Глава 21

— С чего бы французам хотеть помочь мне? — задумчиво произнесла принцесса Мария, закладывая шелковой лентой страницы книги, которую только что читала.

— Как мне кажется, потому, — терпеливо повторила Пен, — что они надеются на ваш брак с герцогом Орлеанским.

Принцесса иронически рассмеялась:

— Да уж, спят и видят, как я стану его супругой, что должно укрепить отношения между нашими странами. Быть может, я и соглашусь когда-нибудь, кто знает. — Она поднялась с кресла, подошла к окну. — А что касается этого шевалье, Пен, вы ему доверяете?

Пен не сочла нужным отвечать обиняками и прямо сказала:

— Да, мадам. Вполне.

— Он ведь один из агентов французского посланника, не так ли?

Пен не стала отрицать и это утверждение.

— Да, мадам. И, насколько знаю, один из лучших.

Принцесса вновь раскрыла книгу, как если бы искала на ее страницах ответы на свои вопросы.

— Могу я поинтересоваться, Пен, — спросила она, — как давно вам стало известно об этом? Или я вторгаюсь во что-то сугубо личное?

— Да, мадам.

Пен не сказала больше ничего, только крепко сжала руки перед грудью — так, что стало больно пальцам. Принцесса подняла на нее глаза.

— Я доверяю вам, Пен, и потому доверюсь этому агенту. Иными словами, мы временно отдаем себя в руки французов. — Она слегка улыбнулась. — Впрочем, выбор у нас невелик и, несомненно, вызовет изрядное раздражение у милого Нортумберленда.

— Несомненно, мадам.

Она вдруг почувствовала неимоверную сонливость: прямо тут легла бы и заснула. Начала сказываться бессонная, полная событий ночь.

— Разумеется, я буду сопровождать вас, мадам, — поспешно добавила она, разминая пальцы рук и начиная ходить по комнате, борясь со сном. — Кроме меня, возьмите еще одну или двух дам. Все должно выглядеть так, как если бы вы собрались на очень короткую прогулку.

— Хорошо. Выберите их сами. Только не забудьте про мои книги. Я без них как без рук. Пускай их упакуют.

Пен молча кивнула. Принцесса продолжила расспросы.

— А как, шевалье предполагает, я смогу выбраться из Бейнардз-Касла?

— Он не говорил еще об этом, мадам.

— Очень мило. — В ее тоне было больше иронии, чем опасения. — Значит, меня отправляют в логово льва, не предлагая средства к спасению? — Она направилась в угол комнаты к аналою. — Остается лишь просить защиты у Бога.

Пен не могла не оценить завидного спокойствия и мужества этой женщины. Разговор был окончен, она присела в поклоне и удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения к отъезду, точнее, к побегу.

После чего она какое-то время оставалось в приемной зале перед покоями принцессы, ожидая вся в напряжении известий от Робина. Только сейчас она по-настоящему осознала опасность, которая им всем угрожает: один неверный шаг с их стороны, и у Нортумберленда появится шанс, которым тот немедленно воспользуется — возможность обвинить принцессу в предательстве интересов короля, а с ней и всех ее соратников и фаворитов. Но даже если первая часть их плана, в которой вся ответственность возложена на Пен, пройдет успешно, вторая часть, более трудная и ей пока неизвестная, может окончиться провалом… Тут все будет зависеть от Оуэна…

Ох, Оуэн… Если все получится так, как им хотелось бы, как задумано, когда и где она увидит его вновь? И увидит ли вообще?..

Захочет ли он, и хватит ли у нее на это желания и сил, которые будут без остатка отданы ребенку и борьбе за его место в их семье и в жизни?..

Мысль о ребенке заставила ее поспешить в свою комнату — к нему.

— ..Леди Пен?

Знакомый неприятный голос остановил ее на полпути. Она медленно повернулась на его звук.

— Доброе утро, милорд герцог.

— Как сегодня принцесса? — Кажется, ей намного лучше, милорд. Она даже говорила о прогулке на свежем воздухе. Тем более что появилось солнце.

— Прогулка? — Нортумберленд нахмурился, а потом вдруг улыбнулся. — Что ж, совсем неплохо.

— Врачи считают, — подхватила Пен, — что короткая поездка по реке будет ей полезна. Она хочет, чтобы ее доставили на носилках к пристани, чтобы провести около часа на воде.

— И в какое же время это будет?

— После молитвы, милорд, и когда окончательно рассеется утренний туман.

Это звучало, как и хотелось Пен, весьма неопределенно, потому что молитвы длились у принцессы подолгу, а что касается тумана, то у него вообще никаких правил не было.

Нортумберленд разглядывал ее с нескрываемым недоброжелательством, усугублявшимся еще и тем, что Пен была очень похожа на свою мать, с твердым характером которой герцогу приходилось сталкиваться в прошлые годы.

— Давно видели своего брата, мадам? — спросил он.

— Час назад мы немного поговорили с ним, сэр.

— Касался ли ваш разговор нынешних событий, миледи?

Пен обворожительно улыбнулась:

— Именно так и было, милорд. — Она слегка присела в поклоне, не спуская глаз с его лица. — Можете быть уверены, и я, и мой брат знаем свои обязанности и выполним их.

Нортумберленд коротко кивнул.

— Что ж… Так я и полагал… Передайте, мадам, мои искренние поздравления принцессе по поводу улучшения ее здоровья.

— Обязательно, милорд. А король… как он чувствует себя сегодня?

Герцог нахмурился.

— Здоровье его величества улучшается, — небрежно бросил он и удалился.

Высокомерная свинья! Пен чуть было не произнесла эти слова вслух. Дождавшись, когда Нортумберленд повернет за угол коридора, она пошла в ту же сторону, решив дойти до приемной залы перед покоями короля, чтобы увидеть, если удастся, кто из членов Тайного совета находится сейчас во дворце. Чем их меньше, тем лучше для побега принцессы.

Задолго до входа в залу, у одного из поворотов бесконечного коридора она остановилась как вкопанная, услышав голос Майлза Брайанстона.

— ..Мистрис Гудлоу, милорд герцог, всегда добивалась поразительных успехов в лечении. Это вам может подтвердить моя матушка.

Гудлоу! Любимица леди Брайанстон, про которую упоминали старуха Уордел и Бетси Кошем — женщины из Хай-Уикома. Та самая, что была у постели Филиппа. Теперь ее подсылают к королю.

Это она давала Пен всевозможные настойки во время ее беременности. В том числе и ту, которая ускорила роды. А могла и совсем… О, слава Господу, что этого не случилось!

Филипп в ту зиму был совершенно здоров, продолжала лихорадочно вспоминать Пен. Не было даже обычной простуды. И потом вдруг… как-то сразу начал терять силы. А мистрис Гудлоу, по настоянию матери Филиппа, поила его своими настойками…

Пен поднесла руку к горлу: ей стало нечем дышать. Почему… почему у постели Филиппа не было врачей? Только эта проклятая травница? Уж не поднесла ли она ему отраву вместо целительного снадобья?.. Он стал кашлять все сильнее и сильнее. Кашель просто разрывал его. Пен слышала это из своей спальни, где вынуждена была проводить большую часть времени, так как беременность протекала очень тяжело…

Перед ее глазами возникло посеревшее лицо Филиппа, постоянная испарина на лбу, предсмертная мука в глазах, смешанная с удивлением. Он догадывался, что умирает, но не мог понять, что с ним случилось… Почему?..

И еще одна картина встала перед ее взором: Филипп уже мертв, его мать молча стоит в отдалении, глаза у нее сухие; тут же мистрис Гудлоу, она натягивает простыню ему на голову. Все кончено…

Пен вошла в королевскую приемную, где, как обычно, было много людей и шел бесконечный разговор.

Но только один голос из всех услышала она — от которого ее проняла дрожь: голос леди Брайанстон.

— ..Результаты скажутся немного позднее, милорд герцог. Так обычно бывает в ее практике.

О да, подумала Пен, именно так и было с Филиппом…

— Через несколько дней, милорд герцог, — подтвердил Майлз, — всего через несколько дней вы станете свидетелем улучшения, которого мы все так ожидаем. Мистрис Гудлоу — мастерица своего дела.

Услышав эти слова, Пен снова ощутила на губах горькую жидкость, которую давала ей мистрис Гудлоу незадолго до того, как начались преждевременные схватки; вспомнила, как ее горло сопротивлялось, не хотело глотать…

Неужели, Господи, неужели Майлз и его мать хотят таким способом завоевать расположение герцога Нортумберленда? Нет, не может быть!.. Но ведь такое было с Филиппом, с ней… Нет, и с ними такого не могло быть! Это слишком ужасно, слишком бесчеловечно!.. Ребенка у нее отняли — ведь так? И лгали, лгали ей и всем вокруг… Как это Дико… как страшно… Неужели и с королем они хотят сыграть в такую же игру? Избавить от него Нортумберленда, которому это только на руку, потому что тогда он сможет посадить на трон кого захочет. Неужели леди Брайанстон и ее сынок осмелятся зайти так далеко?.. Играть с таким огнем?.. При всей своей порочности, при всем высокомерии и жажде власти ее свекровь, видимо, не обладает достаточно изворотливым умом, умеет лишь действовать напролом. Что не в ее пользу… Изобразив на губах улыбку, Пен легкой походкой приблизилась к группе людей, среди которых были ее родственники по мужу.

— Доброе утро, леди Брайанстон, — проворковала она. — Доброе утро, Майлз. Если не ошибаюсь, — теперь она обращалась к стоящему рядом Нортумберленду, — некая мистрис Гудлоу удостоена чести содействовать выздоровлению его величества?

Краем глаза она заметила находившегося неподалеку графа Пемброка. Это к лучшему, подумала она. Значит, когда в его замок Бейнардз прибудет высокая гостья, хозяина там не окажется.

— Леди Пен, — герцог Нортумберленд испытующе смотрел на нее, — вы знаете эту женщину… как ее… Гудлоу?

— Конечно, сэр. Она сопутствовала безвременной смерти моего мужа и моим преждевременным родам. — Пен продолжала улыбаться. — Я могу сказать, ваша светлость, что все это происходило при ее участии… То есть, — она поправилась еще раз, — у нее на глазах. Может быть, я чересчур суеверна, сэр, но предпочитаю ангела милосердия ангелу смерти.

Леди Брайанстон издала звук, похожий на шипение змеи. Ее сын стал еще багровее, чем всегда.

— Понимаю вас, мадам, — сказал герцог, бросая взгляд вокруг, чтобы узнать, многие ли слышат слова Пен, — весьма печально, когда два несчастья следуют одно за другим.

— Я тоже так считаю, сэр, — согласилась Пен и, обращаясь к свекрови и не переставая улыбаться, прибавила:

— Не правда ли, мадам, ужасно, когда две смерти почти одновременно в одном доме?

— Репутация мистрис Гудлоу, милорд, — почти не разжимая губ, сказала леди Брайанстон, — достаточно высока и не нуждается в защите.

Какая репутация и что она вообще имела в виду, осталось не вполне понятным, но для Пен это было не важно: семя недоверия она бросила, теперь оставалось ждать всходов.

— Прошу извинить, — произнесла она, — у меня еще много дел.

С новым поклоном она повернулась и стала проталкиваться к выходу.

Оставив без внимания предостерегающий взгляд матери, Майлз кинулся за ней и нагнал ее в коридоре.

— Подождите!

Он больно схватил ее за руку.

— Не так сильно, Майлз, — сказала она спокойно и высвободилась от его хватки. — Если хотите поговорить, я готова.

— Вы ничего не докажете! — крикнул он, озираясь. — Ничего!

Она презрительно усмехнулась:

— Что мне нужно доказывать, по-вашему? Объясните.

— Довольно! — раздался голос подошедшей свекрови. — Возвращайтесь к герцогу, глупец!

Майлз взглянул на Пен, в его взгляде была смесь злобы и страха.

— Ничего! — повторил он и бросился обратно в приемную.

Леди Брайанстон смотрела на Пен, которая стояла, прислонившись спиной к стене, и потирала руку, где наверняка остался синяк от пальцев Майлза.

— Не знаю, какую игру вы затеяли, — сказала ей свекровь, — но предупреждаю: не пытайтесь выступить против нас. Мой сын прав: вы ничего не докажете и только запятнаете себя клеветой.

— Вы в самом деле так думаете, мадам? Мне вас жаль… Она сорвалась с места и, обогнув леди Брайанстон, как неодушевленную помеху, быстро пошла по коридору.

«Доказательства… — думала она по дороге. — Им нужны доказательства. У меня есть одно, самое главное, — мой живой ребенок…» Но в то же время она понимала, что с этим свидетельством все будет не так просто.

Она негромко постучала в дверь своей комнаты.

— Эллен!

Дверь открылась, Пен вошла и сразу повернула ключ.

Дети с живым интересом взирали на нее. Они были одеты в одинаковые голландские курточки и юбки. Штанишек на них не было. В руке у каждого — по марципану, лица излучали блаженство.

— Они что-нибудь говорили, Эллен? — спросила она, опускаясь перед ними на колени. — Хотя бы одно слово?

— Пока нет, мадам, — ответила та. — Но шныряли по всей комнате и все обследовали. А больше всего хотели есть. Беспрерывно.

— Да… конечно… — печально сказала Пен, целуя своего Филиппа, который испуганно отдернул руку с булочкой. — Не бойся, не заберу.

Когда она попыталась погладить его по голове, мальчик отстранился. То же сделал и тот, кого назвали Чарлзом.

Пен поднялась на ноги.

— Я убью ее! — пробормотала она яростно. — Прости меня, Господь, я уничтожу ее…

Обхватив себя за локти, она стояла некоторое время, глядя на детей. В глазах у нее были слезы.

— Игрушки… — сказала она потом. — У них нет игрушек. Они не знают, что это такое.

Она чувствовала, что погружается в пучину отчаяния: они не говорят, у них нет игрушек, и они не знают, как с ними играть. А она не знает, как быть матерью и что должна делать. У нее на руках два нездоровых, поврежденных жизнью ребенка, которые не привыкли к ласке, никогда не знали матери, а она не умеет, не может ею стать.

Но ведь она не одна на свете, напомнила она себе. У нее есть собственная мать, которая многое знает, в том числе и как обращаться с детьми. Есть любящий брат, сестра, отчим…

И наконец, Оуэн — мелькнуло у нее в голове. Он же был отцом. И как ловко он управлялся с этими детьми! Правда, недолгое время… Сейчас, вспоминая рассказ Робина, она была почти уверена: что-то здесь не так. Возможно, кому-то потребовалась эта ложь. Но кому? И для чего? Даже если в истории есть доля правды, надо знать какая…

Стук в дверь прервал ее размышления.

— Кто там?

— Это я! — раздался нетерпеливый голос Пиппы.

Она ворвалась и бросилась обнимать Пен. За ней вошел Робин.

Перемежая слова слезами радости, Пиппа объяснила, что не могла ничего сказать родителям — они уехали на прогулку — и потому приехала одна. Потом, повернувшись к детям, спросила с веселой улыбкой:

— Какой же из двух?

— А сама не можешь определить? — задала ответный вопрос Пен с робкой надеждой в глазах.

Пиппа смахнула слезы и присела перед мальчиками, которые больше всего боялись, как бы у них не отняли лакомство.

— Не возьму, не возьму, — весело уверяла она, — хотя сама люблю марципаны… — Потом сказала, обращаясь к Пен:

— Не думаю, что у сына Филиппа могут быть рыжие волосы. А у твоего — отцовские ресницы, верно?

— О, Пиппа! — восторженно воскликнула Пен, обнимая ее. — Ты первая сказала об этом. Первая после меня.

— Теперь и я начинаю различать черты Филиппа, — сказал Робин. — Как я мог не видеть раньше?

— Но как ты сможешь доказать, что он действительно сын Филиппа? — обеспокоенно спросила Пиппа.

Пен взглянула на Робина. Тот еле заметно покачал головой, предупреждая, что даже Пиппа не должна знать об их планах, связанных с принцессой Марией.

— У меня на этот счет есть несколько мыслей, — неопределенно сказала Пен и, повернувшись к Эллен, велела ей принести что-нибудь поесть. — А теперь, — произнесла она, когда за служанкой закрылась дверь, — я вам скажу одну свою мысль по этому поводу… Мне пришло в голову несколько минут назад, что, если мы сумеем вызвать недоверие к Майлзу и его матери, это поможет утвердить права маленького Филиппа.

— Недоверие? Но как? К чему? — спросила Пиппа без особого энтузиазма.

— Я уже начала, — сообщила Пен, усаживаясь на постель и беря на руки своего ребенка, который доверчиво прижался головой к ее груди. — Попыталась намекнуть Нортумберленду, что это дьявольское отродье Гудлоу, которую леди Брайан-стон вместе с Майлзом присоветовали взять в лекарки к королю, использовала в свое время отраву по заказу их семейки. Понимаете? Интересно, не захочется ли герцогу увидеть в их поступке признаки измены или хотя бы коварства? Он ведь страшно любит навешивать всяческие обвинения.

Собеседники молча взирали на нее несколько минут. Потом Пиппа спросила:

— Ты по-прежнему уверена, что леди Брайанстон прибегла к ее помощи, чтобы вызвать у тебя преждевременные роды? Или даже просто… как это называется?., чтобы ребенка вообще не было?

— Да! — с яростью ответила Пен, губы ее скривились. — Она намеренно, с умыслом сделала это, чтобы избавиться от возможного наследника. И еще я уверена, что через эту женщину она способствовала смерти Филиппа… Но доказать это, как Брайанстоны и утверждают, я не могу.

— Они вряд ли стали бы говорить о том, чего ты не можешь доказать, — сказала не по летам мудрая Пиппа, — если бы доказывать было нечего. Значит, знают свою вину.

— Кроме того? — вступил в разговор Робин, — у Нортумберленда в печенках сидит этот Майлз, который ходит за ним как привязанный и всюду бахвалится своей близкой дружбой с главной персоной в королевстве.

— Тогда взращивайте зерно, которое я посадила, — сказала Пен.

— Будем стараться, сестрица.

Робин поднялся, и в это время вошла Эллен с подносом, на котором были еда и пиво. Схватив с подноса кувшин, он отпил чуть не половину, объяснив, что чувствует себя, как верблюд в пустыне.

— Увидимся позже, — сказал он Пен.

— Да, позже, — подтвердила та с внутренней дрожью.