- Что вы решили? - спросил я.
      - Уходить из Серимы опасно - акавои. Они могут явиться в любой день. Все вместе мы сила, порознь - слабы, нас легче разбить и уничтожить. Значит, у нас нет выбора, и остается лишь второй путь: убить их! Так мы и решили. Мы пойдем и убьем их...
      Возмущенный, я вскочил со своего ложа, хотя все кости у меня ныли.
      - Нет! - воскликнул я гневно. - Делать этого нельзя! Нельзя! повторил я громче, насколько позволили мне силы.
      Арнак, округлив глаза, с безмерным удивлением наблюдал за моим возбуждением. Возражения со стороны человека, дважды едва избежавшего смертельной опасности, он никак не ожидал.
      - Вспомни, кто подбрасывает тебе змей!
      - Я помню!
      - И ты их защищаешь?
      - Я не защищаю!
      - Не защищаешь, а убить не позволяешь?!
      - Не позволяю!
      Арнак смотрел на меня с явным испугом, словно на помешанного.
      - Не теряйте голову! - попытался я улыбнуться.
      - Голову?! - повторил он. - Голова говорит одно: убить их как собак!.. Почему ты не позволяешь?
      - Нас всего тридцать воинов, их - в десять раз больше...
      - Многие пойдут за нами...
      - Многие, но не все. Верховный вождь и шаман - это нешуточная сила и власть, ты сам говорил мне... Многие их сторонники пойдут против нас и будут мстить за их смерть. Начнется война братьев против братьев, самая отвратительная из войн, которая привела к гибели не один народ, даже более могущественный, чем ваше племя. А тут еще акавои...
      - Я хочу тебе добра, Ян! - проговорил Арнак с отчаянием в голосе.
      Хотя лицо его всегда оставалось непроницаемым, при свете костра я все-таки рассмотрел, что в нем скрывалось: тревога и печаль.
      Дружески полуобняв его здоровой рукой, я с чувством сказал:
      - Я знаю, Арнак, знаю, что ты хочешь мне добра! Поэтому слушай!
      И я постарался коротко, но ясно изложить ему свое мнение: именно оттого, что речь идет обо мне, я и не хочу доводить дело до кровопролития. Я здесь пришелец, можно сказать, непрошеный гость, и не могу допустить, чтобы из-за меня дело дошло до братоубийственной войны.
      Конесо и Карапана, ослепленные какой-то злой волей, не терпят меня, но я не теряю надежды, что рано или поздно они поймут свою ошибку...
      - А если не поймут? - перебил меня Арнак.
      - Тогда останется одно - удвоить осторожность. Ты понимаешь меня?
      - Понимаю, Ян!
      Я попросил юношу передать Манаури и всем остальным: никаких враждебных действий. Это пришлось им, и особенно вождю, не по душе, но они обещали слушать меня.
      Близился рассвет, и все мужчины отправились в лес за убитыми кабанами.
      - Ласана с матерью будут за тобой ухаживать, - сказал мне перед уходом Арнак. - Тебе дать какое-нибудь оружие?
      - Зачем? Впрочем, пистолет, пожалуй, положи рядом...
      Разговор с друзьями отнял у меня последние силы. После их ухода пришла Ласана и перевязала мне рану, приложив к ней свежие пучки лечебных трав.
      - Спасибо тебе, Чарующая Пальма! - вырвалось у меня от души.
      - За что?
      - За все. А когда заживет рана?
      - Еще не скоро, о, очень не скоро. Левая рука твоя много дней будет слабой...
      - Ты, наверно, рада?
      - Рада? - удивилась она. - Чему?
      Но тут же, чем-то крайне изумленная, она отступила на шаг и посмотрела на меня с таким удивлением, словно видела в первый раз.
      - 0-ей! - воскликнул я, рассмеявшись. - Ты что, не узнаешь меня?
      - Нет! - ответила она резко.
      - Это я. Белый Ягуар! - продолжал я шутливо.
      - Еще в лесу я заметила, - растерянно пробормотала она, словно говоря сама с собой и не обращая внимания на мой игривый тон, - что ты говоришь по-нашему! Как это?
      - Научился.
      - Когда, как? - Она не могла опомниться от удивления.
      - А вот слушал, как говорят Арнак, Вагура, Манаури, ты, и научился понемногу, - рассмеялся я беззвучно. - Только прошу тебя, никому не говори, что я знаю ваш язык. Пусть это останется между нами...
      - Хорошо.
      ВОДА В КУВШИНЕ
      Мной снова стала овладевать такая слабость, что веки склеивались сами собой, а мысли расплывались. Ласана продолжала еще что-то говорить, но это уже не доходило до меня; я заснул воистину мертвым сном. Меня мучили кошмарные видения, какие-то чудовищные драконы, резня и яростные ссоры, нескончаемые и крикливые. Наконец настойчивый шум проник сквозь сонную одурь, и я стал просыпаться.
      Снаружи доносились звуки какого-то спора - на этот раз реального.
      Я мгновенно пришел в себя, узнав голоса спорящих: Ласаны, Конесо и Карапаны. Ласана преграждала им вход в мою хижину.
      - Нельзя! - стояла она на своем решительно и твердо. - Манаури запретил пускать!..
      - Запретил пускать меня, верховного вождя?
      - Всех! Никому нельзя!
      - Отойди, собака, - зашипел Конесо, - или я раскрою тебе череп! Мы только посмотрим его и поможем ему!
      Ласана поняла, что ей одной не справиться с пришельцами, а все мужчины нашего рода были еще в лесу.
      - Хорошо! - согласилась она после минутного колебания. - Но оружие сложите перед хижиной! С оружием не пущу!
      - Пусть будет так! - уступил вождь. - Бешеная!
      - Собака! - буркнул колдун.
      Было уже совсем светло, солнце встало не меньше часа назад. В хижине царил прозрачный полумрак, хотя вход и завешивала шкура. Едва заслышав голоса, я быстро схватил пистолет, взвел курок и сунул оружие под циновку, которой был накрыт, держа палец на спусковом крючке.
      Первыми вошли мужчины, за ними Ласана. Вход остался открытым, благодаря чему в хижине стало светлее. Все подошли к моему ложу. Ласана встала сбоку, следя за малейшим движением пришельцев.
      Я лежал на спине, с чуть приподнятой головой. Глаза неподвижно и безжизненно устремлены в угол крыши прямо надо мной и полуприкрыты - как обычно у человека парализованного. Краем глаза я едва различал фигуры вошедших.
      Довольно долго они молча всматривались в меня, потом Карапана наклонил голову до уровня моих глаз и в упор уставился в них напряженным взглядом. Всматривался он долго, так долго, что я весь оцепенел от напряжения, боясь выдать себя неосторожным движением. Я видел, как на худой шее шамана вверх-вниз прыгает кадык.
      - Скрутило его как следует! - вполголоса возвестил наконец Карапана, скорчив довольную мину. - Лежит полумертвый.
      - Умрет? - спросил Конесо.
      - Должен, должен.
      - Когда?
      - Не знаю. Может быть, скоро.
      Они говорили между собой, не считаясь с присутствием Ласаны и убежденные, что я не понимаю их языка.
      - Глаза у него немного открыты! - заметил подозрительно вождь.
      - Но видит он мало! - утешил его Карапана. - Если только...
      - Что, если только?
      - Если только он не притворяется.
      Теперь уже Конесо подошел вплотную и долго молча всматривался в меня.
      - Совсем бледный, - проговорил он, - но живой.
      - Долго не протянет! - буркнул колдун, и передо мной снова появилось его морщинистое лицо. Он устремил на меня взгляд столь ненавидящий и страшный, что нетрудно было понять - это враг беспощадный и жестокий, вынесший мне смертный приговор.
      - А если притворяется? - сомневался Конесо.
      - Все равно жить ему недолго, успокойся! - повторил Карапана, в своей одержимости как-то слишком уж убежденно.
      До сих пор я следил за всем происходившим довольно спокойно, чувствуя в ладони рукоять пистолета. Но при последних словах шамана, таивших какую-то скрытую угрозу, мне сделалось не по себе, и сердце у меня заколотилось. С какой стороны грозит мне опасность?
      - Ласана! - обратился шаман к женщине. - Покажи нам его рану.
      - Мы не хотим ее сами касаться, - добавил вождь, - не бойся.
      - Рана закрыта травами! - противилась Ласана.
      - Ничего! Это ты его лечишь?
      - Нет, мать.
      - Позови мать.
      Ласана колебалась, не зная, стоит ли оставлять их одних наедине со мной, но, вероятно, решила, что мне пока ничто не грозит, тем более что далеко не идти - их хижина стояла рядом. Отойдя от входа на два-три шага, она позвала мать, попросив ее прийти, и тотчас же вернулась обратно.
      Тем временем, а длилось это всего несколько секунд, у моего ложа происходило что-то странное. Карапана шмыгнул за мое изголовье и, кажется, наклонился вниз, к полу, но что там делал, я не видел, а повернуться не решился. Однако до слуха моего донесся какой-то странный, чуть слышный звук, настолько слабый, что понять его было трудно. Что-то, похоже, тихонько зашелестело, или зашипело, или булькнуло?
      Впрочем, слишком мало времени оставалось для размышлений - тут же вернулась Ласана, внимательным взглядом окидывая хижину и обоих мужчин. Видно, ничего подозрительного она не заметила и спокойно сообщила, что мать ее сейчас придет.
      Появившись, старуха обнажила мою рану, к счастью, не отбросив циновку с правой руки, где был пистолет. Карапана похвалил повязку и вручил женщинам свои травы, сказав, что они лучше. Но тут же добавил, что не знает, принесут ли они пользу, ибо больному, кажется, уже ничто не поможет.
      - Не поможет? - удивилась старуха. - Ведь ему стало лучше.
      - Я улучшений не вижу! - мрачно заявил шаман. - Давно он лежит неподвижно?
      - Давно, но до этого двигался.
      - А теперь застыл - значит, близится смерть. К вечеру умрет.
      Женщина была иного мнения, но перечить Карапане не посмела, а твердость мрачного предсказания еще более усилила ее испуг.
      - Умрет! - повторял шаман, упиваясь этой мыслью. - Умрет, потому что его укусила не простая змея.
      - Не простая?
      - Не простая: заколдованная.
      - Я знаю, кто ее заколдовал и повесил на куст! - гневно крикнула Ласана.
      - Не умничай! - осадил ее шаман с мрачным видом. - Тебе, глупая женщина, никогда не узнать, кто заколдовал змею!
      - Кто же?
      - Он сам!
      - Он, Белый Ягуар?
      - Он сам!
      Карапана многозначительно помолчал, а женщины не могли скрыть своего недоверия.
      - Да, он сам! - заверил Карапана. - Ты, Ласана, молодая и глупая, но твоя мать знает, что бывают разные Канаимы. Самые худшие Канаимы те, что кажутся хорошими людьми и даже правда хорошие люди, но они сами не знают, что у них злая, пагубная душа Канаимы. Когда тело их спит, душа отделяется от него и приносит несчастья людям и зверям, убивает, отравляет кровь, подбрасывает змей. Скажи сама, есть такие люди? - обратился он к старухе.
      - Есть, - подтвердила та испуганно.
      - А что вы, глупые, знаете о нем, о вашем Белом Ягуаре? Что вы знаете о его кровавых делах, совершаемых во сне, если он, наверно, и сам об этом не знает, если он и сам, наверное, не знает своей злой души Канаимы?
      - А откуда ты знаешь, что у него такая душа? - воскликнула Ласана.
      - Посмотри, женщина, на мое лицо и скажи, сколько мне лет. Я знаю столько, сколько мне лет. Умеешь ли ты смотреть и понимать?
      - Смотреть я умею, - возразила она, - и не вижу в нем Канаимы, а в тебе вижу злобу и ненависть, хотя ты и великий шаман!
      Наступила минута молчания. Я решил пустить шаману пулю в лоб, если он бросится на Ласану. Но он не бросился. Он подавил в себе вспышку ярости и лишь проговорил спокойным хриплым голосом:
      - Он сегодня сдохнет! А ты смотри, змея, как бы и тебе не пришлось отправиться вслед за ним!
      Проговорив это, он собрался уходить. Тогда Конесо подскочил к Ласане и, схватив ее за плечи, стал исступленно трясти.
      - Если ты в своем уме и хочешь жить, - брызгал он слюной в припадке внезапной похоти и бешенства, - если хочешь жить, то ты знаешь, что делать! Только я, я один могу спасти тебя от смерти! Сейчас же отправляйся в мою хижину!..
      - Не трогай меня! - услышал я твердый ответ. - Уйди!
      - Я хочу, чтоб ты жила! - бесился и в то же время молил он. Приказываю тебе...
      Вдруг Конесо так же неожиданно отпустил ее и бросился вслед за Карапаной.
      После их ухода женщины сразу пришли в себя. Мать спросила у дочери, указывая на меня:
      - Они трогали его?
      - Нет, мама.
      Старуху это успокоило, но не развеяло ее опасений. Женщины тотчас же принялись тщательно изучать травы, дарованные Карапаной, - не подмешал ли он туда яда, а я тем временем старательно обследовал пол возле ложа в том месте, где совершал свои загадочные действа шаман. Там стоял предназначенный только для меня кувшин с водой для питья и ничего больше! Вдруг меня осенило! Так вот в чем дело - сомнений не оставалось: услышанное мной бульканье исходило из кувшина, в котором что-то размешивалось. Яд? Конечно, яд. Вот отчего шаман и был так уверен, что еще сегодня я распрощаюсь с этим миром.
      Я велел Ласане принести черепок, налить в него воды из моего кувшина и напоить пса, прибежавшего к нашей хижине вместе с двумя непрошеными гостями и продолжавшего бегать поблизости.
      - Это пес Конесо, - заметила мать Ласаны.
      - Тем лучше!
      Я еще не был уверен, подтвердится ли мое подозрение. Пес вмиг вылакал воду и продолжал резвиться перед хижиной вместе с нашими собаками. Но уже через четверть часа вбежала Ласана с криком, что пес свалился как подкошенный и дергается в предсмертных судорогах. Яд подействовал.
      Я лишь понимающе усмехнулся, но на душе у меня заскребли кошки. Дикая ненависть шамана вселяла невольный страх. С твердой решимостью все-таки начать против них борьбу я снова погрузился в сон.
      Разбудили меня крики. На этот раз веселые. Это наши несли из леса добычу. Они складывали убитых кабанов перед моей хижиной, навалив их там целую гору. А внутрь ко мне со счастливыми лицами ворвались Вагура и Арнак, поднимая высоко на бамбуковых жердях шкуру ягуара.
      - Видишь? - закричал Вагура.
      - Шкура совсем целая! - похвалил Арнак. - Ни одной дырки. Колдовством ты его умертвил, что ли?
      Мой юный друг хорошо знал, отчего погиб ягуар, и просто шутил, но шутка его подала мне идею.
      - Может, и колдовством! - улыбнулся я. - Это совсем неплохая мысль!.. Далеко ты нашел его от места выстрела?
      - Шагах в ста, а то и больше. Ты попал ему в левый глаз.
      В хижину вошли Манаури, негр Мигуэль и целая группа индейцев, все в радостном возбуждении.
      - Десять, десять и восемь - вот сколько диких свиней! - радовался Манаури. - Скажи, как будем делить?
      - Двенадцать людям Конесо, - ответил я, - восемь для Пирокая, остальные восемь нашему роду.
      - А Карапана ничего не получит?
      - Получит, обязательно. Шкуру ягуара.
      - Шкуру ягуара?! Шкуру ягуара?!
      Все решили, что ослышались или я неправильно понял вопрос Манаури.
      - Все правильно! - повторил я. - Карапана получит шкуру ягуара!
      Вагура схватился за голову, остальные загалдели:
      - Ян! Такую красивую шкуру этому подлецу? Безумие! Это же твой знак! Ему?
      - Ему! - ответил я, от души веселясь при виде их растерянных физиономий.
      - Ян! - вскипел Арнак. - Он неправильно это поймет и решит, что ты струсил! Нельзя отдавать ему шкуру!
      - Можно, - стоял я на своем, - и увидите, он все правильно поймет!
      Женщины тут же рассказали моим друзьям, как шаман вновь покушался на мою жизнь, пытаясь отравить ядом.
      ГЛАЗ ЯГУАРА
      Племя араваков, северная ветвь которых обитала теперь на берегах реки Итамаки, несомненно, отличалось более высоким уровнем жизни и нравственных начал от большинства других южноамериканских племен, и особенно от живших в лесах. Племя это, как уже упоминалось, в отличие, скажем, от акавоев или других карибов занималось земледелием. Обработка земли во многом и определяла его жизнь. Она не только вынуждала араваков вести оседлый образ жизни, но и давала им возможность развивать некоторые ремесла. Так, араваки, а точнее, их женщины, славились своими гончарными и ткацкими изделиями. Многоцветные ткани, сотканные на примитивных станках, и оригинальных форм кувшины, часто громадных размеров, служили товарами обмена и пользовались большим спросом у других индейцев. Мать Ласаны в дни, когда не было дождей, по нескольку часов кряду ткала на улице из волокон различных растений узорчатые циновки, и притом весьма искусно. Но зато по уровню умственного развития араваки если и стояли выше других племен, то крайне незначительно и точно так же пребывали в плену темных суеверий, разных духов и бесов, заклинаний, чар и колдовства. Порой сумеречные их верования казались мне подобными диким лесным дебрям, что окружали нас со всех сторон, они были столь же запутаны, столь же мрачны и столь же труднопреодолимы.
      Духи, как правило, все злые и враждебные, могли принимать всевозможные обличья: то каких-то страшных зверей, то ужасных чудовищ, а то могли становиться невидимыми и тогда делались еще страшней. Они терзали людей во сне, отравляя им кровь, охотникам в лесу путали тропы и мутили разум, на иных напускали болезни и порчу, несли смерть.
      Простой человек против них был, по существу, бессилен и защищался как мог - амулетами. Но находились среди людей и такие, что входили в сговор с нечистой силой, ба! - сами перевоплощались либо в духов, либо в кровососов-вампиров - это уже в зависимости от того, что больше приходилось им по вкусу.
      Подлая мысль Карапаны, будто бы у меня душа оборотня, могла навлечь на мою голову много бед, ибо как отвести подобное обвинение?
      К счастью, люди нашего рода не следовали уже так слепо суевериям, а Арнак вообще почти избавился от них.
      На следующий день после того, как из леса были доставлены наши охотничьи трофеи, я собрал у своего ложа Арнака, Вагуру, Манаури и Ласану, чтобы посвятить их в план действий против шамана.
      - Наконец-то! - зло скрипнул зубами Манаури. - Наконец глаза твои прозрели! Когда его убить?
      - О нет! - ответил я. - Убивать нельзя.
      - Он будет и дальше вредить!
      - Мы поборем его тем же оружием, какое он применяет против меня: колдовством!
      - Колдовством? - вождь протянул это слово с явным сомнением.
      Не медля более, я объяснил им, о чем идет речь.
      - Ты, Арнак, с двумя людьми возьмешь шкуру ягуара, отнесешь ее Карапане и торжественно объявишь, что это дар ему от меня. Скажи ему, что глаз, через который я убил зверя, имеет волшебную силу и видит все, что. шаман затевает, сразу доносит черепу ягуара, а череп находится у меня и тут же все мне сообщает. Так, он сообщил мне, что в воду был всыпан яд и поэтому сдохла собака Конесо. Скажи Карапане, если он выбросит или уничтожит шкуру, это ему не поможет, волшебный глаз все равно будет все видеть и сообщать черепу и мне. Еще скажи, что шкура ягуара оберегает меня от всех опасностей и всякое покушение на меня обернется против моего врага. Пока погиб только пес Конесо, но так может погибнуть любой человек - и никакое колдовство его не спасет... Ты пойдешь, Арнак?
      - Пойду!
      - Испугает ли это Карапану? - с сомнением покачал головой Манаури.
      - Думаю, да! - ответил я, хотя и не был полностью уверен.
      Мой способ, возможно, казался наивным, но я рассчитывал именно на болезненное воображение, а вместе с тем и суеверное коварство Карапаны и его сообщников.
      - Испугай его, испугай! - выкрикнул внезапно Арасибо в припадке радостного возбуждения. - Он испугается. Глаз ягуара его заколдует!
      Манаури взглянул на него исподлобья, осуждающе.
      - Ты зачем кричишь, глупый? - цыкнул он.
      - Арасибо не глупый! - взял его под защиту Арнак и добавил весело: Он сам наполовину шаман! Он знает все фокусы Карапаны.
      Вождь пожал плечами, но Арасибо уверенно воскликнул:
      - Карапана испугается, я знаю! Глаз ягуара его испугает!
      Шкуру, предварительно обработанную для сохранности отваром ядовитой лианы, можно было отдавать, не опасаясь, что она испортится. Наши посланцы застали Карапану в хижине для обрядов, стоявшей в стороне в нескольких сотнях шагов от других жилищ индейской деревни. Шаман встретил Арнака язвительным смехом, а выслушав его слова, не смутился, не испугался, а, напротив, выразил радость, что получил прекрасную шкуру.
      - Левый глаз - волшебный! - еще раз многозначительно повторил Арнак, словно Карапана не расслышал предыдущих его слов. - Глаз зверя послушен Белому Ягуару и все ему рассказывает.
      - И Белый Ягуар выбил ему левый глаз? - спросил шаман.
      - Да, выбил.
      - А правый не выбил?
      - Нет.
      - Говоришь, не выбил?
      Карапана разразился диким нечеловеческим смехом, похожим не то на лай, не то на вой, не то на рычанье, так что у перетрусивших Арнака и двух его спутников на мгновение замерли сердца.
      - Не выбил правый глаз? - хохотал шаман. - Значит, только левый глаз послушен Белому Ягуару! А правый глаз послушен ему или нет? Говори!
      - Не знаю! - растерялся Арнак.
      - О правом глазе Белый Ягуар ничего не говорил? Отвечай!
      - Нет.
      - Ничего не говорил?! - выкрикнул старик. - Тогда я тебе скажу! Ты знаешь, кому будет послушен правый глаз зверя?
      - Э?!
      - Левый глаз послушен Белому Ягуару, а правый глаз послушен мне!
      Он залился неудержимым смехом, продолжая победно выкрикивать, словно страшное заклинание, будто не словами, а дубиной бил их всех троих по головам: <Послушен мне! Мне послушен!..>
      Спустя полчаса все мы, озадаченные и огорченные, слушали в моей хижине отчет Арнака.
      - Я говорил! - укорял Манаури. - Карапана великий, непобедимый шаман. Он посмеялся над тобой, Ян! Он издевался над твоими чарами! Пустяками его не проймешь. Против него есть только одно надежное средство...
      - Знаю, знаю! - буркнул я раздраженно. - Пуля в лоб!
      - Правильно: свинцовая пуля в лоб!
      - Нет! - запротестовал я. - Ни в коем случае!
      - Он издевался над твоими чарами! - упрямо донимал меня вождь, не отступаясь. - Правый глаз ягуара ему послушен. Ему! А мы и не подумали о правом глазе...
      Вдруг к моему ложу подскочил Арасибо. Гнев и возбуждение еще более исказили выражение и без того косоватых его глаз и лица.
      - Не будет так! - выдавил он из себя. - Правый глаз ягуара не будет ему послушен!
      - О-ей! - насмешливо фыркнул Манаури. - Не будет послушен? Не ты ли помешаешь? Такой ты сильный?
      - Я! - отрубил Арасибо, словно топором.
      Мы все уставились на странно возбужденного калеку. Глаза его горели лихорадочным блеском. Сдавленным голосом, прерывающимся от волнения шепотом он стал объяснять:
      - Белый Ягуар может спать спокойно и выздоравливать. Карапана до него не доберется. Карапана великий и злой шаман, но у него не будет никакой силы над глазом зверя... Череп зверя у нас. Белый Ягуар сказал: только через череп глаза зверя имеют волшебную силу... Он, Арасибо, залепит глиной в черепе правую глазницу, и Карапана этим глазом ничего больше не увидит, никому не причинит зла... А череп ягуара Арасибо повесит перед хижиной, и пусть все знают, что один глаз слепой и бессильный...
      - А если череп украдут? - скривил рот и громко хмыкнул носом Манаури.
      - Пусть попробуют! - Косые глаза сверкнули ненавистью. - Пусть попробуют! Я днем и ночью буду стеречь череп! Смерть тому, кто захочет его украсть!..
      Все стоявшие вокруг задумались. В ту же минуту на меня напала какая-то странная слабость. Голова закружилась, встревоженные мысли отказывались повиноваться, к горлу подступала тошнота. Быть может, это под действием змеиного яда мне вдруг стало так бесконечно, до болезненности одиноко? Что за люди окружают меня? И впрямь ли это друзья? В полумраке бронзовые их лица стали совсем темными, почти невидимыми, и даже это причиняло мне муку. И вот этот внезапный страх пред чуждостью окружавших меня людей и их мира душил меня, вызывая опасение, что мы никогда до конца друг друга не поймем.
      Как же это могло случиться? Я придумал проделку с заколдованным глазом ягуара как своеобразную шутку, призванную просто попугать одержимого безумца, охладить его пыл и озорной шуткой заставить опомниться. Ведь только в шутку, и не иначе, могла родиться такая мысль и у меня, и у моих друзей. А меж тем шутка, будто мяч отбитая от хижины Карапаны, в каком же искаженном виде вернулась к нам! Шутка перестала быть шуткой: и глаз ягуара, и шкура, и череп стали атрибутами, словно и впрямь наделенными магической силой, и вот уже хромой Арасибо, человек верный и преданный, с воодушевлением и необыкновенной серьезностью рассуждал о колдовстве, делая из меня подобие шамана, а мои друзья принимали это как должное и внимательно слушали его.
      Страшная тоска сжимала мне сердце: тоска по человеку, по простому, весело смеющемуся человеку, не думающему о магической силе глаза ягуара.
      И тут я различил испуганный голос Арнака, доносившийся словно откуда-то издалека.
      - Ян, что с тобой?! Он весь в поту! Потерял сознание!
      Голос моего юного друга, звучавшая в нем тревога согрели мое сердце, вернули меня к жизни. Я вновь стал чувствовать и понимать происходящее, заставил себя улыбнуться и обвел все вокруг взглядом.
      - Кто потерял сознание? - спросил я.
      - Я думал, ты... - пробормотал Арнак по-английски.
      Как же я был благодарен ему за этот ответ на родном моем языке!
      Он коснулся моего лба; в то же время я почувствовал крепкое, нежное пожатие руки - это была Ласана. Я пришел в себя. Силы вернулись ко мне.
      Все стояли как и прежде: Манаури с насмешливым выражением лица, Арасибо - взволнованный, с горящим взглядом.
      - Карапана? Он смеется над вашим посланием! - упрямо одно и то же повторял вождь. - Он смеется над вашим ягуаром! Смеется прямо вам в глаза! Смеется! Ха, ха!.. - И тут же изменившимся голосом: - Выход один - пуля в лоб!
      Арасибо лихорадочно замахал руками на Манаури, пытаясь прервать этот поток язвительности, и обратился к Арнаку:
      - Я знаю Карапану как свои пять пальцев! - Голос у него сорвался. - Я знаю его насквозь как облупленного.
      - 0-ей! - согласился Арнак, озадаченный его горячностью.
      - Говори, Арнак, как он выглядел, когда принимал вас, когда смеялся! Какой он был?
      - Какой? Как всегда...
      - А кадык у него прыгал вверх-вниз, вверх-вниз? ты не заметил?
      - Прыгал, противно прыгал!
      - Как крыса в клетке, прыгал? Вверх-вниз?
      - 0-ей, как крыса в клетке, настоящая крыса...
      - Ты не путаешь?
      - Нет!
      Арасибо медленно повернул к Манаури лицо, перекошенное злобой и презрением.
      - Слышишь, что говорит Арнак?
      - Слышу! - буркнул вождь. - Ну и что?
      - А то, что шаман смеялся только губами, а в сердце у него таился страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него прыгает вверх-вниз, значит, шаман встревожен...
      Слова калеки произвели впечатление. И лишь Манаури продолжал стоять на своем.
      - Все равно он смеялся, смеялся!..
      - Он боялся! - крикнул Арасибо.
      - Смеялся! - еще громче выкрикнул вождь.
      - Нет, боялся, он испугался!
      Они стояли друг против друга яростные, охваченные непостижимым, бессмысленным бешенством, пожирая один другого глазами, полными ожесточения.
      Мне опять становилось дурно, по телу разливались слабость и брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело.
      - Хватит! - застонал я из последних сил.
      Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись, смирили свой гнев, притихли, лица их разгладились.
      - Пойдем отсюда, - шепнул Арнак, - пусть он уснет.
      Они вышли. Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала на колени, склонилась. В добрых влажных глазах ее - тревога и бесконечная преданность. Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство. Это человек добрый и верный. Но близкий ли? Понимает ли она, что именно вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит меня чуждый их мир, мир вражды и предрассудков?
      - Меня душит... - простонал я.
      Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах женщины и тяжкий дух диких джунглей. Ласана заметила, вероятно, мою гримасу и встревожилась.
      - Что тебя душит? - спросила она мягко.
      - Их ненависть.
      - Чья? Карапаны?
      - Не только Карапаны: Манаури, Арасибо...
      С минуту она молчала, задумавшись, лотом решительно проговорила:
      - Во мне ненависти нет!
      - Меня убивает их злоба, их вражда! - не смог скрыть я печали.
      - Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы!
      - Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня? Меня удручает их темнота, их предрассудки ввергают во мрак...
      - Во мне все светло, Ян! Солнечно... Я понимаю тебя!
      - Ты вместе с ними!
      - Нет, Ян, я с тобой!
      Голос ее был полон нежности. Она не позволила себя оттолкнуть. Она боролась за свое место подле меня. Глаза ее расширились. Взгляды наши встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла передавался от нее ко мне.
      На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким сном, я пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на несколько минут вышел во двор. От подавленного настроения предыдущего дня не осталось и следа, в меня вселился новый дух.
      На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в двадцати от моей хижины, торчал череп ягуара. Муравьи в муравейнике очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая грозными клыками. Левая, <моя>, глазница чернела пустой впадиной, зато правая, залепленная глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой. Можно было полагать, что это всего лишь наш родовой знак, а ведь мы наделили его силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага. Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся.
      Сам Арасибо притаился поблизости и, едва завидя меня, прихрамывая, вышел из укрытия навстречу. Безобразная физиономия его расплывалась в радостной улыбке.
      - Видишь, как красиво висит? - оживленно приветствовал он меня. - Я хорошо его стерегу!