Сестры Дункан - Непокорный ангел

— У нас много мужчин и мальчишек, которые могли бы сделать это, — сказал Дэниел все так же резко. — Мне сказали, что мои дети стали дерзкими и непослушными под влиянием своей мачехи. Этого не должно быть.

— Конечно, — быстро согласилась Генриетта. — Если все это так, ты вправе вмешаться. Но я не верю, что в этом есть необходимость.

— Как ты можешь быть судьей?

Генриетта вздрогнула, но смело ответила:

— Потому что я знаю разницу между жизнерадостностью и неповиновением, а другие нет. — Почувствовав, что он заколебался, она заговорила еще энергичней: — Только позволь объяснить все Лиззи, и я обещаю, что подобное никогда не повторится.

Дэниел терпеть не мог наказывать своих детей, но всегда боялся, что его снисходительность испортит ребенка. Однако если возникала альтернатива, он всегда соглашался. Сейчас Дэниел стоял в задумчивости, чувствуя, что гнев проходит и он может отчетливо представить ситуацию. Растрепанная, раскрасневшаяся Генриетта, прижимающая к груди котенка, выглядела в этот момент не таким уж ребенком, каким он всегда ее считал. Возможно, обе они, Генриетта и Лиззи, придут к правильной оценке случившегося, если поговорят наедине.

— Обещаю, что подобное никогда больше не повторится, — снова сказала Генриетта, рассеянно почесывая котенка за ушками.

— Да, уж лучше не надо, — сказал Дэниел, отворачиваясь и тем самым давая понять, что согласен.

Генриетта посмотрела на рыжего котенка.

— Это ты во всем виноват, — сказала она недовольно. — Я могла бы свернуть твою тощую шейку. — Она поставила котенка на траву и с изумлением увидела, как он побежал к той же самой сосне, забрался на нее и начал жалобно мяукать. — О нет! Как ты можешь быть таким глупым!

Услышав это восклицание, Дэниел обернулся:

— Ну, что теперь, черт побери?

— Котенок, — сказала она, смеясь и плача. — Он снова залез на дерево.

— Это какой-то кошмар, — проворчал Дэниел и решительно добавил: — Оставь его там, где он есть. Пусть научится выживать.

— О, я не могу, Дэниел. Только послушай, как он пищит. — Она горестно сжала руки. — Если ты немного приподнимешь меня, я легко его достану. Это не будет считаться лазанием по деревьям.

В это невозможно было поверить. Дэниел почувствовал то же самое, что и тогда, когда Генриетта возвратилась из Ноттингема с пропусками для всех. Из его груди вырвался громкий смех, совершенно неуместный после всего, что он ей только что говорил. Подбежав к жене, он повернул ее лицом к дереву, чтобы она не могла видеть выражения его глаз.

— Ты неисправима! — Взяв Генриетту за талию, он приподнял ее, чувствуя в своих руках гибкое женское тело.

— Я достала его. Благодарю. — Дэниел поставил жену на землю, и она повернулась, крепко держа царапающегося котенка. — Дэниел, мне кажется, ты смеешься.

— Вовсе нет! — горячо возразил он. — Я никогда не смеюсь, когда происходит такое.

— Нет, конечно, нет, — смиренно согласилась Генриетта. — Не могу понять, как я могла ошибиться.

— Я тоже не могу понять. Отнеси это несчастное животное куда положено и, ради Бога, прежде чем пойдешь к Лиззи, приведи себя в порядок! — С этими словами Дэниел быстро зашагал к дому.

Ничуть не огорченная случившимся, Генриетта отнесла котенка на конюшню к другим котятам, задержалась в своей комнате, чтобы сменить платье и причесать волосы, а затем пошла к Лиззи.

Девочка сидела на кровати, но, когда дверь открылась, сразу вскочила на ноги с испуганным выражением лица. Она явно удивилась, увидев Генриетту.

— Папа тоже придет?

— Нет, — сказала Генриетта, закрывая дверь. — Но, думаю, будет лучше, если ты проведешь остаток дня в прилежных занятиях с госпожой Кирстон. — Она села на кровать, похлопав ладонью рядом с собой. — Садись, Лиззи, нам надо поговорить. Есть вещи, которые мы должны попытаться понять вместе.

Глава 8

Через час Гэрри покинула спальню Лиззи. Трудно было объяснить восьмилетней девочке, что жена его отца не всегда является подходящим примером и часто сама нуждается в напоминании о том, что такое

хорошие манеры. Чувствуя себя не такой мудрой, как хотелось бы, Генриетта вошла в свою комнату, желая побыть в одиночестве.

Однако она недолго оставалась одна. Минут через пять появился Дэниел.

— Расскажи мне об этом сэре Реджинальде Транте, — начал он без предисловий. — Мне известно только, что он старый, вонючий и с гнилыми зубами, но я не знаю его характера.

Генриетта задумчиво сдвинула брови, ставя в большую медную вазу букет желтых листьев.

— Я встречалась с ним дважды. Мне кажется, он человек, лишенный юмора, так же как и мой отец. — Она отступила назад, критически оглядывая свою композицию. — А почему он тебя интересует?

— Я должен ему деньги, разве ты забыла? — сказал Дэниел, не в силах удержаться от язвительного тона.

Генриетта смущенно покраснела.

— На минуту выпустила это из головы. Он потребовал вернуть долг?

— Да. Он требует в самой наглой форме немедленно уплатить всю сумму с начисленными процентами. — Дэниел начал ходить по комнате. — Черт побери, я даже не представляю, где взять столько денег.

— А ты не можешь воспользоваться частью моего наследства? — Она поправила веточку. — Я не знаю, как вы договорились, потому что мне не разрешили остаться в комнате, но. уверена…

— Твой отец ничего не дает за тобой, — прервал ее Дэниел. Он не собирался говорить ей об этом унизительном факте, но на прямой вопрос надо было дать прямой ответ.

Генриетта повернулась к нему лицом:

— Не может быть! Я вышла замуж с его согласия.

«Благополучное избавление», — с горечью вспомнил Дэниел. Он покачал головой:

— И тем не менее, Гэрри, твой отец отказался дать в приданое даже пенни.

Генриетта отчаянно замотала головой, две золотистые косы заметались по спине. Глаза ее расширились от гнева.

— Значит, он обманул тебя, Дэниел! Доля наследства моей матери в случае ее смерти переходит ко мне, если только я не выйду замуж против воли отца. Эти деньги мои. Я не ждала от него ни пенни. — В голосе ее звучало отвращение и презрение. — Он не дал бы мне и обрезков своих ногтей. Если я правильно расслышала господина Филберта, мне причитается сумма в три тысячи фунтов и…

Дэниел повелительно поднял руку:

— Минутку. Кто такой господин Филберт?

— Адвокат из Лондона, — волнуясь, сказала Генриетта. — Я подслушивала у окна, когда он разговаривал с эсквайром Осбертом и моим отцом. — Она напрягла память. — Эсквайр Осберт пришел обсудить возможный брак Уилла со мной. Отец сказал, что никогда не согласится на это, а если я выйду замуж без его согласия, то не получу причитающейся мне доли наследства. На что господин Филберт ответил, что все верно, но это единственное условие, при котором деньги переходят к моему отцу. Вот почему эсквайр Осберт не хотел, чтобы Уилл женился на мне.

Дэниел снова вспомнил хитрую улыбку, промелькнувшую на лице сэра Джеральда Эшби, когда тот выдвинул свой ультиматум. Он надеялся избавиться от долга и одновременно сохранить наследство дочери в своих руках.

— Могла бы ты узнать об этой доле наследства, если бы не подслушала у окна? — медленно спросил он.

Генриетта кивнула:

— Мне ничего не сказали об этом. Но потом эсквайр Осберт все объяснил Уиллу, а Уилл передал мне подробности. Конечно, мой отец не знал, что мне известно о наследстве. Если бы я вышла замуж за сэра Реджинальда, часть денег моей матери ушла бы на погашение долга. Таким образом…

— Таким образом, — закончил за нее Дэниел, — твой отец избавился бы от долга и, вероятно, прибрал бы к рукам остальную часть денег, по праву принадлежащих тебе. Он предполагал, что ты не потребуешь того, о чем не знаешь.

— Он негодяй! — воскликнула Генриетта. — И не говори мне, что так нельзя выражаться. Я знаю, но повторяю: мой отец — негодяй!

Дэниел усмехнулся, несмотря на то что тоже был зол:

— Ты непослушная дочь, Гэрри.

— Как могла я вести себя по-другому?

— В самом деле, как! — Затем он сделался серьезным. — Полагаю, ты не знаешь адреса господина Филберта?

— Чипсайд, — быстро сказала Генриетта. — И я узнаю господина Филберта, если увижу его. Он выглядит как франт — гладкий, круглый и смуглый, словно орех. Мы отправимся искать его?

Дэниел с сомнением посмотрел на жену:

— Конечно, у меня есть такое намерение, но…

— О, ты не можешь уехать без меня! — воскликнула Генриетта. — Это по праву мои деньги. Разумеется, — добавила она, закусив губу, — если они мои, то и твои тоже. Но я думаю, мне должно быть позволено бороться за свою собственность.

Она выглядела такой взволнованной и решительной, все ее хрупкое тело было так напряжено, что он невольно вспомнил ту Гэрри, которая участвовала в битве под Престоном, Гэрри, которая смело пошла за пропуском в ноттингемский замок. Леди Драммонд, неспособная справиться с маслобойкой, домашним хозяйством и материнскими обязанностями, была совсем другим человеком.

Дэниел женился на Генриетте Эшби не потому, что ему нужна была домоправительница и заботливая мать для детей, и не потому, что она нуждалась в помощи. В первое время он не думал о причинах, побудивших его сделать предложение в то сентябрьское утро в Лондоне. Его привлекли определенные достоинства этой девушки, и он инстинктивно чувствовал, что она, достигнув зрелости, станет надежной и любящей спутницей жизни. Если не считать некоторых вольностей в поведении Генриетты с Лиззи и Нэн, она не давала повода считать его предположение ошибочным. У них было слишком мало времени, чтобы хорошо узнать друг друга, оба погрузились в собственные заботы и проблемы. Сейчас они были менее близки, чем во время путешествия из Престона. Возможно, поездка в Лондон поможет им сблизиться.

— Я еду, — горячо сказала Генриетта, прерывая его размышления. — Я не останусь в стороне.

Он приподнял ее лицо за подбородок.

— Леди Драммонд, если я скажу нет, ты не поедешь.

С ее губ готовы были сорваться слова протеста, но что-то необъяснимое в черных глазах мужа заставило Гэрри промолчать. На щеках Генриетты появились две лукавые ямочки.

— Но ты ведь не скажешь этого, не скажешь?

— Нет, не скажу. Мы поедем вместе. Но только потому, что я так решил еще до твоего невоздержанного заявления.

Генриетта весело улыбнулась:

— Когда мы едем?

— Утром. — Он сел на кровать, чтобы снять сапоги. — Пока мы будем отсутствовать, Лиззи и Нэн смогут навестить Фрэнсис и Джеймса. Это даст госпоже Кирстон передышку.

— Да и девочки отдохнут от ее занудства, — сказала Генриетта, ухватившись за сапог, чтобы стянуть его.

Дэниел с озорным видом резко вытащил ногу из сапога, так что Генриетта потеряла равновесие и шлепнулась на пол с негодующим криком.

— Это тебе за дерзость, — сказал Дэниел, подставляя второй сапог и задумчиво продолжая: — Может быть, я добьюсь чего-нибудь, если лично попрошу членов комиссии в Хабер-дашерс-холле снизить мне сумму контрибуции.

— Я поеду с тобой и появлюсь в очень трогательном виде, — сказала Генриетта. — Еще лучше, если у меня будет большой живот. — На ее скулах появились два красных пятнышка, и она смущенно занялась вторым сапогом. — Ты не думаешь, что я уже с ребеночком?

Дэниел открыл рот от изумления. Ему и в голову не приходило, что она ничего не поняла, когда он проявил предосторожность, чтобы исключить такую возможность.

— О, дорогая, — сказал он тихо. — Кажется, нам надо кое-что обсудить.

Генриетта так и осталась сидеть на корточках, выслушав его объяснение.

— Это очень обидно! — сказала она, когда он закончил. — Почему я не знаю все это?

— Как ты могла знать, если тебе никто об этом не рассказывал, — заметил Дэниел. — Это моя ошибка.

Генриетта нахмурилась, и ее светлые брови резко изогнулись.

— Сейчас я не чувствую большого желания иметь ребенка, но хотела бы участвовать в принятии решения.

— Когда у тебя появится такое желание, только скажи мне, — спокойно сказал Дэниел и, взяв ее за руки, посадил к себе на колени. Он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. — Я думал только о тебе.

Генриетта поцеловала его в ответ, ее губы надолго прижались к его губам, наслаждаясь их мягкостью и свежестью. Подняв руки, она провела пальцами по его волосам, почти черным при свете уходящего дня.

— Я подарю тебе сына, Дэниел.

Он кивнул:

— Да, конечно, если будет на то Господня воля. Но с этим не стоит торопиться, у меня и так достаточно забот с двумя дочерьми. — Поймав ее руки, он повернул их ладонями вверх и прижался к каждой поочередно губами. — Две дочери и жена-сорванец.

— Разве ты не простил меня? — Генриетта, сама того не сознавая, взглянула на мужа с необычайным кокетством.

Дэниел раньше уже видел этот взгляд и чувствовал, что он сильно возбуждает его.

— Да, кокетка, ты прощена, — сказал он хрипло. — Ты ведь хорошо знаешь это. Когда ты смотришь на меня так, я не могу не простить тебе любой проступок.

«Как я смотрю на него?» — Генриетта задумалась. Было бы полезно знать, чтобы в будущем немедленно заслужить его прощение. Поцелуи вызывали восхитительное чувство, и она обнаружила, что возвышаясь над ним, получила большую свободу движений и может управлять тем, что происходит. Для пробы Генриетта оторвалась от его губ и начала целовать его щеку, касаясь кожи кончиком языка, затем нежно поцеловала прикрытые веки. Рука Дэниела скользнула ей под нижнюю юбку, поглаживая одетую в чулок ногу. Она вздрогнула, когда его пальцы слегка коснулись обнаженного бедра чуть выше чулка. Затем они двинулись дальше, нежно касаясь влажных складок, и она заерзала у него на коленях, бессвязно лепеча и бессознательно раздвигая ноги, чтобы облегчить его действия.

Когда Дэниел вошел в комнату, он был далек от мысли предаваться таким забавам. Настоящее и будущее представлялось ему в мрачном свете и рождало чувство подавленности. Гнев, вызванный наглостью Транта и бесстыдным мошенничеством Эшби, смешался со злостью на себя за то, что был дураком… или это только казалось ему. К тому же из-за поведения детей в саду он был раздражен и не знал, разрешать ли Генриетте в дальнейшем заниматься с ними.

Однако сейчас жизнь предстала перед ним совершенно в ином свете. Три тысячи фунтов покроют значительную часть его расходов, и даже если не удастся снизить размер контрибуции, он не опустится до нищеты и будет иметь возможность поправить свое финансовое положение в относительно короткий срок. К тому же если он сможет расстроить планы сэра Джеральда, то получит большое удовольствие и избавится от долга… а его жена со временем станет самим совершенством, достаточно ей этого захотеть. Размышляя так, он удовлетворенно улыбался, а движения и стоны Генриетты говорили, что она близка к пику возбуждения.

— Дэниел! — Она произнесла его имя шепотом, содрогаясь в экстазе. Тело ее напряглось, и наконец она рухнула ему на грудь, часто дыша.

Дэниел еще долго не убирал свою руку, чувствуя пальцами пульсацию ее естества, а другой рукой старался отвести со лба жены растрепавшиеся волосы, нашептывая ей на ухо какую-то чепуху, в то время как ее голова покоилась на его плече.

— Зачем ты сделал это? — спросила она наконец, пораженная остротой чувств, которую никогда не испытывала.

— Потому что это доставляет мне удовольствие, — ответил Дэниел, расправляя ей юбку. — А разве тебе не было приятно? — Его брови насмешливо приподнялись.

— Очень приятно, — ответила Генриетта с выражением изумления на лице. — Ничего похожего я прежде не испытывала. Но еще день, мы в одежде и не в постели.

Он засмеялся, видя ее искреннее удивление, так выразительно свидетельствовавшее о неопытности в любовных делах.

— Для любви не всегда требуются темнота, простыни и обнаженность, моя фея. Это не обязательно.

Все еще посмеиваясь, он спустил ее со своих колен.

— Следует приготовиться к завтрашнему отъезду. Сходи и извести госпожу Кирстон о наших планах, а я должен посовещаться с господином Геральдом о делах в поместье, так как неизвестно, сколько времени мы пробудем в Лондоне.

Гэрри встала с выражением неуверенности в больших карих глазах.

— Тебе не кажется, что госпожа Кирстон может обидеться, если я скажу ей? Не лучше ли тебе самому с ней поговорить?

Дэниел покачал головой:

— Это твое дело, Генриетта. Ты хозяйка в доме и мать моих дочерей. Если ты поймешь это, то, возможно, будешь вести себя соответственно.

В тоне мужа не было даже намека на порицание. Он просто констатировал положение вещей, как оно ему представлялось. Генриетта закусила губу и нахмурилась, затем, пожав плечами, направилась к двери. Дэниел прав, и сегодня она уже взяла на себя защиту Лиззи, восстанавливая ее права. Она, несомненно, несла ответственность за нее, хотя несколько недель назад так не считала.

Элликоты тепло приняли их. Сэр Джеймс оказался толстым и румяным джентльменом. Он сердечно обнял свою новую родственницу, высказав добрые пожелания, и увел Дэниела в гостиную, заявив женщинам и детям, что им лучше заняться своими делами. Перспектива провести некоторое время с тетушкой очень понравилась девочкам, воспринявшим ее как компенсацию за предстоящее отсутствие Генриетты. Фрэнсис почувствовала, что племянницы любят свою мачеху и пользуются ответной любовью, отчего стала относиться более оптимистично к странному браку своего брата. Дэниел вернулся явно повеселевшим, а его жена чувствовала себя в Элликот-Парке гораздо лучше по сравнению с прошлым посещением.

Они провели у Фрэнсис и Джеймса одну ночь. Это была последняя неделя перед Рождеством, но так как, кроме посещения церкви, публичное празднование было теперь запрещено, казалось, не было смысла задерживаться. Не будет двенадцати праздничных дней, не будет ни актеров, ни танцев, ни рождественского пирога, ни цветов омелы, ни шуток. «Даже в моем несчастливом детстве Рождество всегда было прекрасным празником, — подумала Генриетта, когда они с Дэниелом покинули Элликот-Парк ранним холодным утром. — Будет ли у нынешних детей возможность сохранить подобные воспоминания?»

Лондон встретил их странной атмосферой, сильно отличающейся от той, что помнила Генриетта. В морозном воздухе почти физически ощущалась какая-то опасность, и весь город, казалось, дышал ею, ожидая не просто чего-то неприятного, но ужасного. Люди, кутаясь в плащи от пронизывающего ветра, сновали туда-сюда по заваленным отбросами узким лондонским улочкам. Генриетте казалось, что они избегают смотреть друг другу в глаза, опуская головы и глядя себе под ноги. Был ли это стыд или страх, поселившийся в городе, где судили короля Англии?

— Где мы остановимся? — спросила Генриетта, когда они проезжали по незнакомым улицам.

— На квартире близ церкви Святого Павла, — ответил Дэниел. — Нам надо поселиться как можно ближе к Чипсайду и к господину Филберту, так как мне представляется, что мы проведем много времени в его обществе. — Дэниел искоса взглянул на Генриетту. — Вот что, Гэрри. Ты не должна покидать дом без моего разрешения и сопровождения. Понятно?

Генриетта нахмурилась. Раньше он никогда так строго не ограничивал ее передвижение, и в ней заговорило старое чувство непокорности.

— Почему?

— Воздух пропитан насилием, — мрачно сказал Дэниел. — И не говори, что ты сама этого не чувствуешь. Люди стали ненадежными, они злы, так как в головах у них сумятица. Я не хочу рисковать, отпуская тебя одну.

Гэрри молчала, потому что не могла отрицать бесспорность его доводов, однако подчинилась весьма неохотно, так как запрет мог очень помешать ей в каком-нибудь непредвиденном случае. К счастью, Дэниел воспринял ее молчание как согласие и не потребовал словесного обещания. Они свернули с Чипсайда на Патерностер-роуд, затем проехали вниз по узкой улочке, дома на которой стояли так близко друг к другу, что жители верхних этажей могли через улицу пожать друг другу руки.

— Вот мы и прибыли. — Дэниел остановился где-то в середине улицы, перед обитой железом дверью в оштукатуренной стене дома. Крыльцо было чисто вымыто, застекленные окна сверкали, и даже мостовая перед крыльцом была подметена.

— Здесь живет моя старая кормилица, — сказал Дэниел с улыбкой. — Она вышла замуж за конюха, и они построили дом в Лондоне. Когда бы я ни приехал в столицу, у них меня всегда ждут комната и радушный прием. — Он соскочил с лошади и постучал в дверь большим медным дверным кольцом, которое, безусловно, являлось гордостью хозяйки.

Серое уныние раннего вечера мгновенно рассеялось, когда открылась дверь. Маленькая и хрупкая, словно воробышек, женщина выглянула наружу и, увидев гостя, весело защебетала от радости. Дэниел, смеясь; легко поднял ее и крепко обнял. Генриетте показалось, что женщина целиком исчезла в его объятиях, но ее возбужденное щебетание не умолкало.

— Доркас, моя дорогая Доркас! — воскликнул Дэниел. — Ты никак не вырастешь. Посмотри, кого я тебе привез.

Генриетта уже слезла со своей лошади и теперь вышла вперед. Дэниел взял ее за руку.

— Это моя жена. Генриетта, это Доркас, которая, как никто другой, знает обо мне очень много ужасных вещей.

— Это не так, сэр Дэниел. Вы были ангельским ребенком, — воскликнула хрупкая женщина, приседая перед Генриеттой и внимательно разглядывая ее острыми, ярко-голубыми глазами, взгляд которых показался молодой женщине настороженным. — Рада приветствовать вас, леди Драммонд. Пожалуйста, входите. Наш Джо присмотрит за вашими лошадьми.

Джо, паренек такого же хрупкого телосложения, как и его мать, ответил на приветствие Дэниела застенчивой улыбкой. Он увел лошадей, и Генриетта, приняв приглашение хозяйки, вошла в очень маленький холл.

— Я размещу вас в комнате над гостиной, сэр Дэниел, — сказала Доркас, поднимаясь по узкой лестнице. — Это самая большая комната. Теперь, когда вы снова женились, вам нужно много места.

— Мне не хотелось бы беспокоить тебя, Доркас, — возразил Дэниел.

— О Господи! — Доркас всплеснула руками. — Не говорите чепухи!

Гэрри не могла сдержать улыбки, слушая, как эта маленькая женщина делает выговор большому и внушительному Дэниелу. А он, казалось, не увидел в этом ничего необычного и только молча пожал плечами.

Их провели в чистую, хорошенькую комнату, не роскошную, но достаточно уютную, с тяжелым зимним пологом над кроватью и большим камином. Маленькое окно выходило на улицу.

Доркас суетилась, устанавливая ширму между окном и камином, расправляя покрывало, протирая передником блестящий полированный стол.

— Ну вот, — сказала она, удовлетворенно осматривая комнату придирчивым взглядом. — Более опрятной комнаты вы не найдете во всем Лондоне. Как долго вы пробудете здесь, сэр Дэниел?

Он сдвинул брови, расстегивая теплый дорожный плащ.

— Это зависит от того, как пойдут дела с адвокатом господином Филбертом, проживающим в Чипсайде. Может быть, Доркас, твой Джо сходит и узнает для меня его адрес? Надеюсь, это не очень трудно.

— Да, я немедленно пошлю его. Могу поклясться, что вы очень устали после целого дня пути, поэтому спускайтесь вниз, в гостиную, где вы сможете отдохнуть и где вас будет ждать ужин.

Она так резко закрыла за собой дверь, что колыхнулось пламя в камине. Гэрри протянула к огню озябшие руки. Она была уверена, что кормилица Дэниела уже составила мнение о его новой жене. Если не считать слов приветствия и критического осмотра при встрече, Доркас больше не сказала Генриетте ни одного слова.

— Думаю, Доркас очень любила твою первую жену, — сказала молодая женщина, глядя на огонь.

— Да, очень, — охотно согласился Дэниел. — Она принимала у нее Лиззи, и, мне кажется, если бы Доркас присутствовала при последних родах, Нэн была бы жива.

— Думается, ей трудно будет привыкнуть к мысли о твоей вторичной женитьбе, — сказала Гэрри.

— Вовсе нет. В последние несколько лет она никогда не упускала случая сказать мне, что я должен устроить свою семейную жизнь. — Дэниел посмотрел на напрягшуюся спину жены. — Гэрри? Что беспокоит тебя?

— Ничего. — Она попыталась улыбнуться. — Просто я страшно голодна.

— Это легко исправить, если ты поторопишься, — сухо заметил он. — Оттого что ты стоишь у огня, плащ сам не снимется, волосы не будут причесаны, а лицо умыто. — Подойдя к Генриетте, он взял ее за плечи и повернул к себе. — Тебя беспокоит не голод, а что-то другое.

— О, иногда я чувствую себя очень неловко. — Генриетта пожала плечами. — За ужином это пройдет.

Дэниел нахмурился, не желая принимать такое объяснение.

— Не пройдет, Гэрри. Отчего ты чувствуешь себя неловко?

«Оттого, что вышла за тебя замуж». Нелегко было ответить так. Было бы проще, если бы существовал постоянный источник дискомфорта. Но это случалось лишь временами, когда она смотрела на себя глазами других, и тогда жена сэра Дэниела Драммонда представлялась ей нищим, жалким созданием, что вызывало у нее неприятные чувства. Возможно, если бы она была более уверена в своей роли, то не чувствовала бы этого молчаливого осуждения. Генриетта покачала головой:

— Не обращай внимания, Дэниел. Я устала, голодна и оттого выдумываю всякие глупости.

— Мне кажется, ты говоришь неправду, — сказал он, продолжая хмуриться.

Гэрри покраснела.

— Я не лгу.

Дэниел удовлетворился ответом, приподняв брови и отпуская ее плечи. Затем подошел к буфету, взял кувшин с водой и налил в таз.

— Сразу после ужина я пойду к господину Филберту, если, конечно, Джо удалось узнать его адрес.

— Я тоже пойду, — заявила Генриетта, снимая плащ.

— Нет, не сегодня. Ты сама сказала, что устала, и я предпочитаю нанести первый визит один.

Гэрри закусила губу.

— Я не настолько устала, чтобы не быть в состоянии сопровождать тебя. И я могу напомнить господину Филберту о разговоре, который подслушала, так что, если он попытается что-либо скрыть, я заставлю его сказать правду. Он адвокат моего отца, и этим все сказано. Неизвестно, на чьей стороне он будет. Возможно, отец заплатил ему за молчание.

Дэниел ополоснул лицо. Он хорошо представлял, какое впечатление может произвести на приличного адвоката возмущение Гэрри непорядочностью ее родителя, особенно если она вмешается в дело. Господин Филберт нужен ему как союзник, и он не хотел раньше времени портить с ним отношения.

— Не сегодня, — повторил он, вытирая лицо. — Когда я докопаюсь до истины, возможно, ты познакомишься с господином Филбертом. Иди, смой дорожную грязь. — Он отошел от таза, предлагая ей занять его место.

— Но это же мои деньги, — запротестовала Гэрри, и ее карие глаза полыхнули огнем. — Я встречусь с ним, чтобы разоблачить моего отца.

— Это не тот способ, каким я хотел бы повести дело, — резко сказал Дэниел. Он тоже очень устал, а впереди еще был трудный вечер. — Я больше не хочу спорить. Вопрос решен.

— Это произвол! — воскликнула Генриетта.

— Мужья в некоторых случаях имеют право на произвол. — Дэниел подошел к двери. — Спускайся в гостиную, когда будешь готова.

Оставшись одна, Генриетта начала колотить руками по постели, выкрикивая проклятия. Если он собирается отстранить ее от дела, которое привело их в Лондон, зачем надо было брать ее с собой? Только для того, чтобы запретить ей выходить на улицу без разрешения мужа? Теперь, вероятно, придется безвылазно сидеть в этом доме, где ей оказали сомнительный прием. Быть женой так же плохо, как и дочерью!

Только голод заставил Генриетту спуститься вниз, когда аппетитный запах жареной баранины проник в комнату. Дэниел, чье настроение заметно улучшилось после второго бокала бургундского, примирительно улыбнулся, когда она вошла в гостиную.

— Не понимаю, — сказала Генриетта, — зачем ты привез меня сюда, если не разрешаешь помочь тебе. Это так же мое дело, как и твое.

— Чуть позже ты сможешь подключиться, но только не сегодня. Садись. — Он выдвинул для нее стул. — Могу я отрезать тебе кусочек баранины?

Генриетта сердито посмотрела на него и подумала было отказаться, но решила, что ее уход не приведет Дэниела к раскаянию, а она, безусловно, будет потом сожалеть, и заняла предлагаемое место.

— Кажется, ты рассчитываешь, что я буду сидеть у камина с шитьем на руках, — сказала она, прежде чем взять тарелку с жареной бараниной и рассыпчатым вареным картофелем.

Дэниел насмешливо посмотрел на нее:

— Мне почему-то кажется, что ты не слишком искусно владеешь иглой.

Гэрри, поняв свою ошибку, подцепила большой кусок баранины и сосредоточилась на еде.

— Хорошо, а что мне делать? — спросила она наконец, вытирая губы салфеткой. — Может быть, мне лучше вернуться в Кент? По крайней мере там я могу свободно выходить из дома.

Дэниел снова наполнил свой бокал, тщательно продумывая ответ. Он невольно вспомнил, как она уже однажды отреагировала на запрет куда-либо отлучаться, и совет Уилла действовать очень осторожно, чтобы не затронуть гордости Гэрри. У него вовсе не было желания доводить жену до открытого неповиновения. Это может привести к большим неприятностям. Он считал дерзостью ее упорное желание добиться своего и испытывал большое искушение дать ей резкую отповедь, как обычно поступал с дочерьми.

Но Генриетта — его жена, и если он хочет научить ее правилам поведения, то должен прежде всего обращаться с ней как с женой, а не как с непокорным ребенком.

— Может быть, ты плохо расслышала меня, — тихо произнес Дэниел. — Я сказал, что сегодня хочу встретиться с господином Филбертом один. Я возьму тебя на следующую встречу, чтобы узнать твое мнение и получить поддержку.

Генриетта поняла, что вопрос ставится совершенно по-другому. Она подозрительно посмотрела на мужа через стол, но он спокойно ел, выражение лица, как всегда, было спокойным, но веселые искорки, которые она привыкла видеть в его блестящих черных глазах, на этот раз отсутствовали. Этого предупреждения оказалось достаточно. Пора было предложить перемирие.

— Может быть, я не вполне тебя поняла, — сказала Генриетта немного натянуто. — Будь добр, передай мне, пожалуйста, морковь.