Он скорее ожидал, что Пиппа отмахнется от своих настоящих или вымышленных бед и по-прежнему будет порхать по жизни, но, как оказалось, ее сходство с матерью и сестрой было гораздо глубже, чем можно было предполагать, глядя на энергичное, неуемное дитя и беспечную, кокетливую молодую женщину, цветок среди придворных дам.

– Что еще беспокоит тебя? – спросил брат, всматриваясь в ее лицо, и увидел, как на виске судорожно забилась жилка, а в глазах вспыхнул огонь. Но Пиппа с видимым равнодушием пожала плечами:

– Больше ничего. С меня довольно и этого.

– Верно, – согласился он, понимая, что сестра лжет. Что-то тут неладно. Ее обычно открытое лицо сейчас было замкнутым, словно она ушла в себя, предоставив ему беседовать с призраком в пустынном коридоре. – Ты собираешься на музыкальный вечер?

– Нет, Робин. Мне и без того не по себе. Чувствую себя так, будто целую неделю не высыпалась. Попрошу Марту принести мне чашу вина с пряностями и просплю до рассвета.

– Судя по твоему виду, это вполне возможно, – кивнул Робин, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Остальное предоставь мне.

Пиппа ответила слабой, нерешительной, но все же улыбкой, вернула поцелуй, и они расстались. Пиппа направилась к себе. Сейчас Марта принесет вина с пряностями и сваренные всмятку яйца с белой булкой. Еда для больных. А потом она заснет. Никаких тяжелых путаных снов, только сладостное забытье. Этой ночью Стюарт не прикоснется к ней спящей.

Королева Мария благосклонно кивала в такт музыке, извлекаемой музыкантами из своих инструментов. Они играли «Зеленые рукава», мелодию, сочиненную ее отцом, Генрихом VIII, особенно близкую ее сердцу. Отец плохо обращался с девочкой, когда та немного подросла и превратилась в юную девушку, но в детстве обожал ее, а она никогда не переставала любить его, жаждать ответной любви и одобрения, даже когда отчуждение становилось почти невыносимым. Но как ни была велика ее потребность в отцовской заботе, много лет Мария упрямо отказывалась сделать то единственное, что позволило бы вернуть благосклонность отца: согласиться признать незаконность собственного рождения и отвергнуть власть папы как главы английской церкви.

Наконец Мария сдалась и получила права наследования. После смерти брата Эдуарда она боролась за власть и получила трон. И вот теперь восседала под балдахином зеленого цвета Тюдоров, всевластная королева Англии, победившая врагов и ставшая женой католического короля.

Но надолго ли?

Вопрос постоянно терзал ее и даже в лучшие дни черной тучей омрачал солнечное сияние. А в плохие дни она вообще не могла думать ни о чем ином.

Ее влияние мог бы усилить ребенок, особенно сын. Сын Филиппа Испанского навсегда вернет Англию в католичество и через отца Филиппа и кузена Марии, Карла V, свяжет страну неразрывными узами со Священной Римской империей.

Мария чуть подвинулась назад. Драгоценные камни, вделанные в спинку трона, сверкали всеми цветами радуги в ярко освещенном зале.

Королева вздохнула и положила руку на живот, гадая, укоренилось ли уже семя Филиппа.

В ее чреве?

Или в чреве той, другой?

Она обвела взглядом зал, безразлично отводя глаза от придворных, стоявших небольшими группами или расположившихся на табуретах или пышных подушках. Симон Ренар, испанский посол и ее давний союзник и помощник, беседовал с самым доверенным советником Филиппа Руем Гомесом. Дружески склонив друг к другу головы, они о чем-то шептались.

Мария обратила взор на сидевшего рядом мужа. Похоже, музыка его совершенно не интересовала: рука гладит подбородок, локоть упирается в колено, обтянутое шоссами из золотистой оленьей кожи, взгляд устремлен на тех двоих у окна – Филипп явно старается прочесть по Губам, о чем идет речь.

К собеседникам подошел еще один, Лайонел Аштон, в элегантном изумрудно-зеленом камзоле, таких же шоссах и коротком плаще из бархата цвета слоновой кости, усаженном гагатами. Откуда он взялся? Словно возник из воздуха.

Королева невольно нахмурилась. В противоположность мужу она считала англичанина загадкой. Филипп же отзывался о нем как о весьма полезном человеке, хорошо знающем не только английские, но и испанские обычаи, сумевшем остаться своим в обоих лагерях и способном предлагать верные и мудрые решения сложнейших проблем. Человеке, жизненно, необходимом для того дела, которое касалось короля и королевы.

Дело… омерзительное, грязное… и очень важное. Мария не могла не признать это, хотя обычно отказывалась размышлять на подобные темы, не говоря уже о деталях. Но что-то в этом Лайонеле Аштоне смущало ее. Она не взялась бы определить точную причину неприятного ощущения, но его отчужденность, кажущаяся обособленность, неизменно бесстрастное лицо вселяли в нее неуверенность.

– Прошу простить меня, мадам, – прошептал муж, наклонившись к ней.

– Разумеется, милорд, – улыбнулась королева. Филипп поднялся с трона, вызвав этим привычную суматоху среди пажей и свиты, старавшихся ему помочь. Музыканты, привыкшие к невнимательной публике, продолжали играть.

Филипп направился к троице, собравшейся у высокого окна. Они поклонились королю.

– Джентльмены, – пробормотал он; невольно переводя глаза на юного музыканта, державшего лиру, – все улажено на сегодняшний вечер?

– Было бы весьма благоразумно, сир, не тревожить даму следующие несколько ночей, – тихо посоветовал Лайонел.

– Почему? Ее связь с луной прервалась? – отрывисто спросил король.

– Насколько мне известно, нет, сир, но не стоит возбуждать лишних подозрений, – продолжал Лайонел, рассеянно потрогав брошь-змейку, темневшую в кружеве у самого горла.

– Какие-то затруднения с мужем?

Филипп снова оглядел музыкантов.

– Нет, но его жена не глупа, сир, – объяснил Аштон таким недвусмысленно категоричным тоном, что король даже отступил.

– Не понимаю, дон Аштон. Женщина ни о чем не знает. Лайонел поклонился.

– На время, сир… только на время.

Симон Ренар бросил на него подозрительный взгляд. Неужели он единственный расслышал презрительные нотки за очевидно бесстрастным замечанием? Остальные, похоже, не заметили ничего странного: оба с умным видом закивали.

– Интересно, не может ли муж уладить все недоразумения? – бросил Руй Гомес, брезгливо скривив губы.

– Небольшой перерыв особого значения не имеет, – пожал плечами Филипп и оглянулся на жену. – На одну-другую ночь я посвящу все свое внимание только одной женщине.

Грубый смех неприятно напомнил собеседникам об истинном характере Филиппа, весьма далеком от его нынешнего облика идеального супруга, искренне преданного женщине на одиннадцать лет его старше. Ничего не скажешь, он в совершенстве играет свою роль. Но им было хорошо известно, что кроется под маской внешней благопристойности.

– Королева, сир, готова сделать все для своего мужа, – напомнил Руй Гомес. – Нет той чести, которую она вам не оказала бы.

– Да, – поморщился Филипп. – Но как же трудно, джентльмены, каждую ночь ложиться в постель с женщиной, которая с трудом выносит объятия мужа. А уж ни о каких любовных играх и речи не идет…

– Королева сознает свой долг, сир, перед супругом и страной, – немедленно вставил Ренар, защищая женщину, которую считал своим другом и полезным инструментом политических интриг.

Разумеется, – примирительно бросил Филипп. – Но тем не менее нелегко ложиться с женщиной, которая перед этим часами молится с рвением святой, идущей на муки во имя Господа.

Лайонел, поклонившись, удалился. Подобные разговоры больше его не интересовали. В зал вошел Стюарт Нилсон, и Аштон задался вопросом, почему с ним нет его жены. Только сейчас он осознал, как сильно ждал ее. Разумеется, весь последний месяц он каждый вечер ожидал ее появления. Того момента, когда она возьмет кубок вина, предложенный мужем. Того момента, когда спустя час или чуть больше она. едва не падая, извинится и удалится в спальню.

Он ждал ее с холодным спокойствием. Намеренным безразличием. Она была всего лишь предметом. Предметом, призванным укрепить власть Филиппа и Марии, вложить лишние камни в основание их трона. Случайным предметом в глубочайшей черной реке ненависти, отмечавшей каждое движение Лайонела Аштона.

И все же сейчас, когда необходимости ждать не было, он был охвачен нетерпеливым предвкушением и разочарован ее отсутствием.

И понимание этого потрясло его.

Почему?!

Но в глубине души он уже знал ответ, и смириться с ним было почти невозможно. Он хотел просто видеть ее.

Как женщину, которая его заинтересовала.

Сегодня, когда она не была нужна, когда ни он, ни она не участвовали в очередном омерзительном витке королевского заговора, он мог видеть в ней только женщину.

Женщину, которая его заинтересовала.

Но он давно уже не интересовался женщинами. Только так он способен следовать по избранному пути. В его жизни существует одна побуждающая сила, единственная цель, необоримое влечение, и если он позволит себе участие или какие-то чувства к Пиппе, все рухнет.

Аштон устремился к дверям. На сегодняшний вечер его работа закончена.

Но в дверях с необычной для него нерешительностью переминался Стюарт Нилсон, не пытаясь присоединиться к своим приятелям, знакомым, ближайшим друзьям. Он упорно смотрел на музыкантов.

Лайонел, укоризненно покачивая головой, остановился рядом. Стюарт совсем не умел притворяться, и скоро его плохо скрытые страдании вызовут вопросы и замечания.

– Леди Нилсон не присоединится к нам? – жизнерадостно осведомился Лайонел.

Щека Стюарта дернулась. Он украдкой взглянул туда, где стоял король со своими приспешниками.

– Я думал, что все договорено…

– Да, да, конечно, – перебил Лайонел, понизив голос, хотя на губах по-прежнему играла приветливая улыбка. – Я просто осведомился… из чистой учтивости. – И, легонько похлопав Стюарта по руке, с обманчивой мягкостью добавил: – Послушайтесь моего совета, милорд, и постарайтесь немного успокоиться. После сегодняшнего скандала вам не стоит привлекать внимание недоброжелателей. – Он помедлил и уже более многозначительно намекнул: – Я бы предложил вам быть более осмотрительным в выборе того, куда вы обращаете свои взоры.

Стюарт сумел расслышать в голосе Аштона глубочайшее презрение, еще более невыносимое от сознания того, что он все это заслужил. Пальцы стиснули рукоять шпаги.

– Нет-нет, друг мой.

Лайонел покачал головой и снова дотронулся до руки Стюарта.

– Поверьте, мой совет хорош и дан от всего сердца. Будь вы поосторожнее в прошлом, вряд ли оказались бы в нынешнем положении. Ни вы, ни ваша жена.

Он отступил и покинул зал.

Стюарт боролся с приступом бессильной ярости, угрожавшей испепелить его. Аштон прав. Неизвестно как, но он совершил ошибку, загнавшую его в самый безжалостный из всех существующих капканов. Он был чересчур беспечен, выдал себя то ли словом, то ли взглядом. И никогда не поймет, каким образом узнал Симон Ренар его тайну, но те, кто следил за ним, как, впрочем, за всеми при этом вероломном дворе, поняли, что могут воспользоваться его промахами.

Стюарт заставил себя оглядеть зал, выбрал подходящую компанию и направился туда. Он даже сумел улыбнуться, вставить реплику-другую и с видимой беззаботностью расположиться на подушке. И все это время лихорадочно размышлял о том, как выйти из тупика, в котором оказался по своей вине.

Они не выпустят его из своих лап, юн это знал. Прояви он с самого начала немного больше упорства, не поддайся на шантаж, предоставь им осуществлять все угрозы в отношении его, возможно, все обернулось бы иначе. Но последствия могли бы быть кошмарными, и он предпочитал верить, что они поступили бы так, как обещали. На это у него были достаточно веские причины. А теперь, независимо от того, достигнут они своей цели или нет, он уже слишком много знал и слишком опасен, чтобы они оставили его в покое и позволили идти своей дорогой, после того как он им помог. Они либо найдут ему другое применение, либо попросту убьют.

А что будет с Пиппой? Если она не даст им желаемого, может, они сдадутся и отстанут от нее? Возьмутся за другую несчастную женщину? Она ничего не знает и не представляем для них угрозы. Но если их план удастся, будет ли она в безопасности, когда все кончится? Они обещали, что не станут тревожить ее, но какова цена обещаниям подобных людей?

А Гейбриел? Останется ли он в живых? Ему, как и Пиппе, ничего не известно, и пока Стюарт держит данное слово и, следуя условиям сделки, выполняет все их распоряжения. Гейбриела пальцем не тронут.

Он снова взглянул в сторону музыкантов, и Гейбриел, словно притянутый магнитом, поднял голову. Их глаза встретились. Гейбриел тут же стал перебирать струны лиры. А Стюарт, изнемогая от тошноты и дрожа от всепоглощающего ужасу при мысли о том, что наделал и чего не сделал, о том, что должно случиться, о гнезде гадюк, в которое его забросила судьба, поднялся и пошел к выходу. Только не бежать. Не броситься к двери. Шагать как можно медленнее…

Он должен выбраться из дворца. Если он умрет, что станется с остальными?

Не в. первый раз он думал о смерти, но сейчас куда большей решимостью, чем раньше.

Нож у горла, яд, быстрые воды Темзы. Существует немало способов свести счеты с жизнью.

Но он не хотел умирать. Да и гибель его, вероятно, будет бесплодной. Возможно… всего лишь возможно, оставшись в живых, он сумеет защитить тех, кого любит, от горьких плодов собственной трусости.

Его любовь к Гейбриелу была сильнее всех остальных эмоций, вместе взятых, она разрывала его, наполняла, заставляла рыдать и громко вопить от радости. Но он любил и Пиппу, хотя немного по-другому. За те месяцы, что они были вместе, привязанность к жене только росла, хотя к симпатии неизменно примешивалось чувство вины. Она не знала и не могла знать, что была всего лишь фасадом, защитной оболочкой. Он старался быть достойным, любящим мужем, добрым и отзывчивым. Но когда тщательно возведенные им барьеры рухнули, он стал едва терпеть ее присутствие в супружеской постели. Стюарта терзал невыносимый, мучительный стыд за то омерзительное ожидание в маленькой комнате, перед тем как ее приносили к нему…

Холодный пот выступил на его лбу. Он метнулся к стене и там, и тени колонны, едва успел наклониться, как его вывернуло наизнанку. Он больше не в силах продолжать это. Вести себя с женой так, будто ничего не случилось. Разговаривать, улыбаться, даже стоять близко. Лежать рядом, слушая мерное дыхание невинной женщины, пока он сам извивается, терзаемый унижением собственного предательства.

Необходимо найти выход. Избавиться от брака, который принес столько бед его жене. Честно и открыто быть с Гейбриелом.