал Арасибо, куда-то отлучавшийся. Он вбил в землю над пленником копье и насадил на него череп, уставив открытую глазницу на юнца. В пляшущем свете костра череп словно ожил, хищные клыки его, казалось, ощерились, а черный провал глаза грозно уставился сверху на злодея. Впечатление было потрясающим. Юнец задрожал, глаза его чуть не выскакивали из орбит, но губы в немом упрямстве сжались еще плотней. Его обуял страх, этого скрыть от нас он не сумел.
      - Сейчас ты выложишь все, собачий сын! - гаркнул на него Арасибо. Говори, иначе ягуар тебя растерзает!
      Охотнее всего Арасибо сам растерзал бы его собственными руками, но ничего добиться не смог и он. Пленник лишь сжал губы и молчал как могила.
      - Ничего вы от него не добьетесь! - раздался ехидный голос из группы сторонников шамана, как бы подбадривая парня.
      Манаури послал гонца в Сериму за отцом Канахоло в надежде, что его присутствие сломит строптивость юнца.
      - Плохо, - шепнул мне Арнак. - Упрямый, паршивец! Кажется, мы проиграли.
      - Проиграли? Что это ты так легко опускаешь крылья?
      - Мы не сумели доказать им его вину.
      - Не узнаю тебя, Арнак! Ты пасуешь перед каким-то сопляком... Нет, дружок, тебя явно подводит зрение, открой глаза - плоховато смотришь!
      Моих друзей поразили, видимо, скрытые в этих словах веселые нотки, как поразила чуть раньше и меня самого внезапная перемена в голосе Арасибо. Арнак устремил на меня вопросительный взгляд.