Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сестры Дункан - Тень твоего поцелуя

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Фэйзер Джейн / Тень твоего поцелуя - Чтение (Весь текст)
Автор: Фэйзер Джейн
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Сестры Дункан

 

 


Джейн Фэйзер

Тень твоего поцелуя

Пролог


Уинчестер, 26 июля 1554 года


Обшитая панелями комната была почти целиком погружена во тьму. Только тусклое сияние свечей в единственном канделябре на пристенном столике выхватывало из полумрака то кровавый огонь рубина, то золотистое свечение топаза, то таинственную вспышку изумруда, украшавших тяжелые шелка и бархаты, в которые были облачены все шестеро мужчин, собравшихся здесь.

Ставни высоких окон были закрыты, несмотря на теплую летнюю ночь, так что духота стояла невыносимая. Мужчины обливались потом. Темные пятна расплывались на вышитых камзолах, соленые струйки сползали с шей под воротники, волосы под отягощенными драгоценными камнями бархатными беретами взмокли.

Переглянувшись, они медленно подступили к кушетке, стоявшей у дальней стены, где было темнее всего. Кушетка была застлана белой простыней, так что едва видневшаяся неподвижная фигура казалась лежавшей в гробу. Одна рука бессильно свисала вниз, едва касаясь кончиками пальцев богатого турецкого ковра. Волосы цвета корицы разметались по подушке. Исхудавшее тело прикрывала лишь полотняная рубашка. На мертвенно-бледном лице неестественно ярко выступали веснушки. Пергаментно-тонкие веки чуть подрагивали, как во сне, и снова замирали.

– Уверены, что она ничего не сознает?

Едва слышный, но скрипучий голос с сильным акцентом разорвал почти благоговейную тишину.

– Она без чувств, ваше величество. И еще много часов не придет в себя.

Один из присутствующих встал рядом с говорившим и внимательно оглядел женщину.

– В самом деле, ваше величество, ее сны уже ничто не посетит.

Король повернул к нему голову и коротко сардонически рассмеялся.

– Обычно, Руй, мои компаньоны в любовных играх бывают счастливы и польщены моим вниманием.

– Это не любовная игра, Филипп, а разумная мера предосторожности, тем более что опасность велика, – спокойно заметил тот с фамильярностью старого доверенного друга.

Король коснулся пальцами губ, погладил короткую бородку.

– Нет нужды напоминать мне, Руй. Руй Гомес согласно кивнул.

– Прикажете удалиться, сир?

– Или, если ваше величество прикажет, мы можем поставить ширму, чтобы вам было свободнее, – вмешался кто-то из присутствующих, показывая на ширму, стоявшую перед пустым очагом.

Король оглядел серьезные лица спутников. Его взгляд упал на человека, стоявшего в отдалении от остальных и словно бы нарочно забившегося в самый глухой угол. Он единственный старался не смотреть на кушетку. Каждая линия его тела выдавала крайнюю неловкость.

– Мужу совершенно ни к чему здесь оставаться, – изрек король. – Милорд Нилсон, вы можете подождать в комнате напротив.

Мужчина как-то судорожно, рывком, поклонился и поспешил прочь, ни разу не оглянувшись.

– Принесите ширму, и пусть остальные отойдут подальше, – резко и недовольно приказал король, похоже, наконец решившийся исполнить крайне неприятную обязанность.

Придворные немедленно повиновались.

– Одну свечу в головах, – продолжал король.

Руй Гомес вынул из канделябра горящую свечу, вставил в кольцо на стене над кушеткой и с поклоном удалился. Свет упал на мертвенно-белое лицо и застывшую фигуру женщины. Король, встав в тени, у изножья постели, расшнуровал шоссы из белой оленьей кожи, расстегнул камзол золотой парчи, поспешно поднял рубашку больной и долго смотрел на нее, очерченную кругом желтого света, прежде чем провести ладонями по впалому животу.

Четверо мужчин терпеливо ждали. Тишина стояла такая, будто здесь не было ни одной живой души, только статуи, оцепеневшие в безмолвии. Но когда из-за ширмы вышел король, все издали дружный вздох облегчения.

– Все сделано, – объявил он. – Отнесите се к мужу.

Мужчина, приблизившийся к кушетке, был одет проще остальных. Его камзол украшала единственная драгоценность – оригинальная брошь в виде змеи из черного гагата с двумя сверкающими изумрудами-глазами и раздвоенным языком, увенчанным голубовато-белым алмазом. Бесстрастно глядя на больную, он опустил подол рубашки, так, чтобы ничьи взоры не оскорбляли скромности дамы. И только потом коснулся ее щеки, откинув локон красновато-каштановых волос, упавший на лоб.

Глаза женщины внезапно распахнулись. Уставясь на него, она попыталась поднять руку, но, когда он положил ладонь на ее лицо, снова замерла и задышала мерно и глубоко.

Он поднял ее, обернул в простыню, которой была застлана кушетка. Никто из мужчин не взглянул на него, пока он нес женщину в комнату напротив, где молча передал в протянутые руки мужа, а сам немедленно исчез во мраке длинного коридора.

Оказавшись в обшитой панелями комнате, Руй Гомес подошел к окну и открыл ставни.

Легкий ветерок принес аромат роз и сладостную песнь соловья.

Глава 1


Дворец Уайтхолл, Лондон, август 1554 года


Яркие солнечные лучи ударили в еще сомкнутые веки Пипиы. Но она не спешила открыть плаза, ожидая, пока полностью придет в себя и ощутит знакомые симптомы: сухость во рту, тяжесть в ногах и слабая тупая боль в суставах, как всегда, когда она поздно вставала.

Но это случалось редко. До чего же странно валяться все утро в постели! Она обычно вставала с петухами, готовая встретить новый день и все, что он несет с собой. Но за последние недели, с самой свадьбы королевы с Филиппом Испанским, она просыпалась, чувствуя себя невыспавшейся и усталой. Плечи гнула свинцовая тяжесть, а голова просто раскалывалась.

Она осторожно подвинулась и тут же утонула в пышной пуховой перине. Рядом лежал Стюарт. Вчера вечером он не лег в постель вместе с ней, что, впрочем, было и неудивительно. Даже сейчас от него пахло вином. Должно быть, вместе с дружками до рассвета играл в карты и кости, пристрастие к которым переходило все границы.

Пиппа отвернулась от мужа, оттягивая момент, когда придется позвонить в колокольчик, позвать камеристку и начать сложный и утомительный процесс одевания, но случайно раздвинула ноги и поморщилась.

Боже, как саднит между бедер! И на внутренней поверхности какие-то подозрительные пятна. Что произошло?! Впрочем, зачем спрашивать, и так ясно.

Пиппа раздраженно поморщилась.

Почему Стюарт способен овладеть женой, только когда та спит? Она никогда ему не отказывала. Наоборот, в первое время после свадьбы делала все, чтобы их постельные игры стали возбуждающими и страстными. Правда, он особого рвения не проявлял, но она по крайней мере каждый раз была в сознании и не думала спать.

Муж сонно пошевелился, и Пиппа, встрепенувшись, перекатилась па бок, лицом к нему и приподнялась на локте. Даже во сне, даже насквозь пропитанный спиртным, он был поразительно красив. Белокурые локоны обрамляли алебастровый лоб, густые каштановые ресницы лежали полумесяцами на высоких скулах, утреннее солнце чуть позолотило кожу. Лорд Нилсон был заядлым охотником, любившим все игры на свежем воздухе так же горячо, как и ломберные столы. Мужчина, жгущий свечу с обоих концов без всяких дурных последствий для себя…

Почувствовав пристальный взгляд жены, Стюарт открыл глаза. Глаза цвета драгоценного аквамарина с голубоватыми чистейшими белками.

– Почему ты не разбудил меня, Стюарт? – гневно бросила Пиппа. – Если ты хотел взять меня, почему делать это тайком?

Муж, неловко поежившись, осторожно коснулся се руки.

– Ты так крепко спала, Пиппа. Я ужасно хотел тебя, но побоялся потревожить.

Пиппа резко села.

– Почему ты стремишься только к своему наслаждению? Это уже в четвертый или пятый раз за месяц. Нравится забавляться с трупом?

Багровый румянец залил лицо Стюарта. Он отбросил покрывала и почти спрыгнул с постели, стараясь держаться спиной к жене.

– Какая гнусность!

– Может, и так, – кивнула Пиппа. – Но уж прости, я считаю, что не меньшая гнусность, когда тебя используют во сне ради собственного удовольствия.

Помня, что острый язык не раз доводил ее до беды, Пиппа обычно старалась поменьше язвить в присутствии мужа. Тот легко обижался и дулся целыми часами. В хорошем настроении он бывал веселым, забавным, очаровательным компаньоном, остроумным и энергичным, словом, их темпераменты казались настолько схожими, что, вероятно, именно поэтому она согласилась выйти за него. Поэтому и из-за его несравненной красоты. Но осознала это только сейчас.

Пиппа, хмурясь, покусывала ноготь и наблюдала, как он рывками просовывает руки в широкие рукава халата. Вряд ли она настолько тщеславна, чтобы считать, будто красота – достаточный повод для замужества. Нет, Стюарт Нилсон очаровал ее своей силой и ловкостью, способностью рассмешить и не в малой мере преданностью и неподдельным восхищением.

– Пойду в гардеробную, – бросил он с порога. – Позвать тебе Марту?

– Если будешь так любезен, – пробормотала Пиппа, снова падая на подушки и закрывая глаза. Солнечный свет усилил тупое биение крови в висках.

Разумеется, дело не только в этом. В двадцать пять она вдруг с удивлением обнаружила, что в ее жизни чего-то не хватает. До этого момента она упрямо твердила, что замужество не для нее, что ей слишком нравится веселая жизнь в обществе придворной молодежи, чтобы погрязнуть в хозяйстве, рожать детей и угождать мужу. Но тут ее сестра Пен вышла за Оуэна д'Арси, и Пиппа поняла, что ведет пустое и никчемное существование. Да, приятно танцевать, играть в карты, встречаться со страстными поклонниками, но теперь этого было недостаточно.

Тихий стук в дверь возвестил о приходе Марты, несшей закрытый кувшин с горячей водой.

– Доброе утро, мадам, – жизнерадостно приветствовала она. – Прекрасный сегодня денек!

– Да, – согласилась Пиппа без особого энтузиазма, и камеристка, Мгновенно уловив интонации хозяйки, воззрилась на нее с некоторым сочувствием.

– Опять голова, мадам?

Пиппа со вздохом провела ладонью по глазам.

– К несчастью. Просто ума не приложу, что делать, Марта. Никогда раньше я не страдала головными болями.

– Может, ваше сиятельство носит дитя, – догадалась Марта. – После семи месяцев замужества такое вполне возможно.

– Ну, в действительности еще не семь, – напомнила Пиппа, садясь на край кровати и разглядывая натертый воском до блеска дубовый пол. Они со Стюартом обвенчались в январе и провели вместе всего шесть недель, до того как единокровную сестру королевы леди Елизавету после восстания Томаса Уайатта обвинили в государственной измене и отправили в Тауэр. Пиппа, как ее ближайшая компаньонка, была одной из немногих женщин, которым позволили разделить с ней заточение.

После освобождения Елизаветы, в самом конце мая, Пиппа вернулась к мужу. По приказу королевы ее разлучили с подругой. Мария везде видела и подозревала заговоры и настояла, чтобы на время домашнего ареста во дворце Вудсток в Оксфордшире сестру окружали и охраняли только незнакомые люди.

Пиппе было велено вернуться ко двору вместе с мужем. Стюарт принимал немалое участие в переговорах, касавшихся брака королевы с Филиппом Испанским. Только тогда и возобновилась их супружеская жизнь.

– Прошло больше двух месяцев со времени вашего возвращения ко двору, миледи, – заметила Марта, ставя кувшин с водой на комод.

– Два месяца, – пробормотала Пиппа. Временами это казалось куда большим сроком, чем те три месяца ужаса в Тауэре, где на газоне под их окнами стояло вечное напоминание о наказании за государственную измену – эшафот, на котором умерла леди Джейн Грей.

Со времени возвращения жены Стюарта трудно было назвать пылким любовником: недаром Пиппа пыталась вспомнить, как все было в те несколько недель, последовавших за их брачной ночью. Тогда он казался робким и неуверенным в себе, но она почти не обратила на это внимания. Куда подевался страстный флирт, которым оба так увлекались до свадьбы?! Головокружительные чувства скоропостижно скончались… но она опять так мало думала об этом. Да и разве до этого было во время бурного и кровавого мятежа Уайатта, массовых казней, за ним последовавших, к тому же учитывая смертельную опасность, в которой оказались леди Елизавета и ее друзья.

А теперь муж взбирается на нее, только когда она спит.

Может, само это занятие вызывает у него отвращение? Может, он считает его своей неприятной обязанностью, которую следует выполнять только наспех и почти втайне?

Сама эта мысль так поразила Пиппу, что голова непроизвольно дернулась и новая волна боли ударила в виски. Пиппа встала и медленно стянула рубашку.

– Сделай мне ванну, Марта. Я хочу искупаться.

– Да, мадам, – кивнула камеристка, спеша к двери.

А может, дело не в самом соитии, а в том, что жена ему ненавистна? Что, если за время ее заключения он завел любовницу? Женщину, которая ему больше по вкусу?

Пиппа подошла к зеркалу из полированного серебра и критически оглядела свое обнаженное тело. До чего же она исхудала! Тощая. Костлявая. Не то что леди Елизавета. Пусть она полнотой не отличается, зато фигурка изящная и грациозная. Вот ее можно назвать стройной!

А она? Просто мешок с костями! Что уж тут изящного!

Странно, почему она до этой минуты не обращала внимания на свою внешность.

Пиппа присмотрелась внимательнее. Интересно, можно ли пересчитать веснушки, густо усеявшие белоснежную кожу? Нет, никакой надежды. Слишком их много. Правда, глаза довольно привлекательные: косо посаженные, зеленые, с золотистыми искорками, так и плясавшими в лучах солнца. И волосы, хоть и настоящая непокорная грива, все же густые и красивые. Да и цвет неплох.

– Не угодно ли мадам спрятаться за ширмой? Сейчас лакеи внесут ванну.

– Ах да, я и не слышала, как ты вошла, – очнулась от раздумий Пиппа, скользнув за ширму. Когда суета в спальне утихла и дверь в последний раз хлопнула за дюжими лакеями, она вышла и со вздохом облегчения ступила в медную ванну. Все тело ныло, она казалась себе использованной тряпкой…

Пиппа брезгливо скривила губы. Почему супружеская жизнь пошла наперекосяк?

Она взяла тряпочку и принялась судорожно тереть бедра и ноги.

После восшествия на престол королевы Марии Пиппа присоединилась к придворным дамам леди Елизаветы, единокровной сестры ее величества. После стольких треволнений, вызванных интригами претендентов на корону Англии, и окончательной победы Марии над происками герцога Нортумберлендского все тревоги улеглись, и Пиппа посчитала, что жизнь при дворе умной, энергичной и веселой леди Елизаветы будет наполнена нескончаемыми забавными приключениями, кокетством, свиданиями с галантными кавалерами… и в первые полгода после коронации так оно и было.

Потом при дворе появился Стюарт Нилсон, дальний родственник Елизаветы со стороны ее матери леди Болейн. С самого начала он добивался внимания Пиппы, претендуя на нечто гораздо большее, чем обычный флирт, в котором" она была так искушена и которым от всей души наслаждалась.

Чувствуя, как теплая вода успокаивает боль, Пиппа закрыла глаза и вспомнила их первую встречу, на турнире в Уайтхолле, во время коронационных торжеств. Стюарт при первой же схватке копьем вышиб из седла соперника. Тем же вечером на пиру и танцах он снова показал себя с такой прекрасной стороны, что придворные дамы, как замужние, так и одинокие, открыто восхищались его красотой и мужеством.

Пиппа принялась лениво намыливать ногу. Была ли она польщена, когда он откровенно объявил о своих чувствах к леди Филиппе Хэдлоу? Если хорошенько подумать, то не очень. Недаром она, проведя шесть лет при дворе, была достаточно искушена в искусстве куртуазности и тонкой галантности. Лесть ее не трогала… разве что забавляла.

Роман развивался бурно. Мать и отчим Пиппы поощряли Стюарта, возможно, потому, что отчаялись выдать замуж дочь. Пен буквально толкала ее к нему. Даже сводный брат Робин, обычно осуждавший образ жизни сестры, подружился со Стюартом и объявил, что абсолютно удовлетворен ее выбором.

Пиппа то ли улыбнулась, то ли поморщилась при мысли о громогласном одобрении Робина. Не то чтобы ей было безразлично его мнение, скорее наоборот, но иногда он бывал таким напыщенным ослом!

– Мадам угодно одеваться?

Почтительный голос Марты вернул Пиппу к действительности.

Пиппа поднялась, осыпанная брызгами, и завернулась в полотенце, протянутое Мартой.

– Думаю, сегодня подойдет переливчато-синее платье с розовой нижней юбкой, – объявила она. Нужно же хотя бы чем-то утешиться, да и поднять настроение не мешает. Такая угнетенность духа совершенно не в ее характере, но последнее время она так подавлена и измучена, что приходится вынуждать себя думать об ожидающих сегодня удовольствиях.

– Приготовить пудру для прически, миледи?

– Да, не мешает. А потом я позавтракаю. Только эль и немного хлеба с сыром.

Пиппа уронила полотенце и направилась к круглому окну, выходившему в парк. По усыпанным гравием дорожкам уже бродили ярко одетые фигуры. Компания испанцев пересекла газон, направляясь к террасе под окнами. Они держались рядом и шли, настороженно положив руки на рукоятки шпаг. Испанцев терпеть не могли при английском дворе, и если те имели неосторожность повстречаться с толпой воинственных лондонцев, немедленно начиналась потасовка. Их мелодичная, но непонятная окружающим речь звенела в воздухе.

Пиппа скривила губы и сморщила нос. Она считала испанцев надутыми, высокомерными индюками, совершенно лишенными чувства юмора. Но ничего не поделаешь, приходилось вежливо улыбаться, танцевать и аплодировать, когда присутствующих развлекали испанские плясуньи и певицы.

Пиппа покачала головой, решив, что домашний арест в компании Елизаветы был бы куда предпочтительнее. Но что об этом думать? Пора одеваться.

Полчаса спустя она, с ломтем хлеба с сыром в руке, снова встала перед зеркалом, изучая свое отражение. Никакого сравнения! До чего же меняет человека одежда! Глубокие тона и богатая легкая ткань скрыли выступающие кости и придали мягкое сияние ее белой коже, так что даже веснушки были не столь заметны. Она укротила свои буйные волосы тонкой золотой сеткой, красиво оттенявшей зеленые глаза. Ее даже можно назвать привлекательной, хотя истинной красавицей она никогда не была. Да и что говорить… недаром теперь муж отворачивается от нее в постели. Какой мужчина любит кости!

Она повернулась на стук открывшейся двери и увидела улыбавшегося Стюарта.

– Ах, как мы дополняем друг друга! – заметил он одобрительно при виде ее наряда. – Я пытался угадать, какой туалет ты выберешь, и, похоже, не ошибся.

Улыбка была маской. Так показалось Пиппе. И чарующий голос тоже сплошное притворство. Только вот что кроется за идеальным фасадом? Просто злость из-за их утренней ссоры или нечто гораздо более глубокое?

Однако она растянула рот в ответной улыбке. Их общее увлечение роскошными тканями и необычными цветами в свое время стало одной из причин, потянувших их друг к другу. Стюарт всегда из кожи вон лез, чтобы его собственные одежды были в тон нарядам жены. И сегодняшнее утро не было исключением. Его бархатный камзол оттенка топаза, с разрезами на рукавах, из которых проглядывала подкладка темно-синего атласа, одного цвета с полосами на шоссах, превосходно оттенял ее бирюзовый с розовым наряд.

Он подошел к ней, осторожно смахнул крошку с ее губ, прежде чем взять за руку и слегка поцеловать, но, помня о присутствии Марты, прошептал:

– Прости меня за вчерашнюю ночь, дорогая Пиппа. Я был слишком пьян и не позаботился о твоих нуждах.

Она могла позволить себе поверить ему: это намного легче, чем мучиться сомнениями и вопросами. Его улыбка казалась теплой и искренней, а ведь она прекрасно знала, как неравнодушен он к вину и как вместе с приятелями любит выпить за карточным столом.

– Мне не хотелось бы, чтобы это повторилось, – тихо заметила она.

Он наклонил голову, чтобы снова поцеловать ее, и Пиппа не заметила тень, метнувшуюся в его глазах.

– Пойдемте, мадам жена, – весело объявил он, – нас позвали в приемную королевы. Насколько я понял, испанцы собираются устроить турнир на палках, и нам следует принять в нем участие. Думаю, это весьма жалкое занятие, но мы должны быть вежливы с гостями.

В голосе мужа звучало нечто вроде досады, что Пиппа нашла весьма странным, но расспрашивать не хотелось. Страсть испанцев к невинным развлечениям вроде фехтования на палках вместо шпаг стала предметом насмешек и издевательств среди англичан-придворных, особенно настоящих рыцарей вроде Стюарта. Но ничего не поделать: Филипп Испанский был мужем королевы, так что приходилось лишь снисходительно улыбаться чудачествам его окружения.

Они покинули комнату рука об руку. Широкий коридор был заполнен челядью и придворными. Небольшая комната напротив приемной королевы так и кишела людьми, но при виде лорда и леди Нилсон присутствующие почтительно расступались. Они прошли в приемную, и двери за ними закрылись. У трона королевы, под государственными флагами стоял Симон Ренар, испанский посол. Филипп Испанский, однако, отсутствовал, хотя болтовня его свиты напоминала Пиппе трескотню скворцов, научившихся нескольким иностранным словам.

Королева не сразу обратила внимание на вновь прибывших. Пиппа знала, как сильно задевает это Стюарта, но ему пришлось прикусить язык, поскольку жена больше не была в фаворе у Марии. Род Пиппы во время смуты стоял за будущую королеву, и та помнила об их верности, но когда Пиппа предпочла служить Елизавете, расценила это как предательство. Ни королева, ни Тайный совет ей больше не доверяли и терпели только из-за мужа и его семьи. Но Пиппа ничуть не была обескуражена таким поворотом событий, хотя расстраивалась из-за мужа. Она спокойно оглядела небольшую компанию, собравшуюся в приемной.

– А вот и Робин!

Выпустив руку мужа, Пиппа шагнула к сводному брату, стоявшему у стены, слегка в стороне от остальных. Но Стюарт стиснул ее запястье и поспешно прошипел:

– Пиппа, ее величество еще не поздоровалась с тобой. Ты не можешь приветствовать первым кого-то другого!

Он был прав, и Пиппа со вздохом подчинилась. Они, казалось, целую вечность простояли незамеченными, прежде чем гофмейстер приблизился и дал знать, что ее величество примет их.

Мария улыбнулась лорду Нилсону и окинула его жену хмурым взором.

– Надеюсь, вы в добром здравии, леди Нилсон? – холодно осведомилась она.

– Да, и благодарю ваше величество за заботу. Пиппа, присев в глубоком реверансе, так и не поднялась, оставаясь со склоненной головой.

– Можете встать.

Пиппа поднялась в шорохе юбок, грациозно раскинувшихся вокруг нее. Похоже, Мария разглядывает ее пристальнее обычного.

– Вы в последнее время переписываетесь с леди Елизаветой?

– Ваше величество не дозволяет этого, – ответила Пиппа, искусно изображая недоумение.

Мария искоса глянула на Ренара, слегка подняв бровь.

– Нет, – категорично заявила она. – И никогда не позволю.

Пиппа снова присела и почтительно попятилась. Муж, однако, не последовал за ней: Мария повелительно подняла палец, давая знак задержаться.

– Вы примете сегодня участие в турнире, лорд Нилсон. Королю не терпится испытать свое искусство против столь прославленного противника.

– Для меня огромная честь скрестить трости с его величеством, мадам.

Мария кивнула и, чуть поколебавшись, добавила:

– Вы, надеюсь, позаботитесь, чтобы соперники его величества хорошо понимали все сложности и умение, требуемые в испанских турнирах.

«Еще бы не сложности! Кто первый палку сломает», – подумал Стюарт, но галантно заверил королеву, что ни тени английского презрения не омрачит удовольствие испанцев.

Пиппа, наконец-то освободившись, поспешила к сводному брату, погруженному в разговор с французским послом, расстроенным немилостью королевы, Антуаном де Ноайем. Но тут ее взгляд случайно упал на человека, прислонившегося к узкой двери за троном королевы. Двери, ведущей в личные покои ее величества. На нем был короткий плащ темно-серого шелка поверх простой белой, расстегнутой на груди рубашки и серовато-сиреневого камзола. Слишком простой наряд для столь блестящего окружения… Она посмотрела на его обнаженную шею, и по коже побежали мурашки. Взгляд Пиппы скользнул чуть повыше, и она забыла обо всем, кроме его глаз. Широко расставленных, глубоко посаженных, чистейшего серого цвета.

Пиппа едва не споткнулась. Где-то она уже видела эти глаза. Только где? И почему его шея кажется такой знакомой?

Неприятный озноб прошел по спине. Щупальца страха проникли в мозг, затуманив разум, лишая способности думать связно, как будто она пыталась очнуться от кошмара и не могла.

Она знала, что никогда не встречалась с ним раньше. Эти необычайно ясные глаза, это лицо просто невозможно забыть. Странно смятое, словно природа кое-как, наспех, слепила его черты, оно, однако, обладало своеобразной симметрией.

Он не пошевелился при виде Пиппы. Не подумал выпрямиться. Просто уставился на нее и ответил улыбкой, исполненной такого невыразимого обаяния, сочувствия и ободрения, то Пиппа едва удержалась, чтобы не броситься к нему.

Но вместо этого встала как вкопанная. Ноги решительно отказывались двигаться. Недоумение и замешательство одолело Пиппу. Его улыбка и тоска, опустившаяся на ее плечи почти ощутимым облаком, были каким-то образом связаны, но каким именно?

На землю ее вернул голос брата.

– Пиппа! – окликнул он. Она облегченно воззрилась на знакомое любимое лицо своего небрежно одетого и, как всегда, растрепанного брата.

– Я пошла искать тебя, – дрожащим голоском пробормотала она.

– А выглядела, как жена Лота. Настоящий соляной столп. Что ты там увидела, неосторожно оглянувшись?

– Ничего, – пожала она плечами. – Просто мне не по себе от недовольства Марии. И я понимаю, как это расстраивает Стюарта.

Робин внимательно взглянул на сестру. Достаточно разумное объяснение для любого, кроме Пиппы. Но ему лучше других было известно, как мало трогает сестру немилость королевы. Это лишь еще больше утверждало ее в преданности Елизавете.

– Что-то вид у тебя больной. Плохо себя чувствуешь? – с участием заметил он.

– Нет… нет, ничуть, – твердо заверила она. Робин по опыту знал, что настаивать нет смысла. Лучше идти в обход.

– У меня известия от Пен. Вернее, письмо от Оуэна и Пен получил посол, но там добавлено несколько предложений и для нас.

– О, скорее покажи мне, – попросила Пиппа, отворачиваясь от человека у двери. Оказалось, что пришлось поворачиваться всем телом, и движения при этом стали какими-то неестественными, словно ей приделали искусственные ноги и руки, как у игрушечных солдатиков племянника. Но, даже направляясь к стоявшему у окна французскому послу, она спиной чувствовала сверлящий взгляд незнакомца.

– Леди Пиппа! – воскликнул Антуан де Ноай с дружелюбной приветливостью старого знакомого. – Я получил депешу от шевалье д'Арси. Ваша сестра приписала несколько слов для вас.

– Моя нижайшая благодарность, – пробормотала Пиппа, почти вырвав пергамент из рук посла и невольно оглядываясь, прежде чем развернуть свиток. – Кто этот человек у двери, Робин? – осведомилась она, довольная, что голос звучит достаточно небрежно, и принялась читать письмо, хотя глаза всего лишь бессмысленно скользили по строчкам.

Робин посмотрел в указанном направлении.

– Ты имеешь в виду Аштона?

– Знай я его имя, вряд ли спрашивала бы у тебя, – мгновенно парировала она, начиная привычную перепалку, которыми искренне наслаждались оба. – Тот человек в темно-сером плаще, что стоит у двери в королевские покои. Мне он показался знакомым, но не помню, где мы встречались.

– О, это Лайонел Аштон, леди Пиппа, – вмешался посол. – Тесно связан с мужем королевы, хотя по рождению англичанин. Известен своей проницательностью и умением держаться в тени. Выполняет особые поручения короля. Он нечасто бывает при дворе, поэтому неудивительно, что вы его раньше не видели.

Де Ноай задумчиво почесал нос, не сводя глаз с Аштона.

– Интересно, почему сегодня он решил показаться на людях. По-моему, ему было поручено тихо и без лишнего шума сгладить отношения между английским и испанским дворами. Но может, неприязнь зашла так далеко, что требует более прямого подхода или вмешательства свыше.

В последних словах звучала откровенная насмешка: недаром между французским и испанским посольствами постоянно тлела скрытая вражда.

– Понятно.

Англичанин, якшающийся с испанцами. Откуда она может его знать?! Должно быть, некстати разыгралось воображение, хотя и это на нее не похоже. Она не подвержена прихотливым полетам фантазии. Может, это как-то связано со снадобьем от головной боли, которое, слава Богу, наконец начинало действовать?

Пиппа решительно перечитала письмо сестры.

– О, какая радость! Пен пишет, что они надеются к Рождеству быть в Англии.

Лицо Робина озарилось восторженной улыбкой.

– Мы должны известить леди Джиневру и моего отца.

– И немедленно, – добавила Пиппа. – Я сама этим займусь. Прямо сейчас.

Она украдкой посмотрела в сторону трона, прикидывая, сможет ли потихоньку ускользнуть из приемной. В конце концов, королева сама отпустила ее, очевидно, не желая, чтобы она торчала на глазах.

Стюарт о чем-то толковал с Руем Гомесом, ближайшим другом и советником короля. Пиппе показалось, что муж чем-то то ли смущен, то ли озабочен: полные губы сжаты в непривычно тонкую полоску, на лбу выступили капельки пота. Почувствовав ее взгляд, он обернулся и недовольно нахмурился.

Руй Гомес даже не посмотрел в ее сторону. Его красивое, хотя несколько угловатое смуглое лицо оставалось спокойным, словно он стоял в леднике, а не в невыносимо душной, кишевшей людьми приемной жарким августовским утром.

Пиппа еще успела увидеть, как Стюарт оставил Руя Гомеса и направился к тому месту, где стоял Лайонел Аштон. Пиппе показалось, что в компании англичанина муж чувствует себя не более свободно, чем в обществе испанца.

Она недоуменно пожала плечами и, сама не зная почему, стала пробираться сквозь толпу к трону, где беседовали мужчины. Приходилось то и дело кивать знакомым, останавливаться на два-три слова, болтать о пустяках, сохраняя на лице деланную улыбку. Но, к досаде Пиппы, Стюарт отошел от Аштона прежде, чем она успела до них добраться. Жаль. Значит, познакомиться с ним сегодня не удастся.

Однако Лайонел Аштон и не думал уходить. И не шевельнулся, когда она подобралась ближе, как будто вообще не замечая ее присутствия. Но когда Пиппа проходила мимо, вдруг положил руку на ее рукав и так же быстро убрал.

– Прошу прощения, – пробормотал он, продолжая спокойно оглядывать комнату. Пиппа ощутила легкое прикосновение его ладони сквозь тонкий шелк.

Странно знакомое прикосновение.

Ее кожа откуда-то знала тепло его руки.

Глава 2

– Вы говорили с лордом Кендалом? – тихо поинтересовался де Ноай, но, не получив ответа, был вынужден повторить вопрос.

Робин отвлекся, наблюдая за маневрами сестры, старавшейся незаметно выбраться из приемной. Выглядела Пиппа плохо: усталой, нездоровой, глаза полуприкрыты тяжелыми веками. Он заметил, как она замедлила шаг около Лайонела Аштона. Как тот чуть дотронулся до ее рукава.

Странно, что она так заинтересовалась человеком, чье присутствие при дворе можно скорее сравнить с посещениями призрака. Неслышно появляется и точно так же исчезает. Сам Робин с июля, когда испанский двор прибыл в Лондон, .видел Аштона всего трижды и ничего не знал ни о нем, ни о его семье. Да и о делах известно было лишь то, что только сейчас рассказал французский посол.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотал он, сообразив, что его о чем-то спрашивают.

– Ваш отец, – прошептал посол, почти скрывшись за тяжелыми занавесями. – Вы уже беседовали с ним?

– Да, – так же негромко ответил Робин. – Но он не выступит против королевы, хотя, как и все, крайне не одобряет этот брак. Отец говорит, что поддерживает Елизавету как наследницу трона, по если у королевы родится ребенок, все права на троп будут принадлежать ему. Де Ноай поджал губы.

– Слишком много благородных людей придерживаются того же мнения. Верность и преданность – прекрасные качества. Но неужели англичане действительно так уж стремятся стать вассалами Испании? Превратиться в такую же жалкую колонию, как Нидерланды? Подставить шеи под ярмо инквизиции?

Робин слегка пожал плечами.

– Им это не нравится, но они видели, что бывает со всяким, кто осмелится возразить. А если забудут, то прекрасным напоминанием служат все еще болтающиеся на виселицах скелеты сторонников Томаса Уайатта.

– Думаю, что не страх удерживает графа Кендала от явного противодействия, – предположил посол.

Два ярких пятна выступили на щеках Робина.

– Надеюсь, вы не подвергаете сомнению храбрость моего отца?!

– Нет-нет, – поспешно заверил де Ноай. – Но без помощи такого человека, как лорд Кендал, положение леди Елизаветы становится угрожающим.

– Знаю, – кисло буркнул Робин, блуждая взглядом по комнате, заполненной богато разодетыми испанцами, державшимися чванливо и надменно. Его взгляд упал на Стюарта Нилсона. Тот снова стоял рядом с Руем Гомесом и Симоном Ренаром, и Робину показалось, что зять пытается угодить испанцам, подобострастно ловя каждое их слово.

Робину стало противно. Как смеет мужчина столь благородного происхождения, известный своими подвигами на турнирах и галантностью в обращении с женщинами, пресмыкаться перед чужаками, захватчиками, вторгшимися во дворец?!

Забыв о французе, Робин шагнул вперед, полный решимости прервать неприятную сцену и увести мужа Пиппы.

– Итак, Робин, вы хорошенько подумали над тем, что мы обсуждали? – вмешался посол, положив руку на его парчовый рукав.

Робин неохотно повернулся.

– Да, – мрачно кивнул он, глядя в глаза собеседника, – я передам ваше послание леди Елизавете.

В таком случае нам лучше разойтись. Мы и так слишком долго стоим здесь. Еще посчитают заговорщиками. Доброго вам здоровья, лорд Робин, – пожелал посол и с поклоном удалился. Робин снова поискал глазами зятя, но его уже не было. Жара стояла невыносимая, и никакие благовония не могли заглушить резкий запах пота и немытых тел, облаченных в дорогие шелка, парчу и бархат.

Робин высунулся из окна и с наслаждением вдохнул теплый летний воздух, хотя тоже не слишком свежий: дождя не было уже много дней, и с городских улиц доносился смрад гниющих отбросов. Мутная от грязи, больше походившая на болото река воняла, как разложившийся труп. Берега затянуло зеленой слизью. Какое это счастье – покинуть Лондон, чтобы отвезти письма де Ноайя в Вудсток!

Обернувшись, Робин увидел решительно направлявшегося к нему Симона Ренара. Пришлось притвориться, что он не заметил испанца, и с озабоченным видом броситься к двери, прежде чем Ренар успеет до него добраться.

Его поездка к Елизавете – дело достаточно рискованное, даже всякая переписка с ней строго запрещалась. Она не имела права принимать визитеров без разрешения ее главного стража, лорда Генри Бединфилда. Однако Робин знал немало способов обойти все запреты тюремщиков.

Пиппа тоже будет рада написать Елизавете.

С этой мыслью Робин сбежал по главной лестнице дворца. Он все расскажет сестре, как только продумает все детали своего отъезда. Нужно предупредить Пипиу, чтобы ничего не рассказывала мужу. Вряд ли ее будут терзать угрызения совести по этому поводу! Стюарт знал, кому принадлежит ее верность: недаром Пиппа, едва выйдя замуж, по доброй воле отправилась вслед за госпожой в Тауэр.

Робин ступил на широкую террасу, выходившую на реку. Поросль плакучих ив по берегам обещала прохладную тень и некоторое уединение вдали от шумных садов и помещений дворца..

Робин пересек газон, размышляя, как без лишнего шума проникнуть к Елизавете. Но что-то не давало ему покоя, мешало сосредоточиться. Он долго перебирал события сегодняшнего дня, терзаясь раздумьями, изводя себя, пока его не осенило.

Пиппа. С Пиппой неладно. И если вспомнить, уже не одну неделю. Может, она беременна? Но в таком случае вряд ли она не поделилась бы своей тайной с ним, а тем более с мужем. Однако Стюарт совсем не выглядел будущим счастливым папашей.

Земля под ивами была влажной и пахла глиной. Тут и там виднелись густые россыпи розового алтея. Робин вдруг вспомнил еще один давний солнечный денек, когда вместе с Пен бродил по лугам поместья ее матери в Дербишире. Тогда он нарвал ей букет алтея…

Ему было двенадцать, а Пен – десять. Они держались за руки, липкие от жары и пламенных чувств, и весь день робко молчали.

Робин чуть грустно улыбнулся. Он обожал всех своих сестер, младшую и единокровную Анну и сводных, Пен и Пиппу. Но особое место в его сердце занимала Пен. После свадьбы родителей детское увлечение уступило место нежной и верной дружбе, и сейчас ему очень не хватало сестры. Она почти год жила во Франции, с мужем и четырьмя детьми.

Зато в декабре, к Рождеству, они уже будут здесь.

Робин наклонился и сорвал растущий у ног розовый цветочек.

В мирное течение его мыслей вторгся отчаянный крик. Послышалось громкое хлопанье крыльев, и стая диких уток, снявшись с места, с хриплым кряканьем полетела к берегу.

– Madre de Dios ! 1

Восклицание сопровождалось потоком непонятных испанских фраз. Голос был явно женским.

Робин подступил к самому краю и вгляделся в воду, лениво текущую тремя футами ниже. Плоскодонная лодка врезалась носом в мягкий прибрежный ил. Сама или кто-то так неумело ею управлял?

Пассажирка безуспешно пыталась оттолкнуться шестом, чтобы освободить суденышко: очевидно, не хватало сил.

– Как это вышло? – осведомился Робин, присев на корточки. К его удивлению, молодая женщина ответила на прекрасном английском языке с легким, едва уловимым акцентом:

– Не знаю. Я пыталась завести ее на отмель, но мимо прошла большая барка, волна ударила в борт и… сами видите.

Выразительно пожав плечами, она снова подалась вперед и возобновила усилия. К несчастью, шест тоже застрял в грязи. Она сердито дернула за него, разразившись цветистыми испанскими фразами. Шест с противным чмокающим звуком вылетел так неожиданно, что женщина опрокинулась на спину и осталась лежать в ворохе запачканных нижних юбок, болтая затянутыми в чулки ножками.

Робин не мог сдержать смеха, хотя и понимал, что с его стороны это жестоко. Неудачливая путешественница кое-как встала на колени и пронзила его негодующим взглядом.

– Воображаете, что это так смешно? А мне так не кажется! Почему бы вам не проявить хоть немного галантности и не помочь мне?!

Робин с сожалением оглядел свои модные кожаные башмаки и лайковые шоссы цвета клюквы и брезгливо поморщился при виде реки. Потом все же соизволил обратить взор на несчастную даму.

Грива черных волос, небрежно перехваченная сползшим платком, глаза цвета полуночи, сливочная кожа в мазках грязи, щеки, раскрасневшиеся от раздражения и досады.

Робин с обреченным вздохом прыгнул в грязь, погрузился едва не до колена и с сожалением услышал, как противно хлюпают башмаки. Однако уперся руками в нос лодки, пытаясь ее оттолкнуть.

– Сильнее… сильнее! – воскликнула девушка в лодке. С высоты своих тридцати лет Робин думал о ней именно как о девушке. Но, так или иначе, а пришлось подналечь и плечом.

– Я мог сделать это и без вашего поощрения, – язвительно бросил он. – И сидите смирно. Стоит вам шевельнуться, и равновесие тут же нарушается.

– О, простите меня, – покаянно прошептала она и села на банку, смирно сложив руки на коленях. Роберт, тяжело дыша, немного помедлил.

– Ничего не выйдет. Застряла намертво. Когда настанет прилив, лодка сама всплывет.

– Но когда это будет? – ахнула девушка. – Я не могу сидеть здесь и ждать! Меня непременно найдут!

– Думаю, это будет самым наилучшим выходом, – заметил Робин, вытирая платком потный лоб.

– Вот уж нет! Я должна вернуться домой, прежде чем донья Бернардина пробудится от своей сиесты. Но очень уж хотелось хотя бы часок погулять одной.

Она казалась такой расстроенной, что Робину отчего-то расхотелось насмехаться.

– Может, если вы выйдете из лодки, будет легче ее оттолкнуть, – предложил он. – Я мог бы поднять вас на берег.

– Не думала, что я настолько тяжела, – нахмурилась незнакомка. – Но если считаете, что это поможет…

Она встала, протягивая руки.

Робин обнял ее за талию и бесцеремонно перенес на берег. Пушинкой ее и в самом деле назвать было трудно, но он слишком много времени провел в обществе сестер, чтобы делать замечания по поводу детской пухлости.

– Итак, где преклонила голову ваша дуэнья? – осведомился он, опираясь на весло и улыбчиво глядя на девушку.

– Там… вверх по реке, – неопределенно ответила та, показывая в направлении Савойского дворца. – Во время прогулки я нашла привязанную у берега лодку и решила немного прокатиться по реке. Но теперь… О, не могли бы вы поскорее оттолкнуть ее?

Очевидно, бедняжка так боялась, что даже голос изменился!

– Уверен, что смогу, – кивнул Робин. – Но как вас зовут? И кто ваши родители?

Совершенно ясно, что девушка прибыла в Англию вместе с испанским двором. И она явно не служанка. У испанских служанок не бывает дуэний, да и английским они вряд ли владеют в совершенстве. Но он никогда не встречал ее при дворе, ибо, несмотря на грязь и растрепанные волосы, подобные лица забыть невозможно.

– Вы никому не скажете? – умоляюще прошептала незнакомка.

– Нет, но постараюсь благополучно доставить вас домой.

Немного подумав, она объявила с типично испанской надменностью, такой знакомой и неизменно выводившей Робина из себя:

– Я донья Луиза де лос Велес из дома Мендоса.

– Вот как, – кивнул Робин. Род Мендоса был одним из старейших и знатнейших в Испании. – Да, но… – Он внезапно нахмурился. – Но среди придворных нет членов семьи Мендоса.

– Нет, – согласилась она. Что-то в выражении ее лица заставило его бросить весло и направиться к ней.

– Сколько вам лет, донья Луиза? – осведомился он, садясь рядом.

– Восемнадцать. Значит, все-таки женщина.

– И вы замужем? Луиза покачала головой.

– Я была обручена с герцогом Васкесом, но в тринадцать лет он умер от оспы. Меня хотели выдать за маркиза Переса, но я отказалась.

Тонкие пальцы неутомимо перебирали ярко-розовые головки алтея.

– Я пригрозила, что уйду в монастырь. Он уже старик. Ему за пятьдесят, подумать только! Ни за что не позволю ему коснуться меня!

Робин, не отвечая, стал рвать алтей и сплетать венок, вспоминая, как это делали Пен и Пиппа.

– Мой отец умер несколько месяцев назад и поручил меня попечению дона Лайонела Аштона.

При упоминании этого имени пальцы Робина замерли.

– Англичанина? – тихо удивился он.

– Старого и доброго друга моего отца. Я знала его всю жизнь. Мама целиком и полностью на него полагается. Они и решили, что он привезет меня в Англию вместе со двором его величества, чтобы немного отвлечь, – с легкой иронией заключила она.

Робин заметил, что руки ее слегка дрожат.

– А вы?

– Как я могу развлекаться, сидя в четырех стенах каменной глыбы на берегу реки, под неусыпным оком Бернардины? Меня грызет тоска.

– В таком случае почему ваш опекун не привезет вас ко двору? Вы уже достаточно взрослая.

– Дело не в том, что дон Аштон пренебрегает своими обязанностями или жесток, – помедлив, ответила Луиза. – Просто слишком занят, чтобы думать обо мне. Он сам редко бывает при дворе и, когда я прошу разрешения встретиться со своими ровесницами, обычно отвечает, что ни с кем не знаком. – Девушка доверчиво вскинула на него темные глаза.

Робин припомнил Лайонела Аштона. Действительно, он никогда не видел этого человека в обществе дам. На любом торжестве или приеме он держался поодаль от других. Очевидно, де Ноай прав: его дела с Филиппом требуют строгой секретности.

– Я не знаю вашего опекуна, – сказал он. – Обычно он не принимает участия в забавах двора, так что, возможно, говорит правду.

– Да, но в таком случае нечего винить меня за попытку найти себе развлечение! – объявила Луиза.

– То есть украсть лодку и застрять в грязи? Несколько странные развлечения для Мендосы, вы не находите? – сухо осведомился Робин.

– Какое право вы имеете осуждать меня?! – взвилась девушка.

Робин лег на спину и подложил под голову чумазые руки.

– Никакого. Обычное замечание.

– Но что же мне делать?

– Думаю, для начала неплохо бы вернуть вас к дремлющей дуэнье, – предложил он.

Уклонившись от ответа, Луиза устроилась рядом с ним и принялась рассматривать подкрашенные солнцем ветви ивы над головой.

– И больше вы ничего не можете придумать?

– Пока что и этого хватит.

– Жаль, что я столь здравомыслящая особа, – вздохнула Луиза. Робин залился таким смехом, что сидевший на дереве скворец отозвался укоризненным щебетом.

– Вольно вам смеяться, – горько вымолвила она. – Но не будь я чересчур рассудительной, непременно сбежала бы и поискала счастья в открытом море.

– Открытое море? Весьма амбициозно для дамы, потерпевшей поражение в реке Темзе, – хмыкнул Робин, и в лицо ему немедленно полетела охапка розовых цветов. Все еще смеясь, он сел и принялся отряхивать камзол. – Должен сказать, что для высокородной испанской дамы вы на удивление плохо воспитаны, – объявил он.

– Скорее, чересчур горяча, – парировала она, с величайшим достоинством вздергивая подбородок.

Робин снова расхохотался и, вскочив, протянул ей руки.

– Вы напоминаете мне сестер.

Ее потрясенное лицо мигом заставило его понять всю тяжесть совершенной ошибки.

– Только в том, что вы так необычны… то есть чужды условностям, – поспешно поправился он.

Наступило секундное молчание. Луиза расправила грязные юбки с таким смехотворно чопорным видом, что Робин с трудом умудрился сохранять серьезность.

– Вы считаете меня неженственной, – констатировала она наконец.

– Нет… разумеется, нет. Наоборот… вы сама женственность, – поспешно выпалил он.

– Но я что-то вроде сестры… младшей сестры.

Опустив глаза, она тщательно разгладила морщинки на корсаже и одернула кружевной воротник.

Робин пригляделся к девушке с совершенно необъяснимым ощущением того, что им каким-то образом манипулируют. То, что он считал детской полнотой, обернулось роскошными изгибами расцветающей красоты. Даже в своем нынешнем состоянии донья Луиза пробуждала в нем отнюдь не братские чувства.

– Думаю, вам лучше вернуться домой, – заметил он. – Подождите здесь, пока я оттолкну лодку.

Она не стала жеманно возражать, когда он спрыгнул в ил и освободил суденышко из вязкого плена. Оставив лодку на плаву, Робин усадил туда Луизу. И при этом старался держать руки под ее грудью, но так и не смог коснуться мягких, задорно смотревших вверх бугорков. Она пахла грязью, и цветами, и сладостью юности, от которой кружилась голова.

– Нет, погодите, – велел он, когда она, упершись ногами в дно плоскодонки, деловито взялась за шест. – Позвольте мне. Вряд ли при следующем крушении вам удастся снова отыскать благородного рыцаря, готового прийти на помощь.

Луиза насмешливо подняла брови: едва заметное движение двух тонких арок, – прежде чем вручить ему весло.

– Вижу, что попала в руки настоящего мастера, – бросила она, когда течение подхватило лодку.

Прожженная маленькая кокетка!

«Да она еще хуже Пиппы в том же возрасте!» – мрачно думал Робин, тыча шестом в речное дно и стараясь держаться на мелководье, поближе к берегу.

– Скажите, какие ступеньки ведут из воды к вашему дому, – велел он после пятнадцатиминутного молчания, в продолжение коего плоскодонка упрямо двигалась вперед.

– Вон там, где я ее нашла!

Луиза ткнула пальцем в узкий деревянный причал, тянувшийся от берега.

– Не знаю, чья это плоскодонка, но нужно оставить ее здесь и идти вдоль берега.

– Так и сделаем.

Робин подвел лодку к причалу, выпрыгнул и надежно привязал ее к столбику.

– Пойдем, – обронил он, протягивая руку Луизе.

– Моя величайшая благодарность, – прошептала она, поднимая голову. В глазах не осталось ни следа прежнего, кокетливого озорства. – Только я не знаю, кому обязана спасением.

– Робин из Бокера к вашим услугам, донья Луиза.

Он вежливо поклонился, и она так же учтиво присела.

Очевидно, ее действительно воспитывали как благородную даму, потому что помятые юбки легли идеальными складками.

Робин предложил ей руку, и они зашагали вдоль берега, пока не достигли нижнего отрезка газона, ведущего к одному из новых каменных особняков на Стрэнде.

– Чей это дом?

– Моего опекуна, дона Аштона. Насколько я поняла, он поручил приобрести дом управителю еще до того, как наш корабль пришвартовался в Саутгемптоне.

– Понятно.

Лайонел Аштон все больше интриговал Робина. Человек, владеющий одним из самых роскошных особняков на Стрэнде, и все же не живущий в Англии!

– Еще раз спасибо, Робин из Бокера, – повторила Луиза с почти застенчивой улыбкой. – Вряд ли мы снова увидимся.

С этими словами она неожиданно встала на носочки и поцеловала его в щеку. Робин не успел опомниться, как девушка, подобрав юбки, побежала вверх по склону.

Робин покачал головой. Они наверняка встретятся снова.

Он с сожалением оглядел испорченные шоссы и башмаки. Ах, как он любил именно эти шоссы! Правда, Пиппа вечно твердила, что в них он выглядит так, словно виноград давил!

Может, она и права. Ничего не скажешь, у сестры есть вкус, хотя он никогда не обращал внимания на ее мнения. Но похоже, он не так уж много и потерял!

Робин медленно зашагал обратно, к Уайтхоллу. Дорога длинная, да и в башмаках хлюпала грязь, но, несмотря на это, он тихо насвистывал себе под нос.

Глава 3

Земля на ристалище запеклась от жары. Во второй половине дня солнце палило особенно жестоко, и участники состязания, восседавшие на укрытых яркими чепраками конях, безбожно потели и почесывались. Королева, устало прикрыв глаза, передвинулась глубже в тень балдахина, затканного гербами рода Тюдоров.

Повинуясь повелительному призыву трубы герольда, возвестившему начало четвертой схватки в этом нескончаемом турнире, королева снова подалась вперед с выражением живейшего интереса на лице. На ристалище появился ее супруг. Молочно-белый боевой конь грациозно гарцевал, повинуясь приказам всадника. Демонстрация искусства конской выездки была настолько впечатляющей, что Мария гордо улыбнулась и окинула бдительным взглядом сидевших поблизости, словно желая узнать, оценили ли и они по достоинству ловкость его величества.

Снова затрубил герольд, и с противоположного конца выехал лорд Нилсон. Зрелище оказалось куда менее красочным, хотя Стюарт был таким же умелым наездником, как и Филипп Испанский. Но Пиппа, сидевшая на одной из нижних скамей, предположила, что муж руководствуется соображениями скромности.

Она искоса взглянула на стоявшего рядом Робина. Он не участвовал в турнире и, сменив запачканную одежду, был очень доволен своей ролью простого зрителя. Мало того, до появления Стюарта он явно предавался каким-то приятным мечтам.

– Разумеется, где же Стюарту перещеголять его величество, да еще в присутствии королевы и всего двора. Такого он себе просто не позволит, – язвительно пробормотала Пиппа, с трудом скрывая презрение.

Робин нахмурился, но не отвел глаз от сражающихся. Стюарт сделал неуклюжий выпад палкой, а Филипп, развернув лошадь, ударил по палке противника изо всех сил. Оружие Стюарта с треском переломилось.

– По-моему, дипломатия твоего мужа заходит слишком далеко, – объявил Робин. – Он даже не пытается отбиваться от Филиппа!

– Ты прав, – хмуро согласилась Пиппа. – И заметь, последние недели он проводит больше времени с испанцами, чем со своими соотечественниками! Ведь так?

– Да, – кивнул Робин и хотел было добавить, что Стюарт готов пресмыкаться самым омерзительным образом даже перед наиболее хвастливыми и тщеславными придворными Филиппа, но решил придержать язык. Не стоит чернить мужа перед Пиппой, даже если тот готов лизать испанцам пятки.

Противники снова сошлись, и на этот раз удар Стюарта попал в цель. Палка короля полетела на землю. Робин глубоко вздохнул и посмотрел в сторону королевы. Та, сжимая руки, с тревогой взирала на мужа. Нельзя, чтобы он выглядел не лучшим образом в присутствии и без того враждебной толпы!

Но страхи оказались напрасными. Следующие две схватки Стюарт проиграл. Палки ломались с убедительно громким треском. Победы короля встречались радостными криками испанцев и угрюмым молчанием англичан, особенно когда соперники подъехали к трибунам, чтобы поклониться королеве. Пиппа внимательно изучала лицо мужа, ничего не выражающее, бледное, с полуприкрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Он всего однажды взглянул на нее, но она ощутила исходящие от него волны замешательства и гнева. И, как ни странно, этот гнев частично был направлен на нее. Но при чем тут она? Разве она виновата в том, что он намеренно позволил Филиппу Испанскому себя унизить?

Она ободряюще улыбнулась мужу, но он отвернулся.

– Не понимаю, – протянул Робин. – Если уж было так необходимо, он мог дать Филиппу выиграть, но не настолько же очевидно для окружающих!

– Ты забываешь, как искусен Стюарт в воинских забавах, – задумчиво протянула Пиппа. – Подозреваю, в таких случаях почти невозможно притворяться, что проигрываешь.

Робин хотел было возразить, но снова предпочел промолчать.

– Думаю, с меня довольно, – бросила Пиппа. – И поскольку мой муж разбит наголову самим королем, мне, вероятно, позволят удалиться, не так ли?.

Иронически усмехнувшись, она посмотрела на королеву.

– Я тебя провожу, – вызвался Робин. – Ты очень бледна, бледнее обычного, так что все твои веснушки снова выступили.

– Кто выскажет мне неприятную правду в глаза, кроме дорогого братца? – съязвила Пиппа, поднимаясь. – Ничего страшного, это всего лишь жара. Оставайся и насладись очередным зрелищем. Насколько я помню, палки скрестят сразу две команды. Какое волнующее событие!

Она одарила его улыбкой, жалкой тенью ее обычной задорной ухмылки, и Робин, немного успокоившись, не стал настаивать на том, чтобы ее проводить. Махнув на прощание рукой, он занял место сестры. Пиппа, сообразив, что Мария заметила ее уход, низко присела и получила в ответ надменный кивок. Очевидно, это означало, что она свободна. Какое счастье!

Пиппа поспешно проскользнула мимо зрителей. За спиной раздался рев труб, но она уже шагала по узкому проходу, ведущему от ристалища, в относительную тишину залитого солнцем внутреннего двора.

В самом центре стоял мужчина, прислонившийся к солнечным часам и лениво чистивший ногти кончиком кинжала.

Лайонел Аштон.

Пиппа неожиданно для себя споткнулась и замедлила шаг. Потом поспешила отступить в тень крытой аркады, пытаясь распутать паутину противоречивых эмоций, теснившихся в душе. Почему она не может отвести глаз от этого человека?

Он сбросил плащ и остался в камзоле, черных шелковых шоссах и распахнутой на груди рубашке, совсем как сегодня утром. Даже берета не надел.

Что он делает тут один? Похоже, совсем не замечает суетившихся слуг, мельтешивших пажей и даже парочку волкодавов, бродивших по булыжникам двора и время от времени принюхивавшихся к его ногам. Замер, как статуя, полностью отрешившись от окружающего мира.

Она видела его раньше. И точно знала это.

Пиппа не терпела тайн и секретов. Поэтому, решительно отмахнувшись от странного ощущения, побуждавшего ее остаться в прохладном убежище, пересекла двор. Усыпанные драгоценными камнями шелковые туфельки бесшумно ступали по булыжникам, но вот бирюзовые с розовым юбки дамасского шелка предательски шуршали.

И когда она была уже в нескольких шагах, он поднял голову, и ясные серые глаза встретились с золотисто-зеленые. Трудно было ошибиться в их выражении. Значит, между ними действительно существует связь, одновременно тайная и открытая.

– Мистер Аштон, – обратилась к нему Пиппа в своей обычной откровенно прямой манере. – Я совершенно сбита с толку. Понимаете, я твердо уверена в том, что нас никто не знакомил, но откуда-то знаю, что мы уже встречались. Не могли бы вы просветить меня на этот счет?

Он сунул клинок в ножны.

– Увы, мадам, мы действительно не знакомы, иначе я ни за что не забыл бы нашу встречу.

Его голос оказался низким, бархатистым, а улыбка – такой, как она помнила: сладостной и нежной, как первый подснежник.

– Похоже, у вас передо мной преимущество, – добавил он, вскинув брови.

– Леди Нилсон, – представилась нимало не смущенная Пиппа. Как он смеет отрицать, что они виделись раньше?! Да он просто лжет, особенно если судить по глазам: недаром в них светится честное признание! И все же сама она ничего не помнит.

Пиппа снова ощутила, как ползут по спине холодные пальцы страха.

– Ах да. Вы замужем за виконтом Нилсоном, – кивнул он, не меняя позы. – Собственно говоря, теперь, хорошенько поразмыслив, должен сказать, что мы случайно столкнулись сегодня утром в приемной ее величества. Вероятно, вы имеете в виду этот случай?

– Вовсе нет, – тряхнула головой Пиппа. – У меня и тогда появилось это странное чувство узнавания.

– Мои нижайшие извинения, миледи, но я ничем не могу вам помочь, – весело заверил Аштон.

Он еще и забавляется на ее счет!

Сомнения одолевали Пиппу. Неужели она так жестоко ошибается? Ведь он отрицает всякую возможность знакомства!

Но в таком случае что означает этот странный, волнующий трепет, неотделимый от такой же Непонятной тоски, сбивающий с толку, не дающий думать связно?

– Вы покинули турнир? – с улыбкой осведомился он.

– Терпеть не могу заранее определенный исход, – объявила Пиппа, пытаясь замаскировать язвительностью смущение.

– Судя по тому, что я видел, поражение вашего мужа показалось весьма картинным, чтобы не сказать красочным, так что невольно задаешься вопросом, так ли уж необходимо было все это. Мне искренне жаль, что, желая добиться успеха, наши испанские друзья не смеют положиться на свое воинское искусство.

– Ваши испанские друзья, сэр. Так будет вернее, – запальчиво парировала она. – Во всяком случае, у меня подобных друзей нет.

И только тут его улыбка потеряла все обаяние, а глаза похолодели. Но не успела она отметить перемены в собеседнике, как тот столь же внезапно снова одарил ее мягкой усмешкой.

– Не все они так уж плохи, – умиротворяюще заметил он.

– Репутация короля слишком хорошо известна в Англии, – возразила она, понимая, что ведет опасные речи. Но никакие соображения не мешали ей высказывать свое мнение ни в прошлом, ни тем более сейчас. – Хотите сказать, что слухи о его деяниях преувеличены?

Лайонел Аштон погладил бородку, подстриженную по испанской моде, и поэтому называемую эспаньолкой, и Пиппу снова поразило какое-то беспорядочное сочетание его черт. Длинный, горбатый нос, слегка искривленные губы, тяжелый подбородок с глубокой ямочкой, кустистые брови, как и бородка, тронутые сединой. Трудно отыскать человека, более непохожего на Стюарта! Стюарт божественно прекрасен, и лицо его по праву можно назвать совершенным. Аштона же нельзя посчитать не то что красивым, но даже приятным. По чести сказать, он просто урод. И все же при взгляде на него кровь Пиппы закипала. Правда, она инстинктивно чувствовала, что не должна докапываться до причин этого непонятного явления.

– Итак, сэр, я не права? – допытывалась она.

– Вы имеете в виду страсть короля к женщинам? – Не дождавшись ответа, он безразлично объяснил: – Филипп не святой. Но ваша королева хорошо это знала. Я сказал бы, что репутация его величества должна беспокоить исключительно ее, и никого более.

Пиппа решила, что получила недвусмысленную отповедь. Правда, такие мелочи редко ее волновали.

– Наоборот, сэр, подобные вещи небезразличны каждому преданному короне англичанину.

Она наскоро присела и отвернулась. Он оттолкнулся от солнечных часов и, взяв ее руку, положил на сгиб своего локтя.

– Поскольку теперь мы знакомы, мадам, умоляю пройтись со мной немного. В это время дня особенно приятно погулять в парке.

Пиппу неожиданно охватила паника. Нет ничего дурного в том, чтобы принять предложение учтивого придворного. Даже самые строгие ревнители нравственности не найдут в этом ничего предосудительного. Да и Стюарт не подумал бы возражать. Но внутренний голос настойчиво подсказывал ей отказаться. Ни в коем случае не стоит проводить время с Аштоном, даже ради самого неземного удовольствия.

– Простите, – пробормотала она, отнимая руку, – головная боль… жара… мне не хочется гулять…

Не успел он оглянуться, как она уже спешила к арочному входу во двор. Лайонел Аштон, упершись кулаками в бедра, где висели кинжал и шпага, смотрел ей вслед. Хорошо, что Пиппа не оглядывалась, иначе наверняка испугалась бы его взгляда, жесткого, полного ненависти, презрения и чего-то еще, весьма похожего на смятение.

Резко развернувшись, он направился к ристалищу, где две группы пеших придворных, носивших цвета Испании и Тюдоров, наступали и отступали под стук и треск ломавшихся палок.

Стюарт Нилсон стоял на дальнем конце ристалища, все еще одетый в подбитый кожей камзол, который был на нем во время схватки. При бое на палках полное вооружение не считалось необходимым. Он был один, то ли по своему желанию, то ли потому, что приятели стыдились столь унизительного поражения. Правда, ни та ни другая причины ни в малейшей степени не интересовали Лайонела.

Он направился к Стюарту, который, увидев его, поспешно отвернулся к шатрам, где участники готовились к состязаниям. Лайонел ускорил шаг.

– Лорд Нилсон, на два слова.

Стюарт, казалось, поколебался, прежде чем остановиться.

– Ну? – неприветливо буркнул он.

– Скорблю о вашем проигрыше, – мягко заметил Лайонел. – Но может, вам ни к чему так открыто жертвовать собой?

Стюарт уставился на него. В аквамариновых глазах боролись неприязнь и страх.

– Вы это о чем?

– Может, вам следовало бы оказать немного больше сопротивления Филиппу, даже во имя достижения цели, – бесстрастно пояснил Лайонел, глядя в сторону ристалища.

– И что это изменило бы? – вскинулся Стюарт. – Я всего лишь подчиняюсь приказам.

– Да… да, ваша преданность достойна восхищения, – так же безразлично продолжал Лайонел. Лицо Стюарта залил гневный румянец. Брезгливо-пренебрежительное отношение со стороны собеседника было очевидным, хотя они даже не обменялись взглядами.

– Но было бы осмотрительнее воздержаться несколько дней, – пробормотал Стюарт.

Лайонел медленно повернул голову.

– Почему?

Стюарт почти бессознательно опустил руку на рукоять шпаги. От лица отхлынула краска.

– Появились затруднения… то есть возражения.

– Возражения? Но какие? Она ничего не сознает.

Лайонел говорил очень тихо, не спуская глаз с красивого лица собеседника.

– Кое-что все-таки сознает, – с трудом вымолвил Стюарт. – Да это и немудрено.

Лайонел продолжал рассматривать его. Жесткий взгляд немного смягчился. Этот человек терпит невыносимые муки. Да и поделом ему, решил было Лайонел, пренебрежительно поморщившись, но тут же смягчился снова. Положение Стюарта Нилсона ужасно. И хотя Лайонел Аштон был уверен, что скорее умрет, чем согласится на подобные условия, не ему бросать первый камень!

– Я передам ваши слова и посоветую подождать, пока появятся хоть какие-то признаки, положительные или отрицательные, – кивнул он и увидел неприкрытое облегчение в синих глазах Стюарта. – Скоро все определится… в ту или иную сторону. Вы меня поняли?

– Да. Постараюсь проследить.

– Не сомневаюсь, – сухо обронил Лайонел. – Желаю вам доброго дня, лорд Нилсон.

Он поклонился, и Стюарт ответил той же любезностью. Однако не пошевелился, оставшись на месте, среди суеты и шума, в толпе участников турнира, хлопотливых оруженосцев, проворных пажей, озабоченных конюхов, в атмосфере конского пота и навоза. Только остро ощутив взгляды, бросаемые в его сторону, участливые, любопытствующие, откровенно враждебные, Стюарт покинул шатер. При этом он ни разу не повернул головы.

За шатром лошади рыли землю копытами, вскидывали головы, ржали, пока с них снимали усыпанную драгоценностями сбрую. Огромные, великолепные создания, опасные, бесстрашные, своевольные, – предназначенные, чтобы нести в битву тяжеловооруженного всадника.

Стюарт остановился у своего скакуна, сравнительно спокойно стоявшего у колоды с водой под присмотром двух дюжих конюхов. При виде хозяина животное подняло голову. Стюарт почти ощущал его укор. С конем плохо обошлись. Он привык к победам, аплодисментам, одобрительным крикам. До сих пор ему не приходилось с позором покидать поле битвы.

Конь злобно ощерился, очевидно, не желая, чтобы его гладили. Но даже в самые спокойные минуты его было трудно назвать смирным, поэтому Стюарт и не попытался его коснуться.

– Проверьте щетки на ногах и дайте ему теплой запарки, – велел он конюхам и направился по узкой утоптанной тропинке, вьющейся за трибунами, которые ограждали ристалище. Тропинка привела его в парк. Здесь мирно журчали фонтаны, а воздух наполняли сладостные ароматы роз, лаванды и сирени.

Услышав звуки настраиваемых инструментов, Стюарт зашагал в самый центр, где на расстеленных на траве гобеленах расположилась небольшая компания придворных. Между ними сновали пажи с кувшинами тонкого рейнвейна и серебряными блюдами, нагруженными засахаренными фруктами и соблазнительными пирожными и тарталетками. В стороне, под раскидистыми ветвями темно-пунцового лесного бука, расселись музыканты. Стюарт остановился и устремил взор на юношу, игравшего на лире. Немного послушав, он взял у пажа кубок, рассеянно выбрал тарталетку с гусиной печенью и беконом и, увидев, как один из приятелей манит его к себе, уселся рядом, на раскинутый у фонтана гобелен.

– Плохой день, – лениво заметил приятель.

– Да, – коротко бросил Стюарт.

– Не стоит оскорблять наших испанских гостей, – продолжал собеседник.

– Не стоит.

– Сначала, вне всякого сомнения, неизбежны некоторые недоразумения, но потом все минует… все уляжется.

«Главное, чтобы это не повторилось», – хотел сказать Стюарт, но благоразумно промолчал. Враждебно настроенные к испанцам англичане могут простить один промах. Но не более того. А уж о всяком проявлении дружеских чувств или, того хуже, пресмыкательства и говорить не стоит. Его самого передернуло от омерзения!

Стюарт снова взглянул в сторону музыкантов. На того, кто играл на лире, нагнув над инструментом темную голову и не отрывая глаз от перебиравших струны пальцев. Если он и знал о присутствии Стюарта, то не подавал виду. Впрочем, так всегда бывало, когда играл Гейбриел, обладавший способностью целиком погружаться в музыку.

Отвращение горькой желчью снова обожгло горло, и Стюарт, отшвырнув недоеденную тарталетку, выплеснул остатки вина на траву. На гобелене появились темные пятна, по какое ему до этого дело?

– Что тебя терзает, Стюарт? – встревожен но спросил приятель.

– Ничего. Вспомнил, что обещал встретиться с женой.

– А, пылкая леди Пиппа, – заметил тот с плотоядной улыбкой. – Поверь, друг мой, многие мечтали бы оказаться на твоем месте.

Слова «в твоей постели» не были произнесены, но намек получился достаточно ясным.

Стюарт изобразил некоторое подобие довольной улыбки, как от него и ожидалось, и, пробормотав слова прощания, удалился.

Гейбриел на мгновение поднял голову и посмотрел вслед уходившему.


Пиппа сидела в спальне у открытого окна. Пяльцы с начатым вышиванием лежали на коленях. День уступил место вечеру, но солнце все еще грело, а жужжание назойливой пчелы убаюкивало, успокаивало… Все тело было исполнено томной неги, как будто ее опоили. Тяжелые веки сами собой опускались.

Из дремоты ее вывел стук двери. Пиппа удивленно моргнула, пораженная не только самой мыслью о том, что она способна спать в такое время суток, но и неожиданным появлением мужа.

– Я думала, ты все еще на турнире, – заметила она.

– А я видел, как ты уходила, – зло процедил он. – Как я понимаю, не в силах вынести поражения мужа?

Он принялся расстегивать свой подбитый кожей камзол.

– Зачем тебе понадобилось себя унижать? – вспылила она. – Понимаю, так диктует политика, но неужели было необходимо выступать в роли жалкого лизоблюда?

Она видела, что Стюарт взбешен и расстроен, но не могла отделаться от ощущения, что он в чем-то винит ее. Все еще раздосадованная утренней стычкой, обиженная и гадавшая о причинах, она не собиралась выслушивать очередные пустые слова утешения. Правда, Пиппа предпочла игнорировать то обстоятельство, что она выведена из себя, сбита с толку и ошеломлена встречей с Лайонелом Аштоном.

– Что ты можешь знать об этом! – взорвался Стюарт, бросая камзол на пол и поводя плечами, чтобы размять затекшие мышцы. Поражение в турнире так же утомительно, как и победа, а горький вкус проигрыша еще усиливает обычные боли и недомогания.

Пиппа прислонила голову к высокой спинке стула.

Почему она так устала?

Пришлось сделать усилие, чтобы голос оставался спокойным и рассудительным.

– Не пойму, почему ты нападаешь на меня, Стюарт. Что такого я сделала? Мне казалось, что это я имею право сердиться после вчерашней ночи.

Несмотря на все старания, в тоне ясно прозвучал упрек. Краска бросилась в лицо Стюарта.

– Вы моя жена, мадам, и ваш долг отдаваться мне каждый раз, когда я этого пожелаю.

Пиппа порывисто вскочила. Пяльцы с грохотом полетели на пол. Белоснежное лицо разрумянилось, золотисто-зеленые глаза сверкали.

– И когда я отказывала тебе? – прошипела она. – Мне просто не нравится, когда меня используют, берут, как какую-то трактирную девку! Кровь Христова, почему ты меня не разбудил?

Стюарт закрыл лицо руками, и Пиппа заметила, как сильно дрожат его пальцы.

– Я просил у тебя прощения, Пиппа, – едва слышно ответил он. – Не могла бы ты быть более великодушной? Я же объяснил, что был слишком пьян и не помнил, что делаю.

Пиппа повернулась к нему спиной и стиснула кулаки, пытаясь побороть собственные гнев и злобу.

– Это уже не впервые, Стюарт. Между нами что-то неладно, и я обязательно дознаюсь, что именно. Я чем-то оскорбила тебя? Невозможно ничего исправить, если не видишь свет истины.

Стюарт уставился в ее затылок.

Иисусе сладчайший! И она еще говорит об оскорблении!

Стыд, угрызения совести, ужас одолевали его.

– Конечно, нет, – поспешно заверил он. – И у нас все в порядке. Ты мелешь вздор, Пиппа.

Вздор?! – ахнула Пиппа. – Ничего подобного, Стюарт. С самого дня свадьбы Марии и Филиппа ты ведешь себя странно. Отдалился от меня… если не считать тех случаев, когда я сплю. Вечно ищешь общества испанцев, всегда почтителен, неизменно услужлив. А сегодняшний турнир – это последняя капля. Ты растеряешь всех друзей и…

– Придержи язык, женщина! – взъярился он. Раньше муж никогда не говорил с ней подобным тоном. Посеревшее лицо, полные отчаяния глаза…

Он шагнул к ней, и Пиппа невольно отпрянула, опасаясь, что сейчас последует удар. До этой минуты она в жизни не поверила бы, что такое возможно.

Но ее внезапный испуг остановил Стюарта.

– У тебя змеиный язык. Как у настоящей ведьмы, – уже спокойнее заметил он. – Будь так добра придержать его немного.

Пиппа раздраженно поджала губы.

– Я всего лишь пытаюсь понять, милорд, – сухо ответила она, – поскольку вижу, что дела плохи, и хотелось бы все исправить.

– А я говорю, все, абсолютно все в полном порядке, если не считать твоего нежелания это признать, – объявил он. – И перестань донимать меня, Пиппа.

Сама не сознавая почему, Пиппа подошла к нему, положила руки на плечи и, привстав на цыпочки, попыталась поцеловать в губы. Того, что последовало за этим, она никак не ожидала. Он с отвращением отшатнулся, но тут же опомнился и обнял жену, правда, нехотя. В каждом его движении ощущалась неприязнь.

Пиппа медленно отступила.

– Прошу прощения, муженек, – подчеркнуто язвительно бросила она, и он понял, что жена извиняется не за свою строптивость. Но он не смог сдержаться. Не смог притвориться.

– Давай все забудем, дорогая, – пробормотал он, понимая, насколько фальшиво звучат его слова. – Какая-то глупая ссора. Не стоит и думать о ней.

– Да, – согласилась она, взирая на него с таким видом, будто на нее наконец-то снизошло озарение. – Ты прав, не стоит о ней и думать.

– Я должен идти, – выпалил он. – Важная встреча… я уже и так опаздываю. Увидимся на банкете.

– Думаю, мне стоит сегодня побыть у себя, – возразила Пиппа. – Весь день неважно себя чувствую. Голова… – Она потерла кончиками пальцев виски. – Лягу, пожалуй, спать пораньше.

– Прекрасно.

Стюарт направился к двери, но, взявшись за ручку, поколебался.

– Может… может, какое-то женское недомогание, – предположил он не оборачиваясь. Пиппа нахмурилась. Стюарт всегда был крайне деликатен во всем, что касалось столь интимных подробностей, как ее связь с луной. По просьбе жены оставлял ее постель и безмолвно возвращался шесть дней спустя.

– Вряд ли, – объявила она вслух.

– Но разве… разве еще не время… – запинаясь, лепетал он, так и не обернувшись.

– Ты хочешь ребенка, Стюарт? – без обиняков спросила она.

– Разумеется! Как можно не хотеть этого? – огрызнулся он и, не дожидаясь ответа, вышел. Дверь со стуком захлопнулась.

Пиппа так и осталась стоять посреди комнаты. Они не целовались с тех пор, как… нет, она только что сообразила: в продолжение их супружеской жизни они вообще не целовались. О, иногда он чмокал ее в лоб или щеку, но тот страстный поцелуй, какой она пыталась подарить своему супругу… никогда! Раз-другой, пока он ухаживал за ней, но не теперь.

И она принимала отсутствие пыла как нечто должное. Да и подозрительного ничего не замечала и к тому же была так поглощена несчастьями, свалившимися на нее и Елизавету сразу же после свадьбы, что просто не имела времени все хорошенько обдумать. А после ее освобождения из тюрьмы Стюарт только и занимался переговорами и подготовкой к бракосочетанию Марии и Филиппа, так что Пиппа вообще редко виделась с мужем наедине. Он неизменно являлся в спальню на рассвете, и их интимные отношения были почти сведены на нет.

Он побрезговал ее губами, отрекся от ее тела.

Если она больше не угодна ему, тогда кто же?

Должно быть, он завел любовницу. Другого объяснения быть не может. За те недели, что она провела в Тауэре, Стюарт нашел другую.

Пиппа вернулась на прежнее место у окна. Вряд ли это мимолетная связь, призванная, чтобы удовлетворить плотские потребности в отсутствие жены. Иначе он не повел бы себя так.

Жена ему омерзительна.

Какая страшная мысль! Пиппа считала, что способна понять и простить легкое увлечение. В конце концов, мужчины гак созданы. У них свои потребности, а она по собственному желанию последовала за Елизаветой в заточение. Но страстный роман, такой бурный и всепоглощающий, что он не выносит прикосновений к жене?! Нет, это совершенно другое дело!

Он нуждается в ребенке, как все мужчины, и поэтому обладает Пиппой во мраке ночи, чтобы скорее покончить с неприятной обязанностью.

Господи Иисусе! Да что же это творится? И кто она?

Пиппа ломала голову, стараясь припомнить, в обществе какой женщины наиболее часто видела Стюарта. Но на ум ничего не приходило.

Робин. Робин сумеет дознаться.

Куда девались одолевавшие ее вялость и головная боль!

Сгорая от нетерпения, Пиппа вскочила и отправилась на поиски сводного брата.

Глава 4

Луиза тупо рассматривала вышивку, хотя за последние полчаса не сделала ни единого стежка. В комнате раздавался монотонный голос доньи Бернардины, с трудом читавшей по-английски житие святой Екатерины.

– Ох, до чего же грубый язык! – досадливо воскликнула дуэнья. – Как произносится это слово, девочка?

Луиза моргнула, чтобы изгнать из памяти мужественное лицо с красиво очерченными губами, поразительно синими глазами и гривой непокорных локонов. Пришлось встать, нагнуться над страницей и отыскать место, куда тыкала пальцем Бернардина.

– Колесо, – пояснила она. Бернардина поморщилась и решительно захлопнула книгу. Она считала своей обязанностью овладеть английским и, поскольку Луиза бегло говорила на чужом языке, надеялась ее развлечь, то и дело обращаясь к ней за помощью. Но сегодня вечером Луизу, похоже, не интересовали ни жития святых, ни любая другая тема.

– Ты устала, малышка?

– Нет, – поспешно улыбнулась Луиза. Бернардина так наблюдательна и вечно старается влезть не в свое дело!

– Отдыхала бы днем, вот и набралась бы сил, – продолжала Бернардина, игнорируя ответ подопечной, поскольку он противоречил ее диагнозу. – Сиеста днем, в разгар жары, просто необходима, чтобы не чувствовать себя утомленной по вечерам.

Луиза отбросила вышивание и поднялась.

– Бернардина… дорогая Бернардина, какое значение имеет, утомлена я вечерами или нет? Все равно делать нечего!

Она широко раскинула руки, словно показывая, в какой бездонной пустоте приходится жить.

В этот момент открылась массивная входная дверь. В зале простучали быстрые шаги, и послышались голоса опекуна и управителя дома. Луиза, застыв, прислушалась. Зайдет ли он? Она уже и не помнит, когда в последний раз смогла с ним поговорить. А поговорить просто необходимо!

Отдав какие-то срочные приказы управителю, Лайонел поспешил к лестнице, собираясь сменить одежду на что-нибудь более подходящее для торжественного приема в Уайтхолле. Королева назначила на сегодня музыкальный вечер. Лайонела не интересовали музыкальные вечера, но там будут Симон Ренар и Руй Гомес, не говоря уже о самом Филиппе. Они намереваются заняться обычным делом этой ночью, а ему после разговора со Стюартом Нилсоном придется объяснить, что планы изменились.

Он поставил ногу на ступеньку, но поколебался, глядя в сторону закрытой дубовой двери гостиной и со стыдом сознавая, что прошло уже несколько дней с тех пор, как он справлялся о здоровье и благополучии воспитанницы. Вполне можно уделить ей минут пять.

Луиза торопливо повернулась к двери. На щеках появился румянец, глаза блестели в предвкушении битвы с Аштоном.

Лайонел улыбнулся женщинам.

– Добрый вечер, донья Бернардина, Луиза. Надеюсь, все в порядке? Хорошо провели день?

– День как день, – решительно объявила Луиза. – Та-, кой же невыносимо тоскливый, как все предыдущие.

– О, детка, зачем ты так, – запротестовала Бернардина. – Как ты можешь говорить подобные вещи! Вряд ли дону Аштону по нраву твои жалобы.

– Но он должен их услышать, – настаивала Луиза. – Дон Аштон, когда вы повезете меня ко двору?

Лайонел немного растерялся. Обычно Луиза при нем вела себя, как подобает хорошо воспитанной испанке благородного происхождения. Правда, несколько раз упоминала насчет визита ко двору, но немедленно смирялась, когда он объяснял, что слишком занят и пока не может устроить ей аудиенцию у королевы. Где-то в глубине души он со стыдом сознавал, что девушка ожидала большего от своего путешествия в Англию и чувствует себя совершенно одинокой и заброшенной в этом, пусть и роскошном, доме на реке. Однако сейчас у Лайонела было столько забот, что самой последней из них была необходимость найти компанию и развлечения для своей воспитанницы.

И вес же, столкнувшись с такой настойчивостью, он просто не знал, как поступить.

– Придется найти тебе покровительницу, какую-нибудь придворную даму, которая взяла бы тебя под свое крылышко, – неловко пробормотал он. – Ты многого не знаешь о здешних обычаях и наверняка не захочешь наделать ошибок и показаться глупенькой.

Но вопреки его ожиданием Луиза не собиралась смириться. Наоборот, вызывающе вздернула подбородок.

– При английском дворе немало испанских дам. Взять хотя бы герцогиню Альба. Думаю, она будет счастлива помочь мне. Ведь я Мендоса, дон Аштон, и не стоит об этом забывать.

«И тут она нрава», – подумал Лайонел, не понимая, смеяться или досадовать. Да, Луизу нельзя назвать слабохарактерной: недаром она отказалась от предложенного ей брака. Однако он никак не ожидал, что она способна доставить ему неприятности во время пребывания на английской земле. Он знал ее с тех пор, как она еще была ребенком, но в обществе взрослых девочка, неизменно сопровождаемая дуэньей, казалась милым, послушным ребенком с прекрасными манерами.

Похоже, он совершенно ее не знал! Стоит только посмотреть на замкнутое, высокомерно вскинутое лицо!

Лайонел поймал ее подбородок и, заглянув в глаза, одарил сожалеющей и одновременно льстивой улыбкой.

– Терпение, малышка. Как только я улажу дела Филиппа, немедленно займусь твоими. Ну а пока… ты могла бы наслаждаться здешними пейзажами… здесь все иначе, чем в Севилье! А река…

Он показал на открытые окна, в которые вливался мягкий вечерний воздух. За окнами простирался газон, доходивший до самой Темзы. Но разве он не сознает, что все это – жалкая замена музыке, танцам, пирам и обществу молодежи, словом, всему тому, чем Луиза имела полное право наслаждаться.

Луиза почти ожидала уговоров и поэтому приготовила второй сюрприз.

– Если мне нельзя появляться при дворе, почему я не могу хотя бы взять лодку и покататься по реке? – недовольно спросила она. – Я ведь не вижу ни реки, ни сельской местности, только целыми неделями сижу взаперти да изредка гуляю по саду. Будь у меня лодка и собственный конь, чтобы ездить по паркам и лесам, может, я и отвлеклась бы немного.

– Луиза, девочка моя, я не выношу воды и, как ты знаешь, не езжу верхом! – возопила Бернардина, которая, как подобает дуэнье, была обязана сопровождать свою воспитанницу в.любой поездке.

– Тебе совершенно ни к чему этим заниматься, – провозгласила Луиза. – У меня будут лодочник и конюх. И кроме того, ты сама вечно твердишь, что мне нужно больше бывать на свежем воздухе.

Она снова окинула вызывающим взглядом своего опекуна.

– У английских дам не бывает дуэний. Зато есть лодочники и конюхи. Я точно это знаю. И желаю того же самого.

– И откуда ты это знаешь? – осведомился Лайонел, теперь уже скорее довольный, чем раздосадованный.

– Слушаю разговоры слуг, – бессовестно призналась она. – Расспрашиваю. Я хочу больше знать об этой стране и ее людях.

– Ай! – ужаснулась дуэнья. – Тебе не следует водиться со слугами, тем более английскими! Говорила же твоей матери, что лучше взять с собой испанцев!

– Для них не нашлось места на кораблях, – резонно указала Луиза. – И если английские слуги достаточно хороши для англичан, почему нам они не годятся?

Лайонел задумчиво погладил подбородок. Позволить девушке такие вольности – значит пойти против желаний ее матери. Хотя донья Мария, потрясенная смертью супруга и ошеломленная отказом дочери выйти замуж за престарелого поклонника, с радостью схватилась за его великодушное предложение взять Луизу с собой в Англию. Вряд ли она станет оспаривать его решения, принятые во благо воспитанницы.

Да и какой вред от того, что девушка будет пользоваться такими же крохами свободы, что и другие молодые англичанки благородного происхождения? По возвращении в Испанию Луиза выйдет замуж за какого-нибудь гранда и станет вести обычную жизнь аристократки, время от времени послушно одаривая мужа очередным ребенком. Но такие невинные развлечения не повредят ее репутации, да и вряд ли об этом станет известно на ее родине. Кроме того, он одобрял ее интерес к незнакомой стране. Это доказывало живость ее ума.

– Я отдам все необходимые распоряжения, – пообещал он. – А теперь прошу извинить – я должен переодеться перед возвращением в Уайтхолл.

Он поклонился дуэнье, коснулся подбородка Луизы и оставил женщин, уже занятый мыслями о грядущем вечере. Стоило поставить ногу на ступеньку, как домашние неприятности были забыты.

Луиза с довольным видом уселась на место, взяла пяльцы и принялась за вышивку. Конечно, это не полная победа, но все же чего-то она добилась, С лошадью и лодкой она сможет объездить все окрестности, тем более что и лодочник, и конюх будут подчиняться ее приказам: недаром ей всегда без особых трудностей удавалось убедить слуг следовать ее советам и делать все, что пожелает госпожа.

И может быть… не обязательно, но, может быть, она снова, подплывет к Уайтхоллу или прогуляется по дорожкам и паркам дворца, где при удаче наткнется на Робина из Бокера.

Легкая улыбка чуть подняла уголки губ, когда девушка протянула руку, чтобы подвинуть поближе свечу.


– Думаешь, у Стюарта есть любовница? – удивился Робин, недоверчиво покачивая головой. – Ты, должно быть, ошибаешься, Пиппа. Во дворце все сразу становится известным. До меня наверняка дошли бы слухи. Такие дела невозможно держать в тайне.

. – Но я не в силах придумать другое объяснение, – пожаловалась Пиппа, оглядевшись, дабы убедиться, что их не подслушивают. Однако в длинной галерее, где они прогуливались, не было ни одного придворного. И вообще никого, кроме герольда в ливрее герцога Норфолкского, очевидно, спешившего передать какое-то поручение. Он, мельком взглянув на них, пробежал к ступенькам, спускавшимся до самой воды.

Пиппа прислонилась к одной из высоких колонн, рассеянно перебирая ленты на рукаве.

– Может, это не придворная дама? А вдруг он встретил еще кого-то? Птичку, которую держит в уютном любовном гнездышке?

– Пиппа, у тебя нет никаких доказательств, так что твои подозрения беспочвенны, – возразил Робин.

– Говорю же, он не желает иметь со мной ничего общего, – яростно пробормотала Пиппа. – Я пыталась поцеловать его, а он отскочил как обожженный! Он не приходит ко мне в постель… если не считать…

Она осеклась, поняв, что не способна говорить о подои пых вещах со сводным братом. Открыть ему правду об извращенных предпочтениях Стюарта выше ее сил.

Робин неловко переминался с ноги на ногу, кашлял и вообще, судя по его виду, стремился как можно скорее закончить этот неприятный разговор. Но Пиппа была так расстроена и обозлена, так одинока! К кому ей обратиться, как не к брату, тем более что рядом нет Пен! Он просто обязан выслушать ее, поддержать и помочь.

– Ты часто виделся с ним, пока я была в Тауэре? – допытывалась Пиппа, завязывая узлы на розовой шелковой ленте. – Что он делал, пока я была в тюрьме?

– То же самое, что и все мы: следил за каждым своим шагом и берег голову, – сообщил Робин. – Тогда никто не чувствовал себя в безопасности. Королева на каждом шагу подозревала предательство и измену, впрочем, не без оснований.

– Значит, Стюарта не видели в компании какой-то одной женщины?

– Насколько я знаю, нет.

– Но он хотя бы тревожился обо мне?

Пиппа уронила ленту и прислонилась головой к колонне.

– Как и все мы. Твоя мать, мой отец, я… конечно, он волновался. Часто приезжал в дом в Холборне, чтобы поговорить с моим отцом и леди Джиневрой насчет того, как поскорее освободить тебя.

– А что, если он рассердился на меня за то, что я предпочла сопровождать леди Елизавету? – размышляла Пиппа вслух. – Мне казалось, что это не так, но, может, Стюарт все-таки затаил обиду?

– Думаю, ты преувеличиваешь, Пиппа, – резко оборвал Робин. – Стюарт не настолько чувствителен. И уж конечно, не стал бы мстить тебе за верность Елизавете. Для этого он слишком добродушен. Слишком уверен в себе, в своей популярности, воинском искусстве и талантах придворного. Вряд ли он настолько мелочен, чтобы держать камень за пазухой.

Пиппа немного помолчала. Робин сказал истинную правду, лишний раз подтвердившую все,, что она I знала о муже или по крайней мере считала, будто знает. Он действительно не мелочен.

– А по-моему, он влюблен, – прошептала она наконец. – безумная страсть, которой невозможно противиться.

– А вот теперь ты несешь романтическую чушь, – объявил Робин, – что ни в малейшей степени тебе не свойственно, дорогая сестрица.

– Но должна же быть какая-то причина! – отрезала она. – Он изменился. Почему, интересно, лижет испанцам руки подобно комнатной собачке?

– Не пойму, какое отношение это имеет к страстной любви? – парировал Робин так же резко.

– Да он просто не может думать ни о чем ином, поэтому собственное поведение ему безразлично.

Робин поднес ко рту сложенные домиком пальцы. Тут Пиппа права: последнее время Стюарт ведет себя самым странным образом.

– Не думаю, что это как-то связано с любовницей, – изрек он. – Но если желаешь, я попробую что-нибудь разузнать. Посмотрим, что из этого выйдет. Но по-моему, наилучший способ – просто спросить его.

– Спросить? Интересно, о чем? – вскричала Пиппа. – Нельзя же допрашивать его, почему он больше не хочет быть со мной! Я уже пыталась, но если он не захотел отвечать мне, наверняка и тебе ничего не скажет!

– Возможно, и нет. Так или иначе, я все равно не стану вмешиваться в подобные дела. Это касается исключительно тебя и Стюарта. Но я могу попробовать узнать, откуда такая любовь к испанцам.

– И заодно тайком навести справки насчет любовницы, – добавила Пиппа.

– Обязательно.

Робин с тревогой смотрел на сестру. Пиппа всегда была такой живой, изменчивой и непосредственной, а сейчас, похоже, подобно Атласу, держит на плечах всю тяжесть земли. Он вспомнил, как серьезно ее мать, а потом и старшая сестра восприняли свои трудности, когда на них обрушились несправедливости и подлости окружающего мира. Но они, казалось, обладали куда более глубокими натурами и сложными характерами, чем Пиппа. И всегда были сдержанными и не склонными к легкомыслию.

Он скорее ожидал, что Пиппа отмахнется от своих настоящих или вымышленных бед и по-прежнему будет порхать по жизни, но, как оказалось, ее сходство с матерью и сестрой было гораздо глубже, чем можно было предполагать, глядя на энергичное, неуемное дитя и беспечную, кокетливую молодую женщину, цветок среди придворных дам.

– Что еще беспокоит тебя? – спросил брат, всматриваясь в ее лицо, и увидел, как на виске судорожно забилась жилка, а в глазах вспыхнул огонь. Но Пиппа с видимым равнодушием пожала плечами:

– Больше ничего. С меня довольно и этого.

– Верно, – согласился он, понимая, что сестра лжет. Что-то тут неладно. Ее обычно открытое лицо сейчас было замкнутым, словно она ушла в себя, предоставив ему беседовать с призраком в пустынном коридоре. – Ты собираешься на музыкальный вечер?

– Нет, Робин. Мне и без того не по себе. Чувствую себя так, будто целую неделю не высыпалась. Попрошу Марту принести мне чашу вина с пряностями и просплю до рассвета.

– Судя по твоему виду, это вполне возможно, – кивнул Робин, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Остальное предоставь мне.

Пиппа ответила слабой, нерешительной, но все же улыбкой, вернула поцелуй, и они расстались. Пиппа направилась к себе. Сейчас Марта принесет вина с пряностями и сваренные всмятку яйца с белой булкой. Еда для больных. А потом она заснет. Никаких тяжелых путаных снов, только сладостное забытье. Этой ночью Стюарт не прикоснется к ней спящей.


Королева Мария благосклонно кивала в такт музыке, извлекаемой музыкантами из своих инструментов. Они играли «Зеленые рукава», мелодию, сочиненную ее отцом, Генрихом VIII, особенно близкую ее сердцу. Отец плохо обращался с девочкой, когда та немного подросла и превратилась в юную девушку, но в детстве обожал ее, а она никогда не переставала любить его, жаждать ответной любви и одобрения, даже когда отчуждение становилось почти невыносимым. Но как ни была велика ее потребность в отцовской заботе, много лет Мария упрямо отказывалась сделать то единственное, что позволило бы вернуть благосклонность отца: согласиться признать незаконность собственного рождения и отвергнуть власть папы как главы английской церкви.

Наконец Мария сдалась и получила права наследования. После смерти брата Эдуарда она боролась за власть и получила трон. И вот теперь восседала под балдахином зеленого цвета Тюдоров, всевластная королева Англии, победившая врагов и ставшая женой католического короля.

Но надолго ли?

Вопрос постоянно терзал ее и даже в лучшие дни черной тучей омрачал солнечное сияние. А в плохие дни она вообще не могла думать ни о чем ином.

Ее влияние мог бы усилить ребенок, особенно сын. Сын Филиппа Испанского навсегда вернет Англию в католичество и через отца Филиппа и кузена Марии, Карла V, свяжет страну неразрывными узами со Священной Римской империей.

Мария чуть подвинулась назад. Драгоценные камни, вделанные в спинку трона, сверкали всеми цветами радуги в ярко освещенном зале.

Королева вздохнула и положила руку на живот, гадая, укоренилось ли уже семя Филиппа.

В ее чреве?

Или в чреве той, другой?

Она обвела взглядом зал, безразлично отводя глаза от придворных, стоявших небольшими группами или расположившихся на табуретах или пышных подушках. Симон Ренар, испанский посол и ее давний союзник и помощник, беседовал с самым доверенным советником Филиппа Руем Гомесом. Дружески склонив друг к другу головы, они о чем-то шептались.

Мария обратила взор на сидевшего рядом мужа. Похоже, музыка его совершенно не интересовала: рука гладит подбородок, локоть упирается в колено, обтянутое шоссами из золотистой оленьей кожи, взгляд устремлен на тех двоих у окна – Филипп явно старается прочесть по Губам, о чем идет речь.

К собеседникам подошел еще один, Лайонел Аштон, в элегантном изумрудно-зеленом камзоле, таких же шоссах и коротком плаще из бархата цвета слоновой кости, усаженном гагатами. Откуда он взялся? Словно возник из воздуха.

Королева невольно нахмурилась. В противоположность мужу она считала англичанина загадкой. Филипп же отзывался о нем как о весьма полезном человеке, хорошо знающем не только английские, но и испанские обычаи, сумевшем остаться своим в обоих лагерях и способном предлагать верные и мудрые решения сложнейших проблем. Человеке, жизненно, необходимом для того дела, которое касалось короля и королевы.

Дело… омерзительное, грязное… и очень важное. Мария не могла не признать это, хотя обычно отказывалась размышлять на подобные темы, не говоря уже о деталях. Но что-то в этом Лайонеле Аштоне смущало ее. Она не взялась бы определить точную причину неприятного ощущения, но его отчужденность, кажущаяся обособленность, неизменно бесстрастное лицо вселяли в нее неуверенность.

– Прошу простить меня, мадам, – прошептал муж, наклонившись к ней.

– Разумеется, милорд, – улыбнулась королева. Филипп поднялся с трона, вызвав этим привычную суматоху среди пажей и свиты, старавшихся ему помочь. Музыканты, привыкшие к невнимательной публике, продолжали играть.

Филипп направился к троице, собравшейся у высокого окна. Они поклонились королю.

– Джентльмены, – пробормотал он; невольно переводя глаза на юного музыканта, державшего лиру, – все улажено на сегодняшний вечер?

– Было бы весьма благоразумно, сир, не тревожить даму следующие несколько ночей, – тихо посоветовал Лайонел.

– Почему? Ее связь с луной прервалась? – отрывисто спросил король.

– Насколько мне известно, нет, сир, но не стоит возбуждать лишних подозрений, – продолжал Лайонел, рассеянно потрогав брошь-змейку, темневшую в кружеве у самого горла.

– Какие-то затруднения с мужем?

Филипп снова оглядел музыкантов.

– Нет, но его жена не глупа, сир, – объяснил Аштон таким недвусмысленно категоричным тоном, что король даже отступил.

– Не понимаю, дон Аштон. Женщина ни о чем не знает. Лайонел поклонился.

– На время, сир… только на время.

Симон Ренар бросил на него подозрительный взгляд. Неужели он единственный расслышал презрительные нотки за очевидно бесстрастным замечанием? Остальные, похоже, не заметили ничего странного: оба с умным видом закивали.

– Интересно, не может ли муж уладить все недоразумения? – бросил Руй Гомес, брезгливо скривив губы.

– Небольшой перерыв особого значения не имеет, – пожал плечами Филипп и оглянулся на жену. – На одну-другую ночь я посвящу все свое внимание только одной женщине.

Грубый смех неприятно напомнил собеседникам об истинном характере Филиппа, весьма далеком от его нынешнего облика идеального супруга, искренне преданного женщине на одиннадцать лет его старше. Ничего не скажешь, он в совершенстве играет свою роль. Но им было хорошо известно, что кроется под маской внешней благопристойности.

– Королева, сир, готова сделать все для своего мужа, – напомнил Руй Гомес. – Нет той чести, которую она вам не оказала бы.

– Да, – поморщился Филипп. – Но как же трудно, джентльмены, каждую ночь ложиться в постель с женщиной, которая с трудом выносит объятия мужа. А уж ни о каких любовных играх и речи не идет…

– Королева сознает свой долг, сир, перед супругом и страной, – немедленно вставил Ренар, защищая женщину, которую считал своим другом и полезным инструментом политических интриг.

Разумеется, – примирительно бросил Филипп. – Но тем не менее нелегко ложиться с женщиной, которая перед этим часами молится с рвением святой, идущей на муки во имя Господа.

Лайонел, поклонившись, удалился. Подобные разговоры больше его не интересовали. В зал вошел Стюарт Нилсон, и Аштон задался вопросом, почему с ним нет его жены. Только сейчас он осознал, как сильно ждал ее. Разумеется, весь последний месяц он каждый вечер ожидал ее появления. Того момента, когда она возьмет кубок вина, предложенный мужем. Того момента, когда спустя час или чуть больше она. едва не падая, извинится и удалится в спальню.

Он ждал ее с холодным спокойствием. Намеренным безразличием. Она была всего лишь предметом. Предметом, призванным укрепить власть Филиппа и Марии, вложить лишние камни в основание их трона. Случайным предметом в глубочайшей черной реке ненависти, отмечавшей каждое движение Лайонела Аштона.

И все же сейчас, когда необходимости ждать не было, он был охвачен нетерпеливым предвкушением и разочарован ее отсутствием.

И понимание этого потрясло его.

Почему?!

Но в глубине души он уже знал ответ, и смириться с ним было почти невозможно. Он хотел просто видеть ее.

Как женщину, которая его заинтересовала.

Сегодня, когда она не была нужна, когда ни он, ни она не участвовали в очередном омерзительном витке королевского заговора, он мог видеть в ней только женщину.

Женщину, которая его заинтересовала.

Но он давно уже не интересовался женщинами. Только так он способен следовать по избранному пути. В его жизни существует одна побуждающая сила, единственная цель, необоримое влечение, и если он позволит себе участие или какие-то чувства к Пиппе, все рухнет.

Аштон устремился к дверям. На сегодняшний вечер его работа закончена.

Но в дверях с необычной для него нерешительностью переминался Стюарт Нилсон, не пытаясь присоединиться к своим приятелям, знакомым, ближайшим друзьям. Он упорно смотрел на музыкантов.

Лайонел, укоризненно покачивая головой, остановился рядом. Стюарт совсем не умел притворяться, и скоро его плохо скрытые страдании вызовут вопросы и замечания.

– Леди Нилсон не присоединится к нам? – жизнерадостно осведомился Лайонел.

Щека Стюарта дернулась. Он украдкой взглянул туда, где стоял король со своими приспешниками.

– Я думал, что все договорено…

– Да, да, конечно, – перебил Лайонел, понизив голос, хотя на губах по-прежнему играла приветливая улыбка. – Я просто осведомился… из чистой учтивости. – И, легонько похлопав Стюарта по руке, с обманчивой мягкостью добавил: – Послушайтесь моего совета, милорд, и постарайтесь немного успокоиться. После сегодняшнего скандала вам не стоит привлекать внимание недоброжелателей. – Он помедлил и уже более многозначительно намекнул: – Я бы предложил вам быть более осмотрительным в выборе того, куда вы обращаете свои взоры.

Стюарт сумел расслышать в голосе Аштона глубочайшее презрение, еще более невыносимое от сознания того, что он все это заслужил. Пальцы стиснули рукоять шпаги.

– Нет-нет, друг мой.

Лайонел покачал головой и снова дотронулся до руки Стюарта.

– Поверьте, мой совет хорош и дан от всего сердца. Будь вы поосторожнее в прошлом, вряд ли оказались бы в нынешнем положении. Ни вы, ни ваша жена.

Он отступил и покинул зал.

Стюарт боролся с приступом бессильной ярости, угрожавшей испепелить его. Аштон прав. Неизвестно как, но он совершил ошибку, загнавшую его в самый безжалостный из всех существующих капканов. Он был чересчур беспечен, выдал себя то ли словом, то ли взглядом. И никогда не поймет, каким образом узнал Симон Ренар его тайну, но те, кто следил за ним, как, впрочем, за всеми при этом вероломном дворе, поняли, что могут воспользоваться его промахами.

Стюарт заставил себя оглядеть зал, выбрал подходящую компанию и направился туда. Он даже сумел улыбнуться, вставить реплику-другую и с видимой беззаботностью расположиться на подушке. И все это время лихорадочно размышлял о том, как выйти из тупика, в котором оказался по своей вине.

Они не выпустят его из своих лап, юн это знал. Прояви он с самого начала немного больше упорства, не поддайся на шантаж, предоставь им осуществлять все угрозы в отношении его, возможно, все обернулось бы иначе. Но последствия могли бы быть кошмарными, и он предпочитал верить, что они поступили бы так, как обещали. На это у него были достаточно веские причины. А теперь, независимо от того, достигнут они своей цели или нет, он уже слишком много знал и слишком опасен, чтобы они оставили его в покое и позволили идти своей дорогой, после того как он им помог. Они либо найдут ему другое применение, либо попросту убьют.

А что будет с Пиппой? Если она не даст им желаемого, может, они сдадутся и отстанут от нее? Возьмутся за другую несчастную женщину? Она ничего не знает и не представляем для них угрозы. Но если их план удастся, будет ли она в безопасности, когда все кончится? Они обещали, что не станут тревожить ее, но какова цена обещаниям подобных людей?

А Гейбриел? Останется ли он в живых? Ему, как и Пиппе, ничего не известно, и пока Стюарт держит данное слово и, следуя условиям сделки, выполняет все их распоряжения. Гейбриела пальцем не тронут.

Он снова взглянул в сторону музыкантов, и Гейбриел, словно притянутый магнитом, поднял голову. Их глаза встретились. Гейбриел тут же стал перебирать струны лиры. А Стюарт, изнемогая от тошноты и дрожа от всепоглощающего ужасу при мысли о том, что наделал и чего не сделал, о том, что должно случиться, о гнезде гадюк, в которое его забросила судьба, поднялся и пошел к выходу. Только не бежать. Не броситься к двери. Шагать как можно медленнее…

Он должен выбраться из дворца. Если он умрет, что станется с остальными?

Не в. первый раз он думал о смерти, но сейчас куда большей решимостью, чем раньше.

Нож у горла, яд, быстрые воды Темзы. Существует немало способов свести счеты с жизнью.

Но он не хотел умирать. Да и гибель его, вероятно, будет бесплодной. Возможно… всего лишь возможно, оставшись в живых, он сумеет защитить тех, кого любит, от горьких плодов собственной трусости.

Его любовь к Гейбриелу была сильнее всех остальных эмоций, вместе взятых, она разрывала его, наполняла, заставляла рыдать и громко вопить от радости. Но он любил и Пиппу, хотя немного по-другому. За те месяцы, что они были вместе, привязанность к жене только росла, хотя к симпатии неизменно примешивалось чувство вины. Она не знала и не могла знать, что была всего лишь фасадом, защитной оболочкой. Он старался быть достойным, любящим мужем, добрым и отзывчивым. Но когда тщательно возведенные им барьеры рухнули, он стал едва терпеть ее присутствие в супружеской постели. Стюарта терзал невыносимый, мучительный стыд за то омерзительное ожидание в маленькой комнате, перед тем как ее приносили к нему…

Холодный пот выступил на его лбу. Он метнулся к стене и там, и тени колонны, едва успел наклониться, как его вывернуло наизнанку. Он больше не в силах продолжать это. Вести себя с женой так, будто ничего не случилось. Разговаривать, улыбаться, даже стоять близко. Лежать рядом, слушая мерное дыхание невинной женщины, пока он сам извивается, терзаемый унижением собственного предательства.

Необходимо найти выход. Избавиться от брака, который принес столько бед его жене. Честно и открыто быть с Гейбриелом.

Глава 5

– Надеюсь, Луиза, эта кобылка тебе понравится.

Лайонел с некоторой гордостью оглядывал свое приобретение: милое, грациозное, смирное животное, идеально подходящее для дамы.

– О, она прекрасна! – просияла Луиза. – Не знаю, как и благодарить вас, дон Аштон.

– Буду очень рад, если тебе придутся по вкусу поездки и ты не станешь донимать меня требованиями представить тебя ко двору, – сухо заметил он.

Луиза покраснела.

– Я не хотела донимать вас, сэр. Знаю, насколько вы заняты государственными делами. И все же нашли время купить мне чудесную лошадь. Я и вправду очень благодарна.

Она улыбнулась ему, и Лайонел даже растерялся немного. Луиза уже не была той маленькой девочкой, какой он неизменно представлял ее.

Он поспешно тряхнул головой, чтобы избавиться от чар ее улыбки, которым не было места между опекуном и воспитанницей.

– Это Малколм, твой конюх, – продолжал он, показывая на коренастого мужчину средних лет, державшего лошадку под уздцы.

Малколм почтительно коснулся лба.

– Миледи, – пробурчал он. Но Луиза уже обратила на него всю силу своей улыбки, скрывая, однако, некоторое разочарование. Похоже, Малколм не из тех, которыми можно вертеть в свое удовольствие. Он не обычный конюх. Было что-то в его осанке, наблюдательном прищуре глаз и грозной на вид абордажной сабле, заткнутой за пояс, предполагавшее, что он скорее телохранитель, чем конюх.

– Уверена, что мы поладим, Малколм, – жизнерадостно заявила она.

– Да, миледи.

– А как ты назовешь кобылку? – справился Лайонел.

– Крима, – не задумываясь, выпалила она. – Подходит, верно? Никогда не видела такой необычной масти… настоящий сливочный цвет.

Лайонел согласно кивнул.

– Я приобрел тебе небольшую барку, правда, без каюты. Ей могут управлять всего два гребца, так что не стоит ожидать ничего особенно роскошного, но суденышко вполне подходит для коротких путешествий по реке в хорошую погоду. Завтра ее поставят у причала.

– Вы очень добры, сэр.

Лайонел насмешливо вскинул брови.

– Но ты все же предпочла бы оказаться при дворе?

– Я не стану больше досаждать вам, дон Аштон, – скромно пробормотала она. Лайонел, ни в малейшей степени не одураченный, только рассмеялся.

– Что же, мне пора. Я должен оставить тебя. Желаю приятной поездки на Криме.

Луиза обошла кобылку, внимательно изучая ее.

– Она прелестна, как по-твоему, Малколм?

– Да, миледи. И очень смирная.

– Но резвая? – осведомилась Луиза, задумчиво глядя на лошадь.

– Хорошо вышколена.

– Я люблю горячих коней, – объявила она, потрепав Криму по холке.

– Неужели, миледи? – равнодушно пробормотал Малколм.

Луиза украдкой бросила на него оценивающий взгляд.

– А дон Аштон давал тебе приказы относительно того, как и… куда мы можем ездить?

Конюх качнул головой.

– Это как уж вы захотите, миледи. Мое дело – охранять вас.

– Ясно, – хмыкнула Луиза, продолжая осмотр. – В таком случае неплохо бы поехать к Уайтхоллу. Там есть парк?

– Да, миледи, маленький.

– Тогда я немедленно переоденусь. Минут десять, не больше.

Она поспешила к дому. Малколм тихо присвистнул. По своему опыту он знал, что десять минут легко могут растянуться на полчаса. Он велел конюху оседлать кобылу, а сам отправился за собственным конем.

Прошло около часа, прежде чем Луиза появилась вновь в сопровождении Бернардины. Она отвергла три платья и остановилась на последнем костюме, решив, что испанский туалет из темно-синего бархата с бирюзовыми застежками лучше всего идет к ее глазам. Под стоячим воротником накидки бирюзового шелка был небольшой плоеный воротник из кружев, охвативший горло. Особенно Луиза была довольна мантильей из травчатого шелка, прикрепленной к темным, закрученным вокруг ушей косам и изящными складками спадавшей по спине. Мантильей можно, как вуалью, прикрыться от пыли… или слишком жадного взора. Весьма полезный предмет, как хорошо знают благоразумные испанки.

Как обидно будет, если ей не удастся встретить сегодня Робина из Бокера! Тогда он видел перед собой чумазую, растрепанную девчонку, но сегодня все будет по-другому! Однако если сегодня ничего не выйдет… на этот случай у нее есть другой план!

Она задумчиво оглядела поджидавшего Малколма. Удастся ли отвлечь его на несколько минут? Пока сказать трудно, но сегодняшняя поездка покажет.

– Бернардина, это Малколм. Он будет присматривать за мной во время прогулок, – объяснила Луиза, когда они подошли ближе. – А ты, Малколм, должен пообещать донье Бернардине, что позаботишься обо мне. Если дон Аштон считает, что это вполне прилично, значит, так тому и быть. – Последние слова были адресованы дуэнье и произнесены самым категоричным тоном. – Надеюсь, ты не станешь оспаривать распоряжений дона Аштона, Бернардина?

Луиза погладила бархатную морду кобылы, и та тихо заржала.

– Нет, нет… конечно, нет, – с тяжелым вздохом ответила Бернардина. – Но мне следовало бы ехать с тобой, девочка. Это моя обязанность. Твоя дорогая матушка не пожелала бы, чтобы ты ездила в сопровождении одного конюха.

– Но, Бернардина, ты терпеть не можешь лошадей, – возразила Луиза, кладя руку на плечо дуэньи. – Это Англия. Здесь свои обычаи.

Она так мило упрашивала, так лучезарно улыбалась, что Бернардина сдалась, не преминув пронзить Малколма суровым взором.

– Это донья Луиза де лос Велес из дома Мендоса, – объявила она. – Отпрыск одного из знатнейших родов Испании. Надеюсь, ты это понимаешь.

– Да, мадам, – кивнул Малколм, отвечая столь же хладнокровным взглядом. – Дон Аштон достаточно ясно все объяснил. И я обязан выполнять его приказы. Бернардина поджала губы.

– Ты не должен оставлять се ни на секунду. И постоянно держать руку на узде ее кобылы… это тебе ясно?

– Нет, Бернардина! Ни за что! – вмешалась Луиза. – В этом нет ни малейшей нужды! Я хорошая наездница, и ты это знаешь. Мой отец сам учил меня.

Последнее утверждение предназначалось для того, чтобы заткнуть рог дуэнье, горячо чтившей память отца Луизы.

– Мадам, не стоит беспокоиться о безопасности миледи, – заверил Малколм, воспользовавшись минутной тишиной. – Даю слово, что не выпущу ее из виду. – И, повернувшись к Луизе, попросил: – Давайте я помогу вам сесть в седло, миледи.

Встав на колени, он протянул ей сложенные чашечкой ладони.

Луиза умудрилась довольно ловко вскочить в седло, несмотря на одежду, мешавшую двигаться. Устроившись в седле, она расправила юбки и взяла поводья. Настроение с каждой минутой улучшалось, ощущение свободы уже владело девушкой, озиравшей мир с высоты рвущейся вперед лошадки.

– О, мы поедем галопом, – пообещала Луиза, наклоняясь, чтобы погладить холку Кримы. – Вот увидишь!

– О нет, нет, это невозможно! – воскликнула Бернардина, вновь вспомнившая о своем долге. – Матерь Божья, это опасно! И так неприлично!

– Ничего подобного, Бернардина! – рассмеялась Луиза. – Правда, Малколм?

– Зависит от того, как вы держитесь в седле, миледи, – проворчал конюх. – Подождем и увидим, верно?

Луиза не стала возражать. По всему видно, что Бернардина немного успокоена крепким сложением конюха, спокойной манерой разговора. Сама же она полностью намеревалась доказать свое искусство.

– Значит, едем! – предложила она. – Дражайшая Бернардина, ни к чему принимать столь трагический вид! Ничего не случится, и не успеешь оглянуться, как мы вернемся. А если пожелаешь, я тоже стану отдыхать в жару.

Как она и ожидала, Бернардина ответила умиротворенной, хоть и немного .обеспокоенной улыбкой.

Они выехали со двора, проскакали по подъездной аллее и скоро очутились за воротами.

– Поедем тем путем, миледи, – предложил Малколм, показывая на дорожку. – Нам могут встретиться другие всадники, так что постарайтесь держать кобылку в узде.

Несмотря на небрежный тон, Малколм не спускал с нее глаз. Луиза кивнула, покрепче натянула поводья и сосредоточенно нахмурилась. Она часто объезжала фамильные поместья под Севильей, но никогда не скакала по узким, запруженным пешеходами, всадниками, лающими собаками, шнырявшими под ногами коней маленькими оборванцами. В ушах звучали назойливые вопли уличных торговцев. В ноздри лезла невыносимая вонь разлагавшихся на полуденной жаре отбросов.

Крима, однако, вела себя спокойно и осторожно пробиралась вперед, следуя за мышастым мерином Малколма. Сделав несколько поворотов, дорожка привела к более широкой улице, идущей параллельно реке и такой же оживленной, как и дорожка, но зато здесь было больше места для маневра, и Луиза наконец смогла в полной мере насладиться свободой и впервые со времени прибытия в Англию ощутила нечто вроде волнения. Она давно уже поняла, что роскошный дом дона Аштона стал для нее чем-то вроде такой же тюрьмы, что и их поместье близ Севильи, и разница только в окружающих пейзажах.

Она вдыхала запахи, морщилась от шума, упиваясь каждой красочной картиной. Ее мозг жадно впитывал все впечатления.

Когда дорога расширилась, Малколм поехал рядом, и хотя все время молчал, Луиза видела, что он постоянно наблюдает за ней. Немного погодя, она прямо спросила:

– Мой опекун нанял тебя в конюхи или телохранители?

– В зависимости от ситуации, миледи. И того и другого понемногу… как обстоятельства сложатся.

Интересно, она в самом деле увидела легкую улыбку, маячившую в уголке его жестких губ, или ей все показалось? Она решила, что все-таки видела.

– Но разве тебя касается, куда я еду и с кем говорю, пока мне не грозит никакая опасность?

Малколм продолжал смотреть куда-то вперед.

– А уж об этом мне судить, миледи.

– Вот как… – Луиза немного подумала. – И ты обязан докладывать моему опекуну о каждой поездке?

Малколм не повернул головы.

– И об этом мне судить, миледи, – упрямо повторил он.

– Это не слишком вежливо, Малколм, – заметила Луиза. Он искоса глянул на нее, и Луиза поняла, что была права насчет улыбки.

– У вас уже есть дуэнья. Похоже, еще в одной вы не нуждаетесь.

– Обещаю не сделать ничего, что поставило бы тебя в сложное положение, тем более что ты не считаешь себя обязанным служить второй дуэньей.

– По мне и это хорошо, миледи, – кивнул Малколм и снова уставился в пространство.

Они ехали в дружелюбном молчании, пока не добрались до маленького парка, который начинался от реки и окружал дворец Уайтхолл с трех сторон. Луиза удивилась, обнаружив, что парк открыт для посещений. Величественные королевские дворцы в Испании стояли за оградой, а у ворот дежурила стража. Здесь же среди цветочных клумб по усыпанным гравием тропинкам в тени деревьев гуляли простые лондонцы и ярко одетые придворные. Впрочем, одни игнорировали других, словно жили в совершенно разных мирах. Вероятно, так оно и было.

Но Луиза обращала внимание только на придворных. И исключительно на мужчин.

– Я бы хотела проехать к реке, – бросила она.

– Как угодно, миледи.

Малколм направил коня по тропинке, вьющейся среди деревьев. Им навстречу попалась компания мужчин, о чем-то тихо говоривших между собой. Заметив всадников, они расступились, и Луиза решила воспользоваться представившейся возможностью. Украдкой глянув на Малколма, она натянула поводья. Малколм придержал коня и двинулся вперед медленным шагом.

– Милорды? – с улыбкой начала она.

Придворные мгновенно остановились.

– Мадам? – вопросительно отозвался один, и все одно временно поклонились.

– Я хотела бы узнать, знакомы вы с неким лордом Робином из Бокера?

– Разумеется, мадам. – Говоривший выступил вперед. – Лорд Робин известен всем нам.

– В таком случае не могу ли я попросить вас передать ему это?

Луиза вынула из кармана платья кусок пергамента, сложенный и запечатанный воском, и протянула незнакомцу Тот выступил вперед и взял пергамент.

– С большим удовольствием, мадам. А что ему сказать? От кого это послание?

Его взгляд казался одновременно любопытствующим и хищным, и Луиза, молниеносным движением, в котором отразилась вся надменность рода Мендоса, накинула на лицо мантилью.

– Он поймет, когда вы отдадите письмо, сэр, – ледяным тоном пояснила она.

Придворный снова поклонился и, иронически усмехаясь, отступил.

– Ну и ну, – пробормотал он, похлопывая пергаментом по ладони и глядя вслед даме. – Что это Робин затевает? Он никогда не гонялся за юбками, да еще за испанскими. Интересно, откуда она?

– Никогда не видел раньше! – воскликнул один из его спутников. – Такое личико не скоро забудешь! Робин просто обязан все нам рассказать.

Дружно, смеясь, компания направилась ко дворцу.

– Ну что, миледи, хотите повернуть обратно? – поинтересовался Малколм. – Думаю, ваши дела здесь закончены?

– Но я еще не скакала галопом! – возразила она, отбрасывая мантилью. – Я обещала себе и Криме, что пущу ее в талон!

– Вдоль берега тянется большой луг, – смиренно кивнул он.

– Веди меня, Малколм! – потребовала Луиза.

Пиппа стояла у окна спальни, глядя на сад, томившийся под полуденным зноем. Лоб женщины покрывала пленка пота. К горлу подступала слабая, но неотвязная тошнота.

Пиппа принялась гладить шею большим и указательным пальцами. Похоже, она беременна. Правда, задержка у нее всего на неделю, но раньше месячные неизменно приходили вовремя. Груди набухли и стали чересчур чувствительными, как всегда перед началом кровотечения, но она всем своим существом ощущала, что понесла. Одна из тех ночей, когда Стюарт приходил к ней тайком, дала плоды.

Он, разумеется, будет доволен.

Пиппа оглянулась на постель с резными позолоченными столбиками и богато вышитыми занавесями. С самой их ссоры после турнира он ни разу не пришел в спальню. Она проводила одинокие целомудренные ночи и просыпалась такой же одинокой и нетронутой.

Вошедшая с охапкой чистого белья Марта бросила на хозяйку проницательный взгляд.

– Что-то не так, мадам?

– Нет, – покачала головой Пиппа, отходя от окна. – Все в порядке.

Марта поджала губы и скептически промолчала. Она знала куда больше о состоянии здоровья леди Нилсон, чем подозревала последняя.

Послышался стук, и Марта, положив ношу на постель, открыла дверь.

– Это лорд Робин, мадам, – возвестила она, отходя в сторону.

– Спасибо, Марта. Можешь идти, – велела Пиппа.

Камеристка, присев, удалилась. Робин повернул ключ в скважине.

– Ты написала леди Елизавете?

– Да, вот письмо.

Она подошла к окованному железом сундучку, стоящему на пристенном столике, и открыла его висевшим на поясе ключиком.

– Когда ты едешь?

– Сегодня вечером. В Бакингемшире у меня несколько остановок. Я везу депеши лорду Расселу, стойкому стороннику Елизаветы, а также Уильяму Тейму в Рикоте. Он не так предан Елизавете, но я надеюсь кое в чем его убедить. Думаю пробыть в отлучке не больше недели, – сообщил Робин, сунув письмо во внутренний карман камзола.

– Выпьешь вина?

Пиппа подняла графин, неизменно ожидавший Стюарта на маленьком столике. Робин кивнул. Сестра налила бургундского в две оловянные чаши, протянула ему одну и тоже пригубила вина. Во рту появился металлический вкус, и Пиппа, поморщившись, отставила чашу.

– Ты что-нибудь узнал?

– Ничего, – коротко бросил он. – Стюарт постоянно окружен своими испанскими друзьями. Я так и не смог застать его одного. Я постарался навести справки, не поднимая лишнего шума, но никто не знает ни о какой любовнице. – Робин пожал плечами. – Не знаю, что и сказать, дорогая.

– Я тоже, – уныло вздохнула Пиппа. – Я и вижусь с ним только на людях. Он больше не спит здесь… с самой нашей ссоры.

– Может, просто сердится. Со временем он остынет, – предположил Робин, хорошо сознавая, насколько неубедительны его объяснения.

Пиппа, коротко, горько засмеявшись, тряхнула головой.

– Сомневаюсь, Робин.

Она снова взяла графин и наполнила его чашу.

– Лучше скажи, ты увидишься с леди Елизаветой?

– Не в этот раз. Не хочу привлекать к себе ненужного внимания, – поспешно ответил Робин, радуясь перемене темы. – Просто выступаю в роли курьера и поговорю с Перри о том, как лучше организовать постоянную переписку. Кстати, ты слышала, что Томас Перри поселился в гостинице «Бык», рядом с Вудстоком?

– Знаю только, что совет постановил убрать его подальше от Елизаветы, – пробормотала Пиппа, пытаясь сосредоточиться на предмете, который всего несколько дней назад полностью захватил бы ее. – Но эта деревня находится почти на землях дворца. Каким образом это может разлучить его с Елизаветой?

– В том-то и дело, что никаким, – хмыкнул Робин. Совет посчитал, что Бединфилд согласится стать не только тюремщиком, но и управителем Елизаветы, но он за все сокровища мира не согласился бы заняться ее хозяйством. Поэтому и пришлось оставить Томаса на месте. Но из дворца Бединфилд его все-таки вышвырнул, что, естественно, на руку Томасу: теперь он может спокойно строить заговоры в пользу Елизаветы, не опасаясь зоркого ока Бединфилда.

Пиппа села на постель. В повеселевших глазах наконец загорелся интерес.

– Бедняга Бединфилд! Он человек неплохой, только не создан быть надзирателем, и, разумеется, куда ему тягаться с Елизаветой или Томасом!

– Тут ты права! – оглушительно расхохотался Робин. – Так что теперь, пока он во дворце следит за Елизаветой, Томас ведет собственные игры в городе, а если он попробует заняться Томасом, Елизавета возьмет дело в свои руки.

– А ты повидаешься с Томасом, который сумеет передать послания во дворец, – заключила Пиппа.

– Совершенно верно.

– Как бы я хотела повидаться с ней! – вздохнула Пиппа. – Мне так не хватает наших бесед!

– О чем именно? – мгновенно вскинулся Робин, метнув на нее проницательный взгляд…

– В общем, ни о чем. Просто я скучаю по ней.

– М-да… меня всегда удивляло, как хорошо вы ладите. Что между вами общего? Леди Елизавета так умна и образованна, а ты…

– Нисколько, – докончила Пиппа, прежде чем он успел выразить свое недвусмысленное о ней мнение. – Но ведь я вовсе не глупа! Совершенно не обязательно прочесть кучу книг, чтобы считаться занимательным собеседником! Взгляни хоть на себя!

– Тушё, – ухмыльнулся Робин, довольный, что удалось разговорить сестру. Теперь она, казалось, пришла в себя, да и он немного успокоился на ее счет.

– Мне пора, – сказал он, наклонившись, чтобы ее поцеловать. – Через неделю вернусь.

– Господь да пребудет с тобой.

Пиппа поднялась и проводила его до двери.

– Не расстраивайся насчет Стюарта. Все пройдет, все беды забудутся, и он снова станет прежним.

– Будем надеяться, – улыбнулась Пиппа и махнула на прощание рукой.

Перед тем как завернуть за угол коридора, Робин оглянулся. Пиппа по-прежнему стояла в дверях, и он заметил, что улыбка исчезла, а вместе с ней и его недолгое чувство облегчения.

Ступая тяжелее обычного и угрюмо хмурясь, он продолжал путь. Так велика была тяжесть на сердце, что он едва не столкнулся с идущим навстречу мужчиной.

– Прошу прощения! – рассеянно пробормотал Робин, поднимая голову.

– Грезишь о прекрасной деве, Робин? – поддел лорд Кимболтен.

– Да нет, не совсем, Питер, – с деланной беспечностью отозвался Робин.

– А вот это просто удивительно, тем более что прекрасная дева мечтает о тебе, – многозначительно ухмыльнулся Питер.

– И что это, спрашивается, означает? – насторожился Робин. Питер Кимболтен был известен страстью к розыгрышам и грубым шуточкам.

– Только то, что самая прелестная особа из всех, каких мне довелось видеть, посылает тебе любовную записку, – объявил Робин, вынимая из нагрудного кармана письмо и помахивая им в воздухе.

– О чем, во имя дьявола, ты толкуешь, Питер?

– Исключительно о том, что когда я прогуливался с друзьями в парке, ко мне обратилась барышня на великолепной кобыле. Оказалось, она требует, чтобы я сыграл роль посланника любви. – Он понюхал письмо и картинно сморщил нос. – Странно, но духами не пахнет.

– У меня нет времени на глупые выходки, – нетерпеливо бросил Робин и хотел было идти дальше, но Питер схватил его за руку.

– Сознаюсь, я чуточку преувеличил, но в основном сказал чистую правду. Прекрасная всадница дала мне записку для тебя. Слово чести.

– Кто она такая?

– Сам хотел бы знать. И даже спросил ее, но она ответила, что тебе все станет ясно, как только распечатаешь послание… однако готов побиться об заклад, что она испанка, – пояснил Питер, так и пожиравший приятеля глазами. Внезапный румянец и потупленный взор подсказали Кимболтену, что дело нечисто. – Тайная любовница, Робин, вот как? Ну ты и темная лошадка…

– Вздор! – прошипел Робин, почти вырвав письмо. – И буду крайне благодарен, Питер, если не станешь распространять слухи.

– Можно подумать, меня кто-то когда-то считал сплетником, – обиделся тот, прижимая руку к груди. – Ты ранишь меня в самое сердце, Робин, клянусь!

– Ты, друг мой, просто болван! – хмыкнул Робин, пользуясь преимуществами давней дружбы. – И к тому же обладаешь на редкость болтливым языком, уж кому это знать, как не мне!

Он сунул письмо в карман, где уже лежало послание Пиппы, и пошел своей дорогой, оставив ухмыляющегося приятеля обдумывать, как лучше распространить эту забавную сплетню среди придворных.

Только дойдя до розария и оказавшись в относительном одиночестве, Робин уселся на каменную скамью под деревянной решеткой, увитой розами, и сломал печать.

«Если лорд Робин из Бокера заинтересован в продолжении знакомства с некой леди, чье искусство гребли оставляет, увы, желать лучшего, да будет ему известно, что она любит прогулки под луной в саду своего дома каждый день в одиннадцать часов».

Робин откинул голову и весело рассмеялся. Плутовка! Даже Пиппа, несмотря на все свои безумные проделки и бесстыдный флирт, не осмелилась бы на такую дерзость! Но поскольку он не сможет явиться на свидание до своего возвращения из Вудстока, донье Луизе придется набраться терпения и на неделю отложить романтическое свидание.

Робин сложил письмо и спрятал в карман. Значит, теперь у нее есть лошадь! Должно быть, терзала Аштона, пока тот не согласился дать ей определенную свободу. Что подумал бы этот молчаливый, наблюдательный, необщительный джентльмен о своей знатной, воспитанной в уединении и строгости подопечной, занимающейся тайным флиртом с придворным-англичанином?

Робин вдруг перестал улыбаться. Интересно, какую все-таки роль сыграл Лайонел Аштон в заговорах и хитрых планах, включавших не только испанский, но и английский двор? Он всегда ухитрялся оставаться в стороне. Не принимал видимого участия в бурной деятельности обеих сторон. Крайне редко присутствовал на официальных собраниях двора, хотя явно входил в ближайшее окружение Филиппа. Но все остальное, касающееся его, оставалось секретом. Робин отчего-то вспомнил, что едва ли слышал из его уст более двух слов подряд.

Однако Пиппа проявляет к нему некий интерес. Впрочем, Пиппу вечно интересует все и вся: это одна из самых ее очаровательных черт… по крайней мере была. Сейчас она так редко оживляется и, похоже, целиком поглощена своими супружескими невзгодами.

Грустно качая головой, Робин ушел из розария. От Лайонела Аштона мысли его перешли к Стюарту и его заискиванию перед испанцами. Подумать только, Стюарт! Человек, который месяцами вел с испанцами переговоры на равных! Его привилегированное положение одного из советников Марии было неоспоримым. Он знал испанский. Пил с придворными Филиппа. Спорил и торговался до хрипоты. А теперь?

Когда все это изменилось?

Робин неожиданно как вкопанный остановился посреди дорожки. Перед глазами возникла странная картина. Лайонел Аштон беседует со Стюартом. И не один раз.

Он усиленно старался вспомнить, как все было. Обычно эти двое стояли в нескольких шагах друг от друга. И Аштон, как всегда, с рассеянным видом, глядя в никуда, ронял слова в пустоту. Словно не видел Стюарта. Тот же, однако, почтительно прислушивался, буквально излучая неловкость и замешательство.

Собственно говоря, не только неловкость! Он казался смущенным и жалким, выслушивая упреки вышестоящей особы. Но таким он был только с Аштоном. Перед испанцами же едва ли не ползал на коленях, из кожи вон лез, чтобы исполнить любые их желания, а вот перед Аштоном… буквально трепетал.

Имеет ли тот какое-то отношение к столь поразительным переменам в характере Стюарта? Может, он действительно так высоко взлетел? Получил неписаное право распоряжаться окружающими?

Робин понимал, что мыслит сейчас как шпион, но поскольку занимался этим вот уже пять лет, вряд ли стоит так уж удивляться.

Неплохо бы побольше разузнать об Аштоне. И разве сыщешь более подходящее место, чем залитый лунным светом сад, по которому так любит гулять его воспитанница?

Глава 6

Пиппа прислонилась к толстому стволу раскидистой березы. Солнечные лучи, проникавшие сквозь листья, пятнами ложились на поляну и сидевших на ней мужчин и женщин. По мшистой земле были разбросаны подушки и ковры: это Мария обнаружила для себя новое удовольствие обедать на свежем воздухе, и редкая неделя проходила без пикника. Не все присутствующие чувствовали себя уютно вне стен дворца, а многие так вообще терпеть не могли выуживать из еды то и дело падавших туда насекомых, но что тут поделаешь: приходилось склоняться перед желаниями ее величества и делать восхищенные лица.

Пиппа поднесла к шее пропитанный лавандой платок: ей казалось, что от этого становится немного прохладнее. Нацепив на лицо вежливую улыбку, она прислушивалась к болтовне соседей и время от времени кивала и бормотала какие-то подходящие к случаю замечания. Этому фокусу она сумела выучиться за последние несколько недель, что придавало ей вид учтивый и внимательный и одновременно позволяло думать о своем.»

Что там ни говори, а она мало чем отличается от узницы. Невозможно покинуть двор без разрешения королевы, да и куда она может поехать? В крайнем случае ей позволят вместе с мужем навестить родителей в Холборне, но больше никуда не пустят. Кроме того, в настоящее время мать вместе с отчимом и единокровной сестрой Анной проводили лето в Мэллори-Холле в Дербишире.

И сейчас она потихоньку мечтала о тех давних летних месяцах, проведенных в теплой зеленой долине Дав, окруженной поросшими вереском горами. В ее памяти Мэллори-Холл остался золотистым домом из желтого, излучавшего сияние камня, наполненным ароматами сухой лаванды, роз, цветущих в саду, и горьковатым запахом горящего дерева. Там обитали преданные домашние слуги ее детства: няня Тилли, управитель мастер Кроудер, магистр Говард, скончавшийся прошлой весной, .и егерь, мастер Грин. Тогда она вела идиллическое существование, пока в их ворота не постучался Хью из Бокера и не превратил их спокойное, размеренное существование в настоящий хаос.

Пиппа не жалела об этом, тем более что любовь Хью принесла матери столько радости, но она невольно чувствовала, что все последующие события стали только следствием этого брака. Если бы им не пришлось тогда же перебраться в Лондон, она не вышла бы за Стюарта Нилсона, не стала бы фактической узницей Уайтхолла и не носила бы сейчас их ребенка. И Пен после всех испытаний и несчастий не была бы головокружительно счастлива с Оуэном д'Арси и их выводком.

Нет, трудно жалеть об этих потрясениях.

Уже знакомая тошнота вновь подступила. Пиппа стала дышать глубже, пытаясь ее побороть. Господи, как ей нужен материнский совет! Чего бы она не дала, лишь бы очутиться в материнских объятиях, среди покоя дербиширских лугов и полей!

Тошнота никак не унималась. Смрад жарившегося мяса становился невыносимым. Пиппа поспешно вскочила, опрокинув нетронутый кубок с вином и сбив на землю серебряную тарелку.

Оглядевшись в поисках убежища, она наспех извинилась, покинула компанию друзей и углубилась в небольшую рощицу. Одному Богу было известно, каким усилием воли она удержалась от того, чтобы не спастись паническим бегством. Сейчас ее вырвет, и ничего нельзя поделать. Теперь она не успеет вовремя вернуться к себе.

Пиппа упала на колени среди толстых извилистых корней древнего дуба, от которых поднималась острая вонь сырого мха и перегноя. Почему на нее так действуют запахи, даже те, которых она раньше не замечала?

Пиппа наклонилась, извергая съеденное и безуспешно стараясь отвести назад спадавшие на лицо несколотые волосы. Чья-то рука вдруг скрутила непокорные пряди, и благословенная прохлада овеяла ее затылок. Приступ прошел, и облегчение, хоть и временное, было таким огромным, что ей на секунду стало легче.

Если не считать того, что кто-то по-прежнему стоял над ней, придерживая ее волосы.

– Все кончилось? – раздался за спиной голос Лайонела Аштона. Перед глазами Пиппы появился платок.

Боже милостивый! Как долго он здесь пробыл?

Молча, сгорая от стыда, Пиппа взяла платок. Плохо уже то, что он видел, как ее выворачивает, но мысль о том, что мужчина… нет… именно этот мужчина… наполняла ее ужасом.

Пиппа поднялась, продолжая прижимать к губам платок, и неуклюже отступила от корней. Но поскольку Лайонел так и не выпустил ее волос, споткнулась и почти упала на него. В вихре обуревавших ее эмоций трудно было выделить единственную. Она чувствовала лишь унижение, смешанное с ошеломляющим чувственным трепетом, возникшим при соприкосновении с его телом и странным, непреодолимым страхом, неизменно рождавшимся в его присутствии. Пиппа попыталась отстраниться, но он крепко держал ее, намотав на руку длинные волосы.

– Тише, тише, – спокойно велел он. – Вы все еще дрожите.

Пиппа сама не понимала, почему так дрожит. Знала только, что это нельзя объяснить простыми последствиями рвоты. И что он не выпустит ее просто так. На какой-то момент она припала к нему, снова опьяненная запахами: мускуса, кожи, сухой лаванды и солнечных лучей.

Но тут он отпустил ее волосы и придержал за локти, когда она, пошатываясь, отошла. Сердце Пиппы молотом бухало в ребра, перед глазами все кружилось, и на какое-то мерзкое мгновение она испугалась, что сейчас ее снова вырвет. Но все гут же успокоилось. Деревья заняли свои места, а сердце замедлило бег.

Пиппа немного привела в порядок волосы, жалея, что их нечем связать. Распущенные волосы хороши для дневных развлечений и так идут к ее простому, глубоко вырезанному платью лимонного цвета с пышными, перехваченными посредине лентами рукавами и кружевной оторочкой, в котором она напоминала пастушку. Но, одеваясь сегодня утром, она не подумала о неприятных последствиях беременности.

«Вот она, цена тщеславия», – подумала Пиппа, мрачно улыбаясь.

– Принести вам что-нибудь? – осведомился Лайонел, всматриваясь в нее. Она все еще была очень бледна, а под глазами темнели круги. Несмотря на элегантный туалет и дорогой жемчужный ободок вокруг шеи, она выглядела тощей, полуголодной нищенкой.

Пиппа наконец подняла на него глаза. Его улыбка была такой же неотразимой, а взгляд сочувственным, как всегда. И этот взгляд, казалось, окутывал ее, предлагая безопасность, защиту… и что-то еще… нечто парадоксально опасное.

Смущение куда-то исчезло.

– Обычно в таких случаях помогает хлеб. Простой хлеб.

– Я немедленно пойду за хлебом. Посидите здесь. – Он взял ее за руку и подвел к упавшему дереву. – Я через минуту вернусь.

Пиппа беспрекословно повиновалась. Отчего-то сама мысль о возможности ослушаться Лайонела Аштона представлялась невероятной. Но она сказала себе, что слабость не позволяет двинуться с места, что, впрочем, было и неудивительным.

Она опустила глаза на скомканный платок и рассеянно подумала, что нужно будет попросить Марту его выстирать, прежде чем возвращать Лайонелу. На висках выступил пот, и она вытерла лицо своим, надушенным лавандой платочком.

Лайонел вернулся с толстым ломтем ячменного хлеба и кожаной фляжкой. Присев рядом, он протянул ей хлеб.

Пиппа отломила кусочек корочки и медленно сжевала. Легкая тошнота сразу исчезла, а лицо немного порозовело. Она съела хлеб, наслаждаясь каждой крошкой, и не задаваясь вопросом, насколько интимно то дружеское молчание, которое установилось между ними. Солнечный луч пронзил листья над головой, упал на спину, и тепло еще больше расслабило Пиппу.

– Выпейте это, – посоветовал он, протягивая флягу.

Звук его голоса вывел Пиппу из полудремоты. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она слышала что-то, кроме шороха беличьих лапок в кроне и щебета птиц.

– Нет, – покачала она головой, – нет, спасибо. Мне что-то не очень хочется вина.

– Это хмельной мед. Думаю, он вас подкрепит, – настаивал Лайонел.

Пиппа поднесла флягу к губам и сделала глоток. Он прав. В то время как от вина появлялся металлический вкус, буквально переворачивавший желудок, этот напиток был чистым медом, успокаивая внутренности и разнося тепло до самых кончиков пальцев.

– Мне и в голову не пришло попробовать мед, – призналась она, возвращая флягу.

– У меня есть некоторый опыт обращения с беременными, – пояснил он, закупоривая флягу.

Пиппа, потрясенная небрежными словами, тупо уставилась на него.

– Ваша жена… у вас есть дети?

– Нет, – холодно бросил он не допускавшим дальнейших расспросов тоном.

Однако Пиппа не сдержалась.

– Нет? И что это означает? Что у вас нет жены? Или детей?

– Ни того ни другого.

– И все же имеется опыт обращения с беременными.

– Именно это я сказал.

«Какого черта она меня допрашивает?» – злился про себя Лайонел, взбешенный собственным промахом. Он никогда и никому не говорил о себе. Никогда не позволял себе расслабиться, забыться, довериться кому-то.

Пиппа размяла последний кусочек хлеба, явно смирившись с тем, что зашла слишком далеко. Ей не нравилось холодное безразличие его тона, совсем не сочетавшееся с привычной сладостной улыбкой и участливым взглядом.

– И все же, – пожала она плечами, – я сама недавно узнала о своей беременности. Вряд ли это может служить темой разговора между незнакомыми людьми.

– Разве мы чужие люди, леди Пиппа? – тихо рассмеялся он, снова становясь самим собой. – Я так не считаю.

– Я тоже, – откровенно призналась она, – хотя не понимаю почему. Мистер Аштон, я замужняя женщина и, как вы верно предположили, ношу дитя от своего мужа.

– Совершенно верно, – пробормотал он, вытягивая длинные ноги. – И это должно стать причиной отчуждения между нами?

Пиппа взглянула на него.

– А вы так не думаете?

Лайонел покачал головой:

– Нет, мадам, не думаю. Полагаю, можно быть друзьями, и не нарушая приличий.

– Да, – медленно протянула она. – Но я не выбираю друзей среди испанцев и преданных им англичан.

– Вот как. – Лайонел серьезно кивнул. – А вы, разумеется, преданы леди Елизавете.

– Это не секрет.

– Разумеется, – кивнул он, вставая. – Но все же не вижу, чем это может помешать нашей дружбе, дорогая моя леди.

Он взял ее за руку и поднял. Пиппа снова ощутила, что некий могучий прилив подхватил ее и понес. Его руки оказались сильными и теплыми. Мед согревал желудок, придавая энергию.

– Вероятно, вы правы, – кивнула она, решительно отнимая руки. – Спасибо вам за доброту, мистер Аштон, но сейчас прошу меня извинить.

Она отвернулась и упорхнула – лимонно-желтая бабочка среди зеленых деревьев.

Лайонел еще несколько минут побыл в роще. Значит, семя Филиппа проросло в чреве этой молодой, плодовитой, здоровой женщины. Есть все причины ожидать благоприятного течения беременности и рождения крепкого младенца.

Младенца, на которого Испания не сможет предъявить права.

Если от союза Испании и Англии не появится на свет наследник, значит, после смерти Марии патрон взойдет Елизавета и черная пасть ада, называемого инквизицией, не поглотит сердце и душу страны, как уже пожрала Нидерланды и все страны, корчившиеся под железной пятой Испании.

Лайонел поднял голову и невидящими глазами воззрился на зеленый полог над головой. Он все еще ощущал его, этот запах горящего сырого дерева, из которого был сложен ее костер. Запах, который всегда будет стоять в его ноздрях. А в ушах отдаваться неприязненное, но испуганное молчание толпы, внимающей благочестивым причитаниям священников и отрывистым приказам солдат.

Только один-единственный пронзительный вопль сорвался с ее губ, и все… Пламя с агонизирующей нерешительностью поглотило изломанное тело.

А он был вынужден стоять и наблюдать, беспомощный, бессильный свидетель происходящего ужаса, клянущийся отомстить, снедаемый столь же жгучей ненавистью, как тот огонь, что взял жизнь у Маргарет.

Если Филипп сумеет укрепить свое положение, здесь тоже скоро загорятся костры. Но Мария – женщина хрупкая, ослабленная годами небрежения и отчаянной борьбой за выживание. Ей уже почти сорок. Долго она не протянет. Страдания Англии будут коротки, если Мария не оставит после себя ребенка, которого Филипп сможет провозгласить следующим королем.

Лайонел с похожим на маску лицом продолжал смотреть наверх. Но мысли уже быстро мчались по привычному кругу.

В одиночку просто невозможно бороться с мощью Священной Римской империи и ее гнусных союзников, но есть и другие, те, которые разделяют его ненависть, всеобъемлющую жажду мщения. И вместе они сумеют убрать с пути Филиппа, выгнать из страны, разрушить грандиозные планы его отца, оставить алчные аппетиты неудовлетворенными.

Но все это при условии, что брак останется бездетным.

Даже если Мария понесет, всем ясно, что до срока она не доходит. А если и доходит, во дворце найдутся люди, знающие, что предпринять. А его дело – заниматься другой линией королевского заговора: леди Нилсон с младенцем, растущим в ее чреве. А разве есть лучший способ расстроить план, чем самому участвовать в его выполнении?

Последняя мысль вызвала презрительно-горькую улыбку на его губах. Он уже все продумал. Сейчас главное – войти в доверие к Пиппе, и, кажется, ему это уже почти удалось.

Спокойствие одной женщины – ничтожная цена за много тысяч спасенных жизней и за осуществление давно лелеемой мести.

Так он твердил себе, покидая рощу и направляясь туда, где раздавались музыка и веселые голоса.

– Скажи, Марта, как ты считаешь, твоя госпожа здорова?

Камеристка повернулась на звук голоса лорда Нилсона.

– О, сэр, вы меня напугали! Я и не слышала, как вы вошли.

– Ты была занята, – заметил Стюарт с очаровательной улыбкой. – Весь день проводишь в заботах о моей жене.

Марта, благодарно кивнув, расправила складки бархатного платья, которое собиралась повесить в гардероб.

– Делаю, что могу, милорд.

– И это чистая правда.

Он плотно закрыл дверь и с обманчиво небрежным видом прислонился к косяку. Не хватало еще, чтобы Пиппа неожиданно вернулась и застала его за разговором с Мартой!

– Итак, Марта, ты ничего особенного не заметила? И моя жена в добром здравии?

Марта поколебалась. Госпожа не удостаивала ее своим доверием, что в равной степени злило и смущало камеристку. Неужели леди Пиппа воображает, что женщина, денно и нощно ухаживающая за ней, не заметит отсутствие месячных, бледность кожи, приступы тошноты по утрам? Может, просто сама не распознала признаков? Да нет, вряд ли. Леди Пиппу нельзя назвать наивной девчонкой.

Но в таком случае почему держит свою беременность в секрете? Срок уже достаточно велик, чтобы убедиться самой.

Марта задумчиво поджала губы.

– Ну, девушка? – резко подстегнул ее Стюарт, нетерпеливо прищурясь.

Марта решила, что нужно войти в милость к хозяину. В конце концов, леди Пиппа не просила ее сохранить тайну.

– Миледи ничего не говорила, сэр, но думаю, она ждет ребенка, – призналась Марта, потупив взор и скромно сложив руки на животе.

Стюарт едва не пошатнулся от облегчения. Значит, все кончено. Никогда больше ему не придется нести опоенную жену в ту проклятую комнату. Не придется играть в гнусную игру. Отныне его жена станет предметом заботы и собственностью испанцев.

Вслед за облегчением нахлынули отвращение и страх. Что теперь будет с ними со всеми? Пиппа в безопасности, пока носит ребенка Филиппа. Ее муж необходим для роли гордого папаши. Но как только дитя родится…

Впрочем, может, он сумеет использовать беременность, чтобы поторговаться? Вымолить свободу для Гейбриела? Собственная судьба ему не важна, он заслуживает всего того, что уготовили ему Филипп и его приспешники, но Гейбриел ни в чем не повинен. И ничего не ведает.

Стюарт кивнул Марте и поспешно покинул комнату. Есть вещи, над которыми не стоит размышлять. Что сделано, то сделано. Остается воспользоваться благоприятным моментом и попытаться извлечь некоторую выгоду для себя, сообщив радостные новости всем заинтересованным лицам.

Стражники, охранявшие зал совета, почтительно вытянулись при виде Нилсона.

– Его королевское величество там? – заносчиво осведомился он.

– Да, милорд. Вместе с ее величеством королевой и своими ближайшими советниками.

– Прекрасно. Пожалуйста, доложите, что лорд Нилсон молит об аудиенции.

– Немедленно, милорд.

Стражник с поклоном постучал в дубовую дверь своей пикой. Другой стражник открыл дверь изнутри. Они о чем-то пошептались, и дверь снова закрылась.

Стюарт терпеливо ждал, меряя шагами узкую приемную

– Их величества примут вас немедленно, лорд Нилсон.

Он отвернулся от окна и, не отвечая на поклон стражника, вошел в обшитый панелями зал, где на возвышении, под балдахином цвета Тюдоров, восседали Филипп и Мария. У их ног, за длинным совещательным столом, расположились члены совета Филиппа и, конечно, Симон Ренар. Все выжидающе уставились на Стюарта, но никто не предложил ему сесть.

Он встал у торца стола и низко поклонился их величествам, прежде чем удостоить придворных кивка.

– Мадам, сир, милорды, я принес новости.

– Надеюсь, приятные, – лениво протянул Руй Гомес.

– Насколько мне известно, леди Нилсон беременна, – объявил Стюарт, хотя слова застревали в горле. Общее нескрываемое презрение просто ощущалось в воздухе, хотя его нельзя было сравнить с тем, что сам он испытывал к себе при ползя к ним с этой позорной исповедью.

– И ее состояние подтвердил врач? – осведомилась королева, слегка подавшись вперед.

– Нет, мадам. Ее камеристка.

– И разумеется, сама леди Нилсон.

– Пока еще нет, мадам, – со все возрастающей неловкостью пробормотал он, ощущая, как в ложбинке между ключицами, под крахмальным воротником, собирается пот. – Я успел только поговорить с камеристкой. Жена пока ничего мне не говорила.

– Что же, надеюсь, вы не слишком поспешили уверить нас в ее беременности, – вмешался Симой Ренар, постукивая по столу отягощенными перстнями пальцами.

– Камеристки такие вещи обычно узнают первыми, – заверил Гомес. – Но я предлагаю, милорд, немедленно получить заключение доктора и потолковать с женой. А до этого мы подождем праздновать.

Его холодный взгляд леденил кровь. Стюарт выпрямился и впервые с тех пор, как столкнулся с наглостью своих мучителей, смело ринулся в бой.

– Не стоит сомневаться, сэр, – огрызнулся он. – И теперь я попросил бы заверений в том, что Гейбриел будет освобожден от своих обязанностей на службе у вашего величества и получит разрешение покинуть дворец, как было условлено.

Симон Ренар насмешливо поднял брови:

– Ах да… ваша игрушка. Но куда он пойдет? Нищий музыкант… да его заживо съедят в лондонских трущобах!

На белом как полотно лице Стюарта двумя бриллиантами сверкали глаза.

– Я сумею снабдить его средствами, – пообещал он.

Губы Ренара изогнулись в едва заметной усмешке.

– Разумеется, разумеется, – медленно кивнул он, поворачиваясь к сидевшим за столом. – Однако мы считаем, что ваш приятель будет в большей безопасности под нашим покровительством. Разве не так, милорды?

– На некоторое время, – согласился Гомес, вкрадчиво улыбаясь.

– Милорды, я требую…

– Требуете, сэр? – воскликнул Филипп, поднимаясь. – Советую помнить, что у нас имеются свидетели таких преступлений, как извращение… содомия… и ересь. – Голос слегка дрожал от переполнявших его эмоций. – Смертный грех, осуждаемый Господом, – провозгласил он с неожиданной силой. Глаза загорелись фанатичным огнем. – Достаточно одной моей подписи, чтобы послать такого человека к палачу, но прежде отдать в руки тех, кто наверняка сумеет убедить его раскаяться в содеянном.

– А вместе с ним и всех соучастников в мерзком акте мужеложства, – вставил Руй Гомес, перегибаясь через стол. В отличие от королевских глаза его светились холодным расчетом политика.

Стюарт понял, что снова проиграл. И не промолвил ни слова, дожидаясь разрешения их величеств удалиться. Королева надменно кивнула, отпуская его. Он поклонился и спиной попятился к выходу.

Оказавшись за дверью, он вытер платком лоб. О, как ему сейчас необходим Гейбриел! Нужно убедиться, что он цел и невредим и улыбается своей чудесной, мягкой улыбкой, извлекая нежные звуки из лиры. Необходимо, как воздух, обнять его, любящего и страстного. Только тогда Стюарт изгонит ужасающие образы, терзавшие его в зале совета: вопящий Гейбриел на дыбе, на колесе, с изломанными конечностями, горящий на костре. Они способны сделать это. И сделают.

Но он не посмел отправиться в помещение для музыкантов, где отдыхает сейчас Гейбриел перед началом вечерних развлечений. Они встречались только вне стен дворца, в маленькой таверне, где к постельным забавам любого рода относились с безразличным пожатием плеч при условии, что это безразличие хорошо оплачивалось. Стюарт ненавидел эту грязную, провонявшую крысиную нору, но сейчас, не задумываясь, отдал бы целое состояние за пять минут наедине с Гейбриелом.

– Сегодня, – пообещал он себе. Сегодня они будут вместе.


После ухода лорда Нилсона в зале совета воцарилось недолгое молчание. Первой заговорила королева: горячо, напористо, с непривычным блеском в глазах.

– Милорды, мои врачи заверили, что я ношу ребенка.

– Счастлив поздравить вас, мадам! – воскликнул успевший опомниться Ренар. – Новости действительно поразительные. Теперь, сир, люди будут относиться к вам совсем по-другому. Их неприязнь исчезнет, стоит лишь распространиться слухам о скором появлении на свет маленького принца или принцессы. Наследник трона, дитя их любимой королевы! Никаких недовольств, никаких народных восстаний!

– Мои подданные… наши подданные действительно будут рады известию, дорогой сир, – кивнула Мария, улыбаясь мужу. – Ах, как давно в Англии не рождался здоровый крепкий наследник трона! – И, слегка коснувшись живота, добавила: – Здоровый мальчик…

Филипп встал и, низко склонившись перед женой, взял ее руку и поцеловал.

– Благороднейшая из всех дам, вы наполняете мое сердце не только радостью, но и невыразимой благодарностью. Но я сам поговорю с врачами. Мы должны убедиться, что все признаки благоприятны и они знают, как ухаживать за вами.

Нежась в лучах внимания мужа, наслаждаясь его неподдельным беспокойством, королева снова улыбнулась и величественно покинула зал совета.

– Тем не менее не стоит забывать о нашем плане, – мягко напомнил Руй Гомес. – Необходимо позаботиться и о второй даме

– Дон Аштон за ней присмотрит, – со спокойной уверенностью ответил Ренар. – Мы вполне можем оставить леди Нилсон в его руках.

– Совершенно верно, – кивнул Гомес. – Вы сами обсудите это с ним или позволите мне?

Глава 7

– Король, должно быть, очень доволен, – заметил Лайонел с широкого каменного подоконника, на котором примостился, чтобы немного охладиться на свежем ветерке, дующем с реки.

Его тон был достаточно почтителен и ровен, и все же Симон Ренар неожиданно задался вопросом, не почудились ли ему нотки сардонической иронии в голосе Аштона. Посол вдруг вспомнил, что и в прошлом ему казалось нечто подобное. Разумеется, рассказ о мужчине, сумевшем за один месяц обрюхатить двух женщин, в обычных кругах был бы встречен поднятыми бровями и неодобрительными взглядами, но тут речь шла о делах государства и вопросах крайней важности. К такому нельзя относиться как к непристойной шуточке.

Ренар, нахмурясь, всмотрелся в Аштона, но ничего не смог разглядеть в его обычно бесстрастном лице. Лайонел Аштон всегда считался верным сторонником Филиппа, еще с тех пор, как сопровождал короля из Нидерландов в составе свадебного поезда. Сам Ренар глубоко уважал его ум, спокойную, несколько отрешенную манеру поведения и необыкновенную легкость, с которой Аштон манипулировал людьми и улаживал самые сложные проблемы. На него всегда можно было положиться. А кроме того, Аштон был скрытен, замкнут и не лез в чужие дела. Впрочем, сдержанность его характера не мешала осуществлению их совместных планов и была тем качеством, которым Ренар неизменно восхищался и которое старался культивировать и в себе.

– Мы удовлетворены исходом, – чуть суше обычного объявил он. – Король…

– Потрудился на славу, – с тихим смехом перебил Лайонел. – И получил достойную награду. Будем надеяться, что беременность ее величества будет протекать без особых трудностей и закончится благополучными родами.

– Все в руках Божьих, – вздохнул Ренар. – Вам, кажется, очень весело, Аштон?

" – Нет, совсем нет. Просто радуюсь, – пояснил Лайонел. – Согласитесь, это повод не для печали, а для ликования!

– Да, тут вы правы, – немного нерешительно согласился посол, все еще чувствуя, что в реакции Аштона на новости было нечто странное. – Но это еще и крайне важно для государства.

– Разумеется, – кивнул Лайонел, все еще улыбаясь. – Когда королева намерена сделать официальное заявление?

– На этой неделе. Новость будет провозглашена на каждой городской площади, а в следующее воскресенье во всех церквах будет вознесена благодарность Господу. Прекрасный случай для празднеств от одного побережья до другого.

Обычно угрюмое и суровое лицо Ренара просветлело, и Лайонелу показалось, что тот искренне счастлив.

Сам он ограничился несколькими словами о том, что такие вести, несомненно, придутся по душе народу.

– Теперь можно надеяться, что люди наконец смирятся с этим браком, – пробормотал Ренар.

– Да, – согласился Лайонел. – Но как насчет леди Нилсон? При дворе узнают о ее интересном положении?

– Это нас не касается. Такие вещи должны решать она и ее супруг. А вот здоровье и благополучие дамы – дело другое. Конечно, все мы надеемся и молимся о благополучном разрешении королевы, но… – Ренар пожал плечами. – За леди Нилсон требуется неусыпное наблюдение. Необходимо следить, чтобы ей не грозила никакая беда и сама она не сделала ничего, что могло бы подвергнуть опасности жизнь ребенка.

– Я и сам думал об этом, – заметил Лайонел, разглядывая Ренара с очевидным равнодушием, но на деле пытаясь узнать, сыграет ли гот ему на руку.

– Король желает, чтобы вы взяли эту миссию на себя, – продолжал Ренар, тщательно изучая свои длинные, белые, мягкие пальцы. – Сделайте все, чтобы леди и ее дитя оставались в полном благополучии.

– Мне казалось, что подобная задача больше подходит ее мужу, – возразил Лайонел, слегка поворачивая голову, чтобы взглянуть на лужайку для игры в шары, где шло оживленное состязание и предмет их разговора как раз в этот момент поднимал шар, чтобы не отстать от приятельниц. Лайонел подумал, что выглядит она лучше, чем вчера, хотя неизвестно, может ли метание шаров, пусть и легких, специально предназначенных для дам, быть подходящим занятием для женщины в ее положении.

– Возможно, но на ее мужа нельзя положиться. Он действует по принуждению, и беременность жены вряд ли доставит ему удовольствие, – сухо подчеркнул Ренар. – Мы предпочли бы, чтобы за леди ухаживал кто-то из наших верных сторонников.

О, как неосторожно и легкомысленно он заплыл в сеть Лайонела! Аштон едва скрыл улыбку.

– Буду счастлив угодить его величеству! – беспечно воскликнул он, спрыгнув с подоконника. – Кстати, Ренар, вы считаете игру в шары опасным занятием? Если да, я немедленно пойду и отвлеку даму от игры.

– Я не врач, но думаю, поднятие тяжестей вряд ли способствует спокойному течению беременности, особенно на первых неделях, – неохотно пробурчал Ренар. Он терпеть не мог обсуждать столь интимные подробности женской конституции, хотя не стеснялся в самых недвусмысленных выражениях описывать их в своих донесениях императору.

– В таком случае я приступаю к своим обязанностям. Лайонел поклонился и оставил посла наедине с собственными мыслями.

Ренар принялся перелистывать лежавшие на столе бумаги, но думал совсем о другом. О том, как мало знает Лайонела Аштона в отличие от большинства ближайших сподвижников Филиппа. Но они в основном были испанцами, и их родословные и судьбы легко становились известными шпионам Ренара. А вот Аштон был англичанином, хотя, по-видимому, уже давно не жил в Англии. Он водил тесную дружбу с родом Мендоса: говорили, что однажды он спас жизнь дону Антонио, когда по дороге в Севилью на них напали разбойники. Но несмотря на столь влиятельные связи, он крайне редко бывал при испанском дворе, пока не присоединился к Филиппу во Фландрии, где король проводил несколько последних недель своей свободы, прежде чем отправиться к невесте.

Зная Филиппа, можно было без ошибки сказать, что эти несколько недель проводились в самом грязном разврате и бесшабашном разгуле.

Ренар наморщил свой аристократический нос. Непохоже, чтобы Аштон имел пристрастие к подобным играм. В нем есть нечто от аскета. Это объясняет дружбу с Мендоса, известными своей кастильской спесью, строжайшим благочестием и фанатичным следованием правилам этикета.

Можно только предполагать, что Аштон – истый ревнитель католической веры. Он, разумеется, посещал мессы, но так поступали и все остальные, включая лживую, вероломную леди Елизавету, которая, несмотря на уверения в обратном, не была преданной последовательницей истинной религии.

Ренар отодвинул бумаги и встал. Елизавета. Еще одна неотложная проблема. Она каким-то образом получает сведения из столицы. И хотя ей запрещалось принимать посетителей, те все же просачивались в замок. Мало того, она переписывается с Францией: только на прошлой неделе Ренар перехватил гонца с запиской от Елизаветы к французскому послу. Несмотря на все усилия, ему никак не удавалось заткнуть течь в их ненадежном судне и положить конец губительным планам. Живая Елизавета всегда будет представлять угрозу царствованию Марии. Ее смерть разрешит все проблемы, но он пока не сумел убедить Марию согласиться. Несмотря на все доказательства интриг сестры, королева отказывалась отдать приказ казнить заговорщицу. При этом она имела все возможности расправиться с Елизаветой, и не только возможности, но и причины, и все же из каких-то неуместных родственных чувств не решалась на последний шаг.

А тайное убийство только обрушит гнев и без того недовольного народа на головы их величеств. Но Ренар не мог придумать иного пути справиться со злом.

Мрачно покачивая головой, он подошел к окну, глянул на лужайку и увидел, что Лайонел Аштон приближается к леди Пиппе, стоявшей в тени осокоря в ожидании своей очереди играть.

Там, и только там, кроется надежда испанцев на долгое владение троном. Ренар любил Марию гораздо больше, чем полагается обычному другу, но был достаточно трезвым политиком, чтобы понимать: может, она и доносит этого ребенка до положенного срока, но шансы слишком малы. Не то что у этой крепкой молодой женщины на лужайке. С ее помощью Англия куда скорее окажется под владычеством Испании!


Пиппа каким-то шестым чувством ощутила присутствие Лайонела Аштона на лужайке за несколько минут до того, как он к ней подошел. Она украдкой поглядывала на него, пытаясь определить, что в нем такого особенного. Чем он так выделяется из общей толпы? Некрасив, не слишком молод и одевается скромно, не делает ни малейшей попытки угодить. И похоже, не имеет никаких особых талантов ни на турнирах, ни на пирах. Она никогда не видела, чтобы он играл на каких-то музыкальных инструментах или танцевал.

И все же его близость бросала Пипиу в дрожь. Странную дрожь предвкушения и удовольствия. Она твердо знала, что жаждет его прикосновений. Иногда губы почти горели от воображаемого поцелуя.

Пиппа резко тряхнула головой, пытаясь развеять непристойные образы, владевшие ею все эти дни. И тут вдруг се осенило: что, если она влюблена?! Она никогда не влюблялась. В своей безрассудной юности имела немало поклонников, с которыми флиртовала, подчас рискованно, и благодаря снисходительным родителям тянула с замужеством, пока ее едва ли не стали считать старой девой. Она испытывала глубокую симпатию к Стюарту, ценила его способности, наслаждалась обществом… по крайней мере до недавнего времени. Но любовь? Нет, она не любила мужа.

Для нее это не было открытием. Пиппа всегда это сознавала. Но не стремилась к романтической страсти. Для взрослой опытной женщины подобные эмоции казались немного глупыми.

Правда, мать и сестра любили своих мужей пылко и преданно, и других мужчин для них не существовало. Пиппа не могла представить, чтобы они ради любви согласились забыть об осмотрительности и благоразумии, как многие ее приятельницы, вздыхавшие, рыдавшие, падавшие в обморок и терявшие головы от очередного увлечения. Сама она не имела ни малейшей склонности следовать их примеру каждый раз при появлении Лайонела Аштона.

Нет, она, конечно, не влюблена в него. Просто ошеломлена, заинтригована, смущена. Что, если она встречала его в другой жизни?

Мысль показалась настолько вздорной и к тому же еретической, что Пиппа невольно хмыкнула.

– Вас что-то забавляет? – Лайонел, тоже улыбаясь, шагнул к ней. – Что же так рассмешило вас в самой скучной, самой неинтересной игре на свете?

– Собственные мысли, – обронила Пиппа.

– Не хотите поделиться?

– Не хочу.

– В таком случае придется гадать. Предупреждаю, у меня невероятно живое воображение.

Лайонел прислонился к дереву, сунув руки в карманы короткого серого плаща.

Пиппа невольно засмеялась.

– Придется, сэр, держать свое воображение в узде. Сомневаюсь, что вы настолько догадливы.

Сейчас им было так легко вместе… все равно что перешучиваться с Робином… Если не считать того, что он нисколько не похож на Робина.

Пиппа поспешно сменила тему и немного резко парировала:

– Я не считаю, что игра в шары самая скучная и неинтересная на свете. Наоборот, состязание горячит кровь. Но я заметила, сэр, что вы выше наших жалких развлечений, поскольку наши мысли обычно заняты более важными материями.

– Возможно, – сговорчиво кивнул он. – Меня никогда не забавляли банальности.

Пиппа даже задохнулась от возмущения.

– Собираетесь помериться остроумием, сэр? Предупреждаю, мой язык отточен не хуже вашего.

– Когда-нибудь вы непременно это докажете, – прошептал он. Серые глаза, казалось, смеялись над ней, но обещание было столь же осязаемым, как сплетение рук и ног на пуховой перине. Холодные серые пряди непонятного страха тут же обвили ее, .изгоняя тепло, и в животе у Пиппы что-то дрогнуло.

Кто же он на самом деле?

Лайонел, похоже, прочел вопрос в зеленых лесных глубинах ее глаз и постарался развеять минутные чары.

– Как вы себя чувствуете? Сегодня вы меньше напоминаете промокшего котенка.

– Котенка? – ахнула Пиппа, возмущенная столь нелестным сравнением. – Я никогда не выглядела подобным образом. С вашей стороны крайне невежливо напоминать о моем унижении… о том, что вы видели.

– Вы правы, и я прошу прощения. Хотя вы действительно выглядели довольно жалко…

Пиппа хотела что-то сказать, но Лайонел протестующе поднял руки.

– При подобных обстоятельствах этого следовало ожидать.

– Может, и так, но галантные джентльмены молчат о таких вещах.

– Просто неудачный оборот фразы.

Лайонел широко улыбнулся, и Пиппа не смогла не ответить улыбкой.

– Так-то лучше.

Он легко провел кончиками пальцев по ее щеке.

– Я так и не дождался ответа на свой вопрос. Как вы себя чувствуете?

Ее щека, казалось, загорелась под его легким прикосновением. И все же в этом не было ничего необычного… так, простой жест.

Пиппа спокойно ответила:

– У меня бывают хорошие и плохие дни. Сегодня, слава Богу, хороший.

– Тошнота должна пройти ближе к двенадцатой неделе, – сообщил Лайонел. Пиппа решила, что с нее хватит его уловок и увиливаний. Слишком уж покровительственно он держится! Настало время дать ему достойную отповедь.

– У вас нет ни жены, ни ребенка, и все же вы знаете подобные вещи? Может, мне просто не известно, что под этим плащом кроется врач?

Ее настойчивый взгляд бросал вызов, требовал пояснений, которые Аштон отказался дать вчера в роще.

На этот раз он не попытался изобразить ледяное безразличие.

– Нет, но я был последним ребенком и единственным сыном у матери, – жизнерадостно объявил он. – Почему-то женщины в моей семье не стеснялись обсуждать при мне подобные вещи.

– О, теперь понятно. И сколько у вас сестер?

– Было пять.

Она расслышала минутное колебание, едва заметное ударение на прошедшем времени и поняла, что не стоит больше допытываться. Воздух вокруг них неожиданно накалился, и у нее возникло такое чувство, что еще шаг – и она утонет в зыбучем песке. Может, он потерял всех своих сестер? Иногда такое бывает: болезнь стирает с лица земли целое семейство. Но она не станет лезть не в свои дела.

– Я знаю достаточно, чтобы посоветовать вам не поднимать тяжести, – предложил он, показывая на лежащий у ее ног шар.

– О, но он легкий, – запротестовала Пиппа. Лайонел пожал плечами:

– Как хотите. Я просто передаю то, что слышал.

Он неожиданно огляделся с таким видом, будто кого-то искал.

– Здесь нет никого из ваших родственниц?

– Моя сестра во Франции. Мать со своей семьей живет в Дербишире, – пояснила Пиппа, стараясь скрыть боль одиночества. – Леди Елизавету мне не позволено видеть. Даже переписка между нами запрещена.

Лайонел пристально глянул на нее, острым слухом различив фальшивую ноту. Очевидно, Робин из Бокера выполняет роль посланника не только для французов, но и для сестры. Лайонел питал огромное уважение к лорду Робину и был бы счастлив объединить с ним силы в совместном деле, но пока не мог открыться. Даже Ноай не знал имени шпиона, снабжавшего его информацией о самых сокровенных тайнах совета Филиппа. Лайонелу, однако, были известны имена всех ближайших сторонников Елизаветы, как и суть миссии Робина.

Разумеется, учитывая близость Пиппы с братом, она должна знать что-то такое, чего не знает он, но всякие расспросы, даже самые осторожные, крайне опасны. Пиппа слишком умна и слишком долго прожила в атмосфере опасности, чтобы случайно выдать что-то, особенно тому, кого считала заклятым врагом. Когда только что родившееся между ними доверие окрепнет, может, он и сумеет что-то выведать. Ну а пока нужно действовать медленно и осторожно. Лайонел всегда предпочитал черепаху зайцу.

Взор Пиппы снова обратился на лужайку.

– По-моему, сейчас моя очередь, – пробормотала она, поднимая шар и взвешивая его на руке. – Видите, мистер Аштон, совсем не тяжело.

Он снова пожал плечами.

– Повторяю, я всего лишь передаю то, что слышал от других.

Пиппа расслышала в его голосе едва заметные укоризненные нотки и по какой-то причине устыдилась.

– Возможно, вы и правы. Но я закончу эту партию, иначе моя команда проиграет.

Она с извиняющейся улыбкой отошла, хотя втайне удивлялась себе. Почему она решила последовать его совету? Этот человек ничего не значит для нее, не имеет права диктовать или указывать ей.

Занимая свое место, Пиппа постаралась сосредоточиться. Если она сможет столкнуть вместе эти два шара и загнать. один в ямку слева, значит, выиграет и сможет спокойно удалиться.

Она нахмурилась, пытаясь отрешиться от непрестанной трескотни окружающих дам. До чего же противно, что никто ничего не принимает всерьез! Если бы они могли успокоиться хотя бы на секунду.

И тут произошло чудо: голоса смолкли, как иногда бывает, когда большая компания на один миг затаит дыхание. Пиппа послала вперед шар, услышала характерный стук, когда снаряд достиг цели, и с широкой улыбкой воззрилась на правый шар, ударившийся в еще одну намеченную мишень.

Дружный хор одобрений приветствовал ее. Кто-то даже зааплодировал. Пиппа с торжествующей улыбкой обернулась к осокорю. Лайонел Аштон исчез. Даже не остался посмотреть игру.

Она не смогла скрыть от себя, как разочарована. Ей так хотелось, чтобы он стал свидетелем ее победы!

Пиппа покачала головой, пытаясь ее прояснить, и, как от нее ожидалось, направилась к зрителям, дабы выслушать поздравления мужа.

Стюарт приветствовал ее поцелуем в щеку и учтиво прикрепил розу к вырезу платья.

– Прекрасно сыграно, дорогая. Я и сам не смог бы лучше.

– Ничего не скажешь, высокая похвала от такого мастера, – пробормотала Пиппа, сознавая, что ведет себя грубо. Но публичные знаки внимания мужа были невыносимы, тем более что теперь они совершенно не бывали вдвоем. Она была убеждена, что он делает это напоказ, чтобы избежать сплетен, в то время как проводит ночи в постели другой женщины.

Стюарт взял ее за руку.

– Давай немного пройдемся, если ты не устала.

– Устала? Но почему? – удивилась Пиппа, изображая веселую улыбку. Она, как и муж, не желала привлекать к себе лишнего внимания. – Шары вовсе не утомительная игра. Приходится по большей части просто стоять в стороне.

– Тогда погуляем у реки. Там прохладнее.

– Как угодно, муженек, – согласилась сбитая с толку Пиппа. Все внешние приличия соблюдены, и незачем продолжать представление. Может, он чего-то хочет от нее? Интересно, чего именно.

Он продел ее руку себе под локоть и, благосклонно улыбаясь знакомым, увел с площадки с видом заслужившего приз рыцаря.

– Я раньше не видел этого платья, – заметил он. – Мне нравится такой оттенок зеленого.

– Пен послала мне ткань, отрез тонкого дамасского шелка, вместе с несколькими ярдами валансьенского кружева, – пояснила Пиппа, гадая, неужели муж отвел ее в сторону только затем, чтобы восхититься нарядом. – Очень нежный цвет, молодой травки.

– И темно-красная нижняя юбка прекрасно его оттеняет, – серьезно заметил Стюарт. – Весьма оригинальное сочетание.

– Мне тоже так кажется, – согласилась Пиппа.

Они дошли до берега реки. По пути им то и дело встречались придворные, хотя стояла ужасная духота и погода явно не подходила для прогулок на воздухе. И никакого ветерка, чтобы разогнать тяжелые запахи ила и гниющих водорослей.

– Когда же погода переменится? – буркнула Пиппа себе под нос, энергично обмахиваясь веером. – Уже сентябрь, а жара, как в июле.

Стюарт, не отвечая, свернул на боковую дорожку, ведущую в тень плакучих ив, ветви которых свисали до самой воды.

– Итак, какова цель этой милой супружеской прогулки? – осведомилась Пиппа. – Тем более что в последние дни ты совсем не ищешь моего общества. Ты мог с таким же успехом делать мне комплименты по поводу платья и на площадке.

Голос прозвучал чересчур резко, но она и не пыталась его смягчить. Ей до смерти надоели эти загадки, и, может, таким способом она добьется объяснений! Сейчас она дошла до того, что ей совершенно все равно, даже если он признается в пылкой страсти к другой особе, той самой страсти, что заставляет его пренебрегать женой. Как бы ни была горька правда, она все же предпочтительнее того чистилища, в котором она пребывает.

– Ты должна простить, Пиппа, но слишком многое занимает меня в последнее время, – тихо начал Стюарт.

– В таком случае почему ты не поделишься со мной?

Пиппа внезапно остановилась, глядя на него. Замечая виноватый взгляд, воровато уведенные в сторону глаза, два красных пятна на скулах.

– Этот же вопрос я должен задать вам, мадам, – хрипло выпалил он. – По-моему, вы что-то от меня утаили.

– Что именно, Стюарт? – удивилась она.

– Вам лучше знать.

– О чем это ты, Стюарт? – взорвалась Пиппа. Неужели он догадался о ее беременности?! Она еще не решила, когда ему сказать. Пока что эта тайна грела душу, как некий драгоценный подарок, и где-то глубоко она лелеяла недостойную мысль о том, что он не заслужил ликующей радости отцовства, ибо ничего не сделал для этого. Она наказывала мужа, и почему бы не оставить его в неведении еще на несколько недель?

Стюарт тоже остановился.

– Я уверен, что ты носишь ребенка.

– Вот как? – выпалила Пиппа, уставясь на мужа. – А откуда такая уверенность? Скоро будет месяц, как ты не делишь со мной постель! – горько бросила она.

Румянец на щеках Стюарта стал еще гуще. Он неловко кашлянул и запинаясь пробормотал:

– Марта сказала…

– Ты допрашивал камеристку? – взорвалась Пиппа. – Даже не пожелал обсудить это со мной?! Да, ты действительно стараешься всеми способами избегать меня и подходить близко лишь по крайней необходимости! Мало того, за моей спиной сговариваешься со слугами… – Брезгливо поморщившись, она повернулась к нему спиной.

– Нет… нет, Пиппа, все не так! – уговаривал он, кладя ей руку на плечо.

Пиппа вздрогнула, но не повернулась к мужу.

– Значит, вот как, Стюарт? Ты ищешь удовольствий в какой-то чужой постели, а для полного счастья имеется и беременная жена, так что все идет лучше некуда. Верно, муженек?

– Нет, – протестовал Стюарт, – это неправда. Я люблю тебя, Пиппа.

– О, не стоит отделываться столь неуклюжими оправданиями! Я думала о тебе лучше! – устало обронила она. – Неужели не считаешь, что я достойна более искреннего отношения? Ты ложишься в постель с любовницей и одновременно выполняешь супружеский долг, наделив супругу наследником. Поздравляю, милорд.

Она стряхнула его руку, развернулась и гордо зашагала вперед.

Стюарт пошел было за ней, но остановился. Что это ему даст? Он ничего не способен изменить. Только может честно поклясться, что у него нет другой женщины. И так же честно поклясться, что никогда не обладал бесчувственным телом жены, чтобы наградить ее наследником.

Но в этом случае придется сказать правду, а это невозможно.

Стюарт последовал за Пиппой к реке. И в который раз подумал, как легко будет скользнуть в эту бурую воду, позволить скользкой паутине водорослей опутать его, потянуть на дно. И все будет кончено.

Для него. Но не для Гейбриела. Необходимо защитить Гейбриела. Шпионы Ренара следили за музыкантом так же неусыпно, как за Стюартом. Он не может тайком увезти Гейбриела из Лондона, их схватят в тот же день. Единственная надежда – пережить все это и молить о свободе для Гейбриела, когда Филипп, Ренар и Гомес получат то, чего добиваются… ребенка Пиппы.

Стюарт подумал о прошлой ночи, в кабачке на Саутбэнк. Они разговаривали, Гейбриел играл для него, а потом оба заснули в объятиях друг друга. Он проснулся с предрассветным пением птиц и в первое мгновение вообразил, что все хорошо в этом мире. Но только на мгновение.

Глава 8

– Боюсь, Ренар перехватил нашего последнего гонца к Ноайю, – заметил сэр Томас Перри, стоя под полуденным солнцем на конном дворе гостиницы «Бык» в Вудстоке. Настала пора прощаться с гостем, и сэр Томас давал последние наставления. – Надеюсь, вы будете осторожны, лорд Робин?

Он многозначительно кивнул на пакет из промасленной кожи, лежавший в седельной сумке Робина.

– Разумеется, сэр Томас, – чуть нетерпеливо ответил Робин. Перри продержал его все утро, повторяя информацию, снова и снова выспрашивая подробности придворной жизни, собирая письма, предназначенные для французского посла и другим агентам в Лондоне. – Вы не забудете передать леди Елизавете письмо моей сестры?

– Его уже везут, – объявил Перри. – Вместе с подаренной местным сквайром дичью. – К отчетливому валлийскому акценту добавились довольные нотки. – Мы обнаружили, что Бединфилду не приходит в голову проверять подаренную еду. Думаю, какая-то часть оказывается на его столе, – хмыкнул Перри так весело, что тройной подбородок затрясся. – Мы воспользовались этим, чтобы передавать послания леди Елизавете. Разумеется, у нас на кухне есть друг, который знает, что и где искать.

– Прекрасно. Вас можно только поздравить с таким успехом, – сухо заметил Робин. Неудивительно, что Бединфилд не способен уследить за узницей и ее перепиской. В этом дворце-тюрьме было больше дыр, чем в сите, и Томас Берри был большим мастером проникать в каждую.

– Делаем что можем, дорогой сэр, делаем что можем, – объявил Томас, гордо выпятив бочкообразную грудь.

– Я должен ехать. Нужно успеть в Лондон к полуночи, – бросил Робин, прощально махнув рукой. Пажу было велено ждать хозяина с запасной лошадью в деревне Хай-Уайкомб, так что Робин действительно попадет в Лондон к ночи, если будет гнать всю дорогу.

И успеет на так долго Откладываемое свидание при луне с молодой дамой на берегах реки Темзы.

Попрощавшись, он вскочил в седло и выехал со двора.

По дороге Робин размышлял о том, что сейчас для Елизаветы страшнее всего попытка убийства, предпринятая сторонниками Марии. Королева намеревалась держать Елизавету взаперти в продуваемом всеми ветрами дряхлом дворце, с глаз долой, из сердца вон, но Елизавета с ее мольбами и планами выйти на волю делала все возможное, чтобы сестра вместе с советниками никогда ее не забывала.

Во всех уголках Англии шептались о том, что страна жила бы куда лучше под правлением королевы, исповедовавшей веру своих отца и брата. Елизавета была вполне реальной угрозой власти сестры, и Марии не составит большого труда понять необходимость избавиться от этой угрозы.

Робин вместе с остальными родичами поддерживал восхождение на трон Марии после смерти ее брата, Эдуарда VI. Но дурное обращение с Елизаветой и брак с испанцем, обещавший пришествие в Англию инквизиции, восстановили против королевы многих былых соратников. Робин, готовый на все ради сводной сестры, понесшей несправедливую кару, присоединился к их числу.

Робин пустил коня рысью. В отличие от других дел, ожидающих его, сегодняшнее – наиболее приятное.

Через три часа он добрался до Хай-Уайкомба, где сразу увидел пажа, сторожившего запасную лошадь.

– Жеребец уже оседлан и готов в путь, милорд, – сообщил мальчик, вскакивая со скамьи, стоявшей у двери местной гостиницы. – Что-то вы припозднились.

– Да, меня задержали в Вудстоке, – кивнул Робин, спешившись. – Какие-нибудь новости за эту неделю?

Он просунул голову в дверь и попросил кружку эля.

– Ходят кое-какие слухи, сэр, – хитро подмигнул Джем.

– Вот как? – Робин взял пенившуюся кружку, залпом выпил эль и уставился на пажа. – Какие именно?

– Говорят, что ее величество ожидает ребенка, – с самодовольной улыбкой сообщил Джем. – Думал, вы захотите знать. Все только об этом и судачат.

Робин тихо присвистнул.

– Да уж, хорошие вести не сидят на месте. Как это все узнали так быстро?

Но ответ был заранее известен. Столь важные новости мгновенно облетают всю страну.

Он уселся на свежего коня и снова пустился в путь, оставив Джема заботиться об уставшем мерине, которого гнал от самого Оксфорда. На несколько часов можно выбросить из головы Елизавету и сестру.

Робин то и дело поглядывал в темнеющее небо, где над верхушками деревьев медленно вставала огромная круглая луна. Прекрасная ночь для романтического свидания!

Сдержит ли Луиза свое обещание погулять в саду?

Нетерпение заставило его пришпорить животное.

Когда он добрался до ворот Олдгейт, решетка была уже опущена, но у Робина имелся пропуск, подписанный самой королевой: честь, оказанная ей отцу Робина за помощь в восхождении на трон и, естественно, распространившаяся на сына. Робин старался делать все, чтобы не рисковать потерей столь ценного документа. Иногда возможность войти и выйти из города в часы, запретные для обычных людей, очень выручала заговорщиков.

Стражи подняли решетку, и Робин быстро помчался к зловещей громаде Тауэра. Там, переложив драгоценный пакет с письмами из седельной сумки в карман камзола, он оставил коня в гостинице, где его хорошо знали, и подошел к причалу у ворот Лайонгейт.

– Эй, там, на воде! – тихо окликнул он лодочника, налегавшего на весла маленькой шлюпки. Тот немедленно подплыл к причалу.

– Куда прикажете, сэр?

– Мне нужна твоя лодка, – ответил Робин, вынимая кожаный кошель. – Заплачу тебе соверен за три часа.

Он перебросил кошель в другую руку, чтобы лодочник услышал манящий звон монет. Тот с готовностью выпрыгнул на причал.

– Что же, полагаю, неплохо провести вечерок в «Черной собаке», – буркнул он, показывая на ярко освещенное окно кабачка почти у самого причала и расплываясь в беззубой улыбке.

– В таком случае я найду тебя здесь.

Робин вручил ему деньги и прыгнул в шлюпку.

Взявшись за весла, он принялся энергично грести, и хотя вроде бы должен был устать после целого дня скачки, предвкушение встречи придавало сил. Ночь была поистине прекрасной, и легкий ветерок успел развеять дневную духоту. Когда Робин добрался до причала, который, как он считал, принадлежал особняку Лайонела Аштона, луна уже поднялась совсем высоко. Все еще сидя в шлюпке, он посмотрел в сторону дома, который видел всего однажды и не запомнил никаких особых примет. Еще одна величественная груда камней из многих, выстроенных новыми богачами по берегам реки. При свете луны дом выглядел большим, но ничем не примечательным. И причал такой же, как везде.

Робин заметил стоявшую у причала небольшую барку и вспомнил, как Луиза говорила, что ее опекун не держит лодок. Да и лодочников поблизости не было видно, так что вряд ли суденышко принадлежит гостю. Уж не ошибся ли он? С воды все выглядит совсем иначе! Впрочем, болтаясь в десяти ярдах от берега, все равно ничего не определить, так что Робин, пожав плечами, подвел лодку поближе. Неожиданная вспышка света ударила в лицо. Он поспешно заслонил ладонью глаза.

– Вы все-таки пришли! – торжествующе вскричал женский голос. – Я ждала и ждала, много дней и ночей! Уже думала, что совсем вам не понравилась!

– Ради Бога, Луиза, уберите лампу! – свирепым шепотом потребовал он. – Я слеп, как летучая мышь!

– Прошу прощения. – Свет тут же исчез. – Я просто хотела убедиться, что это именно вы.

– И как? Убедились?

Он несколько раз моргнул, чтобы привыкнуть к темноте.

– О да! Но я уже почти перестала вас ждать. Почему вы не пришли раньше?

Робин поднял весла и посмотрел на девушку. Она потушила лампу, и теперь только бледное сияние луны озаряло ее. Темные волосы были распущены по плечам, покрытым серебристым газом. Платье ее из той же светлой ткани переливалось во мраке. Робин не знал, был ли этот эффект создан лунным светом, по девушка казалась совсем бесплотным, прелестным видением.

Однако ее голос, как всегда звонкий, развеял эту иллюзию.

– Бросайте канат, и я привяжу его к кольцу. Думаю, для этого оно и предназначено.

– Совершенно верно, – согласился Робин. – Только дайте мне подплыть к причалу. Если вы наклонитесь еще немного, окажетесь в воде.

– У меня превосходное чувство равновесия, – весело сообщила Луиза, но все же выпрямилась и подождала, пока он еще несколько раз взмахнет веслами.

Он вполне мог пришвартовать лодку сам, но Луиза выжидающе протягивала руки, и ему не хотелось ее обижать. Робин отдал ей канат и молча наблюдал, как она надежно прикручивает его к кольцу.

– Ну вот, – объявила она, – теперь не развяжется.

– Ни за что, – согласился он, поднимаясь на причал.

Луиза повернулась и отошла. Робин последовал за ней, пока они не оказались на тропинке, ведущей к дому.

Окна верхнего этажа были освещены, но сам сад затеняли высокие деревья.

Луиза оглянулась на дом.

– Бернардина потушила свечи. Прекрасно! Проспит как мертвая до самого утра.

– А ваш опекун?

– Его дома нет, – отмахнулась Луиза, – а даже если и придет, не подумает проверить, у себя ли я. Ему такое в голову не придет. Вряд ли он вспоминает обо мне больше раза в неделю!

Робину послышались легкие нотки неприязни в ее голосе.

– Если вы привыкли назначать полуночные свидания, это даже к лучшему, – заметил он.

Луиза неуверенно рассмеялась.

– Что ж, все правда, – кивнула она.

– Думаю, я как можно точнее определил то, чем вы занимаетесь.

– Почему вы не приходили раньше?

– Должен был покинуть Лондон на несколько дней… дела, видите ли.

– Понимаю.

Она принялась играть бахромой прозрачной шали, накинутой на плечи.

– Вы считаете меня бесстыдной, верно?

– Абсолютно, – с улыбкой согласился он. – Но почему это вас так задевает?

– А вас? Нисколько? – несмело пробормотала она.

– Ни в малейшей степени, – заверил Робин. – Я привык к необычным женщинам.

– Вот как? – усмехнулась она, показав ослепительно белые зубы. – Не хотелось бы, чтобы вы меня презирали.

– Будь это так, – рассмеялся он, – я держался бы от вас как можно дальше.

– Наверное, – кивнула Луиза, заметно успокоившись, и намеренно отступила в густую тень зарослей, чем вынудила Робина идти за ней.

Она привела Робина в самый центр обсаженной кустами аллеи и только тогда впервые задалась вопросом, что делает тут, посреди ночи, наедине с незнакомым англичанином. Если об этом узнают, немедленно отправят в монастырь с самым строгим уставом, откуда пути на волю уже не будет.

– Что-то не так? – осведомился Робин, рассеянно отметив, что две пуговицы его камзола расстегнуты. Должно быть, забыл застегнуть, когда прятал пакет с письмами. Его тяжесть по-прежнему приятно грела грудь.

Луиза проследила направление его взгляда и, прежде чем Робин успел исправить досадную оплошность, подошла и с деловитым видом сама застегнула пуговицы. Робин, к собственному удивлению, был застигнут врасплох. Мягкость ее нежного тела вызвала в нем вполне естественный отклик.

Он поспешно отступил, стараясь держаться на расстоянии вытянутой руки. Интересно, она сделала это намеренно или просто потому, что слишком невинна и не знает, что можно, а что нельзя?

Но стоило заглянуть ей в глаза, как все стало ясно. Донья Луиза де лос Велес из рода Мендоса скорее всего действительно невинна… в прямом смысле, но намерения ее таковыми никак не назовешь!

– Простите, – пробормотала она, – я всего лишь хотела помочь.

– Разумеется, – кивнул Робин с сухой улыбкой. – Благодарю. Но что вы хотите взамен, донья Луиза?

Луиза с подозрением уставилась на него.

– А почему вы вдруг вообразили, будто мне что-то нужно, лорд Робин?"

– Не увиливайте! Я готов исполнить ваше желание… в пределах разумного, конечно.

Ему казалось, что эта молодая девица совершенно неукротима, но именно ему выпало на долю удовлетворить ее страсть к приключениям и открытиям и одновременно заботиться о ней и охранять до того времени, когда она найдет свою, предназначенную ей одной судьбу. На улицах Лондона слишком много хищников, чтобы столь юное существо могло расправить крылья без надежной защиты.

Разумеется, эту обязанность лучше всего мог бы выполнить Лайонел Аштон, но, похоже, вышеуказанный джентльмен не слишком интересуется подопечной. Робин, как ни странно, посчитал весьма привлекательной возможность переложить долг Аштона на свои плечи.

Он заменит ей опекуна и наставника. Достаточно безопасная роль.

– Итак, – начал он, все еще улыбаясь, – что вы хотите от меня, донья Луиза?

Поколебавшись, она красноречиво пожала плечами.

– Ничего из ряда вон выходящего, сэр.

– И вы думаете, я этому поверю? – коротко рассмеялся он. – Насколько я могу судить, необычные женщины требуют таких же одолжений. Ну же, не стесняйтесь. Говорите.

Он подвел ее к каменной скамье, встроенной в нишу, аккуратно вырезанную в зарослях бирючины.

– Давайте сядем и все спокойно обсудим.

Луиза покорно устроилась рядом с ним. Скамья оказалась маленькой, так что их бедра соприкасались. Луиза наморщила носик.

– От вас ужасно воняет, лорд Робин, – заявила она с обезоруживающей откровенностью. – В моей стране дамы не привыкли, чтобы мужчины приходили на свидание, не смыв с себя дневной пот и пыль.

Робин, как громом пораженный, вытаращился на нее. Потом вскочил и отошел на несколько шагов, прежде чем вновь обрести дар речи.

– К вашему сведению, мадам, я проскакал сегодня пятьдесят миль, а потом греб от самого Тауэра. И все для того, чтобы увидеться с вами. Если вы так брезгливы, что не можете принять помощь человека, вспотевшего от честной работы, я немедленно покидаю это место.

– О нет… пожалуйста… не уходите! – воскликнула Луиза, вскакивая. – И не обижайтесь. У меня совершенно ужасная привычка высказывать все, что в голову придет. И я совсем не против вашего… запаха… правда, не против!

Робин совсем не был уверен, что ее заверения хоть как-то улучшили положение. И теперь, после ее слов, он сам ощущал исходивший от своего тела смрад. Раньше он не придавал никакого значения ни своей внешности, ни подобным пустякам и всегда считался в семье неряхой, чем вызывал беззлобные насмешки родственников. Но теперь вдруг задался вопросом, не слишком ли небрежен в том, что касается личной гигиены. Когда в последний раз менял рубашку и белье?

Отец часто журил его по этому поводу, когда путешествовал вместе с еще совсем юным Робином.

– Я целый день пробыл в пути и приехал к вам при первой возможности, – сухо добавил он. – Так что прошу меня простить за беспокойство.

Он повернулся и пошел прочь, раздираемый гневом, вызванным досадой на собственную промашку. Луиза метнулась за ним и вцепилась в руку.

– О, пожалуйста… я иногда бываю так легкомысленна! Простите меня. Я никогда не проводила в седле целые дни и понятия не имею, каково это. И я вовсе не желаю показаться неблагодарной, ведь вы так ко мне спешили. Умоляю, умоляю о прощении.

Она смотрела на него блестящими от слез глазами и, не дождавшись ответа, привстала на носочки и поцеловала его в щеку.

Робин мгновенно смягчился. Да, он весь провонял потом, своим и конским. Да, он оскорбил ее нежное обоняние. Но у этой склонной к опасным развлечениям особы на уме нечто большее, чем отнюдь не благоухающий сладостными ароматами наставник в столичной жизни.

– Итак, что вам нужно от меня? – повторил он.

Луиза с беспокойством взирала на него, желая убедиться, что они окончательно помирились. Немного успокоившись, она пояснила:

– Видите ли, теперь, когда у меня есть лошадь и барка, я могу чаще выбираться из дома. Вот я и подумала, что, если в следующий раз вы принесете мне мужскую одежду, мы без опаски сможем бродить ночью по городу, когда Бернардина спит.

– Мужскую одежду? – пробормотал Робин ошеломленно. – Дорогая моя, у вас просто не та фигура, чтобы подобное переодевание ввело в заблуждение!

– Но почему?! – удивилась девушка, оглядывая себя.

– Слишком много округлостей, – без обиняков выпалил он, очерчивая в воздухе пышные груди и бедра. Но Луиза даже обрадовалась этому неожиданному комплименту.

– Тогда я надену длинный плащ. Он скроет все изгибы.

Робин призадумался. Его попытка нанести ответное оскорбление провалилась, поскольку испанцы любили женщин в теле и чрезмерная стройность считалась там немодной. Кроме того, обмениваться колкостями, задевающими чью-то личность, да еще с какой-то девчонкой, просто ниже достоинства человека, обладавшего весьма высокой репутацией в избранной им крайне опасной профессии.

– Я сам решу, что вам носить, -• твердо объявил он. – И принесу то, что сочту нужным. Постойте смирно и дайте хорошенько взглянуть на вас, чтобы определить размер.

– Не вижу смысла, если я буду закутана в плащ, – возразила Луиза, стараясь, однако, не шевелиться. И даже повернулась, следуя повелительному взмаху его пальца. – Как вы можете распознать, что кроется под этими фижмами?

Она еще и шутит! Очевидно, с доньей Луизой не так легко справиться. Впрочем, и с ним тоже.

– Я вернусь через две ночи, – ответил он, игнорируя лукавые нотки в ее голосе. – В одиннадцать, если это самое безопасное для вас время.

– Бернардина ложится спать в десять. Слишком рано, по-моему, но это потому, что она ужасно скучает в Англии, – пояснила Луиза со вздохом. – Бедняжка Бернардина! У нее здесь нет друзей… не с кем проводить вечера за сплетнями, как она привыкла.

– Может, предложить ей тоже переодеться мужчиной и сопровождать нас в этом маленьком путешествии? – предложил Робин, спрыгивая в шлюпку. Он был вознагражден звонкой трелью смеха и не смог сдержать довольную улыбку, слыша столь восхитительные звуки.

Отвязав канат, он снова взялся за весла. Луиза стояла на причале и махала рукой ему вслед, пока он не исчез во мраке.

Робки нашел владельца шлюпки в «Черной собаке». Тот прекрасно проводил время за еще одной из длинной череды уже выпитых кружек эля и при виде Робина недоуменно моргнул, очевидно, не узнавая, кто перед ним., – Твоя шлюпка у причала, – сообщил Робин. – Приглядывай за своим суденышком, пока кто-нибудь не решил его позаимствовать.

Лодочник что-то проворчал и снова припал к кружке. Робин пожал плечами. Свой долг он выполнил. Оставалось покинуть кабачок и пойти за лошадью.

Было уже почти три, когда он наконец прибыл в Уайтхолл. Впрочем, для закаленных гуляк-придворных час был не поздний. Наверняка сейчас играют в карты и кости, слушают музыку и пьют. Филипп Испанский, теперь уже не обязанный ублажать жену в супружеской постели, скорее всего тоже среди них.

Робин не сдержал брезгливой гримасы. Его неприязнь к мужу королевы была так сильна, что только долгие годы жизни при дворе помогали сохранять маску учтивости. Филипп был развратником, но даже самые строгие критики признавали, что государственным делам он уделяет не меньше времени и внимания, чем своим похождениям. Проспав всего два часа, он на рассвете, после посещения заутрени, уже садится за письменный стол,

У Робина было свое помещение во дворце: небольшая комнатка в крыле, занимаемом по большей части самыми незначительными лицами из придворных. Хотя он редко бывал здесь, предпочитая куда более просторные покои отцовского дома в Холборне, но сегодня слишком устал, чтобы снова двинуться в дорогу…

Путь его проходил по коридору, где располагались апартаменты лорда и леди Нилсон: большое помещение с несколькими комнатами, отведенное любимцу королевы, человеку, который вел переговоры по поводу ее брака…

Из-под двери спальни Пиппы пробивался свет. Робин остановился. Он вовсе не собирался прерывать супружеские утехи, но после признания Пиппы считал маловероятным, чтобы Стюарт навестил жену в такой час. Скорее всего Пиппа не спит и мучается раздумьями.

Он постучал в дверь.

– Кто там? – осведомилась Пиппа совсем не сонным голосом.

– Робин.

– Минуту.

Пиппа соскользнула с кровати и босиком направилась к двери. Откинув распущенные волосы, она с тревожным удивлением воззрилась на брата.

– Так поздно? Ничего не случилось?

– Нет. Я только что вернулся из Вудстока. Хотел лечь спать, но увидел у тебя свет. Тебе следовало бы отдыхать.

Пиппа отступила, широко распахнув дверь.

– В последнее время у меня постоянная бессонница, – ответила она, ложась и подкладывая под спину подушки. – Расскажи о.поездке. Ты видел Елизавету?

Робин налил себе вина, прежде чем присесть на край кровати.

– Нет, но твое письмо доставлено. Ожидаю получить ответ в следующий приезд. Но у Джема для меня оказались новости. – Он пригубил вина и вопросительно поднял брови. Пиппа кивнула. – Да. Королева беременна.

– Но это еще не стало притчей во языцех?

– Нет. Думаю, известие с большой помпой будет объявлено не раньше конца недели. – Робин снова глотнул вина, рассматривая сестру поверх края кубка. Она что-то утаивает, он просто уверен в этом. – И…

Пиппа откинулась на подушки.

– И похоже, что я тоже жду ребенка. Мы с королевой родим почти одновременно.

– Какое счастье!

Робин наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

– И ты довольна, верно, Пиппа?

– Да, – медленно протянула она. – В какой-то степени да. Но как трудно носить ребенка от человека, который сторонится своей жены!

– Но Стюарт должен радоваться! – запротестовал Робин.

– Да, он в восторге. Жена беременна, и вскоре у него появится наследник. Он принимает поздравления с безмятежностью человека, полностью их заслуживающего, – бросила Пиппа – с такой горечью, что Робин невольно поморщился.

– Пиппа, дражайшая Пиппа, не стоит горевать! Ребенок так же принадлежит тебе, как и Стюарту. Ты обретешь в нем радость.

Пиши, немного помолчав, кивнула.

– Ты, разумеется, прав. Я сосредоточусь на ребенке и не стану думать об изменах своего мужа. Сколько женщин на моем месте поступают точно так же!

Она вспомнила о матери. Та выходила замуж еще дважды, после того как отец ее дочерей был убит. И оба брака оказались неудачными. Но Джиневра посвятила всю свою любовь и преданность дочерям. Пиппа вполне способна последовать ее примеру.

И все же жизнь матери круто изменилась с появлением Хью из Бокера.

– Пиппа, мне больно видеть тебя в таком состоянии, – выдохнул Робин, встревоженно разглядывая унылое лицо сестры. До чего эта тоска и меланхолия не в характере жизнерадостной Пиппы, всегда готовой развеять грусть окружающих!

Пиппа покачала головой.

– Возможно, это из-за беременности я чувствую себя так странно: если меня не тошнит, значит, хочется плакать, как младенцу, или хохотать, как пометанной!

– Вероятно, – кивнул Робин, радуясь столь простому объяснению и готовый принять его, хотя знал, что это весьма далеко от правды. Но все же сменил тему, озабоченно спросив: – Пиппа, от меня неприятно пахнет?

Сестра изумленно вытаращилась на него и, потянув носом, заметила:

– Не больше, чем обычно, а что?

– Не больше, чем обычно? – оскорбился Робин. – А я думал, это потому, что пришлось весь день проскакать верхом.

Пиппа расхохоталась: впервые за несколько недель Робин расслышал искреннее веселье в ее голосе.

– О, Робин, ты ужасный неряха и всегда немного потеешь. Такой уж ты, ничего не поделаешь. И никто до сих пор не возражал.

– Может, ты просто привыкла? – мрачно предположил он.

Пиппа задумалась.

– Может быть, – хмыкнула она наконец. – Но почему ты вдруг заговорил об этом? – Ее глаза внезапно блеснули догадкой, и она торжествующе воскликнула: – Робин, да у тебя завелись тайны!

Робин почувствовал, что краснеет.

– Вовсе нет! – пробормотал он.

– О да, есть, и какие! – восторженно проворковала она. – Готова побиться об заклад, что у тебя появилась возлюбленная!

Робин поспешно встал.

– Тебе пора спать. Увидимся утром, – проворчал он, послал воздушный поцелуй и поспешно удрал от все еще смеющейся сестры.

Глава 9

Пиппа спала плохо и проснулась под экстатическую музыку рассветного хора под открытыми окнами. Но вставать не спешила, зная, что, как только поднимет голову, снова нахлынет волна тошноты.

Лайонел сказал, что придется терпеть двенадцать недель. Если ее вычисления верны, срок ее беременности всего восемь недель, и перспектива страдать еще месяц совсем не воодушевляла.

Пиппа коснулась живота, пытаясь установить связь с жизнью, которую носила в себе, и гадая, протекала бы утренняя болезнь менее изнурительно, будь ее брак хоть чуточку счастливее.

Правда, она всегда была нетерпеливой, и самая обычная простуда выводила ее из себя, так что, возможно, чувствовала бы себя точно так же, даже пребывай они со Стюартом на седьмом небе супружеского блаженства.

Пиппа снова закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на Стюарте, каким-то образом найти объяснение его отчужденности. Если не другая женщина, тогда что именно? Супружеская измена – достаточно очевидная причина. Но если дело в ином? Может, он чем-то расстроен, а она отказывается видеть это, делает неверные выводы, думая при этом только о себе.

Она старалась представить себе Стюарта, но перед глазами возникал Лайонел Аштон. Его серые глаза, полные понимания, сочувствия, юмора, так противоречащие обычному холодноватому виду, который он принимал в обществе. Но с ней он был совсем другим.

Она снова попыталась вообразить Стюарта, но ничего не получалось. Только лицо Лайонела вставало перед ней все с той же настойчивостью, и Пиппа волей-неволей продолжала думать о загадке, которую представлял собой этот человек.

Вернее, о загадках. Их было чересчур много, начиная с той, как и почему англичанин оказался в свите Филиппа. Должно быть, его положение достаточно высоко, хотя он и держится в стороне. Но окружавшая его атмосфера властности была совершенно очевидна. Он требовал почтения к себе, и, судя по всему, окружающие именно так к нему и относились. Даже советники Филиппа.

А его сестры… с какой грустью он упомянул о них… нет, не просто с грустью, она это чувствует. И почему он мгновенно замыкается, с такой яростью хлопает дверью, стоит спросить о его жене? Ведь он сам приоткрыл эту дверь!

Ни жены, ни ребенка. Означает ли это, что он вообще не был женат? Где же провел свое детство? Англия, Испания… Судя по тому, как он владеет испанским, вполне возможно, он жил в этой стране.

Пиппа вдруг поняла, что думать о Лайонеле куда приятнее, чем о Стюарте. Вспоминая о нем, она меньше ощущала одиночество. Словно приобрела нежданного союзника. И это тоже смущало, потому что у нее есть Робин, который всегда горой стоит за сестру. Это он ее союзник, друг и брат. Так почему мысль о поддержке Лайонела Аштона пришла ей в голову раньше, чем она вспомнила о Робине?!

Пиппа осторожно села, и – о чудо! – ничего не произошло. Она потянулась к корзинке с черствым хлебом, который Марта каждый вечер ставила на столик. Та самая Марта, которая выдала тайну Пиппы Стюарту, не спросив у хозяйки.

Пиппа откусила кусочек хлеба. Она в общем-то не злилась на камеристку, чье положение в этой истории было совсем не легким. Вина целиком лежит на Стюарте! Но эта тема уже исчерпана, и нет никакого смысла и дальше кипеть от злости.

Пиппа осторожно свесила ноги. Она прекрасно себя чувствует!

Потом так же неспешно встала, продолжая жевать хлеб. Никаких неприятностей! Может, сегодняшний день выдастся хорошим.

Немного ободренная, она подошла к окну и, высунувшись, стала глубоко вдыхать свежий, еще не успевший нагреться воздух. Звуки пробуждающегося города доносились с того берега реки. Крики лодочников и уличных торговцев. Жизнь во дворце тоже оживлялась. Из кухни поднимался дымок горящих дров. Но даже это не досаждало ей.

Неожиданно вспомнив о вчерашнем разговоре с Робином, Пиппа лукаво ухмыльнулась. Никто из родственников не мог понять, почему Робин до сих пор не нашел себе добрую женушку. Пиппа знала о его похождениях, но ни одна из женщин не затронула ни его воображения, ни сердца. Но что, если на этот раз все иначе? С Робином наверняка произошло нечто из ряда вон выходящее, если его вдруг обеспокоила свежесть собственного белья!

Пиппа оперлась локтями о подоконник и выглянула в сад, наслаждаясь ощущением необыкновенного покоя, чем-то напоминавшего счастье. И чувство полнейшей удовлетворенности еще усилилось при виде Лайонела Аштона, ступившего на террасу как раз под ее окном. Пиппа задохнулась. По телу мгновенно разлился жар.

Но это чистый абсурд, твердила она себе. Она респектабельная замужняя женщина, беременная от мужа! И все же мысленно приказывала Лайонелу поднять глаза.

И он поднял.

И даже отступил немного, чтобы лучше разглядеть спальню Пиппы. Потом вскинул руку, и она махнула ему в ответ.

– Вижу, вы ранняя пташка, мистер Аштон, – окликнула она.

Лайонелу показалось, что Пиппа слишком далеко высунулась из окна. Его святая обязанность позаботиться о ее безопасности, прежде чем эта женщина и дитя испанского короля свалятся на камни у его ног.

Он сложил ладони ковшиком у рта и, не повышая голоса, спокойно ответил:

– Как и вы, мадам. Если хотите прогуляться на утреннем ветерке, я буду вас ждать.

Пиппа согласно кивнула и отошла от подоконника. Прилив энергии, казалось, расцветил мир новыми красками. Как приятно пройтись рано утром, пока воздух еще свеж, а сад не наводнили громко болтающие, сплетничающие, надоедливые придворные!

Она потянулась к колокольчику, чтобы позвать Марту, но решила, что это займет слишком много времени. Девчонка, должно быть, еще спит. Конечно, шнуровать корсаж нелегко, но зачем возиться с лишними предметами туалета? И к чему ей фижмы? Все равно так рано, что ее никто не увидит. А если увидят… наверняка будут возмущены и скандализованы. Но Пиппе отчего-то было все равно, и сознание собственной беспечности наполняло ее радостью впервые за последние недели.

Она нашла простое шелковое платье очень идущего ей оттенка топаза, которое обычно носила только в уединении своего будуара или в деревне, в присутствии ближайших родственников. Оно надевалось на простую белую полотняную рубашку. Она решила идти без чулок и сунула ноги в лайковые туфельки. Потом провела гребнем по гриве цвета корицы и, откинув волосы назад, наскоро связала белым шарфом. Быстрый взгляд в зеркало полированного серебра заставил ее поколебаться. Не слишком ли неприлично появляться на людях в таком дезабилье?

Но Пиппа тут же напомнила себе, что никогда не заботилась о мнении посторонних. Злые языки всегда найдут пищу для сплетен!

Выйдя из спальни, она поспешила пройти лабиринтом длинных коридоров к лестнице и через маленькую дверцу выбралась на террасу.

Лайонел по-прежнему стоял там, где она в прошлый раз его видела. Он по своей привычке словно отделял себя от окружающего мира, и Пиппа внезапно пожалела о своем порыве. Ей казалось невозможным потревожить его. В отличие от Пиппы он облачился в придворный костюм: с плеч свисал короткий алый плащ, черный камзол и шоссы были украшены разрезами с такой же алой подкладкой. Заломленное поле черной шляпы было украшено сверкающим рубином.

Пиппа колебалась, решая, не стоит ли бежать назад, позвать Марту и одеться как подобает, когда Лайонел повернул к ней голову. Она заметила, что сам он не пошевелился, но будто ощутил ее присутствие, знал, что она переминается под каменной аркой узкого дверного проема.

Увидев Пиппу, Лайонел улыбнулся и направился к ней.

– Вы обладаете безошибочным чувством того, что подходит вам в любом определенном случае, – заметил он, поднося к губам ее пальцы и кланяясь.

Пиппа просияла от удовольствия.

– Мне показалось, что иногда полезно избегать формальностей, – пояснила она.

– Жаль, что та же самая мысль не пришла в голову мне.

Он взял ее под руку и повернулся к реке.

– А что бы надели вы, дабы достичь такого же эффекта? – с искренним интересом осведомилась Пиппа.

– Рубашку и шоссы, – немедленно ответил он. Пиппа даже задохнулась. Почему этот образ кажется таким опасным? Риторический вопрос…

Лайонел тоже сообразил, что ступил на тонкий лед. Он собирался быть поосторожнее, но она так притягивала его своим легкомысленным нарядом, улыбкой, уверенностью, что с плеч скинуто некое бремя. Он будто видел истинную Пиппу, а не ту измученную, грустную, сконфуженную женщину, которую доверили его попечению.

– Сегодня утром вам не было плохо? – намеренно прозаично спросил он.

– Нет! – радостно объявила Пиппа. – У меня сегодня ожидается удачный день, я в этом уверена.

Она отняла руку, быстро ступила на берег и не задумываясь сбросила туфельки и зарылась ногами в росистую траву.

– О, это напоминает мне о детстве! Я всегда бегала босиком, когда удавалось.

Она подступила к краю воды. Движение на реке становилось все оживленнее, а у дворцового причала теснились королевские барки.

– Через ту долину, где расположен Мэллори-Холл, тоже протекает речка, и мы с Пен любили возиться в грязи. Вы когда-нибудь давили пальцами грязь, Лайонел?

Она впервые назвала его по имени. Лайонел заметил это. В отличие от Пиппы.

– Уже не помню, – отозвался он. – Почему бы вам не попробовать сейчас?

Она рассмеялась, поглядывая на него через плечо.

– Не могу!

– Интересно, а год назад вы бы тоже так сказали? – поинтересовался Лайонел, проницательно глядя на нее.

Пиппа покачала головой:

– Нет. Но с тех пор я побыла в Тауэре, обнаружила, что мой муж… обнаружила, что ношу ребенка своего мужа. Приходит время, мистер Аштон, когда нужно взрослеть. – Она снова зарылась пальцами во влажную траву. – Родные, возможно, посмеялись бы надо мной, услышав это.

Ему хотелось закутать ее в свой плащ. Обнять. Поцеловать в макушку. Провести ладонями по спине. Обхватить пальцами ее талию, отыскать женственные изгибы под свободным платьем.

– Для того чтобы взрослеть, вовсе не обязательно забывать о смехе и веселье, – пробормотал он, остро ощущая кислый привкус собственного вероломства, связавший язык, обжигавший горло.

Пиппа снова повернулась к нему.

– Наверное, вы правы, – вздохнула она и, подобрав туфли, с гримаской сунула в них ноги. – Я должна возвращаться. Не стоит, чтобы весь мир видел меня в таком дезабилье. Но я благодарю вас за то, что составили компанию. – Она вдруг заговорила сухо и невыразительно. Совершенно не похоже на ее обычный тон!

– А я благодарю вас, – кивнул Лайонел, предлагая ей руку.

Пиппа поколебалась.

– Наверное, вам стоит идти одному, сэр. Слишком много людей уже успели пробудиться. Со стороны может показаться, что… – Она вымученно улыбнулась.

– И тут вы правы, – согласился он, еще раз касаясь ее щеки. – Но мне почти хочется, чтобы эти домыслы оказались правдой, Пиппа.

Пиппа отважно встретила его взгляд. Несколько мгновений они молча взирали друг на друга. Наконец Лайонел очнулся.

– Простите меня, – прошептал он и ушел, поцеловав ей руку.

Пиппа долго смотрела ему вслед. Он высказал вслух то, что сама она изо всех сил старалась игнорировать.

Шарф, стягивавший волосы, развязался, и она завела за спину руки, чтобы вновь подтянуть узел. И при этом продолжала твердить себе, что многие люди оказываются в подобном положении. Сколько браков совершается по расчету, и всегда существует возможность того, что нежеланное, но бурное чувство может захватить замужнюю особу, вполне довольную своей жизнью… впрочем, и женатого мужчину тоже. В конце концов, разве не это случилось со Стюартом?!

Пиппа дотронулась до живота. Бурное чувство вовсе не так уж плохо, при условии, что никто о нем не знает.

Она побрела во дворец.

Ей повезло: похоже, никто не видел, как она возвращалась в спальню. Марта с укоризненным видом уже наливала горячую воду в тазик на комоде и, искоса взглянув на платье Пиппы, заметила:

– Вы выходили без меня, миледи.

– Да. Не хотела тревожить тебя так рано, – пояснила Пиппа, стягивая шарф. – Решила пройтись немного, прежде чем все встанут.

– А я не знала, что вы пожелаете на завтрак – мясо или сыр, миледи.

Пиппа оглядела поднос со свежим хлебом и маслом.

– Варенные всмятку яйца и ветчину, если можно. Да, и кружку хмельного меда. Сегодня утром меня совсем не тошнило, Марта, и поэтому ужасно хочется есть.

– Сейчас принесу, миледи.

Марта совсем не была уверена, жалует ли ее хозяйка, но все же испытывала благодарность за то, что никаких признаков недовольства пока не выказывалось.

– Позвольте, я помогу вам снять платье!

– Нет, я сама справлюсь, спасибо.

Пиппа улыбнулась, чтобы смягчить удар, хотя стало ясно, что камеристку вновь отстраняют от прямых обязанностей.

Марта вышла, и Пиппа, раздевшись, принялась обтираться мокрой тряпочкой. И, снова вспомнив о Робине, весело усмехнулась. О, какое бы удовольствие доставила эта история Пен!

Но Пен нет рядом. И некому по достоинству оценить новость о том, как Робин пал жертвой романтического увлечения. Ни одной живой души…

Пиппа одернула себя. Жалость к себе бессмысленна, особенно в подобной ситуации!

Лучше одеться и пойти на поиски Робина, попробовать лестью и уговорами заставить его развязать язык. Это как нельзя лучше отвлечет ее от тяжелых мыслей.

Она позавтракала с уже давно забытым аппетитом, наслаждаясь каждым кусочком, а мед, отныне ее любимый напиток, наполнял теплом и ощущением радости бытия.

Марта как раз зашнуровала ее корсаж и прилаживала маленький круглый плоеный воротник, когда послышался тихий стук. Марта пошла открыть дверь. В комнате появился паж в королевской ливрее и заученно-монотонно объявил, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Ее величество требует присутствия леди Нилсон на аудиенции в девять утра.

– Леди Нилсон польщена оказанной ей честью, – механически пробормотала Пиппа. – Полагаю, вам поручено передать то же самое "лорду Нилсону.

– Нет, мадам, мне ничего подобного не приказывали.

Паж с поклоном удалился. До чего же странно!

Старые страхи клещами сжали сердце.

Что означает этот зловещий зов?

Королева никогда не уделяла ей особого внимания и обращалась как с необходимым, хотя не слишком желанным придатком к лорду Нилсону. Неужели Мария узнала о переписке с Елизаветой и теперь собирается допросить Пиппу? Может, Стюарт знает причину приглашения?

Она выбрала большую изумрудную подвеску из корзинки, стоявшей на комоде, и дополнила украшения перстнями с изумрудами и бирюзой. Когда она надевала перстни, пальцы слегка подрагивали.

Пиппа долго стояла перед зеркалом и пыталась успокоиться, тщательно разглядывая каждый предмет туалета. Платье цвета лесной листвы, отделанное серебряным кружевом, с распашной верхней юбкой, открывавшей нижнюю, лимонно-желтую, идеально подходило для утренней аудиенции, как и черный бархатный капюшон с усаженной изумрудами налобной повязкой.

Немного приободрившись, она решила, что если Робин по-прежнему на свободе, значит, Мария не проведала о письме, которое он отвез в Вудсток. Кроме того, Робин заверил, что письмо благополучно передано, так что его не перехватили… Если только люди Бедиифилда не обнаружили письмо до того, как оно попало к Елизавете.

Сердце Пиппы отчаянно забилось, и она едва не попросила Марту слегка ослабить шнуровку. Смочив виски лавандовой водой, она попробовала дышать медленно и глубоко, пока сердце не утихомирилось. Нет никакого смысла накликать беду!

Пиппа посмотрела на часы 2 в эмалевом корпусе, свисавшие с тонкой золотой цепочки, которую она носила на талии вместо пояса. Еще нет и восьми! Времени более чем достаточно, чтобы найти Стюарта и выведать подробности. А потом можно еще успеть к Робину: вдруг он что-то знает!

Супружеские спальни соединяла смежная дверь, в последнее время почти не отворявшаяся. Пиппа легонько постучала, подождала несколько минут и, заглянув внутрь, остановилась на пороге. Как воспримет Стюарт ее неожиданный визит?

Ее встретил полумрак. Ставни были закрыты. Спальня пуста. Постель не смята.

Стюарт всегда развлекался допоздна, но на рассвете неизменно возвращался домой. И никогда не поднимался рано. Ни о какой поездке он тоже не предупреждал, а ведь, чтобы казаться на людях счастливой парой, они неизменно извещали друг друга о своих планах на день. Где же он приклонил голову прошлой ночью?

Она решила не задаваться этим неприятным вопросом, ушла к себе и, закрыв дверь, украдкой посмотрела на Марту. Но та деловито складывала грязную посуду на поднос и, казалось, не обращала внимания на госпожу. Однако Пиппа знала, что Марта водит тесную дружбу со слугой Стюарта и, должно быть, прекрасно осведомлена о том, что сегодня господин не спал в своей постели.

Пиппа вышла в коридор и отправилась к Робину. Холостяк, да еще не состоявший на службе у королевы, не пользовался особым уважением лорд-канцлера, особенно когда речь шла об отдельных покоях.

Коридоры становились все уже, двери располагались всего в нескольких шагах одна от другой, шпалеры казались выцветшими и дряхлыми: очевидно, северное крыло дворца было заброшенным. Здесь почти не встречалось людей и было очень тихо. Толстые столбы пылинок светились в солнечных лучах, едва проникавших в немногочисленные окна. Но Пиппа, занятая невеселыми мыслями, почти ничего не замечала. Наконец она добралась до какой-то приоткрытой двери, откуда слышались голоса. Пиппа уже прошла мимо, когда вдруг осознала, что один, низкий бархатистый баритон, ей странно знаком… Она остановилась и нахмурилась. Что может делать Стюарт в этой отдаленной части дворца?

Пиппа вернулась и стала бесстыдно подслушивать.

До нее снова донесся шепот. Двое мужчин. Стюарт и еще кто-то. Сначала она не могла понять смысла разговора: любовные словечки, нежности… неразборчивое бормотание… и еще звуки. Звуки, оледенившие ее. Безошибочные шлепки плоти, ударявшейся о плоть.

Пиппа судорожно сглотнула, не веря своим ушам. Она теряет рассудок. Слышит то, чего на самом деле нет. До чего же странные фантазии рождает беременность!

Она подступила ближе. Чуть толкнула, и дверь отошла еще на несколько дюймов. Теперь можно было увидеть постель, узкий топчан в жалкой каморке.

Это оказалось правдой. Она не ошиблась. Не бредила наяву. Не сходила с ума. На постели лежал Стюарт. Лица любовника она не видела, но какая теперь разница?!

Пиппа осторожно отступила и, оставив дверь открытой, метнулась в том направлении, откуда пришла. Юбки тихо шелестели, но украшенные драгоценными камнями туфельки ступали бесшумно.

А тем временем Гейбриел поспешно отстранился от Стюарта.

– Ты слышал? – испуганно прошептал он. – Здесь кто-то был.

– Нет, – покачал головой Стюарт. – Никого. Наверное, мышь пробежала. – И с тихим смехом добавил: – Здесь мы в безопасности, Гейбриел. Я проверил: в этой клетушке никто не живет.

– Но дверь… она открыта, – с посеревшим лицом бормотал Гейбриел.

Стюарт поднялся, шагнул к двери и выглянул в коридор. Ни души. Он снова повернул ручку, но, когда повернулся к кровати, засов щелкнул, и дверь отошла на несколько дюймов.

– Засов слабый, – пояснил Стюарт. – В следующий раз я велю его укрепить.

Гейбриел провел рукой по восковому лбу.

– Здесь слишком опасно, Стюарт. Я предпочитаю кабачок.

Стюарт брезгливо поморщился.

– Любимый, я ненавижу это место. Такая мерзкая дыра!

Он сел на кровать, поднял лежавшую у ног кожаную флягу с вином, поднес к губам, а потом протянул Гейбриелу.

Ты слишком беспокоишься.

Можно подумать, им есть что скрывать. Все равно они нигде не будут в безопасности!

Горечь действительности превратила вино в желчь. Но Гейбриел не знал и никогда не узнает правды.

Музыкант жадно припал к фляге и, напившись, вытер рот рукой.

– Сегодня днем я должен развлекать игроков в карты в большом салоне. Ты там будешь?

– Да. Никогда не упускаю возможности поиграть, – засмеялся Стюарт, надеясь ободрить любовника.

Гейбриел безуспешно пытался улыбнуться.

– Мне пора.

Стюарт даже не попытался остановить его. Если Гейбриел расстроен и чего-то опасается, лучше отпустить его туда, где он успокоится.

Но такого места просто не существует.

Стюарт покачал в руках флягу и уставился в пол. Рядом пробежала мышь, и он проследил, как она нырнула в дырку в стене.

Он принял решение. В конце концов, это его шантажируют, так стоит ли скрываться в норах и темных углах? Прятаться в убогом кабачке? И зачем это им, если шпионы Ренара все равно следят за каждым их движением? Вероятно, им уже известно, что он нашел эту каморку. А если и нет, все равно скоро узнают. Но почему, спрашивается, остальные должны об этом пронюхать?

Они принуждены таить свою любовь, но, если соблюдать разумную осторожность, могут встречаться в этой комнате. Здесь, разумеется, нет привычных удобств, зато приятели и знакомые вряд ли сюда забредут. Это придает их любви некое достоинство и, кроме того, немного укрепляет в Стюарте остатки самообладания. Гасит ужасающее ощущение того, что им управляют, как марионеткой, что его участь в руках врагов, что отныне течение жизни от него не зависит. Разумеется, это всего лишь иллюзия, но он всегда может притвориться, что все идет как полагается. Ради Гейбриела.

Он глянул на дверь. Гейбриел закрыл ее перед уходом, но она опять приоткрылась. Что ж, это легко исправить. Он велит вделать замок покрепче. Это успокоит Гейбриела и не даст шпионам сунуть сюда нос.

Стюарт поднялся, тщательно оправил одежду и осмотрел комнату, прикидывая, как сделать ее более уютной. Хотя бы положить одеяло на соломенный тюфяк…

Он вышел и неторопливо направился в свою спальню. Интересно, как там Пиппа? Он слышал, как ее рвало по утрам, и испытываемое им отвращение не имело ничего общего с ее болезнью. Только с тем, кто стал причиной ее недомогания по утрам.

Исполненный ненависти к себе, Стюарт бросился на постель и сунул голову под подушку, чтобы ничего не слышать.

Но из соседней спальни не доносилось никаких подозрительных звуков. Облегченно вздохнув, он распахнул ставни, разделся и лег. Час-другой сна освежит его, а позже он найдет Пиппу. Они должны вместе присутствовать на публичной аудиенции, которую давала королева, и хотя будут беседовать только на самые общие темы, в глазах окружающих их брак останется незыблемым. Впрочем, Пиппа с такой же готовностью сохраняла видимость счастливой супружеской жизни.


Пиппа сидела в уединенном уголке парка. Было еще слишком рано для посетителей, и, если не считать садовников, она находилась в сравнительном уединении. Легкая водяная дымка поднималась от фонтанов, мелодичное журчание навевало сон.

Но она не спала. Все ее тело словно онемело, и ощущение было таким сильным, что она пошевелила пальцами на руках и ногах и крайне удивилась, обнаружив, что все чувствует. А вот думать не смогла. Только сидеть в этом незнакомом холодном местечке, надежно отделявшем ее от теплого чувственного мира.

Никогда еще она не была так одинока.

– Прошу прошения, мадам…

Извиняющийся голос садовника проник сквозь густую пелену тоски, и она растерялась, осознав, что он уже не первую минуту стоит здесь.

– Что вам?

Садовник взмахнул граблями.

– Гравий, мадам. Под скамьей, – пояснил он, с любопытством пялясь на нее. – Вы хорошо себя чувствуете, мадам? Может, послать за помощью?

– Нет… нет, спасибо.

Она поднялась, отряхнула юбки и глянула на часы. Почти девять. Если не поспешить, она сотворит немыслимое и опоздает на аудиенцию.

Голова, казалось, была наполнена туманом, и почему-то было совершенно не важно, что она может задержаться. И что ей за это будет? Обвинение в государственной измене, заключение в Тауэр… какая разница?

Тем не менее она торопливо прошла через сад, по террасе и во дворец. Люди заговаривали с ней, улыбались, приветственно махали руками. Она никого не видела. И остановилась только у двери в приемный зал.

– Мадам!

Герольд поклонился и стукнул в дверь посохом. Ее немедленно провели в зал. Он был пуст, но даже это не трогало Пиппу. Герольд шествовал впереди, к двери, ведущей в комнату для частных аудиенций.

– Леди Нилсон, ваше величество! – провозгласил он, распахнув двойные створки.

Пиппа вошла в комнату. Мария, окруженная фрейлинами, сидела за столом, на котором были разбросаны государственные документы. Пиппа чуть поежилась под пристальным взглядом.

– Доброе утро, леди Нилсон.

– Мадам.

Пиппа низко присела и упала на одно колено. Слишком много времени прошло с тех пор, как их отношения были настолько теплыми, что королева звала ее по имени.

Мария жестом велела ей подняться и показала на подушку.

– Прошу садиться. Беременные женщины должны себя беречь.

Губы королевы растянулись в сухой улыбке. – Ваш супруг открыл мне тайну.

– Это не тайна, мадам, – осмелилась возразить Пиппа, садясь на подушку так, что юбки раскинулись вокруг легкими складками. Ее тело двигалось в полном соответствии с этикетом, язык произносил нужные речи, но разум, казалось, не играл во всем этом ни малейшей роли. Она ответила Марии улыбкой, в которой наблюдательный человек мог бы распознать что-то вроде вопроса.

Мария кивнула.

– До вас дошли слухи?

– Совершенно верно, мадам. Прошу вас принять мои поздравления.

– Итак, мы одновременно будем вынашивать детей. Терпеть тяготы родов.

Снова эти чуть приподнятые губы!

Пиппа смутно сознавала, что улыбка королевы не только неприятна, но за ней что-то кроется. Плохое. Может, даже страшное.

Но она все еще пребывала в холодном туманном пространстве, откуда не было выхода, и вежливая ответная улыбка была чисто механической.

– Вы здоровы?

Мария подалась вперед, вцепившись в край столешницы.

– Если не считать тошноты, мадам. Но мне сказали, что после двенадцатой недели она проходит.

Королева снова села поудобнее.

– Понимаю. В отличие от вас мне повезло. Я не испытываю подобных страданий.

Пиппа учтиво наклонила голову, но ничего не ответила.

– Но мы обязаны позаботиться о леди Пиппе, дорогая мадам, – донесся непонятно откуда приятный мужской голос. Пиппа недоуменно моргнула, но в тот же миг рядом с женой появился Филипп. Занавес, отгораживавший стол от стены, слегка колыхался.

– Да, – бесстрастно согласилась Мария. – Она не должна покидать двор. За ней будут присматривать мои врачи.

– В этом нет необходимости, мадам. У меня есть свой собственный доктор, и…

– Нет-нет, – перебил Филипп. – Мы и слушать ничего не хотим. Вам следует иметь такой же уход, как и королеве Англии. Мы на этом настаиваем. Не так ли?

Он повернулся к жене, прося подтвердить свои слова, и та слегка улыбнулась.

– Мой муж, сир, будет крайне вам благодарен, – ответила Пиппа, изумляясь тому, что голос звучит холодно и иронично.

Последовало короткое молчание. Но тут Мария объявила:

– Мы сегодня же пошлем к вам своих врачей. Вы найдете их достаточно опытными в своем деле.

Очевидно, это знак того, что аудиенция окончена.

Пиппа с ловкостью, приобретенной годами практики, встала с подушки, присела перед королем и королевой и попятилась к двери.

Не успела она уйти, как из-за занавеса выступил Лайонел и, поклонившись их величествам, поспешил вслед за Пиппой. Что произошло со времени их утренней прогулки? Всего за несколько коротких часов? Она словно в чистилище побывала! Глаза пусты, лицо как из камня высечено. И похоже, она совсем не сознает, где находится.

Она уже добралась до двери приемного зала, когда Лайонел произнес ее имя.

Пиппа остановилась и медленно обернулась к нему.

Глава 10

– Я собиралась найти вас, – пробормотала Пиппа, потрясенная собственной откровенностью. Она не имела никаких сознательных намерений отыскать Лайонела, но теперь, увидев его, вдруг точно поняла, что ей больше не к кому обратиться.

Лайонел направился к ней.

– В чем дело, Пиппа? Что-то случилось. Что именно? – настойчиво допытывался он.

Пиппа ощутила, как последние барьеры рушатся под пронизывающим теплом его глаз, настойчивостью, звучавшей в голосе. Она подняла глаза, не в силах сразу найти подходящие слова.

– Куда мы можем пойти? – спросила она наконец.

Лайонел оглянулся. В приемном зале толпились слуги, готовя помещение к утренней публичной аудиенции. Все они с любопытством поглядывали на странную парочку, но можно ли было их за это осуждать? Муки и страдания Пиппы казались почти ощутимыми.

– Прочь отсюда, – решил он, сжимая ее руку. – В саду дышится куда легче.

– Да, – кивнула Пиппа. Солнце, воздух, открытые пространства. Ей необходимо все это, чтобы бросить свет на ужасную мрачную неразбериху, лишавшую ее сознания, способности мыслить, уверенности в себе и в том, кто она и что она.

Они покинули зал. Коридоры были забиты возбужденно болтавшими компаниями. Кто-то спешил по делам, кто-то просто прислонился к стене, наблюдая за живописными сценами.

Лайонел передвинул руку Пиппы на сгиб своего локтя, чтобы избежать лишних слухов. И почувствовал, как дрожат ее пальцы. Но она уверенно шагала рядом, не глядя по сторонам, спеша к двери в конце коридора.

Оказавшись на террасе, Лайонел направился к уединенной тропинке, огибавшей огороды на задах дворца.

– А теперь объясните, что произошло.

Пиппа сразу же отстранилась, скрестила руки на груди и посмотрела в небо.

– Вы обнимете меня?

Он немедленно повиновался. Его объятия были нежными, почти нерешительными, но она страстно прильнула к нему и подняла лицо.

– Поцелуйте меня.

Он поцеловал ее так же легко и, хотя понятия не имел о том, что кроется за ее просьбами, скорее отрубил бы себе кисть, чем ответил отказом. Он хотел, хотел держать ее в объятиях. Целовать. Жаждал этого вот уже несколько недель.

Лайонел скользнул ладонями по ее узкой спине, ощущая под корсажем холмики острых лопаток и позвоночник. Она все более страстно целовала его, раскрывая языком губы, погружаясь в рот. В каждом ее жесте, в самой потребности в нем было нечто отчаянное, и Лайонел был принужден отстраниться, сжимая ее тонкую талию.

– Пиппа, – с сожалением улыбнулся он, – не желаю выглядеть неблагодарным грубияном, который не ценит оказанные милости, но все же интересно бы узнать, что послужило их причиной.

Пиппа приложила сложенные домиком пальцы к губам, откуда вырвался поток горьких слов:

– Мне двадцать пять, а я не знаю, как прожить остаток своей жалкой жизни… я как пустая, выброшенная раковина… он обрек меня на существование без любви, без прикосновений… с мужчиной, которого отвращает самый мой вид. Как мне дотянуть до смерти?

Она с трудом втянула воздух в легкие, словно забыла, как дышать, и разразилась новой тирадой:

– Он считает меня круглым ничтожеством, которое можно лишь использовать как прикрытие своим истинным желаниям. Как может он вот так, жестоко, бесчеловечно, отбросить меня, мои нужды и потребности во имя своих?! Он спрятался за мной, как за щитом! И я должна все это выносить! Тянуть, пока один из нас не умрет: нелюбимая, отвергнутая, без ласк и нежных прикосновений, поцелуев и объятий. Никогда не испытать страсти, пока он без помех предается своей. Почему? Почему он выбрал именно меня?

Теперь ее обуял гнев, а в голосе звучали слезы.

– Почему он выбрал меня для чудовищного обмана? Неужели в его глазах я так мало стою? – повторила она, бросая Лайонелу фразу за фразой, словно именно он был виноват во всем. Глаза горели яростью и обидой, ранившей ее в самое сердце.

На какой-то ужасный момент разум отказался ему повиноваться. Неужели ее муж рассказал всю правду о себе? Невероятно, немыслимо! И все же о чем еще она может говорить? Холодный страх сжал внутренности. Она не знает, не может знать о том, что с ней сделали.

Лайонел взял руку Пиппы и взволнованно сказал:

– Не понимаю, о чем это вы.

Его ясные серые глаза испытующе смотрели на нее, пока Пиппа не стала чуть спокойнее.

– Всего лишь о том, что увидела своего мужа в постели с другим мужчиной, – медленно, подчеркивая каждое слово, сообщила она. – Только это я и хотела сказать. И еще, что мой брак – сплошное притворство, фальшь, маскирующие извращенные склонности моего супруга. И в довершение всего я ношу его ребенка: что может быть убедительнее? – У нее перехватило горло. – Теперь у него вообще нет причин приходить в мою постель и делать то, что так ему отвратительно. Вот и все, что я хотела сказать.

Она замолчала, часто, неглубоко дыша; краска то отливала от щек, то вновь вспыхивала, едкие слезы по-прежнему жгли глаза.

Лайонел медленно выдохнул. За возмущенными, недоумевающими словами он расслышал страх, что чудовищный обман мужа каким-то образом принизил ее, низвел почти до уровня животного. Он понимал этот страх и сам испытал его однажды, когда был вынужден признать собственное бессилие. Этот унизительный, лишающий разума кошмар поражал воображение.

Тот самый кошмар, который иногда все еще наполнял его, обычно возникал вместе с запахом тлеющего сырого дерева или треском огня.

Лайонел признавал, что едва ли не больше остальных виновен в том, что сделали с этой женщиной. Но он не несет ответственности за ее брак и за вероломство Стюарта Нилсона, предавшего жену. Поэтому теперь может помочь ей преодолеть тот ужас, который слишком хорошо ему знаком. Помочь ей вернуть достоинство и уверенность в себе.

Он накрыл ее щеку ладонью, нагнулся и поцеловал эти мокрые ресницы, кончик носа, уголки губ. Пиппа не шевельнулась. Глаза оставались открытыми, только дрожь пробегала по натянутому как струна телу.

Лайонел скользнул губами по нежному местечку за ухом, шее, тонкой коже под подбородком. Голова Пиппы откинулась, обнажая шею, где неистово бился пульс. Груди нервно вздымались над глубоким квадратным вырезом платья.

Желание поднялось в нем, закрутило вихрем, унесло рассудок и осторожность. Он не нуждался в предлогах. И дело не в миссии исцеления и возрождения. Он хотел эту женщину. С самого первого момента его тянуло к ней. Он делал вид, что все это не так, пытался отрицать те силы, которые бросали их друг к другу, но больше так продолжаться не может.

– Я хочу тебя, – тихо признался он, овевая горячим дыханием ее кожу. – Хочу держать тебя в объятиях, любить, владеть до конца, каждым клочком кожи, каждой частичкой существа. Касаться тебя так, чтобы заставить твое тело петь, погрузить язык в самые потаенные пещерки, утонуть в твоем благоухании.

Изливая свои страсть и желание, он продолжал целовать ее. Пиппа прижалась к нему так, словно хотела вобрать в себя. Она не могла и не хотела думать. Только ощущала его язык, солоноватый вкус кожи, обнимала, пытаясь обволочь его собой, как он обволакивал ее.

Его слова, все еще висевшие в горячем воздухе, влили жидкое тепло в ее живот, иголочками покалывали спину, вызвали дрожь в напряженных мышцах бедер. И когда он поднял ее на руки, Пиппа изогнулась, обвив руками его шею, прижавшись губами к губам. Глаза все еще были широко открыты, как будто она боялась потерять малейший оттенок ощущения.

Он куда-то понес ее. Пиппа не помнила, чтобы кто-то носил ее на руках, с самого детства, и сама мысль об этом забавляла ее, выведя на мгновение из сладостного забытья. Она даже умудрилась хихикнуть, по-прежнему не отнимая губ от его рта.

Они очутились на тенистой лужайке, напоенной запахами скошенной травы. Но Пиппа уже ни на что не обращала внимания. Лайонел, не выпуская ее, встал на колени и уложил на мягкую травяную груду.

Пиппа пошевелилась, пробормотала что-то, когда он стал расстегивать ее корсаж, и дала ему груди, придерживая их под ласками его губ. Соски мгновенно затвердели и сладко заныли, посылая томительный отклик в ее лоно.

Она откинулась на постель из травы, не сводя глаз с его потрясенного, очарованного лица. Его пальцы скользнули по ее плоти, раскрывая тугие лепестки ее женского естества. Касаясь, гладя, раздвигая.

Пиппа пошевелилась. Легкий шепот восторга сорвался с губ. Она и не подозревала, что такое возможно.

Лайонел улыбнулся ей, прекрасно представляя, что она сейчас испытывает. Зная, что это для нее внове. Он снова поцеловал ее, сжимая теплый венерин холмик. Истекая влагой, она переживала почти болезненные ощущения. Прикусила губу и почувствовала вкус крови.

Пока она содрогалась в пароксизме наслаждения, он приподнялся, спустил шоссы и с неожиданной грубостью задрал ее юбки. Стиснув упругие ягодицы, он поднял ее бедра и скользнул во влажное гостеприимное тело легко, как рука в лайковую перчатку.

Теперь ощущения стали иными. Пиппа, не сводя с него зеленовато-карих глаз, затаила дыхание, жадно впитывая все, что с ней происходило. Она много раз соединялась со Стюартом, но такого с ней еще не происходило. Все ее существо было поглощено тем, что он с ней делал. Его ласками, движениями рук, губ, языка.

И наслаждение тоже отличалось от пережитого минуту назад. Теперь удовольствие, переживаемое Лайонелом, стало частью се собственного. Она буквально купалась в его любви, ощущении заполненности, алкала каждого мощного выпада, погружения его плоти в ее лоно. Она пыталась обхватить его ногами, сильнее прижать к себе, но мешала смятая груда их одежды. Юбки стягивали колени, мешая двигаться.

– Чертовы тряпки, – выдохнула она. – Нам следовало бы раздеться!

Лайонел лениво улыбнулся ей.

– Это не всегда обязательно. Бывает, что одежда добавляет остроты ощущениям.

Он отстранился, и она почувствовала, как он выскальзывает из нее. Разочарованный стон еще трепетал на ее губах, когда он вернулся, медленно, так медленно, что она нетерпеливо подняла бедра, венерин холмик надавил на низ его живота, и глаза ее наконец закрылись, и остались только их тела и этот поразительный, невероятный экстаз, качавший ее на волнах, сжимавший мускулы ног, живота, возносивший все выше и выше в неоглядные вершины. Но тут все рассыпалось мириадами звезд, и наступил отлив, выбросивший ее на берег и оставившей ее мягкое, бесформенное, как расплавленный воск, тело, лежавшее на перине из скошенной травы.

Пиппе не хотелось открывать глаза. Спать, спать… повернуться на бок и спать, вспоминая во сне то чудо, что только сейчас случилось с ней, чудо, которое теперь медленно ускользало.

Лайонел поднялся, зашнуровал шоссы, не сводя взгляда с неподвижной фигуры с разметавшимися юбками. До чего трогательны ее худые щиколотки, белоснежные икры и бедра. Похоже, она спит. Ее песочного цвета ресницы лежали полумесяцами на бледных веснушчатых щеках, еще хранивших отсвет его ласк. Ее капюшон сбился, черный бархат и изумруды валялись рядом на траве. Отягощенные перстнями пальцы беспомощно лежали на груди.

Он поправил ее юбки, и глаза Пиппы тут же распахнулись.

– Кажется, я заснула.

– Кажется, да, – согласился он, откидывая с ее лба шаловливый локон волос цвета корицы. – Встаешь?

Пиппа села, огляделась и увидела, что они лежали под чем-то вроде навеса. Стен нет, только дырявая крыша, а она лежит на горе скошенной травы.

– Это навозная куча?

– Не совсем, – ухмыльнулся Лайонел. – Скорее, будущий перегной.

Пиппа поправила головной убор и заметила:

– Я еще никогда не лежала с мужчиной на навозной куче, но теперь понимаю, что до этого момента по-настоящему не была с мужчиной. – Она насмешливо улыбнулась и протянула руки.

Лайонел одним рывком поднял ее. Замечание не требовало ответа, хотя доставило ему немало удовольствия и тайной радости.

– Ну и вид у меня, должно быть, – пробормотала Пиппа, стряхивая с юбки травинки. – И в волосах тоже трава, верно?

– Да… может, если ты снимешь капюшон…

– Без зеркала я ни за что не приколю его как следует, – покачала она головой. – И хуже всего то, что мое белье перекрутилось, а это, доложу я вам, сэр, крайне неудобно.

Не моргнув глазом она подняла бесчисленные юбки и поправила белое шелковое белье так бесцеремонно, что он невольно замечал то изгиб бедра, то округлость ягодиц.

Непослушная плоть вновь восстала.

Пиппа как ни в чем не бывало опустила юбки и украдкой глянула на него, вдруг снова растеряв уверенность в себе, пораженная неприятной мыслью. Неужели он пожалел ее? Она излила ему свою душу. Что, если именно жалость заставила его прийти ей на помощь в трудную минуту?

– Что с тобой?

– Ничего, – покачала головой Пиппа. – Ты не обидишься, если я поспешу к себе?

– Что с тобой, Пиппа? – настойчиво повторил он.

Пиппа вышла из-под укрытия навеса. Стрелы полуденного солнца били прямо в голову. Она пыталась найти слова для хаотической путаницы чувств, инстинктов, обид, эмоций. Лайонел ничем не ранил ее, но тот факт, что попытался успокоить, смягчить муки, почему-то причинял боль.

– Я очень благодарна, – начала она, отчетливо ощущая, как скованно звучит ее голос. – Ты сделал все, что мог, дабы облегчить мои страдания. Мой муж считает меня ниже грязи под своими ногами. Ты вернул мне гордость. Повторяю, я крайне благодарна.

Лайонел прислонился к деревянному столбу, на котором держался навес. Пиппа права. Все началось именно по этой причине, но после первого же прикосновения все волшебным образом переменилось.

– Пиппа, я не беру женщин лишь для того, чтобы облегчить их страдания, – объявил он. – К сожалению, не настолько я бескорыстен. – Он откинул голову, чуть зажмурился и продолжал тем бесстрастно-отчужденным тоном, каким пользовался почти во всех сложных ситуациях: – С самого первого взгляда ты стала мне желанной. Нет, может, с моей стороны это и заблуждение… нечто вроде помрачения ума, но кто знает? И меньше всех я. Одно могу сказать: что никогда не спал с женщиной из жалости. И ты оскорбляешь нас обоих подобными предположениями.

Пиппа коснулась подвески и нашла странное успокоение в гладком камне, холодившем судорожно сжатые пальцы. Совсем как в спокойном, отстраненном обращении Лайонела Аштона, его замкнутом лице.

Она желанна. И многие мужчины тоже так считали. Может, всему причиной необычная внешность и манеры, но и на долю Пиппы приходилось немало пылких вздохов, комплиментов и дерзких предложений, чтобы утвердить ее в мыс-, ли о собственной привлекательности.

И сейчас между бедер находилось неоспоримое этому доказательство. Не липкие потеки поспешного и вынужденного, но совершенно необходимого соития, а восхитительный и разделенный взрыв страсти.

Они любили друг друга. Она и Лайонел. И она чувствовала себя любимой и желанной.

– Прости, – шепнула она, подступая ближе. – Я не хотела тебя обидеть. – Она привстала на носочки, чтобы поцеловать его. – Ты – бесценный дар, мистер Аштон, и спасибо тебе.

– А по-моему, мы обменялись дарами, леди Пиппа, – заметил он, поднимая к губам ее руку. Глаза смеялись: очевидно, его забавляла абсурдная игра, которой они увлеклись. – Но о следующем обмене следовало бы условиться заранее, не находишь?

– И никакой одежды, – ухмыльнулась Пиппа. На сердце было легко. Куда девалась черная тоска, ужасающая подавленность духа, так изводившие ее?

– Мне бы хотелось увидеть вас обнаженным, мистер Аштон, – официально заявила она.

– Взаимно, мадам, – поклонился он.

– Вы принесли меня сюда, может, теперь унесете обратно? Пиппа смеялась, вспоминая ощущение силы и тепла, которое дарили его объятия.

Но его лицо неожиданно потемнело.

– Пожалуй, не стоит. Беги быстрее. Я выжду здесь минут десять.

Пиппа покинула его, вернувшись на дорожку, огибавшую огороды. Он нес ее на руках. Никто не носил ее на руках с самого детства. Почему же сейчас так резко осадил?

Она шла, сама не зная куда, и, опомнившись, обнаружила, что находится во фруктовом саду, совсем пустом, если не считать садовников. Она снова поправила капюшон, понимая, что никакие ухищрения не помогут скрыть травинки, казалось, прилипшие к каждому клочку ее платья. А под ногтями – грязные полоски! Какой кошмар!

Но Пиппа ступала как королева, высоко подняв голову, не глядя по сторонам, выбирая дорогу между деревьями. В конце концов, не все ли равно, что подумают садовники о столь неопрятной даме! Игнорировать их – самый достойный способ выйти из положения.

Выбравшись из сада, она направилась на кузнечный двор. Никто не обратит внимания на ее внешность среди грохота молотов по наковальням, запаха горящих углей и конского пота, суетившихся подмастерьев. Она нырнула под арку и, поднявшись черным ходом, оказалась в том коридоре, где располагалась ее спальня. Марты не было, и Пиппа, взглянув в зеркало, поблагодарила за это Бога. Сбросив туфельки в травяных пятнах, она отколола капюшон и хорошенько встряхнула волосы. Травинки усеяли пол. Она ногой смела их под кровать и вышитый ковер и посмеялась над собой за столь глупую детскую выходку. Она не обязана отчитываться ни перед кем… даже перед Стюартом. Это время прошло.

Неожиданно дерзкая мысль заставила ее задуматься.

Заглянув в свою душу, Пиппа не смогла найти там ни капли раскаяния за супружескую неверность. Только по-прежнему гневалась на Стюарта, и рана все еще ныла. Он отнесся к ней как к самому последнему ничтожеству. Но стоит ли выяснять отношения? Или пусть все идет как идет и она выберет свою дорогу, предоставив Стюарту наслаждаться собственной жизнью? Вряд ли его заденет связь жены, если при этом никто ничего не узнает и злые языки не получат повода для скандала. Да, пока, пожалуй, она именно так и поступит. Будет сохранять видимость брака и найдет убежище в любовном приключении с Лайонелом Аштоном.

Это, разумеется, долго не продлится. Но стоит ли об этом думать? Она будет жить настоящим и ловить моменты счастья. И ни с кем их не разделит. Ни с Робином, ни даже с Пен.

Пиппа разделась и, высунувшись из окна, вытряхнула платье. Травинки полетели на террасу, но никто из вальяжно прогуливавшихся придворных не нашел ничего странного в зеленом дожде. К тому же стояла такая жара, что, возможно, им было просто лень поднять головы.

Пиппа чувствовала себя восхитительно сонной. Ноги налились тяжестью, а пуховая перина зазывно манила к себе. Она легла под легкое покрывало и закрыла глаза, ощущая тепло солнечных зайчиков на сомкнутых веках, лениво перебирая подробности встречи с Лайонелом. Как прекрасно, когда тебя несут на руках. Как это она, не имевшая привычки разыгрывать из себя беспомощную деву, не только позволила носить себя на руках, но и открыла, что подобные вещи могут не на шутку воспламенить самую стойкую скромницу?

Она снова улыбнулась и повернулась на бок.

Как ни странно, сон все не шел. Какая-то зловещая тень омрачала счастливые воспоминания.

Пиппа пыталась воскресить то великолепное чувство освобожденности, которое дало ей свидание с Лайонелом, но что-то упорно портило впечатления. Некая неловкость… как заноза в пальце…

Пиппа нетерпеливо села и обхватила руками поднятые к подбородку колени, пытаясь придать облик расплывающейся бесформенной тени. Лайонел нес ее на руках, и она весело смеялась. Почему же сейчас именно это воспоминание легло на душу тяжестью?

Объяснение так и не нашлось. Пиппа снова легла, лениво разглядывая вышивку на балдахине. Влюбленная парочка у ручья, в окружении павлинов и лебедей. Вдали, на холме, пасется олень.

Очень милая, идиллическая сценка, которая, к сожалению, не содержит разгадки ее нынешнего настроения.

Но все же это занятие несколько успокоило разгулявшиеся нервы. Нет ничего удивительного в том, что ей не по себе: утренние события кого угодно выведут из равновесия. За несколько часов, прошедших с рассвета, она пережила достаточно, чтобы возмутить самый мирный нрав. А из-за причуд беременности ее нрав никак нельзя было назвать мирным. Недаром она то и дело переходила от смеха к слезам в ответ на обычную реплику или по поводу любого ничем не примечательного события.

Немного остыв, Пиппа опять повернулась на бок и на этот раз уснула.

Глава 11

Робин придирчиво изучал содержимое сундука, стоящего в отведенной ему комнате родительского дома в Холборне. Повсюду было тихо. Родители и единокровная сестра еще не вернулись из Дербишира, и в Лондоне осталось лишь необходимое количество слуг.

Паж стоял у кровати с золотистыми вышитыми шоссами и полотняной рубашкой в руках, с любопытством взирая на хозяина. До чего же не в привычках лорда Робина проводить столько времени за выбором одежды!

Деревянная лохань с уже остывшей серой от грязи водой стояла посреди спальни: свидетельство внезапного интереса лорда Робина к своей внешности.

– На камзоле жирные пятна, – брезгливо объявил Робин, швыряя на пол вышеупомянутый предмет одежды из зеленого бархата. – А я считал, Джем, что ты не способен убрать в сундук засаленную вещь!

Джем ничего не ответил и проглотил вертевшееся на языке резонное замечание насчет того, что в его обязанности никогда не входила забота о гардеробе господина.

– Лучше вынь-ка все из сундука, хорошенько просмотри и вычисти мокрой щеткой, а если нужно, отдай погладить, – наставлял Робин, зарываясь все глубже в сундук и чихая от пыли. – А вот это, наверное, подойдет. – С самого дна он извлек камзол рыжевато-коричневого шелка. – К нему полагается коричневато-желтый плащ, я уверен, что он где-то здесь.

Робин швырнул камзол на кровать и снова полез в сундук.

– Вот! – торжествующе вскричал он, поднося плащ к лампе. – Немного помят, но это легко исправить.

Робин перекинул плащ Джему, который едва ухитрился поймать его на лету.

– Отнеси в кладовую служанке и попроси выгладить… вместе с камзолом. И поскорее, – повелительно хлопнув в ладоши, объявил Робин. Джем отложил шоссы и рубашку, взял в охапку камзол и плащ и поспешил выйти.

Робин осмотрел свежее белье на постели: белые полотняные подштанники, такую же рубашку. Вроде бы чистое, но он помнил, что белье отца всегда пахло лавандой от маленьких саше с засушенными цветами, разложенных в гардеробах и сундуках.

А вот его вещи ничем не пахли. Зато были абсолютно чистыми, а рубашка к тому же удостоилась прикосновения рубеля и скалки.

Да и сам он старательно отскреб кожу.

Робин с довольным видом посмотрел на лохань и горшочек с душистым мылом, принесенный служанкой. Подумать только, он даже волосы вымыл!

Он рассеянно пригладил все еще влажные кудри и бородку, гадая, не стоит ли подстричь ее. Похоже, она немного неопрятна.

Он сел за стол и придвинул зеркальце из полированной меди. Отражение, как на грех, расплывалось. Робин подтянул к себе лампу, взял маленькие ножницы и подался вперед, стараясь подровнять неаккуратные пряди. Кажется слишком коротко. Может, лучше вообще ее сбрить?

Нет, это уже слишком, решил он и, подхватив со стола гребень слоновой кости, принялся расчесывать бороду. За спиной послышались шаги Джема. Робин оглянулся.

– Скажи-ка, парень, теперь ровно? – осведомился он, потянув за бородку. Джем критически оглядел дело его рук.

– По-моему, сэр, слева чуть длиннее.

– Кровь Христова! – пробормотал Робин. – Чем дольше я стригу, тем неровнее она становится. Давай-ка берись за дело.

Он вручил ножницы пажу. Тот неохотно поморщился.

– Я не цирюльник, сэр.

– Да и я тоже, – нетерпеливо бросил Робин. – Хуже, чем я, все равно не сделаешь.

– Верно, сэр.

Джем нагнулся и несколько раз неуверенно лязгнул ножницами. Потом отступил, обозревая дело рук своих.

– Вроде теперь ровнее, сэр.

Робин снова повернулся к зеркалу, дернул за концы бородки. Так немного лучше.

– Сойдет, – решил он, поднимаясь. – Передай мне шоссы.

Джем повиновался, наблюдая, как хозяин втискивает короткие, но мускулистые ноги в тесные штаны-чулки. Заправив полы рубашки за пояс золотистых расшитых полосок шоссов, он затянул шнурки. Потом надел камзол и долго, тщательно прилаживал небольшой плоеный воротник, чем несказанно удивил пажа.

– Ну вот, теперь все в порядке, – пробубнил Робин, скорее себе, чем мальчишке. Оставалось надеть короткий плащ. – Что ты теперь думаешь, Джем?

– Насчет чего, сэр?

– О, не будь болваном! Как я выгляжу?

Джем склонил голову набок.

– Как джентльмен, собравшийся поухаживать за дамой, – объявил он.

– Нахал! – бросил Робин без особого запала. Что ни говори, а он сам напросился. Нечего было задавать вопросы. К тому же Джем никогда не славился способностью держать язык за зубами в подобных случаях.

Робин пристегнул шпагу и кинжал, вынул пару отделанных драгоценными камнями и кружевом перчаток, подарок Пен, и надел плоскую шляпу темно-зеленого бархата на все еще растрепанные кудри.

– Можешь идти спать, Джем, или в кабачок, если пожелаешь. До утра ты мне не нужен.

– Спасибо, лорд Робин, – ухмыльнулся Джем. – Желаю успеха, сэр.

Робин, покачав головой, вышел из комнаты. Высокие напольные часы на лестнице пробили десять. Перед тем как покинуть дом, он остановился, чтобы захватить со скамьи аккуратно завернутый пакет. На улице было душно, небо затянуло облаками, и в воздухе пахло надвигающейся грозой.

Робин озабоченно потянул носом. Он собирался покатать Луизу в лодке, но в такую погоду опасно оказаться на воде.

Поэтому он отправился в конюшню за лошадью.

– Привяжи позади седла седельную подушку, – приказал он конюху. У Луизы есть своя кобылка, но вряд ли удастся без затруднений вывести ее из стойла на глазах у конюхов Аштона, даже если кое-кто из них уже успел заснуть. Кроме того, он не знает, хорошая ли она наездница, так что безопаснее, если она устроится у него за спиной. Они смогут проехаться по городским улицам и всегда найти убежище в кабачке, если вдруг разразится дождь.

Он отправился к дому Аштона. С фасада особняк казался еще величественнее, чем со стороны реки. Ворота охраняли каменные львы, и факелы, укрепленные над массивными дубовыми дверями, ярко освещали подъездную аллею. Поместье было окружено оградой, но Робин, уже успевший разведать окрестности, обнаружил узкую тропу, огибающую каменную стену и спускающуюся к реке.

Спешившись, он повел мерина по этой тропе и через несколько шагов привязал к дереву. Животное покорно стало щипать траву.

Робин, осторожно ступая, направился к реке. Воздух все сгущался, и он то и дело вытирал пот со лба. Ограда обрывалась у берега, как раз в том месте, где густые заросли кустов представляли собой естественную изгородь.

Робин вынул шпагу и прорубил путь через кусты, тихо ругаясь, когда сучки кололи его сквозь одежду. Наконец он очутился на газоне, в полной темноте: тучи скрыли луну и звезды. В самом центре возвышался великолепный дуб, ствол которого окольцевала скамья.

Сидевшая на скамье и одетая в белое фигура едва заметно выделялась на почти черном фоне.

– Луиза?

Девушка подскочила от неожиданности, оглянулась и, увидев его, приложила руку к груди.

– О, я так боялась, что вы не придете! Похоже, гроза собирается.

– Я тоже так считаю.

Она стояла очень близко, в упор глядя на него.

– Может, нам следует отложить нашу прогулку? – предложил он. – Что, если буря застанет нас на полпути?

– Но ведь мы всегда сумеем найти убежище, верно? Зайти в таверну. Выпить вина, послушать чужие разговоры, – умоляюще пробормотала Луиза.

Робин тихо рассмеялся. У него просто духу не хватит ее разочаровать!

– Да, разумеется.

– Вы принесли мне одежду?

Он вручил ей пакет.

– Я быстро, – шепнула она, исчезая в зарослях. – О, что это? – донесся оттуда ее расстроенный голос. – Я хотела одеться мальчиком!

– А я собрал то, что посчитал самым подходящим, – откликнулся Робин. – Сможете застегнуть платье на спине, или понадобится помощь?

– Обойдусь, – сердито пробурчала девушка, и Робин усмехнулся себе под нос. – Я вовсе не это имела в виду, – продолжала Луиза, показавшись из-за кустов в простом платье из небеленого полотна. – И у выреза даже кусочка кружева не пришито!

– Чем меньше вы выделяетесь, тем интереснее будут наши приключения, – резонно указал Робин. – По-моему, вас вообще не должны замечать. Вы обязаны раствориться в окружающей среде… надеюсь, вам понятно?

Луиза спесиво задрала аристократический носик.

– Я Мендоса! И позвольте заметить, лорд Робин, что Мендоса не растворяются в окружающей среде.

– Вероятно, так, – с ухмылкой согласился он. – Но сегодня вы не Мендоса, а молодая служанка. Та, которую мужчины не удостаивают вторым взглядом.

Луиза, немного подумав, тряхнула головой.

– Видимо, вам лучше знать. Но чепец ужасно уродлив. Пожалуй, не стоит его надевать.

Она вертела в руках простой чепец из домотканого полотна, принесенный Робином.

– Оставлю волосы распущенными.

Робин решил не настаивать. Молча поднял со скамьи плащ и протянул девушке.

– По крайней мере теперь нет нужды скрывать свои округлости, – сообщил он, снова улыбаясь.

Луиза перекинула сложенный плащ через руку.

– Слишком жарко!

– Да, – кивнул Робин. – Но лучше взять его на случай дождя. Пойдемте. Моя лошадь привязана на тропинке.

– Но я должна привести Криму!

– Нет, поедете со мной. Не стоит рисковать. Если не повезет, мы перебудим всю конюшню.

Луиза поджала губы.

– Думаю, вы правы, – кивнула она наконец. – Малколм наверняка не спит.

– Малколм?

– Дон Аштон нанял его в качестве конюха, но он скорее телохранитель.

– Тогда тем более не стоит будить его! – воскликнул Робин и повел ее к густым зарослям на задах поместья. – Возьмитесь за мой плащ и держитесь ближе, пока я буду прокладывать дорогу, – наставлял он. – Не хватало еще, чтобы вы вернулись к дуэнье с поцарапанным лицом!

Луиза сделала, как было сказано, и зарылась лицом в складки коричневато-желтого бархатного плаща, следуя по пятам за Робином, пока тот прорубал дорогу сквозь путаницу веток и шипов.

Оказавшись на тропинке, она тряхнула волосами. Оттуда посыпались листья и сучья.

– Не поранились? – сочувственно спросила она. – Смотрите, на вашей щеке кровь!

Она лизнула палец и протерла царапину таким безыскусно-интимным жестом, что у Робина перехватило дыхание. И снова он не понимал, настолько ли она невинна… в любом случае она ступила на очень зыбкую почву. С ним она в полной безопасности, но нельзя же считать, будто все мужчины так благородны, как он!

Робин сжал тонкое запястье и отвел ее руку от лица.

– Ради Бога, Луиза! Будьте немного осмотрительнее! Луиза огляделась.

– Но почему? Здесь никого нет!

Голосок наивный, хотя в глазах светится предвкушение.

– Не играйте со мной!

Луиза рассмеялась.

– Почему нет, если это меня забавляет, лорд Робин? Пойдемте, приключения начинаются!

Робин на удивление легко смирился с поражением. В конце концов, он не дуэнья, и скандальное поведение Луизы не его дело. Он не имеет над ней власти и не желает иметь. Просто пообещал ей показать другую жизнь, и, развлекая ее, развлечется сам, так что все в порядке.

Он усадил ее на подушку, пытаясь игнорировать тепло девичьей талии под ладонями. Потом вскочил в седло перед ней.

Луиза устроилась поудобнее и обхватила его за пояс.

– Я должна держаться за вас, не так ли?

– Не мешало бы.

– Я так и думала, – с нескрываемым самодовольством заключила Луиза.

Робин предпочел этого не заметить.

– Итак, куда мы поедем сначала?

– Посмотреть петушиные бои или травлю медведей, – не задумываясь, ответила спутница. – В Испании они тоже бывают, но дамам их смотреть не полагается. А мне ужасно хочется там побывать.

– Будь по-вашему, – пожал плечами Робин.

Если у Луизы сильные нервы, может, ей и понравятся подобные зрелища, но Робин серьезно в этом сомневался.

Он вспомнил, как Пиппа лет в десять уговаривала отчима взять ее на травлю медведей. Вопреки возражениям жены лорд Хью повез туда падчерицу. Они вернулись задолго до окончания жестокой забавы. Несчастная, бледная как смерть, девочка еще несколько дней мучилась от рвоты. Робин был склонен последовать примеру отца. Пиппе всегда нужно все увидеть собственными глазами, во все сунуть нос, и Луиза, похоже, сделана из того же теста.

Луиза зачарованно смотрела по сторонам, пока они проезжали по мостовым столицы. Вокруг столько людей: пьяницы вываливаются из таверн, компании молодых придворных полушутя обмениваются ударами шпаг у стен зданий. Ночные стражники несут фонари для освещения более широких улиц, и Робин старался избегать отходивших от них темных переулков.

По пути Робин показывал достопримечательности. Луиза почти не выказала интереса к собору Святого Павла на вершине Ладгейт-Хилл, зато была буквально потрясена Лондонским мостом, все еще «украшенным» ужасающими останками последователей Уайатта: полусгнившие клочки плоти по-прежнему держались на черепах, пряди высохших волос болтались на ветру, пустые глазницы вперились в бесконечность.

Впереди во мраке смутно белела массивная глыба лондонского Тауэра.

Однако мерзкое зрелище ничуть не обескуражило девушку: на родине она видела куда ужаснее.

– Мне хотелось бы попасть на мост, когда откроются лавки, – вздохнула она. – Это все равно что город в городе. Столько домов и магазинчиков.

– Наш путь лежит через мост, – сообщил Робин, оглядываясь и поднимая брови, – если, разумеется, вы по-прежнему настроены посмотреть петушиные бои.

Луиза сунула руку за корсаж платья и вытащила увесистый кошель.

– Я хотела бы сделать ставку, – шепнула она. – Род Мендоса известен искусством в игре, но я еще ни разу не имела возможности убедиться, что это тоже у меня в крови.

– Вот как? – кивнул Робин. – Может, вам не следует стремиться узнать, так ли это. Игра порой становится причиной гибели человека, особенно если запустит в вас свои коготки.

– О, не думаю, – пренебрежительно пожала плечами Луиза. – У нас очень глубокие карманы. В моей семье было выиграно и проиграно не одно состояние.

Робин, не ответив, спешился напротив убогого домишки, так неуклюже втиснутого между соседними зданиями, что казалось, будто они поддерживают его с обеих сторон. Сняв Луизу с седла, он бросил поводья одному из готовых услужить оборванцев, теснившихся вокруг.

Луиза ощутила дрожь нерешительности. Вонь стояла невыносимая, и мальчишки были чересчур близко: грязные руки тянули за юбку и передник, бесцеремонно ощупывали тело. Осознав, что ее грубо лапают, девушка принялась яростно отбиваться. Двое увернулись от нее, что-то скандируя, и хотя значения слов она не понимала, выражение лиц было достаточно красноречиво.

Робин поймал сорванцов и, верша справедливое правосудие, стукнул лбами друг о друга. Они с воем повалились на колени посреди вымощенной булыжниками мостовой. Остальные отступили под его разъяренным взглядом.

– По-моему, вы сказали, что я не привлеку ненужного внимания, – прошипела Луиза, когда он вталкивал ее через плохо пригнанную дверь в смрадный коридор.

– Я ошибался, – мрачно буркнул Робин. – Но будь вы одеты в свой обычный наряд, уже валялись бы на улице с перерезанным горлом.

– А вы? Вы защитили бы меня! – воскликнула она.

– По крайней мере попытался бы, – согласился Робин и резко добавил: – Но я не преувеличиваю своих возможностей и вам советую. Я не ангел-хранитель, Луиза. Вам нужно держать глаза и уши открытыми и вести себя осторожно.

– Но они всего лишь дети и не могут тягаться с вами!

– Есть дети и дети, – поправил он. – Кроме того, их было достаточно много, а через секунду стало бы вдвое больше.

Немного присмиревшая Луиза позволила взять себя за руку и повести навстречу оглушительным воплям и поощрительным выкрикам, доносившимся из-под закрытой двери. А когда Робин открыл дверь, Луиза едва не лишилась чувств: голова мгновенно пошла кругом от запахов крови, эля, немытых тел.

Она с омерзением уставилась на круг красных, алчных, блестящих физиономий. Из широко разинутых ртов несся торжествующий вой. Все подались вперед, к импровизированному рингу. Сначала она не смогла разглядеть, что там творится. Потом не посмела.

Сдерживая тошноту, она уткнулась головой в широкую грудь Робина.

Тот в очередной раз понял, что отец всегда прав, и поспешно повел девушку обратно, где пропитанный миазмами воздух показался ей свежим, как луг с маргаритками.

– Теперь травля медведей? – осведомился он спокойно, забирая поводья у все еще державшего коня бродяги.

Луиза покачала головой:

– Нет, не думаю. И вообще вам не следовало приводить меня сюда.

– Не следовало. Но в этом случае ваше любопытство так и не было бы удовлетворено, и вы скорее всего обвинили бы меня в том, что я еще хуже вашей дуэньи.

– Вы правы, – призналась Луиза так жалобно, что Робин, не задумываясь, нагнулся и поцеловал уголок ее рта.

– Мы все совершаем ошибки, – утешил он. – Сосчитать невозможно, сколько я их наделал в свое время.

Луиза погладила то место, до которого дотронулись ее губы.

– У вас есть преимущество опыта.

– Да, можно сказать и так, – рассмеялся он. – Не огорчайтесь, Луиза. Пользуйтесь преимуществами моего опыта, он полностью в вашем распоряжении.

Он усадил ее на подушку и едва прыгнул в седло, как над рекой прокатился оглушительный раскат грома. Конь вскинул голову и принюхался к ветру, нерешительно переминаясь на деревянном мосту.

– Давайте-ка убираться отсюда, – бросил Робин, тронув сапогами конские бока.

Животное пустилось галопом, и Луиза вновь прильнула к спине Робина. На мосту вдруг все стихло.

Толпы уличных мальчишек растворились в темноте дверных проемов. Молния расколола небо.

– Куда мы едем?

– Туда, где тепло и сухо. И где я могу спокойно выпить портера, а вы – испытать удачу, бросив кости, – перекрикивал он свирепый ветер и рев волн, ударявшихся о берега.

И тут разверзлись хляби небесные. С черного неба хлынули ливневые потоки. Молнии сверкали, гром гремел, а конь бешено мчался по быстро пустеющим улицам.

Робин свернул в мощеный двор, окруженный с трех сторон зданием кабачка, по всем стенам которого шла крытая галерея. Струи дождя разбивались о камни и лились в неутомимо журчащий фонтан. Робин въехал под галерею, с крыши которой водопадом лилась вода. Из открытых дверей струился свет, и звуки веселого разгула спорили с шумом дождя и грома.

Робин въехал прямо на лошади в каменный проход, от которого шла на второй этаж деревянная лестница. На почерневших от дыма, когда-то выбеленных известью стенах были укреплены смоляные факелы, и огромная Тень коня с двумя всадниками показалось Луизе сценой из дантовского «Ада».

Она задрожала в своем промокшем платье: грубая ткань неприятно облепила тело. С распущенных волос капало па пол.

– Взять вашего мерина, милорд? – пропищал звонкий голосишко откуда-то из-под конского хвоста.

– Да, разотри его и получишь фартинг за труды, – пообещал Робин, спрыгивая вниз. Луиза соскользнула без посторонней помощи.

– До чего же холодно, – едва выговорила она, стуча зубами. – Не думала, что так замерзну.

– Скоро мы вас согреем.

Он подтолкнул ее в пивную с низкими потолками, где в огромном очаге горело нечто вроде цельного древесного стола. За длинными столами сидели мужчины и женщины в различных стадиях опьянения. Слышался стук костей.

Луиза принюхалась. Чем это так восхитительно пахнет? Даже слюнки потекли.

Она только сейчас осознала, как голодна!

Повинуясь легкому нажатию руки на ее плечо, она подошла к огню и не успела оглянуться, как уже сидела на кирпичной скамье, едва ли не в самом очаге. Жара была почти невыносимой, но в этот момент она была просто счастлива протянуть к оранжевым языкам пламени ноги в мокрых чулках и башмаках.

– Больше пяти минут вы не выдержите, – заметил Робин со смешком. Сам он вытирал голову грубым и не слишком чистым полотенцем, которое успел где-то отыскать. Без особой досады он отметил, что одежда непоправимо испорчена.

– Ужасно вкусно пахнет.

– О, здешняя хозяйка Марджери готовит лучшее тушеное мясо с картофелем по эту сторону Ланкашира, – объяснил Робин. – Когда выйдете из огня, я принесу вам миску.

Повернувшись, он взял у мальчика-слуги две кружки портера и протянул одну Луизе.

– Возьмите. Это в два счета вас оживит.

Луиза сделала крохотный глоток. Потом еще один.

– О, это чудесно! – просияла она, махнув рукой, чтобы рассеять облако пара. – Я прекрасно провожу время, лорд Робин!

Он кивнул, улыбаясь не только губами, но и глазами. До чего же она хороша, даже в этих лохмотьях и насквозь промокшая!

Он подумал о сестрах, о бесконечном разнообразии интересов, неизменно озаряющих их путь. Какое же унылое существование нужно вести, чтобы радоваться таким пустякам!

Луиза замерла под его пристальным взглядом. И хотя не могла прочесть мысли Робина, все же точно знала, что он испытывает к ней симпатию, участие, еще какое-то чувство, которое женская интуиция верно определила как нечто большее, чем просто приязнь. И девушка расцветала под этим взглядом, превращаясь из бутона в цветок, наполняясь теплом и предвкушением чего-то большего, словно теперь ей было дано обнаружить в себе такое, о чем она даже не подозревала.

– Скорее выходите отсюда, – велел Робин, – вы становитесь похожей на вареного омара.

Он протянул ей руку, и Луиза взяла ее, несмотря на нелестное сравнение, и позволила оттащить себя от очага. Он крепко сжимал ее пальцы, но как только она отошла, немедленно отпустил ее и крикнул:

– Хозяйка, принесите нам тушеного картофеля с мясом!

Луиза решила не торопиться и не испытывать зря судьбу.

Она чувствовала, что в отличие от нее Робин сам не понимает, что происходит между ними. Не стоит отпугивать его. Следует действовать помягче и поосторожнее.

Она уселась на длинную скамью перед большой миской мяса с овощами в наваристом бульоне. Они разделили ужин, положив свои порции вместо тарелок в корки каравая, из которого вынули мякиш. Луиза поднесла к губам вторую кружку портера, но только сделала вид, что пригубила, поскольку не хотела окончательно опьянеть. И без того в ушах стоит приятный звон, а голова слегка кружится. А вот ее спутник пил с удовольствием, но не пьянел. Шум вокруг них становился все назойливее, почти перекрывая стук дождевых капель по черепичной крыше. Огонь по-прежнему грел спину Луизы.

– Ну что, готовы испытать удачу, бросив кости? – раздался голос Робина, выводя ее из теплого уютного полусна, уже сковавшего тело.

– О да. Да, пожалуйста! – встрепенулась Луиза и неуклюже сползла с лавки, чтобы последовать за ним к столу, за которым шла азартная игра. Несколько любопытных взглядов было брошено в их сторону, но Робин беззаботно мотнул головой, показывая, что она с ним, и своеобразное объяснение было молча принято. Луиза уселась рядом с ним и некоторое время наблюдала за игроками, отмечая, насколько высоки ставки. Робин не давал советов, даже не смотрел на нее, и до Луизы вдруг дошло, что мужчины считают ее его купленной на вечер шлюхой. Ночной бабочкой.

Смех так и рвался из горла девушки. Робин прав, эта маскировка куда лучше, чем мужское платье! И она сможет идеально изобразить потаскушку!

– Несколько пенни, милорд? – попросила она, капризно надув губы. – Я бы тоже попытала счастья.

– А я думал, у тебя есть деньги, – парировал он, прищурившись.

– О, милорд, позабавьте меня, а взамен…

Она многозначительно подмигнула. Робин, с трудом сохраняя бесстрастную мину, швырнул ей горсть медяков.

– Возьми, и посмотрим, что тебе удастся.

Луиза оперлась локтем о стол, взяла кости, тряхнула и небрежным жестом, удивившим даже ее своей естественностью, послала кубики по столу.

Два часа спустя она встала, покинув недовольных, угрюмо ворчавших партнеров, собрала горсть монет и сунула в кошель за корсажем.

– Похоже, я в выигрыше!

– Да, если не считать того, что деньги были моими.

– О, мне отдать вашу ставку?

Она снова полезла за корсаж, Робин поспешно покачал головой. Вырез ее платья, казалось, сполз ниже, возможно, потому, что промокшая ткань растянулась, но теперь груди сливочно-белыми холмами вздымались над кромкой.

– Буря улеглась, – заметил Робин. – Нам пора домой.

– Но мы сможем повторить прогулку? – настойчиво спросила она, кладя руку на его рукав. – Мне хотелось бы еще поиграть.

– Да, разумеется.

Он поспешно вывел ее во двор и велел подать лошадь.

Воздух стал чище и прохладнее, хотя небо все еще хмурилось. Когда они добрались до особняка Аштона и прорвались через мокрую ограду кустов на газон, в окнах было темно.

– Ваш опекун дома, – полуутвердительно заметил Робин.

– Должно быть, да. До его возвращения лампы не гасятся.

– Но как вы войдете?

Луиза снова полезла за корсаж и выудила маленький ключ.

– Сбоку есть дверка для слуг. Я закрыла ее, когда выходила, и взяла с собой ключ. Ею редко пользуются. Так что, думаю, никто не заметил. – Она пожала плечами, и Робин поспешно отвел глаза от ее искусительной наготы. – А если и заметили, то скоро забудут.

– Надеюсь.

Она подступила очень близко, так что до него донесся запах дождя и древесного дыма, которым пропахли ее волосы.

– Вы придете, когда Бернардина удалится на сиесту? Мы могли бы прогуляться, поговорить… мне столько нужно узнать. Вы успели бы мне поведать так много интересного… – Она улыбнулась и неосознанным жестом откинула волосы со лба. – Вы сказали, что весь ваш опыт в моем распоряжении, лорд Робин.

– А вы ужасная кокетка, донья Луиза, – выдавил Робин. – Но меня вам не удастся одурачить!

– Я и не пытаюсь, сэр! – рассмеялась она, целуя его в щеку. – Вы прилете… скажите, что придете.

– Если смогу, – пообещал он, отступая. – Но у меня есть обязанности при дворе.

Он старался говорить безапелляционно и властно, но ничего не получалось.

– О да, понимаю, – кивнула она. – Разумеется. У мужчин всегда важные дела. Но я всякий погожий денек буду гулять у реки в полдень, поскольку в отличие от вас мне особенно делать нечего. Впрочем, такова женская участь: ждать и наблюдать.

Заявление сопровождалось улыбкой, исполненной лукавства.

Робин на мгновение лишился дара речи, осознав, что сестры часто оказывали на него такое же воздействие. Луиза почтительно присела.

– Доброй ночи, лорд Робин. И большое спасибо за прекрасно проведенный вечер.

Она послала ему поцелуй и упорхнула. Обескураженный Робин остался на месте, поджидая, не подаст ли она знак, когда окажется в безопасности. И в самом деле, на втором этаже поднялось окно и мелькнул огонек свечи.

Робин покинул сад, исполненный решимости в следующий раз оставить последнее слово за собой. И снова вспомнил, как много раз клялся в этом же, когда речь шла об одной из сводных сестер. Может, поэтому его так тянуло к Луизе: из-за ее сходства с Пен и Пиппой.

Мысль показалась ему пугающей.

Глава 12

Бесконечная жара наконец спала. Пиппа встала на колени на широком подоконнике и глубоко вдохнула напоенный влагой воздух. Трава на газоне снова стала изумрудно-зеленой, цветы подняли иссушенные зноем головки, а листья на деревьях засверкали чистотой.

На террасе под ее окном прогуливались придворные, как всегда, занятые последними сплетнями. Очень немногие осмелились выйти на усеянные лужами дорожки или промокшие газоны.

Пиппа все еще была в ночной рубашке, хотя время близилось к полудню. Она спала долго и проснулась, чувствуя легкую дурноту. К тому же она совсем не отдохнула, как будто ночь провела, не сомкнув глаз. Странная неловкость, предчувствие беды одолевали ее. Ей снился сон, но сейчас она не могла припомнить, о чем именно, и все же знала, что в нем крылся источник ее тревог.

Тошнота подступила к горлу.

– Кровь Христова, Еве и в самом деле есть за что расплачиваться, – пробормотала она, подбегая к стульчаку для ночного горшка.

Марта сочувственно поцокала языком и принесла госпоже смоченное лавандовым маслом полотенце и чашку с мятной водой.

Пиппа прополоскала рот и вымыла лицо. Сразу стало легче. Захватив кружку с хмельным медом и кусочек ячменного хлеба с маслом, она вернулась к окну.

Занятая своими мыслями, Пиппа даже не слышала, как открылась дверь комнаты Стюарта, но едва он робко ее окликнул, мгновенно насторожилась. С тех пор как она два дня назад застала его с любовником, они еще не виделись, даже на людях. И она не расспрашивала, где он. Просто в глубине души радовалась его отсутствию.

– Доброе утро, Пиппа.

Пиппа не повернула головы. Вряд ли она сможет спокойно смотреть ему в лицо и молчать… не выплеснуть обуревавшей ее ярости. Ласки Лайонела возродили ее, но не уняли обиду и бешенство на человека, который так бессовестно использовал собственную жену. И все же Пиппа знала, что самое мудрое – делать вид, будто ничего не произошло. Трудно представить, что будет, если она выскажет Стюарту правду. Что сделает он? А она?

Ситуация казалась совершенно неразрешимой. Стюарт никогда не простит ее. Сознание собственной вины и угрызения совести не позволят простить жену, разоблачившую постыдную тайну. И поскольку она никогда не сможет забыть его вероломство независимо от того, выскажется или нет, лучше уж оставаться немой и сохранять перед посторонними видимость брака!

– Тебя не было при дворе последние два дня? – равнодушно спросила она.

– Королева велела мне осмотреть ее поместья в Эссексе, – пояснил он. – Она собиралась вместе с королем посетить в следующем месяце Вудхем-Уолтер. Филипп выразил желание поохотиться в тамошних лесах.

– Понятно. Значит, туда переберется весь двор, – продолжала Пиппа, не отводя взгляда от террасы, хотя на самом деле ничего не видела.

– Еще не решено.

Стюарт продолжал неуклюже переминаться в дверях, ощущая досаду и раздражение, словно именно Пиппа была виновата в том, что в ее присутствии он чувствовал себя неловко и постоянно смущался.

– Почему ты еще не одета? До утренней аудиенции осталось меньше часа.

Я неважно себя чувствую. Уверена, что королева простит меня, поскольку сама она находится в том же счастливом состоянии… хотя, но ее словам, не страдает. В отличие от меня.

Стюарт слышал, как рвало Пиппу, и, распознав сарказм в ее голосе, виновато поежился. Она винит его в своих страданиях, хотя, как всякая нормальная женщина, ожидающая ребенка, должна быть на седьмом небе. В сложившихся обстоятельствах он не мог ни упрекнуть ее, ни посочувствовать.

– Хочешь извиниться перед ее величеством?

– Сделай это за меня.

– Прекрасно, мадам.

Он поклонился ей в спину и удалился к себе.

Пиппа продолжала смотреть на террасу, ожидая отчетливого щелканья засова, которое подсказало бы, что Стюарт действительно ушел.

– Вернетесь в постель, мадам, или велите подавать одеваться?

Только сейчас Пиппа сообразила, что Марта была молчаливой свидетельницей встречи.

– Я оденусь, – решила она, отворачиваясь от окна, – но останусь у себя.

Полчаса спустя Стюарт вышел в коридор, одетый со строгой элегантностью. На лице сияла доброжелательная улыбка. Неприятная встреча с женой была решительно выброшена из головы. Он сказал Пиппе правду о причинах своего отсутствия, и передышка, какой бы короткой ни была, позволила немного отдохнуть от постоянного напряжения и чувства стыда и придала сил.

По крайней мере он так считал, пока не встретился лицом к лицу с Лайонелом Аштоном в королевской приемной Одного взгляда на учтиво-пренебрежительное выражение лица этого загадочного человека оказалось достаточно, чтобы низвести лорда Нилсона до того жалкого ничтожества, в которое он превратился за последнее время.

– Лорд Нилсон! Добро пожаловать ко двору! – улыбнулся Аштон, кланяясь. – Надеюсь, ваша миссия была успешной?

– Да, я передал поручения королевы, – сухо процедил Стюарт. – Если король решит поохотиться в Эссексе, к его приезду все будет готово.

Аштон кивнул, лениво обводя взглядом комнату.

– А ваша жена? Она не сопровождает вас этим утром?

Щеки Стюарта предательски вспыхнули. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Ногти впились в ладони.

– Сегодня она осталась у себя.

Аштон тоже кивнул и, слегка хмурясь, принялся изучать свои руки.

– Женщины тяжело переносят беременность, – бросил он, не поднимая глаз. – Кажется, я еще не поздравил вас, Нилсон.

Рука Стюарта непроизвольно опустилась на рукоять шпаги. Нет, он не вынесет всеобщего презрения! Но тут же опомнился. Все равно выбора нет. Только терпеть.

– Меня просили присматривать за вашей женой. Надеюсь, вы не станете возражать, если я нанесу ей визит? – осведомился Аштон, вопросительно склонив голову.

– Если моя жена не возражает, то при чем тут я? – едва шевеля губами, выговорил Стюарт.

– В самом деле, – с легкой улыбкой согласился Аштон. – Доброго вам утра, милорд.

Он снова поклонился и отошел, оставив Стюарта собирать остатки растерзанного достоинства, прежде чем вступить в опасный, злобный, враждебный мир, именуемый залом для аудиенций королевы Марии.

Лайонел тем временем поспешно направился в покои Нилсонов. Никто не найдет ничего неприличного в его желании увидеть леди Нилсон. Подобные посещения вполне одобрялись дворцовым этикетом. И кроме того,"он получил разрешение мужа навестить заболевшую супругу.

Лайонел постучался. Дверь открыла камеристка.

– Леди Нилсон принимает?

– Минутку, сэр. Как доложить?

– Мистер Аштон.

Марта оставила дверь приоткрытой и через секунду вернулась.

– Госпожа примет вас, сэр.

Она отступила, давая ему пройти.

– Благодарю, – бросил он, проходя в спальню.

– Можешь идти, Марта, – велела Пиппа, поднимаясь с низкого стульчика у пустого очага, где она писала письмо сестре. – Мистер Аштон! Какое неожиданное удовольствие! – улыбнулась она, пытаясь сдержать дрожь возбуждения, не обращать внимания на жар в крови, хотя бы до ухода камеристки.

Аштон взял ее руки. Они не были наедине вот уже два дня, с того утра, проведенного на груде скошенной травы.

– Это один из ваших плохих дней, – заметил он, разглядывая ее осунувшееся лицо.

– Был. По крайней мере до этой минуты. Но все еще может измениться.

Он легко коснулся ее губ своими.

– Утро на редкость чудесное. Не стоит проводить его в четырех стенах.

– Не стоит, – согласилась она, сжимая его пальцы. – Что вы предлагаете? .

– Несколько часов на реке. Через полчаса подходите к причалу со стороны кухни.

Он навил "на указательный палец прядь ее волос и освободил, улыбаясь при виде туго закрученной спирали.

– Некоторое время вас не хватятся. Едва заметная тень затуманила ее глаза.

– У вас очень уверенный тон. Лайонел беспечно пожал плечами.

– Я говорил с вашим мужем. Он сказал, что вы решили остаться у себя. Так что никто не станет вас искать.

Пиппа озабоченно свела брови, но все же кивнула:

– Думаю, что это так и есть.

Вряд ли Стюарт возвратится после сегодняшнего не слишком приятного разговора. К тому же он потерял всякое право знать о ее делах, не говоря уже о власти над женой. Пиппа знала, насколько бесплодны гнев и открытое неповиновение, но именно они приносили облегчение.

Лайонел пожалел, что, напомнив о Стюарте, так явно расстроил Пиппу, и все же не видел способа избежать неприятных разговоров.

– Через полчаса, – повторил он, касаясь пальцем ее губ. – Захватите плащ. Сегодня стало прохладнее.

Дверь за ним захлопнулась, и Пиппа провела ладонями по волосам, пытаясь вернуть самообладание. Упорядочить свой мир. Но ее мир, окружающая реальность, казалось, вырвались за границы порядка. Следующие несколько часов она проведет с любовником, на реке, в страстных ласках, теряясь В исступлении пылкого желания и сладострастия. Больше она ничего не хотела. Сердце забилось сильнее, низ живота горел, лоно томительно ныло.

Но тем не менее она не могла игнорировать другую реальность, свое настоящее. Она носит ребенка своего мужа. Рано или поздно с этим придется считаться.

Ну а пока ее ждет утро на реке, и домашнее платье, в котором она была, совсем не годится для выхода.

– Марта, принеси мне красный дамасский шелк с нижней юбкой, вышитой золотом.

Взяв щетку, Пиппа пригладила волосы, наслаждаясь видом того, как они ложатся роскошными упругими локонами. Похоже, беременность имеет свои хорошие стороны. Волосы немного потемнели, стали гуще и пышнее. Грудь тоже стала заметнее. Может, когда пройдет тошнота, Пиппа даже сумеет найти удовольствие в своем состоянии.

Эта мысль еще больше подняла настроение.

Одевшись в нарядное платье, забрав волосы серебряной филигранной сеткой и небрежно накинув на плечи плащ из черной тафты, она вышла из комнаты обычной быстрой, легкой походкой.

Лайонел ждал у кухонного причала, куда прибывали барки с продуктами. Вокруг сновали слуги, тащившие связки дичи, говяжьи и бараньи туши из королевских поместий. В воздухе стоял запах крови и гниющих овощей. Накормить двор – дело сложное и требует немалых трудов. Багровый от ярости королевский смотритель винных подвалов кричал на поставщика, привезшего бочонок мальвазии вместо заказанного портвейна.

Но спокойствие и неподвижность Лайонела, его обычная отрешенность среди общего хаоса словно делали его невидимым. Еще издали заметив Пиппу, он стал украдкой наблюдать за ее приближением. Она почти бежала. Плащ развевался на ветру.

Он вдруг осознал, что прошло много недель с тех пор, как он в последний раз видел жизнерадостную сторону характера леди Нилсон. Он впервые встретил ее, когда прибыл в Саутгемптон со свадебным поездом короля. Пиппа с мужем находились среди встречающих, которым было поручено проводить испанского короля и его двор в Кентербери, на свадебную церемонию.

Тогда она почти не произвела на Лайонела впечатления, потому что не годилась для его целей. Он, как и все, знал только, что она была истово предана Елизавете и поэтому стала фактической узницей при королевском дворе, заслужив немилость Марии. Но Лайонел заметил, что она весьма проворна, и ощутил зерна мятежа, зреющие под привычной маской послушания венценосной особе.

Именно это свойство леди Нилсон и вызывало постоянное недовольство ее величества. Мария обычно отличалась великодушием, быстро прощала обиды, и, поскольку Стюарт Нилсон был один из самых преданных ее слуг, казалось вполне естественным, что королева примет раскаявшуюся Пиппу под свое крылышко. Но, все дело в том, что Пиппа и не думала раскаиваться. О, она была учтива, покорна, но выражение этих зеленовато-карих глаз, надменно вздернутый подбородок и даже тонкий длинный нос буквально излучали неповиновение. Кроме того, она обладала острым как кинжал языком и едким остроумием.

Тем не менее, как ни удивительно, но когда Руй Гомес и Симон Ренар составили свой блестящий план, гарантирующий непрерывность линии наследования английского трона, Мария после целого дня, проведенного на коленях и в молитве, не только согласилась с ними, а почти с радостью восприняла их выбор особы, которой надлежало получить сомнительный подарок испанца.

Лайонел был убежден: именно то соображение, что дар принесет одни страдания несчастной невинной жертве, подсластило пилюлю для королевы Марии, вынужденной делить мужа с другой. Весь позор достанется на долю той, которую она подозревала в неверности. Прегрешения лорда Нилсона против церкви были настольно омерзительны, что его можно было не принимать в расчет и, по мнению Марии, он легко отделается, если не получит заслуженного наказания. Она с готовностью включилась в игру, затеянную мужем, и повела ее с ловкостью и умением, которые сорок лет сохраняли ей жизнь и наконец подарили трон.

Лайонел направился к Пиппе, прежде чем ее богатый наряд и дерзкое лицо смогли привлечь внимание посторонних. Сам он не сознавал, что мрачен как туча. Потому что не знал, как оградить ее от бед, и до той первой ночи, когда нес бесчувственное тело женщины мужу, не особенно задумываясь над тем, что творит вместе со своими сообщниками. Тогда он видел только свою цель – разрушить замыслы Филиппа, хотя мог сделать это, только оставаясь доверенным его лицом. Если женщина понесет и родит ребенка, он позаботится о том, чтобы дитя не сыграло той роли, которую предназначали ему Филипп и советники. Мать не имела значения, и с ней следовало поступить в зависимости от обстоятельств. От этого зависело будущее его страны.

Но теперь Лайонел понимал, что переоценил свою( способность отрешиться от ужасной правды, крывшейся за всеми этими деяниями. Держа в объятиях легкое, почти невесомое тело Пиппы, он был вынужден признать свою собственную роль, пусть и стороннего наблюдателя, в насилии над этой женщиной. Она стала для него реальной, и сила ее личности была такой же явной, как и пульс, бившийся на шее под белой кожей.

Он насмотрелся на таких случайных свидетелей, когда сжигали Маргарет, и кричал от тоски и боли при виде их слепого, тупого повиновения установленным церковью законам.

Он больше не позволит ранить Пиппу, хотя понятия не имел, что для этого сделать. Филипп не получит ребенка, это Лайонел может ему обещать. Только для этого нужно спрятать Пиппу в каком-нибудь отдаленном месте, где ее никто не знает. Но для того чтобы получить ее согласие, нужно открыть правду. А этого Лайонел не вынесет.

– О, какое у вас сердитое лицо! – воскликнула Пиппа. – Что-то вас тревожит?

Этот проклятый двор! – пробурчал Лайонел. Настала пора хотя бы обиняками намекнуть на то, что с ней сделали, если, разумеется, он хочет добиться ее полного доверия.

Пиппа пристально всмотрелась в него.

– И что это означает? Мне казалось, что вы верный сторонник нашего двора.

– Внешность может быть обманчива, – заметил он,, предлагая ей руку.

Но Пиппа отступила.

– Тут вы совершенно правы. Но неужели утверждаете, что вы не тот, кем кажетесь?

Улыбка ее исчезла, лицо стало озабоченным. Куда девалась та веселая, светящаяся счастьем женщина, которая стояла перед ним всего минуту назад?!

– Только не в действительно важных вопросах, – объяснил он. – И не в тех, которые могут вас расстроить, Пиппа.

Пиппа, судорожно сглотнув, уставилась на него.

– Одна измена, Лайонел, – это уже едва ли не больше, чем я способна вынести. Вторая меня убьет.

Взмахнув рукой, она отвернулась, чтобы уйти. Но Лайонел схватил ее за руку.

– Клянусь, любимая, что не предам тебя.

– Думаю, ты говоришь правду, – просто ответила она, сама не понимая, почему вот так, сразу, приняла его обет. У нее не было на это причин, а весь ее опыт говорил о том, что это опасно. Но она поверила ему, как верила Робину, Пен или родителям.

Лайонел отвел ее от причала. Червь отвращения к себе вновь принялся точить сердце, хотя по спокойному, улыбающемуся лицу сказать это было невозможно. Но он сдержит слово. И никогда не предаст Пиппу.

Больше не предаст.

– Куда мы идем? Я думала, ты собирался покатать меня на лодке.

– Верно. Но немного подальше есть совсем тихое местечко. У меня страсть к уединению.

Пиппа с ироничной улыбкой слегка наклонила голову. – Я уже успела заметить, мистер Аштон, что душой и сердцем общества вас не назовешь.

– Увы, – скорбно вздохнул он. – У меня нет таланта к светской беседе.

Пиппа только усмехнулась, но ничего не ответила. Он показал ей брешь в своих доспехах, выкованных из холодности и отчужденности. Так почему он находит этот двор проклятым? Настолько проклятым, что глаза потемнели, рот сурово сжался, а брови сошлись. Очевидно, одолевающие его мысли трудно было посчитать приятными.

Если он не так уж предан Филиппу и Марии, какую же тайную игру ведет? А что, если он и вправду союзник, тайный заговорщик, пособник замыслам возвести на трон Елизавету?

Пиппа так глубоко задумалась, что споткнулась о вылезший из земли древесный корень. Лайонел едва успел поймать ее, и Пиппа вдруг сообразила, что они совсем одни. Не успевшие высохнуть после вчерашнего капли падали с листьев. Одна шлепнулась на переносицу, когда Пиппа подняла глаза к небу.

Она тут же забыла все вопросы. Все сомнения. Остался только этот миг, когда смятая трава под ногами сладко пахла дождем, а солнечный луч пронзал влажные листья над головой и падал на лицо и Лайонел быстро слизал каплю у нее на носу. Потом он завладел ее ртом, и она прижалась к нему, раскрывая губы. Языки столкнулись и сплелись в причудливом танце. Глубокий, страстный поцелуй, от которого затрепетало лоно.

Задыхаясь, они отстранились друг от друга. Лайонел улыбнулся ей.

– Доброе утро, – прошептал он. – Мы совсем забыли об учтивости.

– И вправду, – кивнула она. – Доброе утро, сэр.

Он взял ее за руку и повел по узкой тропинке к тому месту, где деревья расступались и естественный изгиб в речном береге образовывал маленькую бухту. К стволу плакучей ивы была привязана гребная шлюпка.

– Трудно поверить, что дворец всего в нескольких шагах! – поразилась Пиппа. Здесь было так уютно! Кроны ив зеленым балдахином нависали над бухточкой.

– Берег реки укрывает немало тайн, – заметил Лайонел, наклоняясь, чтобы отвязать канат и подтянуть лодчонку к берегу. Потом прыгнул в нее и протянул ей руки: – Сможешь спуститься?

– Конечно.

Она оперлась на него и ловко прыгнула в лодку.

– Вот скоро раздамся, стану неповоротливой и уже не смогу проделать ничего в этом роде.

Лайонел не ответил. Может, посчитал бестактным упоминание о беременности на любовном свидании? Но Пиппа решила, что, поскольку это теперь неотъемлемая часть ее существа, ее нельзя игнорировать.

– Устраивайся поудобнее, – велел Лайонел, показывая на груду шелковых подушек на корме.

– О, любовное гнездышко! – воскликнула Пиппа, опускаясь на подушки и оправляя юбки. – Как мило!

– Ты всегда говоришь что в голову приходит? – поинтересовался Лайонел.

– Обычно, когда чувствую себя в своей тарелке.

Она легла на спину, наблюдая за Лайонелом. Он был одет неприметно, в кожаные шоссы и камзол ремесленника, с белой полотняной рубашкой, расшнурованной у ворота, и без воротничка. Простота костюма шла ему, подчеркивая силу и уверенность движений и по какой-то причине заставляя ее сгорать от предвкушения.

– Мои откровенные речи задевают тебя? – спросила она, расслышав непривычно гортанные нотки в его голосе.

– Ни в малейшей степени. Я рад, что ты достаточно освоилась в моем обществе, чтобы быть собой, – заверил он и, блеснув глазами, добавил: – Кроме того, это действительно любовное гнездышко.

Пальцы ног Пиппы сами собой подогнулись от восторга. Слегка ерзая на шелковой постели, она прошептала:

– Почему обязательно нужно куда-то плыть? Почему мы не можем остаться здесь?

Лайонел, немного подумав, снова привязал лодку.

– Вполне можно обойтись без лишнего труда, – решил он.

– Ты имеешь в виду греблю? – осведомилась Пиппа с деланно невинной улыбкой.

– А есть еще какие-то?

Он лег рядом и расстегнул застежку ее плаща. Темная ткань соскользнула с плеч, и Лайонел провел пальцем по ее шее, до крошечной раковинки уха.

Она повернулась на бок, лицом к нему, гладя по лицу, словно пытаясь изучить каждый контур, каждую черту. Потом, подавшись вперед, стала целовать его веки, пощекотала ресницами, как крыльями бабочки.

– Я знаю, ты хотела любить меня, не путаясь в одеждах, – пробормотал он. – Но вряд ли нам это удастся здесь.

Он прикусил мочку ее уха, прежде чем проникнуть языком внутрь, заставляя Пиппу извиваться и весело хохотать.

– Ничего, нужно же о чем-то мечтать, – шепнула она, ложась и притягивая его к себе. Она смело развела ноги, чтобы он мог устроиться между ними, опершись локтями по обе стороны ее головы.

Лайонел медленно поцеловал ее, наслаждаясь вкусом губ, как старым вином. Скользнул по ним языком, обвел контуры лица во влажной ласке. Потом нагнул голову к холмикам грудей, поднимавшимся над глубоким вырезом платья. Нежное благоухание ее кожи ошеломило его. Она запустила пальцы в его волосы, ощущая их жесткость и густоту. Игриво дернула за кончики, поцарапала ногтем кожу. Его дыхание грело ее, а язык ласкал ложбинку между грудей.

Откатившись вбок, он снова оперся на локоть и неспешно, дюйм за дюймом, поднял ее юбки до самой талии. Затянутые в шелковые чулки ножки открылись его взору. Горячая рука гладила живот и бедра, ветерок с реки холодил обнажившуюся плоть. Он поцеловал ее живот, погрузив язык в пупок, просунул руку между бедер и принялся выводить маленькие круги на мягкой внутренней поверхности. А когда коснулся губами начавшей набухать горошинки, ее тело мгновенно растворилось в пароксизме страсти. Пиппа вскрикнула и немедленно зажала себе ладонью рот. Лайонел поднял голову и тихо рассмеялся.

– Тебе на удивление легко угодить, любовь моя.

Я едва начал.

– Это все ты, – выпалила она, немного отдышавшись. – Думаю, ты способен сделать это, лишь взглянув на меня.

– Нужно как-нибудь попробовать, – ухмыльнулся он. – В зале для аудиенций, договорились?

– Не посмеешь! – ахнула Пиппа, широко раскрыв глаза.

– Подожди – и увидишь.

Он встал на колени между ее раздвинутыми бедрами и попытался было расшнуровать шоссы, но Пиппа отвела его руки и все сделала сама. И долго держала его мужское достоинство, перекатывая между ладонями, дивясь его пульсирующей мощи. Потом села и осторожно поцеловала головку, слизнув собравшуюся на самом кончике соленую влагу.

– До сих пор я не понимала, как прекрасна эта часть мужского тела, – призналась она, задумчиво изучая его плоть, словно некий предмет искусства в лавке древностей. – А женщины так же красивы?

Она снова поцеловала вздыбленный отросток и улыбнулась его владельцу.

– По-моему, даже больше, – заверил Лайонел, обнаруживший, что сверх меры возбужден этим странным, почти деловитым разговором и ее умелыми прикосновениями. – Впрочем, я предубежден.

– Скорее всего.

Она потерлась щекой о его плоть быстрыми, но осторожными движениями.

Лайонел, охнув, схватил ее за руку.

– Довольно, Пиппа!

– Как скажешь, – снова улыбнулась она и откинулась на подушки, маняще поднимая бедра. – Так вам больше нравится, сэр?

– Коварная женщина!

– И еще какая! – самодовольно согласилась она. – Только не знала об этом. Пока не встретила тебя. – Она слегка вздохнула, когда он скользнул в нее. – Почему это кажется таким естественным и правильным, Лайонел? Будто так и должно было быть с самого начала.

Ее глаза закрылись, и он понял, что вопрос был чисто риторическим. И слава Богу, потому что он все равно был неспособен ответить.

Наконец они разомкнули объятия, хотя ноги по-прежнему были переплетены, а юбки Пиппы окончательно измялись. Пиппа так и не открыла глаз, жадно вдыхая пряный аромат тел, смешанный с запахами речного ила и влажной травы. То, что происходит между ними, хорошо и правильно. И безгрешно. Как она ни старалась, все равно не смогла почувствовать ни малейших угрызений совести.

И не сумела противиться неумолимому сну.

Лайонел не сводил с нее взгляда. Впервые в жизни его душа оказалась настроена в унисон с чьей-то другой душой. Он словно нашел потерянную половинку. Невероятно, до чего идеально они гармонируют друг с другом! И все же это чудо произросло на почве подлого насилия и гнусного предательства. А Пиппа ничего об этом не знает. И как он может сохранить чистоту их отношений, когда при его пособничестве эту ни в чем не повинную женщину опозорили и облили грязью?

Пиппа внезапно проснулась и не сразу поняла, где находится. Сон сморил ее всего на несколько минут. Лицо Лайонела нависло над ней, и кошмар прошлой ночи вдруг вспомнился ужасающе живо, как будто все происходило наяву. Она лежала где-то, непонятно на чем, и птица, гигантская птица с чудовищным размахом крыльев опускается все ниже. Когти выпущены, а она совсем беспомощна, не в силах пошевелиться и крикнуть.

Пиппа взглянула Лайонелу в глаза и снова увидела знакомую тьму, так расстроившую ее чуть раньше, на причале. Все еще находясь в тисках воспоминаний о вчерашней ночи, она вдруг испугалась неизвестно чего. Но тут Лайонел улыбнулся чудесной улыбкой сострадания, которая так поразила ее при первой встрече, а теперь наполнила теплом и покоем.

– У тебя встревоженный вид, любимая, – тихо заметил он.

– Нет, ничего.

Пиппа села и опустила юбку.

– Похоже, я заснула и слишком быстро проснулась. Мне вдруг стало немного нехорошо.

Она сама не знала, почему лжет ему, да еще в таких мелочах. Что такого, если она скажет правду?

Людям постоянно снятся кошмары, и никто не находит в этом ничего особенного.

Но с ее губ сама собой сорвалась ложь.

Лайонел не поверил ей. Слишком она чиста душой и открыта, чтобы уметь складно врать. С другой стороны, почему бы ей лицемерить после столь полного, потрясающего по своей мощи и сладости слияния?

Он предпочел не допытываться.

Встав, он принялся зашнуровывать шоссы. Лодка тихо покачивалась в уютной бухточке. Пиппа, опустив глаза, тоже начала приводить себя в порядок, старательно разглаживая морщинки на тонком дамасском шелке.

– Я захватил с собой черствый хлеб, поскольку ты считаешь, что он помогает, – заметил Лайонел, вытаскивая небольшую корзинку, откуда немедленно распространился аромат свежих ягод.

– Земляника! – воскликнула Пиппа, спеша разрядить странно напряженную атмосферу, которая так внезапно омрачила их уединение. – Где это ты умудрился раздобыть землянику в сентябре?

– Она оранжерейная, – пояснил он, доставая деревянный ящичек, где на постели из темно-зеленого мха покоились темно-красные блестящие ягоды. – Я подумал, что тебе наверняка понравится.

Аштон поставил ящичек и вынул две фляги, с вином и медом.

– Но может, ты предпочитаешь просто хлеб?

Рядом с ящичком лег небольшой каравай пшеничного хлеба.

– Обожаю землянику! – объявила Пиппа, жадно блестя глазами. – Так надоела обычная еда!

Он невольно рассмеялся при виде столь откровенной алчности, и последние остатки неловкости рассеялись. Лайонел уселся на подушки, поднес ягоду к губам Пиппы, и та широко раскрыла рот. Он снова засмеялся и лег, не сводя глаз с ее лица.

– Восхитительно.

Пиппа легла рядом и положила голову ему на колени.

– Корми меня!

Дерзкое требование мгновенно вернуло чувственный настрой их утреннему свиданию. Лайонел сделал несколько больших глотков кисловатого рейнского и принялся за дело всерьез: красил ее губы красным соком, который Пиппа проворно слизывала, заставлял брать ягоду у него изо рта или сосать, прежде чем оставить между ее полураскрытыми губами.

– А ты? Не хочешь попробовать? – встрепенулась она, стыдясь своей прожорливости.

– Я принес это для тебя.

Он наклонился над ней, держа ягодку за хвостик.

Безмятежные зеленовато-карие глаза встретились с прозрачными серыми.

И она снова увидела… увидела огромную птицу с хищным клювом и пронзительными серыми глазами.

– Нет… нет, спасибо, – пробормотала Пиппа, отталкивая его руку. – Доешь остальное. С меня хватит. – Она села и отодвинулась, бессознательно стремясь оказаться подальше от Лайонела. Тот сунул ягоду в рот, спокойно потянулся к фляге и снова глотнул вина, словно не чувствуя исходящего от нее напряжения, тревожного страха, окутавшего Пиппу зловещей аурой. – Я бы выпила меда, – робко попросила она.

Лайонел взял с банки другую флягу, вынул пробку зубами и передал ей.

– Спасибо, – кивнула Пиппа, пригубив меда. – Прости… мне приснился… приснился кошмар, который утром я не сумела вспомнить. Но по какой-то причине обрывки вдруг всплыли в памяти, и мне стало не по себе. Сама не знаю почему. – Нервный, неубедительный смешок сорвался с ее губ. – Вероятно, во всем виновато мое состояние. Беременные женщины часто чудят. Впрочем, беременностью можно объяснить все.

Лайонел обнял ее за плечи и привлек к себе, так что растрепанная головка легла на его плечо.

– Дурные сны бывают у всех, – утешил он. – Попробуй поспать. Я стану держать тебя и не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

Его голос успокаивал. Вселял надежду. Она доверяла ему. И разве удивительно, что в теперешних снах она бессильна перед жестокими созданиями собственного воображения? После того, что сделал с ней Стюарт…

Но Лайонел не даст ее в обиду. Он ее идеальная пара, вторая половинка. Она готова вручить ему твою жизнь.

Глава 13

Донья Бернардина пробудилась от дневного сна гораздо раньше обычного и теперь лежала в комнате с задернутыми занавесками, мучась от знакомого ощущения чего-то неладного. Наконец она села и вгляделась в циферблат маленьких часов на каминной полке. Еще нет и трех! Она всегда спала до четырех, а потом велела подавать легкий полдник, чтобы продержаться до восьмичасового ужина в компании Луизы.

Дуэнья со вздохом раздвинула занавески. В воздухе уже пахло осенью, да и небо снова серое, солнышко спряталось за тучи. Она посмотрела в сад, где садовники подстригали розы, обильно цветущие на бордюрах террасы. В самом конце сада тускло блестела свинцовая лента реки.

Бернардина зябко передернула плечами. Хмурое небо и унылая река навевали холод. Как жаль, что до родной Испании так далеко! Хорошо бы сейчас очутиться в Севилье, под синим небом и жаркими лучами солнца, падавшими на белые камни внутреннего дворика резиденции Мендоса. Ах, эти чудесные дни, когда она сидела рядом с матерью Луизы, наслаждаясь теплом, проникающим до самых костей, лениво обмахиваясь веером, попивая холодный лимонад, среди ароматов жасмина, апельсинов и роз, слушая не утихающее журчание фонтана и треньканье струн арфы, на которой в тени крытого арочного перехода упражнялась Луиза!

Луиза… такое милое дитя. Никогда не доставляла дуэнье ни малейших неприятностей. Всегда беспрекословно подчинялась приказам матери… до этой несчастной попытки устроить ее судьбу.

Бернардина, покачивая головой, отвернулась от окна. Только тогда они увидели совершенно иную сторону характера Луизы. Она оказалась поразительно упрямой! Вежливая, тихая, но исполненная решимости во что бы то ни стало отказаться от замужества с маркизом Пересом. Твердила, что отец никогда бы не дал согласия на ненавистное дочери замужество, и ее дорогой матушке пришлось отступить.

Донья Мария обратилась к дону Аштону, как к ближайшему другу и советнику семьи. В беседе с ней с глазу на глаз он поддержал Луизу и предложил взять девушку с собой в Англию. Доведенной до отчаяния матери это показалось спасением, и донья Бернардина без единого слова жалобы взяла на себя тяжкое бремя, согласившись сопровождать девушку в чужую страну.

Но теперь она глубоко жалела о своей жертве. Все шло наперекосяк, не так, как должно быть по правилам. И Луиза оказалась не таким прелестным ребенком, каким ее представляла дуэнья. Правда, сама она никак не могла понять, в чем дело, но что-то изменилось. А дон Аштон спустя рукава относится к своим обязанностям опекуна.

Бернардина пожала губы и энергично кивнула, как бы подтверждая собственные мысли. Туго подпоясавшись, как будто это могло оградить ее от сил зла, которыми была населена сия ужасная земля, она отправилась по коридору к спальне Луизы и легонько постучала, но ответа не дождалась. А ведь Луиза, в последнее время послушно соблюдавшая сиесту, отправилась к себе сразу после обеда! Может, все еще спит?

Донья Бернардина тихо приоткрыла дверь. В комнате светло, занавески раздвинуты, ставни раскрыты. Постель не смята и пуста.

Бернардина закрыла за собой дверь и огляделась. И как бы ей ни было неприятно шарить в вещах Луизы, на ней лежит определенная ответственность! Если разврат и распущенность, царившие в злосчастной стране, коснулись ее подопечной, долг Бернардины перед матерью – положить этому конец.

Она распахнула сундук, заглянула в гардероб, но делала это крайне неохотно. И разумеется, не нашла ничего такого, что подтвердило бы ее подозрения. Копаться же всерьез ей совсем не хотелось.

Нимало не успокоившись, Бернардина вернулась к себе и позвонила в колокольчик.

– Я оденусь, Ана, – объявила она вошедшей горничной.

Ана была одной из немногих слуг, которых они смогли привезти из Севильи: мест на корабле, перевозившем их в Англию, было немного. Ана служила Бернардине двадцать лет и, несмотря на годы, была все еще полна сил и живо интересовалась всеми сплетнями челяди.

Она помогла госпоже надеть строгое платье, без которого та не осмелилась бы показаться внизу, даже если в доме никого, кроме нее, не было.

– Ты видела донью Луизу днем? – небрежно осведомилась Бернардина, прикалывая мантилью.

– Нет, мадам. Разве она не в своей спальне?

– Наверное, пошла погулять. Или поехала на прогулку с этим Малколмом.

– Малколм отправился в город, мадам. Дон Аштон дал ему какие-то поручения.

– Понятно.

Бернардина выдавила улыбку, которая, как она надеялась, успокоит подозрения любопытной Аны.

– Мне не нравится эта мантилья, Ана. Принеси черную с золотой каймой.

Завершив туалет, Бернардина величественно спустилась вниз как раз в тот момент, когда порог переступил хозяин дома.

Лайонел отбросил плащ, швырнул хлыст на скамейку у двери, стянул перчатки и, заметив Бернардину, с нерешительным и одновременно выжидающим видом стоявшую на нижней ступеньке лестницы, вежливо поклонился.

– Донья Бернардина, – пробормотал он, пытаясь скрыть свое нетерпение. В этой женщине все буквально кричало о настоятельной необходимости облегчить душу, и причина ее беспокойства, разумеется, хорошо известна. Луиза. Он и без того чувствовал себя виноватым в том, что бессовестно пренебрегал воспитанницей, но никак не мог найти времени, чтобы посвятить себя заботам о девушке.

– Прошу вас уделить мне несколько минут, дон Аштон, – заговорила Бернардина, подходя ближе и поспешно приседая.

Лайонел едва слышно вздохнул.

– Разумеется, мадам. Я в вашем распоряжении.

Он показал на гостиную. Его так и подмывало спросить, где Луиза, но, чувствуя неладное, он молчал.

– Дон Аштон, меня крайне тревожит Луиза, – начала Бернардина.

Предчувствие его не обмануло! Лайонел кивнул.

– Что случилось, мадам?

– Сама не знаю. Но сейчас ее нет дома, и, похоже, такое случилось не впервые.

Лайонел нахмурился.

– Но она здесь не узница, донья Бернардина!

Выцветшая физиономия дуэньи мгновенно порозовела.

– Может, и так, хотя с ее стороны по меньшей мере невежливо не уведомить свою дуэнью, куда и зачем она направилась. Вместо этого она удирает из дома, пока я сплю. Согласитесь, что это нехорошо, дон Аштон.

– И вы не знаете, где она сейчас?

Бернардина покачала головой.

– Мало того, она стала очень скрытной. Раньше всегда делилась со мной своими секретами. А сейчас что-то утаивает от меня, я это чувствую.

Лайонел окончательно помрачнел.

– Она молодая женщина, мадам, и, вполне естественно, желает вести собственную жизнь и временами даже уединяться.

Бернардина отчаянно затрясла головой:

– Нет, испанской девушке не подобает вести себя подобным образом.

– В таком случае объясните точнее, в чем именно вы ее подозреваете.

– Понятия не имею, – объявила Бернардина. – Поэтому и волнуюсь.

Если вы, как говорите, понятия не имеете, что происходит с Луизой, не вижу, чем вам помочь, – раздраженно бросил Лайонел. Он действительно был не в силах представить, что может грозить Луизе. Если она едет на прогулку, то только с Малколмом, а на реку отправляется исключительно в сопровождении лодочников.

– Вы дали ей слишком много свободы, дон Аштон! – выпалила Бернардина, краснея еще гуще. – Не позволяй вы Луизе ездить верхом одной, она не вбила бы себе в голову совершенно непонятные воззрения.

– И в чем состоят эти воззрения?

Бернардина неуступчиво поджала губы. Она снова не сумела облечь свои подозрения в слова, поскольку, если не считать нынешнего отсутствия, Луиза не сказала и не сделала ничего необычного. И все же дуэнья точно знала: что-то не так.

– Хотите, чтобы я потолковал с ней? – предложил Лайонел, видя мучения дуэньи.

– Да, и вы должны сказать, что она больше не может покидать дом без моего разрешения. Кроме того, вам следует немедленно уволить этого Малколма.

Правила этикета запрещали Бернардине отдавать приказы хозяину дома, да еще таким повелительным тоном, и это лучше всяких слов сказало Лайонелу, как она расстроена.

– Не стоит так волноваться, мадам, – мягко посоветовал он. – Малколм зорко охраняет Луизу. Я сегодня же вечером побеседую с ней.

Бернардина всхлипнула и промокнула глаза уголком мантильи.

– Если с ней что-то случится, дон Аштон, мне придется отвечать перед ее матерью.

– Ничего не случится. Что такого может с ней произойти? – Нетерпение снова обуяло Лайонела.

– Мужчины! – отвернувшись, прошептала Бернардина так выразительно, будто само это слово было воплощением зла. Лайонел рассмеялся бы, если бы слишком хорошо не понимал серьезность подобных тревог испанской матроны-аристократки за честь и репутацию девушки знатного рода.

– Вы забываете, мадам, что Луиза совсем не видит мужчин, если не считать меня, – напомнил он. – Она не бывает при дворе, а здесь нет никакого общества.

– Тем не менее она подпала под дурное влияние, – настаивала Барнардина.

Лайонел посчитал, что дуэнья преувеличивает. Но спорить не было сил.

– Хорошо, я уже пообещал поговорить с ней вечером, – повторил он. – А теперь простите, донья Бернардина, король назначил мне аудиенцию через час.

Он поклонился и пошел было к выходу, но дверь распахнулась. На пороге стояла Луиза. Глаза сверкали, щеки разрумянились.

– Ах, дон Аштон, в этот час вы обычно не удостаиваете нас своим присутствием.

Лайонел бросил на нее проницательный взгляд.

– Насколько я понял, вас не было дома, Луиза. Донья Бернардина тревожилась.

– О, Бернардина, к чему волноваться? Ты же знаешь, я не могу спать днем. Прогулялась в саду и у реки. Что тут плохого?

– В самом деле, что? – согласился Лайонел, поглядывая на Бернардину. – Говорил же я, мадам, тут не о чем беспокоиться.

Бернардина поняла, что теперь не дождется поддержки от дона Аштона. Облегчение его при виде Луизы было поистине ощутимо. Мало того, он был просто счастлив принять ее невинные объяснения, которым Бернардина ни на секунду не поверила.

– На твоих туфлях и на подоле платья грязь, – прошипела она, с брезгливой гримасой указывая на предательские пятна. – Это крайне неприлично, Луиза.

– Я же сказала, что бродила по берегу реки, – резко бросила девушка, – а там всегда грязно.

Бернардина решила сделать еще одну попытку, прежде чем дон Аштон успеет сбежать.

– И по дороге ты никого не встретила?

Луиза покачала головой и, поспешно изменив тон, уже более спокойно ответила:

– По-моему, никого, Бернардина. О нет, перекинулась словом с садовником и, кажется, видела рыбака… или двух? Уже не помню. Да и зачем это тебе?

Бериардине пришлось отступить. Судя по лицу дона Аштона, она потерпела поражение.

Лайонел жизнерадостно объявил, стараясь рассеять напряжение:

– Что же, дамы, оставляю вас наслаждаться мирным деньком. Если смогу, поужинаю сегодня с вами.

– Может, вам стоило бы привезти с собой гостя? – предложила Луиза, наивно захлопав глазами. – Как приятно было бы увидеть новое лицо и поговорить с кем-то, кто знает последние новости.

Бернардина тихо ахнула. Лайонел предостерегающе прищурился. Какое непростительное нарушение этикета! В родительском доме Луиза не посмела бы предложить ничего подобного.

Он внимательнее пригляделся к девушке. Она действительно изменилась! Уверенность в себе, самообладание, которых раньше не было… А темно-синие глаза чересчур ярко сверкают.

Он уже хотел отказать ей, но тут же сообразил, что в просьбе не было ничего предосудительного. Да и его совесть будет спокойнее, если он сумеет хоть как-то развлечь девушку. А если сам будет выбирать гостей, донья Бернардина не посмеет возражать.

– Скажите, донья Бернардина, – обратился он к дуэнье, – не слишком ли много беспорядка внесет в ваше хозяйство появление парочки гостей к ужину? – Понимаю, что у вас нет времени подготовиться, но…

– Что вы, дон Аштон, какое же это беспокойство! – возмутилась дуэнья. – Уверяю вас, в доме достаточно припасов, чтобы накормить двадцать человек, даже если вы предупредите об их появлении в последнюю минуту!

Лайонел поспешно поклонился.

– Я знаю ваши таланты, мадам, и безмерно их ценю.

Впервые за все время разговора Бернардина улыбнулась.

Возможность принимать гостей взволновала ее почти так же, как Луизу. Она будет счастлива похлопотать о парадном ужине, как часто делала это в Севилье! Лайонел видел, что она уже целиком занята обдумыванием меню.

– Сколько гостей нам ожидать, дон Аштон?

Лайонел помедлил с ответом. Ему в голову вдруг пришла идея. Вот он, способ соединить приятное с полезным!

– Думаю, не больше двух. Но не могу обещать, что те двое, которых я имею в виду, окажутся свободными, так что не слишком расстраивайтесь, если сегодня ничего не получится. В таком случае я договорюсь на другой день.

Луиза, опустив глаза, низко присела.

– Вы так добры, дон Аштон. Понимаю, что немилосердно донимаю вас, но…

– Не так уж немилосердно, – сухо ответил он. – Но похоже, вы немало расстраиваете свою дуэнью. Мне было бы приятно, прояви вы побольше осмотрительности.

Донья Бернардина благодарно кивнула, и Луиза постаралась принять упрек без видимого раздражения, хотя в душе так и кипела. Казалось, чем чаще ей удается провести несколько часов с Робином, тем труднее возвращаться к ограничениям и запретам этого дома и скучному, предсказуемому обществу Бернардины.

Сегодня днем они всего лишь немного погуляли по берегу. В этом она не солгала. Робин рассказывал о своем детстве, о матери, которую почти не помнил, о мачехе и сводных сестрах, искренне им обожаемых, и его рассказы вызывали у Луизы острую зависть.

Робин смог остаться с ней всего на час, но пообещал, что при следующей встрече поведает о первом замужестве своей сестры Пен и совершенно невероятную историю се второго брака с французским шпионом Оуэном д'Арси. Все это казалось Луизе таким же занимательным и невероятно интересным, как те романы, которые она украдкой читала. Даже куда интереснее, поскольку в последнее время Бернардина ужасно донимала ее житиями святых.

Робин также пообещал в ближайший же вечер отвезти ее в настоящий игорный дом. Луиза буквально жила этими обещаниями и историями, бережно храня их в памяти и воскрешая, когда монотонность повседневной жизни становилась чересчур угнетающей. Как только за опекуном закрылась дверь, она взяла пяльцы, уселась и принялась мысленно перебирать подробности свидания. Сегодня он даже держал ее за руку. Так естественно, так дружески. И отпустил, только когда увидел на берегу рыбака.

Луиза мечтательно вздохнула, но когда Бернардина стала обсуждать те блюда, которые, по ее мнению, следовало подать за сегодняшним ужином, сумела ответить с надлежащим энтузиазмом, несколько успокоившим дуэнью.


Полчаса спустя Лайонел покинул дом, одетый для аудиенции у короля. На конном дворе он встретил только что вернувшегося из города Малколма.

– Сэр, – с поклоном приветствовал тот хозяина и, сунув руку в карман, вытащил тонкий, завернутый в кусок кожи пакет. – Капитан Олсон дал мне это для вас.

– Хорошо. Его путешествие из Брюгге было благополучным?

– Да, сэр. Он велел передать, что отплывает в субботу, с приливом, и захватит все донесения, которые вы изволите передать.

– Да, у меня есть несколько. Отвези их в субботу прямо с утра пораньше, – кивнул Лайонел, сунув пакет за пазуху. – Кстати, Малколм, как твои прогулки с доньей Луизой?

Малколм слегка нахмурился.

– Никаких неприятностей, сэр. Леди прекрасно держится в седле и любит скакать галопом.

– А где вы ездите?

– В основном вдоль берега, сэр. Там, где она может пустить Криму вскачь. – Малколм деликатно кашлянул в кулак; прежде чем заметить: – У меня такое чувство, что леди чувствует себя очень стесненно, сэр, и езда верхом позволяет ей немного успокоиться.

Лайонел вскинул брови.

– Возможно, ты прав. Но надеюсь, это все, что она делает.

– Она любит наблюдать за людьми, сэр, – пожал плечами Малколм, – и иногда обменивается с ними приветствиями. Но ни разу не спешилась, по крайней мере при мне.

– Прекрасно. Присмотри, чтобы так было и впредь. На ее родине репутация дамы столь высокого происхождения не должна быть очернена даже самым легким шепотком.

– Со мной она в полной безопасности, сэр.

– Я это знаю. Иначе не доверил бы ее тебе, – улыбнулся Лайонел и, дружески хлопнув собеседника по плечу, вскочил в седло и направился в Уайтхолл. Пакет с письмами, казалось, медленно прожигал дыру в рубашке. У него не было времени просмотреть их сейчас, но если пакет найдут, этого будет достаточно, чтобы казнить его за государственную измену. Его сестра Маргарет была ярой сторонницей Реформации и умерла за свои верования. Сам Лайонел был равнодушен к этому религиозному движению, но ненавидел режим, убивший сестру, и фанатизм, приведший к самым гнусным преследованиям тех, кто посмел отойти от католицизма и избрал другую церковь. Ужаснее всего от бремени католицизма страдали Фландрия и Нидерланды, и именно среди тех, кто боролся против владычества Испании, находил Лайонел поддержку в своей попытке спасти Англию.

В письмах наверняка находятся векселя на имя местных банкиров, готовых выдать деньги под столь солидное обеспечение, и обещания фламандских бюргеров помочь кораблями и вооружением, если Англия поднимется против Филиппа и Марии. В обмен он должен поставлять сведения об антикатолическом движении в стране и планах тех, кто усердно трудится, чтобы подорвать влияние Марии. Новость о беременности королевы еще не дошла до Фландрии, но, если дойдет, наверняка вызовет панику. Лайонел пока не открыл фламандцам, что задумали сделать испанцы в том случае, если Мария не сумеет произвести на свет наследника. Мало того, он и не собирался этого делать.

Теперь главной его заботой была Пиппа. Его, и только его. И он будет ревностно охранять ее покой. Это он помог бросить ее в пасть чудовища, принести в жертву Филиппу, но из кожи вон вылезет, чтобы исправить содеянное. Это стало почти священным долгом, безоговорочным обязательством. Только выполнив его, он сможет жить в мире с собой.

Лайонел оставил коня на огромном конном дворе дворца и не торопясь направился к покоям Филиппа. Как и ожидалось, в кабинете присутствовали Ренар и Руй Гомес.

Филипп, отложив перо, поднял голову от пергамента, расстеленного на письменном столе. Вид у него был усталый, словно он почти не спал. Посыпав песком пергамент, он негромко обронил:

– Добро пожаловать, Лайонел.

– Сир, – с поклоном ответил Лайонел и, учтиво поприветствовав придворных, осведомился: – Вы желали видеть меня, сир?

– Женщина. – Нос Филиппа дернулся, уголки рта опустились, будто сама мысль о той, кого он изнасиловал, была ему омерзительна. И следующая его фраза это подтвердила. – Нам неприятно видеть ее каждый день. Моя жена нервничает, страдает… само собой разумеется, что королеву в ее нынешнем положении ничто не должно расстраивать.

– Вы совершенно правы, – немедленно согласился Лайонел. – Но что вы предлагаете предпринять насчет леди Нилсон?

Он намеренно упомянул имя Пиппы, побуждая присутствующих мужчин придать орудию их замыслов облик и характер.

На лице Филиппа снова мелькнуло выражение брезгливого отвращения. Каждый раз, обесчестив женщину, он каялся, а потом с пренебрежением отталкивал свою жертву, словно насилие над ней и его собственное падение было ее виной. Он не ответил на вопрос Лайонела. Вместо него это сделал Руй Гомес:

– Мужу нельзя доверять заботу о ней. А ее семья слишком влиятельна, и, кроме того, их преданность нам чересчур ненадежна, чтобы позволить упомянутой даме поселиться под их крышей до окончания срока беременности, К счастью, ее родные все еще в Дербишире, и мы уже послали к ним гонца с приказом там и оставаться. Из-за неверности их дочери члены ее семейства стали нежеланными гостями при дворе и даже в Лондоне. Сама леди Нилсон не должна покидать дворца, но и в обществе ей показываться не следует. Король издал приказ на этот случай.

Филипп кивнул и, сложив пергамент, капнул на край горячим воском и прижал к нему кольцо-печатку.

– Отнесите это ей и ее мужу, Аштон.

Он протянул Лайонелу приказ. Тот взял его и задумчиво заметил:

– Вес знают, что королева держит даму в немилости. Не вижу причин, почему запрет леди Нилсон появляться в присутствии королевы может вызвать ненужные .слухи.

Король поднял голову. Лайонел, немного помедлив, добавил:

– Но ради соблюдения приличий ее муж, разумеется, должен бывать при дворе и исполнять свои обязанности на службе королевы и короля. – Он низко поклонился Филиппу.

– Так будет легче держать его под неусыпным наблюдением, – кивнул Филипп, подавшись вперед и возбужденно комкая лежавшие перед ним бумаги. – Кстати, он часто встречается с женой?

– Вряд ли это должно нас волновать. Сейчас он проводит очень мало времени в ее обществе, и не вижу причин, почему это должно измениться. Но я предложил бы, сир, чтобы леди Нилсон оставалась на попечении дона Аштона, – мягко объяснил Руй Гомес, и Симон Ренар кивнул.

– Да, и это следует довести до сведения мужа! – объявил посол.

Филипп обратил на Лайонела тяжелый взгляд.

– Боюсь, это неприятная задача, Лайонел.

Выражение лица Аштона, как всегда, оставалось бесстрастным.

– Но не совсем уж невыносимая, сир. От леди Нилсон потребуется оставаться в своих покоях и гулять, только когда она будет совершенно уверена, что не встретит ее величество. И поскольку ее здоровье до некоторой степени важно для нас, ей можно позволить посещать укромные уголки сада, иногда кататься на смирной лошади, а в ясную погоду проводить немного времени на реке.

Да… да, нельзя рисковать жизнью младенца. Пусть строго следует указаниям врачей. Они будут еженедельно ее обследовать, а она – повиноваться их наставлениям.

Лайонел поднял глаза на большой парадный портрет Генриха VIII с семьей, висевший над столом Филиппа. Такая гармоничная картина семейного счастья, такой довольный и мирный отец семейства! Кто разглядит за этим безмятежным фасадом те бесчисленные предательства, жестокие измены, бесчеловечные обличения, приводящие к самым ужасным казням!

Он долго молчал, прежде чем ответить.

– Леди Нилсон не глупа, сир. Она начнет задавать вопросы. Почему именно ей из всех придворных дам, имевших радость оказаться в интересном положении, уделяется столь пристальное и неотступное внимание со стороны королевских докторов? Это тем более удивительно, что ее по приказу королевы фактически держат под домашним арестом.

– Не важно! – пренебрежительно отмахнулся Филипп. – Пусть спрашивает, сколько ей угодно. Ответов она не получит. Кстати, Руй, ее муж остается покорным нам?

– Да, сир. И так будет, пока над головой его любовника висит меч.

– Вероятно, стоит подкрепить угрозу, – вмешался Ренар, закутываясь в темный плащ. – Так, ничего серьезного, небольшая неприятность. Ровно настолько, чтобы они не вздумали слишком нос задирать.

– Музыкант и без того трясется от страха, – вставил Гомес. – Любовное гнездышко, устроенное Нилсоном во дворце, пугает его до дрожи в ногах. Он предпочитает грязный кабак – там спокойнее. Но вы правы, Ренар. Нилсону не помешает напомнить, насколько беззащитен его возлюбленный.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещал Ренар. – Как уже сказано, ничего серьезного, маленький инцидент.

– А вы, Аштон, тем временем развлекайте жену.

– Все, что смогу, сир, – поклонился Аштон.

– И найдете способ ответить на щекотливые вопросы? – допытывался Ренар.

– Все, что смогу, – повторил Лайонел. Бумаги в его камзоле, казалось, удвоились в объеме и отчетливо выделялись под тканью, ясно видимые острому глазу подозрительного наблюдателя.

– Мы уверены в вас, Лайонел, – дружелюбно улыбнулся король, поднимаясь и протягивая руку.

Лайонел почтительно поцеловал холеные пальцы.

– Мне оказана большая честь, сир. Я сделаю все, дабы заслужить ваше доверие.

– Мы это знаем, – улыбнулся Филипп. – И всегда доверяем нашим добрым слугам.

Лайонел оглядел его советников. Те благосклонно улыбались.

– Доброго вам дня, господа, – с поклоном произнес он и покинул кабинет короля с приказом, запрещающим леди Нилсон показываться на глаза их величествам.

Теперь она фактически стала узницей и может покидать дворец только с разрешения и в обществе Лайонела Аштона, который, как ни крути, стал ее тюремщиком.

И защитником.

Глава 14

Лайонел немедленно отправился в покои Нилсонов. По мере приближения к заветной двери шаг его все убыстрялся. Какой она предстанет перед ним? Бледной и усталой? Или энергичной, искрящейся весельем, такой, как он любил ее видеть? Но в любом случае вряд ли ее настроение улучшит грубый приказ, который он будет вынужден передать.

Лайонел мрачно усмехнулся. Она, разумеется, вспыхнет от досады и негодования, но если послушает его…

Лайонел считал, что только он один знает, как смягчить удар.

Еще не успев приблизиться к двери, он услышал шум скандала: гневные крики Пиппы и жужжание мужских голосов, среди которых громче всего выделялся голос Стюарта.

– Ради Бога, мадам, вы смеете противиться приказу королевы?! Пренебречь таким участием, такой предупредительностью!

– Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом! – разъяренно взвизгнула Пиппа.

На этой трагической ноте Лайонел вошел в комнату, даже не постучав. Да и все равно это было бесполезно: в таком шуме любой звук просто терялся.

Пиппа с видом загнанного зверя стояла спиной к кроватным занавескам. Трое мужчин в темном платье, с черными капюшонами, туго завязанными под подбородками, выстроились перед ней полукругом. Все сжимали в руках черные кожаные мешки, что вместе с их одеяниями ясно указывало на профессию. Значит, королевские врачи пришли осмотреть Пиппу!

Стюарт Нилсон пытался удерживать жену, но, судя по выражению лица, она, прежде чем сдаться, скорее воткнула бы в него нож. Лайонел не смог сдержать улыбки. Он не даст за этих четверых и гнилого яблока, если речь идет о разбушевавшейся Пиппе!

Она увидела его первой, и при виде радостного облегчения в ее взгляде у Лайонела перевернулось сердце. Ни в чем не повинная бедняжка осаждена со всех сторон, оставшись без друзей и поддержки родных. Брат, конечно, может кое-чем ей помочь, но и ему не устоять перед могуществом королевского приказа. Судя по глазам, Пиппа уверена, что сюда явилась единственная персона, способная стать на ее сторону.

– Что, ради Господа Бога, тут творится? – удивился Лайонел. – Вас слышно с другого конца коридора!

– Не позволю… этим пиявкам… черным воронам тыкать и щупать меня, пусть они и называют себя докторами королевы! – с омерзением объявила Пиппа, заливаясь гневным румянцем. – Если уж так необходимо меня обследовать, я обращусь к врачу моей матушки. Они говорят, что, видите ли, обязаны подтвердить мою беременность! Кровь Христова, можно подумать, сама я не знаю, беременна или нет!

– Но не можешь же ты выгнать посланцев королевы, – с отчаянием возразил Стюарт, тоже смотревший на Лайонела как на спасителя. – Вы должны объяснить ей, мистер Аштон.

– У нас приказ королевы, сэр, – вмешалась одна из черных фигур. – Леди Нилсон должна подвергаться обследованию каждую неделю.

– Кровь Христова! – повторила Пиппа несколькими тонами выше, обводя присутствующих злобным взглядом. – Да я скорее умру! Объясняю еще раз: либо врач моей матери, либо никто!

– Думаю, на сегодня лучше оставить леди в покое, – велел Лайонел. – В ее состоянии расстраиваться вредно.

– Безмятежность духа действительно является залогом успешного течения беременности, – нерешительно подтвердил тот же врач, дергая себя за аккуратную седую бородку. – Но что мы скажем королеве?

– Объясните, что, поскольку леди Нилсон крайне утомлена и сильно переживает, вы посчитали возможным перенести обследование на другой день, – повелительно бросил Лайонел, красноречивым жестом распахивая дверь.

Врачи заколебались, переводя взгляды со своей неистовой пациентки на спокойного человека, с властным видом придерживавшего дверь. Никто не обращал ни малейшего внимания на лорда Нилсона, все еще стоявшего рядом с женой.

– Хорошо, сэр, мы вернемся позже, – кивнул тот, кто, очевидно, был старшим в их компании, и обратился к Пиппе: – Вы сильно раскраснелись, мадам. Я посоветовал бы вам пустить кровь и следующие два дня питаться только творогом и сывороткой.

– Проваливайте! – скомандовала Пиппа, показывая на дверь. – Вы жестоко ошибаетесь, если воображаете, что я позволю лишить меня последних сил вашими ланцетами и пиявками! Оставьте меня в покое, и, уверяю, мое лицо скоро приобретет обычный цвет!

Троица, бормоча извинения, убралась. Лайонел захлопнул за ними дверь. Пиппа не двинулась с места. Только озабоченно нахмурилась. Странно! Что-то тут неладно. Почему Лайонел ввалился в ее спальню, словно имел на это право? Мало того, посмел разыгрывать из себя хозяина, полностью игнорируя Стюарта! А тот и слова не сказал: просто стоял в стороне и трусливо молчал.

Она уже привыкла к странному пресмыкательству мужа перед испанцами, хоть и по-прежнему не понимала причин, но поджимать хвост еще и перед Лайонелом Аштоном?! Неужели только потому, что он был в свите испанского короля и считался одним из самых преданных его слуг, а следовательно, заслуживал такого же почтения?

Пиппа задумчиво оглядела Стюарта, всей своей позой выражавшего крайнее смущение.

– Благодарю, мистер Аштон, за то, что так решительно справились с этими воронами, – кивнула она, хотя на губах играла сардоническая усмешка. – Позвольте, однако, узнать: у вас привычка такая – врываться в чужие спальни, даже не постучав?

– Боюсь, вы не услышали бы стука, – защищался Лайонел. – Видите ли, я выступаю посланцем их величеств. Очень удачно, что я застал вас обоих. – Он похлопал пергаментом по ладони и жестко добавил: – Дело касается вашей жены, Нилсон. Но вам тоже следует присутствовать.

Пиппа ощутила струйку холодного пота, ползущую по спине. Господи, как она боится! И хотя твердила себе, что для страха нет причин, если в деле замешан Лайонел, все равно не могла успокоиться.

– Это для меня? – спросила она, протягивая руку к документу.

– Наверное, будет лучше, если сначала это прочитает ваш муж.

Ноздри Пиппы слегка раздулись. Молниеносным движением она вырвала из его пальцев сложенный пергамент.

– Если это касается меня, сэр, значит, я первая его прочитаю.

Лайонел смиренно поклонился. Его предложение было чистой формальностью, поскольку именно чего-то в этом роде и должен был ожидать Стюарт Нилсон. Недаром муж имеет власть над женой, пусть хотя бы на людях. Пиппа сломала печать, развернула документ и, молча пробежав глазами, так же безмолвно вручила Стюарту. Пальцы Нилсона слегка тряслись. Прочтя приказ, он беспомощно уставился на Лайонела, уже принявшего обычный отрешенный вид.

– Значит, вам поручено следить, чтобы моя жена подчинялась этим распоряжениям?

– Таково желание короля.

– Но следить за женой – прежде всего обязанность мужа!

Голос Стюарта дрожал. Это уж слишком! Такого оскорбления он не ожидал! И не знал, как объяснить все Пиппе, смотревшей на него с высоко поднятыми бровями.

– Вполне естественное предположение, – кивнула она. Запрет появляться при дворе вовсе не причинил ей боли, наоборот, обрадовал. Какое облегчение – не видеть неприязненного лица Марии, не терпеть ее день за днем изматывавшую душу ненависть! Но чем вызвана такая немилость? Пиппа не заслужила наказания!

– Стюарт, разумеется, не отстранен от выполнения своих обязанностей?

– Нет, его услуги необходимы их величествам. Вероятно, именно поэтому мне велено присматривать за вами.

Лайонел поспешил наложить бальзам на раненую гордость Стюарта. Несчастный корчился, как в огне, и его муки были столь ощутимыми, что Лайонел, не выдержав, постарался их облегчить, хотя по-прежнему всем сердцем презирал Стюарта Нилсона. Впрочем, и у него самого совесть нечиста.

Пиппа еще сильнее нахмурилась.

– Ничего не понимаю. Почему королева настаивает, чтобы меня наблюдали ее врачи? Почему поздравляет с беременностью, говорит, что мы одновременно выносим наших детей, а потом не велит показываться ей на глаза? Ничего не понимаю.

Она покинула свою оборонительную позицию у кровати и села на подоконник, подставив лицо под яркое СОЛНЫШКО.

– Королева вне себя от радости, что сможет дать мужу наследника, – небрежно предположил Лайонел. – Может, она считает, что вы отвлекаете внимание придворных от ее собственного положения? Сами знаете, как любит она греться в лучах всеобщего одобрения и не терпит соперниц пи в чем. Но, чувствуя, что должна как-то возместить обиду, она отдает вас под надзор собственных медиков. Чтобы совесть не мучила.

В его словах было достаточно правды и некоей, пусть извращенной, но логики, чтобы утихомирить Пиппу. Она смирится с волей королевы, у нее просто нет иного выхода. Но смирится на собственных условиях.

– Если меня ссылают прочь, тогда я поеду к родителям, – твердо объявила она. – Они в любой день могут вернуться в Холборн.

– Это невозможно, – тихо возразил Лайонел, хорошо представляя силу удара, который готовился нанести. – Лорда и леди Кендал тоже уведомили, что они нежеланные гости не только при дворе, но даже в столице.

Пиппа побелела. Быть отторгнутой от матери в такое время! Немыслимо! Ей не под силу выносить и родить дитя без материнской поддержки!

– Нет… – покачала она головой, – они не могут быть так жестоки! Это невозможно! Что я сделала такого, чтобы заслужить столь варварское обращение?

Гневные слезы блеснули на глазах, но она сумела сдержаться и не уронить ни единой. Видимо, орудием пытки на этот раз стал Лайонел. Он королевский гонец и палач… и его вероломство разрывало сердце.

Она уставилась на него так, будто видела впервые. Потом с яростным вызовом обернулась к мужу. Неужели он стерпит эту несправедливость без единого слова протеста?!

Стюарт молча ломал руки. Что ему делать? Что сказать? Они никогда не выпустят из своих клещей Пиппу и ребенка! И близко не подпустят родных, пока все не будет закончено.

Но он не может струсить под ее обвиняющим взором!

– Нельзя ли пригласить Пен, сестру Пиппы? Леди Пен – близкая подруга королевы. Ее величество многим ей обязана.

Лайонел наблюдал отчаянную попытку этого человека выставить себя в хорошем свете, предложив наспех придуманный и к тому же иллюзорный выход. Реальность куда более груба, и не стоит даже на секунду пробуждать в Пиппе ложные надежды. Это принесет куда больше зла, чем пользы.

– Только из любви к этой даме королева обошлась с вашей женой куда снисходительнее, чем следовало бы, – резко возразил он.

– Тем не менее я немедленно пойду и спрошу, нельзя ли пригласить Пен ко двору.

Стюарт направился к двери, прекрасно сознавая, что не осмелится ни на что подобное. Просто трусливо старался убежать от чужой боли, которую не мог излечить.

– Почему они не позволят мне снова разделить заключение с леди Елизаветой? – Пиппа вскочила так порывисто, что юбки разметались в стороны. – Пусть Мария сплавит меня в Вудсток, с глаз долой!

– О, нет смысла просить королеву о такой милости, – покачал головой Лайонел. – Это лишь еще больше ее разгневает.

– Я немедленно попрошу об аудиенции у ее величества! – провозгласил Стюарт, поспешно выскакивая за порог. Дверь за ним захлопнулась.

– Пен должна была вернуться в Англию к Рождеству, – глухо пробормотала Пиппа – Не знаю, вынесу ли я, если мне не разрешат с ней увидеться. – Она снова села и сложила руки на коленях. – Почему они творят все это со мной?!

Лайонел шагнул к ней и встал на колени.

– Послушай, Пиппа, ты должна мне довериться.

Он взял ее маленькие худые руки и сжал в больших теплых ладонях.

– Почему? – просто спросила она. – Ведь именно ты пришел объявить о моем изгнании. Почему я должна доверять тебе? Ты верен своим господам и готов всячески угнетать меня по их требованию.

– Нет. Это не так. Я играю только в свои, тайные игры, Пиппа. Большего пока что сказать не могу, но ты можешь мне доверять. Я все улажу.

– На чьей ты стороне? – прошептала Пиппа, пристально глядя на него.

– О нет, – покачал головой Лайонел, – все гораздо сложнее, чем просто принять чью-то сторону, любимая. Твой брат играет в те же игры, но ему ты веришь.

– У меня на это есть веские причины, – парировала она. – Прости, но пока ты ничем не доказал своей преданности мне. Да, мы любили и вожделели друг друга. Наслаждались друг другом. И я всей душой желала бы, чтобы этого было достаточно для взаимного доверия. Не получается…

Она пожала плечами, и от этого горестного, бессильного жеста ему захотелось плакать.

– Подумай хорошенько, Пиппа. Все не так уж плохо, как кажется.

Лайонел поднес к губам ее ледяные руки, подул на кончики пальцев.

– Я позабочусь о тебе. Всегда буду рядом. Разве это так ужасно?

Он погладил ее ладони и улыбнулся. Той улыбкой, которая неизменно обезоруживала Пиппу своей теплотой и уверенностью.

– Ни любопытных глаз, ни даже неуместного вмешательства мужа, который мог бы возражать против наших свиданий.

– Но почему Стюарт готов согласиться с такой унизительной ситуацией?

– Он очень уязвим, Пиппа, – объяснил Лайонел, тщательно подбирая слова. – Ты открыла его тайну. Что, если это удастся кому-то другому? Он скорее всего перепуган и не посмеет раскачивать лодку.

Пиппа медленно кивнула. В случае разоблачения последствия для Стюарта и его любовника будут гибельными. Трудно даже вообразить, что им грозит!

– Я не считала его трусом, – вздохнула она, явно смирившись со столь разительными переменами в муже. Чуть подавшись вперед, она сменила тему: – И ты ничего не скажешь мне об этих таинственных играх?

– Еще рано.

– А потом?

Сама мысль о том, чтобы сказать ей правду, была совершенно недопустимой. Нет, он найдет способ переправить ее и ребенка в безопасное место, не открыв весь ужас того, что с ней сделали. Он обязан ее спасти.

Пиппа с тревогой искала ответа, всматриваясь в его лицо, но не могла найти. Оно совершенно ничего не выражало, как всегда, когда он уносился думами куда-то далеко.

– Где ты? – не выдержала она. – Куда ты пропал?

– Никуда, любимая, – заверил Лайонел, покачав головой. – Я здесь, с тобой.

Пиппа откинулась спиной на подоконник, но рук не отняла.

У всех есть грехи на душе. Мрачные тайны. Можно ли требовать от Лайонела, чтобы тот исповедался во всех грехах и мрачных тайнах, лишь бы добиться ее доверия? Они знакомы так недолго. Знают друг о друге так немного. Может, доверие приходит со временем? И они не смогут ничего достичь без борьбы, усилий, взаимного компромисса?

– И да, и нет, – едва заметно улыбнулась она. – И поскольку теперь нам разрешено проводить вдвоем почти все время, причем, заметь, на вполне законных основаниях, не можем мы хотя бы часть этого самого времени оставаться без одежды?

Лайонел рассмеялся.

– Я в этом уверен! – воскликнул он, отпустив ее руки и вставая. – У меня есть предложение, которое, надеюсь, тебе понравится!

– Какое именно?

Жизнь, похоже, возвращалась к ней. Вместе с теплом. Руки горели в тех местах, где он их касался. Кровь снова сильно пульсировала в венах.

– Не хочешь приехать ко мне на ужин? – осведомился он, не сводя с нее глаз. – Моя воспитанница просто чахнет без общества, и.я подумал: что, если тебе захочется узнать обо мне побольше, а нам обоим побыть вместе в более обыденной обстановке?

– Твоя воспитанница? – поразилась Пиппа.

Донья Луиза де лос Велес из дома Мендоса, – пояснил он. – Живя в Севилье, я хорошо знал ее родителей. Она отказалась от замужества со стариком, и, чтобы отвлечь Луизу и предотвратить возможный скандал, я привез ее вместе с дуэньей в Англию. В общем, она спокойная милая девушка, но умирает от скуки, а я прискорбно пренебрегал своими обязанностями…

В дверь постучали, и Лайонел раздраженно нахмурился.

– Кто там? – спросила Пиппа, поднимаясь.

– Робин.

– Как вовремя, – пробормотал Лайонел себе под нос. Пиппа понятия не имела, что это значит, но торопливо пошла к двери. Робин стиснул ее в медвежьих объятиях.

– Я только что встретил Стюарта. Что за странную историю он рассказывает?

Робин переступил порог и остановился при виде Лайонела.

– Я не знал, что вы еще здесь, А» холодно бросил он, обнимая Пиппу за плечи. – Предполагал, что, передав приказ, вы найдете в себе довольно порядочности, чтобы оставить мою сестру в покое.

– Это было бы весьма затруднительно, лорд Робин, – мягко ответил Лайонел. – И поскольку их величества поручили мне заботу о благополучии вашей сестры, меня теперь чаще будут видеть в ее обществе.

Робин искоса глянул на Пиппу. К его удивлению, она вовсе не казалась рассерженной или обиженной спокойным заявлением Аштона.

– Все верно, Робин, – кивнула она. – Суди сам. Пиппа вручила ему приказ Филиппа и выступила из оберегающего кольца его рук.

Прочтя приказ, Робин с гримасой отвращения швырнул пергамент на стол.

– Почему они так поступают с тобой?

Вопрос, однако, был адресован скорее Лайонелу, чем сестре.

Пиппа пожала плечами.

– Лайонел… Мистер Аштон… предполагает, что Мария боится, будто моя беременность отвлечет внимание от ее собственной. – Коротко рассмеявшись, она добавила: – Страхи ее величества абсурдны. Она носит наследника трона, тогда как я – всего лишь дитя виконта. Но у Марии, как нам известно, свои причуды. И я боюсь, что она просто ищет возможности еще сильнее наказать меня за верность Елизавете.

Робин, поразмыслив, обратился к Лайонелу:

– Все именно так и есть?

– Вполне возможно, – кивнул тот. Он стоял у незажженного камина, опершись о каминную доску и поставив ногу в сапоге на решетку. Рука засунута за борт камзола, пальцы трогают тонкий пакет с письмами из Фландрии, которые он так и не прочел.

– Но это не объясняет, почему моему отцу с семьей запрещено появляться в Лондоне и почему моей сестре отказывают В материнской заботе в такое время, – буркнул Робин. Он стоял в вызывающей позе, скрестив руки на груди. Лицо раскраснелось от гнева и обиды за Пиппу, в ярко-голубых глазах светилось недоумение. – Это неоправданно жестокое наказание!

– Возможно, – согласился Лайонел. – Но вместе мы в силах дать вашей сестре заботу и защиту, в которой она нуждается.

– А как насчет ее мужа? – взорвался Робин. – Почему не ему поручена забота о жене?

– Думаю, Филипп и Мария считают, что он будет слишком занят их делами и тревогами, чтобы иметь время для моих, – ответила Пиппа с неприкрытым сарказмом. Она снова села у окна, задумчиво отбивая ритм веером из слоновой кости по каменному подоконнику.

Робин повернулся к ней. О, он уже видел эти непреклонно поджатые губы, этот вызывающий свет в глазах. Похоже, отношения Пиппы с мужем не улучшились.

Робин перевел взгляд на Аштона, потом снова на сестру и вдруг вспомнил ее неприкрытый интерес к этому человеку. Он не знал, успели ли они с тех пор познакомиться поближе, но до него вдруг дошло, что между ними существует некая связь. Пиппа, казалось, вполне освоилась с обществом человека, назначенного ее тюремщиком, словно его присутствие в спальне было вполне естественным.

– Я надеялся, лорд Робин, что вы вместе со мной присмотрите за Пиппой, – повторил Лайонел. – Ее передвижений почти ничто не ограничивает, при условии, что все они требуют моего одобрения. Кроме того, ей запрещено находиться среди придворных и показываться на глаза их величествам. Если следовать установленным правилам, я уверен, что с нашей помощью она не будет чувствовать себя ни одинокой, ни скучающей.

Робин поморщился. У него не было ни малейших намерений становиться союзником человека, считавшегося одним из главных советников Филиппа. Но не мог же он отказать Аштону в помощи, если речь шла о Пиппе! И хотя все казалось слишком гладким и простым, он подозревал, что дело неладно.

Взять хотя бы неестественную покорность Пиппы. Легкость общения между ней и Аштоном. Фамильярность, с которой он называл ее по имени. А ведь она вроде должна бы сопротивляться! Каким-то образом бросить Аштону вызов! А сам он? Со всех точек зрения Аштону следовало бы играть роль тюремщика, а не утешителя и друга!

И все же Робина невольно влекло к этому человеку. Как он ни старался, все же не смог распознать неискренности в его спокойной и дружеской манере поведения или в предложении объединить силы, чтобы облегчить судьбу Пиппы, смягчить жестокость приговора. Робин невольно задался вопросом, тот ли человек Лайонел, за которого себя выдает.

Настойчивое, монотонное постукивание веера о камень отзывалось в голове, мешало ясно думать.

– Пиппа, прекрати! Ты сводишь меня с ума!

Пиппа удивленно взглянула на него, явно не сознавая, что делает.

– Прошу прощения, – буркнула она, складывая руки на) коленях.

Наступившее молчание прервал Лайонел:

– Я пригласил Пиппу поужинать сегодня вечером в моем доме. Думаю, ей полезно на несколько часов покинуть дворец, и надеюсь, что вы окажете мне честь, присоединившись к нам. Если, разумеется, у вас нет иных неотложных дел.

Он вопросительно вскинул брови и уставился на пораженного Робина. Перед глазами несчастного встало оживленное лицо Луизы.

Господи Боже, как он мог совершенно забыть о ней?!

Пиппа с любопытством взглянула на брата.

– Какие-то затруднения, Робин? Не могу же я посетить дом холостого мужчины в одиночку, хотя меня не принимают при дворе и назначили этого самого мужчину кем-то вроде моего тюремщика!

– Даже если у этого холостяка живут воспитанница и ее грозная дуэнья! – рассмеялся Лайонел. – Как я уже объяснил Пиппе, моей воспитаннице необходимы развлечения. Вы сделаете мне огромное одолжение, проводив свою сестру на ужин.

Луиза нуждается в развлечениях? О, кому это знать, как не ему!

Робин честно пытался собраться с мыслями. Ему очень хотелось посмеяться над абсурдностью подобного приглашения. Страшно представить, что сделает Луиза при виде такого гостя! Но может, у нее хватит ума притвориться? Интересно, скажет ли ей Аштон заранее, кого именно пригласил? Сумеет ли она подготовиться к его появлению?

Что за восхитительно дурацкая неразбериха!

– Робин? – повторила Пиппа, сбитая с толку его упорным молчанием. – Ты приедешь?

Он не мог отказаться, даже если и хотел бы.

– Да… да… конечно… – поспешно заверил Робин, задыхаясь от смеха. Представить только, как веселилась бы Пиппа, узнав обо всем. Но сейчас вряд ли уместно делиться с ней секретами.

Он принял подобающий случаю торжественно-задумчивый вид.

– Просто пытался сообразить, какие дела можно перенести на завтра. Но уверен, что все можно устроить. Кстати, Аштон, я не знал, что у вас заведено целое хозяйство. Воспитанница, не больше и не меньше! Из Испании?

– Да, – кивнул Лайонел. – Ее родители были моими близкими друзьями. Я знал ее еще ребенком.

– Боюсь, мое знание испанского оставляет желать лучшего и вряд ли позволит вести застольную беседу, – так же серьезно объявил Робин.

– Донья Луиза прекрасно говорит по-английски. Однако донья Бернардина, ее дуэнья, не так сильна в языке, так что мы с Луизой будем служить ей толмачами.

– В какое время нам приехать? – осведомилась Пиппа, немного повеселев при мысли о предстоящем вечере и прекрасно сознавая, что ею движет чисто женское любопытство: очень хотелось посмотреть на Лайонела в домашней обстановке. Интересно, ведет ли он себя так же холодно и отчужденно, как при дворе?

– В восемь, если это вам подходит. Мой дом находится ближе к Савойскому дворцу, водой это примерно полчаса. Вы узнаете причал по железной калитке, ведущей в сад. Калитка будет освещаться двумя факелами, и кто-нибудь из слуг вас встретит.

Робин, усмехнувшись про себя, подумал, что не нуждается в приметах.

– Значит, я заеду за тобой в четверть восьмого, – обратился он к сестре. Пиппа кивнула. Робин поколебался, ожидая, что Лайонел распрощается, но тот даже не шевельнулся. Робин, не видя иного выхода, был вынужден сам их покинуть.

– До вечера, – пробормотал он и, поклонившись Аштону и поцеловав Пиппу, отправился вносить изменения в планы на вечер.

– Как странно, что у тебя есть дом, воспитанница и целая жизнь, о которой я ничего не знаю, – протянула Пиппа. – Жизнь, заполненная людьми, знающими тебя совсем с иной, чем я, стороны.

– Я открытая книга, любимая, – улыбнулся он. – Войди в мою гостиную и читай все, что можешь.

Он поднес ее руки к губам и поцеловал кончики пальцев. – Чем больше ты узнаешь обо мне, тем отчетливее поймешь, что можешь мне доверять.

– Но ты не расскажешь мне о тайных играх, которые ведешь.

Он покачал головой:

– Пока не могу.

– Ладно, – вздохнула Пиппа. – Удовлетворюсь тем, что смогу разведать сама.

Только тогда Лайонел оставил ее, и Пиппа немедленно позвонила Марте. Вечер вне стен дворца, необходимость вести себя с холодной вежливостью и соблюдать все правила приличия в присутствии любовника… какое восхитительное, ни с чем не сравнимое развлечение!

На этот вечер она отбросит все сомнения и расстройства и повеселится на славу. Может, жестокий приказ Марии имеет и свои хорошие стороны. К тому же никто не запрещал ей писать матери. Семь месяцев – срок долгий. Все переменится, и мать еще будет рядом во время родов.

Лайонел вернулся домой не сразу. Он не будет просматривать письма под собственной крышей, поскольку неизменно старался принимать строжайшие меры предосторожности, чтобы оградить Луизу от последствий тайной деятельности ее опекуна.

Он прошел узкими переулками к Чаринг-Кросс, стараясь не торопиться и постоянно проверяя, не идут ли за ним шпионы Филиппа. Уверившись в отсутствии слежки, он нырнул в низенькую дверь таверны. Стоявший за стойкой кабатчик без особого интереса поднял глаза, но тут же вернулся к прежнему занятию – наливать эль посетителям.

Лайонел пересек помещение, утопая в опилках, густым слоем насыпанных на полу, и подошел к узкой лестнице. Никто, казалось, не заметил его и, уж разумеется, не узнал. Он быстро взбежал по ступенькам и оказался на маленьком чердаке под низко нависшим потолком. Здесь стояла духота, воздух был невыносимо спертым, но Лайонел подавил желание распахнуть маленькое, закрытое ставнями окно, выходившее на улицу.

Задвинув тяжелый засов, он зажег огарок свечи на шатком столике, который вместе с трехногим табуретом составлял здесь единственную мебель.

Потом выложил пакет на стол, придвинул свечу ближе, развязал тесемку, которой были связаны письма, и стал читать. Назревала война между Францией и Австрией, находившейся под властью династии Габсбургов. Император боялся, что, если Мария умрет бездетной, ее кузина, Мария, королева Шотландии, обрученная с французским дофином и тоже католичка, станет наследницей английского трона и тогда Франция и Англия объединятся против Габсбургов. Агенты Лайонела узнали, что император, желая предотвратить столь печальный исход, готов в случае преждевременной смерти Марии поддержать претензии Елизаветы на корону при условии, что та выйдет замуж за бездетного овдовевшего мужа сестры, Филиппа.

Циничная улыбка искривила губы Лайонела. Во имя политической целесообразности папа легко даст разрешение на подобный брак. Но готова ли Елизавета на такую жертву? Ей придется забыть о собственной независимости и принять католическую веру. Вряд ли она будет возражать относительно последнего: эта дама – законченный прагматик, но вот насчет первого… крайне сомнительно.

Однако он обязан сообщить ей, что при определенных обстоятельствах она получит поддержку с совершенно неожиданной стороны. Но именно эта поддержка сможет усилить ее позицию и обеспечить охрану на случай покушения. Узнай Филипп о дальновидных планах своего папаши, наверняка потребует от Марии, чтобы Елизавету снова принимали при дворе.

Но возможно, они будут ждать, чем кончится беременность королевы, прежде чем сделать такой ход. А пока сам Лайонел попытается сделать Робина из Бокера своим помощником. Тот уже установил связь с Елизаветой и может стать верным союзником… как только поймет, на чьей стороне Лайонел. Пока что ясно: Робин терпеть его не может и встревожен тем влиянием, какое Аштон имеет на его сестру. Следует попытаться изменить его мнение, и мирный домашний ужин – самое подходящее начало. А потом Пиппа наверняка поможет уговорить брата. Робин начнет доверять Лайонелу, если тот прежде заслужит доверие Пиппы.

Он отодвинул пергамент и развернул другое письмо, на этот раз личное. Зять писал о своих детях, племянниках и племянницах Лайонела. Детях Маргарет.

Маргарет сожгли на следующий день после того, как она родила Джудит, которой теперь исполнилось три. Именно Филипп, находившийся во Фландрии по поручению отца, лично запретил освобождать ее от допросов инквизиции. Во время родовых схваток ее растянули на дыбе в последней гнусной попытке спасти ее душу, вырвав публичное покаяние и отречение от веры. Маргарет не сломалась.

Лайонел сложил письмо. Лицо его словно окаменело. Но он стоически развернул следующее. Остальная корреспонденция, как он и ожидал, содержала векселя и обещания поставок оружия и солдат на случай восстания в поддержку Елизаветы.

Ненужные бумаги он держал над огнем, пока они не обратились в пепел. Потом сгреб черную кучку в подставленную ковшиком ладонь и рассыпал по полу. Сведения, пароли, условленные знаки – все осталось только в его голове. Он отошлет ответы в Брюгге с торговым судном капитана Олсона.

Лайонел покинул таверну так же неприметно, как и вошел в нее. Вечерний воздух прояснил его голову, но он вскочил на лошадь и помчался галопом, пока тьма воспоминаний не рассеялась настолько, что он оказался способен подумать и о приеме гостей.

Глава 15

Пиппа была готова уже к семи часам. Оставалось дождаться Робина. Она бродила по комнате, прислушиваясь, не донесется ли шум из спальни Стюарта. Но там царило молчание. Очевидно, он и не подумал идти к королеве с просьбой пригласить Пен ко двору. Впрочем, вряд ли его можно осуждать: затея была заранее обречена на неудачу и только еще больше обозлила бы королеву. Но все же Стюарт мог хотя бы попытаться постоять за жену: это самое меньшее, что он был обязан сделать в подобных обстоятельствах.

Стук Робина застал ее врасплох. Сердце так и покатилось куда-то, и Пиппа вдруг сообразила, с каким нетерпением ждала брата. Пока Марта спешила к двери, она схватила плащ с сундука, стоявшего у изножья кровати.

– Ты готова? – зачем-то спросил Робин, хотя видел, что она уже застегивает плащ на шее.

– Да, уже целую вечность.

Она в последний раз посмотрелась в зеркало и, не найдя недостатков в своей внешности, повернулась к Робину и изумленно ахнула:

– До чего же ты чистенький! Почти элегантный! Робин, к собственному раздражению, ощутил, как загорелись щеки.

– Ничего не скажешь, весьма сомнительный комплимент!

Пиппа рассмеялась.

– Не хотела тебя обидеть! Просто высказала, что думала! Видишь ли, я немного удивилась: обычно ты равнодушен к собственной внешности.

– Да уж, не то что вы со Стюартом! – фыркнул Робин. – Послушать, как вы трещите о нарядах, так можно подумать, что важнее дела в мире нет!

– Иногда так оно и бывает, – отрезала Пиппа. – Спасибо, Марта. – Она взяла у камеристки перчатки и веер. – Не думаю, что вернусь поздно, но, если хочешь, можешь ложиться спать. Если понадобишься, я позвоню.

– Да, миледи, – кивнула Марта, приседая. – Но я дождусь вас. Ночи становятся холоднее, и я к вашему возвращению успею развести огонь.

Пиппа благодарно улыбнулась и, взяв Робина под руку, вышла. В коридоре, как обычно, толпились придворные, собираясь в арочных проходах и широкой приемной на дальнем конце.

– Интересно, мне только Марии запрещено показываться или придется разыгрывать невидимку каждый раз, стоит лишь высунуть нос за дверь? – пробормотала Пиппа, саркастически усмехаясь.

Робин не знал ответа на этот вполне законный вопрос.

– Давай посмотрим, будут ли с тобой здороваться, – предложил он, понизив голос. – Насколько я знаю, никто не запрещал окружающим общаться с тобой.

– Пока, – добавила Пиппа.

Она выступала с гордо поднятой головой, слегка улыбаясь при виде знакомых. На ее кивки и улыбки отвечали, хотя и несколько суховато. Впрочем, такие мелочи Пиппу не волновали.

Сильнее всего пострадает Стюарт. Это ему будут выказывать фальшивое сочувствие, прекращать разговоры при его появлении, громко шептаться на ее счет. Человеку, уже потерявшему уважение друзей из-за стараний втереться в милость к испанцам, это подсыплет еще больше соли на раны.

Но по какой-то причине она не находила в своем сердце жалости к мужу.

Робин в отличие от сестры всячески выставлял себя напоказ: окликал знакомых, жизнерадостно махал рукой, справлялся о здравии и благополучии.

– Если и дальше будешь продолжать в том же духе, быстро почувствуешь на своей шкуре, что это такое – немилость королевы, – предупредила Пиппа, когда они спустились к причалу. – Она посчитает это неповиновением.

– А мне все равно, – буркнул Робин. – Кстати, вот и Джем. Я послал его нанять нам гуари 3.

Паж резво подбежал к хозяину.

– Я нашел крепкую гуари, сэр. И чистую.

– Молодец, парень! – одобрил Робин, помогая Пиппе спуститься по ступенькам к воде и критически оглядывая качавшуюся на воде лодку. Обычно наемные суденышки отличались невероятной грязью, поскольку перевозили любой груз, который подвернется, будь это окровавленные туши, разбитые бочонки из-под эля или клетки с курами и поросятами. Но эта была подметена, дно – сухое, а банки покрыты относительно чистой мешковиной.

– Сойдет.

Спрыгивая в лодку, Робин подумал, как неплохо было бы, предложи Аштон послать за ними свою барку. Луиза, пытавшаяся убедить его повезти ее вниз по реке, в Ричмонд, пространно расписывала элегантность и удобства своего суденышка и не слишком мирно восприняла отказ предпринять такую поездку во мраке ночи по той части реки, которая была ему не только незнакома, но и изобиловала непредсказуемыми течениями и мелями. На его голову посыпался поток испанских оскорблений, которые, правда, немедленно сменились столь же цветистыми извинениями.

Робин слегка ухмыльнулся приятным воспоминаниям и снова задался вопросом, удастся ли Луизе держаться так, словно ничего не произошло. Неплохая проверка ее находчивости, в которую он, впрочем, безоговорочно верил.

– Что тебя так забавляет? – осведомилась Пиппа, опираясь на протянутую руку, чтобы спуститься в лодку.

– Так… случайная мысль, – весело бросил он. – Кстати, мешковина, кажется, не слишком грязная.

• Он показал на банки. Пиппа все же отряхнула их ладонью и, расправив складки платья и плаща, уселась.

– Всего лишь случайная мысль?

– Совершенно верно, – подтвердил он, располагаясь напротив. Джем занял место рядом с гребцом, который стал выводить суденышко на середину течения. Робин поспешил отвлечь сестру от ненужных расспросов.

– Что тебе так нравится в Лайонеле Аштоне? – спросил он напрямик, поскольку не больше, чем Пиппа, был склонен ходить вокруг да около, когда речь шла о благополучии близких.

– А кто сказал, что он вообще мне нравится?

– Это очевидно, Пиппа. Человеку поручено следить за каждым твоим движением, а ты и внимания не обращаешь. На тебя это не похоже. – Он помедлил, дожидаясь пояснений, и, когда Пиппа ничего не ответила, чуть неуверенно добавил: – Мне кажется, между вами что-то есть. Сегодня я это заметил. И кажется, можно назвать это определенной близостью.

Пиппа продолжала молчать. Робин напряженно вглядывался в ее лицо, едва различимое в серых сумерках. У него усиливалось ощущение, почти предчувствие опасности, грозящей Пиппе. И хотя он не знал, откуда грянет беда и что несет с собой, все же едва ли не ощущал ее в воздухе. Недаром он столько лет ходил по краю пропасти: теперь распознать этот запах было так же легко, как серный смрад дьявола.

– Он мне нравится, – призналась наконец Пиппа. Какой смысл отрицать очевидное? Но больше Робин ни о чем не узнает. – Сама не знаю почему. Кажется, и он мне симпатизирует.

– Это я понять могу. – Робин подался вперед и накрыл ладонями ее руки. – Но… но, Пиппа, будь поосторожнее. Ты и без того в немилости и, помимо всего прочего, носишь ребенка от своего мужа.

– Мой муж мне не верен, – перебила Пиппа, отнимая руки.

– Точно еще ничего не известно…

– Известно.

Она вызывающе вскинула подбородок, как бы подначивая Робина возразить. Но ее глаза горели такой убежденностью, что Робин мгновенно сник, поверив сестре.

– Мне жаль… правда, Пиппа, мне очень жаль. – И так же нерешительно добавил: – Знаешь, как говорят: злом зла не поправишь…

– Не читай мне нотаций. Робин. Ты ничего не знаешь, так что лучше помолчи, – оборвала Пиппа, поднимая глаза к небу, где уже сияла вечерняя звезда и над деревьями, стерегущими реку, поднималась желтая луна.

– Может, и нет, – вздохнул Робин. – Но когда речь идет о семье, вспомни, Пиппа, что, кроме меня, у тебя здесь никого нет. И я не могу стоять в стороне и смотреть, как ты губишь себя.

– О, как драматично! – неожиданно рассмеялась Пиппа. – Как это я могу себя погубить? Только потому, что нахожу своего тюремщика приятным собеседником? Неужели ты откажешь мне даже в этом маленьком удовольствии: находить отдушины в навязанном королевой обществе?

– Нет, нет, разумеется, нет.

«Если только удовольствие не слишком велико». Но последнее замечание Робин благоразумно оставил при себе.

– Когда должен родиться малыш?

– Не совсем уверена, но, думаю, в конце апреля или в самом начале мая. Я ценю твою озабоченность, Робин, но в ней нет нужды. Лайонел так же рьяно заботится о моей репутации, как и ты, иначе тебя бы со мной сейчас не было. Что могут наболтать злые языки о мирном ужине в компании ребенка, дуэньи и моего брата?

Ребенка?! Робин закашлялся и принялся поправлять перо на своем бархатном берете. Он ничего не добьется от Пиппы дальнейшими допросами… по крайней мере не сегодня.

Поэтому он потеребил свой крахмальный круглый воротник и расправил окаймлявшее его кружево.

– Значит, тебе нравится мой костюм?

– Еще бы! Я всегда говорила, что тебе следует носить голубое. С такими глазами, как у тебя, просто глупо выбирать другой цвет!

Робин неловко шаркнул ногами.

– В моих глазах нет ничего особенного.

– Конечно, есть, – проворковала Пиппа. – Они в точности как у твоего отца. Вряд ли моя мать так быстро пала бы в объятия сэра Хьюго, если бы не эти глаза.

– Для разумной женщины ты иногда несешь полную чушь, – громко объявил Робин.

– О, я не всегда бываю разумна, – заверила Пиппа с озорным блеском в глазах. – Но поверь мне, дорогой братец, не ты один замечаешь в людях перемены. Взять хотя бы тебя с твоим новообретенным интересом к чистоте и нарядам. Готова побиться об заклад, что ты ухаживаешь за дамой.

– Очередной вздор! – проворчал Робин. «Я вовсе ни за кем не ухаживаю! Еще чего!» – По-моему, это и есть причал Аштона! – воскликнул он чересчур громко и так быстро вскочил, спеша положить конец беседе, что гуари сильно качнуло.

Робин тяжело повалился на банку, и берет слетел. Проворный Джем бросился на помощь, успев поймать берет за мгновение до того, как он оказался в воде. Пиппа энергично зааплодировала.

– Прекрасно, Джем! Представляю, как велика была бы потеря для твоего хозяина.

Робин взял берет и водрузил на голову, стараясь обрести утраченное достоинство. Лодка ударилась о ступеньки, и стоявший на причале человек подхватил швартов и привязал суденышко.

Робин поднялся наверх, одергивая камзол и отряхивая плащ и шоссы. Пиппа легко вспорхнула по ступенькам и с интересом огляделась.

Из многочисленных окон особняка лился свет, падавший на газон и железную калитку, отделявшую сад от реки. Дом был достаточно велик, с широкой каменной террасой и парапетами. У причала была пришвартована прекрасно снаряженная барка.

Пиппа задумчиво кивнула. Лайонел Аштон, похоже, богат. Впрочем, это и неудивительно. Большинство испанцев, прибывших с Филиппом, были людьми состоятельными. Но, насколько она знала, больше ни у кого не было домов в Лондоне.

– Сюда, миледи… милорд…

Встретивший их слуга высоко поднял фонарь и повел гостей вперед. На нем была великолепная зеленая с серебром ливрея. Робин отослал Джема назад вместе с гуари и последовал за Пиппой и проводником. В саду он бывал не раз, а вот в доме – никогда, потому ему не составило труда изображать любопытство.


Луиза посмотрелась в зеркало и слегка нахмурилась.

– О, Бернардина, по-твоему, мантилья подходит к этому платью? Может, лучше взять зеленую, шелковую? Видишь, вышивка сделана зеленой ниткой!

Она нервно ткнула пальцем в цветы, которыми была расшита нижняя оранжевая юбка дамасского шелка.

– Дорогое дитя, ни к чему так волноваться, – благосклонно улыбнулась дуэнья. Сегодня вечером Луиза выглядела особенно хорошо. Платье из бархата цвета слоновой кости поверх яркой нижней юбки прекрасно оттеняло теплое розовое свечение ее кожи. Бернардина прекрасно понимала причину возбуждения подопечной и даже сама испытывала некоторое нетерпение. Они так долго обходились без общества! Так долго не вели оживленных бесед за обеденным столом!

И ей ужасно хотелось показать дону Аштону свое умение управлять хозяйством. Он немало удивится, обнаружив, какой восхитительный ужин ждет их гостей и как идеально ведет себя Луиза на людях!

– Дон Аштон назвал тебе имена приглашенных? – спросила Луиза, откалывая девственно-белую мантилью и потянувшись за зеленой.

– Нет, у меня едва хватило времени обменяться с ним словом. Он спешил одеваться.

Бернардина взяла с туалетного столика шпильки и принялась сама прикалывать Луизе мантилью. И вправду, темные волосы в обрамлении зеленого шелка выглядели на редкость эффектно.

– Он только упомянул, что это брат и сестра. Твоя дорогая матушка вряд ли возразила бы против такого семейного собрания.

Луиза едва заметно поморщилась. Брат и сестра? Какая тоска! Наверняка престарелая пара, живущая в одном доме. Дон Аштон, разумеется, из кожи вон вылез, чтобы отыскать самых скучных и респектабельных гостей!

Но даже брат и сестра все же более оживленная компания, чем донья Бернардина и пяльцы с вышиванием. А если Бернардине они покажутся достаточно приемлемыми, значит, ответное приглашение будет принято, и, может, в том доме она встретит еще кого-то.

Луиза, никогда не грустившая подолгу, снова почувствовала прилив оптимизма. Она очарует пожилую и унылую парочку своим остроумием, чисто испанской покорностью старшим, своей музыкой, и они откроют ей двери своего дома.

Она расправила мантилью, приколотую Бернардиной к свернутым косам.

– Думаю, так лучше. А по-твоему?

– Гораздо, – согласилась дуэнья. – У тебя безупречный вкус, дорогая. Передался по наследству от твоей матушки.

Луиза чуть подняла брови. Сколько она помнила, мать всегда носила только черное. Правда, фигура у нее оставалась идеальной, не говоря уже об осанке, диктуемой строжайшими правилами придворного этикета. Но все же трудно говорить о хорошем вкусе, когда одно черное платье сменяет другое. Впрочем, когда речь шла о дочери, мать не придерживалась таких ограничений. Она заботилась о том, чтобы Луиза всегда была одета по последней моде, хотя и с соблюдением всех приличий. Так что, возможно, Бернардина права.

Луиза вдруг посочувствовала матери, которая, вероятно, радовалась бы более разнообразному гардеробу, если бы роль жены и постоянно скорбящей матери, а потом и вдовы не препятствовала более счастливому образу жизни.

– Твой веер, дорогая, – напомнила Бернардина, вручая Луизе раскрашенный веер черного шелка. – Правда, в нем нет особой нужды, сегодня прохладно, но как грациозны движения руки, держащей веер!

Луиза улыбнулась и, особым образом повернув запястье, посмотрела на дуэнью поверх веера. Бернардина тихо ахнула.

– Ты не должна флиртовать, дитя мое! Ни в коем случае!

– О, это всего лишь игра, дорогая, – заверила Луиза, целуя морщинистую щеку. – Обещаю, что не опозорю тебя.

– Конечно, нет, – пробормотала Бернардина, погладив ее по плечу.

– О, они идут! – воскликнула Луиза, поглядев в окно. – Видишь, огонь фонаря.

Она подлетела к самому подоконнику, но, расслышав укоризненное восклицание дуэньи, спряталась за занавеску. Правда, разглядеть ничего не удалось. В мигающем свете фонаря две завернутые в плащи фигуры медленно двигались за ливрейным лакеем.

– Пойдем скорее, мы должны встретить их в зале, – настойчиво шипела Бернардина.

Луиза отпустила занавеску и вышла на верхнюю площадку лестницы. Снизу донесся голос опекуна:

– Лорд Робин! Леди Нилсон! Добро пожаловать!

– Благодарим за гостеприимство, мистер Аштон, – весело ответил Робин из Бокера.

Туфелька Луизы, уже коснувшаяся верхней ступеньки, замерла. Дыхание на миг пресеклось. Робин! О Господи! Робин и его сестра. Как Луиза мечтала встретить ту Пиппу, которая осмелилась пойти против самой королевы, провела несколько месяцев в Тауэре и все же ухитрялась жить полной жизнью и не оглядываться на мнение окружающих!

Почти невыносимое волнение, смешанное с восхитительным уколом страха, охватило ее с такой силой, что Луиза едва не пошатнулась. Что это на него нашло? Может, он ее дразнит? Или испытывает? Или его привел сюда простой случай? Вряд ли он желал разоблачить ее… или нет?

Гордо подняв голову, изобразив приветливую улыбку, Луиза едва заметно пожала плечами. Так или иначе, а он увидит, что она способна справиться с любой ситуацией. И если надеялся вывести ее из себя, скоро поймет, что Луиза де лос Велес из дома Мендоса может играть в любую предложенную ей игру.

Луиза раскрыла веер и последовала за дуэньей вниз по лестнице.

Глава 16

Как только женщины спустились в зал, Лайонел выступил вперед:

– Леди Нилсон, позвольте представить донью Бернардину де Карденас. – Бернардина учтиво присела, и Пиппа в ответ дружески улыбнулась. – И мою воспитанницу, донью Луизу де лос Велес. – Он взял руку Луизы и подвел к Пиппе.

Та снова улыбнулась.

– Счастлива познакомиться, донья Луиза. Подопечная Лайонела оказалась не таким уж ребенком.

И к тому же красива, с поразительными синими глазами, сливочно-белой кожей и блестящими черными волосами. Немного полновата, правда, но многие мужчины считают это достоинством в женщине.

Она бросила на Лайонела быстрый взгляд. Интересно, он тоже так думает?

Лайонел представил Робина обеим женщинам. Тот церемонно поклонился донье Бернардине и несколько менее формально – молодой даме, скромно опустившей глаза.

– Милорд, – пробормотала она, прикрываясь веером, – рада видеть вас.

– Благодарю, донья Луиза. Как вы находите нашу страну? Надеюсь, вам у нас понравилось?

– Здесь так спокойно, сэр, – заметила Луиза, глядя на него поверх веера.

– А в этом виноват я, – объявил Лайонел, провожая собравшихся в гостиную. – Я был так занят государственными делами, что времени представить Луизу ко двору совсем не оставалось.

– По правде говоря, донья Луиза, вы немного потеряли, – заверила Пиппа. – Так называемые развлечения по большей части невыносимо скучны.

– Но танцы… музыка… – запротестовала Луиза. – Прошу вас, леди Нилсон, садитесь.

Она показала на кресло с прямой спинкой и изогнутыми подлокотниками, а сама устроилась рядом, на табурете.

Пиппа села, с некоторым изумлением подумав о том, что девушка обращается с ней со всем уважением, подобающим старшим. Что ж, разумеется, в глазах Луизы она почтенная замужняя матрона, да еще и беременная, хотя последнее девушке не известно. Совершенно новое положение для Пиппы, и та вовсе не была уверена, что ей оно нравится.

Робин отказался сесть, предпочитая следовать примеру Аштона и остаться у очага, где уже успели развести огонь, прогоняющий холод осенней ночи.

Донья Бернардина, шурша стоявшими колом черными юбками, изящно примостилась на самый край кресла, обитого зеленым бархатом, и что-то сказала по-испански.

– Моя дуэнья спрашивает, в добром ли вы здравии, леди Нилсон, – перевела Луиза.

– Спасибо, в превосходном, – ответила Пиппа, вежливо наклонив голову. – Надеюсь, и вы тоже.

Последовал быстрый обмен репликами.

– Донья Бернардина здорова и благодарит за заботу, – сообщила Луиза.

«Господи Боже, неужели это будет продолжаться весь вечер?» Пиппа мучительно пыталась припомнить очередную вежливую банальность и вдруг, встретившись с Лайонелом взглядом, в котором так и плясали смешливые искорки, поперхнулась очередным, тщательно продуманным предложением.

Донья Бернардина разразилась потоком непонятных слов, и Луиза, вскочив, предложила вина потрясенной гостье. Пиппа протестующе подняла руку и едва сумела выдавить между жестокими приступами кашля:

– Нет… нет… спасибо… я не пью… вина…

– Леди Нилсон предпочитает хмельной мед, – пояснил Лайонел, подходя к буфету, где стояли серебряный кувшин и графин венецианского хрусталя. Он налил меда в чеканный серебряный кубок, украшенный драгоценными камнями, и поднес Пиппе. Бернардина энергично махала веером, охлаждая разгоряченное лицо гостьи, хотя Пиппа незаметно пыталась отделаться от назойливых забот, ощущая в то же время тревогу, крывшуюся за внешней учтивостью Лайонела. Он вежливо подождал, пока приступ кашля уймется, прежде чем вручить кубок гостье.

Робин так и не отошел от камина, рассудив, что Пиппа не нуждается в его внимании. Откуда Аштон знает, что в последнее время она предпочитает мед? Сам Робин только сейчас об этом узнал!

– Лорд Робин, могу я предложить вам вина? – обратилась к нему Луиза, окруженная благоуханием флердоранжа и жасмина. Какой экзотический запах! У англичанок нет таких духов. Экзотический и одновременно естественный, будто от рождения присущий ее коже и волосам.

– Спасибо, донья Луиза.

Он взял протянутый кубок, коснувшись ее пальцев своими. Со стороны жест мог показаться случайным, но Робин сделал это нарочно.

– Пирожное, – пробормотала Бернардина на искаженном английском. – Мы приготовили для гостей испанские деликатесы.

Взяв с буфета серебряный поднос, она подошла к Лилле, с удовольствием потягивавшей мед под присмотром Лайонела. Та принялась высматривать на подносе наиболее безобидные с виду сладости. В детстве она была большой сластеной, но с тех пор любовь к засахаренным фруктам и пирожным уменьшилась, а сейчас и вовсе почти исчезла.

Лайонел, ловко орудуя серебряными щипцами, взял тарталетку, положил на крошечную серебряную тарелочку и поставил на низкий столик рядом с ее креслом.

– Она начинена козьим сыром с медом. Думаю, вам понравится.

– Попробую поверить, сэр, – пробормотала Пиппа, откусывая маленький кусочек. – Восхитительно! – Губы сами собой растянулись в улыбке, и, несмотря на официальную обстановку, она не смогла не высказаться вполголоса: – И снова меня поражает ваше знание вещей, наиболее полезных для беременных женщин.

Но ее слова не произвели ожидаемого впечатления. Мало того, совсем его не позабавили.

– Испанские дамы не обсуждают подобные темы в обществе мужчин, – тихо упрекнул он, глянув сначала в сторону доньи Бернардины, старательно выбиравшей пирожное, а потом – на Луизу.

– Они не слушают, – утешила Пиппа улыбаясь, совершенно не обиженная укором. – Луиза, похоже, находит общество Робина более интересным, чем мое. Вряд ли стоит ее за это осуждать. – Она откусила еще кусочек тарталетки и блаженно зажмурилась. – А ее дуэнья больше интересуется сладостями, чем нашим разговором, и я вполне ее понимаю. Невероятно вкусно.

Ее улыбка была так заразительна, а тон лукав, что Лайонел на секунду почувствовал себя старым педантом.

– Испанский этикет отличается от английского, – почти оправдываясь, буркнул он.

– О, кому и знать, как не мне, – хмыкнула Пиппа. – Однако есть и сходство… в некоторых занятиях, не так ли, сэр? – Она многозначительно подняла брови.

Лайонел понял, что Пиппа искренне наслаждается ситуацией. Он надеялся доставить ей удовольствие, отвлечь от забот и, кажется, преуспел в этом. Его приглашение к ужину неожиданно подняло настроение Пиппы, что в последнее время случалось редко, и Лайонелу, очарованному и опьяненному ее взором, захотелось забыть об осторожности. А это уже опасно.

– Луиза вела очень мирную, уединенную жизнь, – строго начал он, но, не удержавшись, расплылся в улыбке.

– Так-то лучше, – обрадовалась Пиппа. – А теперь расскажите мне о Севилье, и я за это не буду ,вас конфузить, хотя… и жалко лишиться подобной возможности.

Луиза в блаженном неведении о тревогах опекуна за ее девическую скромность поднесла поднос со сластями Робину.

– Те, что с финиками, вкуснее всего, – посоветовала она. – Надеюсь, вы любите сладкое, лорд Робин.

– Почему вы так считаете, донья Луиза? – Он взял у нее щипцы и положил себе фаршированных орехами фиников.

– О, иногда я с первого взгляда понимаю людей, – беспечно ответила она. – И обладаю… как это вы называете… ясновидением.

Но тут рядом с Луизой появилась донья Бернардина. Несмотря на приветливую улыбку, взгляд оставался холодным и подозрительным. Последовала медленная торжественная тирада.

Робин понял, что от него отделываются. Дуэнья не собирается позволить им тет-а-тет любого рода. Он вежливо кивнул и попытался игнорировать близость Луизы, понимая, что та посмеивается над ним, хотя она, казалось, внимательно прислушивалась к каждому слову дуэньи и даже время от времени переводила одну-две фразы.

Донья Бернардина вроде бы говорила о полевых цветах! Робин ничего не знал о полевых цветах, но что-то бормотал о маргаритках и полевых фиалках, названия которых застряли в памяти с детства. Луиза старательно переводила. Донья Бернардина продолжала перечислять свойства растений.

Робин в отчаянии устремил взор на Пиппу, но та была погружена в беседу с Лайонелом Аштоном. «Хорошо им! – неприязненно подумал он, – Их разговор не имеет ничего общего с цветами!»

Робин не смел взглянуть на Луизу, в полной уверенности, что та искренне забавляется. Ничего, рано или поздно он с ней сочтется.

Спасение явилось в образе слуги, который церемонно распахнул двойные двери, ведущие в просторный обеденный зал. Длинный стол был украшен свечами, цветами и тонким фарфором. Ничего грубого и дешевого в хозяйстве Лайонела Аштона!

– Донья Бернардина просит объяснить, что это ужин в истинно испанском стиле. Так мы едим дома, в Севилье, – предупредила Луиза, садясь за стол. Бернардина, плавно жестикулируя, что-то добавила. Луиза, наклонившись к сидевшей рядом Пиппе, прошептала: – Леди Нилсон, моя дуэнья извиняется за то, что не может вести истинно поучительную беседу, поскольку не говорит на языке гостей. Дуэньи обычно известны своими назидательными беседами.

Пиппа, повернувшись к соседке, заметила веселый блеск глаз, чуть приподнятые уголки губ и не смогла не ответить заговорщической улыбкой. Ответная улыбка Луизы немедленно стала широкой и уверенной. Она напоминала Пиппе себя в молодости, прежде чем мир окрасился в черные тона и на плечи опустилась неподъемная тяжесть. Она вдруг мучительно припомнила то время, когда вместе с Пен вполголоса вела весьма рискованные беседы в обществе. Пен в большинстве случаев старалась ее одернуть, но потом глаза вспыхивали, и она вот так же лукаво усмехалась.

Случайно посмотрев на брата, она была потрясена его пристальным взглядом. Он не отрывал глаз от Луизы, и было в этих глазах что-то такое, чего она никогда раньше не видела. По ее спине прошел озноб, словно перед ней открылся совершенно неожиданный поворот.

Она снова посмотрела на Луизу и заметила, как та подмигнула Робину.

Так что же тут происходит?!

Робин немедленно уставился в тарелку, а Луиза, скромно улыбаясь, поинтересовалась у дуэньи, как готовится стоявшее перед ней блюдо.

Губы Пиппы сложились в безмолвном свисте. Неужели у Лайонела глаз нет? Опасается, что ее разговоры оскорбят скромность испанки, и не замечает, что Луиза втихомолку флиртует с Робином!

А вот дуэнья – дело другое. Она бдительно следит за Луизой и Робином. Неужели уловила, как девица ему подмигивала?! И уж конечно, ощущает грозовую атмосферу комнаты: вот-вот ударит гром, а у Пиппы даже мурашки по телу бегут! Как может Лайонел ничего не заподозрить? И все же он казался совершенно равнодушным: поддерживал светскую беседу о музыке, поэзии, модных танцах. Ответы Луизы были тихими и немного рассеянными. Робин, однако, вел себя как ни в чем не бывало. Пиппа, крайне заинтригованная и искренне веселившаяся, разыгрывала свою роль как по нотам.

Не может быть, чтобы Луиза и Робин встречались прежде! А вдруг это мгновенное притяжение? Почему бы нет? В ней загорелась та же искра при одном взгляде на Лайонела. Так почему не Робин и Луиза? Правда, девушка слишком молода для Робина и из другой страны, со своими обычаями и законами. Вряд ли Робин будет всерьез ухаживать за испанкой. Кроме того, у него уже есть дама. Она в этом убеждена, и никакие его отговорки в расчет не принимаются. Вероятно, одна женщина открыла ему глаза на прелести остальных. А Луиза – действительно красавица. Но тем не менее немного молода для Робина. И уж несомненно, чересчур молода для Лайонела. К тому же она не ощутила особой близости между опекуном и воспитанницей и отметила это с некоторым удовлетворением, заставившим ее задаться вопросом, уж не ревнует ли она. Да, ей было любопытно посмотреть, что делается дома у Лайонела… даже больше, чем просто любопытно. Но слепота Лайонела в отношении той игры, которую ведет Луиза с Робином, – явное доказательство, что у него нет времени замечать свою подопечную или вникать в ее заботы.

И это пренебрежение может оказаться ошибочным. Нет, Робин не позволит себе ничего бесчестного, но если Луиза уже расправила крылья, будет очень трудно их подрезать. Может, стоит предупредить Лайонела? Или он посчитает, что она, пользуясь их близостью, слишком много берет на себя и лезет не в свое дело? Вполне вероятно. Лайонел так сдержан и скрытен, никогда не делится своими тревогами и бедами, хотя не колеблясь приходит к ней на помощь.

Но если их отношения должны развиваться, привести к чему-то, он должен позволить ей участвовать в своей жизни!

Пиппа сама удивилась такому решению. Похоже, она допускает возможность их совместного будущего, что, разумеется, в ее обстоятельствах просто абсурдно.

Будто почувствовав, что именно он является предметом ее размышлений, Лайонел неожиданно повернулся к Пиппе.

– Что вы думаете о нашей сарсуэле, леди Нилсон? – Он показал на блюдо тушеной рыбы, стоявшее перед ней. – Вы почти ничего не едите.

– Очень необычный запах, – пробормотала она, играя вилкой.

Он придвинулся ближе и нанизал на свою вилку кусочек сочного угря.

– Попробуете?

Он поднял вилку, и перед ее глазами блеснул простой золотой перстень-печатка. Пиппа, снимая губами рыбу с острых зубцов, краем сознания отметила, что Лайонел вообще носил очень мало драгоценностей в отличие от большинства его испанских друзей и английских придворных. Сегодня, кроме перстня, на нем было всего лишь одно украшение.

Взор Пиппы обратился на странную брошь в виде змеи из угольно-черного гагата, угнездившуюся в воротнике у самой шеи. Он снова наклонился к ее тарелке, и в свете свечи ярко блеснули бело-голубые алмазы, вставленные в раздвоенный язык рептилии. За ними полыхнули два сверкающих изумруда, вставленные в глазницы.

– Странная брошь, – едва выговорила Пиппа непослушным языком.

Фамильная драгоценность. Думаю, сарсуэла вряд ли вам понравится сегодня. Может, ломтик цыпленка. По-моему, он приготовлен в миндальном молоке. Успокаивает желудок.

Столь прозаическое заявление было вызвано ее минутной слабостью. Странно, как он умеет определить эти моменты, едва она сама успеет их осознать!

– Спасибо, – пробормотала она, когда он положил ей на тарелку кусочек грудки. – Брошь… она принадлежала вашему отцу?

– Да. А прежде – его отцу. Лорд Робин, вы охотитесь?

Беседа приняла иной оборот, но Пиппа почти этого не заметила. И ощущала только крайнюю и весьма неприятную неловкость, причины которой не понимала. Почему так трудно отвести глаза от зловеще черной змеи, сияния алмазов, изумрудного пламени на шее Лайонела?

Ей вдруг захотелось поскорее убраться подальше из этого дома. Она коснулась пальцами шеи, сознавая, что на лбу выступил пот, а по спине ползет ледяной холод. Пальцы дрожали. Неловкость переросла в панику. Она сопротивлялась, вынуждая себя сидеть неподвижно, ковырять цыпленка, прислушиваться к беседе… и постепенно ужас сдался, потускнел…

– Пиппа! Пиппа, тебе нехорошо?

В сознание ворвался настойчивый голос Робина. На руку опустилась теплая ладонь Лайонела.

– Голова закружилась, – промямлила она и поспешно, сама не зная почему, отняла руку. – Может, мне лучше вернуться во дворец?

Донья Бернардина, казалось, была совершенно шокирована столь бесславным концом ее элегантного ужина, так что Пиппа сочла нужным откровенно объяснить:

– Донья Бернардина, простите меня, но я жду ребенка, и первые недели – самые трудные.

У нее хватило силы воли не взглянуть на Лайонела, проверить его реакцию на столь шокирующую откровенность. И ее сдержанность была вознаграждена. После минутного потрясенного молчания раздался голос дуэньи:

– Дон Аштон… милорд… прошу вас допить свое вино в гостиной.

Она повелительно взмахнула рукой, уверенная в своей власти над мужчинами в подобных вещах. Это была чисто женская территория, и она часто следовала по ней за доньей Марией.

Мужчины покорно взяли свои кубки и удалились. Пиппе пришлось вытерпеть растирание рук, обмахивание, поток изъявлений сочувствия и поздравления. При этом Луиза стойко молчала, ибо после стольких неудачных беременностей матери, измотавших и преждевременно состаривших ее, она просто представить себе не могла, как кто-то способен радоваться положению сестры Робина.

Пиппа, вновь оправившись от дурноты и так же раздосадованная знаками внимания Бернардины, как и собственной слабостью, поспешно поднялась.

– Вы были так добры, но, думаю, мне лучше лечь в постель, мадам. Прошу вас, если можно, послать слугу за моим братом…

Бернардина немедленно принялась трясти звонок с такой энергией, словно в доме случился пожар, и, не получив немедленного ответа, поспешила к двери. Пиппа тем временем обратилась к девушке:

– Луиза, надеюсь, вы как-нибудь навестите меня во дворце. Если, разумеется, мистер Аштон сможет найти время, чтобы привести вас.

– О, это было бы чудесно! – спокойно ответила Луиза, встретив ее взгляд. – Я так мечтала быть представленной королеве!

– В таком случае вам следует попросить кого-то другого, – поморщилась Пиппа. – Я нынче персона нон грата при дворе.

– Но почему тогда мой опекун считает вас своим другом? – удивилась Луиза. Слова слетели с ее губ раньше, чем она успела прикусить язычок.

– Он друг моего брата, – наскоро сымпровизировала Пиппа, – Я просто сопровождаю Робина.

Говоря это, она не сводила глаз с Луизы и сумела заметить предательский румянец, правда, очень слабый, но ошибки быть не могло. Однако сдержанность и самообладание девушки были достойны всяческих похвал.

– О нет, мне не претит эта роль, – беспечно продолжала Пиппа, сознавая, но не тревожась о том, что вмешивается в дела Лайонела. С Робином Луизе ничто не грозило, но вокруг полно хищников, и самая зоркая дуэнья не сможет заменить нерадивого опекуна. Кроме того, Пиппа считала, что просто обязана воздать добром Лайонелу за его заботу о ее благополучии. Вполне достойный обмен.

Шум за дверью возвестил о возвращении мужчин.

– Моя барка отвезет вас обратно в Уайтхолл, – объявил Лайонел.

У Робина был перекинут через руку плащ Пиппы. Она немедленно почувствовала напряженность между мужчинами и с сожалением подумала о тех моментах неловкости, какие им пришлось вынести. Робин не делал секрета из неприязни и недоверия к Лайонелу Аштону. И то и другое было основано на происпанских симпатиях последнего, но Пиппа надеялась, что брат все же преодолеет свои предубеждения и увидит то, что сама она видит в Лайонеле. Похоже, пока что надежды не оправдывались.

Робин закутал Пиппу в плащ. Она натянула перчатки. Робин поклонился донье Бернардине и донне Луизе, которая в ответ чуть подняла подбородок и отбросила зеленые складки мантильи, показав темные локоны.

«Очень мило», – оценила про себя Пиппа и, вложив пальцы в протянутую руку дона Аштона, пошла через сад к причалу.

Лайонел ступил в барку. Пиппа оперлась о его руку и встала рядом. Он сжал ее ладонь и, тихо прошептав: «Я навещу вас завтра», – вернулся на причал.

– Лорд Робин, я с удовольствием продолжу нашу беседу. Скарабеи – совершенно поразительные создания, – спокойно обратился он к Робину. На губах играла улыбка, но взгляд серых глаз был жестким, холодным и расчетливым.

Робину казалось, что эти глаза проникают в самую душу, читают потаенные мысли. Понадобился весь его многолетний опыт, чтобы сохранять равнодушное выражение лица и невинный взгляд. Это было уже второе упоминание Аштона о скарабеях. Первое, когда они сидели в гостиной, могло быть случайным, а вот второе – наверняка нет.

Мысли Робина лихорадочно метались. Неужели шифры уже известны испанскому послу и его шпионам? Если он хоть как-то даст понять, что знает, о чем идет речь, не выдаст ли себя испанцам? А если шифры Ренару не известны, тогда кто же такой Лайонел Аштон?

– Осмелюсь предположить, что мы встретимся у моей сестры, мистер Аштон, – с официальным поклоном заметил он, – поскольку вы, вероятно, станете ревностно исполнять свои обязанности тюремщика.

– Я бы предпочитал не называть это именно так, – с той же улыбкой произнес Лайонел, но взгляд немного смягчился и потерял свою пронзительность. – Может, лучше «компаньон»?

– Робин, становится холодно, – окликнула Пиппа, смущенная едва слышной, но явно недружелюбной беседой мужчин.

– Иду.

Робин снова поклонился хозяину.

– Благодарю за приятно проведенный вечер.

– И я вас, – с ответным поклоном бросил Лайонел.

Робин спустился в барку. Лодочник взялся за весла, и Пиппа поплотнее закуталась в плащ.

– О чем вы говорили на причале?

– Ничего особенного, – отмахнулся Робин. – Обычные любезности.

Пиппа внимательно всмотрелась в него, насколько позволял прыгающий свет факела.

– На взгляд постороннего наблюдателя, твое поведение никак нельзя было назвать любезным.

Робин рассеянно погладил шелковистое перо на берете, лежавшем у него на коленях.

– Все гадаю, действительно ли твой приятель тот, кем кажется, – пробормотал он, наблюдая за ней так же пристально, как она за ним.

А кто из нас тот, кем кажется? – усмехнулась Пиппа не моргнув глазом. – В последнее время я сама задаюсь тем же вопросом обо всех своих знакомых. Быть честным чересчур опасно, Робин. Все мы должны притворяться… льстить… лгать… приспосабливаться к тому обществу, в котором оказываемся.

Робин не ответил и, продолжая гладить перо, уставился на черную воду.

После минутной паузы Пиппа небрежно бросила:

– Я пригласила донья Луизу навестить меня в Уайтхолле, если опекун согласится ее сопровождать.

– Неужели?

– По-моему, ты наслаждался ее обществом. Робин пожал плечами.

– Не считаешь, что она слишком молода для тебя?

– Пиппа, что за вздор?! – взорвался наконец Робин.

– Какою мерою мерите, такой и вам отмерится, братец, – ухмыльнулась она. – Ты допрашивал меня насчет Лайонела и при этом строил всяческие предположения. Я просто следую твоему примеру.

Пять минут назад Робин мучился вопросом, не стоит ли раскрыть сестре свою тайну, но сейчас с раздражением решил, что она не заслуживает его откровенности, как бы ее ни позабавила история его знакомства с Луизой. Он оставит рассказ до другого раза, когда не будет так занят собственными раздумьями.

Он снова и снова воскрешал в памяти беседу с Аштоном в гостиной. Пытаясь найти тему для разговора, он похвалил необычные шахматы из слоновой кости, где каждая фигурка представляла собой какое-нибудь насекомое. Особенно ему понравились королева – великолепно вырезанная пчела – и король – гигантский жук-рогач. Именно Аштон привлек его внимание к пешкам, показавшимся сначала обыкновенными шмелями. Но хозяин подчеркнуто многозначительно объяснил, что это скарабеи. Египетские скарабеи.

Это и был пароль, известный только сторонникам Елизаветы. Или не только? Может, о нем уже проведал враг, решившийся использовать его, чтобы определить предателей интересов королевы?

Робин был уверен, что сумел не выказать никакой реакции и остаться внешне безразличным. С его губ не сорвался ответный пароль. Но теперь следует немедленно потолковать с де Ноайем. Если в их ряды затесался изменник, нужно предупредить Елизавету и Томаса Перри.

– Не могла бы ты вернуться во дворец одна? – резко спросил он.

– Почему? – Пиппа, внезапно став серьезной, подалась вперед. Куда девался насмешливый огонек в глазах?! – Что-то случилось?

– Пока не знаю. Мне необходимо повидаться с де Ноайем. Его причал как раз перед Уайтхоллом. Я бы хотел выйти там.

– Это имеет отношение к сегодняшнему вечеру? – допытывалась она.

Робин поколебался. Пиппа так же предана Елизавете, как и все остальные его друзья, и рисковала ничуть не меньше. Но сейчас она каким-то образом связана с Лайонелом Аштоном, и Робин уже не знал, имеет ли право на откровенность.

– Ты считаешь, что Лайонел не тот, кем притворяется? – не отставала Пиппа, хватая его за руку.

– Не знаю. А ты как думаешь?

Пиппа выпрямилась. Не предаст ли она доверие Лайонела, признавшегося, что играет в некие тайные игры?

– Ты скорее всего прав, – вздохнула она. – Но я не знаю, кто он на самом деле.

Робин кивнул. Что бы там ни было между Пиппой и Аштоном, на безусловную честность сестры это не влияет.

– Вот и я тоже. Поэтому и хочу посекретничать с де Ноайем.

– По-моему, Лайонелу можно доверять, – очень тихо прошептала она. – Только не спрашивай, почему мне так кажется.

– На этот счет я должен иметь собственное мнение, – сурово ответил Робин.

– Да, – согласилась Пиппа. – И поэтому гадаю, так ли уж мудро просить лодочника Лайонела высадить тебя у причала французского посла.

Робин тихо присвистнул, проклиная себя за столь дурацкую ошибку. Это все Аштон виноват: совершенно сбил его с толку своими"разговорами про скарабеев.

– Ты права. Я провожу тебя до твоей спальни, а уж потом пойлу по своим делам.

Остаток пути Пиппа провела в хмуром молчании. Столь дилетантские промахи совсем не в характере Робина. Должно быть, у него имелся серьезный повод для расстройства. Недаром он даже про прекрасную Луизу забыл!

Глава 17

Гейбриел накинул на шею кожаный ремень. Лира была тяжелой, а ремень, на котором она висела, чересчур коротким и врезался в плечо. Спеша на свидание, Гейбриел не додумался как следует его поправить…

Вечерняя звезда ярко сверкала над поблескивающей серой рекой, видневшейся в конце дорожки. Гейбриел тихо напевал себе под нос мелодию, сочиненную им для Стюарта. Сегодня он сыграет ее для любовника в благословенной анонимности таверны.

Стюарт согласился провести ночь там, а не в маленькой дворцовой каморке. Гейбриел никак не мог расслабиться в этом ужасном месте. Хотя Стюарт велел установить надежный замок и крепкий засов на двери, Гейбриел нервничал и подскакивал каждый раз, когда слышал шаги в коридоре, воображая уши, прижатые к замочной скважине, взгляды, проникающие сквозь толстые дубовые доски. В таверне не было шпионов: каждый старался хранить собственные тайны.

Они поужинают в мансарде под самой крышей, той мансарде, которую Гейбриел считал своим убежищем. В отличие от Стюарта он не позволял себе думать о тех других парах, которые также пользовались этим местечком. Гейбриел знал, как оно не нравится любовнику, но для него самого это особого значения не имело. Зато там будет огонь в очаге, вино во фляжке, восковые свечи в стенных кольцах. И Гейбриел сыграет музыку своей души.

Но тут что-то ударило его в спину. Мелодия умерла на губах. Он недоуменно обернулся. Футах в двадцати стояла компания мужчин, смотревших на него злобными, налитыми кровью глазами из-под низко надвинутых шапок. Грубые лица, искривленные рты…

Один из них поднял руку, и в воздухе просвистел камень, врезавшийся Гейбриелу в плечо. Тот вскрикнул от боли. Примеру первого последовал второй. На этот раз камень попал в щеку. Теплая струйка кровь потекла из раны. На какой-то момент музыкант оцепенел, не в силах понять, что происходит.

Постепенно к группе присоединялись все новые люди, появлявшиеся из переулков и дверных проемов. И все пялились на Гейбриела голодными хищными глазами. Кто-то наклонился, чтобы подобрать камень с грязной дорожки.

Очередной снаряд поразил лиру. Гейбриел услышал, как треснуло позолоченное дерево, и этот звук привел его в чувство. Повернувшись, он бросился бежать. Помощи все равно не дождаться. Это Лондон, где на улицах правит толпа. Даже если повезет встретить случайного ночного сторожа, он все равно отведет глаза и пройдет мимо, чтобы самому не стать жертвой насилия.

Сзади слышался топот подкованных сапог. Тяжелый камень едва не вышиб дух из Гейбриела. Он споткнулся, упал на колени в глубокую лужу, и тут его настигли. Он закрыл голову руками, ожидая ударов, но вместо этого на него обрушился поток непристойностей. Самым гнусным языком сточных канав ему объяснили, кто он такой в их глазах: мерзкое, извращенное животное, недостойное прикосновения честного человека. Кто-то наклонился над ним, перевернул на спину и плюнул в лицо.

Гейбриел закрыл глаза, чтобы не видеть ухмыляющиеся, ненавистные физиономии. Застарелая нестерпимая вонь их одежды, немытых тел и дыхания вызывала тошноту. По лицу ползли сгустки слюны, брызгая на одежду, когда кто-то подходил слишком близко, чтобы выкрикнуть очередное ругательство. Носок сапога врезался ему в ребра, и Гейбриел словно откуда-то издалека услышал собственный стон. Вот теперь начнется…

Но не началось. Голоса вдруг стихли. Люди все еще толпились вокруг него, но Гейбриел чувствовал, как они отодвигаются. Он слышал их дыхание, но не смел открыть глаза. Только тело двигалось по собственной воле, как у покалеченной мыши, которая, думая, что кот о ней позабыл, пытается отползти. Он, шатаясь, поднялся на ноги, и ему позволили. Чуть приоткрыл глаза и двинулся прочь. И его отпустили.

Вырвавшись на свободу, он снова побежал, насколько хватало сил. В спину снова бил хор грязных ругательств, но на этот раз мучители не последовали за ним, и издевательства постепенно стихли, как только Гейбриел добрался до конца дорожки и свернул за угол.

Двое мужчин в темных плащах и низко надвинутых на лицо беретах отошли от окна на верхнем этаже дома, нависавшего над узкой дорожкой.

– Неплохо, – заметил один.

– Да, – согласился другой, сгребая со стола горсть монет. – Такое предупреждение трудно игнорировать. – Он вернулся к окну и высунулся наружу. – Эй вы, там!

Дождь серебра и меди просыпался на стоящих внизу. Оборванцы немедленно затеяли драку. Мужчина пожал плечами и отвернулся.

– Зверье.

– Но и они на что-то годятся, – равнодушно заметил компаньон. – Остается только доложить Ренару.


Гейбриел ввалился в дверь «Черного медведя» и упал прямо в проходе. Все тело ныло глубокой, пульсирующей болью, не только физической, но и моральной. Одежда разорвана и запачкана плевками и грязью канав, куда он несколько раз падал, лира безнадежно поломана. В ушах все еще звенели злобные выкрики толпы.

Но здесь он был в безопасности. Вот только отдохнет в темном проходе, пока не наберется сил вскарабкаться по лестнице в каморку, где ждет Стюарт.

Кабатчик, вышедший из пивного зала, едва не споткнулся в темноте о скорченную фигуру.

– Эй, кто тут?! Что ты тут делаешь? Проваливай!

Он уже поднял ногу, чтобы вышибить на улицу вонючего бродягу.

– Нет… нет… погодите!

Гейбриел встал, прижимаясь к стене, и хозяин, внезапно узнав его, присвистнул;

– Что это с вами, сэр?

– Несчастный случай, – пробормотал Гейбриел.

– Сейчас позову мистера Брауна.

Кабатчик поспешил наверх, на поиски Стюарта, известного ему под именем мистера Брауна.

Гейбриел продолжал стоять у стены. Ему показалось, что лицо распухло, и, поднеся к щеке пальцы, он ощупал неровные края пореза, на которых запеклась кровь. Но тут рядом очутился потрясенный Стюарт.

Пробормотав ругательство, он принялся отдавать приказы хозяину, прежде чем потащить Гейбриела наверх. Немедленно появились горячая вода, бинты, арника и гамамелис. Уже через полчаса Гейбриел, чья одежда к этому времени была выброшена в кучу мусора, сидел у огня, завернутый в одеяло, с кружкой вина с пряностями в руках.

– А теперь расскажи, что случилось, – мягко настаивал Стюарт, который буквально трясся от ужаса при виде состояния своего любовника.

Выслушав несвязное повествование Гейбриела, Стюарт ощутил, как ужас сменился ледяным бешенством. Он знал, в чем тут дело. Его предупреждают. Предупреждают, что выхода нет. Невзирая на беременность Пиппы, петля по-прежнему туго натянута. Только сделай неверный шаг, и пострадает Гейбриел.

– Не пойму, откуда они узнали, Стюарт, – бормотал Гейбриел, протягивая замерзшие ноги к огню. – Все эти гадости, которые они кричали мне… как могла уличная чернь проведать, кто я? Неужели при взгляде на меня все сразу становится ясно?

– Нет, конечно, нет, – уговаривал Стюарт, отворачиваясь, чтобы спрятать лицо, и наливая себе вина. – Ты просто попался какой-то сволочи, любимый. Они искали, с кем бы подраться, и тут подвернулся ты. Они выкрикивали бессмысленные непристойности. Для них это всего лишь ругательства.

Гейбриел нагнулся и подхватил с пола лиру.

– Я собирался поиграть для тебя сегодня, – пожаловался он, трогая струны. Прозвучал хриплый, нестройный аккорд.

– Я куплю тебе другую, лучшую в Лондоне, – пообещал Стюарт, становясь перед ним на колени и кладя голову на сложенные ладони музыканта, и тот стал гладить его по волосам длинными тонкими пальцами.

Так дальше продолжаться не может.

Стюарт понял, что достиг предела. Слишком долго он трусил и прятался. Он найдет выход… и сделает все, чтобы вырваться на свободу.


Антуан де Ноай, задумчиво хмурясь, разглядывал Робина.

– Придется изменить шифры и пароли. Нельзя ждать, пока станет ясно, с нами Аштон или против нас. Вам придется ехать в Вудсток с посланиями. Посетите сэра Уильяма из Тейма. И сэра Уильяма Стаффорда. Они знают, куда дальше их отослать. Я предупрежу наших людей в Лондоне.

– Отправлюсь в путь как можно скорее, – согласился Робин. – Но как узнать истинные цели Аштона? Вы ничего не слышали о нем… о его склонностях?

Посол пристыженно покачал головой.

– Поверите, я мог бы поклясться, что если он ведет какую-то тайную игру, мне об этом стало бы известно. Но оказалось, я не настолько непогрешим, Робин. И моя сеть тоже. – Задумчиво дернув себя за бороду, он наморщил нос. Обычно этот жест ужасно смешил Робина, но сейчас было не до того. – Мне больно это признать, – тяжело вздохнул де Ноай.

– Трудно представить, что Аштон может принадлежать к сторонникам Елизаветы, – рассудительно заметил Робин. – Уж очень он близок к Филиппу и его советникам. И воспитанница у него испанка. По требованию Филиппа его приставили к моей сестре.

– А какого мнения о нем леди Пиппа?

Настала очередь Робина хмуриться.

– Похоже, он ей нравится.

– И это вас раздражает?

– Тревожит.

Последовало долгое молчание, пока посол обдумывал сказанное.

– Вы считаете, что ей грозит опасность? – тактично осведомился он.

– Не знаю, – честно ответил Робин, не желавший ни с кем говорить о личных делах Пиппы и своем беспокойстве за нее. Такие откровения пахли сплетнями и предательством, хотя он знал, что посол спрашивает из чисто делового интереса.

Француз без всяких возражений принял ответ и, встав, подошел к буфету.

– Вина?

– Спасибо.

Робин подбросил в огонь дров. Было уже поздно, и он поднял собеседника с постели. Устало потерев глаза, тот зевнул.

– Я напишу письмо леди Елизавете и сменю пароль, – пообещал посол, вручив Робину кубок. – Прежде чем ехать в Вудсток, поговорите с сестрой. Она неизменно верна Елизавете, и я считаю ее прекрасным знатоком людей. Спросите, беседует ли она с Аштоном о политике. Может, он проговорился ей о чем-то важном? Впрочем, не обязательно, что она сочла это важным. Ей могло показаться, что это пустые, не имеющие значения фразы.

– Она считает, что он не тот, за кого себя выдает, – выпалил Робин, глядя в рубиновое содержимое кубка. – Но добавила также, что не знает, кто он.

– Понятно, – расстроенно пробормотал де Ноай, покачивая головой. – Попробуйте расспросить ее поподробнее. Должно быть, у нее есть причины для такой уверенности.

– Да, – согласился Робин. – Должно быть.

Ну а пока я велю своим людям пристальнее приглядеться к окружению и действиям мистера Аштона. Разумеется, мы проверяли его по приезде, но никому ничего о нем известно не было. Он провел несколько месяцев во Фландрии как советник Филиппа, но появился словно ниоткуда. Ни истории, ни прошлого, которое можно было бы проверить. Он кажется именно тем, кем представляется. Другом и союзником испанцев, проницательным и умным примирителем и посредником, улаживающим запутанные ситуации.

Антуан снова вздохнул и досадливо поморщился.

– Мы считали его врагом. И думали, что, узнав его поближе, сумеем обезоружить. Но он оказывается чертовски умным шпионом испанцев или сторонником Елизаветы, так хорошо замаскировавшимся, что никто не сумел разгадать его секрет. Вряд ли мои хозяева будут довольны, – добавил он, осушив кубок.

Робин ничего не ответил. Он вспомнил, что де Ноай был в немилости как во Франции, так и при дворе Марии. Он ненавидел Англию, которую называл «мерзким островом», и жаждал вернуться домой. Муж Пен надеялся сменить его на посту французского посла при английском дворе, поскольку именно это назначение позволило бы жене воссоединиться с родными, но французский король не дал своего согласия. Оуэн д'Арси был слишком нужен Франции, по крайней мере в данный момент.

– Может, Оуэн сумеет что-то обнаружить, – предложил Робин; поразмыслив. – Его люди есть и во Фландрии, и в Испании.

Посол медленно кивнул. У Оуэна была своя шпионская сеть, к которой де Ноай не имел отношения. Кроме того, он не брезговал никакими средствами, чтобы добыть нужную информацию.

– Не знаю, есть ли у нас время, чтобы успеть попросить помощи у шевалье, – заметил он. – Донесение будет идти не меньше недели, а ему нужен срок, чтобы провести собственное расследование, плюс еще одна неделя, чтобы доставить нам ответ.

– Тем не менее я считаю, что нужно обратиться к нему, – настаивал Робин. – Не обязательно ждать результатов. А пока мы предпримем все, что можем.

– Да… да, думаю, вы правы, – бормотал Антуан. – Но если я попрошу помощи шевалье, меня посчитают некомпетентным, бессильным… неумелым…

– Нет никакой нужды сообщать кому-то, что вы просили его помощи, – возразил Робин. – Оуэн – наш старый друг. Он сделает вам одолжение, не распространяясь об этом.

Посол, немного подумав, согласился:

– Да, вы правы. Я немедленно отправлю письмо на корабле, отплывающем с утренним приливом. А теперь идите отдыхать и, как только сумеете что-то узнать от сестры, возвращайтесь за письмами, которые я попрошу вас отвезти в Вудсток.

Робин поставил кубок и подавил очередной зевок.

– С удовольствием отправлюсь на покой, сэр, если не понадоблюсь вам сегодня.

Антуан проводил его дружеской улыбкой и, когда дверь закрылась, уселся за письменный стол и заточил перья. Этой ночью ему спать не придется.

Пиппа проснулась на рассвете, но продолжала лежать в уюте и тепле, под тяжелыми одеялами, прислушиваясь к жизнерадостному потрескиванию огня, который зажег в очаге какой-то неизвестный слуга, стоило небу чуть посветлеть.

Как хорошо почувствовать прохладный ветерок после угнетающей жары долгого лета! Предвкушать завтрак из овсянки и подогретого эля! А потом она отправится покататься верхом.

Неожиданный прилив энергии поразил ее. В последнее время она пробуждалась вялой и уставшей.

Пиппа села. И не тошнит совсем! Наоборот, она умирает с голоду!

Увидев оставленный Мартой черствый хлеб, она громко рассмеялась. Странно, что она вообще могла притронуться к столь неаппетитной еде!

Соскользнув с постели, она позвонила. Взгляд ее упал па сложенный пергамент с приказом Филиппа. Она взяла его и с брезгливой гримаской перечитала. Ясно, что без позволения Лайонела она не имеет права покидать спальню, не говоря уже о прогулках.

Пиппа вновь сложила документ и задумчиво похлопала им по ладони. Прошлой ночью Лайонел обещал навестить ее с утра, но она понятия не имела, который час. Его могло задержать бесконечное множество дел, хотя бы очередное совещание у короля. От нее требовалось сидеть и ждать его.

Впрочем, не обязательно. Если она сумеет избежать встреч с придворными, то можно на час покинуть дворец. Еще очень рано, и вряд ли кто-то из знатных господ успел встать с кровати. Ее вполне может сопровождать конюх, как бывало раньше.

Пиппа подошла к окну и осторожно выглянула. Не хотелось бы тревожить муравейник, и без того у нее бед хватает, но час прогулки – это то, о чем она мечтала! Всего часок на свежем воздухе, чтобы отпраздновать хорошее самочувствие!

Пиппа решила, что поедет, и к дьяволу последствия.

– Марта, принеси овсянки и подогретого эля с пряностями, – велела она камеристке еще до того, как та успела переступить порог спальни. – Я еду кататься.

– Да, миледи. Значит, вы здоровы?

– Совершенно, – объявила Пиппа, с удовольствием потягиваясь. – И поспеши. Я проголодалась… кстати, пошли пажа и вели передать Фреду, чтобы встречал меня на кузнечном дворе через полчаса.

Пиппа с удовольствием позавтракала и выбрала в сундуке самый скромный наряд: бархатное платье цвета голубиного крыла с темно-коричневым шелковым капюшоном, которые не привлекут ненужного внимания. Она выйдет из дворца черным ходом, как в тот день, когда бежала на причал к Лайонелу.

Она не позволит, чтобы ее обвинили в неповиновении королевскому эдикту, даже если презирает издавшего его. Но не оскорбит взора ни королевы, ни Филиппа.

Она слегка скривила губы. Но настроение было слишком радостным, чтобы опечалиться, пусть и на секунду. Пиппа поспешила вниз по лестнице, выходившей прямо на кузнечный двор. Там уже сновали слуги и конюхи, подводившие лошадей к наковальням, где трудились кузнецы. Подмастерья с отчаянным усердием раздували мехи. Несмотря на утреннюю прохладу, здесь было жарко и шумно.

Заметив Фреда, державшего под уздцы ее гнедую кобылу и своего коренастого конька, она направилась в глубь двора. Фред с недоуменным видом осматривался, явно удивляясь, почему госпожа выбрала для свидания такое странное место. Пиппа шагнула было к нему, но тут же замерла как вкопанная. Из-под каменной арки, напротив той, откуда она вышла, появились трое: Филипп, Руй Гомес и Лайонел Аштон.

Пиппа поспешно отступила в тень, но было уже поздно. Ее заметили. Что теперь делать? Повернуться и бежать в надежде, что ее сочтут недостойной даже упоминания, или остаться?

Глядя на Филиппа, она сгорала от ненависти к этому худому коротышке, напоминавшему ей злобного гнома с уродливыми ногами, реденькими волосами, ледяной физиономией и темными кругами под глазами – следствием безудержного разврата.

Какое право имеет это ничтожество изгонять ее? Подобное право есть только у Марии, но вряд ли именно Мария велела удалиться ей с глаз долой только потому, что тоже беременна и хочет оставаться в центре внимания! Должно быть, это муж настроил королеву, каким-то образом убедил, что преданность леди Нилсон Елизавете – куда более опасная угроза, чем они предполагали.

А вот в этом они правы. Пиппа вспомнила о своей переписке с Елизаветой, и зеленовато-карие глаза зажглись вызовом.

Выступив из своего укрытия, она величественно поплыла вперед и с высоко поднятой головой приблизилась к мужчинам.

– Простите, ваше величество, – начала она, низко приседая, – но мистер Аштон предложил мне привести лошадь сюда, если я пожелаю прокатиться верхом сегодня утром. Вряд ли он подумал о том, что ваше величество найдет причину прийти в столь неподходящее место, как кузнечный двор. Я не хотела бы намеренно оскорбить ваш взор.

Она поднялась, хотя король не дал на это разрешения, и прижала хлыст к юбкам. Глаза на каменном, без всякого выражения лице смотрели в стену, поверх головы Филиппа.

Тот ничего не отвечал, глядя сквозь нее.

Лайонел поспешно встал между ними, словно пытаясь оградить обоих от нежеланной стычки.

– Ошибка целиком моя, – объявил он спокойным, рассудительным тоном и, положив руку на плечо Пиппы, повернул ее к себе спиной и закутал в складки своего плаща.

Только тогда король круто развернулся и в сопровождении Руя Гомеса удалился туда, откуда пришел, оставив то намерение, с которым явился сюда.

– Моя лошадь вон та, гнедая, – пояснила Пиппа, ткнув хлыстом в направлении кобылы. – Прогуляетесь со мной, мистер Аштон?

Она старалась говорить сдержанно и равнодушно, но голос слегка дрожал: сказывалось напряжение только что закончившейся схватки.

– Я поеду с вами, – сказал он так же отчужденно, как раньше.

– Я не могла знать, что Филипп окажется здесь, – с тихой яростью пробормотала она. – До чего же не повезло!

Лайонел не ответил и, подождав, пока она с помощью конюха сядет в седло, взялся за поводья конька.

– Можешь возвращаться на конюшню, – обратился он к Фреду. – Я сам провожу леди Нилсон.

Фред удалился, и Лайонел в суровом молчании уселся на крепкого мерина.

– Совершенно неэлегантный конь для придворного, – с легкой улыбкой заметила Пиппа.

– Ничего, и такой сойдет, – равнодушно обронил Лайонел и, тронув каблуками бока животного, поехал со двора. Пиппа поравнялась с ним.

– Куда мы отправимся?

– В парк.

Оба не обменялись ни словом, пока не добрались до широкой, заросшей травой аллеи для верховой езды. Осенние листья похрустывали под копытами лошадей и оранжево-желтым водопадом слетали с ветвей.

– Что еще может сделать мне Филипп? – не выдержала она наконец, выведенная из себя упорным молчанием Лайонела. – Упрятать меня в Тауэр?

– Сомневаюсь, но злить его не стоит. Это опасно. И я советовал бы вам больше не повторять подобных выходок.

Ах, он казался таким отрешенным… сухим… прозаичным… черствым…

– Все произошло ненамеренно, – пояснила она. – Но мне так нестерпимо хотелось покататься, и я не знала, когда вы придете ко мне.

Лайонел повернул голову и внимательно посмотрел на нее.

– Сегодня вы выглядите по-другому.

– Я и чувствую себя по-другому. Полной жизни… какое верное высказывание!

Она рассмеялась, но Лайонел не улыбнулся. Может, она рассердила его и, несмотря на равнодушный вид, он сильно разозлен?

– Я расстроила вас, – констатировала она.

– Нет, – покачал он головой.

Не Пиппа расстроила его, а вид ее, гордо стоящей перед Филиппом с надменно поднятой головой и вызывающим блеском в глазах. Контраст между живой, отважной, умной женщиной, не пожелавшей склониться перед волей короля, и бесчувственным хрупким телом, которое он уносил каждый вечер после насилия, учиняемого Филиппом, наполнял его безумной, тошнотворной яростью.

– Но вы гневаетесь на меня, – настаивала она.

Лайонел резко натянул поводья.

– Нет! – свирепо прошипел он. – Нет, Пиппа! – Перегнувшись, он сжал ее лицо ладонями. – Верь мне, умоляю.

Лошади тревожно переминались, и Лайонел, едва не потеряв равновесия, тихо выругался.

– Давай спешимся! – предложил он и спрыгнул на землю.

Пиппа, радуясь столь внезапной смене его настроения, соскользнула с седла, прежде чем он успел помочь ей спешиться.

– Похоже, нам судьбой предназначено любить друг друга под открытым небом, – заметила она, бросаясь в его объятия, кладя голову на плечо и глядя в прозрачные серые глаза, в которых светилось отчаянное желание, смешанное с чем-то еще, тревожившим ее. Чем-то угнетающим.

Она коснулась его лица кончиками пальцев. Нежно, нерешительно провела по векам. Встала на цыпочки и поцеловала уголок губ, желая прогнать все печали, видеть в его взгляде одну лишь страсть, ту самую страсть, которая пылала в ее лоне.

Он схватил ее в охапку, стал целовать, медленно опускаясь на ковер листьев, потрескивавших и хрустевших под их телами, пока они катались по земле в ворохе одежд.

Пиппа приподнялась, чтобы принять его в себя. Его худые бедра вдавливались в ее мягкую плоть. С каждым выпадом он все глубже проникал в нее. Все это время они не сводили глаз друг с друга. Она поймала тот момент, когда прилив поднялся, чтобы унести их. Он увидел то же самое в ее лице, застыл на миг, не дыша, и когда по ее лицу разлилось предчувствие чуда, вошел еще раз. Последний.

Пиппа вскрикнула, до крови кусая губы, и прижала его к себе, впиваясь ногтями в спину, словно пыталась навечно удержать его рядом и навсегда остаться в этом ослепительно сияющем мгновении телесной радости.

Но все проходит, прошло и это, оставив ощущение опустошенности. Лайонел откатился вбок, тяжело дыша. Она наклонилась над ним, опираясь на локоть, и снова поцеловала. Лайонел, смеясь, притянул ее к себе, уложил на спину и навис над ней.

Неподвижные губы, серые глаза, в которых читались одновременно сострадание и горечь. Выражение такое знакомое… мрачное, страдальческое и в то же время ободряющее. Такого она раньше не видела. Или видела?

Видела. Это лицо вот так же склонялось над ней…

Несмотря на то что стояло ясное осеннее утро, вокруг сгущался мрак.

Она посмотрела на Лайонела снизу вверх, нашла глазами брошь-змею у шеи… ту брошь, которая так встревожила ее прошлой ночью… Теперь она смертельно ее пугала.

Пиппа порывисто села, оттолкнув его, и провела рукой по губам, словно стирая мерзкий вкус.

– Что с тобой? – спросил он, тоже садясь. – Пиппа, что случилось? Тебе плохо?

– Не знаю, – проговорила она голосом, не похожим на свой. – Кто ты? И что собой представляешь?

– О чем ты?

Он пытался улыбнуться, даже засмеяться, но холод, разливавшийся в сердце, был верным признаком того, что время настало.

– Случилось что-то мерзкое – начала она, пытаясь подобрать нужные слова. – Я это знаю. И кажется, знала всегда, но не так точно, как сейчас. И ты это сделал.

Она смотрела на него жестким, осуждающим, полным ужаса взглядом.

– Нет, – ответил он. – Не я, Пиппа.

Даже на его собственный слух оправдания звучали неубедительно, слабо, будто он лгал, и лгал неудачно. Но Лайонел винил себя в том, что с ней сделали. Винил так же неумолимо, как и Филиппа.

Пиппа медленно встала и машинально отряхнула юбки. Лайонел тоже поднялся. Она прислонилась к дереву, инстинктивно чувствуя, что нуждается в поддержке, и повернулась к нему лицом.

– Ты немедленно все расскажешь, Лайонел. Расскажешь, что все это значит.

Те же самые, жесткие, обвиняющие, полные ужаса, глаза вынудили его смотреть на нее. Смело встретить то, что ожидало его.

– Да, я все скажу, – кивнул он, ощущая, как нисходит на него огромное, неестественное спокойствие. – Но ты должна, не перебивая, выслушать до конца.

Пиппа кивнула и, когда он .начал говорить, ни разу не отвела от него глаз. Эти немигающие очи смотрели на него, пока он не замолчал.

Пиппа коснулась живота.

– Это ребенок Филиппа, – выговорила она, как будто убеждая в этом себя. Голос был невыразительным, бесстрастным, глаза – пустыми, без всяких эмоций, словно она потеряла способность чувствовать. – Это ребенок Филиппа, – повторила она. – И ты помог поместить его в меня. Ты и мой муж.

Теперь она почти выплюнула в него эти слова, и Лайонел съежился. Он не объяснялся. Не извинялся. Да и разве можно найти ему оправдание? Он должен сделать или сказать что-то, что умалило бы ее невыразимое отвращение к нему.

– Твой муж, – повторил он. – Ты должна понять, что они угрожали разоблачить его и, более того, угрожали жизни его любовника.

– А я ничто по сравнению с его любовником, – глухо, с холодной горечью заметила она. – Мой муж меня больше не интересует. А как насчет тебя, Лайонел? Что такого они знают о тебе, дабы заручиться добровольным и покорным содействием?

– Ничего. Я помогал им во имя моей сестры… и безопасности Англии.

– О, какие безгрешные, бескорыстные цели! – фыркнула она. – Что такое одна женщина против столь достойных задач!

– Тогда я не знал тебя, – пробормотал он, понимая, как жалко звучат оправдания перед лицом такого гнусного насилия, такого злодейского преступления. – Я думал… – Он осекся и попробовал снова: – Ты права. Я думал, что смогу игнорировать личность во имя цели. И понял, что это невозможно.

– Вот как? – бросила она, вскинув брови. – Понял, что это невозможно. Как только семя Филиппа дало всходы, ты позволил себе роскошь раскаяния. Это так?

– Нет.

Но она, не обращая на него внимания, продолжала:

– И какая же извращенная цель дала тебе мысль любить… нет, овладеть этим инструментом испанской политики? Угрызения совести? Жалость? Или просто желание воспользоваться тем, что уже поимел твой король?

Слова летели в него отравленными дротиками, и каждое находило цель. Все до единого.

– Ты пришла ко мне, – едва слышным шепотом ответил он. – Ты пришла ко мне, Пиппа, и я мог только дать тебе то, в чем ты нуждалась… В чем мы оба нуждались.

Она с безмолвной брезгливостью покачала головой и оттолкнулась от дерева. Осознание причиненного зла влило в Пиппу силы, о существовании которых она не подозревала раньше.

Она молча проскользнула мимо него и с той же стальной решимостью вскочила на лошадь.

– Пиппа… Пиппа. – Он подбежал к ней и сжал узду кобылы. – Есть кое-что такое, что тебе следует знать…

– Прочь с дороги! – перебила она, обжигая хлыстом его пальцы. – Я больше не желаю слышать ни слова из твоих уст!

Она ударила пятками в бока кобылы, и та рванулась вперед, летя галопом по дороге ко дворцу.

Лайонел устало смотрел вслед всаднице. Он совершенно опустошен: ни ощущений, ни эмоций, И не успел рассказать ей о Маргарет. Но теперь подумал, что использовать трагедию сестры как оправдание его собственного омерзительного поведения будет всего лишь очередным попранием чести и достоинства.

Однако Пиппа должна его выслушать. А он обязан спасти ее и ребенка. Только этого нельзя сделать без ее доверия. Но сможет ли она когда-нибудь довериться ему?!

Глава 18

– Миленькие цветочки, сэр, – заметил Джем, с ехидцей посматривая на хозяина и одновременно складывая рубашки и чистое белье в кожаный походный мешок.

– Да, – согласился Робин, связывая стебли тщательно выбранного букета желтой шелковой лентой из шкатулки младшей сестры Анны.

– Смею сказать, дама будет довольна, – продолжал Джем с той же лукавой ухмылкой.

– Черт бы подрал тебя, дерзкий щенок! – выругался Робин без особого запала, с удовлетворением разглядывая букет. Прелестные поздние розы с головками, тяжелыми от ночной росы, белый поповник и ярко-желтые и оранжевые ноготки. Самые лучшие цветы осеннего сада в Холборне, полные солнца и света. Такой выбор наверняка понравится Луизе. Разумеется, букет будет подарен донье Бернардине, официальной хозяйке вчерашнего ужина, но Луиза поймет, кому он предназначался, и столь ловкий ход ее позабавит.

Было еще очень рано. Свежесть осеннего утра приятно бодрила. И хотя Робин спал не более двух часов, ему еще многое нужно было сделать. После визита вежливости к Луизе и ее дуэнье, целью которого было известить девушку, что его не будет несколько дней, Робин отправится в Уайтхолл, поговорить с Пиппой, а потом вернется к де Ноайю, чтобы получить письма и инструкции,

– Встречаемся у ворот Олдгейта в полдень, – наставлял он Джема. – Я хочу сегодня добраться до Тейма, так что поскачем во весь опор.

Он провел деревянным гребнем по каштановым локонам, недовольно наблюдая, как они снова скручиваются в спутанную гриву.

– Будет сделано, сэр. Уложить еще один костюм на смену?

Робин всесторонне обдумал его вопрос.

– Пожалуй, стоит, – решил он наконец.

– Значит, сэр, мы долго пробудем в отлучке?

– Не больше недели, но мне нужна смена одежды для визитов. Не могу же я показываться на людях в несвежем камзоле!

– Разумеется, сэр, – торжественно кивнул Джем. – Конечно, нет.

Робин бросил на него подозрительный взгляд.

– Тебя что-то забавляет, парень?

– Нет, сэр… – покачал головой Джем. – Ни в малейшей степени, сэр.

Робин, сдержав усмешку, потянулся к камзолу.

– Смотри не опоздай. Ровно в полдень, понял? – бросил он, пытаясь казаться суровым. Потом подхватил короткий плащ, накинул на плечи и, взяв букет, покинул дом.

Он успел добраться до особняка Аштона к восьми часам и сразу проехал на конный двор, чтобы оставить там лошадь. Луиза в сопровождении деловитого здоровяка конюха садилась в этот момент на изящную кобылку кремовой масти.

При виде Робина с ее губ сорвался тихий возглас удивления и удовольствия. Правда, она тут же спохватилась и, прикусив язычок, отступила от Малколма, собиравшегося подсадить ее на кобылу.

– Ах, лорд Робин, какой неожиданный сюрприз! – с достоинством произнесла она. – Я как раз собиралась покататься верхом.

– В таком случае не позволяйте мне задерживать вас, донья Луиза, – объявил он, спешиваясь. – Я всего лишь пришел поблагодарить донью Бернардину за гостеприимство.

– И, как я вижу, подарить ей цветы. Что за прелестный букет! Может, я отнесу ей от вашего имени?

Робин с торжественным поклоном вручил ей букет. Луиза улыбнулась и понюхала розы.

– Что за божественный аромат!

Робин не сказал, что благоухание напомнило ему о вчерашних духах Луизы. Просто поклонился еще раз.

– Малколм, я поеду на прогулку позже, – объявила девушка, – а пока отведу лорда Робина к донье Бернардине.

– Как прикажете, миледи, – кивнул Малколм, беря кобылку под уздцы. Осмотр гостя был механическим, быстрым, тщательным и скрытым, предназначавшимся для того, чтобы узнать Робина из Бокера везде, .всегда, в любое время и в любом обличье: одно из множества неоценимых качеств Малколма, делавших его столь полезным своему хозяину.

– Пойдемте, лорд Робин. Не знаю, встала ли уже донья Бернардина. Обычно она не выходит из спальни так рано, но я поставлю цветы в воду, и вы можете передать ей свое любезное приветствие.

– Так мы и сделаем, – согласился Робин. – А ваш опекун дома?

– Не знаю… вряд ли, – жизнерадостно рассмеялась она. – Как правило, он уезжает к королю с первыми лучами солнца, когда его величество составляет планы на день.

Робин надеялся услышать именно этот ответ. Он еще не был готов пуститься с Аштоном в дальнейшую беседу по поводу скарабеев.

Остается надеяться, что Аштон навестит Пиппу пораньше. Вряд ли ей понравится все утро сидеть у себя в ожидании разрешения тюремщика покинуть спальню. Впрочем, она, возможно, смирится с этим так же быстро, как смирилась с королевским приказом.

Робин горько усмехнулся.

Что, если Лайонел Аштон в ее глазах – рыцарь без страха и упрека? Во всяком случае, судя по вчерашнему, Пиппа так и считала.

Они вошли в дом, и Робин снова обратил взор на Луизу. Она умело вела светскую беседу, требующую мало внимания и не нуждающуюся в ответных замечаниях.

– Сеньор Диас, – обратилась она к управителю, – передайте камеристке доньи Бернардины, что лорд Робин приехал с визитом. Да, и принесите… принесите… – Она повернулась к Робину: – Что в вашей стране едят и пьют в это время дня?

– Эль, мясо, сыр, хлеб. А что едят на завтрак в Испании?

– Только хлеб с вареньем. И запивают разбавленным водой вином.

– Думаю, вам следует предложить мне то, что едите сами. Луиза с сомнением покачала головой, и Робин рассмеялся.

– Видите ли, я уже позавтракал, – объяснил он. – И совсем не голоден. А кроме того, у меня совершенно нет времени.

– В таком случае я немедленно уведомлю донью Бернардину.

Управитель говорил по-английски достаточно бегло, хотя и с сильным акцентом.

Торжественно поклонившись, он пошел к выходу.

– Да, и пришлите с кем-нибудь вазу для цветов, – окликнула его Луиза, провожая Робина в небольшую гостиную в глубине дома. – Мы одни, – многозначительно прошептала она, целуя его в щеку, – но, боюсь, ненадолго, так что поскорее воспользуемся случаем!

– Возможно, в Испании это считается очень дерзким, дорогая девочка, – улыбнулся он, – но для англичан такой способ приветствовать друзей чересчур холоден.

– Неужели? – удивилась она, наклонив голову. – Тогда покажите свой способ, пожалуйста.

Он взял ее подбородок и быстро, легонько чмокнул в губы.

– А вот это вполне приемлемо. Щеки Луизы порозовели.

– Но не в Испании, – выдохнула она.

Робин усмехнулся и отступил, как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату входит слуга с оловянной вазой.

– Донья Бернардина спустится через полчаса.

Лакей поставил вазу и вышел.

– Уж очень она спешит, – удивилась Луиза. – Обычно на одевание у нее уходит не меньше часа. Либо она желает оказать вам необычайную честь, либо отчаянно тревожится за мою репутацию.

Она принялась расставлять цветы в вазе.

– Увы, я не могу ждать, так что ей нет смысла бояться за вашу репутацию, – ответил Робин. – По правде говоря, я пришел сказать, что должен уехать на неделю, может, дней на десять, так что не ждите меня в обычное время.

Луиза продолжала возиться с цветами.

– Куда вы едете? – с видимым любопытством осведомилась она.

– В Суррей. Навестить приятелей.

– Понятно.

Луиза слизнула каплю крови с пораненного шипом пальца.

– По какой дороге вы отправляетесь туда?

– Из Олдгейта. Это одни из главных городских ворот.

– Там, должно быть, всегда много народу, – заметила она, ставя вазу на стол, где утреннее солнце зажгло огнем желто-оранжевые ноготки.

– Да, очень, – кивнул он. – Кроме того, там находятся несколько кабачков, которые обслуживают проезжающих. А теперь мне нужно ехать. Я должен встретиться с пажом в полдень.

– У этих ворот?

Луиза наконец забыла о цветах и обернулась к нему.

– Да, – снова согласился он, уже думая о том, что ждет впереди. – По возвращении я привезу к вам сестру.

– В качестве своей дуэньи? – с притворно скромной улыбкой спросила Луиза. – Или как предлог?

– И то и другое либо то или другое, – парировал Робин.

– Она сказала, что будет счастлива сыграть роль дуэньи…

– Неужели? – бросил он, сухо усмехаясь. С Пиппы вполне станется сделать подобное предложение. Она уже не раз намекала, причем довольно прозрачно, насчет его интереса к Луизе.

И еще твердила, что Луиза слишком молода для него.

Молода? Для чего именно?

Он даже растерялся от пришедшего ему в голову вопроса. Неужели он способен на такое? Не ухаживает же он в самом деле за этой испанкой? Просто наслаждается веселой, с небольшой примесью флирта дружбой. Позволяет девушке узнать вкус свободы и в то же время приобрести некоторый жизненный опыт. Все совершенно безобидно. Она вернется в Испанию, и он тут же выбросит ее из головы.

– Я должен немедленно уехать, – резко сказал он. – У меня много дел сегодня. Прошу, передайте донье Бернардине мое почтение и попросите извинить мою поспешность. После возвращения я снова навещу ее.

Луиза, рассеянно улыбаясь, присела в прощальном реверансе. Робин, ничего особенного не заметив, с поклоном удалился и поспешил на конный двор за лошадью.

Луиза отправилась к себе и, усевшись на сундук в изножье кровати, обдумывала пришедшую ей в голову фантастическую идею. Нет, это чистое безумие, просто невозможно, немыслимо…

Но почему же невозможно? Ничего невозможного не бывает. Если у нее хватит смелости, она сможет осуществить свой план.

Но что будет потом? Ее репутация погибнет! Это убьет ее мать, не говоря уже о донье Бернардине. Или…

Или она найдет себе мужа. Мужа по собственному выбору! Или…

Или проверит, нельзя ли претворить в жизнь сумасбродную идею, а если нет, просто повернется и отправится домой, и Никто ничего не узнает.

Да, именно так она и поступит.

Луиза спрыгнула с сундука. Она возьмет с собой совсем немного вещей, на всякий случай…

Нет, не стоит. Она пускается в забавное приключение, которое никому не повредит. И ничего не возьмет с собой. Таким образом, у нее не возникнет соблазна превратить маленькое приключение в большое, с ужасающими последствиями не только для нее, но и для окружающих. Это всего лишь испытание ее изобретательности.

Конечно, дон Аштон обо всем узнает, потому что Малколму придется ему рассказать. Тогда он, вероятно, отошлет ее в Испанию на следующем же корабле.

А вдруг нет? Он не так безрассуден. Просто находится в неведении. Пока Бернардина ничего не знает, дону Аштону нет нужды предпринимать что-то.


«Молода? Для чего именно?» Вопрос продолжал терзать Робина, непрерывно отдаваясь в его ушах по дороге в Уайтхолл. Он никогда не задумывался о возрасте Луизы. И вообще серьезно не думал о девушке. Для него это было всего лишь приятным времяпрепровождением, доставлявшим им обоим немало радости.

Но он тридцатилетний мужчина, а она восемнадцатилетняя девушка. Не особенно большая разница. Гораздо меньшая, чем во многих браках. В некоторых случаях женщины выходили за мужчин, годившихся им в дедушки. Кроме того, о желаниях невесты обычно никто не спрашивал. Правда, Луиза отказалась от подобного брака.

Но почему он думает о женитьбе? Правда, иногда ему приходило в голову нечто подобное, и он гадал, какая именно женщина ему подойдет, но на ум приходили только Пен, Пиппа и Джиневра, его мачеха. Все они обладали определенными качествами, которые казались ему необходимыми в жене. Равные партнеры в браке, одинаково еретичны, они были умны, остроумны, забавны и ни в чем не уступали мужчинам.

Подгоняя лошадь, Робин мрачно размышлял о том, что так и не встретил женщину, похожую на своих родственниц, что, возможно, и было причиной отсутствия у него интереса к женитьбе. Он никогда не учитывал это. А вот теперь…

Луиза.

Нет, ничего из этого не выйдет. Он в жизни не получит разрешения ее родных, даже если попросит. Вероятно, заменяет ей отца именно Лайонел Аштон, так что спрашивать следует его. А это означает, что Робин окажется в настоящем змеином гнезде.

Кто такой Лайонел Аштон? Если он на стороне Елизаветы и истинно ей сочувствует, может, и не станет противиться такому предложению. Но если он шпион самого испанского дьявола, непременно позаботится о том, чтобы Робина повесили или оставили лежать в сточной канаве с перерезанным горлом, прежде чем согласится выслушать подобное предложение. И если Аштон действительно тот, кем кажется, Робин не желает иметь ничего общего с тем, кто находится под его влиянием. Даже если это Луиза, к которой так влечет самого Робина.

– Все в порядке, милорд?

Робин внезапно осознал, что стоит посреди конного двора, похлопывая хлыстом по сапогу и глядя в никуда. Конюх, принявший коня, с любопытством поглядывал на него.

– Да… да… – раздраженно бросил Робин. – Лошадь мне понадобится через полчаса.

Он нырнул под арку, ведущую к одному из внутренних дворов дворца, и, выбросив из головы все мысли о Луизе, сосредоточился на том, что скажет Пиппе.

Нужно быть с ней откровенным. Рассказать о намеках Лайонела. Она непременно скажет ему все, что знает или подозревает. О чем догадывается. Если он станет избегать всех упоминаний о ее странной и, по его мнению, опасной близости с Аштоном, они смогут спокойно и по-деловому обсудить создавшееся положение.

Если сестру что-то связывает с Аштоном, ей будет трудно услышать, что он, вероятно, испанский шпион, а не просто придворный из свиты Филиппа, но Пиппа достаточно хорошо знала тот мир, в котором жила, чтобы не справиться с обрушившейся на нее новостью. Она сама говорила, что всякий должен приспосабливаться, что честность слишком дорого обходится. Иллюзий у нее не осталось. Она сумеет вынести удар. Смириться с сознанием того, что Лайонел ее использует.

Робин от всей души надеялся, что сестра не более чем флиртовала с этим человеком. Хоть бы оказалось, что все это время глаза у нее были открыты, что она понимала и принимала тот факт, что Аштон – враг, даже если ее тянуло к нему. Неужели она не сумела уберечься от близости с ним?

Он поспешил наверх, прислушиваясь к шороху шпалер, развеваемых сквозняками, игнорируя толпы людей, заполнивших коридоры. Остановившись у двери Пиппы, он громко постучал и дернул за ручку. Дверь оказалась закрытой на внутренний засов.

– Пиппа, это я.

Никто не ответил. Он снова подергал за ручку.

– Пиппа, ты еще спишь? Мне нужно немедленно поговорить с тобой. Через пару часов я отправляюсь в дорогу.

Большего на людях он сказать не мог. Кричать тоже не было смысла. Поэтому он снова постучал.

Дверь распахнулась. Робин переступил порог, бормоча на ходу:

– Прости, если разбудил, но мне необходимо… – Только сейчас он поднял глаза и осекся, в ужасе глядя на сестру. – Господи! Что случилось? Что с тобой, Пиппа?

Перед ним стоял призрак. На мертвенно-бледной коже набухли синие вены. В глазах сверкало безумие. Казалось, она сверхчеловеческим напряжением удерживает свое тело в вертикальном положении и, если немного расслабится, тут же рассыплется на мелкие осколки.

– Это ребенок? – всполошился Робин, не дождавшись ответа. – Тебе плохо? Ради Бога, Пиппа, отвечай!

Он схватил ее за плечи и стал трясти, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Потом обнял и прижал к себе, не в силах придумать ничего другого.

Пиппа молча позволяла себя держать, чувствуя, как его тепло, знакомый запах и нежность проникают сквозь страшную, непроглядную, ледяную тьму, окружившую ее после возвращения во дворец. Она знала, что должна делать, знала с первой минуты этого омерзительного откровения, но ее словно паралич сковал с тех пор, как она заперлась в спальне, лишенная возможности думать, а тем более замышлять планы.

– Ты больна? – повторил Робин, все еще не отпуская ее. – Что-то с ребенком?

Пиппа разомкнула кольцо его уютных объятий.

– Я не больна, Робин. Но должна немедленно уехать отсюда. И тебе придется мне помочь.

Ее голос звучал странно равнодушно, бесцветно. Робину он показался таким же бледным, как ее лицо. Его буквально трясло от беспокойства, граничившего со страхом. Да, он боялся услышать то, что она скажет ему. Но выслушать придется.

– Говори, – велел он.

Она поведала ему все, по-прежнему стоя в центре комнаты, прижимая локти к бокам, выговаривая слова глухо и невыразительно. Только в глубине глаз горело зеленое пламя. Очевидно, именно так, сдерживая все эмоции, она могла описать словами ту мерзость, которую с ней сотворили. Ее унизили, низвели до положения животного, и она чувствовала себя грязной. Признаваться во всем брату было невыразимой мукой, но она скрывала в глубине души чудовищное осознание собственной неполноценности. То самое чувство, от которого хотелось кричать, рвать на себе волосы, полосовать кожу ногтями. Но она ничем не выказала своих эмоций.

Робин в безмолвном ужасе слушал сестру. За тридцать лет жизни он повидал немало зла, жестокостей и гнусностей. Но холодная порочность, бессердечная развращенность этого насилия были вне его понимания. И все же он знал, что сестра говорит правду. Да, постичь это невозможно, но сказанное вполне соответствует репутации Филиппа, его злобе, порокам, фанатичному католицизму и жажде власти.

Стоит ли после этого расспрашивать об Аштоне? Этот человек – достойный слуга своего хозяина. И он за все заплатит. Об этом позаботится Робин.

Но Стюарт… Стюарт, продавший жену, чтобы спасти собственную шкуру!

– Стюарт, – выговорил наконец Робин, голосом, в котором звучали обида и недоумение. – Как…

– Они угрожали его любовнику, – объяснила Пиппа равнодушно. Предательство Стюарта больше ничего для нее не значило. Во всяком случае, по сравнению с вероломством Лайонела. – Не думаю, что он так уж боялся за собственную жизнь.

Она больше не напоминала мраморную статую и, немного оживившись, села на край кровати. Тонкие пальцы рассеянно поглаживали живот.

– Мне нужно немедленно убраться отсюда, Робин. Я не позволю их подлым замыслам осуществиться. И уберегу своего ребенка. Поэтому я должна бежать сегодня, сейчас. Не могу и часа оставаться под одной крышей с этими людьми. Кроме тебя, мне помочь некому.

Она не просила. Просто констатировала факт. Но Робин и не думал возражать. Вопрос состоял только в том, каким образом она собирается бежать и куда отправится.

– Я должен ехать в Вудсток по поручению посла, – пояснил он, всего на миг задаваясь вопросом, стоит ли сказать ей, что это спешное поручение связано с Лайонелом Аштоном. Но не смог заставить себя произнести его имя в ее присутствии. И все же почему Аштон сказал ей правду? Какой цели это должно послужить? Ведь, что ни говори, а им нужна покорная, ничего не подозревающая Пиппа.

– Почему он сказал тебе? – неожиданно для себя выпалил он. – Чего надеялся этим добиться?

К этому вопросу Пиппа не была готова. Она потребовала от Лайонела правды и получила ее во всей жестокости. Где-то в глубине сознания она понимала, что он признался ей во всем не просто затем, чтобы причинить невыносимые страдания. Но сейчас у нее не хватало духу думать о причине поступка Лайонела… то есть поступков…

– Не знаю, – покачала головой Пиппа. – Мы только что любили друг друга, и… – Робин тихо ахнул, но она лишь презрительно отмахнулась. – Избавь меня от ханжеских наставлений, Робин. Мой муж предпочитает мужчин женщинам. У меня свои пристрастия.

«И я живу с их последствиями». Эта фраза осталась непроизнесенной.

Робин кивнул, сохраняя угрюмое молчание.

– Вряд ли он признался бы, не заподозри я, что со мной случилось что-то неладное и он принимал в этом участие. – Она непроизвольно обхватила себя за плечи и поежилась. – Интересно, Робин, каким образом узнаешь подобные вещи? Неужели некая бессознательная память, подобная кошмару, гнездится где-то в разуме?

– Не знаю, – выдохнул он, ощущая, как тоскливо ноет сердце за сестру.

Встав на колени перед кроватью, он притянул Пиппу к себе и стал гладить по спине. Она не противилась, скорее для того, чтобы облегчить страдания Робина, чем ради собственного успокоения. Наконец она распрямилась и встала.

– Теперь все это не важно. Нужно подумать о будущем. Я отправляюсь с тобой в Вудсток.

– Пиппа, ты не можешь ехать к Елизавете, – возразил Робин. – Там небезопасно. Если ты открыто присоединишься к ней, тебя обвинят в государственной измене. А скрываться там нельзя: Бединфилд сразу тебя обнаружит.

– Тогда я не поеду к Елизавете, – с ледяным спокойствием согласилась она. – Но выберусь вместе с тобой из этого места. Оставаться здесь невозможно. Если ты не поможешь мне, я уеду одна.

Робин схватил ее за руки и едва не начал трясти снова в отчаянной попытке пробиться через стену холодного безразличия. Он почти не узнавал ее. Живая, веселая, беззаботная Пиппа, всегда озаренная солнечным сиянием, теперь превратилась в безликую тень.

– Не глупи, сестренка. Никуда ты не поедешь одна. Мы отправимся в Вудсток, а оттуда я повезу тебя в Дербишир.

Пиппа, к собственному удивлению, обнаружила, что уже успела составить план.

– Нет. В Англии мне грозит опасность. Тебе придется помочь переправить меня во Францию, к Пен и Оуэну.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – согласился Робин, вновь обретя способность мыслить. – Но что потом?

Неужели ей вечно придется убегать вместе с ребенком?

– Пока я не могу думать о будущем. Дай Бог с настоящим разобраться. Сейчас главное – найти надежное убежище для себя и для ребенка.

Теперь тон у нее был ровным, уверенным, словно она констатировала очевидное, и Робин только и мог, что признать необходимость сосредоточиться на немедленных, сиюминутных вопросах. Сам он не будет ни о чем допытываться. Бесполезно искать ответы на то, что его тревожит.

– Необходимо скрыть наш побег, хотя бы дня на два, – высказался он. – Придется притвориться больной и сидеть в спальне безвыходно. Твоя камеристка… как ее… Марта… ей можно доверять?

– Сомневаюсь, – бросила Пиппа, презрительно дернув уголком губ. – Она уже как-то выдала меня Стюарту.

– В таком случае от нее следует избавиться, – деловито заметил он. – Отошли ее. Сделай вид, что она тебе не угодила, и…

– Нет. Не могу я решиться на такую несправедливость, – перебила Пиппа. – Просто велю ей ехать в Холборн. Скажу, что моя мать приказала ей помочь тамошней экономке, а я до ее возвращения несколько дней обойдусь дворцовыми служанками.

– Неплохо придумано.

Робин взволнованно забегал по комнате.

– Я немедленно иду к де Ноайю и вернусь за тобой через час. Позаботься о камеристке и собери что можешь.

Робин направился было к двери, но на полпути замер. Какое облегчение – строить планы, пытаясь справиться с ситуацией, вместо того чтобы рыдать над своими несчастьями! Но он не мог представить, как это Пиппе удается сохранять спокойную сосредоточенность, когда в мозгу все время бьется напоминание о той мерзости, которую с ней сотворили. Ему хотелось поговорить с ней, попытаться узнать больше, но он не мог найти слов.

Ему придется довольствоваться сознанием того, что эта с виду беспечная, кокетливая, искушенная в дворцовых интригах особа сделана из того же теста, что ее мать и сестра. Она сумеет исполнить свой долг и сделать то, что считает нужным.

Робин потянулся к сестре, чтобы снова ее обнять, но та просто поцеловала его в щеку.

– Все в порядке, Робин. Я выдержу. Только помоги мне выбраться из этого проклятого места.

– Помогу. Я вернусь через час.

– Времени вполне хватит, чтобы собраться.

Дверь за ним захлопнулась, и Пиппа задвинула засов. Потом заперла еще одну дверь, смежную со спальней Стюарта, и, усевшись за стол, налила в чернильный порошок воды и взяла перо.

Но прежде чем прикоснуться к пергаменту, немного подумала. О том, как Стюарт предал ее, использовал… Но ничего не почувствовала. Стюарт считал ее недостойной своей любви и верности, и она знала, что он не заслуживает ни единой ее слезинки. Зачем тратить время на эмоции и переживания.

Она принялась писать. Сообщила, что знает о причиненном ей зле и о том, как он помогал ее врагам. Уведомила, что оставляет его. В ее глазах и глазах церкви их брак незаконен. Она не выдаст его, а за это он должен держать ее исчезновение в секрете по крайней мере два дня, не пытаться ее найти и не предъявлять права как на свою жену.

Потом подписалась, посыпала пергамент песком, сложила и запечатала. Написала его имя и повертела в руке послание. Вот и конец ее супружеской жизни. Конец всем ожиданиям, тому будущему, о котором она мечтала.

Пиппа отперла дверь в спальню Стюарта и вошла. Пусто. Как она и ожидала. Похоже, муж не спит в своей постели уже с неделю.

Она положила письмо на каминную полку, над едва теплившимся огнем. Стюарт найдет его, когда вернется от своего любовника, чтобы сменить одежду.

Пиппа снова вернулась к себе и позвонила Марте.

Глава 19

– Мне хотелось бы поездить сегодня по городу, Малколм, – объявила Луиза, расправляя юбки, падавшие изящными складками вокруг седла.

– Галопом по улицам не поскачешь, миледи, – заметил Малколм, вскакивая на своего коня.

– Может, и нет, но мне надоели парк и река. Я почти не видела города, так что хорошо бы добраться до городских стен. Ты слышал о таком месте – Олдергейт?

– Олдгейт, – поправил Малколм.

– Насколько я поняла, там очень оживленно. Полно народу. Есть на что посмотреть, – продолжала Луиза с восторженной и обезоруживающей улыбкой.

– Все верно, да больно уж там шумно и грязно. Собственных мыслей, и то не услышишь! – возразил он.

– О, неплохо бы для разнообразия очутиться среди шума и грязи! Ты и не представляешь, что за скучную жизнь я веду.

– Мне-то все нипочем, да вот Криме вряд ли понравится.

– Моя Крима – чистое золото, она все вытерпит. – Луиза наклонилась и потрепала кобылу по холке. – Ей полезно побывать в давке: научится себя вести на людях.

– Она и так умеет. Только, помяните мое слово, ей это будет не по душе.

– В таком случае мне следует взять другую лошадь. Наверняка подойдет какая-нибудь из конюшни дона Аштона.

– Мистер Аштон не держит лошадей для дам, – объявил Малколм, качая головой, – так что, кроме Кримы, никого нет.

– И что же нам делать? – жалобно спросила Луиза.

– Так и быть, поедем в город, – флегматично ответил конюх, направляясь к воротам.

Луиза с улыбкой последовала за ним. Сердце взволнованно стучало. Да, нелегкая задача ей выпала. Посмотрим, сумеет ли она перехитрить умницу Малколма. Пусть триумф будет недолгим, но она должна, должна оттачивать свою сообразительность!

Благодаря поездкам с Робином уличные сцены были совсем не так уж незнакомы ей, как считал Малколм. Она отвела глаза от страшных сцен травли медведей, с дрожью сочувствия взглянула на бродягу с ушами, прибитыми к позорному столбу, и умелой рукой управляла Кримой, осторожно ступавшей по грязным булыжникам и перебиравшейся через сточные канавы, полные всякой дряни.

Малколм с обычной невозмутимостью приглядывал за ней, вполне понимая желание дамы сменить место для прогулок. Они оставили позади Королевскую биржу 4 и поехали по Ломбард-стрит. Впереди замаячили городские стены. В ворота и из ворот вливались и выливались людские потоки. Олдгейт был уже совсем рядом.

Луиза неожиданно натянула поводья.

– Малколм, я хотела бы зайти в лавку серебряных дел мастера, – объявила она, показывая хлыстом на темную внутренность лавчонки, предмет торговли которой был обозначен серебряным молотком, висевшим над притолокой. – На следующей неделе у доньи Бернардины день рождения, и я хотела бы купить ей серебряный наперсток. Как я могу что-то купить, если никогда не бываю в лавках и на рынках!

Малколм рассудил, что девушка права, и, спешившись, снял ее с седла.

– Совсем не обязательно меня сопровождать, – предупредила Луиза, опуская на лицо мантилью. – Не хотелось бы оставлять Криму на уличного мальчишку.

Малколм заглянул в полумрак лавки. Ничего подозрительного. Ни одного покупателя. Хозяин натирает пару серебряных подсвечников.

Он взял поводья обеих лошадей и кивнул:

– Хорошо, миледи. Я подожду здесь.

– Спасибо, Малколм.

Он не увидел ее торжествующего лица за черным кружевом мантильи. Только услышал теплый приветливый голос и, благосклонно кивнув, стал обозревать улицу.

Луиза переступила порог лавки. Серебряных дел мастер поспешил навстречу, выжидающе потирая руки.

– Чем могу служить, миледи?

– Покажите наперстки, – велела она, оглядывая полутемное пыльное помещение. То, что она искала, находилось в глубине. – Соберите все, что у вас есть, а я через пять минут вернусь и выберу.

Хозяин мгновенно просиял и исчез в арочном проходе, зиявшем справа от стола, на котором он работал. Луиза метнулась к задней двери. Насколько она успела узнать в своих походах с Робином, подобные двери обычно ведут в темные переулки. Они соединены между собой, вьются через весь город, подобно змеям, и идут приблизительно параллельно главным улицам.

Она вышла на свет. Сегодня на небе ослепительно сияло солнце. Было уже около полудня. Двое крохотных полуобнаженных детишек приковыляли из омерзительно вонявшего двора на дорожку. Луиза поспешила пройти мимо. Она уже видела Олдгейт с Ломбард-стрит и знала, в каком направлении следует идти. Три-четыре минуты, и она на месте.

Луиза почти бежала, высоко подняв юбки, чтобы не вывозить подол в лужах и жидкой грязи немощеного переулка. Страха она, к своему удивлению, не чувствовала, хотя для хорошо одетой женщины было по меньшей мере безрассудно появляться одной в этой части города. И все же она отчего-то казалась себе неуязвимой. А может, некая аура неприкосновенности окружала ее, потому что, если не считать нескольких любопытствующих взглядов, никто не попытался встать на пути.

Дорожка изгибалась множеством поворотов и уперлась в Олдгейт в самом начале Ломбард-стрит. Луиза остановилась, чтобы немного отдышаться. Как она, спрашивается, отыщет Робина в такой толпе? Он, разумеется, собрался уезжать из города, значит…

Она стала проталкиваться к воротам, отражая бесчисленные толчки, тычки и щипки. На нее кричали. Сдавливали со всех сторон. При этом сторож стоял в стороне, не думая ничего предпринимать. Ворота стояли открытыми до самой ночи, когда въезд в город запрещался. Днем их закрывали только в крайнем случае и по особому приказу. Луиза отыскала свободное местечко у стены и стала ждать, обшаривая взглядом лица, стараясь унять дрожь в ногах. Если через ближайшие несколько минут Робин не появится, придется возвращаться к Малколму.

И тут она его заметила! Он ехал рядом с закрытым экипажем, и при виде его лица Луиза тихо ахнула. Он никогда еще не выглядел таким расстроенным, рассерженным и таким… таким холодным. Она привыкла к его смеху, шуткам, легкому флирту, а иногда и к блеску глаз, от которого пело сердце. Но сейчас перед ней был совершенно незнакомый человек.

Не успев сообразить, что делает, она преградила ему дорогу.

– Робин!

Он уставился на нее с таким удивлением, словно "не узнал.

– Луиза?

Карета остановилась. С запяток спрыгнул парнишка лет тринадцати.

– Так мы едем, сэр? – осведомился он, с любопытством поглядывая на женщину с закрытым лицом.

– Погоди минуту, Джем, – велел Робин, спешиваясь. – Позволь спросить, Луиза, что ты здесь делаешь?

– Так… небольшое приключение. Я хотела проверить, смогу ли ускользнуть от… ладно, не важно. В чем дело, Робин? Что случилось? – Она взирала на Робина с нескрываемой тревогой и сочувствием.

Дверца кареты отворилась. Оттуда спустилась Пиппа.

– Почему мы остановились?

– Это всего лишь я, – сообщила Луиза, откидывая мантилью. – Решила немного позабавиться. Но теперь понимаю, как была глупа. – Она подошла к Пиппе, протягивая руки. – Вы выглядите ужасно. Оба. Пожалуйста, скажите, что произошло? Чем я могу вам помочь?

При встрече с девушкой Пиппа ощутила лишь нетерпеливое раздражение. У них нет времени стоять на улице, предаваясь бессмысленным разговорам с назойливой, ничего не понимающей в жизни девчонкой.

– Ничем, Луиза, – небрежно отмахнулась она, вновь поворачиваясь к карете. Но тут вдруг нахлынуло безумное, непреодолимое желание хоть несколько мгновений побыть в обществе другой женщины, утешиться присутствием подруги, способной пролить немного бальзама на глубокие раны, нанесенные предательством мужчин.

Но ей нужны ее мать или сестра. Луиза слишком молода и наивна, чтобы понять всю подлость и злобу этого мира. Девушку следует не просвещать, а защитить от напастей.

Она попыталась закрыть дверцу, но Луиза поспешно вскарабкалась следом.

– Вы можете считать, меня совершенно никчемной глупышкой, леди Нилсон, – бросила она, упрямо поджимая губы, – но мне так не кажется. Я намеревалась повернуть назад, как только поговорю с Робином. Но теперь знаю, как мне поступить.

В карету заглянул Робин.

– О Господи, Луиза, да вылезай же! Что ты тут делаешь одна?

– Не имеет значения. Я еду с тобой. Леди Нилсон вполне может быть моей компаньонкой, так что репутация не пострадает и приличия будут соблюдены. Я же вижу, как она нуждается в моей помощи!

«У нас нет для этого времени», – подумала Пиппа, ощущая, однако, невольное восхищение настойчивостью Луизы. К тому же она понимала страсть девушки к приключениям, поскольку сама обладала подобным качеством.

А сейчас? Сумела ли его сохранить? Или оно растоптано тяжелыми сапогами ужаса?

А вдруг Луиза действительно поможет ей вернуть хотя бы часть прежней стойкости, которая даст ей силы удержать голову над поверхностью болота? Если же нет, веселость и жизнерадостность девушки хотя бы отвлекут ее. И пропади пропадом все угрызения совести, осторожность и осмотрительность! Если Луиза ищет на свою голову неприятностей, так тому и быть.

– Пусть едет, Робин.

Робин покачал головой.

– Ради Бога, Луиза! Донья Бернардина… твой опекун… они с ума сойдут от волнения.

– Я найду способ их известить, – пообещала Луиза, окидывая брата и сестру проницательным взглядом. – Когда сделать это будет достаточно безопасно.

Да, ничего не скажешь, донья Луиза не дурочка.

– Робин, – сказала Пиппа, кривя губы в подобии улыбки, – если ты не собираешься силой выкинуть Луизу из экипажа, думаю, ей стоит нас сопровождать. И с нашей стороны будет неучтиво посылать ее домой через весь город, а ведь нам нельзя задерживаться ни единой лишней минуты.

Робин понял, что проиграл. Оспаривать утверждения сестры невозможно. Кроме того, Луиза прочно устроилась напротив Пиппы, и, чтобы вытащить ее из кареты, понадобятся усилия не одного мужчины. Он воздел к небу руки, с грохотом захлопнул дверцу и вскочил на мерина.


Лайонел почти не слышал разговора, который вели советники Филиппа. Пальцы нервно гладили тонкую ножку винного кубка, глаза невидяще смотрели на солнечный зайчик, пляшущий на дубовой столешнице.

– Дон Аштон, как случилось, что леди Нилсон нарушила сегодня утром эдикт короля? – осведомился Гомес, подавшись к нему.

Лайонел вынудил себя вернуться к действительности.

– Это моя ошибка. Прошлым вечером я разрешил ей покататься и велел выезжать с кузнечного двора, а когда его величество выразил желание посетить этот двор, я ничего не сказал в уверенности, что леди Нилсон не поднимется так рано. – Он пожал плечами и осушил кубок. – Солнце едва встало. Придворные дамы обычно встают гораздо позже.

– Если только они не фрейлины королевы, – немедленно вмешался Ренар. – Ее величество становится на молитву задолго перед рассветом, а потом занимается государственными делами.

Лайонел ничего не ответил на эту восхищенную реплику. Только протянул кубок пажу. Тот поспешно его наполнил. Но вино, казалось, не производило на Лайонела никакого действия, хотя сегодня он пил больше обычного.

– Вы на диво рассеянны сегодня, дон Аштон, – заметил Филипп, опираясь локтем о широкий резной подлокотник кресла и задумчиво потирая пальцем подбородок.

– Нет, сир, нисколько, – заверил Лайонел, отставив кубок. – Просто размышляю, не будет ли лучше для всех заинтересованных лиц, если перевезти леди Нилсон в мой дом. Там уже живут моя воспитанница и ее дуэнья, так что ни о каком нарушении этикета и ущербе репутации дамы не может быть и речи. И так будет куда легче следить за ее передвижениями. Во дворце это сделать невозможно, если только не посадить даму под замок. Не думаю, что это будет таким уж мудрым шагом. Домашний арест вызовет гнев и недовольство сторонников Елизаветы, а нам необходима временная передышка и, следовательно, их бездействие.

– А как насчет ее мужа?

– Уверен, что лорд Нилсон не станет возражать. Пусть объяснит окружающим, что, поскольку крайне занят государственными делами, не в силах оказать достаточного внимания жене. К тому же ей полезно женское общество, тем более что сейчас ее семьи нет в Лондоне.

– После небольшого происшествия со своим любовником Нилсон и пикнуть не осмелится, – заметил Ренар, презрительно скривив губы. – Мои люди доложили, что все прошло как по маслу.

– Вероятно, нам стоит принять совет дона Аштона, – заключил Филипп. – Мы с ее величеством больше не желаем слышать об этом деле.

«Пока в этом не возникнет необходимости». Эта невысказанная мысль бродила в головах всех сидевших за столом. Но никто не посмел высказать сомнения относительно успешного исхода беременности королевы.

Лайонел встал и отодвинул стул.

– Я немедленно этим займусь.

Он поклонился и покинул зал.

Увезти Пиппу из дворца сейчас жизненно необходимо. Только так можно обеспечить безопасность ее и ребенка. Лайонел уже несколько недель обдумывал этот план, предполагая, что он будет хорошо воспринят, особенно Пиппой. Но так было до сегодняшних разоблачений. Теперь придется долго ее уговаривать, чтобы восстановить утерянное доверие и приобрести союзника, а не врага. Его стыд и раскаяние были так велики, что трудно представить, как он станет смотреть ей в глаза. Но ничего не поделаешь, придется.

Он громко постучал в дверь спальни. Тишина. Он снова постучал. Обычно в спальне находится камеристка!

Он попытался открыть дверь.

Заперто.

Лайонел, поколебавшись, шагнул к соседней комнате.

На его стук тоже не ответили, но он услышал чьи-то шаги и решительно нажал на ручку.

Стюарт, держа в руке свернутый пергамент, порывисто отвернулся от камина.

– Что вы тут делаете? – спросил он, бледнея.

– Я искал вашу жену, – спокойно сообщил Лайонел. – Ее дверь заперта, а на стук никто не подходит.

– Может, она спит, – пробормотал Стюарт, поспешно опуская дрожащую руку и стараясь спрятать пергамент в складках плаща. Он нашел письмо Пиппы, едва войдя в комнату.

Лайонел нахмурился и, устремившись к смежной двери, попробовал ее открыть. Дверь не поддавалась.

– У вас наверняка есть ключ.

– Да… то есть… нет…

У Стюарта не было времени оправиться от потрясения, вызванного письмом жены. Осознание того, что теперь ей известен весь ужас ее положения, было невыносимо.

Аштон ворвался как раз в тот момент, когда он дочитывал последние строчки, а ведь даже в обычных обстоятельствах этот человек обладал способностью низводить Стюарта до положения трусливого, жалкого идиота.

– Да? Или нет? – осведомился Лайонел тем самым отрешенным тоном, который так ненавидел Стюарт. Настоящий призрак: его вечно отчужденный вид надежно маскировал мысли и чувства.

– Нет! – воскликнул он, энергично тряся головой.

– Бросьте! Невозможно поверить, что у вас нет ключа от спальни жены, – хмыкнул Лайонел, повелительно протягивая руку. – Немедленно отдайте.

Интересно, как, по мнению Пиппы, он должен два дня держать ее исчезновение в секрете от человека, которому приказано наблюдать за ней? Кто может выдержать жесткий взгляд Аштона? Не послушаться его надменного голоса?

Сам того не желая, Нилсон устремил взгляд на стоявший у окна сундук. Лайонел, заметив, куда он смотрит, подошел к сундуку и взял лежавший там медный ключ.

– Вы знаете, где она? – спросил он так же ровно при виде пустой комнаты.

– Нет.

Последнее по крайней мере было правдой. Лайонел снова повернулся к Стюарту.

– В таком случае вам лучше отдать мне это письмо.

Он показал на безвольно висевшую руку Стюарта.

Тот беспомощно и молча кивнул.

Лайонел прочел письмо, смял и бросил в огонь.

– Да представляете ли вы, какая ей грозит опасность? – гневно выпалил он.

Это явно задело Стюарта. Гордо выпрямившись, он прошипел:

– Еще бы! Воображаете, будто я не знаю, почему на Гейбриела напали прошлой ночью? Пусть я грешник и негодяй, но никак не слепой глупец!

В этот момент Лайонел не мог найти в себе обычного презрения к Стюарту Нилсону. Что уж бросать камни в человека, который одного с тобой поля ягода!

– Пиппа, вероятно, уехала со своим братом. Больше ей ведь не к кому обратиться?

– Я по крайней мере никого другого не знаю.

– Прекрасно. Получается, что мы сможем утаить ее побег, хоть и ненадолго. Король дал мне разрешение перевезти ее в мой дом, где с ней постоянно будут находиться моя воспитанница и ее дуэнья. Все посчитают, что сейчас она у меня.

– А вы тем временем отправитесь на поиски?

– Разумеется, – резко бросил Лайонел. – Если Пиппы не окажется у брата, он наверняка знает, где ее найти. А его я отыщу через французского посла.

– Откуда она узнала? – с неприязненным удивлением вопросил Стюарт. – Как могла открыть истину?

Лайонел, поколебавшись, объяснил:

– Она обнаружила вашу тайну случайно, несколько недель назад. Что же до остального… похоже, у нее сохранились какие-то обрывочные воспоминания о проведенных с Филиппом ночах. Она требовала все ей сказать.

– И вы так и сделали? – ахнул потрясенный Стюарт.

– Она заслуживает правды, – коротко бросил Лайонел. – Это самое малое, что я могу сделать для нее после всех ужасов, которые ей пришлось вынести.

– В таком случае почему бы не позволить Пиппе уехать с братом… теперь, когда она все знает? – с поразительной силой и решимостью выкрикнул Стюарт.

– Вы действительно воображаете, будто Филипп и его сообщники просто пожмут плечами и пожелают ей счастливого пути? – нетерпеливо объяснил Лайонел. – Если я не опережу их, ее жизнь не стоит и су. Вы понимаете это не хуже меня. Как и то, что только я сумею ее защитить.

Лицо Стюарта еще больше побелело. Он молча отвел глаза от стоявшего перед ним разгневанного, взволнованного Лайонела.

– С меня довольно, Аштон. Отныне я в эту игру не играю. И не позволю себя шантажировать.

– И как вы намереваетесь поступить? – саркастически осведомился Лайонел. Больше он не испытывал жалости к Стюарту Нилсону. Пусть его собственные поступки не выдерживают никакой критики, но до начала всех ужасающих событий он не знал Пиппы. Не был связан с ней обетом верности. Не предавал ничьего доверия.

Стюарт просто пожал плечами. Он не собирался излагать врагу свои намерения.

– Ради вашей жены умоляю: не натворите глупостей, – посоветовал Лайонел. – Никому не проговоритесь о ее исчезновении.

Он повернулся и вышел, хлопнув за собой дверью.

Стюарт медленно разжал кулаки. Он избавлен от Пиппы. Пусть теперь Аштон о ней заботится. Его же долг – по возможности исправить причиненное ей зло.

Епископ Винчестерский услышит честное признание лорда Нилсона об отношениях с Гейбриелом. Ему придется сохранить тайну исповеди, зато он согласится аннулировать брак четы Нилсон. После этого Стюарт пошлет уведомление о расторжении брака с объяснением причин лорду и леди Кендал. По крайней мере Пиппа освободится от него и больше никогда не увидит своего вероломного супруга.

Вот тогда Стюарт заберет Гсйбриела, и они тайно покинут страну. Придется действовать быстро, чтобы застать врагов врасплох. Правда, за ним неусыпно наблюдают, считая при этом, что он их по-прежнему боится. А когда все обнаружится, он и Гейбриел будут уже далеко, в бушующем море.


Лайонел отправился к французскому послу и был немедленно принят. Антуан де Ноай с искусством истинного дипломата сумел скрыть удивление и естественное любопытство при виде столь редкого гостя.

– Мистер Аштон! Какое неожиданное удовольствие! Могу я предложить вам вина?

– Давайте не будем ходить вокруг да около, де Ноай! Мне нужно знать, куда отправился Робин из Бокера. Мы кое о чем потолковали прошлым вечером… может, он упоминал об этом.

Посол разлил вино и вручил гостю кубок.

– Прошу садиться, сэр.

Благодарю. Предпочитаю постоять. – Разглядывая хозяина поверх края кубка, Лайонел сухо добавил: – И давайте не будет состязаться в хитростях, месье де Ноай. Времени нет. У меня есть все причины считать, что лорд Робин взял с собой сестру. Она в опасности, и, хотя лорд Робин имеет все основания считаться истинным придворным и опытным шпионом, один он не сумеет уберечь даму.

– О, согласен, до вас ему далеко, – чуть пожав плечами, буркнул посол. – Странно, откуда такое желание защитить ее, ведь отчасти именно вам она обязана столь отчаянным положением.

На щеке Лайонела дернулся мускул, но, если не считать этого признака слабости, лицо оставалось по-прежнему бесстрастным. Сунув руку во внутренний карман камзола, он вытащил маленькую шкатулку.

– Надеюсь, это оживит нашу беседу.

Он поставил шкатулку на стол.

Де Ноай поднял ее и, прежде чем открыть крышку, бросил на посетителя быстрый, понимающий взгляд. На бархатном ложе лежала печатка в форме скарабея.

– Ваши верительные грамоты? – осведомился он, осторожно взвешивая на ладони скарабея.

– Да, если вы их примете, – сухо усмехнулся Лайонел. – Надеюсь, вы понимаете, что только чрезвычайные обстоятельства вынудили меня их предъявить.

– Разумеется.

Посол положил скарабея в шкатулку и вернул Аштону.

– Даже у меня нет такого. Сколько их существует?

– Вы не хуже меня знаете, что их три. Всего три.

– И вам известно, у кого остальные? – с жадным любопытством прошептал Антуан.

– Нет, – рассмеялся собеседник. – Мы, дорогой сэр, весьма избранная публика. И я только что выдал себя. А теперь объясните, где я могу найти лорда Робина.

– Прежде всего расскажите, что вы намереваетесь сделать, дабы помешать испанцам добраться до ребенка, которого носит леди Пиппа, не обнаружив при этом себя.

– У меня нет иного выбора, кроме как обнаружить себя, – вздохнул Лайонел. – Рано или поздно это обязательно происходит. Я надеялся сохранить свою личину почти до самого конца, но… – Он пожал плечами. – Приходится идти, когда черт гонит. Иначе говоря, чего не сделаешь, когда нужда заставит! – И, еще раз взглянув на скарабея, он сунул шкатулку в карман. – Главное – помешать Испании отнять у Англии независимость. Это стоит любых разоблачений.

– Скажите… – начал де Ноай, хитро посматривая на него, – что вы слышали о беременности Марии?

– Вероятно, то же, что и вы. Что все это чистое притворство… что беременность существует исключительно в ее воображении… плод навязчивых идей…

Посол кивнул.

– Я слышал, что фрейлины шепчутся, будто нечто подобное у королевы бывало и раньше. Чрево распухает, как бывает при грыже.

– Но врачи ее обнадежили.

– Потому что не желают оказаться в немилости.

– И кто может их за это осуждать, – усмехнулся Лайонел, сардонически покачивая головой. – И все же я дождусь от вас ответа?

– Видимо, придется сказать, хотя я не получил от вас никаких гарантий безопасности дамы.

Уголки губ Лайонела мрачно опустились.

– Клянусь могилой своей сестры, что спасу Пиппу и нерожденного младенца.

Посол немного помолчал, встревоженный зловещими интонациями гостя. Только последний дурак попытается надуть Лайонела Аштона.

– Робин отправился в Вудсток, – признался он наконец. – Остановится по пути у сэра Томаса из Тейма. Вы запустили кота в голубятню, дорогой сэр, своими разговорами о скарабеях. Я изменил пароль, и Робин должен уведомить Перри и леди Елизавету, что среди их окружения, возможно, имеется шпион.

– Конечно, есть, и не один, – пренебрежительно бросил Лайонел. – Но, как видите, сэр, это не я. Вам нет необходимости менять пароль.

– Тут вы правы. Если подождете минуту, я дам вам письмо для лорда Робина, которое все объяснит и, надеюсь, позволит ему увидеть вас в новом свете.

Последнее заявление было подчеркнуто ироническим надломом бровей.

Лайонел молча наклонил голову и поставил бокал на стол. Посол быстро набросал несколько фраз, запечатал послание и отдал ему.

– Спасибо, – буркнул Лайонел, сунув пергамент в карман. – В таком случае я направлюсь в Тейм. Пока что испанцы уверены, что Пиппа живет в моем доме, в обществе моей воспитанницы и ее дуэньи. Так что у нас есть выигрыш во времени.

– Я постараюсь, чтобы все знали только это и ничего больше, – заверил посол. – Да пребудет с вами Бог, мистер Аштон.

– Обойдусь и удачей, – отозвался Лайонел. – С богами любого рода я стараюсь не связываться… Слишком много зла делается с их именами на устах.


Малколм был человеком терпеливым. И долго стоял на солнышке у лавки серебряных дел мастера, держа под уздцы лошадей, глазея на прохожих и не думая о времени. Он знал, как любят женщины заниматься покупками, ходить по магазинам и рассматривать товары, а донья Луиза к тому же почти не бывает в городе. И если у нее уйдет полчаса на выбор наперстка, он ничуть не возражает.

Наконец, однако, и до него дошло, что она очень уж задерживается. Малколм привязал уздечки к железному кольцу, ввернутому в стену лавки, и ступил через порог. Хозяин, услышав шаги, немедленно выскочил из задней комнаты.

– Ах, вы вернулись, миледи! Я…

Приветливый голос замер при виде посетителя, ничем не напоминавшего молодую даму, просившую показать наперстки.

– О, прошу прощения. Я думал, что вы…

– Где та леди, которая недавно входила сюда? – осведомился Малколм, оглядывая пустую лавку и замирая от дурного предчувствия.

– Она просила принести все наперстки, что у меня есть. Пообещала вернуться через пять минут. А прошло уже с полчаса.

– Ад и дьявол! – пробормотал Малколм. Донья Луиза по какой-то причине решила ускользнуть от него. Как он мог позволить одурачить себя этой невинной улыбке?!

Малколм подскочил к задней двери и вышел в переулок. Двое полуголых чумазых пострелят возились в грязной луже.

– Здесь проходила леди? – спросил он. Малыши уставились на него широко раскрытыми непонимающими глазенками. Малколм снова выругался и бросился назад.

– Значит, она возвращается, сэр? – обрадовался хозяин, перед этим безутешно перебиравший наперстки на подносе.

– Сомневаюсь, – отмахнулся Малколм и направился к передней двери, возле которой оставил лошадей. Вскочив на своего коня, он подхватил уздечку Кримы, объехал лавку и снова оказался в переулке.

Она что-то говорила про Олдгейт. Значит, стремилась именно туда и нашла обходной путь.

Женщина, которая развешивала белье, сказала Малколму, что видела даму с закрытым лицом, пробежавшую мимо ее домишка.

– Уж больно она спешила, эта особа, – заметила женщина, расправляя рубашки. – Так мне сразу и сдалось, что неспроста это. Такие расфуфыренные барышни здесь не ходят.

Малколм поблагодарил ее и стал пробираться к Олдгейту, где с отчаянием принялся рассматривать толпу: вопящих разносчиков, уличных торговцев, путников, бродяг…

Обстановка была оживленной и могла удовлетворить любую потребность в разнообразии, но доньи Луизы и след простыл. Он заглянул в три таверны, хотя не мог представить, что столь нежное создание может очутиться в вонючей пивной. Потом спросил бездельника-сторожа, не проходила ли через ворота молодая женщина в черной вуали. Тот покачал головой и сплюнул соломинку, которую все это время жевал.

– Не-а, не было здесь никакой леди. По крайней мере пешком она не шла.

– Верхом ехала?

– Нс-а. В экипаже.

– И давно?

Сторож вынул из-за уха очередную соломинку и сунул в рот.

– Стало быть, с полчаса, а то и больше. Да еще и жентельмен рядом ехал,

– Опиши его.

Сторож пожал плечами:

– Да я вроде и не разглядывал его. Жентельмен как жентельмен. В зеленом плаще. И на вороном мерине.

Джентльмен в зеленом плаще и на вороном мерине приезжал в дом Аштона сегодня утром, и донья Луиза, как показалось Малколму, необычайно обрадовалась гостю. Малколм собственными ушами слышал восторженное восклицание. Правда, девушка немедленно осеклась, но все же…

Он мог бы сам отправиться за беглецами, но не знал, по какой дороге они поехали, а если упустит их или погонится не за той парочкой, драгоценное время будет потеряно зря. Кроме того, ее могли похитить по пути к Олдгейту, когда она вышла из лавки серебряных дел мастера, хотя Малколм так не считал. Домик видевшей Луизу женщины находился как раз на том месте, где дорожка подходила к Олдгейту.

Нет. Малколм уже все понял. Донья Луиза сбежала по собственной воле, так что непосредственная опасность ей не грозит. Пусть мистер Аштон решит, что делать. Ему придется предотвратить скандал, а если Малколм устроит сцену на большой дороге, скандала не избежать. Кроме того, Аштон, вероятно, знает о лорде Робине много такого, что неизвестно Малколму. Поэтому сейчас следует торопиться. Каждая минута дорога.

Он пустил коня в галоп и, ведя за собой Криму, стал пробираться сквозь толпу.

Глава 20

– Мне кажется, что их слишком долго нет, дон Аштон, – объявила Бернардина. – Прошло больше часа.

– Не такой уж это большой срок, – возразил Лайонел, опиравшийся на лестничные перила. Дуэнья перехватила его по пути наверх, за необходимыми для поездки вещами, и теперь он сгорал от нетерпения. – Вы чересчур беспокоитесь, мадам. Пока она с Малколмом, бояться нечего.

Бернардина уже открыла рот, чтобы возразить, как входная дверь с грохотом распахнулась и на пороге возник Малколм. Дуэнья громко ахнула:

– Матерь Божья! Где она?! Где мое дитя?

Малколм не понимал испанского, но смысл слов был совершенно ясен. Однако он отстранил женщину и обратился к Лайонелу.

– Она сбежала от меня, – без обиняков пояснил он. – Сказала, что хочет зайти в лавку серебряных дел мастера за наперстком для дуэньи, а сама выскользнула через заднюю дверь.

– Что?! – рявкнул Лайонел, неверяще уставясь на него. – Луиза?!

– Да, сэр. Об этом я и пытаюсь сказать. Она уговорила меня ехать к Олдгейту, но теперь я думаю, что там у нее было назначено свидание. Сторож видел даму в экипаже, проезжавшую через ворота.

– Да через ворота наверняка проехало не меньше дюжины дам!

– Да, сэр, но, судя по его описанию, джентльмен, скакавший рядом с экипажем, очень похож на лорда Робина из Бокера, – упрямо настаивал на своем Малколм.

Донья Бернардина, не разобравшая ни слова, все же уловила имя и, тихо взвизгнув, рухнула на стоявшую у стены скамью.

– Я так и знала, – простонала она. – Еще когда они пришли на ужин, знала, что теперь жди беды!

– Вы это о чем? – удивился Лайонел. – Раньше Луиза никогда не встречала этого человека. И вообще не знакома ни с кем из посторонних.

– Я говорила… предупреждала, – всхлипывала Бернардина. – Что скажет ее дорогая матушка? Недаром было что-то подозрительное в том, как она удирала из дома всякий раз, стоило мне заснуть! Чуяла я, что все дело в мужчине!

Лайонел задумчиво хмурился.

– Прошу меня простить, сэр, – продолжал Малколм. – У нее ничего с собой не было… я имею в виду, для путешествия. И настроение казалось обычным. Веселым. Немного оживленна… как всегда, когда мы едем на прогулку.

– Мне следовало бы найти какой-то выход для этой оживленности, – едко усмехнулся Лайонел. – Она одурачила меня, Малколм. Так что у тебя нет причин чувствовать себя виноватым.

Но Малколм явно не чувствовал себя прощенным.

– Я не знал, стоит ли мчаться за ними, сэр, но на всякий случай не хотел терять времени.

– Нет, ты правильно поступил, что сразу пришел ко мне. Что за злосчастная маленькая плутовка!

Хозяин был раздосадован, но и только. Ни ярости, ни гнева, которых ожидал Малколм.

– И что теперь? – взорвалась Бернардина. – Вы знаете, где она?

– Думаю, что знаю, мадам, – кивнул Лайонел, постучав рукой по блестящему шарику, венчавшему балясину перил. У него и без того немало хлопот. Не хватало еще волноваться за Луизу.

Что, во имя Господа, нашло на девчонку? Если он прав, она сейчас с Пиппой и Робином. Ему нужно переправить Пиппу во Францию. Вернее, плыть с ней на одном корабле. Он не оставит ее, пока не устроит в безопасном, заранее приготовленном месте. А теперь придется еще и о Луизе думать. Вряд ли он сможет отослать ее домой одну и, уж конечно, не в сопровождении Бокера. Но сейчас прежде всего следует отделаться от Бернардины.

– Будь проклята эта девчонка! – пробормотал он. – И нечего падать в обморок, мадам, у нее есть компаньонка, так что никаких неприятностей от этого путешествия ждать не приходится. И никто о нем не узнает, а если возникнут вопросы, следует просто отвечать, что она отправилась полюбоваться окрестностями в компании леди Нилсон и ее брата.

– Она сбежала! – трагически провозгласила Бернардина. – Ее мать этого не переживет!

– Никуда она не сбежала. Бокер не такой дурак. Мало того, я сильно подозреваю, что он понятия не имел о ее планах. И мать ничего не узнает, если вы не проговоритесь, – резко бросил Лайонел. – Поднимитесь к ней и упакуйте самое необходимое. Мал кол м утверждает, что она ничего с собой не взяла. Ей могут понадобиться какие-то вещи.

– Вы едете за ней?

– Разумеется. Я догоню их еще до вечера. Малколм, ты отправишься со мной. Вели оседлать гнедого, он успел отдохнуть.

С этими словами Лайонел помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Подумать, до чего же не везет! Безопасность Пиппы – для него вопрос жизни и смерти. Ради нее он пожертвовал своим прикрытием и никогда не сможет выполнять прежние обязанности. Антуан де Ноай уведомит своих хозяев об истинном лице Лайонела Аштона, и испанские шпионы немедленно донесут об этом Филиппу. За ним сразу же начнется охота: он знает слишком мною их грязных секретов.

И пока он не сумеет отослать Луизу вместе с Малколмом, на его шее мельничным жерновом повиснет восторженная восемнадцатилетняя особа.

Лайонел открыл запертый ящик комода и поднял дно. В тайнике лежали секретные документы. Он взял все, спрятал в потайной карман дорожного мешка и придавил сверху двумя аккуратными мешочками с дублонами и шкатулкой со скарабеем. Потом сложил туда чистое белье, шоссы и рубашки. Еще один кошель с деньгами лег во внутренний карман камзола, где уже покоилось письмо французского посла лорду Робину. Лайонел действовал быстро и четко. Нужно спешить, но время еще есть. Он знал, куда направляется Бокер со своей маленькой компанией, и мог легко перехватить их по дороге в Тейм. Карета задержит их продвижение, зато скроет Пиппу от любопытных глаз.

Малколм, все еще чувствовавший себя не в своей тарелке, ждал его внизу.

– Кони готовы, сэр.

– Прекрасно. Привяжи это к моему седлу, – велел Лайонел, вручая ему мешок. – А, вот и вы, донья Бернардина. Это вещи Луизы?

– Да, дон Аштон.

Бернардина, ухитрившаяся принять одновременно величественный и неодобрительный вид, вручила ему вышитую сумку.

– Думаю, мне стоит вас сопровождать.

– Я взял бы вас, если бы мог, уж поверьте, – с искренним чистосердечием ответил он. – Но вы за нами просто не угонитесь.

Бернардина, признавая его правоту, тяжело вздохнула.

– Я чувствую, что это моя вина.

– Тут нет ничьей вины, кроме моей, – возразил Лайонел. – Но вы не успеете оглянуться, как она уже будет здесь.

Бернардина перекрестилась и принялась нервно перебирать четки. Лайонел, поколебавшись, качнул головой и вышел из дома. Малколм последовал за ним.


– О, до чего же я ненавижу кареты! – пожаловалась Пиппа, ерзая на жестком деревянном сиденье и подпрыгивая каждый раз, когда железное колесо попадало в выбоину на неровной дороге. – Насколько проще ехать верхом!

– Вы совершенно правы, – согласилась Луиза, с любопытством посматривая на соседку. – Так по какой же причине, леди Нилсон, вы предпочли экипаж?

– Думаю, нам пора отбросить все формальности, Луиза. Знакомые и друзья зовут меня Пиппой.

– В таком случае, если позволите, я тоже буду вас так называть, – застенчиво улыбнулась Луиза. – В Испании очень строго соблюдается этикет. Трудно сразу привыкнуть к вашей английской непринужденности.

Пиппа подняла брови:

– Только не говори, что с Робином ты держишься сухо и официально.

– Нет… не совсем, – вспыхнув, пробормотала Луиза. – Но мы пережили вместе немало приключений.

Пиппа пришла в восторг от такой восхитительной новости. Робин берет с собой невинную девушку на поиски приключений? Поразительно!

– Я носом чую правду! – воскликнула она, скрывая улыбку и поднимая кусок кожи, прикрывавший окно. – Здесь слишком душно. Придется терпеть пыль.

Устроившись поудобнее, она закинула голову, чтобы немного размять затекшую шею.

– Расскажите же мне все! Это немного нас развлечет.

Луиза принялась описывать свои прогулки с Робином.

Пиппа с недоверчивым изумлением ей внимала.

Разумеется, девушка, заметив, как жизнь возвращается в глаза Пиппы, как розовеют щеки, принялась без стеснения преувеличивать тайные похождения. Она не знала, что случилось, почему они трясутся в этом неудобном экипаже и даже куда едут, но всякому, у кого имелась хоть капля соображения, было ясно, что произошло какое-то несчастье. Кроме того, Луиза твердо считала, что Пиппа в ней нуждается.

До этой минуты в ней никто и никогда не нуждался. Девушку баловали, держали взаперти, окружая людьми, для которых главным были ее удобства и желания и, сознание того, что теперь ее очередь дать другой утешение и любовь, привлекало своей новизной.

Пиппа громко рассмеялась, выслушав рассказ об игре в кости, которую Луиза вела в облике служанки, и о том, как она, к досаде партнеров-мужчин, поднялась из-за стола, унося их денежки.

Робин заглянул в окно кареты.

– Что это вас так рассмешило?

– Я слушаю, как ты сбиваешь бедную девочку с пути истинного, – объявила Пиппа. – Подумать только! Подначиваешь ее разыгрывать из себя шлюху!

– Ничего с ней не случилось, – оправдывался Робин, ухмыляясь.

– Вот именно! – подтвердила Луиза.

– Сомневаюсь, что ты была бы сейчас здесь, не успей вовремя расправить крылышки, – заключила Пиппа.

Я здесь, потому что случилось неладное и мне хочется вам помочь, – возразила Луиза, сверкая глазами. – Правда, я хотела только немного позабавиться. Проверить, сумею ли ускользнуть из-под надзора Малколма, и сделать Робину сюрприз. Но оказалось, что вы во мне нуждаетесь. – Она перевела взгляд с брата на сестру. Теперь в нем светился вызов.

Пиппа мгновенно сникла. Минутный подъем духа был забыт. Сознание собственного несчастья вернулось с удвоенной силой и свинцовым грузом легло на сердце.

– Я рада твоему обществу, Луиза, – уныло выговорила она. – Робин, давай немного отдохнем. Хотя бы с полчаса. Я ужасно устала, и все тело – сплошной синяк.

– Хай-Уайкомб. Так называется следующая деревня. Только не показывайтесь с открытыми лицами.

– Мог бы и не читать нотаций! – вспылила Пиппа, рассердившись на Робина. Он что, за дурочку ее принимает?

Но она тут же прикусила губу, стараясь сдержаться. Брат так старается сделать все как следует. Спасти ее. Не его вина, что ее мир перевернулся и никогда уже не станет прежним.

– Почему вас нельзя видеть? – осведомилась Луиза.

– Не могу сказать, – покачала головой Пиппа. – Такое знание опасно.

– Понимаю, – кивнула Луиза. – И не стану задавать вопросов.

Пиппа снова закрыла глаза. Хотя присутствие Луизы немного успокаивало и отвлекало, все же совершенно непонятно, что делать дальше с девушкой. Лайонел перевернет всю страну, стараясь отыскать подопечную. И как только поймет, что сама Пиппа тоже упорхнула, начнет еще разыскивать и потаскуху испанского короля.

Во рту возник отвратительно знакомый металлический вкус, и к горлу подкатила нестерпимая тошнота, не беспокоившая ее вот уже два дня. Пиппа поспешно высунулась в окно.

– Остановите карету!

Колеса еще вертелись, когда она буквально вывалилась на землю. Луиза пошла следом и придерживала ее капюшон с вуалью, пока Пиппу рвало в придорожные кусты.

– Мою мать постоянно тошнило. Потому что она все время ходила беременной, – пояснила девушка.

Пиппа медленно выпрямилась, твердя себе, что когда-нибудь это прекратится.

– В моем мешке есть лавандовая вода и мята. Пожалуйста, принеси, хорошо? Я немного побуду на воздухе.

Робин стоял в нескольких футах поодаль, пытаясь сделать вид, будто ничего не замечает. Но на лице его была написана тревога за сестру.

Как скоро ее исчезновение обнаружат?

Он молился, чтобы их план сработал и у них появилось хотя бы два дня форы, прежде чем по их следам пустят погоню. А погоня обязательно будет. Им, конечно, нужен ребенок, но Пиппа слишком много знала, чтобы ее оставили в покое. Ей скорее всего позволят жить только до родов или пока Мария не произведет на свет здорового наследника.

Может, Пиппа будет в безопасности во Франции, у зятя. Оуэн д'Арси умеет прятать людей. Впрочем, и находить тоже. Как только Пиппа будет вне досягаемости испанцев, те, вполне возможно, не станут будить спящую собаку и поднимать шум, хотя риск все же остается. Репутация Филиппа как человека порочного, способного на любую мерзость, была настолько общеизвестна, что, если даже Пиппа расскажет о насилии над ней, никто особенно не удивится.

Будет ли она молчать ради ребенка? Земли, находившиеся под владычеством Испании, были буквально населены бастардами Филиппа, но этот получит имя Стюарта Нилсона. Правду о его истинном происхождении легко скрыть, и дитя не будет носить клейма незаконнорожденного изгоя. Но Пиппа не сможет вернуться в Англию, пока жива Мария. Только если Елизавета унаследует корону, Пиппе ничто не будет грозить.

А вот как сама она станет относиться к ребенку? Вопрос был столь серьезен, что Робин даже не смел думать о нем, по крайней мере сейчас. Еще есть время поразмыслить, когда Пиппа будет спасена.

Пиппа вернулась назад, бледная, но собранная, и, заметив мрачное лицо Робина и тени, затуманившие его глаза, коснулась плеча, чтобы немного утешить. Абсурд, конечно… у нее просто нет сил, чтобы кого-то утешить, не говоря уже о каких-то чувствах…

– Я готова пуститься в путь, Робин, – просто сказала она.

Брат кивнул.

– Мы остановимся в Хай-Уайкомбе, немного поедим… или стоит провести там весь остаток дня?

Пиппа энергично затрясла головой:

– Нет… нужно ехать не останавливаясь. И как только ты завершишь дела в Тейме и Вудстоке, отправимся дальше, на побережье.

– Отправляемся в путешествие? – справилась Луиза.

– Во всяком случае, не ты, – коротко констатировал Робин. – Когда я посажу на корабль Пиппу, Джем проводит тебя в Лондон.

Луиза молча поднялась в карету, забилась в угол и тревожно посмотрела на Пиппу.

– Вам лучше?

– Да, спасибо.

Пиппа опустила ресницы, решив, что если удастся немного поспать, короткий отдых придаст ей сил.

Луиза последовала ее примеру. Так спокойнее думается. Сама она собиралась предложить, чтобы Джем отвез опекуну письмо, в котором она заверяла, что ее репутации ничто не грозит в обществе леди Нилсон, нуждающейся в компаньонке на время поездки.

Вполне возможно, однако, что дон Аштон не придерживается ее точки зрения. Мало того, более чем вероятно, он уже ищет ее. Только не знает, откуда начать, поскольку не подозревает о ее дружбе с Робином. Пока он считает, что ее похитили прямо на улице. Дон Аштон и Бернардина будут отчаянно волноваться, и за это она попросит прощения.

В одном Луиза была уверена: она еще увидит конец этого таинственного приключения. Мысль о том, чтобы вернуться к прежнему существованию, была невыносима.


Лайонел и Малколм мчались так, словно сами дьяволы гнались за ними по пятам. К концу дня они добрались до деревни и там разделились, чтобы осмотреть три городские гостиницы: самое подходящее место для путешественников, желавших пообедать и размять затекшие ноги. Поэтому Лайонел не удивился, когда Малколм доложил, что хозяин «Белого оленя» обслужил джентльмена и его пажа и послал прохладительное двум дамам, все время находившимся в карете, если не считать пятиминутной прогулки.

Лайонел выпил кружку эля подле гостиницы и стал думать, что делать дальше. Робину придется передать уже ненужное послание лорду Уильяму, но он не может рисковать, взяв с собой Пиппу. Шпионы Филиппа и Марии так и кишат повсюду и с особенным пылом выискивают верных сторонников Елизаветы. Дам придется пока оставить в гостинице.

Лайонел предположил, что они пробудут здесь какое-то время. Робин скорее всего планирует отправиться в Тейм сегодня ночью, а утром ехать в Вудсток, пока его спутницы скрываются в «Белом олене». Один и свободный как ветер, он сможет мчаться во весь опор, так что следует перехватить его сегодня, прежде чем он доберется до лорда Уильяма.

Лайонел задумчиво нахмурился. Иллюзиями он не тешился: самым трудным будет убедить Робина из Бокера доверить ему сестру. Задача почти невыполнимая. Но он предъявит Робину инструкции француза, где говорится, чтобы тот отменил все поездки и принял Лайонела как достойного доверия союзника, преданного их общему делу. Но будет ли этого достаточно для Бокера? Послушает ли тот Лайонела, несмотря на то что знает о его роли в том, что было сделано с Пиппой?

Но даже если он уговорит Робина, как вернуть доверие Пиппы? Как Лайонел ни старался, он не смог найти ответа.

Он осушил кружку и обратился к конюху:

– Пойдем, Малколм. Нужно расспросить в деревне, видели ли их. Уверен, что, приближаясь к Тейму, они отклонятся от прямого пути.

– Уж это точно, сэр.

Они проследили маршрут путников до деревушки Принсис-Рисборо и там узнали у местного жителя, что джентльмен, сопровождавший экипаж,, спрашивал название ближайшей гостиницы.

– Ну, я ему и сказал, что «Черный петух» – лучший постоялый двор в этих местах, – добавил старик, опираясь на вилы, которыми перекидывал огромную кучу навоза. – Для важных господ не слишком роскошный, но приличнее во всей округе не найти.

«Мы их поймали», – решил Лайонел, внешне такой же спокойный и отрешенный, как всегда, хотя предчувствие неприятным комом ворочалось в животе, а сердце сжимала боль. Как убедить Пиппу, что только он способен спасти ее? Как убедить ее терпеть его общество до тех пор, пока она благополучно не окажется на французской земле? Он вынесет любое унижение, пожертвует последней каплей гордости, лишь бы этого добиться. И поклянется ей, что, как только она будет в безопасности, навсегда уйдет из ее жизни.

Но он не знал, как этого добиться.

Он повернул коня в направлении, указанном фермером, и они молча поскакали под последними розовыми лучами заходящего солнца, освещавшими западный горизонт.


Пиппа, морщась, оглядела маленькую комнатку в «Черном петухе».

– Я предпочла бы спать на улице, в шатре. Какая грязь! Уверена, что здесь полно блох.

Робин поднял сальную свечу, выделенную их неприветливым хозяином, и с таким же несчастным видом огляделся. В гостинице была всего одна комната для гостей, и всем четверым пришлось расположиться в ней.

– Что же, придется довольствоваться тем, что есть, – решительно объявила Пиппа, понимая, что если эта жалкая дыра – самое худшее, что случится с ними во время бегства, они могут считать себя счастливчиками. – Мы с Луизой займем кровать, – повелительно распорядилась она. – Робин, тебе придется довольствоваться топчаном, а Джему, боюсь, остается тюфяк на полу. – Она одарила пажа извиняющейся улыбкой. – Мы найдем для тебя одеяло.

Луиза попыталась скрыть ужас, охвативший ее при виде неопрятной постели, мутного окна и грязной соломы на полу. В нос бил запах сырости и плесени. Спокойствие Пиппы, смирившейся с обстоятельствами, поразило девушку. Но ей никогда не приходилось терпеть тяготы путешествия в отличие от Пиппы, которая в детстве проехала вместе с отрядом солдат много миль от Дербишира до Лондона, когда лорд Хью из Бокера, отец Робина, арестовал ее мать и повез на суд короля Генриха VIII и его страшной Звездной палаты.

Робин поставил свечу на полку над холодным очагом и, заметив смятение Луизы, тяжело вздохнул.

– Тебе следовало остаться дома.

Луиза гневно вспыхнула.

– Все это чепуха, – буркнула она, – и я привыкну. Главное, что Пиппа нуждается в моей помощи, особенно в подобных условиях.

Пиппа благодарно улыбнулась.

– Ты очень добра, Луиза, и я уверена, мы сумеем сделать эту берлогу немного уютнее. Сейчас пойду поговорю с хозяином, мистером Брауном. Пусть выметет эту солому и заменит свежей. Огонь прогонит сырость. А матрас нужно посыпать пахучими травами, чтобы истребить блох.

Какое счастье иметь возможность делать что-то! Нельзя постоянно думать о несчастьях: это лишает сил и сводит с ума.

Робин вышел за ней в узкий коридорчик.

– Пиппа, я должен оставить тебя здесь, – сообщил он, прикрывая за собой дверь, чтобы Луиза не могла их услышать.

– Знаю, – кивнула Пиппа. – Ты вернешься ночью?

– Да, конечно. Поездка много времени не займет.

Пиппа попыталась скрыть облегчение. Слава Богу, им не придется коротать ночь одним!

– Тогда поезжай, милый. У меня достаточно забот: нужно сделать это место пригодным для обитания и к тому же найти что-то съедобное на ужин.

– Джем побудет с тобой.

– Да, это мудро. Мы и ему найдем работу. Понимаю, Джем – это плохая замена, но должен же кто-то из мужчин охранять нас.

Джем был так счастлив своим повышением в статусе, что забыл обиду и, получив разрешение хозяина, с готовностью вернулся к Луизе.

– Мне не хочется покидать тебя, – неуверенно проговорил Робин.

– Чем скорее отправишься, тем скорее вернешься, – ответила Пиппа, направляясь к лестнице.

– Это может излечить Луизу от любви к приключениям, – со вздохом заметил Робин, когда они спустились вниз.

– А ты хочешь, чтобы она излечилась? – осведомилась сестра, чуть прищурив глаза.

– Она подопечная Аштона. И ничего для меня не значит, – бросил он с внезапной резкостью.

Прилив энергии покинул ее так же быстро, как появился.

– Она не в ответе за деяния опекуна. Я вижу в ней одну доброту, – тихо и горько пробормотала она, отводя глаза, чтобы Робин не разглядел таившейся в них боли. Но он вес равно ее почувствовал.

– Пиппа, я…

– Нет, не нужно ничего говорить. Да и что тут скажешь? Я справлюсь, – заверила она, касаясь его руки. – Поезжай, Робин. У нас всего два дня, прежде чем они обнаружат мой побег.

Он снова поколебался, но на этот раз она спокойно встретила его взгляд.

– Поезжай.

Робин кивнул и растворился в сумерках.

Пиппа немного постояла, сражаясь с болью, угрожавшей полностью лишить ее решимости. Не нужно считать себя жертвой, иначе не будет смысла продолжать жить. Зло коснулось ее черным крылом. Только тела. Не души. Придется довольствоваться этим.

Пиппа с легкой улыбкой направилась к кухне, готовясь к сражению с хозяином Брауном и его неряхой женой. Но не успела сделать двух шагов, как услышала доносившийся со двора голос Лайонела. Пиппа неподвижно стояла в тени коридора, оледенев от ужаса. Он увезет ее обратно!

Нет, она не поедет. Скорее умрет.

Послышался гневный, встревоженный голос Робина, заглушавший более размеренную речь Лайонела. Пиппа забилась в угол, словно это каким-то образом могло уберечь ее. За кем он пришел? За Луизой? Или за ней? Впрочем, не важно. Стоит ему увидеть ее, как все пропало.

Наконец она шевельнулась, вынуждая себя подойти к двери, ведущей во двор. Ну нет! Она не станет дрожать от страха!

Лайонел и какой-то незнакомец стояли лицом к лицу с Робином, державшимся за рукоять шпаги.

– Не стоит набрасываться на меня, Бокер, – предупредил Лайонел. – Я не стану драться, и никому не принесет пользы, если вы проткнете меня. У меня есть кое-что от французского посла. Может, посмотрите? Тогда вам многое станет ясно.

Он сунул руку за борт камзола. Робин не убирал ладони с рукояти шпаги, но и не пытался напасть на Аштона. Только протянул свободную руку и взял документ. Знакомая печать… если только Аштон не украл ее или не имел доступа к точной копии.

Сомнения обуревали Робина, пока он читал послание. Он знал почерк посла и сейчас был уверен, что сам де Ноай писал это.

– Все это прекрасно, Аштон, – пренебрежительно выговорил он, отдавая письмо обратно, – но ваши истинные воззрения меня мало интересуют. Ваша подопечная сейчас на втором этаже. А вот сестра – моя забота, и теперь я могу быстрее справиться со своей задачей, поскольку моя миссия оказалась ненужной.

– Нет, боюсь, что вашей сестре нужна именно моя помощь, – возразил Лайонел, пряча письмо в карман. – Простите меня, но только я могу надежно ее спрятать. Куда надежнее, чем вы, Бокер.

– Ну да, после того, как вы ее использовали, – процедил Робин. – Простите меня, Аштон, но я не доверил бы вам сестру, даже находясь на смертном одре.

– Пусть решает Пиппа. Ее жизнь поставлена на карту, – тихо возразил Лайонел. – Я уверен, что смогу спасти ее. В отличие от вас.

Пиппа пыталась понять, о чем они спорят.

«Что он говорит? И какие истинные воззрения имеет в виду Робин?»

Вид Лайонела наполнил ее такой яростью и скорбью, что она едва не задохнулась. Она мечтала никогда больше не видеть этого человека и оказалась совершенно неподготовленной к тому воздействию, которое возымело на нее его появление. И теперь не могла думать связно. Понять, что происходит.

Она услышала свист выхватываемой шпаги и вдруг поняла, что, хотя Робин и хороший фехтовальщик, с Лайонелом ему не сравниться. Поэтому поспешно выбежала во двор, и в предвечерних сумерках разнесся ее отчаянный голос:

– Нет… нет, Робин, спрячь шпагу!

В ее глазах, обращенных на Лайонела, стыл такой холод, что ему показалось, будто она способна одним взглядом обратить его в камень.

– Мистер Аштон, нужно ли понимать так, что ваши тайные игры велись во имя правого дела? И я должна быть благодарна за то, что вы спасете мне жизнь. Как же нам повезло иметь такого человека на нашей стороне! – Ее губы искривились в сардоническом подобии усмешки. – Надеюсь, вы поймете, если я предпочту рискнуть и остаться с братом? А вот Луиза действительно наверху. Вам будет приятно узнать что она в полной безопасности и репутация ее осталась незапятнанной.

– Я ни минуты в этом не сомневался, – кивнул он, зная, что не должен дрогнуть, позволить Пиппе оттолкнуть его, сколько бы ледяного презрения она ни вылила на его голову. – Луиза вернется с Малколмом, как только рассветет. Но ты должна выслушать меня, Пиппа. Бокер не сумеет сделать для тебя того, что смогу я. Как по-вашему, Бокер? Вы ведь не будете это оспаривать, верно?

Робин промолчал, только плотнее сжал губы. Лицо на глазах осунулось.

– Может, это и так, – решительно ответила Пиппа, – но я все же рискну остаться с братом.

– Тебе следует выслушать его, – с очевидным трудом произнес Робин. Ничего не поделаешь, некоторые факты отрицать невозможно. При всем своем опыте ему далеко до Лайонела Аштона. – Он положил руку на плечо сестры.

Слишком много стоит на кону, дорогая. Выслушай его, прошу. А потом решишь.

Здравый смысл подсказывал Пиппе принять совет брата, но пилюля была горькой.

Ни словом, ни жестом не дав знать о своих намерениях, она повернула к гостинице.

Робин в унылом молчании озирал Лайонела. Тот наклонил голову в знак того, что понял вес, недосказанное Бокером, и последовал за Пиппой.

Глава 21

Они поднялись наверх. Пиппа все так же равнодушно распахнула дверь и вошла в комнату. Правда, не захлопнула дверь перед носом Лайонела.

Луиза тихо охнула при виде опекуна и сжалась с видом загнанного зайца.

– Откуда вы знали, как меня найти? – пролепетала она.

– Не слишком умно с твоей стороны недооценивать Малколма, – сухо ответил он. – Я потолкую с тобой позже, а пока у меня есть дело к леди Нилсон и ее брату. Ступай вниз и останься с Малколмом, пока я не приду за тобой.

Луиза, не зная, что делать, посмотрела на Пиппу и инстинктивно подвинулась ближе. Пиппа легонько коснулась ее руки.

– Пойми, Луиза, положение крайне запутанно, но тебе бояться нечего.

Она перевела взгляд на Робина, который стоял в дверях, ощетинившись, как драчливый терьер. Необходимость остаться наедине с Лайонелом отнюдь не радовала Пиппу.

– Робин, ты отведешь Луизу вниз? Позаботься о том, Чтобы здесь развели огонь, сменили солому и приготовили для нас ужин.

– Но мне следует знать, что скажет тебе Аштон, – хмурясь, возразил Робин. – Разве ты не хочешь, чтобы я остался?

Пиппа покачала головой:

– Нет. Это касается только нас двоих.

– Так и быть, – поколебавшись, нерешительно сказал Робин. – Но я буду внизу. Если понадоблюсь, только позови.

– Сомневаюсь, что мистер Аштон способен причинить мне больше зла, чем уже сделал, – язвительно заметила Пиппа.

При этом Лайонел поморщился, но ничего не ответил. Просто подождал, пока Робин, Луиза и заинтригованный Джем оставят их одних.

– Что за гнусный свинарник, – заметил он, оглядывая комнату.

– Вряд ли ты явился сюда, чтобы мило побеседовать на ничего не значащие темы, – отрезала Пиппа, прижимая ладони к юбкам. Не стоит, чтобы он видел, как у нее дрожат пальцы. Но она твердила себе, что не будет бояться этого человека. Он уже сделал с ней немыслимое, и остается лишь одно опасение – что его поступки или речи лишат ее воли Аштон всегда умел тронуть ее, как никто другой, привлечь к себе. Ей следует быть во всеоружии.

– Нет, – согласился он, глядя на нее. – Мне необходимо поведать тебе то, чего я никогда не рассказывал ни одному человеку. Я хочу, чтобы ты все знала, не потому, что пытаюсь найти себе оправдание. Просто потому, что все это было со мной и на самом деле. Ты выслушаешь меня?

Пиппа впервые заметила боль в прозрачных глубинах его глаз, уловила скрытое внешним спокойствием отчаяние. И вдруг поняла, что не желает слушать, что сейчас ее коснется какое-то другое зло и душа стонет при одной мысли об этом.

– Я выслушаю тебя.

Промозглая сырость комнаты доставала, казалось, до самых костей. Пиппу пронизал озноб, и она поплотнее закуталась в плащ.

– По-моему, я уже говорил, что у меня было пять сестер, – начал он, глядя прямо на нее, но она, внутренне трепеща, осознала, что он ее не видит. Что находится в совсем другом месте и в другое время. – Мы с Mapгарет близнецы. В пятнадцать лет она вышла за фламандского торговца. Причем сама выбрала себе мужа.

– Вы жили во Фландрии?

Пиппа крепко обхватила себя руками, стараясь согреться. Ее защитой станут простые конкретные вопросы, не позволяющие чувствам вырваться наружу.

– У нашего отца была флотилия торговых судов, которые отправлялись в разные страны из лондонского порта. Питер Верспур, гентский житель, вел с ним дела. Как-то летом он приехал к нам погостить. У нас был дом на реке у Чизуика. Он прожил с нами несколько месяцев.

Фразы выходили четкими и короткими. Сальная свеча трещала, разбрызгивая искры, но лицо Лайонела оставалось в тени.

– Маргарет и Питер полюбили друг друга. Какая это была радость – видеть их вдвоем! Моя сестра ничего не делала наполовину. Она видела мир только в черных и белых тонах и, если уж посвящала себя чему-то, отдавала все свое сердце и душу. Не допускала ни– сомнений, ни критики и была до конца верна тому делу или человеку, которые становились для нее главными. Она и Питер обвенчались в Чизуике и на следующий день отплыли в Гент на одном из кораблей моего отца. Казалось, их брак – настоящая идиллия. Вскоре один за другим родились двое детей, здоровых малышей. Да и роды были легкими. – Чуть помедлив, он продолжал: – Весной тысяча пятьсот сорок девятого года они отправились в Женеву, где у Питера были дела. Там Маргарет и услышала проповеди Жана Кальвина.

Лайонел отвернулся от Пиппы, так что в полумраке виднелся только его профиль. Он долго молчал, и она не торопила его. Холод все больше сковывал ее. Холод, не имевший ничего общего с атмосферой нетопленой комнаты.

Когда он заговорил снова, она даже растерялась. Голос звучал глухо, будто доносился из глубокого колодца.

– Ты, конечно, знаешь об императорских указах, направленных против Реформации, и помнишь, как жестоко они применялись в Нидерландах. Согласно этим указам, человека, знавшего о еретических убеждениях соседа и не донесшего властям, ждет смертная казнь. Слышала ты и об Эдикте крови, в котором преступником объявляется любой мирянин, посмевший обсуждать Библию, а также всякий, кто не изучал теологию в университете и попытался хотя бы прочесть Библию.

Пиппа с трудом наклонила голову. Язык, казалось, распух и еле ворочался во рту. Да, она знала об этих вещах. Все знали. Но никогда не соотносили их с реальностью. Ее воображаемые доспехи таяли на глазах, по мере того как ужас, которым должна была закончиться история Лайонела, приобретал реальные очертания.

– Маргарет стала страстной кальвинисткой. Питер умолял ее держать свои воззрения при себе, хотя бы ради детей. Да и мы все просили ее о том же. – Теперь его голос был едва слышен, словно он говорил с собой. – Я до сих пор не понимаю, почему она не желала слушать разумных доводов. Почему отказывалась ограничить свои верования стенами собственного дома. Но Маргарет объявила о переходе в кальвинизм всему миру и постоянно проповедовала, не тайком, а наставляя всех, кто брал на себя труд слушать. Даже на рынках. Так что соседям не было нужды доносить, хотя многие из них так и поступили. Но она говорила громко и не стесняясь.

Маргарет была на третьем месяце беременности, когда ее арестовали. Поскольку ее муж был богатым и влиятельным гражданином, с ней обращались вежливо, позволяли принимать посетителей и содержали с некоторым комфортом. Так продолжалось до тех пор, пока в Гент не прибыл Филипп с поручением отца ужесточить выполнение указов. Император Карл прослышал, что слишком многим еретикам удавалось избежать костра.

Лайонел снова повернулся к Пиппе. В полумраке его лицо казалось таким же искаженным и горьким, как голос.

– Филипп посетил мою сестру в тюрьме. Маргарет была очень красива, а в глазах горел огонь, способный воспламенить любого мужчину. Филипп предложил ей освобождение и отпущение грехов, если она станет его любовницей. Маргарет засмеялась ему в лицо. Тогда он объявил, что лично будет ее судить. Маргарет переправили к инквизиторам Брюсселя, которые все оставшиеся месяцы старались спасти ее бессмертную душу. Через пять месяцев они допустили нас к ней.

Его лицо снова исказила гримаса презрения.

– Нам предложили уговорить ее покаяться и отречься от ереси. Согласно указу, в этом случае ее похоронили бы заживо. Отказ повлек бы за собой аутодафе. Непонятно почему, но ребенок в ее чреве все еще жил. А вот Маргарет узнать было невозможно: старая, измученная женщина. Но они не могли послать ее на избранную ею же самой смерть до рождения младенца.

Пиппа понимала, что все эти ужасы начинались и кончались Филиппом Испанским. Она продолжала смотреть на Лайонела и страдала за него. И хотя пыталась отгородиться от эмоций, невозможно было защититься от той муки, которая плескалась в его глазах.

– Маргарет не желала отрекаться, – продолжал он монотонно. – И несмотря на то что во время схваток ее растянули па дыбе, родила здоровую девочку. Ребенка забрали, а сестру наутро сожгли на площади. Костер сложили из сырого дерева. А я ничем не мог ей помочь. Стоял и смотрел, как моя сестра, уже полумертвая после месяцев пыток, продолжает умирать медленной, мучительной смертью. И я ничего не сумел сделать!

Страшный крик вырвался из самых глубин его души. Пиппа осознала, что беззвучно плачет, не пытаясь остановить поток льющихся по щекам слез. Взгляд был прикован к его страдальческому лицу.

Голова закружилась так сильно, что ей пришлось сесть на кровать.

Когда он снова заговорил, отчаяние в голосе сменилось иным чувством. Серые глаза переливались жидкой ртутью.

– И тогда, в момент ее гибели, я поклялся, что отомщу Филиппу, его отцу и католическим попам. Найду способ сорвать планы испанцев, в какой бы области они ни лежали. Но для этого мне нужно было стать своим среди испанцев, подобраться ближе к королю, сделаться одним из его свиты. Для этого было необходимо избавиться от всех чувств, моральных принципов и преследовать лишь одну цель.

Он впервые за все это время взглянул на Пиппу и, похоже, на этот раз действительно увидел именно ее, а не призраки прошлого.

– Я не жду, чтобы ты простила меня или хотя бы поняла. – Лайонел протянул к ней руки в безмолвной просьбе. – Тогда я не знал тебя. И не мог воспрепятствовать тому, что с тобой произошло. Зато мог помешать осуществлению их замысла, а для этого намеревался до родов спрятать тебя в безопасном месте.

Лайонел покачал головой и снова отвернулся, не в силах больше смотреть на нее.

– Я не знал тебя, – тихо повторил он. – Но после первой же страшной ночи понял, что не сумел погасить в себе все чувства. Не сумел отделить себя от тебя как от личности. Как от женщины. Мне все время хотелось стать ближе к тебе, помочь тебе каким-то образом. Когда ты, обнаружив тайну мужа, пришла ко мне, я не удержался. Дал тебе то, в чем, как считал, ты нуждаешься, и получил в ответ дар, более драгоценный, чем был способен себе представить. С этого момента я оставался верным тебе и этому дару. А ты должна позволить мне спасти тебя. Мои планы готовы, хотя я не думал претворять их так рано. Мне пришлось разоблачить себя, и теперь те люди, на которых я действительно работаю, во мне не нуждаются. Мало того, моя жизнь, как и твоя, тоже в опасности. Поэтому тебе остается только выносить мое общество до тех пор, пока мы не окажемся во Франции. Я не собираюсь надоедать тебе и клянусь, что как только ты будешь в безопасности, больше мы никогда не увидимся.

Пиппа глубоко, прерывисто вздохнула, не находя слов. Как она и опасалась, ее снова влекло к нему, особенно после искренней, честной исповеди. Но все же этот человек участвовал в совершенном над ней насилии. Она не уставала повторять это себе, словно могла одной фразой разорвать связь, возникшую между ними. Но было и еще кое-что, делавшее вроде бы тонкую нить неразрывной. Он по-прежнему оставался тем, кого она когда-то любила. Когда-то? Или до сих пор?

Рана все еще была чересчур глубока, чтобы получить ясный ответ, но сделать это придется. Как и спросить себя, способна ли она прощать.

– А что сталось с ребенком Маргарет?

Она снова старалась отдалиться от него, ища спасения в фактах.

– Джудит отдали отцу. Ей уже три года.

Оба замолчали. Лайонел обнажил душу, оставалось лишь ждать приговора Пиппы. Он стоял неподвижно, наблюдая за ней. Пиппа судорожно сжала лежавшие на коленях руки и устремила глаза в пол.

Шаги, прозвучавшие на лестнице, и громкий стук прервали момент тишины.

– Пиппа!

Голос Робина. Тревожный, громкий, повелительный… что-то случилось?!

Несмотря на опасения, Пиппа мгновенно ослабла от облегчения.

– Заходи, Робин, – окликнула она. Робин, неловко переминаясь, встал на пороге. Он сам не знал, что ожидал найти. Просто, не в силах вынести ожидания, довел себя почти до лихорадочного состояния и помчался наверх, обуреваемый гневом и недоверием к Лайонелу Аштону. Невероятно! Как это он согласился оставить Аштона наедине с женщиной, которую тот так вероломно предал?!

И что же он увидел? Пиппа тихо сидит на постели, Аштон стоит у окна, а атмосфера в комнате настолько напряженная, чтобы не сказать зловещая, что Робин осознал: он вторгся во что-то запретное. В то, что совершенно его не касалось.

– Джем сейчас принесет горящие угли, а хозяйка посылает девочку подмести пол и положить свежую солому, – объяснил он, как бы оправдываясь за несвоевременный приход. – В пивной горит очаг, и мы можем посидеть там, пока не приготовят комнату.

Пиппа почувствовала его неловкость так же остро, как собственную.

– А что на ужин? – спросила она, выдавив ободряющую улыбку и пытаясь вернуть ситуации некоторую обыденность. – Умираю от голода.

– Суп из бычьих хвостов, – сообщил Робин, немного приободренный ее улыбкой, и обратился к Аштону: – Вы намереваетесь провести ночь под этой крышей?

– Это зависит от вашей сестры, – негромко ответил Лайонел.

Робин взглянул на Пиппу. Та поднялась, понимая, что решать тут нечего. Ни в коем случае нельзя снова попасть в руки Филиппа, а кто, кроме Лайонела, сумеет ее спасти? То, что произошло между ними, следует пока что игнорировать.

Если бы это только было возможно…

Но она немедленно выкинула из головы крамольную мысль.

– Я готова последовать твоему совету, Робин. Похоже, Лайонел давно подготовил пути отхода, – объявила она, подходя к брату и кладя руку ему на плечо. – Ты не должен больше подвергать себя опасности, дорогой. Если немедленно вернешься в Лондон, никто не заподозрит, что ты имеешь какое-то отношение к моему побегу.

– Не пойдет, – коротко отрезал он. – Я готов довериться Аштону, но не покину тебя, Пиппа.

– И я тоже.

Никто не заметил, как в комнату потихоньку вошла Луиза, последовавшая за Робином и теперь стоявшая за его спиной.

– Утром, на рассвете, ты вернешься к донье Бернардине с Малколмом, – объявил Лайонел.

– Простите, дон Аштон, но, думаю, леди Пиппа нуждается в том, чтобы рядом была женщина, – возразила Луиза, протискиваясь мимо Робина и подступая к опекуну. – Я не знаю, что происходит, почему вы решили бежать и даже куда направляетесь, но сама останусь с Пиппой. Она ждет ребенка, и ей будет крайне неудобно путешествовать в обществе одних мужчин. – Она вызывающе и одновременно уверенно уставилась в глаза Лайонела. – Ты же хочешь поехать со мной, верно, Пиппа?

Пиппа, к собственному удивлению, едва не рассмеялась. Лайонел растерянно моргал. Робин выглядел так, будто не знает, то ли радоваться, то ли бежать куда глаза глядят.

Пиппе было ясно, что Луиза, сознательно или нет, выбрала себе мужа и не собирается сдаваться без борьбы. Робину давно пора остепениться, а Луиза прекрасно ему подойдет в жены. Она сильна духом и обладает нетрадиционными взглядами, которые наверняка понравятся леди Джиневре и ее дочерям. Луиза будет чувствовать себя в семье Робина как дома. Может, из этого ужаса и выйдет что-то хорошее. Может, она сумеет сыграть роль свахи. Что ж, прекрасно.

– Буду рада твоей дружбе, – кивнула она. – Не пойму, какие тут могут быть возражения, поскольку я выступлю в роли твоей дуэньи, а ты станешь путешествовать под охраной опекуна.

Ответная улыбка Луизы была благодарной, но во взгляде, брошенном на Робина, светилось торжество.

Лайонел нахмурился. Ему лишняя обуза ни к чему. Правда, ему нужно выслать Малколма вперед, в Саутгемптон, чтобы найти судно, на котором они переправятся во Францию. Он пытался придумать выход, поскольку Малколму придется позаботиться о Луизе, но если девушка поедет с ними, можно вернуться к первоначальному плану. Это сэкономит драгоценное время. Кроме того, преследователи не сообразят, что следует искать сразу четверых.

Лайонел задумчиво глянул на Робина, гадая, сообразил ли тот, что Луиза де лос Велес из дома Мендоса избрала его своим спутником жизни. Придется при первой же возможности вытянуть из нее, чем она занималась с Робином из Бокера под носом у дуэньи. Ну а пока пусть о ней позаботится ее нареченный. Похоже, он будет более чем рад этим заняться, а если, когда кошмар окончится, зазвенят свадебные колокола, тем лучше. Это единственный способ умилостивить Бернардину.

Бернардина! Она с ума сойдет от беспокойства. Но он ничего не сможет сделать, пока они не доберутся до Саутгемптона.

– Не заставляй меня пожалеть об этом, – резко бросил он Луизе, которая ответила ему сияющей, неотразимой улыбкой. Лайонел почувствовал, как что-то шевельнулось в сердце, и поспешил сменить тему: – Нужно торопиться. Экипаж слишком тяжел и задерживает нас. Малколм выедет на рассвете, чтобы договориться с капитаном судна. Бокер, надеюсь, вы сможете обойтись без пажа, который переправит карету в Лондон. Нам необходимо замести следы. Робин сдержанно кивнул.

– И если вы возьмете донью Луизу на своего коня, я посажу к себе леди Нилсон.

Робин снова кивнул.

– Я поеду одна, – заявила Пиппа. Она ненавидела седельные подушки и вовсе не была в восторге от перспективы долгими часами держаться за пояс Лайонела.

– Нет, только со мной. Мы не можем покупать коня: это сразу же нас выдаст, – объяснил Лайонел. Он снова оказался на знакомой почве, мог распоряжаться и принимать решения. – Если за нами будет погоня, чего я, впрочем, не ожидаю, мы разделимся и станем пробираться в Саутгемптон разными дорогами.

– Вот вам и репутация Луизы, – пробормотала Пиппа..

– Ты удивительно легкомысленна, – буркнул Робин, краснея.

– Все лучше, чем плакать, – мгновенно, как в былые времена, парировала Пиппа. Жребий брошен, и стоит ли теперь выказывать неприязнь? Вряд ли это что-то даст. Утром она придумает какую-то альтернативу седельной подушке.

– Я твердо уверен, что репутации Луизы со стороны Робина ничто не грозит. До сих пор так оно и было, – сухо заявил Лайонел. Настала очередь Луизы вспыхнуть.

– Если мы все обговорили, – вмешалась Пиппа, – нельзя ли отправиться на розыски супа из бычьих хвостов?

Она направилась к двери. Остальные потянулись следом.

Лайонел тоже спустился вниз. У открытой двери стоял Малколм, задумчиво жуя соломинку и поглядывая в звездное небо.

– На рассвете отправишься в Саутгемптон, – деловито приказал ему Лайонел. – Насколько мне известно, «Морская греза» берет груз сукна и непряденой шерсти и через два дня отплывает в Кале. Если все пойдет как надо и мы будем мчаться во весь опор, успеем к этому времени добраться до Саутгемптона. Передай капитану, чтобы отложил отъезд, на случай если мы задержимся.

– Да, сэр.

– Жди нас в Чендлерз-Форд, в условленном месте. Проводишь донью Луизу домой. Она не может путешествовать одна, с лордом Робином.

– Не может, сэр, – согласился Малколм. – И я постараюсь, чтобы на этот раз она не сбежала.

Лайонел кивнул.

– Тогда иди ужинать. А мне нужно поговорить с хозяином.

Хозяин сидел на кухне с кружкой крепкого эля в руках, пока его женушка с багровым от жара лицом ворочала тяжелые горшки.

– Свежая солома. Подумать только! – негодующе бормотала она. – И сухие травы на матрас! Интересно, кем они себя воображают? Слишком хороши для нас, простых людей?!

Муж благоразумно держал свое мнение при себе, но при этом с неприкрытой злобой уставился на внезапно появившегося Лайонела.

– Что вам здесь нужно, сэр?

– Еще одну комнату для гостей, – пояснил Лайонел и, увидев, как Браун качает головой, резко добавил: – Тебе хорошо заплатят.

– Над прачечной есть одна каморка, – неохотно пробурчала наконец хозяйка.

– Покажи мне.

Женщина вытерла руки о грязную тряпку, взяла фонарь и направилась к двери. Во дворе стояла прохлада, особенно приятная после кухонной духоты.

Прачечная оказалась просто пристройкой к дому. В воздухе стояли запахи мыла и щелока. Лайонел поднялся по шаткой лестнице и оказался в небольшой каморке. Лунный свет длился в маленькое незастекленное окошко под самым потолком. Из мебели здесь был только узкий топчан.

Лайонел проверил соломенный тюфяк. Почище, чем в Другой комнате! Должно быть, здесь редко ночевали. Немногие путники останавливались в гостинице: слишком уж она Выла убогой. Зато блох не заметно. И прачечная имела немало преимуществ с точки зрения стратегии.

– Сойдет. Принеси простыни и одеяла, настели на полу соломы и прикрой еще одним одеялом. Твоя служанка будет спать в другой комнате с моей воспитанницей. Принеси в обе комнаты по кувшину горячей воды и лампы. Дамы через час улягутся спать.

Не дожидаясь ответа, он немедленно сбежал вниз. Его спутники дружно окунали ложки и куски ячменного хлеба в общую миску. Посреди захламленного стола возвышался круг золотистого сыра, от которого уже успели отхватить значительную часть.

– Суп необыкновенно вкусен, – сообщила Пиппа, удивленная собственным голодом и тем удовольствием, которое она находила в еде. И чувствовала она себя здоровой и энергичной, будто с плеч сняли тяжкое бремя. Полный вздор, разумеется, поскольку все беды остались при ней. – Хорошо, если ты не брезглив, – продолжала она так же жизнерадостно. – Сомневаюсь, что горшок хотя бы раз вымыли с тех пор, как он сошел с гончарного круга.

Она подвинулась, чтобы дать Лайонелу место, и протянула солидную краюху хлеба.

– Спасибо.

Интересно, о чем она думает на самом деле? Ведет себя как ни в чем не бывало: обращается с ним вежливо и дружески. Правда, без особого тепла. И едва на него смотрит.

Если она выбрала такой способ общения как наиболее подходящий для их спутников, что ж, он последует ее примеру.

Лайонел попробовал суп, заел хлебом и выпил эля из ходившего по кругу кувшина. Поражало, что Луиза без жалоб и возражений воспринимала грубость здешней обстановки. Можно подумать, она уже бывала в пивных и ужинала таким вот образом. Впрочем, кто знает? Вероятно, она успела побывать в лондонских кабачках в компании Бокера.

Он глянул на Робина. Тот был натянут, как струна лют ни, но, очевидно, тревожился исключительно за сестру: недаром следил за ней, „как ястреб! Она, в свою очередь, отвечала на его обеспокоенные взоры ободряющей улыбкой.

– Над прачечной есть маленькая комната с отдельным входом из кухонного двора. Пиппа будет спать там, а я – сторожить дверь, с тем чтобы, если появятся незваные гости, мы смогли улизнуть. Робин и Луиза займут вторую комнату. Я распорядился, чтобы с Луизой спала служанка Нелл, – объявил Лайонел, осматривая присутствующих с вопросительно поднятыми бровями Но никто не подумал оспаривать его распоряжения.

– Луиза, донья Бернардина собрала для тебя необходимые вещи, – продолжал он, вставая. – Седельная сумка лежит в коридоре. Пиппа, я провожу тебя в прачечную. В обеих комнатах должны стоять кувшины с горячей водой. А потом я хочу походить по округе, разведать, что да как. Вы пойдете со мной, Бокер?

– Да… да… разумеется.

Робин вскочил. К тому времени как он вернется, Луиза будет благополучно спать в кровати с задернутыми занавесками.

– Как идеально все задумано, – пробормотала Пиппа, не в силах придержать язык. – Похоже, вы обо всем подумали, сэр.

– По крайней мере пытаюсь, – в тон ей ответил Лайонел. – Надеюсь, у вас есть вещи?

– В комнате наверху. Джем, принесешь сумку?

Она кивнула пажу, который выбежал из пивной, доедая на ходу хлеб с сыром, и вернулся через минуту с кожаной сумкой Пиппы. Лайонел взял ее, перекинул через плечо и обратился к Луизе:

– Доброй ночи. Когда у меня будет время немного перевести дух, мы поговорим с глазу на глаз.

– Да, дон Аштон, – пролепетала Луиза, опустив глаза. Но ее притворная скромность никого не обманула.

– Робин, проводите ее наверх. Пойдем, Пиппа.

Он направился к двери. Пиппа набросила на плечи плащ и молча последовала за ним. В кухне оставался только один мальчишка, разносивший эль. Сидя на деревянной скамье перед очагом, он зевал во весь рот. Его обязанностью (было поддерживать огонь в очаге, и отсутствие мягкого тюфяка с лихвой компенсировалось теплом его спального места.

– Не задвигай засов сегодня ночью, – велел ему Лайонел, открывая дверь.

– Но миссус…

– Забудь пока что свою хозяйку, – велел Лайонел. – На сегодня я твой господин, и ты повинуешься только моим приказам. Ясно?

Парнишка кивнул. Сонные глаза широко раскрылись.

– А вы замолвите за меня словечко перед миссус?.

– Будь уверен, – чуть смягчившись, пообещал Лайонел, выходя на немощеный двор.

Пиппа огляделась и сморщила нос. От навозной кучи на задах двора доносилась страшная вонь, а грязь под ногами была скользкой от кухонных помоев, выливавшихся прямо из двери.

– Я должна найти нужник, – с сомнением пробормотала она. – Хотя здесь шагу ступить нельзя.

– Я подожду тебя.

Пиппа решительно направилась к хижине, стоявшей рядом с навозной кучей. Открыла дверь, но тут же отступила Оказывается, есть предел и ее выносливости.

– Настолько ужасно? – осведомился Лайонел.

– Настолько ужасно.

– Попробуй сходить в кусты.

Он показал на ободранные заросли красной смородины и крыжовника, отделявшие огород от двора.

Пиппа вздохнула, но, не видя выхода, подчинилась. Лайонел повернулся к кустам спиной, и она поспешила туда, с удивлением и досадой отметив, что соображения приличия, вполне уместные в столь интимном деле, волнуют ее не так сильно, как должны бы.

Через несколько минут она вернулась, морщась и оправляя юбки.

– Остается надеяться, что в следующий раз нам повезет остановиться в более опрятном месте.

– Биться об заклад я не стал бы, – ответил Лайонел.

Нам придется пробираться в Саутгемптон окольными тропами.

Он поднялся по скрипучей лестнице в прачечную. Пиппа послушно шла следом.

На полу, рядом с кувшином воды и импровизированной постелью из соломы, покрытой одеялами, горел фонарь.

Пиппа сунула палец в кувшин.

– Трудно назвать воду горячей, но придется обойтись. Она невольно взглянула на временное ложе Лайонела.

– Тогда я тебя оставляю, – сообщил он. Что ей было делать? Не спать же в платье!

– Может, перед уходом расшнуруешь корсаж? Не хотелось бы ложиться в одежде, а самой мне не дотянуться, – попросила она как могла равнодушнее и, не дожидаясь ответа, повернулась к нему спиной, чтобы он не успел увидеть ее лица.

Лайонел молча расшнуровал корсаж, стараясь не дотрагиваться до тонкой сорочки. Ее теплая плоть источала запах свежескошенной травы, свежевспаханной земли, и у него все поплыло перед глазами.

– Благодарю, – хрипло выговорила Пиппа. Близость его тела, касания пальцев вызывали слезы, на этот раз от противоречивого желания, которому не суждено осуществиться. Ирония нынешнего положения была сродни танталовым мукам. Они никогда не лежали вместе обнаженными, и она часто на это жаловалась. Теперь, когда все было бы так легко…

– Что еще я могу для тебя сделать? Уверяю, горничная из меня довольно сносная.

Лайонел тоже предавался сожалениям, слушая неустанный стук своего сердца, всем своим существом ощущая, как глубоко укоренилась в нем страсть к этой женщине.

Пиппа покачала головой и положила руки на талию, стараясь увести разговор по другому, не имеющему ничего общего с их взаимным желанием пути.

– Сколько пройдет времени до того, как мне придется переделывать платья?

Лайонел пожал плечами.

– Месяц, а может, и больше. Зависит от женщины. Пиппа глубоко вздохнула и высказала вслух вопрос, который до сих пор не смела задать даже себе:

– Но ведь есть же способы отделаться от нежеланного ребенка, верно?

– Говорят. Но я их не знаю, – ответил он, стараясь говорить так же спокойно и холодно, как она.

– Я тоже не знаю.

Что же, главное произнесено. Теперь, наверное, лучше все забыть.

– Ты именно этого хочешь? – с трудом выговорил он.

Воцарилось мертвое молчание.

– Трудно сказать, – призналась наконец Пиппа. – А как насчет тебя? – Она смотрела на него ясными, невозмутимыми глазами. – Желал бы ты избавить мир от ребенка… ребенка человека, который замучил твою сестру?

– Как я могу ответить на это? – тихо пробормотал он. – Если ты не в силах ответить, Пиппа, то что говорить обо мне? – Он беспомощно развел руками.

Пиппа чуть пожала плечами, таким же беспомощным жестом, и отвела глаза. Ему хотелось обнять ее, но он не осмелился. Поэтому поспешил прочь, оставив ее одну в маленькой каморке над прачечной.

Глава 22

Четверо немолодых, облаченных в черное джентльменов вышли из открытой коляски перед домом Лайонела Аштона. В руках они несли черные мешки. Ленты шапок с наушниками были крепко завязаны под подбородком. Длинные одеяния развевались на ходу. Торжественная процессия проследовала к крыльцу.

Командир отряда всадников, сопровождавших королевских врачей, громко постучал в дверь рукояткой кинжала.

Дверь медленно открылась, и на пороге возник управитель сеньор Диас, надменно, хотя и со скрытым любопытством оглядевший посетителей.

– Мистера Аштона нет, – объявил он по-английски с сильным испанским акцентом.

– Не важно. Он знает, почему мы здесь. Приехали к леди Нилсон. Врачи должны се осмотреть.

– Леди Нилсон? – недоуменно повторил управитель.

– Да, леди Нилсон, поскольку она в настоящее время пребывает под крышей дома мистера Аштона, – нетерпеливо бросил солдат.

– Вы ошибаетесь, – возразил сеньор Диас, загораживая дверь. «– Но если подождете минуту, я справлюсь у хозяйки дома, доньи Бернардины.

Он отступил и захлопнул дверь перед носом старшего. Управитель не пользовался полным доверием хозяина, однако знал, что внезапный отъезд дона Аштона имеет какое-то отношение к исчезновению доньи Луизы. Унылое лицо Бернардины, ее частые вздохи только подтверждали подозрения.

Он нашел дуэнью в маленькой гостиной, где она привыкла сидеть со своей воспитанницей.

– Кто-то стучал? – осведомилась она, вскакивая и откладывая пяльцы. – Это дон Аштон вернулся?

– Нет, мадам. Это отряд стражи, сопровождающий королевских врачей. Они говорят, что приехали к леди Нилсон.

– Леди Нилсон? – непонимающе пробормотала Бернардина. – Откуда ей здесь быть? – Она нервно расправила юбки мелкими движениями пухлых белых ручек.

– Не знаю, мадам. Тот джентльмен, который командует отрядом, заявляет, что она теперь живет в этом доме.

– Что за глупая ошибка! Пошлите его ко мне.

Управитель поклонился и вернулся к двери как раз в тот момент, когда дубовые доски заходили под тяжелыми ударами.

– Госпожа поговорит с вами, сэр, – объявил дворецкий, отпирая замок и кланяясь. – Как прикажете доложить?

– Сэр Энтони Кросс, – ответил визитер, протискиваясь мимо управителя. – И мне вовсе не нравится целый час торчать на пороге!

– Разумеется, сэр. Простите меня, но в отсутствие мистера Аштона мне приказано не волновать дам, – объяснил Диас, провожая его в гостиную. – Мадам, сэр Энтони Кросс.

Бернардина, успевшая сесть, даже не встала с места, приветствуя гостя спокойной холодной улыбкой.

Мало того, заговорила по-испански и терпеливо дожидалась, пока управитель переведет очередную фразу.

– Мы не привыкли принимать гостей в отсутствие дона Аштона, сеньор. Чем могу помочь?

Сэр Энтони, смело ступивший в гостиную, теперь почувствовал некоторую неловкость. Он приехал по повелению короля, с его письменным приказом. Его предупредили о возможности сопротивления со стороны леди Нилсон и велели при необходимости это сопротивление преодолеть. Но чего он совершенно не ожидал, так это встречи с величественной, увешанной драгоценностями и закутанной в мантилью дамой, которая к тому же не говорила по-английски.

Сэр Энтони низко поклонился.

– Простите за вторжение, мадам, но я здесь по делу его величества. Привез королевских врачей, которым поручено осмотреть леди Нилсон, гостящую, насколько мне известно, в доме мистера Аштона.

Он выжидающе глянул на управителя, монотонно переводившего его речь хозяйке.

Бернардина была так удивлена, так спешила исправить очевидное недоразумение, что решила обратиться непосредственно к посетителю и, старательно подбирая слова и отчаянно коверкая язык, объяснила:

– Нет… нет… это вовсе не так. Какая странная мысль, сеньор! Леди Нилсон… была здесь… ужинала… но нет… она у нас не живет. Могу только сказать, что сейчас она с доньей Луизой де лос Белес из дома Мендоса… в качестве компаньонки… Донья Луиза будет здесь с минуты на минуту… да… вот именно… но леди Нилсон… не думаю…

Выразительное пожатие плечами дополнило то, чего не смогла выразить дуэнья.

Сэр Энтони непонимающе уставился на нее. Что за вздор она несет!

Отчаявшись добиться вразумительного ответа, он избрал другой подход:

– Где я могу найти мистера Аштона, мадам?

И тут Бернардина впервые растерялась, да так, что забыла о сдержанности, и жалко пролепетала:

– Не… не знаю… я не осведомлена о делах дона Аштона…

– Понятно. Прошу простить меня, но приказ достаточно ясен. Если вы не можете позвать леди Нилсон, я обязан обыскать дом, чтобы ее найти. Прошу оставаться в гостиной, мадам, и вам ничто не грозит.

Он ринулся прочь, встал на крыльце, не давая никому закрыть дверь, и принялся выкрикивать команды.

Бернардина слушала топот ног, разносившийся по дому. Сердце колотилось так сильно, что казалось, она вот-вот лишится чувств. Дуэнья не понимала, что происходит. Одна мысль терзала ее – необходимо любой ценой уберечь репутацию Луизы. Дона Аштона здесь нет, так что все зависит от нее. И пусть эти люди не интересуются Луизой: поскольку дон Аштон сказал, что девушка сейчас с леди Нилсон, значит, все, что касается одной женщины, неизбежно затронет и другую.

Прошла целая вечность, прежде чем обутые в сапоги ноги протопали по передней и входная дверь снова захлопнулась. Только тогда Бернардина встала. В гостиную вошел управитель.

– Прошу прощения, мадам, но мне не позволяли идти к вам.

– Что им было нужно?

Сеньор Диас непонимающе развел руками.

– Они почему-то были убеждены, что найдут здесь леди Нилсон. Я твердил, что в доме, кроме вас, никого нет, а дон Аштон отправился в поездку. Как и донья Луиза.

– Надеюсь, вы не намекнули, что донья Луиза уехала одна?

– Ни в коем случае, мадам. Вы ведь уже упоминали, что донья Луиза находится под опекой леди Нилсон. Неужели я стал бы вам противоречить?

Бернардина знаком отослала его и вернулась на свое место. Ей ничего не остается, кроме как ждать и молиться. Она взялась за четки.


– Похоже, все наши птички вылетели из клетки, – задыхаясь от ярости, прошипел Филипп и одним неистовым выпадом вогнал в стол клинок. Лезвие погнулось, и он швырнул нож на пол. – Как это случилось? – выкрикнул он, свирепо глядя на советников.

Руй Гомес сложил пальцы домиком и задумчиво нахмурился.

– Наши люди потеряли Нилсона и его любовника сегодня днем у Саутуоркского собора, куда те пошли слушать мессу. Но в течение часа их наверняка разыщут. Они не могли уйти далеко.

Он говорил слишком гладко и ободряюще, чтобы успокоить подозрительного Филиппа. Правда, тот успел взять себя в руки.

– Если не поймать женщину, они нам тоже ни к чему, – объявил он. – Но клянусь святой мессой, когда они попадут к нам в руки, всех ждет медленная мучительная смерть.

Он схватил серебряный кубок и жадно осушил. Симон Ренар нетерпеливо отодвинул стул. Обычно сдержанное лицо исказила нервная гримаса.

– Куда могла деться женщина? И где, во имя всего святого, сам Аштон?

– Вероятно, погнался за ней, – объяснил Гомес.

– Почему же ничего не сказал нам? – вскинулся Ренар и, вскочив, стал метаться по комнате, как раненая пантера.

Ответа он не дождался, поскольку собеседников осенили самые невероятные предположения. Первым опомнился Гомес.

– Аштон не может работать против нас, – почти прошептал он. – Это немыслимо.

В закрытые окна проник звон колоколов Вестминстерского аббатства, возвещающий о том, что пробило шесть часов и доступ – в столицу прекращен. Филипп встал.

– Пошлите людей ко всем воротам. Допросите стражников. Если Аштон покинул город… Если женщина уехала с ним… Кто-то должен был их видеть.

Он вышел, хлопнув за собой дверью.

– О Господи, дай королеве доносить младенца и благополучно разрешиться, – пробормотал Ренар.

Руй Гомес устремил на него полупрезрительный взгляд. – Вам скорее следует молиться о том, чтобы мы захватили леди Нилсон и ее бастарда!

***

В трюме корабля воняло рыбьим жиром. Днище было скользким от крови и серебристой чешуи. Но Гейбриел и Стюарт почти не замечали неудобств и дурных запахов своего временного обиталища: слишком велико было напряжение. Они чутко прислушивались, не раздадутся ли звон якорной цепи и поскрипывание такелажа – верные признаки того, что они держат курс от Саутуоркской пристани к Ла-Маншу.

Они открыто вошли в Саутуоркский собор через главный вход. Стюарт исповедался епископу Винчестерскому, Гейбриел – клирику рангом пониже, но оба покинули исповедальни в одеждах послушников, низко надвинув капюшоны на лица, чтобы скрыть отсутствие тонзур. Из собора они вышли через боковую дверь, ведущую из ризницы.

Стюарт знал за собой эту способность принимать быстрые и верные решения: только наглый шантаж и страх перед разоблачением временно лишили его возможности думать и строить планы с природным умом и мудростью, привлекшими в свое время Пиппу к нему… в дни безмятежного счастья. И теперь, услышав грохот якорной цепи и топот ног матросов, поворачивавших кабестан 5, ощутив, как дрогнуло судно, он снова почувствовал нечто вроде прежней гордости и уверенности в себе. Он перехитрил шпионов и спас Гейбриела. Пиппа – на попечении Лайонела Аштона, человека, поклявшегося ее защитить. И теперь она свободна от предавшего ее мужа. Их брак расторгнут.

Он легонько погладил руки Гейбриела, крепко сжимавшие лиру. Сначала они отплывут на остров Джерси, где глубокие воды Ла-Манша, славятся богатыми уловами, где рыбаки солят рыбу в тех бочонках, которые сейчас подпирают спину Стюарта. Там они наймут маленькое суденышко, которое переправит их на побережье Франции. Дальше их ждет Италия. Отныне никто не посмеет их преследовать.

Пиппа пробудилась от тревожного сна, едва на лицо упал лунный свет. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, угнетаемая лишь привычным безотчетным страхом, мучившим ее так долго. Но почти сразу же вспомнила, что у страха все-таки есть имя. И лицо. Она знала о нем все, а следовательно, его и страхом-то больше назвать нельзя. Вот так.

Она коснулась живота. Ничуть не изменился, все такой же плоский. Даже впалый, если лечь на спину. Но в нем уже зародилась жизнь. Жизнь, которую влили туда с семенем Филиппа без ее согласия… тайком…

Она попыталась представить физиономию Филиппа, но образ мгновенно рассеивался, едва начиная принимать очертания.

Услышав донесшийся с пола звук, Пиппа осторожно повернула голову. На груде соломы, покрытой одеялами, сидел Лайонел. Пиппа затаила дыхание, не зная, почему не хочет показывать, что проснулась. Просто не желает, и все.

Он осторожно встал, очевидно, боясь ее разбудить, и тихо подобрался к лужице лунного света под незастекленным круглым окном, прорезанным высоко в стене. Оказалось, что Лайонел полностью одет, если не считать плаща.

Она не сводила глаз с его напряженной" спины, линий сильной шеи, очертаний профиля. Он поднял голову к луне, словно искал тепла в ее бледном сиянии, и Пиппа поняла, что Лайонел думает о сестре. Воскрешает в памяти собственную беспомощность перед лицом ее смертной агонии.

Ей хотелось подбежать к нему, обнять и ободрить, как когда-то ободрял ее он. Но ее раны были так же глубоки, как у него, и хотя он не сумел предотвратить гибель сестры, имел полную возможность помешать мучителям Пиппы.

Она продолжала смотреть на него. Возможно ли простить такое? А если нет, способны ли они дать друг другу хоть какое-то утешение?

Так ничего и не решив, она соскользнула с топчана и на цыпочках направилась к нему. Он не обернулся: то ли не ощутив ее приближения, то ли намеренно. Она встала позади, обняла его за талию и прислонилась головой к спине. Лайонел слегка вздрогнул, но не пошевелился. Воля и силы вдруг покинули его. Испарились куда-то в этой залитой лунным светом крохотной каморке. С него будто сняли броню, и он остался голым, беззащитным, открывшим всему свету свои сомнения, страхи, обычные человеческие слабости, в которых он не позволял себе признаваться из опасения, что они помешают осуществлению великой цели. И теперь, ощущая, как прижимается к нему тело Пиппы, вдруг осознал, что до сих пор недооценивал важности самых простых вещей. И эта ошибка будет стоить ему надежды на счастье.

– Ты думаешь о Маргарет, – тихо сказала она, овевая его теплом своего дыхания.

– Да.

– О том, как ты был бессилен ей помочь.

Лайонел не ответил. Но она не отстранилась, продолжая обнимать его. Босые ноги мерзли на деревянном полу, ночной ветерок холодил кожу. Но его тепло согревало, и она прильнула к нему с жадной, мучительной потребностью развеять собственные обиды и одиночество.

– Они стояли и смотрели, как она умирает. Сотни тупых, равнодушных лиц. Таких, как они, нельзя ничем тронуть. Нельзя расшевелить. Эти люди стояли неподвижно… серая покорная масса, – проговорил он хрипло. – И я подобно им стоял и смотрел, как Филипп насилует тебя. Но, клянусь могилой Маргарет, хотя я хранил молчание, твои несчастья не оставили меня безразличным.

– Возможно, толпа тоже сострадала Маргарет. Они просто боялись заговорить, – заметила она.

– Я молчал не из страха!

– Нет, – согласилась она, опуская руки. – Ради высшей цели.

Лайонел медленно обернулся.

– Я не стану оправдываться, Пиппа. Все твои обвинения справедливы.

Пиппа молча смотрела ему в лицо. Он отвечал ей ясным прямым взглядом. Потом вдруг сжал ее лицо ладонями и поцеловал, осторожно, нерешительно… будто вопрошая.

Пиппа стояла, как приросшая к месту, не сводя с него взгляда, пока его губы легко касались ее рта. Неужели есть что-то извращенное в потребности постоянно чувствовать его рядом, сознавать близость родного человека?

Ведь он тоже испытывает нечто подобное, она понимает это по тому, как большие ладони бережно гладят ее щеки.

Он повел ее к постели, дотронулся до грудей сквозь ткань сорочки. Какими они стали чувствительными!

Она не успела опомниться, как он распахнул ворот сорочки и стал целовать чуть набухшие холмики. Каждое его движение было робким… он будто боялся отказа. Но Пиппа провела руками по его волосам и, прижав к себе его голову, поцеловала в макушку. Уже откидываясь назад, она вцепилась в его плечи.

Позже он подвинулся, обнял ее, и она заснула, как усталый ребенок, положив голову ему на грудь.

Лайонел не спал. Сторожил свою вновь обретенную любовь, исполненный столь неукротимой жажды уберечь и защитить ее, что казалось, больше сон никогда не смежит его веки.

Глава 23

Малколм покинул гостиницу, едва небо на горизонте чуть посветлело. Несколько минут спустя сонный Джем запряг коней в экипаж и свернул на лондонскую дорогу. Мальчишка в кухне разворошил угли в очаге и подбросил дров: нужно спешить. Скоро зевающие хозяева спустятся вниз из своей каморки наверху, и не дай Бог попасть им под горячую руку.

Луиза, пролежавшая почти всю ночь с открытыми глазами рядом с Нелл, спавшей здоровым сном наработавшегося за день человека, гадала, как можно встать, не оскорбив правил приличия, если за занавесками на топчане лежит Робин.

Луиза перегнулась и отодвинула занавески. Нелл застонала и, открыв глаза, села.

– Господи помилуй! Миссус мне задаст! – ахнула она и, вскочив, одернула нижние юбки. – Сейчас прибегу, принесу горящих угольев!

С этими словами она исчезла. Робин встал, поправил камзол, потер бородку, которая, казалось, всего за одну ночь отросла и выглядела неопрятной и всклокоченной, и пошел к двери.

– Я буду в пивной, – промямлил он Луизе, высунувшей растрепанную, похожую на осеннюю маргаритку головку между занавесок.

Подождав, пока дверь закроется, Луиза соскользнула с кровати. Она была в сорочке и нижней юбке, и босые ноги, коснувшись пола, немедленно замерзли. Фижмы, корсаж и платье лежали там, где она с помощью Нелл сбросила их на сундук у изножья кровати. Но без служанки ей будет трудно одеться! Кстати, и Пиппе тоже. Придется им помочь друг другу.

Луиза завернулась в плащ и собрала предметы одежды в вышитую сумку, содержавшую все ее остальные вещи. Дон Аштон сказал, что прачечная находится за кухней.

Она нашла кухонную дверь. Зевающие слуги, топившие очаг и жарившие бекон, не обратили на нее внимания. Впрочем, как и она на них. Выйдя во двор кухни, она мигом определила прачечную по запаху мыла, сваренного на свином жиру, и щелока.

Девушка поднялась по шаткой лестнице и, уже успев постучать, сообразила, что дон Аштон делит комнату с Пиппой!

Ее стук прозвучал трубой архангела Гавриила.

– Кто там? – спросил дон Аштон, но теперь Луиза не могла отступить. Да и куда отступать, когда руки заняты шнуровкой, а ступеньки отчаянно скрипят?

– Это я, Луиза, – дрожащим голоском пролепетала она.

– Святые угодники!

Дверь распахнулась. На пороге стоял дон Аштон в шоссах и рубашке, с сапогами в руках. Рубашка была распахнута на груди, и Луиза как зачарованная уставилась на темную поросль волос. Какие у него твердые, маленькие, коричневые соски! Раньше она никогда не видела полуобнаженного мужчину!

Несколько мгновений Лайонел смотрел на нее, словно не узнавая, но тут же сообразил, что она глазеет на пего с открытым ртом, широко раскрыв аквамариновые глаза. Он поспешно швырнул сапоги на мол и застегнул рубашку, неуклюже возясь с маленькими перламутровыми пуговками.

– Какого черта ты здесь делаешь? – рявкнул он, пытаясь раздраженным криком замаскировать неловкость ситуации.

Луиза ответила не сразу. Ее заинтересованный взгляд пополз ниже, к тугому кому в шоссах, и Лайонел залился краской. Перед глазами встал образ доньи Марии, матери Луизы. Стань она свидетельницей этой сцены, с ней наверняка приключилась бы истерика. А донья Бернардина… кровь Христова, об этом даже подумать страшно!

Он подавил порыв прикрыться руками: это лишь привлекло бы ненужное внимание к абсурдной и крайне неприличной ситуации. Он принял надменный вид и свысока осведомился:

– Чего ты хочешь, Луиза? Тебе здесь нечего делать.

– А я… я думала, что есть, – пробормотала Луиза, все еще не отрывая глаз от непристойного зрелища. – Мы с Пиппой могли бы помочь друг другу одеться.

Она быстро взглянула на кипу одежды и против воли снова воззрилась на поразительное доказательство мужественности своего опекуна. Неужели он способен показываться перед Пиппой в таком виде?

– Но может быть… – нерешительно продолжала она, – я ей не нужна. Может, это вы поможете ей.

Ей вдруг пришло в голову, что кто-то мог помочь Пиппе раздеться вчера вечером. А Нелл была с Луизой.

Лайонел решил, что лучше всего будет игнорировать создавшееся положение. Любая попытка ответить заведет в такую трясину, что даже подумать страшно.

Пиппа, которую тоже разбудил стук, сонно моргала глазами, пытаясь прийти в себя, и наконец поняла, что ее вмешательство просто необходимо. Лайонел, похоже, лишился дара речи.

Она спрыгнула с топчана, направилась к двери и ободряюще улыбнулась поверх плеча Лайонела.

– Заходи, Луиза. Эта шнуровка меня с ума сведет. А мистер Аштон может идти в пивную и там одеться в компании Робина.

– О, мне не хотелось бы выгонять дона Аштона из комнаты, – лукаво пропела Луиза. Прежде ей не удавалось застать опекуна врасплох, и сейчас она искренне наслаждалась его смущением. – Я помешала… простите…

– Ты совсем не помешала, – заверила Пиппа, услышав, как затаил дыхание Лайонел. – Мистер Аштон и без того собирался идти вниз.

Она легонько ущипнула Лайонела.

Лайонел мотнул головой, как отряхивающая воду собака.

– Да… да… я собирался… то есть, конечно, собирался…

Прыгая то на одной ноге, то на другой, он натянул сапоги и пошел к двери, целомудренно прикрываясь камзолом и плащом. Протиснувшись мимо Луизы, бедняга скатился по лестнице. Луиза обратила невинно удивленный взгляд на Пиппу, отмечая, что та тоже раздета. Смятая сорочка расшнурована почти до талии, а в голом бедре, выглядывавшем из-под подола, было нечто шокирующе интимное. Ясно как день, что Пиппа и дон Аштон знакомы куда ближе, чем хотели показать окружающим.

Интересно, интересно… Опекун всегда держал сторону доньи Бернардины, проповедовал о необходимости держать подопечную в уединении, чтобы не оскорбить ее девичьей скромности, а сам завел связь с замужней женщиной! Знает ли об этом Робин?

Луиза решила при первой же возможности расспросить его.

– Никто не хочет рассказать мне, как бывает, когда теряешь девственность. Правда, донья Бернардина ухитрилась ее сохранить, по крайней мере я так думаю, а моя мама просто не может заставить себя говорить о столь неделикатных вещах. Но ты не находишь, что я тоже должна знать?

– Думаю, пока ты должна удовлетвориться сознанием того, что поставила опекуна в крайне неловкое положение, – строго ответила Пиппа, но все же не удержалась от смешка.

– Я не хотела быть нескромной, – чопорно ответила Луиза.

О, только не стоит притворяться! – воскликнула Пиппа, ухмыляясь. – Ты прекрасно знала, что делаешь! Кстати, я ничуть тебя не осуждаю и на твоем месте затеяла бы ту же игру. А теперь иди сюда, я тебя зашнурую.

Луиза задержала дыхание и втянула живот, позволяя Пиппе затянуть шнурки корсажа. Она потянулась было к фижмам, но Пиппа покачала головой:

– Не стоит. Хватит и нижних юбок. Не забывай, мы поедем верхом. И без того наши платья – достаточная обуза. А теперь помоги мне. Только не слишком туго шнуруй.

Луиза, ободренная смешливым тоном Пиппы, попыталась вызвать ее на откровенность.

– Ты бежишь с доном Аштоном… бросив своего мужа?

Пиппа заправила волосы в шелковую сетку на затылке. Что ни говори, а Луиза заслуживает хоть каких-то объяснений.

– Да, я убегаю и бросаю мужа. Но не с Лайонелом, в том смысле, который ты имеешь в виду.

Луиза задумчиво кивнула.

– А я все удивлялась, почему Робин помогает вам в таком деле. Бросать мужа – смертный грех.

– А вот без подобных нотаций я вполне могу обойтись, – раздраженно предупредила Пиппа. – Тебе следует знать, что один грех зачеркивает другой.

Она подхватила сумку и направилась к двери.

– Пойдем, нужно спешить. Мы должны выехать с первыми лучами солнца.

Луиза, немного обескураженная замечанием Пиппы и сбитая с толку ее резкостью, присмирев, последовала за ней.

В пивной все четверо поспешно завтракали хлебом и жареным беконом, который запивали элем. Говорить никому не хотелось, атмосфера была напряженной, и при свете единственной сальной свечи Луиза исподтишка наблюдала за опекуном и Пиппой. Они держались поодаль друг от друга, не обмениваясь даже взглядом, но она уже все знала.

Девушка искоса посмотрела на Робина, стоявшего спиной к окну в квадрате серого света, и снова задалась вопросом, известно ли ему об истинной природе отношений сестры и дона Аштона.

Если это так, он, возможно, им потворствует.

Луиза решила, что ей давно пора узнать хотя бы некоторые из тайн своих спутников. Но, размышляя над этим, она вдруг испытала совершенно непонятные ощущения: странную пульсацию внизу живота, неожиданный озноб и одновременно жар во всем теле. Она смотрела на рот Робина и мечтала почувствовать прикосновение этого рта к своим губам. Не легкие, почти шутливые поцелуи, которыми он иногда ее награждал, а нечто совершенно иное. Она мечтала почувствовать прикосновение его рук к своей груди…

Щеки девушки запылали, и ей отчего-то показалось, что кто-то из ее спутников способен прочесть ее мысли! Она поперхнулась куском хлеба и отвернулась, скрывая свое смущение громким кашлем.

Робин принялся усердно колотить ее по спине.

– Слишком быстро ешь, – заметил он. – Да и хлеб к тому же черствый.

Лайонел отставил кружку с элем.

– Пора. Мы должны к вечеру быть в Ньюбери.

– Больше сорока миль, – посетовал Робин, с сомнением поглядывая на Луизу. Он знал возможности Пиппы, но не был уверен в девушке.

– У нас нет выбора, – последовал короткий ответ. – Я расплачусь с хозяином. Робин, позаботьтесь о седельных подушках.

Робин вышел в ненастное утро. Лошади были оседланы и ждали на конном дворе. Набитые конским волосом седельные подушки были приторочены к седлам. Робин, однако, сообразил, что Пиппа не собирается покорно болтаться сзади столь недостойным образом, а лошади устанут, неся двойной груз на протяжении более сорока миль. Последнее соображение беспокоило его гораздо больше первого.

– Нам придется менять лошадей, – сообщил он, завидев Лайонела.

– В этом-то и беда. Придется останавливаться в гостиницах на большой дороге, чтобы добыть приличных коней, а если по нашему следу идут, значит, будут спрашивать о нас в каждой гостинице, на каждой большой дороге отсюда и до Пензанса.

– В таком случае нам, наверное, стоит украсть коней, – посоветовала Пиппа из-за спины Лайонела. – Найти поле с парой хороших, крепких животных и поменять уставших на свежих. Не могут же люди Филиппа справляться о нас в каждом фермерском доме!

– Не думал, что ты не только рассудительна, но обладаешь преступными наклонностями, – заметил Лайонел.

– Вы просто плохо ее знаете, – выпалил Робин и, сообразив, что сказал, едва не откусил себе язык. Он-то думал пошутить, но Пиппа, похоже, была совершенно серьезна.

– Разумеется, не настолько хорошо, как вы, – спокойно согласился Лайонел. – Позволь мне поднять тебя на подушку, Пиппа. – Он усадил ее на коня и, не снимая рук с талии, участливо спросил: – Как ты себя чувствуешь? Не тошнит?

– Нет, – покачала она головой и, заметив, как встрепенулся Робин и с каким любопытством взирает на них Луиза, отстранилась. К добру или худу, но прошлой ночи не стереть, хотя она была еще не готова публично подтвердить этот факт. И поэтому поспешила сменить тему: – Как по-вашему, погоня уже в пути?

– Надеюсь, нет, – так же деловито ответил Лайонел. – Но следует быть готовым ко всему. Вряд ли они разыскивают отряд из четырех человек.

Он вскочил в седло перед ней. Робин и Луиза последовали его примеру. Лошади медленно вышли со двора.


Ночь была в самом разгаре, но из окон зала совета лился яркий свет: с изящно раскрашенной лепнины потолка свисали колеса со вставленными в них десятками свечей.

– Кто такой Аштон, во имя пресвятой Богородицы?!

Вопрос Филиппа прозвучал уханьем ночной совы. Он обвел пустыми глазами комнату. На виске пульсировала вена. Лицо осунулось от усталости.

– Мы знаем, что он со своим слугой вчера вечером проехал через Олдгейт и свернул на оксфордскую дорогу. Мы знаем также, что Робин из Бокера, сопровождавший экипаж, отправился из города тем же маршрутом, только на час раньше, – отчитывался Ренар, бегая по залу со сложенными за спиной руками. Он пытался избегать вопросов короля, потому что ответы было невозможно произнести вслух. Вина за провал лежала исключительно на испанском после. Пока что никто не бросил обвинения ему в лицо, но всему свое время. О да, рано или поздно это случится.

Филипп с такой силой оттолкнул тяжелое резное кресло, что оно повалилось на пол.

– Ты схватишь его! – объявил он. – И мне все равно, каким образом. Ты схватишь Аштона, и, клянусь костями Христовыми, когда его растянут на дыбе, я сам буду вращать колесо!

– Сир, я послал людей на оксфордскую дорогу. На всякий случай патрули разъезжают по всем большим дорогам, ведущим от Олдгейта. У него не больше чем два часа форы. Он не уйдет от нас.

Филипп подошел к книжному шкафу, у которого стоял Ренар, и приблизил лицо к лицу посла.

– Если цените свою голову, Ренар, позаботьтесь, чтобы он не ускользнул.

Капельки королевской слюны забрызгали щеку Ренара, но он не смел вытереться, чтобы не разгневать его величество.

Напряженную тишину разбил голос Руя Гомеса:

– Аштон находится там, где женщина. Отыскав одного, найдем другую.

Ренар боком отошел от книжного шкафа.

– Я также послал людей во все большие порты, – сообщил он. – Они не смогут выбраться из страны морем. Ни женщина, ни ее брат, ни Аштон.

– Не забудь подопечную Аштона. Она тоже исчезла. Разумно предположить, что она с ними.

– Путь четверых легче проследить, чем следы одного или даже двоих, – резонно заявил Гомес. – Кроме того, экипаж будет сильно их задерживать, а ради женщин им придется останавливаться на ночь. Вот в гостинице мы их и захватим. К рассвету все будет кончено.

Филипп ответил ему угрюмым взглядом и почти вылетел из зала. Ренар наконец получил возможность вытереть слюну.

– Как это мы упустили их, Гомес? И что мы упустили? Мы ничего не подозревали, – почти умоляющим тоном бормотал он, вскидывая руки в жесте недоумения и отчаяния. – Мои шпионы все проверили и ничего не обнаружили. Аштон – друг Мендосы, его рекомендации безупречны. Он любит Испанию, он благочестивый католик, и его заветное желание – видеть, как Англия обращается к прежней религии.

– Это он так говорил, – подчеркнул Гомес. – Не знаю каким именно образом ему удалось провести нас, Ренар, но король не скоро это забудет.

– Невозможно, чтобы мы ошиблись! Он скорее всего погнался за женщиной, чтобы вернуть ее обратно.

Гомес с нескрываемой жалостью посмотрел на него. Этот надменный, безжалостный дипломат перед лицом немыслимого превратился в жалкую тень своего прежнего «я».

– Вы знаете, что это не так, Ренар. Мы не знаем, кто он на самом деле, но можете быть уверены: Аштон – не друг Филиппа и Испании.

Ренар медленно кивнул, пряча глаза. Служивший всю жизнь императору Священной Римской империи, его семье И религии, он совершил ужасную ошибку, которая уничтожит карьеру, затмит многочисленные успехи и навсегда поставит на нем клеймо неудачника.


Лайонел нещадно подгонял коня, Робин не отставал, и к полудню бока животных потемнели от пота, а воздух со свистом вырывался из натруженных легких. Первые четыре часа Пиппа вынесла легко, но на подушке было ехать тяжелее, чем в седле, и она никак не могла приспособиться к аллюру коня.

Но она не жаловалась. Только припала к спине Лайонела, стараясь думать лишь об одном подарке судьбы: несмотря на тряску, ее не тошнило.

Лайонел мрачно молчал, ощущая вес ее бессильного тела и понимая, как, должно быть, измучена несчастная. Но ей придется терпеть, пока они не будут вынуждены остановиться, чтобы сменить коней.

Робин находился рядом с Лайонелом, если не считать тех моментов, когда дорога резко сужалась. Тогда он сохранял дистанцию в несколько футов. Бледная как полотно Луиза была потрясена тем, что веселое приключение неожиданно превратилось в смертельно опасное предприятие. Кроме того, она боялась, что, когда усталость окончательно возьмет верх, она отпустит Робина и свалится на землю.

Дул холодный ветер, небо затянули тучи. Кругом раскинулись поля, коричневые от жнивья. На соснах сидели вороны, из кустов вспархивали фазаны, вспугнутые топотом копыт. Беглецы держались окольных дорог, где почти не было людей.

В полдень Пиппа что-то крикнула, но ветер унес слова. Лайонел повернул голову.

– Мне нужно остановиться на несколько минут, – повторила она.

– Что? Я не слышу, – нетерпеливо бросил он, продолжая подгонять коня.

Пиппа подалась вбок и крикнула прямо ему в ухо:

– Остановись! Мне нужно сойти на несколько минут.

– Я знаю, ты устала, – ответил он, – но мы не можем медлить. Продержись еще час, и мы сменим лошадей.

– Ради Бога, я не выдержу столько, – едва не заплакала она. – Дело не в усталости! Просто я сейчас обмочусь! Это все беременность… ну еще и тряска.

Ничего не попишешь, придется сделать остановку.

Лайонел выругался себе под нос, но свернул в небольшую рощицу неподалеку от дорожной колеи. Потом спрыгнул и снял Пиппу. Стоило ее ногам коснуться земли, как колени подогнулись.

– Не думала, что настолько слаба, – презрительно пробормотала она, повисая на его руке.

– Только давай поскорее. МЫ с Робином пока напоим лошадей вон у того ручья.

Луиза, спотыкаясь, пошла за Пиппой в гущу деревьев.

– Жаль, что у нас нет своих лошадей, – окликнула она из-за выбранного ею куста.

– Ничего, найдем, – пообещала Пиппа, выходя из укрытия. – Лично я не собираюсь сидеть на подушке дольше, чем это необходимо.

Она говорила так уверенно, что Луиза нисколько не усомнилась в ее способности выполнить обещание.

Лайонел нервно расхаживал по берегу ручья и, завидев женщин, нетерпеливо спросил:

– Готовы?

– Да, – кивнула Пиппа, немного обескураженная резким тоном. Она потрясла затекшими руками. – Как скоро мы сможем сменить лошадей?

Лайонел устало прижал кончики пальцев к сомкнутым векам. Вопрос был достаточно разумным, но почему-то раздосадовал его, будто она оспаривала принимаемые им решения.

– Я сам пока не знаю, – отрезал он.

– Сомневаюсь, что они протянут долго с двойным грузом, – не унималась Пиппа, раздраженная его пренебрежительным обращением.

Лайонел глубоко вздохнул.

– Доберемся до следующего селения. Вряд ли там есть кабачок, зато будет ферма или хижина, где нам продадут еду. Потом мы пойдем по полям в поисках коней. Если нам это удастся, к ночи доберемся хотя бы до Уитчерча. Если очень повезет, к завтрашнему дню они доставят нас в Саутгемптон, где ждет Малколм. А теперь я усажу тебя в седло.

Он бесцеремонно поднял ее на подушку, и Пиппа мудро придержала язык.

Лайонел пожалел о своем поведении, как только они вновь выехали на дорогу. Ему все труднее было сохранять спокойствие перед лицом растущей тревоги. Он твердил себе, что их еще не хватились, но в глубине души чувствовал, что их побег успели обнаружить и масса людей сейчас рыщет по стране, разнюхивая след беглецов.

Одно он знал твердо и наверняка: ему придется покончить со своими спутниками, а потом вонзить кинжал себе в сердце, прежде чем люди Филиппа их схватят.

Глава 24

Они проскакали еще пять миль до крохотной деревушки Бидон-Хилл. За ней на пересечении едва видных троп стоял убогий кабачок. Лайонел спешился, кивком дал знать Робину, чтобы оставался в седле, и нырнул под низкую притолоку.

– Кто есть дома? – окликнул он, вглядываясь в полумрак захламленного помещения.

– А кто нужен? – Сидевший у очага старик поднялся и, шаркая, побрел к посетителю. – Никого, кроме клиентов, да и те бывают редко. В толк не возьму, что нынче деется! – пробурчал он, вглядываясь в Лайонела из-под нависающего над глазами древнего шерстяного берета.

– Эй, человече, у тебя, что, свечи нет? Здесь темно, как в колодце! – нетерпеливо воскликнул Лайонел.

– Чего ради жечь собственные денежки? У меня лишних нет. Кто ты и чего хочешь?

– Кто я, тебя не касается. А нужны мне еда и эль для четырех путников. Тебе хорошо заплатят.

Он многозначительно позвенел кошелем.

– Четверо?

Старик, не снимая берета, поскреб лысую макушку. Красноватые маленькие глазки жадно блеснули в темноте.

– Именно, – подтвердил Лайонел, пристально рассматривая его. – Что это значит: «никого, кроме клиентов»?

Старик пожал плечами и скользнул взглядом куда-то вбок.

– Ничего, – бросил он, нагибаясь и сплевывая в опилки, устилавшие пол. – Только вот проезжающих здесь не бывает, одни только местные, заходят время от времени промочить горло капелькой октябрьского эля да проглотить чашу пунша, когда мне в голову придет его сварить. Так что, вы сказали, вам требуется?

Лайонелу почему-то стало не по себе.

– Эль, хлеб, сыр, все, что у тебя есть. Можешь продать? Если нет, я поеду дальше.

В кошеле снова звякнули монеты.

Взгляд старика метнулся к дальнему углу комнаты, и Лайонел едва подавил порыв проследить за его направлением. Если в темноте, подобно пауку, выслеживающему муху, прячется шпион Ренара, он не выдаст себя.

Лайонел потянулся к сапогу, где лежал кинжал. Одно движение из дальнего угла – и клинок найдет цель так быстро, что никто не увидит, как он летит.

– Эй, Бетси, покажись-ка, – окликнул старик удивительно сильным для столь ничтожного сгорбленного существа голосом.

Только теперь Лайонел позволил себе с видимой небрежностью всмотреться в угол, где шевелилось нечто похожее на узел с тряпьем. Узел чихнул и принял очертания женщины неопределенных лет.

– Собери провизию для джентльмена. Что у нас есть?

– Холодный рубец, немного осталось от свиной головы.

– Хлеб, – резко потребовал Лайонел. – Хлеб и сыр. И не говори, женщина, что у тебя этого нет.

– Может, и есть.

Она прошаркала в темный угол, а старик вернулся к очагу.

Лайонел твердо стоял посреди комнаты, напряженный, как натянутая тетива, стараясь расслышать посторонний звук.

Старая кляча появилась снова и сунула ему половину круга сыра с толстой коркой и каравай черствого пшеничного хлеба. Лайонел с брезгливой гримасой исследовал принесенное, зная, впрочем, что в этой жалкой дыре им все равно не предложат ничего лучшего. Придется просто соскрести плесень и с того, и с другого.

Оглянувшись, он заметил свисавший с потолка копченый свиной бок.

– Я возьму немного бекона.

Он вынул нож и отрезал треть куска. Женщина захныкала, но не посмела возразить.

– Эля! – потребовал Лайонел. – Кувшин эля, и мне нужно наполнить водой фляги.

– Эль в бочонке, что у порога.

– Я наполню кувшин по пути назад.

– Колодец в деревне. Там и возьмете воды.

Лайонел бросил горсть монет к ногам старика.

– Этого более чем достаточно за твое гостеприимство, приятель.

Завернув добычу в плащ, он поспешил на улицу, в спешке едва не ударившись лбом о притолоку.

– Где Пиппа, черт возьми? – скомандовал он, видя свою лошадь без всадника.

– Пошла искать нужник, – пояснила Луиза.

– Как, снова?!

Робин, глядя строго вперед, между ушами лошади, добавил:

– Она сказала, что в нынешних обстоятельствах и в ее теперешнем состоянии не собирается упускать любую возможность.

– Она сейчас вернется, – утешила Луиза, видя, что ее обычно невозмутимый опекун вот-вот взорвется.

А Пиппа в этот момент стояла на углу хижины, с ужасом глядя на дверь того, что, как она предполагала, было нужником на задах маленького, заросшего сорняками двора. Как раз когда она уже собиралась поспешить туда через двор, какой-то незнакомец нырнул в крохотное помещение. Пиппа инстинктивно отступила в тень обмазанной глиной стены. Только сейчас она заметила во дворе еще троих. Они ели яблоки. Все были одеты в безрукавки из воловьей кожи, какие обычно носили солдаты. С поясов свисали шпаги и кинжалы. Под навесом уткнулись мордами в торбы четыре неоседланные лошади. Из нужника вышел мужчина, на ходу шнуруя шоссы. В дверях домика показался старик и поковылял к незнакомцам.

Пиппа не могла понять, что происходит, зато чуяла опасность, как стервятники – запах падали. Поэтому повернулась и побежала назад.

Лайонел как раз успел уложить еду в седельную сумку и закупоривал пробкой узкое горло кувшина с элем.

– Господи, Пиппа! Где тебя носит?

– Люди, – отчетливо выговорила она. – Четверо. Вооружены. Какой-то старик говорит с ними.

Лайонел, не тратя слов, подхватил ее, почти швырнув на подушку, и вскочил в седло сам, прежде чем сунуть в сумку кувшин. Робин уже сворачивал на узкую дорожку, и Лайонел подхлестнул своего коня. Ни он, ни Робин не жалели уставших животных, и те помчались по дороге, поднимая облака пыли. Сзади послышался крик, а потом и глухой стук выстрела из кремневого пистолета. Лайонел не обременял себя подобным, недавно изобретенным оружием: слишком сложно было прицелиться, и чаще всего пуля проходила мимо цели. Но это подсказало ему, что за ними гонятся люди Филиппа. Испанцы чаще пользовались огнестрельным оружием и, возможно, решили снабдить им тех, кто на них работал.

– Их лошади… – выдохнула Пиппа, – стоят под навесом. Их еще нужно оседлать.

Лайонел молча кивнул, понимая, что они все равно не смогут уйти от погони со своими измученными непосильной ношей животными. Что, если придется драться? Их двое против четверых. Зато у них есть несколько минут.

Он натянул узду и спешился. Робин последовал его примеру.

– Расседлай их и пусти по дороге, – велел Лайонел, хватаясь за ремни на сбруе. – Если повезет, люди Филиппа будут гнаться за ними милю-другую.

Пиппа уже снимала седельные сумки. Луиза ей помогала.

– Идите в поле!

Пиппа беспрекословно повиновалась и, держа перед собой сумки, протиснулась в крошечную дырку, образованную кривыми ветвями зарослей ежевики. Сумки защитили ее лицо от шипов, но руки покрылись красными полосами.

Луиза ни на шаг не отставала: бледная, задыхающаяся, перепуганная, но исполненная решимости. Кровь сочилась из длинной царапины на щеке.

За ними протиснулся Робин с седлом, сбруей и седельной сумкой Луизы. А Лайонел тем временем огрел животных хлыстом, и они, фыркая от страха, ринулись вперед. Сам Аштон присоединился к остальным, нагруженный кожаным мешком Пиппы и конской сбруей.

Он огляделся. Времени бежать не оставалось.

– В канаву, – скомандовал он, показывая на глубокую канаву, огибавшую поле как раз рядом с кустами ежевики. – Быстро.

Робин бросил свою ношу вниз, спрыгнул сам и, протянув руки, помог спуститься Луизе. За ними настала очередь Пиппы. Она спустилась сама. Лайонел вынул кинжал и принялся скашивать высокую траву и сорняки с края канавы, огромные охапки борщевика, лисохвоста, тысячелистника вперемешку с пыреем и чертополохом.

Он сбрасывал все это на головы беглецов, и те, не нуждаясь в поощрении, легли и прикрылись травой. Земля была сырой, но хорошо еще, что на дне не застоялась вода.

Лайонел скользнул за ними, обнял Пиппу и прижал к своему боку, так что они смогли уместиться вдвоем в узком пространстве. Потом засыпал ее и себя свежескошенным сеном и сунул кинжал в рукав.

Они стали ждать. В ушах Пиппы отдавался стук сердца. Ее собственного или Лайонела? А может, обоих? Нет, не стук, а грохот… который наверняка выдаст преследователям, где они скрываются.

И тут раздался топот копыт. Дробный. Свист хлыста. Лайонел закрыл ладонью рот Пиппы. Она ощутила соленый вкус его пота.

Неожиданно все стихло. Преследователи остановились как раз по другую сторону изгороди.

– Похоже, они останавливались тут, – объявил чей-то голос. – Видите следы?

– Да, но потом поскакали снова, – возразил второй голос. – Мчались, словно сам дьявол висел у них на хвосте.

– Уж это точно, – с безрадостным смехом подтвердил третий. – Что там впереди?

– Да ничего такого. Скоро мы их схватим. Им просто некуда деваться.

– Давайте посмотрим.

Шаги обутых в сапоги ног. Удар хлыстом по веткам ежевики.

– Ничего не вижу.

Голос звучал едва ли не над их головами. Один из солдат вышел на поле. Пиппа открыла глаза, но увидела только зеленоватый свет, пробивавшийся сквозь покрывало сорняков, и пару сапог, стоявших на краю канавы. Сердце, казалось, застряло в горле. Луиза едва сдержала всхлип ужаса. Руки Робина крепко держали ее. Голова девушки прижималась к его груди. Она зажмурилась и стала молиться так же истово, как Бернардина над своими четками.

– Идем скорее, Джордж. Нечего зря тратить время! Они уже успели проехать несколько миль, пока мы тут прохлаждаемся, – нетерпеливо окликнул первый голос.

– Ладно, ладно! Нужно же проверить!

– Это заросли-то ежевики? – фыркнул один из его спутников. – Можно подумать, мы сюда вышли ягоды собирать!

После небольшой паузы снова послышался конский топот, постепенно затихший вдалеке.

Лайонел отпустил Пиппу и поднялся, забыв отряхнуть траву с плеч. Пиппа встала рядом.

– Я не собиралась шуметь, – сердито заметила она, намекая на его старания зажать ей рот. Потом поднялась на цыпочки и вынула из его волос пожелтевший стебель тысячелистника.

– Привычка, – спокойно ответил он без малейших признаков раскаяния. – Робин, как только они поймают коней, обязательно вернутся, и на этот раз обшарят всю округу.

– В таком случае нам немедленно нужны свежие лошади, – вставила Пиппа, оглядывая опустевшее поле с такой надеждой, будто животные могли каким-то чудом возникнуть из воздуха. Она была на удивление спокойна: голова ясная, сердце снова бьется ровно.

– У нас минут десять, не больше. Нельзя стоять посреди поля и ничего не делать, – заметил Лайонел, поднимая сбрую и мешки. – Бежим к тем деревьям. Хоть какое-то укрытие.

Он окинул Луизу долгим оценивающим взглядом. Она была белой как мел и дрожала, но глаза смотрели прямо. Никаких признаков ужаса или паники. И неудивительно: в жилах Луизы текла чистая, мужественная, кастильская кровь рода Мендоса.

– Отныне мы не можем рисковать показываться в гостиницах, – быстро заговорил он, излагая уже принятые решения. – В каждом поселении, каждой деревне отсюда до Саутгемптона нас будут ждать. Сегодня ночуем под открытым небом.

– Но все порты наверняка уже кишат шпионами, – вырвалось у Пиппы, до сих пор умудрявшейся не выказывать страха.

– Вне всякого сомнения, – согласился Лайонел, направляясь к деревьям. Пиппе показалось, что последнее соображение ничуть его не тревожит. Это и ободрило ее, и раздосадовало: обидно, когда от твоих резонных опасений отмахиваются столь снисходительно. Одно дело – сохранять здравый смысл в чрезвычайных обстоятельствах, и совсем другое – вести себя так, будто тут и беспокоиться не о чем. Если учесть, что по пятам гонится орда кровожадных, вооруженных до зубов негодяев, это кажется немного слишком оптимистичным, не так ли?

Она взвалила на плечо седельные сумки и устремилась за ним едва не бегом, чтобы не отстать. Луиза семенила рядом, а Робин замыкал шествие, каждые несколько секунд оглядываясь на дорогу.

Они добрались до небольшой березовой рощицы: весьма скудное прикрытие. Зато здесь при необходимости можно держать оборону. В такой ситуации, да еще будучи предупрежденными, он и Робин вполне способны справиться с четырьмя, хотя трудно сказать, чем это кончится. По крайней мере у них есть время и возможность оглядеться, зная, что врасплох их не застанут.

Луиза опустилась на ковер мха, раскинувшийся среди корней старой березы. Лайонел продолжал задумчиво смотреть на нее. Если люди Ренара знают, что она с ними, бедняжка никогда больше не сможет вернуться к прежней мирной жизни. Теперь ей грозит такая же опасность, как и остальным.

Робин продолжал сосредоточенно взирать на дорогу, не выпуская шпаги. Тут до Лайонела вдруг дошло, что теперь ему вовсе ни к чему так уж волноваться о будущем Луизы. Разумеется, при условии, что он сделает все, дабы она добралась до Саутгемптона живой и невредимой.

– Мы можем остаться и принять бой, – заметил Робин.

– Да, но я предпочел бы бежать. Всякое сражение требует времени, а мертвецов спрятать нелегко. Но на всякий случай давайте составим план обороны.

Они отошли, продолжая тихо беседовать.

Пиппа подтолкнула Луизу локтем и многозначительно мотнула головой куда-то вбок. Потом приложила палец к губам, и заинтригованная Луиза, встав, последовала за Пиппой на другой конец рощицы.

– Что там? – прошептала она.

– Видишь этот дым?

Пиппа ткнула пальцем в серую струйку, поднимавшуюся на фоне такого же унылого неба.

– Это ферма, где мы можем найти лошадей. Пойдем. С вершины вон того холмика лучше видно.

Пиппа подобрала юбки и почти бегом стала подниматься на небольшую возвышенность.

– Ну вот, – удовлетворенно заключила она. – Погляди-ка!

Луиза молча смотрела на неогороженный луг, где мирно паслись шесть лошадей. Пиппа извлекла откуда-то из-под юбок два веревочных недоуздка.

– Один для тебя, один для меня. Луиза нерешительно взяла кусок веревки.

– Пойдем поймаем себе пару хороших коней.

Пиппа принялась спускаться вниз, размахивая недоуздком, и Луиза, немного помедлив, пошла за ней.

– Мне больше нравится чубарая. Почему бы тебе не заарканить пегого мерина? По-моему, он как раз тебе подойдет. – И, заметив колебания девушки, удивилась: – Неужели ты никогда раньше не ловила лошадей?

Луиза покачала головой.

– Нельзя допустить, чтобы они разбежались, если ты промахнешься. Поэтому я возьмусь за дело сама, а ты потом подержишь пегого, пока я стану ловить чубарую.

Пиппа пошла через луг, призывно щелкая языком.

Лошади вскинули было головы, но тут же принялись вновь щипать траву. Пиппа нагнулась, подняла пару яблок, лежавших под скрюченной яблоней, и приблизилась к пегому, что-то ласково бормоча. Он позволил ей подойти, но тут же отпрянул и нервно заржал. Она положила руку ему на холку и протянула на ладони яблоко. Конь взял его, и Пиппа в тот же момент накинула ему на шею недоуздок.

– Держи его, Луиза. Только продолжай говорить, чтобы он не перепугал остальных.

– Ты уже проделывала такое раньше, – восхищенно пробормотала Луиза и, взяв недоуздок, принялась гладить пегого. Тот стоял абсолютно спокойно, слушая девушку.

А вот чубарая оказалась куда пугливее. Дожидалась, пока Пиппа подойдет ближе, и немедленно ускользала, стоило той протянуть руку. Пиппа не выказывала ни спешки, ни волнения, хотя во рту мигом пересохло. Однако она, бормоча нежные слова, предложила кобылке яблоко. Лошадка ткнулась носом в ее ладонь, но, когда Пиппа ухватилась за ее гриву, вскинула голову и отступила.

– Злосчастное создание, – пробормотала Пиппа медовым голосом. – Хочешь поиграть?

Она повернулась спиной к лошади, небрежно опустив руку с зажатым в ней яблоком, и приняла безразличный вид.

Как она и надеялась, любопытство победило. Кобылка подступила к Пиппе и подтолкнула ту руку, в которой она держала яблоко.

– Значит, теперь тебе захотелось угоститься, – хмыкнула Пиппа, поворачиваясь к лошадке боком и отдавая яблоко. Чубарая позволила погладить себе шею и накинуть недоуздок, словно желая сказать, что она с самого начала так и собиралась поступить, только когда будет готова.

Пиппа подвела кобылку к высокому пню и вскочила ей на спину.

– Луиза, ты можешь сделать то же самое?

– Разумеется, – объявила Луиза, стараясь не опростоволоситься еще раз. Ей удалось вскарабкаться на пегого и схватиться за недоуздок. Разок-другой она ездила без седла на своей фамильной асиенде под присмотром молодого объездчика, не сумевшего устоять перед умоляющим взглядом огромных синих глаз дочери хозяина дома. Теперь, видя, как непринужденно чувствует себя Пиппа, Луиза потихоньку радовалась приобретенному тайком опыту.

Они направились вверх по холму и скоро очутились в роще.

– Кровь Христова! – ахнул Лайонел, заметив исчезновение женщин. – Очевидно, я должен понимать потребность вашей сестры в частых отлучках в кусты, но какого дьявола она не может предупредить, что уходит!

Он старался говорить потише: неизвестно, кто появится, если он повысит голос.

– Пойду искать, хотя не слишком желательно наткнуться на них в самый разгар… – Выразительным пожатием плеч Лайонел дал понять, что имеет в виду.

– Погодите. Что это? – Робин сжал руку Лайонела. – Лошади.

Они дружно обернулись на отчетливый топот конских копыт и так же дружно раскрыли рты при виде Пиппы и Луизы, восседавших на конях.

– У нас уже есть лошади, – объявила Пиппа, соскальзывая на землю. – Там еще есть пара гнедых, которые вполне вам подойдут. Вы найдете их у подножия холма.

Не дожидаясь ответа, она сняла с чубарой недоуздок и отдала Лайонелу.

– Мы с Луизой сейчас оседлаем их, пока вы ловите своих коней.

Она взяла сбрую и быстро зауздала лошадь. Лайонел хлопнул недоуздком по ладони, наблюдая, как ловко она управляется. Потом глянул на Робина и заметил веселые искры в голубых глазах.

– Отныне мы подчиняемся вашим приказам, мадам, – хмыкнул он, не в силах скрыть смех.

Пиппа оглянулась, и на секунду зеленовато-карие глаза озарились странным сиянием. Этот свет он часто видел в первые дни их любви, и теперь у него на душе вдруг стало легко, а в сердце загорелась надежда, что когда-нибудь к ней вернутся легкость духа, оптимизм и жизнерадостность.

Она вновь вернулась к своему занятию, но не раньше, чем он увидел легкую лукавую улыбку, коснувшуюся ее губ. Лайонел обернулся к Робину и поднял брови. Тот ухмыльнулся, взял у Луизы второй недоуздок и стал продираться сквозь деревья. Лайонел пошел следом.

Когда мужчины вернулись верхом на конях, Луиза и Пиппа стояли около оседланных лошадей. Сумки уже были пристегнуты.

– Я смотрела за дорогой, но ничего не увидела, – сообщила Пиппа.

Лайонел кивнул и спрыгнул на землю. Заметив, как умело подтягивает Луиза ременные стремена, он удивленно покачал головой. Интересно, откуда эта избалованная аристократка научилась запрягать коней? Да, этих женщин не стоит недооценивать!

– Мы поедем через поля, но будем держаться подальше от домов, – наставлял он, сажая Пиппу на чубарую, прежде чем вскочить в седло. Робину он предоставил заботиться о Луизе.

Лайонел посмотрел в набухшее тучами небо.

– До заката еще часа четыре. Тогда и сделаем привал. Пиппа, ты выдержишь такую дорогу? – спросил он, взяв ее лошадь за узду.

– Разумеется, – отрезала она, вырвав узду. – Не переломлюсь. Я всего лишь беременна.

– Может, мне следует перефразировать вопрос? Учитывая твое состояние, сможешь ты выдержать четыре часа, не останавливаясь каждые пятнадцать минут?

Пиппа преувеличенно громко вздохнула.

– Будем надеяться. Но, клянусь, мне придется чертовски нелегко.

Лайонел рассмеялся и пустил коня вперед.

«Всего лишь беременна»…

Весь остаток дня эти три слова звенели в голове Пиппы, как строчка из песни, неустанно повторяясь, так что она больше ни о чем другом не могла думать. Копыта коней отстукивали знакомый, изводящий ее ритм:

«Всего лишь беременна, всего лишь беременна»…

Всего лишь беременна и бежит со всех ног, опасаясь за свою жизнь и жизнь ребенка, которого носит. Ребенка, ставшего плодом омерзительного, извращенного соединения.

И все же своего ребенка.

Глава 25

На ночь беглецы остановились под деревьями, окаймлявшими широкую полосу воды. По дороге они никого не встретили, и Лайонел выбрал место для лагеря подальше от узких дорог и окольных путей, которые должны были завтра привести их в Саутгемптон.

Пиппа с невольным стоном сползла на землю.

– Я могла бы проспать неделю и съесть целую лошадь.

– К сожалению, не могу удовлетворить ни одно из этих желаний, – вздохнул Лайонел. – Но если форель заглушит муки голода, а убогая постель из веток покажется достаточно мягкой, тогда надежда еще есть.

Он вынул из седельной сумки кувшин с элем и отдал ей вместе с остатками хлеба и сыра.

– Начни с этого, пока мы с Робином готовим лагерь.

– Нет, мы с Луизой поможем, – отказалась она, сделав большой глоток и отдавая кувшин Луизе. – Только скажи, что делать. Мы ваши верные солдаты, генерал.

За непринужденным тоном скрывалась свинцовая усталость, но Пиппа не думала сдаваться. Правда, Лайонела она не могла обмануть.

– Если хочешь на ужин рыбу, – так же беспечно ответил он, – придется, дорогая, придержать язычок.

И на какой-то чудесный момент напряжение между ними исчезло. Пиппа улыбнулась, он вернул улыбку, и все тепло и близость, которые они делили, вновь вернулись, согрев обоих своими жаркими лучами.

Но тут Пиппа моргнула, словно в лицо ударил яркий свет, отвернулась и принялась шарить в седельных сумках, будто искала что-то… все, что угодно… лишь бы погасить это сияние, охладить этот жар…

Лайонел чуть поколебался и, тоже отвернувшись, весело, но властно объявил:

– Робин, оставляю вас готовить лагерь, пока я позабочусь об ужине.

Он направился к реке. Робин и Луиза бродили среди деревьев в поисках хвороста. А Пиппа решила позаботиться о лошадях. Когда они были расседланы, напоены и привязаны там, где трава росла погуще, она прислушалась, не идут ли Робин и Луиза. Но все было тихо. Под деревьями было совсем темно, но вечерняя звезда все же пробилась сквозь тучи. Пиппа потихоньку направилась к реке и заметила Лайонела, лежавшего на животе у самой воды. Она прекрасно знала, что тревожить рыбака, а тем более браконьера, никак не рекомендуется, поэтому потихоньку пробиралась по мокрой от росы траве, пока не встала у него за спиной.

– Не шевелись, – вдруг услышала она. Шепот был так тих, что Пиппа едва его расслышала. Рука нырнула в воду, а когда появилась снова, в пальцах была зажата коричневая в пятнышках форель.

– Поймал! – торжествующе усмехнулся он. – Подай мне вон тот камень.

Пиппа заметила камень, лежавший подле трех неподвижных тушек рыб, и подала ему. Он прикончил форель одним ловким ударом, вынул нож и умело разделал каждую рыбину.

– У тебя повадки сельского парня, – заметила она. – Выучился этому в детстве? В своем Чизуике?

– Нет. По необходимости. В детстве я ловил рыбу удочкой.

Он отскреб руки травой, вымыл и обтер о шоссы.

Они тихо стояли в полутьме. Вечерняя звезда отражалась в неподвижной воде, поверхность которой не колебал даже легкий ветерок. Лайонел осторожно провел замерзшими ладонями по щекам Пиппы, и она вздрогнула. Он наклонил голову и поцеловал се, сначала бережно, потом все с большим пылом. Пиппа не двигалась, не сопротивляясь, но и не отвечая на ласки.

Лайонел поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Прости, моя ошибка, – сухим, как дорожная пыль, голосом проскрежетал он. – Я думал, что, может, после прошлой ночи…

– Прошлой ночью мы оба кое в чем нуждались, – перебила она. – И оба были одиноки. Только и всего.

Лайонел съежился и отступил.

– Еще раз прости за ошибку.

Пиппа упрямо смотрела на смятую их ногами траву. Запах дикого тимьяна, ромашки и болотной мяты поднимался снизу и разливался в прохладном воздухе. Ей хотелось объяснить, что она не собиралась ранить его чувства. Что любит его, но не знает, как примирить эту любовь с ошеломляющей правдой его предательства, и поэтому каждое сказанное ему слово несет в себе обиду и горечь.

– Жаль, что я не могу забыть, – пробормотала она. – Но я должна. Должна простить.

– Я не жду этого от тебя.

– Нет, но так жить нельзя, иначе я увяну в ненависти и злобе, а этого нельзя позволить. Хотя бы ради ребенка.

Она снова взглянула на него.

– Но это дитя Филиппа, – тихо напомнил он.

– У него пет отца, – решительно заявила Пиппа. – Только мать и семья матери. На нем не будет лежать клеймо отверженного, но он вырастет в любви и ничего не узнает о том, кто его зачал.

Она нагнулась, сорвала пригоршню дикого тимьяна, рассеянно подумав о том, какая это хорошая приправа к рыбе. Но на самом деле это был только предлог уклониться от его полного боли взгляда.

– Я отправлюсь к сестре. К Пен и се мужу, – сообщила она. – Оуэн сумеет уберечь меня и младенца от ищеек Филиппа.

– Оуэн д'Арси, – повторил Лайонел. – Да, уверен, что он действительно сумеет. Но все знают, что он твой зять. Неужели воображаешь, будто ищейки Филиппа не догадаются о твоих намерениях?

Пиппа удивленно подняла брови:

– Ты знаком с Оуэном?

– Мы с ним в одном деле.

– Вот как? – кивнула она, удивляясь тому, что сама до этого не додумалась.

– Думаю, даже он согласится, что тебе пока будет лучше со мной.

– Но мне нужна моя сестра, – прошептала Пиппа. – Если я не могу быть с матерью, то хотя бы найду сестру.

Он сострадал ее одиночеству. Просто сердце разрывалось от того, что он не мог исполнить ее желание. Разве можно заменить родные руки матери или сестры? Даже брат был не так близок ей. Даже если они преодолеют ту пропасть, которая лежит между ними, у нее навсегда останется потребность в тех, чью дружбу и поддержку он не сможет ей дать.

– Позже, – обронил он. Большего утешения он был не в силах ей предложить. Пиппа молча кивнула и ушла, захватив с собой охапку тимьяна.

Лайонел собрал рыбу. Он солгал де Ноайю, утверждая, будто не знает, у кого находятся два остальных скарабея. Одним из них был Оуэн д'Арси. Их миссия была несложна и продиктована личными мотивами. Они работали против Испании и засилья инквизиции. И поскольку не были обязаны особенной преданностью какому-либо правителю или стране, то и оказывали помощь в тех случаях, когда это отвечало их интересам. Франция, находившаяся в состоянии войны с Испанией, была более чем счастлива принять анонимное сотрудничество владельцев печати-скарабея.

Лайонел был вынужден открыть себя и свои обязательства перед Францией и теперь совершенно бесполезен Для соратников по делу. Что скажет на это Оуэн, когда узнает? И сделал бы он то же самое, чтобы спасти сестру жены?

Что ж, он скоро это узнает.

После ужина Лайонел остался на страже, а Пиппа заснула так крепко, будто спала не на ветках папоротника, а на пуховой перине.

А вот Луиза спать не собиралась. Ее одолевало настойчивое чувство необходимости сделать решительный шаг. В мирной тишине, нарушали которую только тихий плеск реки и шорохи ночных птиц в ветвях, она остро ощущала свое тело и то странное возбуждение, которое наполняло ее с самого начала ужасного путешествия.

Робин подкидывал ветки в огонь, и она, приподнявшись на локте, тихо, чтобы не разбудить Пиппу, прошептала:

– Робин! Подойди сюда.

Он осторожно обошел костер и встал перед ней на колени.

– Что случилось? Тебе что-то нужно?

– Я хотела поговорить с тобой, – призналась она и, приглашающе похлопав по веткам папоротника, добавила: – Можешь лечь рядом. Так мы не потревожим Пиппу.

Ее синие глаза сверкали в свете костра, а губы так зазывно улыбались, что Робин послал к чертям неуместные колебания.

– Подвинься.

Он лег рядом. Луиза послушно освободила ему место и заботливо укутала плащом.

– Ты мог бы поцеловать меня на ночь, – предложила она.

– Мог бы, – согласился он, не шевелясь.

– Дон Аштон и твоя сестра – любовники. Почему бы и нам таковыми не стать?

Робин даже не удивился, что Луиза угадала правду.

– Пиппа – не испанская дева, – только и сказал он.

– Нет. Но она замужем.

Робин приподнялся на локте и, посмотрев ей в лицо, провел пальцем по щеке, губам, подбородку.

– Мы не станем любовниками. Я возьму тебя в жены, Луиза де лос Велес из дома Мендоса, но не отниму твою честь. Ты останешься целомудренной до нашей брачной ночи.

– Не думала, что ты такой ханжа, – презрительно фыркнула девушка.

– Я и есть ханжа. Если не веришь, спроси у моих сестер. – Он нагнулся и легонько чмокнул ее в лоб. – Ложись спать. Здесь слишком холодно и сыро для любовных ласк.

– А я думала, что они помогают согреться.

Он сунул руку ей под спину и привлек к себе.

– Мы можем спать обнявшись. Сразу станет теплее. И никто ничего дурного не подумает.

Уткнувшись головой ему в плечо, она хмыкнула и устроилась поудобнее.

– Все равно я считаю тебя ханжой.

– Пойми, сейчас не самое подходящее время драться на поединке с твоим опекуном!

– Я сама с ним поговорю, – вызвалась Луиза. – И поскольку у него не имеется столь высокоморальных принципов, придется спросить, почему в таком случае я должна быть образцом нравственности.

Она попробовала положить руку ему на живот, но Робин решительно убрал пронырливые пальчики.

– Ради Бога, Луиза, мне и без того хватает мучений. Закрой глаза и думай о другом. К рассвету мы должны быть уже в пути.

– Ты и вправду мучишься? – прошептала она.

– Еще как.

– Вот и прекрасно, – удовлетворенно вздохнула она, прижимаясь к нему. – Тогда я подожду.

Глава 26

Малколм прислонился к волноотбойной стенке саутгемптонского порта и устремил взгляд на узкую, запруженную судами гавань. Наступил прилив, и уже успевшие загрузиться торговые корабли покидали порт, пока остальные ждали очереди занять свое место. «Морская греза» качалась на якоре посреди канала вместе с еще тремя судами. Малколм разглядел на палубе две крошечные фигурки. Одна из них что-то поднесла к лицу. Солнце блеснуло на линзе подзорной трубы. Малколм небрежно развязал обмотанный вокруг шеи яркий шарф, встряхнул, словно избавляясь от назойливой мошки, угнездившейся в складках, и снова завязал. С корабля немедленно спустили шлюпку, и перебравшийся по веревочному трапу человек ловко прыгнул на нос. Два гребца взялись за весла и принялись энергично грести против ветра по направлению к пристани.

Малколм подождал, пока шлюпка подойдет совсем близко, повернулся и, насвистывая, беспечно двинулся к расположенным справа складам. Сегодня он был одет как портовый грузчик: в шерстяные штаны и безрукавку бычьей кожи. На лоб надвинута матросская шапка. Только красный шарф вносил некоторое разнообразие в простой костюм.

Он решительно переступил порог склада, оставив дверь приоткрытой. Потом припал глазами к двум крошечным дырочкам, специально проделанным в стене. Похоже, все в порядке. Никто не смотрит на склад, никто сюда не направляется.

Мал кол м довольно кивнул. Все идет как задумано.. Его появление в Саутгемптоне не привлекло внимания соглядатаев Ренара, несмотря на то что эти ублюдки так и кишели по всему городу и пристани. Но хотя он чуял их за пятьдесят ярдов, они о нем и понятия не имели, а если и видели, принимали за одного из грузчиков, которых в этом портовом городе хоть пруд пруди. Впрочем, он и не собирался рисковать, привлекая к себе ненужное внимание.

Малколм поспешил в глубь склада и проскользнул сквозь узкую дверь в небольшой двор, заваленный ящиками и кипами ткани и шерсти, ожидавшими погрузки на «Морскую грезу». Притаившись, он подождал стука двери, сопровождаемого тихим мелодичным свистом. Малколм просвистел в ответ замысловатую мелодию. Только тогда в укрытии появился капитан «Морской грезы» и сдержанно поклонился Малколму. Капитан Лонгтон славился своим немпогословием и не любил переливать из пустого в порожнее.

– Вы будете готовы выйти в море с завтрашним вечерним приливом? – спросил Малколм.

– Да. Высокий прилив начнется в десять. Придется взять пассажира? – едва слышно осведомился капитан.

– Двоих. Хозяина и еще одного. Но если они задержатся, отплытие тоже придется отложить.

– Неприятности? – лаконично спросил капитан.

Малколм пожал плечами:

– Да их не оберешься, что в городе, что в порту. Если нужно будет подобрать их в местечке потише, сможете это сделать?

– У «Морской грезы» глубокая осадка. Можно переждать вдали, пока за ними пойдет шлюпка, – с некоторым сомнением выговорил Лонгтон. – Следует назначить время встречи. Не стоит слишком долго болтаться в Соленте.

Малколм нахмурился. Мужчины долго задумчиво молчали, прежде чем Малколм снова заговорил:

– Посмотрим, что скажет хозяин. Если повезет, я увижу его завтра, в середине дня. Ждите нас на этом месте в шесть.

Лонгтон кивнул.

– Мы весь день будем грузить товары, но без особой спешки и оставим на вечер несколько десятков кип, так что во дворе будет полно народу.

Кивнув на прощание, он исчез.

Малколм несколько минут подождал, потом вышел через задние ворота и оказался на узкой темной дороге, проходившей вдоль доков. Добравшись до грязной вонючей лачуги, он нырнул под низкую притолоку и двадцать минут спустя снова вышел, только на этот раз в облике старого согбенного оборванца в грязных лохмотьях, с чумазыми лицом и руками.

В этом виде можно было возвращаться в порт и разведать обстановку.


Луиза почти не спала. Тепло тела Робина, его мужской запах приводили ее в состояние невероятного возбуждения, к которому, однако, примешивался страх. Сознание того, что она связала свое будущее с этим человеком, что он любит ее так же сильно, как она его, омрачалось предчувствием неизвестной опасности, способной в любую секунду унести ее счастье.

Ей по-прежнему ничего не объясняли, но даже деревенскому дурачку стало ясно, что ее спутники бегут от властей и, значит, каким-то образом причастны к государственной измене. А это означает страшную смерть. Несмотря на уединенную жизнь, Луиза хорошо знала, чем кончаются заговоры против властителей мира сего. И, как все разумные люди, страшилась инквизиции. Этот страх возникал из ниоткуда, питался повторяемыми шепотом слухами и уносил как виновных, так и невинных в непроглядную мучительную тьму.

Наконец она выскользнула из-под руки Робина, ухитрившись не разбудить его, поднялась, подхватила юбки и немного постояла. Робин продолжал спать, крепко, безмятежно. По другую сторону костра, на постели из папоротника, лежала Пиппа. Интересно, она тоже так беспробудно спит или подобно Луизе мечется от страха?

Пытаясь не наступить на сухую ветку, чтобы не разбудить спутников, Луиза подкралась к деревьям, где рассчитывала найти несущего вахту опекуна. Лайонел стоял, прислонившись к стволу и глядя на дорогу, откуда могли в любую минуту явиться незваные гости.

– Дон Аштон? – прошептала она.

Он даже не вздрогнул и, спокойно обернувшись, спросил:

– Луиза, почему ты не спишь?

– На душе тревожно.

Она встала рядом. Было еще темно, хотя на горизонте уже светлела сероватая полоска.

– Напугана?

– Да. Может, вы считаете, что это моя вина. Мне вообще не следовало тут быть.

– Эта мысль и мне приходила в голову.

– Но я должна быть здесь. – Она скрестила руки на груди и уставилась в ночное небо. – Я люблю Робина. Он любит меня. Мне давно пора замуж. Если бы не вы, пришлось бы оставить всякую надежду на счастье. Каков бы ни был ваш проступок, последствия навеки бы нас разлучили, верно?

– Абсолютно.

– Вы и Пиппа любовники, – напрямик заявила Луиза, молясь, чтобы голос не дрогнул.

Только тогда Лайонел встрепенулся. Первым его порывом было подавить подобного рода дерзость своей властью опекуна. Но два дня, проведенных в обществе девушки, позволили многое понять в ее характере.

– Сомневаюсь, Луиза, что это должно каким-то образом тебя касаться, – мягко заметил он.

– Увы, касается. Потому что опасность равным образом грозит нам всем, и я не собираюсь умирать, не зная, как это бывает… испытать это… Если вам и Пиппе можно иметь любовную связь, не вижу причин, почему бы нам с Робином не сделать то же самое.

– Тут есть одна разница, – пояснил он. – Пиппа уже не девушка.

– Не девушка, и дитя, которое она носит, не от мужа. Я права?

– Права, – бросил он так неожиданно резко, что Луиза почти пожалела, что начала это. Но она ничего не сказала, отказываясь отступать и извиняться. Оправдания, уже готовые вырваться наружу, замерли на губах. В последовавшем молчании она изо всех сил старалась сохранить сдержанность и не спастись позорным бегством.

– Могу сказать только, что дело крайне серьезное, – ответил он наконец. – Наши жизни немного значат по сравнению с тем, что действительно стоит на карте.

Больше открыть он не мог, потому что Пиппа уже объявила, что у ее ребенка нет отца. Если она окажется в безопасности и благополучно родит, ни один человек не должен знать, кто именно зачал несчастного младенца.

– Понимаю, – выговорила она, серьезно и уверенно. – Робин твердит, что возьмет меня в жены, но не украдет чести. Выслушав то, что вы мне сказали, я постараюсь уговорить его передумать.

Выражение лица девушки было таким суровым, что Лайонел не посмел ее перебить.

– Я хочу узнать, что это такое – быть женщиной, сэр.

Лайонел провел кончиками пальцев по губам.

– Я не встану у тебя на дороге. Но думаю, что, если ты хоть немного веришь в мою способность избавить вас от беды, поверишь и в то, что подобные знания лучше приобретать в брачную ночь.

– А если я не захочу ждать?

Лайонел неожиданно рассмеялся.

– Заверяю, Луиза, у тебя просто не будет времени приобщиться к тайнам любви до того, как мы сядем на корабль в Саутгемптоне. А вот как только окажемся в море, разрешаю применить к Робину всю силу своего убеждения. И когда мы высадимся во Франции, вы поженитесь.

– Вы обещаете, что так и будет?

– Я не раздаю обещания. – Опять этот резкий тон. – Я рассматриваю возможности. Доверься мне, Луиза. Больше ничего обещать не могу.

Девушка едва заметно кивнула и отвернулась. Он положил руку ей на плечо.

– Буди Пиппу и Робина. Я приведу коней.

Луиза немедленно вернулась к костру, и, хотя разговор с опекуном отнюдь ее не утешил, все же она испытывала огромное облегчение, будто все те условности, которым подчинялось ее существование, разом растаяли. Она сможет самостоятельно принимать решения, испытать свои силы, найти себя.

Пиппа уже проснулась и грела руки у тлеющих угольев костра. Она улыбнулась Луизе, посмотрела в ту сторону, где неспокойно ворочался под плащом Робин, и вопросительно подняла брови.

Луиза улыбнулась в ответ, втайне гордясь тем, что не покраснела.

– Дон Аштон пошел за конями. Он говорит, что мы должны немедленно выезжать.

Пиппа встала, зевнула, потянулась, собрала фляги для воды и направилась к берегу. Лайонел, уже успевший прийти туда, плескал себе в лицо холодной водой. Пиппа опустилась на колени, и он окинул ее быстрым, оценивающим взглядом.

– Хорошо спала?

– На удивление, – пробормотала она. – А что это за судно – «Морская греза»? И почему оно должно быть в Саутгемптоне?

– Один из кораблей моей флотилии. После смерти отца я унаследовал все. И по-прежнему торгую с Нидерландами. Да и другими странами тоже.

– В свободное время от занятий шпионажем и тому подобными делишками? – поинтересовалась Пиппа, наполняя водой фляги.

– Именно, – без всякого выражения подтвердил он. – У меня прекрасные управители и капитаны.

– Вероятно, этим и объясняется приобретение твоего лондонского особняка, – кивнула Пиппа. – А я все дивилась, откуда такое богатство.

– Я действительно богат.

– Но никогда не добивался титула? – с любопытством допытывалась Пиппа. – Состоятельные семьи часто покупают титулы.

– Мой отец не желал набивать карманы знати и их приспешников, и я с ним согласен, – с нескрываемым пренебрежением ответил Лайонел и, встав, поднял с земли фляги. – Нам пора. К полудню нужно добраться до Чендлерз-Форда. Придется скакать во весь опор.

– Но иногда и останавливаться, иначе я просто не доеду, – возразила Пиппа.

– О, я не собирался гнать коней без остановки, – заверил Лайонел улыбаясь и получил в ответ сухой кивок.

Они пустились в путь, держась, как и накануне, окольных дорог и тропинок. Пиппу почти не удивило, что Лайонел так хорошо знаком с этими глухими местами. Он оказался владельцем торгового флота и фамильного дома в Чизуике. Только в другой жизни он был придворным и доверенным лицом испанского короля. Любой его поступок, любое действие больше не могли поразить Пиппу.

Во второй половине дня они пересекли луг, пестревший маргаритками и одуванчиками. Впереди лежало крошечное поселение Чендлерз-Форд, стоявшее на узком притоке реки Итчен.

Лайонел спешился и снял недоуздок с измученной лошади.

– Здесь мы их отпустим, – велел он. – Мал кол м позаботится о них, когда будет время. А пока пусть спокойно пасутся.

Пиппа сползла на землю и стояла, устало прислонившись к своей кобылке. Ноги отказывались ей служить. Только бы это изнурительное путешествие не повредило ребенку!

Лайонел посмотрел на нее. Обычно белое, усыпанное веснушками личико сейчас приобрело сероватый оттенок. Под глазами легли фиолетовые тени. Кожа на скулах натянулась. Прежняя худоба, казавшаяся следствием неуемной энергии и брызжущего через край жизнелюбия, сейчас производила впечатление агонии увядающего цветка, чей стебель бессильно клонится к земле.

Усталость была не просто физической. Из нее будто вынули какой-то стержень, и теперь жизнь медленно, по капле, утекала прочь.

Горечь и гнев зажглись в нем, и он приветствовал их очистительный поток. Лайонел обещал, что не станет навязываться ей: просто примет ее приговор и будет молча страдать под бременем своей вины. Но теперь он решил нарушить слово. Пора отбросить угрызения совести, раскаяние, отвращение к себе. Они только ослабляют его, лишают сил.

Он подошел к Пиппе, все еще опиравшейся на лошадь, обнял, поцеловал в губы так крепко, что она изумленно вскинула голову, подхватил на руки и прижал к груди.

– Что это ты затеял? – воскликнула она. – Немедленно отпусти меня, Лайонел.

– Ни за что. Я понесу тебя через луг, к маленькой хижине у брода. Там ты отдохнешь у огня, а хозяйка приготовит настой из трав. Прежде чем снова тронуться в путь, ты должна выпить подкрепляющего.

– Я не больна, – запротестовала она, бессознательно прильнув к его мощному телу, нежась в его объятиях, как в колыбели. – И вполне способна решить сама, когда мне отдыхать… и не только это!

– Возможно, но сейчас позволишь мне принять решение за тебя, – спокойно ответил он, ступив на луг. – Так будет гораздо проще и легче для нас обоих.

– Почему это вдруг?

– Это тот случай, когда одна голова лучше, чем две. И пусть это будет моя голова, – парировал он.

– Что это дон Аштон делает с Пиппой? – спросила Луиза, глядя им вслед.

– Понятия не имею. Надеюсь только, что он знает, – ответил Робин. – Помоги мне расседлать коней.


Пиппа, решив, что должна экономить силы для более важных дел, не стала сопротивляться. Они прошли через маленькую калитку, куда с трудом мог протиснуться один человек, и оказались на узкой дорожке, вернее, выложенной камнями тропинке, ведущей к броду, по которой могла проехать телега. У самого берега стоял маленький, чисто побеленный домик.

Лайонел постучал условным стуком, и дверь немедленно открылась.

Пиппа уставилась на сгорбленного старика в лохмотьях.

– Малколм, – помедлив, прошептала она. Тот расплылся в улыбке, едва видной сквозь покрывавшую лицо грязь.

– Да, леди Нилсон, он самый. Входите.

Лайонел усадил Пиппу на грубо сколоченный диванчик у огня.

– Подними ноги.

Она не задумываясь послушалась и привалилась спиной к сиденью. Лайонел туго свернул плащ и подсунул ей под плечи.

– Где хозяйка Эббот?

– На задах дома. Сейчас позову, – откликнулся Малколм, глядя на Пиппу с плохо скрытым сочувствием.

Лайонел встал спиной к огню. Пиппа молча смотрела на него. Он, казалось, чувствовал себя здесь как дома. Все тяготы безумного броска через полстраны словно отошли в прошлое. Но несмотря на это, Пиппа чувствовала, что настает самый опасный момент их путешествия.

– Ты о чем-то хочешь спросить? – обронил он, ощутив ее настойчивый взгляд.

Она покачала головой:

– Пока нет.

Пиппа вдруг распознала железную решимость, скрытую за внешней сдержанностью. Она светилась в его глазах, придавая ледяной оттенок серому цвету, и в линии плотно сжатых губ. Лайонел был твердокаменным, несокрушимым, таким же могучим и непобедимым, как старый, глубоко укоренившийся дуб в долине, и теперь Пиппа почему-то уверилась, что он возьмет над врагами верх и выйдет победителем. Спасет ее и ребенка. Нанесет поражение Филиппу, а в его лице и всей Испании.

Ноги и руки Пиппы отяжелели и расслабились, голова покоилась на свертке бархата, и веки на мгновение опустились.

– Чем могу служить, сэр? – хлопотливо осведомилась женщина, вступившая в круг света. Взгляд ее немедленно скользнул с Лайонела на Пиппу. – Э, вот кто у нас тут! – воскликнула она, нагнувшись над Пиппой. – Никак захворали, мадам?

– Нет, – пробормотала та, выдавив улыбку. – Только очень устала и беременна.

– Не могли бы вы приготовить ее сиятельству отвар, хозяйка? Что-нибудь поддерживающее силы?

Конечно, сэр, конечно. – Женщина растерла Пиппе руки и выпрямилась. – Мята, валериана, немного молочая и настойка самбука. Это мигом поднимет вас на ноги, дорогая.

Она обошла комнату, выбирая травы из свисавших с потолка связок, сняла с полки глиняный кувшин, вылила часть содержимого в оловянную чашку, добавила травы, горячей воды из дымящегося котелка, висевшего в очаге на треножнике. Помешала, положила большую ложку меда и принесла Пиппе.

– Ну вот, дорогая. Пейте залпом.

Пиппа стиснула в руках чашку, из которой поднимался приятный запах, напомнивший ей о старой няне Тилли. Именно такое успокаивающее она всегда готовила.

Пиппа глянула на Лайонела, но тот уже был погружен в тихую беседу с Малколмом. Она сделала глоток, не спуская глаз с мужчин и пытаясь вникнуть в суть разговора, но слышала только отдельные слова.

Вскоре появились Робин с Луизой, и Пиппа подвинулась, давая девушке место у огня. Робин присоединился к Малколму и Лайонелу, а хозяйка, бросив оценивающий взгляд на Луизу, принесла той чашку пахты и кусок имбирного пряника.

– Вы ничуть не хуже доктора, хозяйка, – благодарно улыбнулась Пиппа. – Сразу видите, что кому нужно.

Женщина улыбнулась в ответ и взяла пустую чашку Пиппы.

– Вам что-нибудь еще принести, мадам?

– Нет, спасибо, – покачала головой Пиппа и обратилась к мужчинам: – Мне кажется, джентльмены, что мы с Луизой тоже должны участвовать в беседе. Довольно нас нежили и баловали, давая отдых бедному слабому духу.

– Куда больше пользы будет, если ты отдохнешь хотя бы час, – посоветовал Лайонел, оборачиваясь. – До пяти нам можно не двигаться с места.

– Может, я так и сделаю, – ответила она, не повышая голоса. – Но буду спать лучше, сэр, зная, что ждет впереди.

– Так оно и будет, – пробормотал Робин. – Ценю ваши усилия, Аштон, но уверяю, что она пойдет с вами только на этих условиях.

– Что ж, если вы так считаете… – Лайонел подошел к диванчику. – В пять часов мы с тобой и Малколмом отправимся в Саутгемптон. Только одеты будем иначе… моды здесь диктует Малколм.

Он взглянул в сторону слуги, многозначительно показавшего на лежавший под окном мешок.

– Мы сядем на борт «Морской грезы» прямо с пристани. Робин и Луиза отправятся в Баклерз-Хард, деревушку на реке Боле. У сына нашей хозяйки есть там шлюпка. Он переправит их к устью реки, где они будут ждать. «Морская греза» отплывет с приливом и где-то после полуночи бросит якорь в Соленте, там, где поглубже, но на одной линии с устьем. Робин и Луиза присоединятся к нам, и мы отправимся во Францию.

– Почему этот простой план вызывает во мне самые страшные предчувствия? – мягко осведомилась Пиппа, хотя вся кровь, казалось, прихлынула к сердцу. Она порывисто села, свесив ноги на пол. – Почему мы все не можем сразу идти в Саутгемптон?

Лайонел нагнулся над ней и откинул с ее лба прядь влажных обвисших волос.

– Так безопаснее. Малколм уже успел кое-что разведать. Люди Ренара сторожат все входы в город и патрулируют порт. Четверо вызовут больше подозрений, чем двое.

– Но дело не только в этом, – добавила она, пронзая его жестким взглядом.

На этот раз пришлось вмешаться Робину:

– Сейчас твоя безопасность важнее всего, Пиппа. Ты и твое дитя должны сегодня скрыться. Вам с Лайонелом будет куда легче проскользнуть на судно, чем всем четверым. Если нас с Луизой не смогут забрать сегодня… вдруг течение окажется слишком сильным, или ветер, или в Соленте будут дежурить акцизники, я найду другой способ пересечь канал. Нас двоих вряд ли будут так уж усердно искать.

Лайонел взял ее руки.

– Доверься мне, Пиппа, я все сделаю как надо.

В глазах светились такая яростная решимость, страсть, обещание, что она растворялась в этих серых глубинах, покоренная этой невероятной силой воли. Оставалось лишь пытаться проявить такое же мужество. Не спасовать перед опасностью.

– Да, – согласилась Пиппа неожиданно звучным голосом. – Но могу ли я надеяться, что на борту окажется горячая вода? Я три дня спала в одежде и не меняла белья.

Лайонел улыбнулся, понимая, чего стоило ей это шутливое требование.

– А вот это я могу обещать твердо, любимая, – тихо ответил он, коснувшись пальцами ее губ в короткой ласке.

Глава 27

Пиппа была рада, что в комнате нет зеркала и что она не видит себя в тех ужасных лохмотьях, которыми снабдил ее Малколм: потрепанная юбка, когда-то желтого цвета, а теперь ставшая коричневатой от грязи, и такой же засаленный корсаж, отороченный обрывками кружев. Ноги пришлось сунуть в огромные деревянные, походившие на лодки сабо. Пиппа безуспешно пыталась вдвинуть ступни до самого конца, но, отчаявшись, покачала головой.

– Далеко в этих колодках не уйти.

– Надеюсь, тебе вообще ходить не придется, – заметил Лайонел, критически ее оглядывая. – Повяжи голову шалью и постарайся по возможности прикрыть лицо.

Пиппа, скорчив гримасу, закуталась в красную шерстяную, пропахшую плесенью шаль.

– Ты совсем на себя не похожа! – объявила Луиза.

– Вот и хорошо. Впрочем, и Лайонел тоже, – кивнула Пиппа.

Лайонел выглядел особенно гнусно, с лицом, вымазанным сажей, и фальшивым, искусно сделанным шрамом, вздергивавшим уголок верхней губы. На нем были потертые кожаные штаны и безрукавка, из которой высовывались лапы простого трудяги с черными обломанными ногтями. Лайонел улыбнулся, показывая гнилые зубы. Ему часто приходилось принимать подобное обличье, поэтому он был уверен в своей неуязвимости.

Пиппа с тревогой взглянула на Робина.

– Ты согласен с этим планом, братец? Что станется, если они будут следить за рекой?

– Не будут, – уверенно ответил он. – Но в любом случае, насколько я понял, шлюпка стоит в стороне от главного причала. Мы сможем незаметно в нее сесть. – Он обнял сестру и, прижав к себе, добавил: – Как только мы окажемся в шлюпке, они ничего не смогут поделать. Не волнуйся. Увидимся на борту «Морской грезы».

Пиппа кивнула, гоня прочь сомнения и твердо подавляя дрожь страха.

– Я знаю, что все получится. Да пребудет с вами Господь. Она поцеловала его и Луизу, которая судорожно се стиснула, и обратилась к Лайонелу:

– Я готова. Едем?

– Пора.

Он положил руку на ее плечо и вывел из домика, ощущая, как напряжено тело под его ладонью. Но чувствовал также ее спокойную целеустремленность. Она, разумеется, боится, но не собирается этого показывать. Он знал истории ее сестры Пен и матери, леди Джиневры Мэллори и ее битвы со старым королем Генрихом VIII. Ничего не скажешь, женщины Мэллори сделаны не из обычного теста.

Малколм уже сидел на козлах крестьянской телеги, но спрыгнул, чтобы помочь Пиппе сесть в задке, заваленном только что выдубленными овечьими шкурами и нечесаной шерстью.

– Что за скверный запах! – воскликнула она.

– Да, люди не всегда понимают, что цветы растут из грязи, а из вонючей шерсти получается тонкое сукно, – съязвил Лайонел.

Пиппа решительно уселась на груду шкур.

– От меня самой несет, так что мы будем прекрасно гармонировать.

– Боюсь, что это только начало. Дальше будет хуже, – засмеялся Лайонел. – Ты можешь сидеть, пока мы не подберемся к городским стенам, а потом придется зарыться в шкуры. А сверху мы прикроем тебя кипой шерсти.

– Какая мерзость, – пробормотала она. – Предупреждаю, меня скорее всего стошнит.

Расслышав за жалобами намерение ни в коем случае не сдаваться, Лайонел так же весело ответил:

– Перетерпишь. Это ненадолго. Как только мы въедем в город и окажемся на складе, сможешь немного подышать свежим воздухом. Потом мы снова тебя упакуем.

Он прыгнул на козлы рядом с Малколмом и велел:

– Едем.

– А зачем меня паковать?

– Знаешь историю о Клеопатре и ковре?

– Слышала.

– Тот же принцип. Тебя внесут на борт в кипе ткани.

– Ах вот как! – воскликнула Пиппа, хватаясь за борт телеги, подскочившей на особенно глубокой рытвине. – Но если никто меня не увидит, этот маскарад кажется и вовсе бесполезным.

– Ничего, пригодится на всякий случай. Что ж, он совершенно прав.

– А как попадешь на борт ты?

– В обличье грузчика, таскающего кипы с тканью, в одной из которых будешь ты.

Пиппа кивнула и замолчала. Трудно найти недостатки в таком идеальном плане, хотя страхи от этого не уменьшились.

Осенние сумерки уже начали сгущаться, и стаи грачей с громкими криками хлопотливо рассаживались по деревьям, устраиваясь на ночь. На лугах мычали коровы, ожидавшие дойки. Сельская местность была такой спокойной, мирной, и Пиппе невольно взгрустнулось. Если им удастся сбежать, сможет ли она когда-нибудь вернуться па родину? А мама? Увидит ли она маму хоть еще разок?

Воздух почему-то застрял в горле, и Пиппа, к своему ужасу, услышала громкий всхлип. Она постаралась тут же превратить его в зевок, поскольку Лайонел немедленно обернулся на едва слышный звук.

– Что-то спать захотелось, – промямлила она.

Лайонел не поверил, но не стал допытываться. Зачем добиваться, чтобы она облекла в слова свои сомнения и страхи? Ничего хорошего это ей не даст. И потому он спросил М ал кол м а:

– В какое время они закрывают ворота?

– В шесть. Мы как раз проедем за минуту-другую до этого часа.

– Прекрасный расчет. Если повезет, они будут слишком спешить домой, к своим очагам, чтобы пристально всматриваться в наши лица.

Стены города едва виднелись в полумраке, когда Малколм остановил телегу под кустами. Лайонел забрался в задок и расстелил на дне шкуру.

– Скорее, Пиппа.

Пиппа легла, стараясь не вдыхать вонь мочи, которую использовали для выделки. Лайонел бросил на нее еще одну шкуру, а сверху нагромоздил кипы шерсти.

– Дышать можешь?

– Пытаюсь этого не делать.

– Старайся не шевелиться.

Он вернулся к Малколму, и телега снова покатилась. Пиппа лежала неподвижно; шерсть щекотала нос, и она прилагала отчаянные усилия, чтобы не чихнуть, одновременно втягивая воздух ртом. Дно телеги было твердым и неровным, и что-то больно упиралось между лопатками. Но хуже всего была невозможность видеть, что происходит.

Телега остановилась, и она услышала голос Малколма:

– Едем на пристань, сэр. Везем шкуры и шерсть.

Они, должно быть, у самых ворот. Что-то ударилось и борт телеги, и Пиппа инстинктивно затаила дыхание. В кипу шерсти ткнули твердым предметом, скорее всего вилами. Сейчас прикрытие будет отброшено, и стража увидит, кто прячется в телеге.

Она задыхалась, но опасалась втянуть в легкие воздух. Ее охватил ужас, хуже которого она и представить не могла. Но тут телега снова дернулась, поползла вперед. Пиппа судорожно вздохнула и немедленно расчихалась.

– Эй вы там, стойте! – раздался повелительный голос.

Пиппа услышала торопливые шаги.

Господи Боже! Она чихнула, как раз когда они проезжали через ворота!

Лайонел, непонимающе уставившись на подбегавшего стражника, чихнул, зажал нос пальцами, высморкался и вытер ладонь о штаны.

– Что стряслось, дружище? – спросил он, снова чихнув. – Чертова шерсть! Лезет прямо в нос, спасу нет!

Мужчина подозрительно оглядел его, нагнулся над телегой и заглянул внутрь, приблизив лицо к кипе шерсти. И неожиданно чихнул сам.

– И впрямь в нос лезет, – кивнул он, вытирая нос рукавом. – Поганая же штука!

Хлопнув по борту телеги, он вернулся к напарнику, который тужился прикрыть массивную створку железных ворот.

Лайонел, небрежно посвистывая, обменялся многозначительными взглядами с Малколмом. Никто из них не вздумал оглянуться или сунуть нос в телегу.

Пиппа тем временем боролась с приступами тошноты, вызванными, как она понимала, исключительно паникой и не имевшими ничего общего с беременностью. Просто следствие сильного испуга.

Колеса телеги гремели по булыжникам. Пиппа сосредоточилась на окружавших ее звуках, стараясь отвлечься от дурноты. Совсем рядом звучали голоса, грубые, недовольные, ворчливые, кто-то тяжело дышал, раздавалось странное поскрипывание и хлопки, словно на ветру развевались огромные простыни. Должно быть, они уже в порту.

Телега снова остановилась, и Пиппе показалось, что прошло еще несколько часов, прежде чем вонючие покрывала были сброшены и она уставилась в ясное ночное небо, вдыхая соленый воздух, чувствуя, как свежий ветер холодит разгоряченные щеки. Разбушевавшийся желудок мигом угомонился.

Над ней склонился Лайонел и, взяв за руку, поднял.

– Прости, не знаю, как получилось… я не удержалась… – оправдывалась она, садясь.

– Все хорошо, что хорошо кончается. Пойдем.

Он сжал ее талию и опустил на булыжники. Они находились в маленьком дворике, почти пустом, если не считать нескольких тюков с тканями.

Пиппа огляделась.

– Где Малколм?

– Уехал. Он должен посадить донью Бернардину на идущее в Испанию судно, а потом отправится в Дербишир, рассказать твоим родным, что произошло, и заверить, что ты в безопасности. Ты и Робин.

Пиппа ошеломленно вытаращилась на него:

– Ты и об этом подумал?

– Вероятно, и тебе в голову приходило нечто подобное.

Нечто подобное!

Она и помыслить боялась о том, что станет с матерью, когда та узнает о ее внезапном исчезновении! Поэтому и старалась оттеснить тяжкие думы в самый потаенный уголок сознания, твердя себе, что пройдет много недель, прежде чем новости достигнут Дербишира, а к тому времени она скорее всего сумеет переслать письмо из Франции.

Но Лайонел нашел время все уладить.

– Спасибо, – прошептала она и уже подняла руку, чтобы коснуться его лица в мимолетной благодарной ласке, как он сжал ее запястье и взглянул в глаза со смелой прямотой и с той же участливой нежностью, которая так привлекала ее с их первой настоящей встречи.

И снова то тепло и близость, которые они когда-то делили, хлынули бурным потоком, смывая горечь и боль, словно все, что было уничтожено, упрямо возвращается, как зеленая, прорастающая из-под снега трава. Словно сами корни никогда не были вырваны из земли и теперь пускают крохотные трогательные побеги будущего.

– Тебе не обязательно благодарить меня, Пиппа, – бросил он, выпуская ее руку. – По крайней мере подожди, пока мы не выйдем в море. Тогда, возможно, мы вернемся к этому разговору и я смогу получить свою награду.

В этот момент к ним раскачивающейся походкой моряка подошел коренастый мужчина с властным видом человека, привыкшего командовать десятками людей.

– Сэр, если мы не закончим погрузку в ближайшие полчаса, неприятностей не оберешься, – заявил он, мельком взглянув на Пиппу. – Нам необходимо поймать прилив.

– Верно, – кивнул Лайонел, деловито хмурясь. – Мы готовы. Помогите развернуть ткань.

Мужчины взялись за большую кипу небеленого полотна и вскоре сумели развернуть ее на камнях. Повинуясь призывному жесту Лайонела, Пиппа легла посредине, отчего-то понимая, что больше просто не способна бояться. Все окружающее казалось таким нереальным, что она чувствовала себя как во сне: ощущение, которое только усилилось, когда ее с головой накрыли тканью, заставили опустить руки, туго перевязали веревкой и спеленали, как куклу, так что постороннему глазу она казалась просто огромным свертком ткани.

Лайонел перекинул ее через плечо и прижал ладонью спину.

– Постарайся обмякнуть и висеть неподвижно, – пробормотал он.

Можно подумать, у нее есть выбор!

Но злись не злись, а ничего не поделаешь.

Пиппа повисла в чертовски неудобной позе. Кровь прилила к голове, глаза полезли из орбит, и она, казалось, вот-вот потеряет сознание. Но к се крайнему удивлению, прежнего ужаса не было.

Лайонел пересек двор и вышел из склада на пристань. Голова его была низко опущена, только глаза бегали из стороны в сторону, пока он размеренно шагал к сходням «Морской грезы».

– Эй, вы еще не закончили? – остановил его грубый голос, едва он приблизился к сходням.

Лайонел медленно повернулся, придурковато открыв рот, так что из уголка губ тянулась полоска слюны, и вытаращился на говорившего пустыми глазами полоумного деревенского олуха. Мужчина был одет в кожаную солдатскую безрукавку, вооружен шпагой и кинжалом и явно нарывался на драку.

– Эй, я с тобой говорю! – проревел он, тыча Лайонела в грудь пальцем. – Этот чертов корабль загружают весь день, а остальные жди своей очереди!

Лайонел продолжал тупо глазеть на него.

– Хозяин… – промямлил он. – Я ничего не знаю, сэр. Это хозяин…

Капитан Лонгтон, шагавший впереди, злобно рявкнул сверху:

– Эй ты, шевелись, болван! Что застыл, шваль ты этакая! Мы сейчас якорь поднимем.

– Вы с хозяином толкуйте, – повторил Лайонел, подтягивая повыше груз.

И тут сабо соскользнуло с ноги Пиппы. Она отчаянно пыталась подхватить его пальцем, но слишком туго натянутая ткань не давала согнуть ногу. Сабо выпало, и сквозь шум крови в ушах она услышала громкий стук.

Солдат посмотрел на башмак, потом на сверток ткани и, кажется, все понял. На борт что-то проносят контрабандой. Ему велели следить именно за чем-то в этом роде. Он ринулся вперед с торжествующим криком, на ходу выхватывая шпагу.

Лайонел бесцеремонно сбросил груз на булыжники за секунду до того, как клинок поразил цель. В его руке блеснул кинжал. Умело отражая атаки противника, он ждал возможности напасть.

Тем временем Пиппа, извиваясь и брыкаясь, выползала из своего кокона. Одним гибким движением она вскочила на ноги, не думая, не чувствуя, доведенная до того животного состояния, когда превращаешься в комок мускулов, ведомый одними инстинктами.

Краем глаза заметив тяжелую цепь, лежавшую па мостовой, Пиппа порывисто схватила ее и, хотя шаталась под тяжестью, замахнулась на солдата, зовущего на помощь. Острие шпаги задело по касательной руку Лайонела, и при виде ярко-красных капель, усеявших камни, Пиппа обезумела. Невероятным усилием она швырнула цепь в голову солдата, и тот пошатнулся. Не давая ему опомниться, она нагнулась, схватила свободный конец и опутала ему ноги. Он упал на колено. Причал залил яркий свет, брызнувший из открытой двери кабачка, откуда высыпала пьяная толпа, которой явно не терпелось почесать кулаки.

– Беги! – крикнул Лайонел, хватая ее за руку.

В желудке Пиппы тоскливо засосало при виде «Морской грезы», поднявшей сходни и медленно отходившей от причала. Двенадцать пар рук усердно гребли веслами под ритмичные выкрики боцмана. Остальные матросы рассыпались по вантам, поднимая фок.

– Они уходят! – выдохнула она.

– Беги, говорят!

Он потащил се по длинной дамбе, протянувшейся далеко в воду на дальнем конце причала. Пиппа побежала. Порванная юбка развевалась на ветру, острые камни ранили босые ноги. Но она не чувствовала боли. Позади раздавались топот, свистки и крики. Мимо ее уха просвистел камень.

Они поравнялись с «Морской грезой» как раз в ту минуту, когда достигли конца дамбы. Пиппа так и не поняла, откуда вдруг появился толстый канат. Лайонел ловко поймал его одной рукой и, прижав к себе Пиппу другой, прыгнул на палубу. Нога соскользнула с поручня, и он упал вниз, не выпуская ни канат, ни Пиппу, беспомощно ударяясь о борт корабля, уже набиравшего скорость по мере того, как ветер наполнял парус. От удара рана открылась, и горячая кровь промочила корсаж Пиппы.

Она изогнулась и ухитрилась перехватить канат над головой Лайонела, чтобы уменьшить давившую на него тяжесть и избавить от необходимости ее держать.

– Взбирайся! – велел он, подталкивая ее сильной ладонью. И она полезла наверх, цепляясь пальцами за канат, помня о Лайонеле, болтавшемся внизу и обагрявшем кровью быстро скользившую мимо воду.

Множество рук протянулись навстречу ей и втащили наверх. Пиппа почти без сознания свалилась на палубу. Несколькими секундами позднее за ней последовал Лайонел. Его тоже сумели перекинуть через поручень, и он рухнул на Пиппу так неловко, что едва не вышиб из нее дух.

Несколько мгновений оба лежали неподвижно, обессиленные и оглушенные. Потом Лайонел приподнялся на локте и наклонился над Пиппой.

– Ну и ну! – пробормотал он. – Где, во имя Господа милосердного, ты научилась так драться?

– Понятия не имею. Так уж вышло. Я была ужасно зла, Лайонел! Не напугана, а разъярена! Он хотел убить тебя! – Она улыбнулась ему, недоуменно, но с некоторой долей самодовольства.

Он стал осыпать поцелуями ее нос, глаза и наконец губы. Пиппа обвила руками его шею и, в свою очередь, с неожиданной жадностью припала ко рту. Она едва его не потеряла. Они едва не потеряли друг друга. И теперь Пиппа понимала, что вынесла бы все, кроме этого.

Громкий кашель, донесшийся откуда-то сверху, вернул их к реальности окружающего: корабельной палубе, холодному ветру, поскрипывающему такелажу. Лайонел поднялся. Кровь по-прежнему лилась из раны.

– Подумал, что самое время поднять паруса, – встревоженно пробормотал капитан. – Решил, что вам нужно удирать со всех ног.

Лайонел рассеянно провел ладонью по всклокоченным волосам.

– Именно со всех ног. Хотя меня бы тут не было, не будь рядом моего воинственного друга.

Он рассмеялся, вдруг ощутив, что впервые за неведомо сколько лет способен чему-то искренне радоваться.

Пиппа кое-как встала и оперлась о поручень, глядя на быстро удалявшийся порт. В конце дамбы стояла целая толпа мужчин, смотревших им вслед.

– Мы спаслись? Правда спаслись? Лайонел посмотрел на капитана.

– Они могут погнаться за нами?

– В худшем случае попробуют, – ответил тот, пожав плечами. – Но для этого им придется найти корабль, а во всей гавани сейчас нет судна, готового к отплытию. Кроме того, через четверть часа прилив закончится. К тому времени мы уже будем в Соленте, и никто не сумеет настичь «Морскую грезу», когда на ней подняты паруса, надутые добрым попутным ветром.

– Но нам нужно успеть захватить Робина и Луизу! – настойчиво заговорила Пиппа. – Их нельзя оставлять.

Капитан поднял глаза к небу.

– Через час все затянет тучами. Сэр, судя по виду, вам неплохо бы перевязать рану. Да и о леди не мешает позаботиться.

Лайонел повернулся к Пиппе.

– Твое платье залито кровью.

– Это твоя кровь, – пояснила она, поднимая рукав его рубашки и обнажая длинную кровоточащую рану. – Где мы можем это зашить?

– В моей каюте, мадам. Мистер Аштон всегда пользуется моей каютой во время путешествий. Там вы найдете все необходимое.

Капитан кивнул и вернулся на мостик.

– Не поняла, – растерялась Пиппа. – Он не сказал, что мы возьмем на борт Робина и Луизу. Только заметил, что небо затянет тучами.

– Он не любит тратить слова зря, – пояснил Лайонел. – Просто в темную ночь нас труднее будет заметить. Пойдем, спустимся вниз.

Маленькая ручка Пиппы безропотно улеглась в его широкой ладони. Безумная энергия все еще наполняла ее. Отпечаток губ Лайонела горел на ее губах. Странная эйфория обуревала Пиппу, кружила голову до такой степени, что она не замечала кровавых следов, оставленных на безупречно чистых досках палубы ее босыми ногами.

Зато заметил Лайонел и, когда они добрались до трапа, с ужасом посмотрел на багровую дорожку.

– Должно быть, твои ступни изодраны в клочья.

– Должно быть! – радостно согласилась она. – Ничего, заживут.

Лайонел только головой покачал. Не знай он Пиппу лучше, вообразил бы, что она опрокинула несколько кружек крепкого эля. Пиппа ответила ангельской улыбкой, и он снова оглушительно рассмеялся, поражаясь контрасту между ясными, сияющими зеленовато-карими глазами и грязным лицом, обрамленным спутанной сальной массой ее локонов цвета корицы. Не выдержав, он стиснул ее здоровой рукой. Пиппа положила голову ему на грудь.

– Нам столько нужно сказать друг другу, – прошептала она, снова став серьезной. – Слишком много времени потрачено в гневе и обидах.

Она словно очистилась от накопившейся горечи, разъедавшей душу и растаявшей в этом диком взрыве почти животной ярости. Палящий жар страха и бешенства каким-то образом выжег эту горечь. Теперь она обрела способность видеть ясно, и ее дух снова ожил, как плодородная земля, согретая весенним солнышком.

Он молча гладил ее по голове, инстинктивно понимая, что сейчас не время для слов. Потом осторожно разжал объятия и подтолкнул ее к трапу.

Пиппа оглядела маленькую, но уютную капитанскую каюту.

– Как здесь чисто, – вздохнула она. – И до чего же умно придумано – убрать койку в стену. Не занимает лишнего места.

– Немедленно сбрось эти мерзкие лохмотья, – скомандовал он, зубами завязав шарф вокруг раны, прежде чем поднять большое деревянное ведро с крышкой. – Здесь полно воды. Именно это я тебе и обещал, насколько припоминаю.

– Позволь мне сначала промыть и перевязать твою руку, – пробормотала Пиппа, шаря в одном из сундучков, привинченных к фальшборту.

– Это может подождать. Рана неглубокая, и кость не задета. Сначала нужно тебя искупать и осмотреть ноги. Потом настанет моя очередь.

Он поставил посреди комнаты круглую деревянную лохань.

– Снимай эту грязную рвань и вставай сюда.

– Хочешь сказать, – медленно выговорила Пиппа, – что мы наконец останемся обнаженными?

– Да, но с чисто практическими целями, – ухмыльнулся он. – Помочь тебе с одеждой?

– Я, наверное, смогу это сделать куда быстрее, поскольку у тебя действует только одна рука.

Она мигом сорвала с себя одежду и неожиданно смутилась, стоя под качающимся фонарем, свисавшим с потолка.

Лайонел медленно обвел ее ласкающим взглядом и кивком головы показал на лохань.

Пиппа ступила через край и зажмурилась, когда на голову хлынули теплые струи. Потом Лайонел принялся за работу. Его теплые руки, казалось, были повсюду одновременно: втирали мыло в ее волосы, кожу, задерживались на грудях, так что соски превратились в твердые горошинки, скользили между бедрами, вызывая тихий стон наслаждения. Он встал на колени, чтобы оттереть ее ноги, осторожно обходя царапины. Но Пиппа все равно съежилась: ожившее тело снова было подвластно ощущениям, одновременно болезненным и приятным.

Лайонел снова поднял ведро.

– Не открывай глаз, – приказал он, вновь окатив ее, и Пиппа слабо запротестовала, что для него воды не хватит. – Вот и все. Выходи.

Он завернул ее в полотняное полотенце и усадил на низкий табурет.

– Наклонись, и я вытру тебе волосы.

Пиппа прислонилась лбом к его коленям, пока он трудился над ее волосами.

– Одежда, – пробормотала она. – У меня нет ничего.

– А я думал, что ты желаешь покончить с этими обременительными мелочами, – усмехнулся он, продолжая энергично орудовать полотенцем.

– Но не могу же я выйти на палубу в чем мать родила, – резонно заметила она.

– Верно. Правда, пока нам некуда идти. Пройдет не меньше часа, прежде чем мы увидим Луизу и Робина, – объяснил Лайонел, отбрасывая полотенце. – Ну вот, они слишком густые, но я сделал все, что мог.

Пиппа встряхнула волосами, рассыпавшимися по плечам и спине. До чего же чудесно пахнет! Влажные, зато чистые!

Уже не стесняясь, она освободилась от второго полотенца и встала.

– Ваша очередь, сэр, – пропела она, потянувшись к его поясу, и стала мыть Лайонела так же тщательно, как он – се. Руки то и дело задерживались на самых интимных местах, доставляя ему несказанное удовольствие. Под ее пальцами мужское достоинство гордо поднялось и затвердело. Пиппа тихо рассмеялась над Лайонелом, который стоял с закрытыми глазами, упершись кулаками в бедра.

– Ты настоящий паша в гареме, – упрекнула она, вставая на носочки, чтобы поцеловать его в губы. – Чего еще желает мой повелитель?

– Сначала полотенце! – величественно произнес он.

Пиппа игриво бросила в него полотенце и уселась на табурет, наблюдая, как он вытирается. Вид его нагого тела возбуждал ее. Он был так худ, почти костляв, ни унции жира, только мышцы и сухожилия. И несмотря на разгоравшееся желание, она была готова подождать, наслаждаясь предвкушением. Как только Луиза и Робин благополучно окажутся на борту, можно спокойно задвинуть засов на двери каюты и не выходить, пока впереди не покажется французское побережье.

Она порывисто облизала губы бессознательно-сладострастным движением, и у Лайонела перехватило дыхание.

• – Знаешь, может, тебе и в самом деле следовало бы что-то надеть, – пробормотал он нетвердым голосом.

– Ты прав. Но что? – едва не заплакала Пиппа, беспомощно протягивая ему руки.

Лайонел обернул полотенцем чресла и босиком пошлепал к фальшборту.

– Малколм должен был снабдить нас всем, что понадобится в дороге, – заверил он, вручая ей рубашку, нижние юбки и простое платье из светло-зеленого полотна. – Ни фижм, ни капюшона. Зато есть вот что. – Он протянул Пиппе вышитую шаль и простые лайковые туфельки.

– Чего еще требовать! Ты, похоже, предусмотрел все! – воскликнула Пиппа, накидывая сорочку.

– Это тебя удивляет? Какое разочарование! Я думал, ты меня лучше знаешь, – пожаловался Лайонел, открывая еще один сундучок, в котором лежала его одежда.

– Да нет, не очень, – засмеялась Пиппа, расправляя юбки. – Но прежде чем ты наденешь рубашку, я перевяжу тебе рану. В сундучке я видела гамамелис и бинты.

Лайонел позволил ей промыть и перевязать рану, предварительно посыпав ее гамамелисом. Е-е волосы то и дело падали на лоб, и он лениво перебирал невысохшие локоны, проводя пальцем по шее, поражаясь ее изяществу, и тугим раковинкам ушей.

– Я чувствую, что заново открываю тебя, – пораженно прошептал он. – Будто не знал тебя раньше, не ведал, что это такое: любить и желать тебя.

– Я тоже это чувствую. Но не испытываю никакого нетерпения. Наоборот, будто знаю, что мы должны подождать, пока все не уладится так, как должно быть.

Лайонел кивнул, гладя ее губы.

– Это именно то время, когда мы должны заново познакомиться, когда все видишь как впервые. Когда все обновляется.

Она говорила нерешительно, подыскивая слова:

– Мы сейчас словно семена, выжидающие, пока прогреется земля. – Немного подумав, Пиппа тряхнула головой. – Все это так фантастично… почти нереально, а я ни в коей степени не подвержена пустым мечтам, это и Робин тебе скажет.

– И на этой ноте мы пока закончим разговор. Пора идти на палубу. Последние полчаса мы стоим на якоре.

– Правда? – ахнула Пиппа, вскакивая. – Я не заметила!

– Зато заметил я.

Он стал поспешно натягивать рубашку, заправляя иолы в простые штаны.

– Боюсь, мне не удастся надеть туфли, – с гримаской пробормотала Пиппа. – Ноги нестерпимо болят.

– А вот это дело поправимое.

Он нагнулся и, прижавшись плечом к ее животу, взвалил Пиппу на плечо.

– Прости, но с одной рукой мне иначе не управиться.

– Только не урони меня! Одного раза за вечер вполне достаточно.

Они вышли на палубу, оказавшись в полной и безмолвной темноте. Корабль, не зажигая бортовых огней, тихо покачивался на воде. Лайонел опустил Пиппу, и ей в первый момент показалось, что на палубе не было ни единой души, но когда глаза привыкли к мраку, она увидела мужчин, столпившихся у кабестана, готовых поднять якорь. Неясные силуэты мелькали и на мачтах. Как только «Морская греза» примет пассажиров, капитан отдаст команду ставить паруса.

Она посмотрела в направлении берега, но так ничего и не различила.

– Наверное, им уже пора быть здесь, – прошептала она Лайонелу. Страх снова стал ее спутником. Он камнем лежал на ее груди и сжимал горло.

– Скоро, – кивнул он и, оставив ее, поднялся на мостик, где у штурвала стоял Лонгтон, не сводивший глаз с береговой линии. – Сколько вы можете им дать?

– Не более получаса. Солент патрулируют военные суда. После переполоха в Саутгемптоне нас наверняка ищут.

К ним присоединилась Пиппа, переставшая обращать внимание на острую боль в ступнях. Она молча стояла подле Лайонела, всматриваясь в мрак.

С «вороньего гнезда» на верхушке мачты послышался негромкий свист, и Лонгтон кивнул.

– Нашли. Хорошо, если это они, а не те, кто нам вовсе не нужен.

Пиппа сжала руку Лайонела. Сердце трепыхалось подбитой птицей. Ей показалось, что навстречу плывет какая-то серая треугольная тень. Парус… конечно, парус!

Откуда-то раздался крик чайки. Ей ответил еще один, и еще… Но она была уверена, что настоящие птицы давно спят.

– Это они?

– Думаю, да.

Лайонел не выказал и тени беспокойства, но поспешно последовал за Лонгтоном на главную палубу. Пиппа осталась на месте. Отсюда она могла более отчетливо разглядеть серый треугольник.

Матросы бесшумно спускались на нижнюю палубу. Из тьмы вынырнула маленькая шлюпка, в которой находились трое. Тот, что на носу, убирал кливер, другой стоял на корме. Еще одна неясная фигура скорчилась на дне лодки.

Робин…

На сердце вдруг стало легко. Робин ловко свернул кливер, когда лодка подошла ближе, стукнулась о борт «Морской грезы», и матросы немедленно спустили вниз веревочный трап. Первой на борт поднялась Луиза и, споткнувшись о поручень, едва не упала. Потом на палубу прыгнул Робин, и Пиппа мгновенно оказалась рядом, обнимая брата. Слезы счастья струились по ее лицу.

Вскоре после того, как они обогнули Нидл-Рокс и «Морская греза» заплясала на волнах Ла-Манша, первые робкие лучи солнца прорезали серое небо. Пиппа лежала на согнутой руке Лайонела в капитанской каюте, на странной подвесной койке, глядя в иллюминатор на окрашенные оранжевыми лучами розоватые волны, неустанно бьющие в борт судна.

Они по-прежнему были соединены, как час назад, когда заснули крепким сном. Пиппа чуть двинула бедрами и почувствовала, как он шевельнулся в ней.

– Я люблю тебя, – прошептала она, когда он открыл глаза, чтобы взглянуть в ее лицо.

. – Я люблю тебя. И всегда любил. Еще до того, как узнал.

Пиппа улыбнулась, отдаваясь его нежным ласкам, казавшимся такими же естественными, как ее собственное дыхание.

Но несмотря на радость взаимной любви, восторги, которые давало ей его тело, ее не оставляла легкая грусть, предвестие потери…

Глава 28

Пиппа стояла на палубе у поручня, всматриваясь в суровое бретонское побережье, скользившее мимо борта корабля в ранних сумерках их третьего дня на «Морской грезе». Они оставили позади Шербур с его розовыми стенами и едва обогнули Брест, как в Бискайском заливе поднялась зыбь, а береговая линия превратилась в прерывистый ряд каменистых выбоин в острых скалах.

– От этой качки меня тошнит, – пожаловалась Луиза. – А тебя?

– Как ни странно, нет, – усмехнулась Пиппа, с некоторым сочувствием поглядывая на девушку. Бледное лицо Луизы приобрело зеленоватый оттенок.

– Думаю, скоро мы высадимся, – пробормотала Луиза с храброй улыбкой. – Только представить не могу, где найти место для высадки в этих скалах.

Пиппа думала о том же. Изумрудные волны накатывались на берег, разбиваясь на иззубренных рифах и посылая фонтаны разъяренной, увенчанной белыми кружевами воды высоко в небо.

Пиппа повернулась, чтобы взглянуть на мостик, едва капитан стал выкрикивать приказы. По палубе затопали ноги, и люди рассыпались по вантам, принимаясь убирать паруса. Грохот якорной цепи заглушал резкие вопли чаек.

Лайонел стоял позади Лонгтона и, критически хмурясь, наблюдал за маневрами. Пиппа, считавшая, что среди его талантов числится искусство морехода, ничуть этому не изумилась. Как единственный сын владельца торговой флотилии, он в юности наверняка провел немало времени, изучая и это ремесло.

Она повернулась к поручню, боясь, что лицо выдаст ее мысли. Последние три дня они почти не покидали капитанской каюты и любили друг друга всеми возможными способами, иногда нежно, иногда неистово и неукротимо. И теперь каждый клочок ее тела млел в неге удовлетворенных желаний. Но о будущем не было сказано ни единого слова. Впрочем, как и о прошлом. Оба словно боялись омрачить нынешнее счастье их единения.

Но теперь время пришло. Она без расспросов знала, что Лайонел не останется с ней в безопасном месте. Он не имеет права так просто исчезнуть из своего мира: у него были обязательства перед людьми, которым могла грозить опасность из-за незнания нынешней ситуации. Кроме того, ему нужно было распространять сведения.

Пиппа даже мысленно не могла представить своего будущего. В глазах церкви и закона она по-прежнему замужняя женщина. Ее дитя получит имя Стюарта, но будет расти в изгнании. Ей придется жить вдали от общества и людей, пока опасность не минует. Но сможет ли она когда-нибудь без страха выйти из тени?

За спиной раздались шаги Лайонела. Пиппа с вымученной улыбкой обернулась, чтобы приветствовать его. Но глаза оставались печальными, и он легко прочел ее мрачные мысли. Он был уверен, что она думает об их разлуке, о тех одиноких месяцах, которые лежат впереди. По правде говоря, он сам не знал, как вынесет все это. Но им нужно держаться. Беды когда-нибудь кончатся, и враги Пиппы оставят ее в покое.

Но сейчас он не хочет об этом говорить. Еще будет возможность сегодня вечером, когда они останутся одни.

– Здесь мы сойдем на берег, – объявил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее запрокинутое лицо.

– Но как мы проберемся через рифы?

Лайонел рассмеялся, явно считая вопрос абсурдным:

– Ах ты, Фома неверующий! Я делал это много раз, любимая. Но проход открывается только на полчаса в этой точке прилива, так что нужно плыть немедленно.

К ним подошел Робин. Судя по мрачной физиономии, у него тоже были некоторые сомнения насчет успеха высадки.

– Лодка уже в воде. Пусть первой идет Луиза?

– Да. Пусть сядет на дно, поближе к мачте. Нужно, чтобы нос задрался выше.

Лайонел обнял Пиппу за талию и подвел к трапу, перекинутому через поручень.

Робин прыгнул в лодку и держал трап, пока Луиза спускалась, плотно сжав губы. Она устроилась на дне лодчонки, в месте, указанном Робином.

– Теперь ты, – велел Лайонел. – Сядешь рядом с Луизой.

Пиппа перекинула ногу через поручень, нащупала первую ступеньку и быстро сошла вниз, отказываясь думать об алчной зеленой воде, бурлившей внизу в ожидании жертвы. Робин продолжал держать трап и, когда она оказалась у самого дна, подал ей руку.

Было ужасно холодно, и свет быстро мерк на сереющем небе. Борт «Морской грезы» возвышался над ними как гора, и Пиппа чувствовала, что покидает падежное убежище ради неопределенности грозного моря.

Лайонел присоединился к ним и отвязал линь, соединяющий шлюпку с судном. Сам он сел на корме, положив руку па румпель. Робин, не дожидаясь приказа, стал ставить маленький грот – единственный парус на шлюпке.

Лайонел повернул румпель, и шлюпка пошла сначала по ветру, а потом, когда парус наполнился, правым галсом. Она легко скользила по волнам, и Лайонел что-то мурлыкал себе под нос с беспечностью, которая неизменно ободряла Пиппу, пусть даже иногда немного раздражала. Кроме того, она успела узнать, что у него совсем не было слуха.

Лайонел посмотрел на Пиппу, сидевшую спиной к мачте с поднятыми к подбородку коленями, и подмигнул.

– Похоже, подобные развлечения не в твоем вкусе.

– Совершенно верно, – согласилась она.

– Видишь эту рукоятку в дне лодки, у твоей правой руки?

– Да.

– По моему приказу сильно ее дернешь, чтобы поднять центральную доску. Только нужно делать это быстро, иначе мы окажемся на камнях.

Пиппа кивнула. Сознание доверенного дела каким-то образом уменьшало тревогу. Ей поручена роль, и отныне она перестала быть беспомощной невежественной Дурочкой. Она напряженно ждала, не сводя глаз с приближавшегося скалистого рифа. Он выглядел несокрушимым. Монолитным.

И тут она увидела это. Крохотный проход между камнями. За этим проходом серебрилась спокойная вода и виднелся отрезок песчаного пляжа.

Лайонел снова пустил лодку по ветру. Парус громко хлопал.

– По моей команде, Робин.

– Есть, капитан.

Робин приготовился спустить грот. Лайонел пристально наблюдал за течением, ожидая момента, когда волна поднесет их к проходу. Он лег на правый галс. Пора…

– Давай! – крикнул он. Робин убрал парус.

– Пиппа!

Пиппа дернула за рукоятку, и средняя доска взлетела вверх. Маленькая лодка прошла через отверстие в рифах гладко, как по маслу, и через минуту уже подпрыгивала на мирных водах маленькой бухточки.

Лайонел удовлетворенно улыбнулся и направил лодку к берегу.

– Добро пожаловать в Финистср.

– Просто чудо, – выдохнула Пиппа, оглядываясь. Риф, казалось, закрылся за ними.

Лайонел выпрыгнул на берег, с помощью Робина вытащил лодку и протянул руки Пиппе.

– Ну вот, даже ног не замочишь.

Она позволила ему поднять ее и поставить на мокрый песок. Робин перенес Луизу, и все четверо уставились на возвышавшуюся над ними скалу.

Лайонел опустил мачту и оттащил шлюпку подальше от прибоя.

– Ты оставишь ее тут? – спросила Пиппа.

– Она понадобится мне завтра днем, чтобы вернуться на «Морскую грезу».

Вот и сказано все. Завтра он уедет. Слишком скоро. Она не думала, что это будет так скоро.

– Разумеется, – пробормотала Пиппа. – Как же мы поднимемся на скалу?

Лайонелу хотелось схватить ее в объятия, расцеловать, развеять унылое смирение во взгляде.

Невозможно.

Они намеренно не толковали о будущем эти три последних идиллических дня. Это еще предстоит сделать, но не на людях. Они поговорят с глазу на глаз, и не сейчас, а позже.

– Тут есть дорожка, – ответил он обычным бесстрастным тоном. – Не слишком широкая, но достаточно протоптанная.

Они последовали за ним по крутой и узкой тропе, вьющейся до самой вершины, небольшого, открытого всем ветрам пятачка.

Пиппа посмотрела вниз, в бушующие воды, где стояла на якоре «Морская греза», почти неразличимая точка в полумраке. На грот-мачте горел огонь, но остальная часть была погружена в темноту.

– Пойдем, – сказал Лайонел, взяв ее за руку и уводя от моря. Через пять минут они подошли к крохотному рыбачьему поселку – горстке домишек, сгрудившихся вокруг церкви. Между домами на вешалах сушились сети, и запах рыбы мешался с соленым ароматом моря, оставлявшим на губах специфический привкус.

Лайонел повел их к лачуге за церковью, отстоявшей на некотором расстоянии от других. На окне горела свеча. Рядом лежал большой рыжий кот, задумчиво моргавший ярко-зелеными глазами.

Лайонел постучал, и дверь немедленно открылась. На пороге стоял высокий седовласый мужчина с резкими чертами лица и светло-голубыми глазами, смотревшими на мир с отрешенным выражением человека, зарабатывавшего свой хлеб тяжким трудом моряка. Мельком глянув на незваных гостей, он устремил взор на Лайонела.

– Месье Аштон, мы не ждали вас ранее чем через четыре месяца.

– Планы изменились, Жиль.

Мужчина кивнул.

– Добро пожаловать к моему очагу, – приветствовал он и, распахнув дверь, отступил.

Топили здесь, как выяснилось, бурыми водорослями и плавником. Едко дымившие масляные светильники отбрасывали на пол и стены крошечные круги света.

От очага отошли две пастушьи овчарки и приблизились к посетителям, подозрительно обнюхивая воздух, но по приказу хозяина немедленно удалились.

Из двери, ведущей в заднюю комнату, вышла худенькая женщина с глазами чуть потемнее, чем у мужа. Седые волосы были аккуратно убраны под головной убор странной формы. На увядшем лице угадывались следы былой красоты. Она внимательно всмотрелась в незнакомцев, стараясь получше запомнить их черты. Потом подступила к Пиппе и взяла ее за руки.

– Ты – женщина, которая носит ребенка.

– Я не думала, что это так заметно, – поразилась Пиппа. У женщины был столь странный выговор, что Пиппа с трудом понимала ее французский.

– Я Берта. А срок у тебя больше, чем три месяца.

– По крайней мере по моим подсчетам.

– Ясно, – кивнула женщина. – Постараемся, чтобы ты принесла здорового младенца. Ты слишком тощая. Хорошо, что приехала к нам раньше, чем мы думали.

Недоумевающая Пиппа, не зная, как реагировать на подобное заявление, искоса взглянула на Лайонела, но тот оживленно беседовал с Жилем на странном языке, имевшем весьма отдаленное сходство с французским. Женщина присоединилась к ним, а Робин, Луиза и Пиппа неловко переминались посреди скудно обставленной, но безупречно чистой комнаты.

Наконец Лайонел подошел к ним.

– Все мы останемся сегодня здесь. Сейчас я, Робин и Жиль пойдем переговорим кое с кем. Не волнуйтесь, скоро вернемся.

– На каком языке они объясняются? – полюбопытствовала Пиппа.

– На бретонском. Все равно что у нас корнуэльский диалект. Жиль и Берта говорят также по-французски, хотя их акцент тебе непривычен. Но ты скоро научишься все понимать.

– Надеюсь.

Пиппа уселась на широкую скамью под окном, рядом с котом, милостиво позволившим почесать ему шейку. Так вот какое оно, безопасное убежище, где ей предстоит провести не меньше шести месяцев! При мысли об этом она не чувствовала ни удовольствия, ни досады.

– Я не говорю по-французски, – пожаловалась Луиза. – Ни слова.

– Я стану тебе переводить, – пообещала Пиппа, поднимаясь. Берта принялась вынимать ложки и миски из шкафчика и ставить на длинный, грубо сколоченный стол, выглядевший так, словно был вырублен из ствола старого дуба.

– Давайте я помогу, – предложила Пиппа. Берта, казалось, поколебалась, прежде чем ответить чем-то вроде суровой полуулыбки. Пиппа подумала, что хозяйка – человек вообще мало склонный к веселью.

– Я помешаю суп, – обронила Берта. – Вы найдете хлеб в духовке.

Она отошла. Пиппа тем временем разложила приборы и полезла в выложенную кирпичом духовку.

Мужчины и вправду вернулись на удивление скоро, и Пиппе показалось, что Робин едва сдерживает волнение, словно знает какой-то секрет. Но на все ее расспросы он отвечал молчанием.

– Чем вы занимались? – допытывалась она у Лайонела. – С вашей стороны просто неучтиво бросать нас одних.

– Неужели? – усмехнулся он и, наклонившись, прошептал ей на ухо: – Мы договаривались о венчании, но Робин хочет держать это в секрете от Луизы до самого утра.

– Правда? – восторженно ахнула Пиппа, забывая о своей обиде. – Мудрое решение! Нечего тратить время зря!

Ее глаза радостно сверкали, поскольку она уже успела узнать, что Луиза безуспешно уговаривала Робина отпраздновать их брачную ночь на корабле.

– Совершенно с тобой согласен, – суховато заметил он.

Они ужинали картофельным супом и какими-то странными колючими ракообразными, похожими на маленьких омаров. Кувшин с сидром ходил по кругу, и Пиппа, чувствуя приятную тяжесть в животе, уже начала клевать носом.

Берта перегнулась через стол и заговорила с Лайонелом на своем непонятном языке. Тот ответил несколькими короткими предложениями. Старушка поднялась, подошла к большому деревянному сундуку, вытащила охапку разноцветных покрывал и подала Лайонелу.

– Пойдем, Пиппа. Пора спать.

Он взял се под мышки и поднял со скамьи.

– Вверх, вон по той лестнице, – продолжал он, показывая на узкую лестницу в углу, ведущую на чердак.

Пиппа хотела было спросить, где переночует Луиза, но решила, что Лайонел позаботится об этом, как и обо всем остальном. Она с трудом взобралась наверх и оказалась в маленькой каморке под самой крышей. На полу лежал соломенный тюфяк, и Лайонел бросил на него покрывала. Потом помог Пиппе раздеться. Она ожидала урагана алчной страсти, сопровождавшей каждое их движение последние три дня, но ничего не произошло, и по касаниям его рук она чувствовала, что он тоже не испытывает сегодня желания. Наверное, было бы огромным утешением предаться любви в их последнюю ночь, и до нынешнего момента она не представляла, каково это: находиться так близко от него и не жаждать ласк.

Они легли, прислушиваясь к тихому бормотанью голосов внизу. Потом наступило молчание, и тонкий лучик света, проникавший сквозь неровные доски пола, исчез.

– Значит, завтра ты уплываешь? – спросила в темноту Пиппа, напряженная и забывшая о сне.

– Так нужно. Но я вернусь.

– Когда?

– Не знаю. Попробую приехать до того, как родится младенец.

Сможет ли она это вынести? Вытерпеть многолетнее ожидание? Ожидание, которое продлится до конца жизни. Ожидание Лайонела…

Он появится, источая запахи другого, большого мира, занятый другими, важными делами и задачами, не имеющими никакого к пей отношения, пока она все это время будет вести жалкое, убогое существование матери ребенка-безотцовщины.

– Может, лучше будет, если ты вообще не вернешься, – глухо произнесла она: каждое слово – будто камешек, падающий во мрак. И немудрено: стоило ей увидеть побережье Франции, как душа онемела, окутавшись мрачной пустотой. Тогда она еще не умела облечь мысль во фразы, но теперь сознавала, что поступает правильно. Ибо не могла возложить на него еще и эту тяжесть.

Последовало долгое молчание. Лайонел порывисто сел.

– О чем ты? Что это на тебя нашло, Пиппа?

– Видишь ли, со временем ты и сам не захочешь возвращаться. Устанешь приезжать к женщине, которая в твое отсутствие осталась прежней. Не изменилась. Да и, собственно говоря, не жила по-настоящему. – Она смотрела во тьму сухими глазами. Слез почему-то не было. – Я не собираюсь тебя осуждать, но настанет такой день, когда мое ожидание окажется напрасным.

И Лайонел подумал, что она не так уж далека от истины. Только если он не придет к ней, то не по собственной воле.

– Рано или поздно ты сможешь покинуть это место и снова обрести свое «я», – резковато заметил он, пытаясь разглядеть выражение ее лица.

– И ты способен обещать мне это, Лайонел? – безрадостно рассмеялась она.

И он ответил ей, как уже однажды Луизе:

– Я ничего не обещаю. И не даю обещаний. Только рассматриваю возможности.

– Да, – согласилась Пиппа. – Как я и думала.

Она повернулась на бок, лицом к стене. Он снова скользнул под покрывало, положил ей руку на бедро, и Пиппа не отстранилась.

Лайонел твердил себе, что она устала и, естественно, подавленна, что горечь, звучавшая в голосе, не имеет ничего общего с потерей веры в него. Просто минутная слабость, которая развеется с наступлением утра. При мысли о том, что у этой женщины отняли все: прежнюю жизнь, уютный мирок, веру в себя, в свое достоинство, исковеркали судьбу изменами и предательством, Лайонел невольно соглашался с ее рассуждениями. С точки зрения Пиппы, она отныне должна в одиночку встречать все, что ждет впереди. И все же он чувствовал, что ее вера в него поколеблена, и страдал от обиды и гнева, зная, что она несчастлива и не может сомкнуть глаз, но отказывается искать утешения в его объятиях.

Пиппа проснулась на рассвете. Лайонела рядом не было.

Снизу доносились голоса, стук посуды и вкусные запахи. Нос Пиппы судорожно дернулся, когда в ноздри ударил густой восхитительный аромат пекущегося хлеба.

Она выбралась из-под горы покрывал и нашла на полу, рядом с тюфяком, кувшин горячей воды и свежее полотняное полотенце.

– Пиппа! – окликнула Луиза с лестницы. Голова девушки появилась в люке.

– О, да ты не спишь! Дон Аштон послал меня посмотреть.

Луиза ловко забралась в комнату и подошла к постели.

– Все ужасно заняты. По-моему, готовится какой-то праздник, но я ни слова не понимаю. Даже Робин говорит только по-французски.

Пиппа вспомнила, что на сегодня назначена свадьба и свои невзгоды следует на время забыть ради счастья Робина и Луизы. Похоже, Робин еще не сообщил невесте радостную новость. На месте Луизы она обиделась бы, но нельзя же делать предложение за брата!

Поэтому она улыбнулась и жизнерадостно заметила:

– Погоди, сейчас оденусь и узнаю, что происходит.

После умывания она надела все то же простое платье, подаренное Лайонелом. Придется где-то добыть другую одежду. Но у нее ничего нет: ни денег, ни драгоценностей. Она в буквальном смысле слова нищая. Вряд ли и у Робина с собой больше чем несколько монет. Он, конечно, поделится с сестрой. Да и Пен тоже. Только она не может связаться с Пен, пока не минует опасность. А когда она минует?

Нет, сегодня она не станет думать о себе и предаваться грустным мыслям. У Луизы тоже только одно платье, в котором она сейчас и стоит, совсем износившееся и не слишком чистое! Нужно что-то придумать.

Воодушевленная новой задачей, Пиппа спустилась в большую комнату. Яркие лучи утреннего солнца падали сквозь открытую дверь на чисто подметенный пол. Длинный стол был уставлен чудесно раскрашенной глиняной посудой. На одном конце Берта раскатывала тесто для пирожков.

– Если хотите есть, – объявила она, приветливо кивая, – идите во двор. Там найдете хлеб и айвовый джем.

Пиппа поблагодарила ее и потянула за собой Луизу. Под открытым небом стоял маленький стол с обещанным завтраком. Ни Лайонела, ни Робина не было видно, а Жиль сидел на толстом чурбаке, починяя сеть. Он тоже приветствовал их дружеским кивком.

Намазывая джем на теплый хлеб, Пиппа решила, что им понадобятся цветы. Нельзя же, чтобы невеста была без букета! Вокруг росло много полевых цветов, так что с этим проблем не возникнет, но как быть с платьем?

Она оставила Луизу завтракать и вернулась в домик, чтобы посоветоваться с Бертой.

Луиза деловито слизывала джем с пальцев, когда из-за угла церкви появились Лайонел с Робином. Увидев ее, Лайонел что-то сказал Робину и пошел вперед. Проходя мимо Луизы, он поцеловал ее в макушку и проследовал в дом. Луиза, забыв о еде, уставилась ему в спину с широко раскрытым от удивления ртом. Такого необычного проявления чувств она никак от опекуна не ожидала.

– Робин, что-то случилось?

– Разумеется, – ответил он, просияв и улыбаясь до ушей. В глазах так и плясали лукавые огоньки. – Разумеется. Сегодня утром паша свадьба.

Луиза молча вытаращилась на него.

– С-свадьба? – ахнула она наконец.

– Именно, – подтвердил Робин с притворной наивностью. – Ты же знала, что мы поженимся, как только доберемся до Франции.

– Да… да… но не так внезапно. И не в этом же. – Она многозначительно показала на свое поношенное платье. – Да еще без предупреждения. Нельзя устраивать сюрпризы подобного рода!

– Нельзя? – сокрушенно пробормотал Робин. – А я думал, тебе понравится.

– Ох уж эти мужчины! – воскликнула Луиза. – Конечно, я хочу выйти за тебя, но нужно же подготовиться!

– О, значит, он все-таки тебе сказал? – весело осведомилась Пиппа с порога домика. – Я уж подумывала признаться во всем. – Она подошла к ним и добавила: – Я потолковала с Бертой. У нее есть красивое муслиновое платье, которое она позволит тебе надеть. Вероятно, это ее собственный подвенечный наряд, но она не любит слишком много болтать и не особенно распространялась на эту тему. Пойдем, посмотришь.

Луиза взглянула на помрачневшего, сбитого с толку Робина и неожиданно рассмеялась:

–. О, ты самое абсурдное создание па свете, но я ужасно люблю тебя и, естественно, стану твоей женой, хотя ты даже предложение не мог сделать как следует!

Она бросилась ему на шею, и Робин с облегченным вздохом крепко обнял ее, гадая, сможет ли когда-нибудь понять женщин.

Они обвенчались в маленькой церкви, стропила крыши которой, согласно бретонским обычаям, были сделаны в форме шпангоута рыбачьей лодки. На деревянных скамьях теснились жители деревни, рассматривавшие четверых иностранцев у алтаря с почти собственническим видом.

Луиза держала в руке букетик полевых маков и золотистого чистотела. Пиппа невольно залюбовалась сестрой. Аквамариновые глаза удивительно контрастировали с темными волосами, а белый муслиновый наряд, вышитый крошечными цветочкам, придавал невесте восхитительную ауру невинности.

Лайонел, выступавший в роли посаженою отца, произнес все необходимые слова и отступил, встав возле Пиппы. Сегодня утром они едва обменялись несколькими фразами: она была слишком занята, готовя невесту, чтобы найти время для серьезного разговора. И теперь, когда он стоял совсем рядом, касаясь ее плеча и бедра, она, не в силах вынести такой близости, поспешно отступила.

Ее свадьба, происходившая в Саутуоркском соборе, была несравнимо роскошнее. Почетными гостьями были новая королева и леди Елизавета. Пиршество длилось два дня. Пиппа тогда словно летала, не касаясь земли и наслаждаясь каждой минутой веселья. Но о своих истинных чувствах она почти ничего не помнила. Да, Пиппа не любила Стюарта. И сейчас удивлялась, почему считала, будто это не имеет значения. Она произнесла те же самые обеты, что сейчас со страстной искренностью бормотали Луиза и Робин, только се женихом был человек, который просто ей нравился. Почему же она так легко поклялась в вечной верности, приняв на себя столь огромную ответственность? И даже не подумала о последствиях…

Она любила Лайонела каждой частичкой своего существа, но они никогда не смогут принадлежать друг другу так, как Робин и Луиза. Они только могут любить друг друга, ласкать, спать вместе, но священник не услышит их священных клятв. Клятв, которые она давала когда-то, не думая об их истинном значении.

Лайонел смотрел на нее, отмечая опущенную головку, уныло поникшие плечи. Нежность захлестывала его. Нежность и всеобъемлющая потребность обладания. Он не хотел покидать ее, но иного выхода не было. Он знал, что Пиппа сравнивает свое будущее с тем счастьем, которое ожидало брата и его жену.

Лайонел вспомнил о том, как досадовал на Пиппу вчера вечером. Она намеренно испортила радость их воссоединения, и он не понимал, почему, во имя милостей Господних, оттолкнула его, ложно обвиняя в намерении бросить ее. Как ей не приходит в голову, что этого просто не может быть?!

Во время их пребывания на борту «Морской грезы» он боялся омрачить их мимолетное счастье напоминанием о неизбежной разлуке. Но и тогда даже на минуту не представлял, что она вообразит, будто разлука окажется вечной.

Он не собирался смириться с этим и не мог видеть ее такой измученной. Поэтому, пока священник бубнил слова мессы, взял Пиппу за локоть и вывел из церкви под неодобрительные взгляды прихожан.

Пиппа была и удивлена, и раздосадована столь бесцеремонным обращением.

– В чем дело? – разозлилась она, когда они оказались на солнце посреди опустевшей деревни.

– А вот это ты должна мне сказать, – объяснил он. – Ты бросила мне в лицо беспочвенные обвинения. Чем я это заслужил? Почему ты считаешь, что я недостоин твоего доверия и собираюсь бросить тебя – сейчас или в неизвестном будущем? Наверное, ты еще не поняла, что принадлежишь мне.

– Но разве это так? – изумилась Пиппа. – Мы никогда не сможем дать друг другу слово, которое свяжет нас навек, как тех двоих, что сейчас стоят перед алтарем.

– Но я уже дал это слово тебе, – негромко напомнил он. – Неужели ты не сделаешь того же самого?

Осеннее солнышко на удивление сильно припекало ее голову. Пиппа скрестила руки на груди и посмотрела вдаль, на зеленую линию моря.

– Я нс требовала от тебя клятв. И не попрошу их исполнения.

– Прости, но это от тебя не зависит, – ответил он, подавляя порыв встряхнуть ее, чтобы воскресить былую жажду жизни. – И ты не ответила на мой вопрос.

Он сжал ее подбородок и повернул лицом к себе.

– Отвечай, Пиппа. Готова ли ты дать мне обет верности?

– Что за жизнь нам предстоит? – выдохнула она, встречая его взгляд.

– Ты ответишь? – настаивал он, сжимая пальцы. В глазах светились гнев и страх поражения.

– Я люблю тебя. И готова отдать и себя, и свою жизнь в твои руки. Но…

– Никаких «но». – Он взял ее лицо в ладони и поцеловал. Это был поцелуй обладания, безумной страсти, выражавший и ярость, и обиду. Но она постепенно расслабилась. Губы чуть приоткрылись под его губами. И тогда его руки стиснули ее с мучительной силой, словно именно этим мог Лайонел удержать ее, сделать так, чтобы она не убежала.

И когда наконец отпустил Пиппу, она подняла на него умоляющие глаза. Губы распухли от неистовых ласк, щеки раскраснелись.

– Я не хотела причинить тебе боль. Просто думала, что смотрю на вещи трезво. Я должна быть стойкой ради ребенка. А откуда взяться стойкости, если мое желание и страх за тебя лишают воли?

– Я никогда не покину тебя. Знай это, Пиппа. Даже когда меня нет рядом, я буду жить в твоем разуме и сердце. Ты будешь слышать мой голос, засыпая вечером и просыпаясь утром, точно так же, как я услышу твой. Это я тебе обещаю.

– Для человека, который не так легко дает обещания, это очень серьезно, – пробормотала она, шмыгая носом и смаргивая слезы.

– Я даю только те, которые намерен сдержать.

Он снова погладил ее по щеке и пристально вгляделся в мокрые глаза.

– А ты? Услышу ли я такое же обещание?

– Да. И я тоже намерена его сдержать.

И ты останешься здесь и станешь толстой, неповоротливой и довольной, а когда придет срок, Берта примет твое дитя. Она опытная повивальная бабка. А я обещаю, что переверну землю и небо, чтобы снова быть с тобой.

– Но теперь тебе нужно уйти, – улыбнулась она.

– Нужно. Но свою душу я оставляю здесь.

Позже, когда вечерние тени упали на пирующих гостей, Пиппа проводила Лайонела до вершины скалы. Он не позволил ей спуститься вниз по ненадежной тропинке, поэтому она стояла подобно многим женщинам этой земли, наблюдая, как ее мужчина провел сквозь рифы крошечную лодку и растворился в бушующем море.

Глава 29

Первый день мая выдался жарким и безоблачным. Пиппа поднялась вместе с рассветным хором птиц, как делала каждое утро эти последние шесть месяцев. Стоя в одной сорочке и рассеянно поддерживая живот обеими руками, она посмотрела в окно на радостное торжество природы.

Ребенок зашевелился в чреве, ударил ножкой, и она тихо рассмеялась:

– Вижу, малыш, ты уже принялся за работу!

Она опустила глаза, но, так и не сумев увидеть собственных ног, грустно покачала головой. Ничего не скажешь, заботами Берты она скоро не сможет в дверь пролезть! Берта и Жиль говорили мало, как, впрочем, все истинные бретонцы, но неусыпно ухаживали за ней все эти долгие, суровые зимние месяцы и оказывали всяческую поддержку с того дня, как Робин и Луиза уехали в поместье Бокеров в Бургундии.

Чужие люди в этот рыбачий поселок не приезжали. Мужчины выезжали на рыбную ловлю вместе, иногда объединялись с жителями соседней деревни и уплывали далеко, в направлении Исландии, а когда лодки благополучно возвращались, нагруженные рыбой, в церкви служили благодарственную мессу, на которую собирались все семьи, и потом устраивали пир. В первый раз Пиппа долго колебалась, прежде чем принять участие в торжествах, но Берта пришла за ней, и ее приняли с таким радушием, что она не почувствовала ни малейшей неловкости.

Она услышала шаги Берты внизу и быстро оделась в одно из свободных полотняных платьев, сшитых хозяйкой. Пиппа улыбнулась, вспомнив, как беспокоилась о деньгах. Но здесь они были не нужны. Она вообще ни в чем не нуждалась. Сначала ей казалось странным, почти пугающим быть лишенной всего, не иметь возможности что-то купить, но вскоре она привыкла и приспособилась к ритму новой жизни.

Длинные зимние дни она проводила у очага в компании кота за шитьем одежек для растущего в пей младенца. Берте удалось научить ее искусству обращения с иглой, чего не удалось ни матери, ни старой няне. Но теперь пришла весна, и Пиппа выходила из зимней спячки, чувствуя себя змеей, сбрасывающей старую кожу.

Она сползла по лестнице, что в последнее время давалось нелегко, и приветствовала Берту несколькими заученными словами на бретонском. Потом взяла кружку с парным молоком, которое по настоянию хозяйки пила каждое утро, ломоть теплого хлеба с хрустящей коркой, толсто намазанный маслом, и вышла на улицу.

Жиль вырезал игрушку для ребенка. Он уже сделал две куклы и лошадку с тележкой. Завидев Пиппу, он кивнул и показал почти готовую деревянную погремушку.

– Чудесно, Жиль! Вы совсем избалуете малыша такими изумительными игрушками.

Он растянул губы в довольной улыбке и снова принялся за работу. Пиппа, продолжая есть на ходу, направилась обычной дорогой, на вершину скалы, откуда каждый день, невзирая на погоду, высматривала в холодном море «Морскую грезу».

Она не знала, приедет ли Лайонел морем или сушей, проскакав на коне по неприветливым, суровым долинам Финистера. Она не получила ни одного письма, да и не ожидала ничего. Он явится, когда сможет.

Пиппа снова смотрела на море, спокойное и сверкающее синими переливами под теплым майским солнышком. Трава у ее ног восхитительно пахла клевером, лавандой и льнянкой. Пиппа уселась, докончила хлеб с молоком и лениво принялась плести венок из маргариток.

Первую судорогу она игнорировала. За последние недели таких было немало, и Берта велела ей не беспокоиться. Это верный признак приближающихся родов, и эта схватка была не сильнее остальных. А вот следующая, десять минут спустя, была совсем другой. Пиппа положила руки на живот, чувствуя, как он напрягается и тут же расслабляется, едва боль – а это была именно боль, хотя и не острая, – постепенно проходит.

Она не испугалась, но медленно поднялась, взяла пустую кружку и зашагала обратно в деревню. Берте было достаточно одного взгляда, чтобы уверенно объявить:

– Значит, пора.

Прижав ладонь к чреву Пиппы и подержав до конца очередной схватки, она кивнула:

– Началось, но пока еще рано. Пойди посиди на солнышке. Не стоит ложиться в постель.

Она принялась набирать травы из висевших на вешалах связок, а Пиппа, ощущая странное умиротворение, побрела во двор. Теперь всем управляет ее тело, и она могла лишь предоставить ему полную волю.

Она устроилась на грубой скамье, поставленной Жилем под дубом, ветки которого только начали покрываться нежной зеленью, и закрыла глаза. Шесть месяцев она прожила как во сне. Жизнь, казалось, на время остановилась, но теперь ожидание вот-вот закончится. Она сосредоточилась на своих ощущениях, бессознательно ограждая себя от окружающего мира, когда новая волна боли, на этот раз более отчетливой, стиснула внутренности.

Она не услышала конского топота по заросшей травой тропинке за домиком и подняла ресницы, только когда на нее упала тень, отсекая пятна света, согревавшие лицо.

Над ней стоял Лайонел.

– Ты пришел, – прошептала она, не шевелясь, только глядя на него, упиваясь чудесным зрелищем. Он, казалось, материализовался из ее сна, и на миг ей вдруг почудилось, что это воображение сыграло с ней злую шутку. Он встал на колени подле нее и коснулся ее щеки.

– Я так тосковал по тебе. И каждую минуту каждого дня умирал от желания.

– И я тоже, – заверила она, когда он погладил ее лицо. – Но я знала, что ты придешь.

Она раскрыла губы для поцелуя, ощутила сладость его губ и языка, и долгие месяцы разлуки исчезли, словно по мановению волшебной палочки.

Куда девалось сонное оцепенение? Она встрепенулась, взяла его руку и положила себе на живот.

– Ты пришел вовремя. Малыш просится на свет.

– Сейчас? – поразился он. – Сегодня?

– Похоже, что так, – кивнула она и придержала его руку, когда живот снова сжался. Бедняга уставился на нее с таким смущением и тревогой, что она улыбнулась сквозь боль. – Ничего страшного, – заверила она. – А я считала тебя знатоком подобного рода вещей.

– Я ничего не ведаю о родах, – с сожалением признался он. – Никогда не стоял возле роженицы.

– Все бывает в первый раз, – объявила она, вставая и беря его под руку, как только прошла схватка. – Думаю, мне не мешает немного походить.

– Тогда пойдем этой дорогой. Увидишь, что я тебе привез.

– Мне не нужны подарки. Ты – это единственный необходимый мне дар.

– Уверяю, что этот тебе понравится, – ответил он с самодовольной улыбкой. – Мы доберемся до церкви, если ты в состоянии проделать этот путь сама.

– Подумаешь, несколько шагов, – пренебрежительно отмахнулась Пиппа. Энергия так и бурлила в ней, и было почти невозможно представить себе, что всего несколько минут назад она ленилась лишний раз пальцем пошевелить. Больше она не ощущала благодатного покоя. Наоборот, встряхнулась и была готова к дальнейшим событиям. Поскорее бы закончились роды, чтобы она смогла обнять свое дитя.

Завернув за угол, она не поверила своим глазам. У церкви о чем-то сосредоточенно беседовали мужчина и женщина. Привязанные к ограде лошади мирно щипали травку во дворе.

– Пен? – выдохнула Пиппа.

Она восторженно всплеснула руками и взвизгнула от радости.

– Пиппа… родная!

Пен подобрала юбки и ринулась к сестре.

– О, я успела! Так хотела быть с тобой во время родов! Но мы не могли приехать раньше, дороги совсем развезло.

Плача и смеясь, она обняла сестру.

– Какая же ты огромная! Я даже обхватить тебя не могу! Пиппа тоже плакала.

– Ты мне так была нужна, Пен. Еще с тех пор, как…

– Да-да, знаю, – перебила Пен, прижимаясь к щеке сестры своей мокрой щекой. – Лайонел рассказал нам про весь этот ужас. Бедная моя Пиппа.

– Нет, не бедная! – всхлипнула Пиппа, улыбаясь сквозь слезы. – Счастливее меня нет на свете. Лайонел вернулся, привез тебя, и ребенок вот-вот родится, и…

Она осеклась, громко охнула и поморщилась. Лайонел бросился к ней. Муж Пен, Оуэн д'Арси, последовал его примеру.

– Тебе не следовало идти, – сокрушался Лайонел. – Давай я понесу тебя.

Но Пиппа просто покачала головой, подождала, пока боль ослабит хватку, и выпрямилась.

– Ты помнишь рождение Филиппа? – спросила она Пен, пытаясь усмехнуться.

– Все как в тумане, – неопределенно бросила Пен, хотя на самом деле долгие часы мучений навсегда врезались в память. Она не хотела бы таких родов для сестры и не станет ничего рассказывать. – Тебе нужно вернуться в дом.

– Позволь, я донесу тебя, – настаивал Лайонел.

– Я слишком тяжела, – хмыкнула Пиппа. – И вполне могу пройти несколько шагов. Кстати, Оуэн, ты должен меня простить. Я даже забыла поздороваться.

– Ты сейчас слишком занята, – ответил он низким мелодичным голосом, в котором отчетливо звучали веселые нотки. – Похоже, мы действительно прибыли вовремя. Пен не терпелось повидать тебя.

Пиппа открыла рот, чтобы ответить, но тут же сжала губы и стиснула руку Лайонела, дожидаясь, когда боль отпустит.

– Нам лучше поторопиться, пока не началось снова, – заметила Пен.

Лайонел мрачно кивнул и, молча подхватив Пиппу на руки, почти бегом направился к дому. Он так спешил передать ее Берте, что даже не замечал тяжести.

Берта с некоторым удивлением встретила возникшего невесть откуда Аштона с его нелегкой ношей. Отставив горшок с кипящей водой, который только что подняла с огня, она спокойно сказала:

– Добро пожаловать, месье Аштон. Мы вам рады.

– Куда мне ее положить? Ребенок вот-вот родится, – взволнованно объявил он.

– До этого еще далеко, – с тем же спокойствием заверила она.

– Но ей больно!

– Так всегда бывает. Я приготовила постель в глубине комнаты. Положите ее туда, и я посмотрю, как обстоят дела.

Пиппе очень хотелось смеяться при виде полнейшей растерянности Лайонела. Это он, всегда сдержанный, владеющий собой и умеющий управлять событиями и людьми, ведет себя подобно испуганному зайцу и без толку суетится, как курица с отрубленной головой.

На этой кровати спали Берта и Жиль. Она была отделена от остальной комнаты длинной занавеской. Сейчас с пес сняли покрывала, а соломенный тюфяк застелили простынями из домотканого полотна.

Лайонел уложил Пиппу и беспомощно наблюдал, как она борется с волной боли, не вытирая крупных капель пота, выступивших на лбу.

– Пойди погуляй с Оуэном, – посоветовала она, когда снова смогла спокойно дышать. – Думаю, именно это полагается делать мужчинам в подобное время. Пен останется со мной.

– Да, иди, – поддержала Пен, подтолкнув его к занавеске. – Все равно от тебя никакой пользы.

Пришла Берта с чашкой, из которой поднимался душистый травяной пар. Под мышкой она несла груду тряпок. Она повелительно показала Лайонелу на выход, и тот неохотно, но с некоторым облегчением повиновался.

Оуэн тем временем разливал сидр из медного кувшина в две кружки.

– Не смог найти ничего крепче, – вздохнул он, протягивая Лайонелу кружку. – Но хорошая порция этого напитка будет полезна.

– Спасибо, – кивнул Лайонел, осушив кружку. Из глубины комнаты раздался приглушенный крик, и он побледнел.

– Во двор, – поспешно велел Оуэн. Лайонел послушно пошел за ним.

– Она не умрет, – ободрил Оуэн, прочитав его мысли. – Женщины Мэллори сильны и отважны как телом, так и духом.

Лайонел кивнул.

– Мне этого не вынести, Оуэн, – заявил он едва слышно, но с ужасной решимостью. – Если я потеряю ее… если она погибнет, давая жизнь ублюдку Филиппа, я убью его собственными руками.

– Она не умрет, – повторил Оуэн. – И родит здорового младенца. Младенца, который будет Филиппу ни к чему, поскольку он не сумел его заполучить и тем более подменить им другого, мертвого наследника.

– Мария удалилась в свои покои на пасхальной неделе, и с тех пор нет никаких новостей касательно родов, – сообщил Лайонел, заставляя себя сосредоточиться на разговоре, хотя в то же время напряженно прислушивался к каждому звуку.

– Ноай проведал из надежных источников, что Марию просто обманывают и никакой беременности нет. А набухший живот – следствие опухоли какого-то рода, – объяснил Оуэн. – Но мы подождем развития событий. Каков бы ни был исход добровольного заточения Марии, Пиппе и ее ребенку ничто не грозит. Филипп не станет преследовать их во Франции.

Он взглянул на собеседника, требуя подтверждения, но тут же сочувственно покачал головой. Вряд ли какая-то тема отвлечет сегодня беднягу.

Лайонел опрокинул кружку и пожаловался:

– Неужели здесь нет ничего покрепче, чем эта водичка? И словно услышав его, из сарая показался Жиль с глиняным кувшином.

– Кальвадос, – бросил он, ставя кувшин на землю у скамьи под дубом. – Моей выгонки. Вот что пьют мужчины в такое время. Говорят, что пока пьешь, в нем можно утопить женскую боль.

Он приложился к кувшину, а потом передал его Лайонелу.

Мужчины устроились на скамье, и по мере того, как тянулся день, убывала и яблочная водка. Берта вышла наружу всего однажды, сказала, что все идет как полагается, и, поспешив в деревню, через несколько минут вернулась с еще одной женщиной.

– Почему ей понадобилась помощь? – всполошился Лайонел.

Жиль пожал плечами:

– В таких случаях лишние руки не помешают.

По земле протянулись длинные тени, и солнце стало спускаться к горизонту. Лайонел наконец, не выдержав, вскочил, хотя голова кружилась от кальвадоса и волнения.

– Я больше не могу тут сидеть! – крикнул он, устремляясь к дому. Оуэн взглянул на Жиля. Тот флегматично пожал плечами и снова припал к кувшину.

В доме царил полумрак, так что Лайонел несколько раз моргнул, чтобы привыкли глаза. За занавеской слышалось негромкое бормотание, но это спокойствие показалось ему поистине зловещим. Он в ужасе затаил дыхание, не зная, что делать дальше. И тут раздался пронзительный вопль. Сердце его вроде бы замерло на несколько мгновений, прежде чем снова забиться. Обретя способность слушать, он вдруг догадался, что Пиппа сыплет ругательствами: цветистые проклятия перемежались стонами и столь же затейливыми непристойностями.

Лайонел, не помня себя, ринулся к кровати. Откинул занавеску и увидел Пиппу, опиравшуюся на руку Пен, которая поддерживала сестру за плечи. Глаза роженицы были плотно закрыты, на шее вздулись жилы, но он по-прежнему не умолкала ни на минуту. У изножья кровати склонились Берта и незнакомая женщина.

Лайонел вцепился в пальцы Пиппы, не зная, чем еще помочь в этой примитивной схватке с природой. Она сжала его ладонь с неистовой силой, как будто хотела раздавить. Лайонел на миг даже побоялся, что его суставы вот-вот треснут. Но она так же внезапно расслабилась, снова привалившись к Пен, но не выпуская руки Лайонела.

Он перевел взгляд на другой конец кровати и зачарованно уставился на скользкое окровавленное тельце, которое держала Берта. Она сунула палец в рот младенца, очистила его от слизи, и спертый воздух пронзил тонкий жалобный крик.

– Смотрите, какая чудесная девочка! – воскликнула Берта.

– Дайте се мне! – выдохнула Пиппа и, взяв малышку, нежно посмотрела в крохотное личико. – Ну разве не красавица?

Лайонел посчитал, что она сильно преувеличивает. Кожа ребенка была красной и сморщенной, глазки заплыли, тело затянуто беловатой пленкой. Зато он насчитал по десять пальчиков па руках и ногах, а на лобик спадала целая масса светлых локонов. Ножки казались пряменькими, а крик с каждой минутой становился все громче. Ничего не скажешь, истинная дочь своей матери!

– Да, – сказал он вслух. – Красавица.

Пиппа улыбнулась сияющей, удовлетворенной улыбкой, и ему захотелось смеяться от радости. Он поцеловал ее, отвел со щек мокрые от пота волосы.

– До чего же ты мудра!

– Правда? Я тоже так считаю, – кивнула Пиппа, передавая младенца Пен, которая стояла над ней с протянутыми наготове руками.

– А теперь, месье Аштон, вам следует удалиться. Мы должны прибрать здесь и спеленать ребенка. Потом можете вернуться.

Берта слегка подтолкнула его, я Лайонел покорно вышел.

– Девочка, – сообщил он Оуэну и Жилю, которые так и не двинулись дальше скамьи.

– В таком случае следует смочить ей головку, – объявил Жиль, грузно поднимаясь на ноги, и раскачивающейся походкой направился в сарай за очередным кувшином кальвадоса.

– Примите мои поздравления! – воскликнул Оуэн, протягивая руку. Лайонел взял ее, встретив пристальный взгляд человека, ставшего за последние недели не только сообщником по тайным делам, но и искренним другом. Лайонел был тронут этим простым жестом, означавшим, что он так же ответствен за благополучное появление младенца па свет, как и кровный отец.

Аштон сел рядом с Оуэном и ошеломленно тряхнул головой, все еще переживая недавние события. Немного погодя к ним вышла Пен.

– Пиппа хочет, чтобы вы принесли ее сюда. Берта считает, что вреда от этого не будет. Несколько часов ей нельзя ходить, но свежий воздух полезен матери и младенцу.

– Что вы такое говорите?! – всполошился Лайонел. – Роженица должна оставаться в постели.

– Что же, если сможете переубедить се, значит, имеете больше влияния, чем я, – возразила Пен, садясь на скамью с усталой, но счастливой улыбкой. – Не знаю, что там, в этом кувшине, но не прочь попробовать.

Лайонел пошел в дом и увидел, что причесанная и умытая Пиппа уже сидит на кровати в чистой сорочке и качает на руках крошечный сверток.

– Ты должен вынести нас наружу, – велела она. – Берта говорит, что для ребенка на улице достаточно тепло, а здесь такая духота, что я едва дышу.

– Но вам это может повредить, – запротестовал Лайонел.

– Если откажешься, я пойду сама, – коротко бросила Пиппа. – Берта считает, что роды были легкими, хотя мне так не показалось. Но я быстрее поправлюсь, если не буду валяться, как сброшенное ветром яблоко.

Лайонел не стал возражать. Поднял Пиппу, все еще державшую новорожденную, и вынес во двор. Жиль повесил матросскую койку между дубом и березой, и Лайонел осторожно опустил ношу в мягко покачивающуюся колыбель. Берта пошла за ними и накрыла одеялом мать и ребенка.

– Не более получаса, – велела она. – Пока я докончу то, что начала, и приберу все как следует. Жиль, поможешь мне с соломой.

Она многозначительно кивнула, и муж покорно последовал за ней, оставив гостей одних.

– Я не придумывала имени для девочки, – прошептала Пиппа, легонько касаясь мизинцем щеки ребенка и поднимая глаза на стоявшего рядом Лайонела. – Хочешь подержать?

Он только об этом и мечтал, но боялся помешать волшебной близости матери и ребенка. Девять месяцев они делили одно тело и вот теперь разлучились, хотя, как он чувствовал, не полностью. Лайонел протянул руки и взял сверток.

– Что, если назвать ее Маргарет? – нерешительно спросила Пиппа, очевидно, боясь, что ее предложение произведет на Лайонела самое неприятное впечатление 6.

Лайонел тоже дотронулся до щечки младенца, потрясенный мягкостью кожи и необыкновенным запахом, подобного которому он до сих пор не знал. Тонкий, похожий на цветочный, наполнивший его такой любовью и стремлением защитить, что он сразу понял: это его, и только его, дочь и ему не хочется выпускать ее из рук хотя бы на миг.

– Мег… – пробормотал он и, подняв девочку повыше, поцеловал в макушку.

– Мег, – повторила Пиппа, снова протягивая руки. Лайонел приложил крошку к материнской груди.

– Мы приехали к рождению Мег, – объявила Пен, подходя к Лайонелу. Ее глаза сияли. – Но еще и на вашу свадьбу. Когда священник прочтет над Пиппой очистительную молитву, вы обвенчаетесь.

Пиппа недоуменно захлопала глазами, боясь, что родовые муки несколько затуманили ей голову и лишили способности понимать чужую речь.

– Пен, но я не могу венчаться. Ты забыла, я замужем за Стюартом Нилсоном.

– Я привезла письмо от мамы.

Пен вручила ей послание, которое до сих пор прятала в юбках.

Пиппа уложила дочь на сгиб руки и взяла пергамент. Пен и Лайонел отступили, желая дать ей возможность остаться одной. Она читала молча, рассеянно гладя личико ребенка. Оказалось, что Малколм добрался до Дербишира и поведал правду леди Джиневре. Вглядываясь в знакомый почерк, читая слова, исполненные ободрения и понимания, она словно слышала материнский голос, чувствовала прикосновения ласковой руки. Слезы сжимали горло Пиппы, но она сдерживалась.

Мать писала, что, хотя они по-прежнему заточены в своем поместье, до них дошло послание Стюарта Нилсона. Он во всем исповедался епископу Винчестерскому и вложил в пергамент сообщение об аннулировании брака с леди Филиппой Хэдлоу, подписанное самим епископом.

В самом конце Джиневра приписала:

«Теперь ты можешь выйти замуж по своему желанию, моя любимая девочка. Лорд Хью и я благословляем тебя на любое решение, которое ты примешь. Мы со своей стороны полностью доверяем тому человеку, который взял на себя заботу о тебе. Ты не сможешь вернуться в Англию, если Елизавета не станет преемницей Марии, но мы, как только сможем, приедем к тебе и Пен. Нам не терпится увидеть твоего мистера Аштона, а также супругу Робина. И хотя ропщем на судьбу, разлучившую нас с детьми, все же надеемся на встречу. Напиши, когда сможешь».

– Ты читал это? – обратилась Пиппа к Лайонелу.

– Разумеется, нет. Но твоя сестра пересказала содержание.

– Надеюсь, Стюарт и его любовник невредимы и благополучны, пробормотала Пиппа. Она никогда не сможет простить его предательство, хотя искренне желает ему добра.

Она подняла лицо к небу, туда, где сквозь молодые листья дуба сияли вечерняя звезда и бледный полумесяц. Мег принялась шарить по ее груди, издавая громкие, повелительные, голодные крики.

***

В конце дня летнего равноденствия Пиппа стояла у алтаря маленькой церкви под потолком, похожим на шпангоут рыбачьей лодки, и во второй раз произносила брачные обеты. И вспоминала, что стояла почти на том же месте, слушая, как Робин и Луиза клянутся в любви и вечной верности. И теперь, давая брачный обет, ощущала силу слов, которую совсем не чувствовала среди пышности и блеска Саутуоркского собора. Она, этот мужчина и их ребенок были вместе и всем друг для друга, на радость и беду, в бедности и богатстве.

Было совсем поздно, но когда пиршество закончилось, небо в этот самый длинный день в году все еще оставалось светлым.

– Я возьму Мег к себе на ночь, – объявила Пен. – Над тобой прочли очистительную молитву, и сегодня твоя брачная ночь.

– И поверьте, никто, кроме меня, не мог бы лучше оценить этот свадебный дар, – кивнул Лайонел, сжимая руку Пиппы. – Пожелай всем спокойной ночи, жена.

Пиппа поцеловала сестру и отдала ребенка.

– А теперь пойдем.

Каморка под потолком была усыпана полевыми цветами и освещена дорогой душистой восковой свечой. Соломенный тюфяк покрывала тонкая полотняная простыня, в складках которой прятались лаванда и розмарин. Настоящие брачные покой!

Глядя на все это, они неожиданно смутились, как молодожены, еще не успевшие познать друг друга. Но стоило ему коснуться ее груди, как все вернулось. И все стало как прежде.

– Моя жена, – прошептал Лайонел ей на ухо. – Только моя.

– Только мой, – повторила Пиппа, проводя ногтем по его позвоночнику. – Только мой.

Вцепившись пальцами в его ягодицы, она подняла бедра, радостно встречая первый выпад. Он просунул руки под нес, прижал к себе, и Пиппа громко ахнула, вновь, как будто впервые, переживая чудо их слияния.

Послесловие

Третьего августа тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, после так называемой беременности, длившейся двенадцать месяцев, Мария наконец покинула свои апартаменты во дворце Хэмптон-Корт, где четыре месяца ждала появления на свет ребенка, который никогда не был зачат, и вернулась к обычной жизни. Двадцать девятого августа Филипп, осознав, что никогда не будет иметь наследника, который правил бы Англией после смерти его супруги, уехал во Фландрию и больше не вернулся пи к своей жене, ни в Англию. Семнадцатого ноября тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года Мария умерла, и па престол взошла ее единокровная сестра Елизавета.

Примечания

1

Матерь Божья! (исп.)

2

Автор допускает анахронизм. Механические часы были изобретены только в 1657 г. – Здесь и далее примеч. пер.

3

Род лодки.

4

Анахронизм. Первое здание Королевской биржи было выстроено только в 1567 г. Сгорело во время Великого лондонского пожара.

5

Подъемный ворот для якорной цепи.

6

Маргарита Австрийская до 1530 г. была наместницей Габсбургов в Нидерландах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24