Лайонел опустил мачту и оттащил шлюпку подальше от прибоя.

– Ты оставишь ее тут? – спросила Пиппа.

– Она понадобится мне завтра днем, чтобы вернуться на «Морскую грезу».

Вот и сказано все. Завтра он уедет. Слишком скоро. Она не думала, что это будет так скоро.

– Разумеется, – пробормотала Пиппа. – Как же мы поднимемся на скалу?

Лайонелу хотелось схватить ее в объятия, расцеловать, развеять унылое смирение во взгляде.

Невозможно.

Они намеренно не толковали о будущем эти три последних идиллических дня. Это еще предстоит сделать, но не на людях. Они поговорят с глазу на глаз, и не сейчас, а позже.

– Тут есть дорожка, – ответил он обычным бесстрастным тоном. – Не слишком широкая, но достаточно протоптанная.

Они последовали за ним по крутой и узкой тропе, вьющейся до самой вершины, небольшого, открытого всем ветрам пятачка.

Пиппа посмотрела вниз, в бушующие воды, где стояла на якоре «Морская греза», почти неразличимая точка в полумраке. На грот-мачте горел огонь, но остальная часть была погружена в темноту.

– Пойдем, – сказал Лайонел, взяв ее за руку и уводя от моря. Через пять минут они подошли к крохотному рыбачьему поселку – горстке домишек, сгрудившихся вокруг церкви. Между домами на вешалах сушились сети, и запах рыбы мешался с соленым ароматом моря, оставлявшим на губах специфический привкус.

Лайонел повел их к лачуге за церковью, отстоявшей на некотором расстоянии от других. На окне горела свеча. Рядом лежал большой рыжий кот, задумчиво моргавший ярко-зелеными глазами.

Лайонел постучал, и дверь немедленно открылась. На пороге стоял высокий седовласый мужчина с резкими чертами лица и светло-голубыми глазами, смотревшими на мир с отрешенным выражением человека, зарабатывавшего свой хлеб тяжким трудом моряка. Мельком глянув на незваных гостей, он устремил взор на Лайонела.

– Месье Аштон, мы не ждали вас ранее чем через четыре месяца.

– Планы изменились, Жиль.

Мужчина кивнул.

– Добро пожаловать к моему очагу, – приветствовал он и, распахнув дверь, отступил.

Топили здесь, как выяснилось, бурыми водорослями и плавником. Едко дымившие масляные светильники отбрасывали на пол и стены крошечные круги света.

От очага отошли две пастушьи овчарки и приблизились к посетителям, подозрительно обнюхивая воздух, но по приказу хозяина немедленно удалились.

Из двери, ведущей в заднюю комнату, вышла худенькая женщина с глазами чуть потемнее, чем у мужа. Седые волосы были аккуратно убраны под головной убор странной формы. На увядшем лице угадывались следы былой красоты. Она внимательно всмотрелась в незнакомцев, стараясь получше запомнить их черты. Потом подступила к Пиппе и взяла ее за руки.

– Ты – женщина, которая носит ребенка.

– Я не думала, что это так заметно, – поразилась Пиппа. У женщины был столь странный выговор, что Пиппа с трудом понимала ее французский.

– Я Берта. А срок у тебя больше, чем три месяца.

– По крайней мере по моим подсчетам.

– Ясно, – кивнула женщина. – Постараемся, чтобы ты принесла здорового младенца. Ты слишком тощая. Хорошо, что приехала к нам раньше, чем мы думали.

Недоумевающая Пиппа, не зная, как реагировать на подобное заявление, искоса взглянула на Лайонела, но тот оживленно беседовал с Жилем на странном языке, имевшем весьма отдаленное сходство с французским. Женщина присоединилась к ним, а Робин, Луиза и Пиппа неловко переминались посреди скудно обставленной, но безупречно чистой комнаты.

Наконец Лайонел подошел к ним.

– Все мы останемся сегодня здесь. Сейчас я, Робин и Жиль пойдем переговорим кое с кем. Не волнуйтесь, скоро вернемся.

– На каком языке они объясняются? – полюбопытствовала Пиппа.

– На бретонском. Все равно что у нас корнуэльский диалект. Жиль и Берта говорят также по-французски, хотя их акцент тебе непривычен. Но ты скоро научишься все понимать.

– Надеюсь.

Пиппа уселась на широкую скамью под окном, рядом с котом, милостиво позволившим почесать ему шейку. Так вот какое оно, безопасное убежище, где ей предстоит провести не меньше шести месяцев! При мысли об этом она не чувствовала ни удовольствия, ни досады.

– Я не говорю по-французски, – пожаловалась Луиза. – Ни слова.

– Я стану тебе переводить, – пообещала Пиппа, поднимаясь. Берта принялась вынимать ложки и миски из шкафчика и ставить на длинный, грубо сколоченный стол, выглядевший так, словно был вырублен из ствола старого дуба.

– Давайте я помогу, – предложила Пиппа. Берта, казалось, поколебалась, прежде чем ответить чем-то вроде суровой полуулыбки. Пиппа подумала, что хозяйка – человек вообще мало склонный к веселью.

– Я помешаю суп, – обронила Берта. – Вы найдете хлеб в духовке.

Она отошла. Пиппа тем временем разложила приборы и полезла в выложенную кирпичом духовку.

Мужчины и вправду вернулись на удивление скоро, и Пиппе показалось, что Робин едва сдерживает волнение, словно знает какой-то секрет. Но на все ее расспросы он отвечал молчанием.

– Чем вы занимались? – допытывалась она у Лайонела. – С вашей стороны просто неучтиво бросать нас одних.

– Неужели? – усмехнулся он и, наклонившись, прошептал ей на ухо: – Мы договаривались о венчании, но Робин хочет держать это в секрете от Луизы до самого утра.

– Правда? – восторженно ахнула Пиппа, забывая о своей обиде. – Мудрое решение! Нечего тратить время зря!

Ее глаза радостно сверкали, поскольку она уже успела узнать, что Луиза безуспешно уговаривала Робина отпраздновать их брачную ночь на корабле.

– Совершенно с тобой согласен, – суховато заметил он.

Они ужинали картофельным супом и какими-то странными колючими ракообразными, похожими на маленьких омаров. Кувшин с сидром ходил по кругу, и Пиппа, чувствуя приятную тяжесть в животе, уже начала клевать носом.

Берта перегнулась через стол и заговорила с Лайонелом на своем непонятном языке. Тот ответил несколькими короткими предложениями. Старушка поднялась, подошла к большому деревянному сундуку, вытащила охапку разноцветных покрывал и подала Лайонелу.

– Пойдем, Пиппа. Пора спать.

Он взял се под мышки и поднял со скамьи.

– Вверх, вон по той лестнице, – продолжал он, показывая на узкую лестницу в углу, ведущую на чердак.

Пиппа хотела было спросить, где переночует Луиза, но решила, что Лайонел позаботится об этом, как и обо всем остальном. Она с трудом взобралась наверх и оказалась в маленькой каморке под самой крышей. На полу лежал соломенный тюфяк, и Лайонел бросил на него покрывала. Потом помог Пиппе раздеться. Она ожидала урагана алчной страсти, сопровождавшей каждое их движение последние три дня, но ничего не произошло, и по касаниям его рук она чувствовала, что он тоже не испытывает сегодня желания. Наверное, было бы огромным утешением предаться любви в их последнюю ночь, и до нынешнего момента она не представляла, каково это: находиться так близко от него и не жаждать ласк.

Они легли, прислушиваясь к тихому бормотанью голосов внизу. Потом наступило молчание, и тонкий лучик света, проникавший сквозь неровные доски пола, исчез.

– Значит, завтра ты уплываешь? – спросила в темноту Пиппа, напряженная и забывшая о сне.

– Так нужно. Но я вернусь.

– Когда?

– Не знаю. Попробую приехать до того, как родится младенец.

Сможет ли она это вынести? Вытерпеть многолетнее ожидание? Ожидание, которое продлится до конца жизни. Ожидание Лайонела…

Он появится, источая запахи другого, большого мира, занятый другими, важными делами и задачами, не имеющими никакого к пей отношения, пока она все это время будет вести жалкое, убогое существование матери ребенка-безотцовщины.

– Может, лучше будет, если ты вообще не вернешься, – глухо произнесла она: каждое слово – будто камешек, падающий во мрак. И немудрено: стоило ей увидеть побережье Франции, как душа онемела, окутавшись мрачной пустотой. Тогда она еще не умела облечь мысль во фразы, но теперь сознавала, что поступает правильно. Ибо не могла возложить на него еще и эту тяжесть.

Последовало долгое молчание. Лайонел порывисто сел.

– О чем ты? Что это на тебя нашло, Пиппа?

– Видишь ли, со временем ты и сам не захочешь возвращаться. Устанешь приезжать к женщине, которая в твое отсутствие осталась прежней. Не изменилась. Да и, собственно говоря, не жила по-настоящему. – Она смотрела во тьму сухими глазами. Слез почему-то не было. – Я не собираюсь тебя осуждать, но настанет такой день, когда мое ожидание окажется напрасным.

И Лайонел подумал, что она не так уж далека от истины. Только если он не придет к ней, то не по собственной воле.

– Рано или поздно ты сможешь покинуть это место и снова обрести свое «я», – резковато заметил он, пытаясь разглядеть выражение ее лица.

– И ты способен обещать мне это, Лайонел? – безрадостно рассмеялась она.

И он ответил ей, как уже однажды Луизе:

– Я ничего не обещаю. И не даю обещаний. Только рассматриваю возможности.

– Да, – согласилась Пиппа. – Как я и думала.

Она повернулась на бок, лицом к стене. Он снова скользнул под покрывало, положил ей руку на бедро, и Пиппа не отстранилась.

Лайонел твердил себе, что она устала и, естественно, подавленна, что горечь, звучавшая в голосе, не имеет ничего общего с потерей веры в него. Просто минутная слабость, которая развеется с наступлением утра. При мысли о том, что у этой женщины отняли все: прежнюю жизнь, уютный мирок, веру в себя, в свое достоинство, исковеркали судьбу изменами и предательством, Лайонел невольно соглашался с ее рассуждениями. С точки зрения Пиппы, она отныне должна в одиночку встречать все, что ждет впереди. И все же он чувствовал, что ее вера в него поколеблена, и страдал от обиды и гнева, зная, что она несчастлива и не может сомкнуть глаз, но отказывается искать утешения в его объятиях.

Пиппа проснулась на рассвете. Лайонела рядом не было.

Снизу доносились голоса, стук посуды и вкусные запахи. Нос Пиппы судорожно дернулся, когда в ноздри ударил густой восхитительный аромат пекущегося хлеба.

Она выбралась из-под горы покрывал и нашла на полу, рядом с тюфяком, кувшин горячей воды и свежее полотняное полотенце.

– Пиппа! – окликнула Луиза с лестницы. Голова девушки появилась в люке.

– О, да ты не спишь! Дон Аштон послал меня посмотреть.

Луиза ловко забралась в комнату и подошла к постели.

– Все ужасно заняты. По-моему, готовится какой-то праздник, но я ни слова не понимаю. Даже Робин говорит только по-французски.

Пиппа вспомнила, что на сегодня назначена свадьба и свои невзгоды следует на время забыть ради счастья Робина и Луизы. Похоже, Робин еще не сообщил невесте радостную новость. На месте Луизы она обиделась бы, но нельзя же делать предложение за брата!

Поэтому она улыбнулась и жизнерадостно заметила:

– Погоди, сейчас оденусь и узнаю, что происходит.

После умывания она надела все то же простое платье, подаренное Лайонелом. Придется где-то добыть другую одежду. Но у нее ничего нет: ни денег, ни драгоценностей. Она в буквальном смысле слова нищая. Вряд ли и у Робина с собой больше чем несколько монет. Он, конечно, поделится с сестрой. Да и Пен тоже. Только она не может связаться с Пен, пока не минует опасность. А когда она минует?

Нет, сегодня она не станет думать о себе и предаваться грустным мыслям. У Луизы тоже только одно платье, в котором она сейчас и стоит, совсем износившееся и не слишком чистое! Нужно что-то придумать.

Воодушевленная новой задачей, Пиппа спустилась в большую комнату. Яркие лучи утреннего солнца падали сквозь открытую дверь на чисто подметенный пол. Длинный стол был уставлен чудесно раскрашенной глиняной посудой. На одном конце Берта раскатывала тесто для пирожков.

– Если хотите есть, – объявила она, приветливо кивая, – идите во двор. Там найдете хлеб и айвовый джем.

Пиппа поблагодарила ее и потянула за собой Луизу. Под открытым небом стоял маленький стол с обещанным завтраком. Ни Лайонела, ни Робина не было видно, а Жиль сидел на толстом чурбаке, починяя сеть. Он тоже приветствовал их дружеским кивком.

Намазывая джем на теплый хлеб, Пиппа решила, что им понадобятся цветы. Нельзя же, чтобы невеста была без букета! Вокруг росло много полевых цветов, так что с этим проблем не возникнет, но как быть с платьем?

Она оставила Луизу завтракать и вернулась в домик, чтобы посоветоваться с Бертой.

Луиза деловито слизывала джем с пальцев, когда из-за угла церкви появились Лайонел с Робином. Увидев ее, Лайонел что-то сказал Робину и пошел вперед. Проходя мимо Луизы, он поцеловал ее в макушку и проследовал в дом. Луиза, забыв о еде, уставилась ему в спину с широко раскрытым от удивления ртом. Такого необычного проявления чувств она никак от опекуна не ожидала.

– Робин, что-то случилось?

– Разумеется, – ответил он, просияв и улыбаясь до ушей. В глазах так и плясали лукавые огоньки. – Разумеется. Сегодня утром паша свадьба.

Луиза молча вытаращилась на него.

– С-свадьба? – ахнула она наконец.

– Именно, – подтвердил Робин с притворной наивностью. – Ты же знала, что мы поженимся, как только доберемся до Франции.

– Да… да… но не так внезапно. И не в этом же. – Она многозначительно показала на свое поношенное платье. – Да еще без предупреждения. Нельзя устраивать сюрпризы подобного рода!

– Нельзя? – сокрушенно пробормотал Робин. – А я думал, тебе понравится.

– Ох уж эти мужчины! – воскликнула Луиза. – Конечно, я хочу выйти за тебя, но нужно же подготовиться!

– О, значит, он все-таки тебе сказал? – весело осведомилась Пиппа с порога домика. – Я уж подумывала признаться во всем. – Она подошла к ним и добавила: – Я потолковала с Бертой. У нее есть красивое муслиновое платье, которое она позволит тебе надеть. Вероятно, это ее собственный подвенечный наряд, но она не любит слишком много болтать и не особенно распространялась на эту тему. Пойдем, посмотришь.

Луиза взглянула на помрачневшего, сбитого с толку Робина и неожиданно рассмеялась:

–. О, ты самое абсурдное создание па свете, но я ужасно люблю тебя и, естественно, стану твоей женой, хотя ты даже предложение не мог сделать как следует!

Она бросилась ему на шею, и Робин с облегченным вздохом крепко обнял ее, гадая, сможет ли когда-нибудь понять женщин.

Они обвенчались в маленькой церкви, стропила крыши которой, согласно бретонским обычаям, были сделаны в форме шпангоута рыбачьей лодки. На деревянных скамьях теснились жители деревни, рассматривавшие четверых иностранцев у алтаря с почти собственническим видом.

Луиза держала в руке букетик полевых маков и золотистого чистотела. Пиппа невольно залюбовалась сестрой. Аквамариновые глаза удивительно контрастировали с темными волосами, а белый муслиновый наряд, вышитый крошечными цветочкам, придавал невесте восхитительную ауру невинности.

Лайонел, выступавший в роли посаженою отца, произнес все необходимые слова и отступил, встав возле Пиппы. Сегодня утром они едва обменялись несколькими фразами: она была слишком занята, готовя невесту, чтобы найти время для серьезного разговора. И теперь, когда он стоял совсем рядом, касаясь ее плеча и бедра, она, не в силах вынести такой близости, поспешно отступила.

Ее свадьба, происходившая в Саутуоркском соборе, была несравнимо роскошнее. Почетными гостьями были новая королева и леди Елизавета. Пиршество длилось два дня. Пиппа тогда словно летала, не касаясь земли и наслаждаясь каждой минутой веселья. Но о своих истинных чувствах она почти ничего не помнила. Да, Пиппа не любила Стюарта. И сейчас удивлялась, почему считала, будто это не имеет значения. Она произнесла те же самые обеты, что сейчас со страстной искренностью бормотали Луиза и Робин, только се женихом был человек, который просто ей нравился. Почему же она так легко поклялась в вечной верности, приняв на себя столь огромную ответственность? И даже не подумала о последствиях…

Она любила Лайонела каждой частичкой своего существа, но они никогда не смогут принадлежать друг другу так, как Робин и Луиза. Они только могут любить друг друга, ласкать, спать вместе, но священник не услышит их священных клятв. Клятв, которые она давала когда-то, не думая об их истинном значении.

Лайонел смотрел на нее, отмечая опущенную головку, уныло поникшие плечи. Нежность захлестывала его. Нежность и всеобъемлющая потребность обладания. Он не хотел покидать ее, но иного выхода не было. Он знал, что Пиппа сравнивает свое будущее с тем счастьем, которое ожидало брата и его жену.

Лайонел вспомнил о том, как досадовал на Пиппу вчера вечером. Она намеренно испортила радость их воссоединения, и он не понимал, почему, во имя милостей Господних, оттолкнула его, ложно обвиняя в намерении бросить ее. Как ей не приходит в голову, что этого просто не может быть?!

Во время их пребывания на борту «Морской грезы» он боялся омрачить их мимолетное счастье напоминанием о неизбежной разлуке. Но и тогда даже на минуту не представлял, что она вообразит, будто разлука окажется вечной.

Он не собирался смириться с этим и не мог видеть ее такой измученной. Поэтому, пока священник бубнил слова мессы, взял Пиппу за локоть и вывел из церкви под неодобрительные взгляды прихожан.

Пиппа была и удивлена, и раздосадована столь бесцеремонным обращением.

– В чем дело? – разозлилась она, когда они оказались на солнце посреди опустевшей деревни.

– А вот это ты должна мне сказать, – объяснил он. – Ты бросила мне в лицо беспочвенные обвинения. Чем я это заслужил? Почему ты считаешь, что я недостоин твоего доверия и собираюсь бросить тебя – сейчас или в неизвестном будущем? Наверное, ты еще не поняла, что принадлежишь мне.

– Но разве это так? – изумилась Пиппа. – Мы никогда не сможем дать друг другу слово, которое свяжет нас навек, как тех двоих, что сейчас стоят перед алтарем.

– Но я уже дал это слово тебе, – негромко напомнил он. – Неужели ты не сделаешь того же самого?

Осеннее солнышко на удивление сильно припекало ее голову. Пиппа скрестила руки на груди и посмотрела вдаль, на зеленую линию моря.

– Я нс требовала от тебя клятв. И не попрошу их исполнения.

– Прости, но это от тебя не зависит, – ответил он, подавляя порыв встряхнуть ее, чтобы воскресить былую жажду жизни. – И ты не ответила на мой вопрос.

Он сжал ее подбородок и повернул лицом к себе.

– Отвечай, Пиппа. Готова ли ты дать мне обет верности?

– Что за жизнь нам предстоит? – выдохнула она, встречая его взгляд.

– Ты ответишь? – настаивал он, сжимая пальцы. В глазах светились гнев и страх поражения.

– Я люблю тебя. И готова отдать и себя, и свою жизнь в твои руки. Но…

– Никаких «но». – Он взял ее лицо в ладони и поцеловал. Это был поцелуй обладания, безумной страсти, выражавший и ярость, и обиду. Но она постепенно расслабилась. Губы чуть приоткрылись под его губами. И тогда его руки стиснули ее с мучительной силой, словно именно этим мог Лайонел удержать ее, сделать так, чтобы она не убежала.

И когда наконец отпустил Пиппу, она подняла на него умоляющие глаза. Губы распухли от неистовых ласк, щеки раскраснелись.

– Я не хотела причинить тебе боль. Просто думала, что смотрю на вещи трезво. Я должна быть стойкой ради ребенка. А откуда взяться стойкости, если мое желание и страх за тебя лишают воли?

– Я никогда не покину тебя. Знай это, Пиппа. Даже когда меня нет рядом, я буду жить в твоем разуме и сердце. Ты будешь слышать мой голос, засыпая вечером и просыпаясь утром, точно так же, как я услышу твой. Это я тебе обещаю.

– Для человека, который не так легко дает обещания, это очень серьезно, – пробормотала она, шмыгая носом и смаргивая слезы.

– Я даю только те, которые намерен сдержать.

Он снова погладил ее по щеке и пристально вгляделся в мокрые глаза.

– А ты? Услышу ли я такое же обещание?

– Да. И я тоже намерена его сдержать.

И ты останешься здесь и станешь толстой, неповоротливой и довольной, а когда придет срок, Берта примет твое дитя. Она опытная повивальная бабка. А я обещаю, что переверну землю и небо, чтобы снова быть с тобой.

– Но теперь тебе нужно уйти, – улыбнулась она.

– Нужно. Но свою душу я оставляю здесь.

Позже, когда вечерние тени упали на пирующих гостей, Пиппа проводила Лайонела до вершины скалы. Он не позволил ей спуститься вниз по ненадежной тропинке, поэтому она стояла подобно многим женщинам этой земли, наблюдая, как ее мужчина провел сквозь рифы крошечную лодку и растворился в бушующем море.